Водный мир

Глава пятая Нисхождение в глубокое время

Позднее, той же ночью, когда Керанс спал в своей койке на экспериментальной станции, а мрачные воды лагуны шумели над затонувшим городом, к нему пришли первые сновидения. Он поднялся на палубу и стал глядеть за поручень на черный, светящийся диск лагуны. Плотная пелена непроницаемого газа висела в каких-то двухстах метрах над головой, и сквозь нее Керанс едва мог различить слабо мерцающее очертание гигантского солнца. Гудя на отдалении, оно бросало на лагуну тусклые пульсирующие отсверки, время от времени освещая длинные известковые утесы, что заняли место зданий с белыми фасадами.

Отражая эти перемежающиеся вспышки, глубокая чаша воды сияла рассеянным переливающимся пятном, фосфоресцирующим светом, выделенным мириадами микроскопических организмов, что объединялись в плотные стаи подобно процессии подводных гало[2]. Вода между ними кишела тысячами сплетенных змей и угрей, которые извивались бешеными клубками, разрывая поверхность лагуны.

Когда громадное солнце забарабанило ближе, почти заполняя собой небо, плотная растительность вдоль известковых утесов вдруг резко отступила, обнажая черные и каменно-серые головы триасовых ящериц. Устремившись вперед, к краю утесов, они принялись дружно реветь на солнце — шум постепенно нарастал, пока не сделался неотличимым от вулканического стука солнечных вспышек. Керанс почувствовал, как внутри него, будто его собственный пульс, бьется мощная гипнотическая энергия лающих ящериц, — и ступил в озеро, чьи воды теперь казались протяжением его кровотока. Пока глухой стук нарастал, Керанс чувствовал, как барьеры, что отделяли его собственные клетки от окружающей среды, растворяются, и устремился вперед, расплываясь в черной, глухо стучащей воде…

Керанс пробудился в душном металлическом ящике каюты, слишком изнуренный даже для того, чтобы просто открыть глаза. Голова — будто лопнувший кабачок. Даже когда он сумел сесть на кровати, сполоснув лицо тепловатой водой из кувшина, он все еще видел громадный пламенеющий диск призрачного солнца, по-прежнему слышал его вселенский барабанный бой. Отмеряя звуки во времени, Керанс понял, что их частота соответствовала его собственному сердцебиению, однако неким безумным образом звуки эти были так усилены, что оставались чуть выше порога слышимости, смутно отражаясь от металлических стен и потолка подобно шепчущему журчанию какого-то слепого океанического течения вдоль пластин корпуса подлодки.

Звуки, казалось Керансу, преследовали его, пока он открывал дверцу каюты и шел по коридору к камбузу. Было шесть утра с небольшим, и экспериментальная станция покачивалась в хрупком пустотелом безмолвии, а первые вспышки ложного рассвета освещали пыльные лабораторные столы с реагентами и коробки, составленные штабелями под лампами верхнего света в коридоре. Несколько раз Керанс останавливался, пытаясь избавиться от эха, упорно звеневшего у него в голове, сумбурно размышляя о том, какова реальная сущность его новых преследователей. Его подсознание стремительно заселялось пантеоном покровительственных фобий и навязчивых идей, ютящихся в его и без того перегруженной душе подобно заблудшим телепатам. Рано или поздно сами архетипы наберутся своенравия и начнут сражаться друг с другом — анима против персоны, эго против ид…

Тут Керанс вспомнил, что Беатриса Даль видела то же самое сновидение, и собрался с духом. Выйдя на палубу, поверх ленивой воды лагуны он взглянул на отдаленный шпиль многоквартирного дома, пытаясь решить, не позаимствовать ли ему одну из пришвартованных к пристани шаланд и не перебраться ли к Беатрисе. Испытав теперь на собственном опыте одно из сновидений, Керанс понял, какую отвагу и независимость проявляла Беатриса, отметая в сторону малейшие проявления сочувствия.

И в то же время Керанс знал, что по какой-то причине ему не хотелось дарить Беатрисе всякое реальное сочувствие — каждый раз как можно скорее обрывая свои вопросы о кошмарах и не предлагая ей лечения или успокоительного. Не пытался он также и разобраться с косвенными намеками Риггса или Бодкина на сновидения и их опасность — почти как если бы заранее знал, что вскоре и сам ее разделит, и принимал их как неизбежный элемент своей жизни, подобно образу собственной смерти, который каждый носит в потаенном уголке своего сердца. (С логической точки зрения — ибо на что можно иметь более мрачный прогноз, нежели на жизнь? — человек должен был бы каждое утро говорить своим друзьям: «Я горюю о вашей неизбежной смерти», — равно как и любому страдающему от неизлечимой болезни — и не было ли всеобщее упущение подобного минимального жеста сочувствия моделью для их нежелания обсуждать сновидения?)

Бодкин сидел за столом на камбузе, когда Керанс туда вошел, мирно попивая кофе, сваренный на плите в большой кастрюле с растрескавшейся эмалью. Быстрые проницательные глаза доктора ненавязчиво наблюдали за Керансом, пока тот опускался в кресло, дрожащей рукой медленно растирая себе лоб.

— Итак, Роберт, вы теперь один из сновидцев. Вы узрели фата моргану финальной лагуны. У вас усталый вид. Что, оно было очень глубокое?

Керанс сумел испустить унылый смешок.

— Пытаетесь напугать меня, Алан? Еще не знаю, но, похоже, достаточно глубокое. Черт, лучше бы мне не проводить здесь последние ночи. В «Рице» никаких кошмаров нет. — Он задумчиво отхлебнул кофе. — Так вот о чем говорил Риггс. И сколько его людей видят эти сновидения?

— Сам Риггс не видит, зато по меньшей мере половина остальных — как пить дать. И, разумеется, Беатриса Даль. Я уже целых три месяца их вижу. В целом это всегда один и тот же повторяющийся сон. — Бодкин говорил медленно и неспешно, в тоне более мягком, нежели его обычная резкая дикция — словно Керанс теперь приобщился к некой тайной группе избранных. — Вы долго держались. Тут большая заслуга ваших мощных предсознательных фильтров. Мы все уже начинали задумываться, когда вы наконец к нам присоединитесь. — Он улыбнулся Керансу. — В фигуральном смысле, разумеется. Я никогда и ни с кем сновидений не обсуждал. Если не считать Хардмена, а уж этого беднягу они совсем достали. — Словно бы додумывая запоздалую мысль, Бодкин спросил: — Вы заметили солнце? Выравнивание пульса? На граммофонной пластинке Хардмена был записан его собственный пульс, усиленный с целью именно в тот момент ускорить кризис. Не думайте, что я намеренно послал его в эти джунгли.

Керанс кивнул и уставился через окно на округлую громаду плавучей базы, пришвартованной рядом. Высоко на верхней палубе сержант Дейли, второй пилот вертолета, недвижно стоял у перил, пристально глядя на вялую воду раннего утра. Возможно, он только-только пробудился от их общего кошмара и теперь наполнял глаза оливково-зеленым отражением лагуны в слабой надежде стереть горящий образ триасового солнца. Керанс взглянул на тени под столом, снова замечая слабое мерцание фосфоресцирующих лужиц. Глубоко в голове он по-прежнему мог слышать солнце, барабанящее по паводковым водам. Исцелившись от первых страхов, Керанс понял, что в этих звуках таилось нечто утешительное — едва ли не обнадеживающее и ободряющее подобно его собственному сердцебиению. И все же гигантские рептилии наводили ужас.

Он вспомнил, как игуаны кричали, устремляясь к ступенькам музея. В той же мере, в какой различие между скрытым и явным содержанием его сновидений перестало быть ясным и отчетливым, любое разделение между реальным и гиперреальным потеряло четкие границы. Фантомы неощутимо проскальзывали из кошмара в реальность и обратно, земные и психические ландшафты сделались теперь неразличимы, как то бывало в Хиросиме и Аушвице, на Голгофе и в Гоморре.

Едва ли надеясь на какое-то облегчение, он все же попросил Бодкина:

— Одолжили бы вы мне будильник Хардмена, Алан. Или еще лучше — напомните мне вечером принять фенобарбитал.

— Не стоит, — твердо предупредил Бодкин. — Если только не хотите, чтобы воздействие еще усилилось. Остатки вашего сознательного контроля — единственное, что еще удерживает плотину. — Он застегнул хлопчатобумажную куртку на голой груди. — Поймите, Роберт, это было не настоящее сновидение, а древнее органическое воспоминание, которому миллионы лет.

Он указал на восходящий сквозь заросли голосеменных ободок солнца.

— Врожденные спусковые механизмы, встроенные в вашу цитоплазму миллионы лет тому назад, пробудились, расширяющееся солнце и поднимающаяся температура ведут вас назад по спинномозговым уровням в затонувшие моря, таящиеся под нижними слоями вашего бессознательного — в совершенно новую зону нейронической души. Это поясничный переход, полное биопсихическое припоминание. На самом деле мы именно вспоминаем эти болота и лагуны. Через несколько ночей эти сновидения уже не будут вас пугать — даже несмотря на их сверхъестественный ужас. Вот почему Риггс получил приказ о нашем отбытии.

— Пеликозавр?.. — спросил Керанс.

Бодкин кивнул.

— Вышло так, что мы сами над собой подшутили. А почему в Берде отнеслись к отчету серьезно, так это потому, что мы не первые так отчитались.

Энергичные шаги зазвучали по сходному трапу, а затем по металлической палубе снаружи. Свежевыбритый и позавтракавший, полковник Риггс бодро распахнул двойные двери.

Он дружелюбно махнул им дубинкой, разглядывая неприглядное зрелище невымытых чашек и двух своих развалившихся в креслах подчиненных.

— Господи, да тут просто свинарник. Доброе утро, Роберт и Алан. День впереди напряженный, так что давайте снимем локти со стола. Я назначил отъезд на завтра, на двенадцать ноль-ноль, а последний посадочный сигнал будет в десять ноль-ноль. Не хочу тратить топлива больше, чем придется, так что кидайте за борт все, что только можно. Роберт, с вами все в порядке?

— Полный ажур, — ровным голосом отозвался Керанс, выпрямляясь в кресле.

— Рад слышать. Вид у вас малость вяловатый. Ну что ж, тогда замечательно. Если вы хотите одолжить катер, чтобы эвакуировать «Риц»…

Керанс машинально его слушал, наблюдая за солнцем, пока оно величественно восходило позади бурно жестикулирующей фигуры полковника. Теперь их полностью разделял тот один-единственный факт, что Риггс не видел сновидения, не чувствовал его колоссальной галлюцинаторной мощи. Он по-прежнему повиновался разуму и логике, суетясь в узком, маловажном мирке со своими жалкими пачками инструкций подобно рабочей пчеле, готовой вернуться в родной улей. Через несколько минут Керанс вообще перестал обращать внимание на полковника, прислушиваясь к глубокому подсознательному барабанному бою в ушах, полузакрыв глаза, чтобы наблюдать за мерцающей поверхностью пестрой лужицы под темным занавесом стола.

Сидевший напротив него Бодкин, казалось, занимался тем же самым, руки его были сложены на пупке. Сколько же раз во время их прежних бесед он на самом деле бывал во многих милях от Керанса?

Когда Риггс собрался уходить, Керанс проводил его до двери.

— Конечно, полковник, все будет готово вовремя. Спасибо, что предупредили.

Когда катер Риггса двинулся через лагуну, Керанс вернулся в свое кресло. Несколько минут двое мужчин, разделенные столом, смотрели друг на друга. Снаружи от проволочной сетки отскакивали насекомые, а солнце все поднималось и поднималось в небо. Наконец Керанс нарушил молчание.

— Алан, я не уверен, следует ли мне уезжать.

Не отвечая, Бодкин взял со стола пачку сигарет. Аккуратно закурил, затем откинулся на спинку кресла, спокойно выпуская из рта ровные кольца.

— Знаете, где мы сейчас? — спросил он после паузы. — Как называется этот город? — Когда Керанс помотал головой, Бодкин продолжил: — Часть его обычно называли Лондоном; впрочем, это не важно. А важно или по крайней мере довольно любопытно, что я здесь родился. Вчера я догреб до старого здания университета, массы мелких проток, и нашел ту самую лабораторию, где обычно преподавал мой отец. Мы уехали отсюда, когда мне стукнуло шесть, но я отлично помню, как меня однажды водили с ним повидаться. В сотне метров оттуда был планетарий, и я как-то раз видел представление — это было еще до того, как пришлось перестраивать проектор. Большой купол по-прежнему на месте, метрах в шести под водой. Похож на громадную раковину, вся поверхность заросла фукусом[3] — прямо как в «Водяных младенцах». Весьма курьезно, но разглядывание купола, похоже, сильно приблизило мое детство. Сказать правду, я уже почти его забыл — в моем возрасте остаются лишь воспоминания о воспоминаниях. После того, как мы отсюда уедем, наше существование сделается совершенно бесприютным, а этот город в некотором смысле — единственный дом, какой я когда-либо знал… — Он резко прервался, лицо его вдруг показалось совсем усталым.

— Продолжайте, — ровным голосом произнес Керанс.