Вожди и оборотни

Прокурорский надзор и суд

Полагаю, что я представил достаточно фактов, свидетельствующих о грубом беззаконии, попрании прав граждан в ходе гдляновского расследования. У многих, естественно, возникли справедливые вопросы: «Почему все это стало возможным? Где находился прокурорский надзор за Гдляном и его группой? Почему суды выносили необъективные приговоры?» Действительно, вопросы вполне уместные и от них нельзя отмахнуться.

Буду откровенен: настоящего прокурорского надзора за группой не было. Его не могло быть по ряду причин, в том числе и личностного характера. Попытки бывшего заместителя Генерального прокурора СССР А. Катусева навести хоть какой-то порядок, были запоздалыми. Маховик набрал такие обороты, что его оказалось невозможно остановить, кроме как разрушить и заменить полностью.

В 80-х годах следственная часть прокуратуры Союза ССР состояла из полутора десятков следователей по особо важным делам, одного прокурора, ее начальника и двух его заместителей. Это штат. Но под знаменами следственной части постоянно находилось несколько сот следователей, прикомандированных с периферии. Дела расследовались самые сложные, самые объемные и в разных точках Советского Союза. Например, во второй половине 80-х годов следователи по особо важным делам, возглавляя группы, работали в Белоруссии, Казахстане, Азербайджане, Узбекистане, Ленинграде, Армении. Конечно, проконтролировать их работу физически силами начальника, двух его заместителей и прокурора было невозможно.

В конце 1987 года штат прокуроров по надзору за следователями следственной части увеличили до четырех. Но и это — капля в море. Поэтому больше приходилось уповать на самих руководителей групп, союзных следователей по особо важным делам. Однако не все из них выдержали испытание временем, нахождением на высшей следственной ступени, не все обладали житейской мудростью, пониманием того, что они постоянно работают с людьми. К тому же отрицательно сказывалась большая текучесть в кадрах, где-то не срабатывала и преемственность.

Хотя поучиться следственной мудрости было у кого. В следственной части до последних дней в должности старших следователей по особо важным делам работали такие известные люди, профессионалы величайшей квалификации, как Громов Сергей Михайлович, Любимов Юлий Дмитриевич. Они отдали следствию более 40 лет, лучших лет своей жизни. Их перу принадлежат обвинительные заключения в отношении самых матерых расхитителей, взяточников, убийц, а также тех, кто в 30–50-х годах совершал массовые репрессии против ни в чем не повинных граждан. Пройдя столь долгий путь, они нигде и ни в чем не запятнали звания «следователь».

Я могу смело говорить, как о больших мастерах своего дела, строгих защитниках законности и о более молодых следователях — Владимире Калиниченко, Константине Майденюке. Те же самые Узбекистан, Казахстан они прошли «без сучка и задоринки», без существенной жалобы на нарушение процессуальной нормы, хотя дела расследовали весьма сложные.

Об организации и состоянии надзора за следователями следственной части мне было известно. Но в ходе расследования дела о нарушениях законности в Узбекистане мы уделили ему значительное внимание. Этот вопрос специально готовился для рассмотрения на отдельной коллегии прокуратуры Союза ССР. К сожалению, она так и не состоялась в силу ряда причин, в том числе и смещения Сухарева с должности Генерального прокурора. Но многие вопросы удалось рассмотреть и решить чуть раньше, на коллегии прокуратуры 8 февраля 1990 года. К ее материалам мы будем возвращаться, они представляют большой интерес, как и та обстановка, в которой она проходила.

Мне памятен последний разговор с бывшим Генеральным прокурором СССР Александром Михайловичем Рекунковым. Он уже находился на пенсии. Однажды позвонил по телефону и попросил о встрече. Коротко объяснил мне, что его приглашают на слушание на съездовскую комиссию по делу Гдляна, а многие фактические обстоятельства он уже забыл и хотел бы их освежить в памяти при беседе со мной.

Я согласился, да и не мог не согласиться с его просьбой. Еще недавно он был моим руководителем, к которому питал уважение. В моей судьбе он сыграл большую роль.

Александр Михайлович в 1986 году пригласил меня, 37-летнего заместителя прокурора Пензенской области, на работу в центральный аппарат прокуратуры Союза, на должность заместителя начальника главного следственного управления. Следил за моим становлением. И скажу откровенно, на первых порах наши отношения складывались трудно. Я не мог сразу привыкнуть к обстановке, порядкам, сложившимся в аппарате. Частенько подводила моя прямота в суждениях и в докладах, невосприятие сложной бюрократической формулы в отношениях между руководителями и подчиненными на всех этажах прокуратуры.

Меня, например, старожилы аппаратной работы предупреждали, что лучше не докладывать А. Рекункову свое мнение по любому вопросу, если тебя кто-то уже опередил и доложил по нему иное мнение, не совпадающее с твоим. Александр Михайлович редко когда воспринимал второй доклад. Зная эту слабость Рекункова, некоторые аппаратчики «играли» на ней, наживали авторитет. Но я все-таки шел и докладывал свое мнение, получал шишки, но отстаивал свою точку зрения.

И все же Генеральный прокурор воспринял меня. В сентябре 1987 года он взял меня в служебную командировку в Югославию, где мы знакомились с организацией работы прокуратуры и судов. Представилась возможность общаться с Александром Михайловичем уже в неофициальной обстановке. Все больше и больше убеждался в его неординарности и сложности, как личности. Удивительное внимание, забота о человеке иногда могли тут же перейти в резкое суждение и пренебрежение к подчиненному. Глубина, масштабность мышления сочетались с обидчивостью и даже мстительностью, жесткая требовательность и спрос за соблюдение законности с прямым попустительством к нарушениям.

И все-таки он был действительно Генеральным прокурором, сильным, волевым руководителем, с которым считались в ЦК партии и в управленческих структурах государственной власти. За более чем 40 лет работы в органах прокуратуры он сделал немало для наведения порядка в стране. Активная борьба со взяточничеством, хищениями, которая развернулась с приходом к власти Ю. Андропова, в основном держалась на плечах А. Рекункова и прокуратуры. Конечно, в этой борьбе были и серьезные издержки. В том, что Гдлян совершил произвол в Узбекистане, есть и его вина.

Александр Михайлович зашел в кабинет в обговоренное с ним время. Как всегда он был строго одет, подтянут. Мы обнялись, а потом поудобнее уселись в кресла. Несколько взаимных вопросов о здоровье, о работе. После чего Рекунков спросил, правда ли что нарушения законности носили массовый характер и попросил рассказать, что установлено в ходе расследования. Я сообщил ему коротко об основных формах беззакония, сказал, что, к сожалению, многие заявления граждан подтверждаются.

Тогда последовал очередной вопрос: «Как это могло случиться? Ты ведь сам знаешь, что я строго спрашивал за нарушения законности в следствии?» Состояние Александра Михайловича после моего рассказа было подавленное. И тем не менее я говорил с ним откровенно.

Начал с Каракозова. Сказал, что этот человек сам попал под влияние Гдляна, не мог противостоять ему, глубоко не знал материалов следствия и обманывал его, Александра Михайловича, который передоверился Каракозову, и весьма напрасно. Я попросил вспомнить, как мы, руководители главного следственного управления, приходили к Рекункову с ходатайствами о продлении содержания под стражей одного обвиняемого свыше девяти месяцев. Сколько было к нам вопросов, как тщательно мы изучали и докладывали ему дела. Наверное, для нас не было более мучительной процедуры, чем эта И я попросил вспомнить, с какой легкостью эту процедуру проходил Каракозов Буквально все вопросы решал за несколько минут, выходил радостный с подписанным Рекунковым документом на дальнейшее содержание под стражей десятка и более обвиняемых.

Я откровенно сказал Александру Михайловичу, что Каракозов и Гдлян заинтриговали его миллионами и арестами высоких должностных лиц республики.

Неоправданно по многим вопросам он сам принимал решения, без ознакомления с материалами дела, только по докладу Каракозова. Без необходимости дал указание докладывать о следствии в отношении отдельных лиц только себе, даже не своим заместителям. Это во многом явилось роковой ошибкой, ибо за многими другими делами он не мог глубоко вникнуть в суть докладов.

Рекункову я откровенно сказал все, что знал и думал о Сороке — его заместителе. Сказал, что он частенько уходил от решения трудных вопросов, неоправданно перекладывал их на своих заместителей, полагая, что если он эти вопросы не решал, то и спроса за последствия с него не будет.

Я напомнил Александру Михайловичу о весьма характерной особенности в работе Сороки. У него всегда был свободным стол. На нем редко когда задерживались хотя бы на час документы, материалы следствия. Все решения он принимал по докладам. При таком стиле руководства неизбежны серьезные упущения, ошибки и попустительства беззаконию. Сорока знал, что Гдлян и Иванов неправедно увели от ответственности десятки расхитителей и взяточников в Бухарской области. Однако никаких мер не принял, своим молчаливым согласием развязал им руки на новые беззакония.

О многом мы говорили с Александром Михайловичем. Может быть, впервые для него подчиненный оценивал его работу, говорил о недостатках своего бывшего шефа прямо в глаза.

Уходил А. Рекунков от меня в подавленном состоянии. Однако, как сказали мне потом, на комиссии он держался уверенно и спокойно, на вопросы давал четкие ответы, в которых нисколько не было сомнения в правильности своих поступков, решений на посту Генерального прокурора.

Ключевыми фигурами в надзоре за гдляновской группой были Каракозов, начальник следственной части, и его заместители Быстров и Чижук.

Двух последних в конце 1987 года освободили от занимаемых должностей как не справившихся со своими служебными обязанностями. Что касается Каракозова, то о его роли в гдляновском расследовании уже говорилось. Каракозов, по мнению многих, был блестящим мастером допросов, тонким психологом, который мог «загнать в угол» самого изощренного преступника. Однако при этом не чурался интриг, шантажа и просто обмана. Его уязвимым местом были нежелание, уход от организационной работы в следственной части, от контрольных и надзорных обязанностей. В конечном итоге, следователи оказывались предоставленными самим себе. Отдельные просто отказывались выполнять указания Каракозова. А если говорить о Гдляне, так тот фактически командовал начальником следственной части, давал ему поручения о допросах отдельных лиц и выговаривал Каракозову, если тот не вовремя, с опозданием их проводил. Было до удивительного непонятно, почему Каракозов просил разрешения у Гдляна присутствовать на оперативных совещаниях следователей. И только после ташаузской истории с Каракозовым для меня стали объяснимыми взаимоотношения этих двух людей.

Каракозов не смог правильно организовать работу и прокуроров следственной части. Их, как правило, закрепляли за следственными группами и они нередко, вместо надзора, сами выполняли следственные действия. Вместо контроля за следователями, оказывались в подчинении руководителей групп, и те заставляли их формировать, подшивать материалы уголовных дел. При таком подходе надзирающие прокуроры теряли свое назначение, становились рядовыми следователями. Вот почему в конце 1989 года Генеральным прокурором СССР А. Я. Сухаревым был создан целый отдел по надзору за следствием в следственной части. Начальник отдела подчиняется только Генеральному прокурору и его заместителю. Решение абсолютно верное, но запоздалое. Но начиная с 1984 года негативные явления в работе следственной части нарастали. Нельзя сказать, что они проходили бесследно, без всякого реагирования на них. В августе 1984 года и в феврале 1986 года Гдлян и Иванов дважды привлекались к дисциплинарной ответственности за грубые нарушения законности. Дважды обращалось внимание Каракозова на необходимость усиления контроля за работой подчиненных. 3 апреля 1987 года А. Рекунков объявил Каракозову выговор, а его заместителя Быстрова освободил от занимаемой должности. Обращено внимание О. Сороки на отсутствие высокой требовательности к подчиненным. Как подчеркивалось в приказе, «руководители и следователи, прокуроры следственной части некритически оценивали положение дел, не пресекали грубые нарушения законности, не вели должной борьбы с необъективностью, обвинительным уклоном при расследовании дел.»

Все это так. К сожалению приказы издавались, а фактического улучшения дел в надзоре не наступало. В марте 1986 года Гдлян по письменному распоряжению Сороки был, например, отстранен от руководства группой, которую должен был, согласно распоряжению, возглавить Каракозов. Однако Гдлян продолжал руководить следствием с молчаливого согласия своего шефа. Будь исполнено указание Сороки, не произошло бы, наверное, многих людских трагедий. Наказания же, кроме легкого испуга, ничего не вызывали. По рапортам Каракозова они тут же снимались.

6 августа 1984 года Гдляну объявили выговор за нарушения, приведшие к самоубийству Мирзабаева, а 23 ноября, через 3 месяца, ему выдали денежную премию в размере двух окладов. 7 февраля 1986 года ему и Иванову «за компрометацию органов прокуратуры и дискредитацию следственных работников» объявлен выговор. Но уже в июне, несмотря на столь тяжкие проступки, с обоих взыскания сняли, а в октябре того же года Гдлян был поощрен двумя окладами, а Иванову досрочно присвоили чин старшего советника юстиции.

Конечно, такое отношение руководства прокуратуры не могло не создавать у Гдляна и Иванова чувства вседозволенности, пренебрежения к правам и законным интересам граждан. Позднее это приведет к тому, что оба, выступая в средствах массовой информации, занялись самовосхвалением, грубо нарушали следственную этику, требования закона о презумпции невиновности, бездоказательно опорочили ряд ответственных должностных лиц заявлениями о их причастности к совершению тяжких преступлений.

В ходе расследования дела о нарушениях законности в Узбекистане, мы обратили пристальное внимание на проверку заявлений, жалоб от арестованных, их родственников. Защитники Гдляна и Иванова в многочисленных выступлениях, в том числе и в прессе, пустились в весьма сомнительные рассуждения о появлении жалоб якобы в мае 1989 года, после возбуждения дела. Это далеко не так. Приведу некоторые примеры.

Так, Мирзабаев Гани написал 32 жалобы разным адресатам: Генеральному прокурору, в Верховный Совет СССР, Горбачеву М. С., и только на две получил ответы. Большинство жалоб без всякой проверки приобщено к материалам уголовного дела.

Массу заявлений и жалоб написали Барнаев Максуд, Артыков, Рахимов Шамси и другие, но все обращения также осядут без проверок и ответов в материалах следователей.

Оправданный судом Хикматов заявил, что за два года шесть месяцев содержания под стражей он исписал на жалобы 2 тыс. листов бумаги, но мер по ним на следствии никаких не принималось. И только суд вник в суть ложных обвинений и оправдал его.

Однако по некоторым жалобам приезжали в Узбекистан комиссии проверяющих из Москвы, но Гдлян их опережал, до них с заявителями проводил «работу»: шантажировал, уговаривал, обещал, делал все, чтобы те не сказали чего-то плохого на Гдляна.

Жена 75-летнего Умарова Турсун-Мурата, арестованного по обвинению в получении взяток, обратилась к Горбачеву с просьбой освободить мужа из-под стражи. При этом сослалась на его преклонный возраст и несправедливость обвинения. Комиссия действительно выехала для проверки письма. Вот что, например, вспоминает сам Т. Умаров: «Письмо жены дошло до адресата, о чем я узнал от следователей. От Гдляна же мне стало известно, что на беседу со мной прибудут члены комиссии ЦК КПСС, в связи с чем он предупредил, чтобы я «…насмерть стоял на данных на следствии показаниях и не думал хитрить, иначе не будет никакой свободы, а меня сгноят». Действительно, приехали члены комиссии: заместитель Генерального прокурора Сорока, работник Комитета партийного контроля и работник ЦК КПСС. На беседе я подтвердил свои прежние ложные показания, зарабатывая таким образом себе свободу».

Суть не в том, что не было жалоб. Суть в другом — их по существу никто глубоко не проверял.

Могу утверждать, что при разрешении жалоб и заявлений граждан в следственной части допускались серьезные нарушения требований законов и приказов Генерального прокурора.

Во-первых, отсутствовал какой-либо их учет. По этим причинам и нам не удалось установить в полном объеме их поступление и прохождение.

Во-вторых, многие жалобы рассматривались формально, зачастую без проверки доводов заявителей и изучения материалов дела, поэтому нарушения не вскрывались и давались отписки.

Нам пришлось просмотреть ряд надзорных производств с жалобами. Как правило, в них отсутствовали справки, заключения прокуроров, свидетельствовавшие об изучение дел перед дачей ответа. Десятки жалоб приобщались к уголовным делам без проверки изложенных в них сведений. Встретились мы и с такими фактами, когда ответы заявителям давались на основании сообщений, полученных от следователей по телефону.

Нередко заявления граждан рассматривались теми следователями, чьи действия в них обжаловались. Поэтому не могло быть и речи об объективности и полноте проверок и принятии соответствующих мер.

Вспомните дело Барнаева. По его заявлению об избиении в Бухару по поручению руководства прокуратуры СССР приехали заместитель начальника Главного следственного управления С. Герасимов и прокурор следственной части Г. Мазуркевич. Они подключились к начатому расследованию по избиению, однако в последующем все материалы оказались у Гдляна и Иванова, которые выбросили их в «яму».

Следователь Б. Северцев неоднократно обращался с рапортами к А. Рекункову и О. Сороке о незаконных методах ведения следствия Гдляном и Ивановым по делу Саттарова. Однако проверка не проводилась, более того, Северцева отстранили от следствия и уволили из прокуратуры. К «судилищу» над ним причастны О. Сорока, Г. Каракозов и А. Чижук.

Я не боюсь утверждать, что никто из тех лиц, кто по своему служебному долгу должен осуществлять надзор за гдляновской группой, по существу глубоко не вникал в обоснованность задержаний, арестов и привлечения к ответственности граждан. Если бы надзор хоть чуть-чуть «вторгся» в дела Гдляна, то он смог бы без особого труда выявить явно прослеживающуюся тенденцию сначала арестовывать людей, а потом доказывать их виновность. При этом чаще всего основанием для ареста являлись показания других обвиняемых, длительное время содержавшихся в следственных изоляторах и колониях.

По поводу того, что в ходе судебного рассмотрения дел суды отвергали две трети и более предъявленных на следствии обвинений. Слишком поздно стали задаваться вопросом о причинах этого. Ждали, когда «грянет гром».

И он «грянул». Верховный суд СССР справедливо оправдал в конце 1988 года Кахраманова, возвратил на доследование дело в отношении Яхьяева. Только после этого начали по-настоящему разбираться в гдляновском расследовании, в его необъективности и односторонности, в упрощенческом подходе к собиранию доказательств. Ведь только в 1990 году в прокурорских документах официально стало упоминаться, что многие показания обвиняемых, признавших свою вину во взяточничестве или изобличавших других лиц, показания свидетелей носили противоречивый, непоследовательный характер. Однако их допросы проводились поверхностно, без необходимой детализации сообщаемых сведений. Для установления истины требовалось проведение очных ставок, обысков, выемок необходимых документов, получение других сведений, но зачастую ничего этого не делалось.

Чтобы выявить беззаконие в гдляновском расследовании, достаточно было немного почитать материалы следствия по Бухарской области или подробно побеседовать со следователями, не пожелавшими работать с Гдляном. А уходили от него опытные и мудрые следователи, не разделявшие его методов работы, предвидевшие, к чему они могут привести.

И тут снова приходится возвращаться к тому же изначальному вопросу: «Так почему же прокурорский надзор не сработал, оказался бессильным и просто ничтожным?»

Частично на него ответ дан.

Дальнейшее повествование начну с высказывания следователя по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР Е. Чернышева. Он некоторое время работал у Гдляна, поэтому его мнение представляет большую ценность.

«Я полагаю, — сказал Евгений Иванович, — что нарушение соцзаконности следователями группы Гдляна, а следовательно и им, стало возможным потому, что у всех были зашорены глаза изъятием ценностей, не было прокурорского надзора за следствием и за действиями следователей».

Да, действительно, миллионы многим зашорили глаза, но не столько они, сколько неудержимый поток восхвалений Гдляна и Иванова в средствах массовой информации, насаждение в общественном сознании образа «единственных и неповторимых» борцов с мафией, «героев», вступивших в схватку с гидрой коррупции, победой над которой они пообещали человечеству светлое будущее.

Этот образ начал создаваться еще до того, как основные дела были направлены в суд. Еще не было окончательных судебных решений, а толпа воздвигла идолов, поставила их на высокий пьедестал. И надо обладать огромным мужеством, чтобы откровенно, не боясь быть растоптанным, пойти против общественного мнения, против толпы. Сказать людям: «Остановитесь, сначала разберитесь, ибо есть правда, но есть и большая ложь». В то время никто не захотел стать «белой вороной».

Общественное мнение довлело над прокуратурой, над ее руководством. Вот почему я всегда был и остаюсь противником поспешных, непродуманных публикаций по уголовным делам, особенно до вынесения судебных решений. Они могут помешать отправлению правосудия, могут подтолкнуть к вынесению необъективного, ложного приговора, исковеркать судьбу невиновного человека.

Так и произошло. Прокуратура не нашла мужества и смелости, чтобы вовремя пресечь беззаконие, может быть и ценой жертв. Попытка Сухарева разобраться в гдляновских делах обернулась для него потерей прокурорского кресла. Автор этих строк тоже потерпел не меньше. Зато безнаказанной осталась пресса, особенно те журналисты, которые слишком падки на сенсацию, а ведь и на их совести человеческие трагедии.

К концу 1989 года в ходе расследования дела о нарушениях законности в Узбекистане был собран достаточный материал, который позволял сделать определенные выводы. Я уже докладывал Сухареву о возможности их обсуждения на коллегии прокуратуры Союза ССР. Александр Яковлевич не торопился. Он был неплохим политиком, чутко улавливал ситуацию. Полностью доверял мне, но, видимо, еще раз хотел, чтобы я сам себя перепроверил, убедился в достаточности аргументов. Потом, конец года — не совсем удобное время, надо было подвести итоги работы в целом прокуратуры, оценить положение в стране с преступностью, наметить меры. Поэтому коллегия откладывалась. И вот наконец-то ее проведение назначили на 8 февраля 1990 года.

Я должен был представить коллегии основную информацию. Кроме этого, как и заведено регламентом, на меня легла основная тяжесть по подготовке проектов решения коллегии и приказа Генерального прокурора СССР. За неделю до начала коллегии все документы были подготовлены. Я бы не сказал, что сценарий коллегии тщательно проигрывался, хотя он и готовился организационно-контрольным управлением. Людей не готовили заранее к выступлениям, не определяли их направленность. После моего выступления предполагалось выступление начальника следственной части Сбоева А. Было предложено выступить нескольким следователям и прокурорам. Старший следователь по особо важным делам Калиниченко сам изъявил желание сказать несколько слов. Учитывая исключительно важный характер коллегии и то, что на ней будут звучать факты, ранее неизвестные широкому кругу людей, решено было придать ей открытый характер. На нее пригласили прессу, телевидение, членов съездовской комиссии, руководителей всех отделов, управлений прокуратуры Союза.

Накануне меня пригласил А. Я. Сухарев, коротко спросил о моей готовности. Я ответил утвердительно. Сказал, что сообщение будет состоять из двух частей: сначала скажу о нарушениях законности, допущенных группой Гдляна, а потом о недостатках прокурорского надзора. Сухарев вновь осведомился о моем мнении по поводу необходимости вхождения в Верховный Совет СССР с представлением на получение согласия на привлечение к уголовной ответственности Гдляна и Иванова. Я заявил, что остаюсь на прежних позициях и буду просить коллегию поддержать меня в необходимости такого представления. Сухарев ответил, что на коллегии решим все вопросы.

К коллегии готовилась не только прокуратура, готовился к ней и Гдлян, но по-своему. В день ее проведения здание прокуратуры блокировали пикетчики с транспарантами и плакатами в поддержку Гдляна и требованиями отставки руководства прокуратуры. Мы уже к ним как-то привыкли и не обращали внимания.

Коллегия началась ровно в десять часов. Зал заседаний был полностью заполнен прокурорскими работниками, корреспондентами.

За столом коллегии, кроме ее членов, разместились сопредседатели съездовской комиссии Р. Медведев, В. Ярин, народные депутаты СССР И. Игнатович, Ю. Соколова, Б. Сафаров и независимый наблюдатель — прокурор, назначенный Верховным Советом СССР, Э. Мартинсон. Сухарев объявил повестку работы коллегии, сообщил, кто на ней присутствует. Кажется были все в сборе, кроме двоих — Гдляна и Иванова.

Заместитель начальника организационно-контрольного управления Янюшкин сообщил, что приглашения им обоим своевременно высланы.

Сообщение Ячюшкина дополнил заместитель Генерального прокурора СССР Я. Э. Дзенитис. Он рассказал, что по поручению А. Сухарева он пригласил на беседу Гдляна и Иванова. Оба явились. Им было сообщено о предстоящей коллегии и предложено явиться на нее. Гдлян ответил, что никаких пояснений они не собираются никому давать и на коллегию не явятся. Здесь я должен уточнить, что Гдлян и Иванов в то время состояли в штате прокуратуры, однако фактически следствием, другой работой не занимались.

Я. Дзенитису оба заявили, что не будут расследовать уголовных дел, не будут принимать их к своему производству. Являясь народными депутатами, они заняты более важными делами.

Видимо, как я для себя отметил, бороться с мафией они решили на митингах и собраниях.

После короткого обмена мнениями члены коллегии признали возможным работать в отсутствии Гдляна и Иванова, которые еще раз показали свою боязнь вступать в полемику с пррфессионалами.

Сухарев предоставил мне слово. Я вышел за трибуну, за которую выходил уже много раз. Однако на некоторое время меня охватило волнение. Правда, я с ним быстро справился, попросил для сообщения 30–40 минут. Сухарев ответил, что это слишком много, но все-таки согласился с просьбой. Говорил я час и пять минут. Никто меня не остановил. Уже после коллегии Александр Яковлевич мне скажет, что я обрушил на присутствующих такую информацию, о которой никто раньше не слышал, поэтому он и не останавливал меня.

Я и сам чувствовал по залу, как сидящие в нем с интересом и внимательно слушали сообщение. А сказать было что. До коллегии нам удалось систематизировать основные методы работы Гдляна, его группы и формы беззакония, мы располагали обширным фактическим материалом. Выступление на коллегии явится потом основой представления в Верховный Совет СССР.

После сообщения на меня посыпался град вопросов. Меня постоянно переспрашивали: «Действительно ли это все было?» Пришлось снова говорить о незаконных семейных арестах, о фальсификации доказательств, о принуждениях на допросах, об арестах депутатов без ведома и согласия на то соответствующих Советов, о недостаче вещественных доказательств и многом другом.

Подробно я остановился на недостатках прокурорского надзора, на порочности широко распространившейся в то время практики получения следователями прокуратуры СССР санкции на аресты у прокуроров на местах, которые никакого надзора за следствием не осуществляли. Привел пример с Титоренко А. Тот сначала работал заместителем прокурора Хорезмской, а потом Ташкентской области. Он дал более 50 санкций на арест Гдляну и его следователям, 47 из них в последующем признают незаконными. Людей освободят из-под стражи, признают невиновными. Он даст санкции не только на арест жителей указанных двух областей, но и лиц, проживающих далеко за их пределами.

Титоренко в Узбекистане начинал свой путь со следователя одной из групп, а потом уже был назначен заместителем прокурора. В гдляновской группе его называли «карманным» прокурором из-за того, что сам являлся в кабинеты следователей для дачи санкций с печатью в кармане. Он явно превысил свои служебные полномочия, а в ряде случаев допустил халатность. Мы предъявили ему обвинение и приготовили материалы дела для направления в суд. По известным причинам оно тоже будет потом прекращено.

На коллегии я привел и другой пример, когда Гдлян принуждал, вплоть до угроз, местных прокуроров к санкционированию ему арестов вопреки установленному порядку. Об этом нам на допросах подробно поведал бывший прокурор Шахрисабзского района Хуррамов Шариф.

В ноябре 1984 года Ш. Хуррамов вместе со своими помощниками и следователями будет выселен из здания районной прокуратуры Гдляном. Им временно предложат занять несколько кабинетов в городской прокуратуре. Выселение они между собой называли «временной оккупацией». Одновременно Гдляном были «оккупированы» здания районного отдела милиции, изолятора временного содержания. У входа в районную прокуратуру, милицию и ИВС Гдлян выставил вооруженную охрану из военнослужащих. Вход в них местным работникам был запрещен.

Далее Ш. Хуррамов вспоминает: «14 ноября 1984 года утром ко мне в кабинет зашел Гдлян и предупредил, чтобы я все время находился в кабинете. Для какой цели, он не сказал. Около 16 часов на дороге перед прокуратурой остановилось около десятка легковых автомобилей. Ко мне в кабинет зашел Гдлян и дал мне постановление об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу гражданина Абдуллаева Файзулло и сказал: «Подпиши, поставь печать». Абдуллаева я ни тогда, ни сейчас не знал и не знаю, что он совершил, мне не было известно. Я разъяснил Гдляну, что прежде чем дать санкцию на арест, я должен ознакомиться с материалами уголовного дела и побеседовать с тем, кого арестовываю, таков порядок. На это Гдлян мне сказал: «Посмотри в окно — сколько там стоит автомашин и вертолет нас ждет. Давай подпиши и ставь печать, нам некогда». Я знал, что Гдлян является следователем по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР, что было отражено и в предъявленном им постановлении, он властно требовал дать санкцию на арест и требовал дать немедленно, так как спешил. У меня не было времени подумать, как поступить и посоветоваться с прокурором области, и не было сил отказать Гдляну. Санкцию на арест Абдуллаева я дал и поставил печать…»

Потом Хуррамов скажет, что он хорошо понимал и осознавал допущенное им нарушение, но не мог противостоять Гдляну, не мог не выполнить его требований. В то время тот пользовался в Узбекистане неограниченной властью.

В последующем Хуррамов аналогичным образом даст Гдляну еще пять санкций на арест.

3 декабря в кабинет Хуррамова придет Иванов и потребует санкцию на арест женщины. Тот ему ответит: «… У нас не принято арестовывать женщин, у них, как правило, много детей». Прокурор вновь напомнил Иванову о порядке дачи санкций. Тот, уходя, в сердцах бросил: «Ну, тогда попозже поговорим».

После ухода Иванова Хуррамов, дабы не встречаться с московскими следователями и не арестовывать женщину, уехал с проверкой в дальние колхозы района. Около часа ночи вернулся домой. Жена с испугом сообщила, что его разыскивают московские следователи.

3 декабря утром он встретился с Гдляном и тот стал выяснять, где был Хуррамов ночью, что делал, с кем встречался.

«Тут Гдлян властно потребовал дать санкцию на арест Каримовой Зубайды — дочери А. Каримова. Я опять напомнил Гдляну о порядке дачи санкции — для чего нужно мне изучить материалы уголовного дела и побеседовать с обвиняемой (задержанной). Гдлян сказал: «Мы из Генеральной прокуратуры, ты нам не веришь». Мне пришлось дать санкцию на арест Каримовой Зубайды без ознакомления с уголовным делом».

Конечно, Ш. Хуррамова и близко не подпустили к материалам следствия. Не мог он проконтролировать и законность содержания под стражей Каримовой. Его не пускали в изолятор временного содержания, где находились арестованные. Он не мог с ними беседовать, не мог выполнять свои прокурорские обязанности.

История с Хуррамовым не единственная, когда Гдлян уходил из-под жесткого прокурорского надзора. Мне рассказывали и такие факты, когда Гдлян и Иванов подсовывали прокурорам на подпись документы, не показывая напечатанного в них текста. Просто, оказывая давление, говорили: «Вот здесь распишись и все, читать не обязательно».

Гдлян не только принуждал идти на беззаконие, но и расправлялся с неугодными. Не понравился ему Хуррамов, и того вскоре уволили. Так что хочешь или не хочешь, а во всесилие Гдляна в то время верили. Он действительно навел страх, подавил всякое сопротивление. Он диктовал свою волю прокурорам, диктовал ее и судам.

За моим выступлением небольшое сообщение на коллегии сделал А. Сбоев. Он уже год работал в должности начальника следственной части, во многом разобрался, потому с полным основанием сказал об отсутствии прокурорского надзора за гдляновским следствием. Вокруг дела была создана атмосфера таинственности. В ход следствия были посвящены единицы (Гдлян, Иванов, Каракозов). Надзирающие прокуроры (Попова, Жеребко) знали лишь малозначительные эпизоды. Но и это были не надзирающие прокуроры, а помощники Гдляна, его прикрытие. Попова, к примеру, не могла неделями попасть к нему. Гдлян воспользовался бесконтрольностью и творил беззаконие под крышей прокуратуры СССР.

Сбоев также сообщил, что уже больше года ни Гдлян, ни Иванов не работают, самовольно разъезжают по разным городам. На митингах кричат о росте преступности в стране, на словах проявляя заботу о народе и государстве, а фактически бездельничают, получая за это деньги.

Небольшим, но весьма убедительным было выступление на коллегии старшего следователя по особо важным делам В. Калиниченко. Он расследовал дела в Узбекистане, оттуда переехал в Казахстан. Хорошо знал обстановку тех дней. Поэтому не случайно заявил; «Никогда на наши головы не обрушивался тот позор, который обрушился на нас сегодня. Я знаю, что обнародование материалов в отношении Гдляна ляжет черным пятном на всех нас, потому что очень трудно будет разубедить людей в том, что другие следователи работали честно и делали хорошую работу, и с этим не считаться также нельзя… Сегодня многие говорят о плохом надзоре, и поставили вопрос о человеке очень разумном, очень порядочном — Мазуркевиче. Я ведь прекрасно помню, когда он выехал в Узбекистан и выявил факты нарушения законности в 1984–1985 годах, его оскорбительно Гдлян и другие назвали «Строговичем», то есть одним из основоположников нашего современного уголовного процесса. Навешивали оскорбительные ярлыки и не хотели ни с чем считаться. Эта напористость, которая присуща Гдляну, а затем и Иванову, она как-то гасила все разумное, что люди подмечали, что люди видели в той деятельности… Сегодня обещания Гдляна и Иванова таковы, что все мы, кто сегодня выступает против них, будут сидеть в тюрьме…».

В. Калиниченко оказался прав. Гдлян и Иванов торжествовали победу после бессовестного прекращения в отношении их дела Н. Трубиным. Правду снова затолкали в мешок, но в то время большинство из нас, сидящих на коллегии, еще верили в справедливость. Первым государственным обвинителем по одному из гдляновских дел, направленных в суд, была старший прокурор управления по надзору за рассмотрением уголовных дел в судах Р. М. Овчарова. Она первой столкнулась и увидела истинное лицо следствия Гдляна и его группы. Речь идет о так называемом «бухарском» деле, по которому были привлечены к уголовной ответственности работники УВД Бухарского облисполкома и директор горпромторга Кудратов.

Уже в самом начале ознакомления Р. Овчарова обнаружила ряд грубейших нарушений законности. Ее попытки переговорить с Гдляном, с членами группы оказались безрезультатными. Она столкнулась с непониманием, с непробиваемой стеной. После ее критических высказываний о следствии Гдлян организовал откровенную травлю Овчаровой, начались оскорбления, унижения достоинства человеческого, женского, профессионального.

Она была первой, кто вступил в принципиальную борьбу с гдляновщиной, с возрождением бериевских методов расправы с невиновными людьми. Ее выступление на коллегии дало ответы на многие вопросы, правильно отразило обстановку в Узбекистане тех дней. Поэтому есть необходимость более подробно остановиться на нем.

Первое, о чем заявила Р. Овчарова, это о страхе людей перед Гдляном. Страхе, который парализовал не только жителей, но и руководство Узбекистана. Уже тогда, в 1985 году Гдлян владел ситуацией и диктовал обстановку в республике. Он действительно создал страшную обстановку, демонстрируя свои возможности на арестах руководителей высокого ранга. При этом постоянно ссылался, что действует от имени и по поручению Генерального прокурора СССР и ЦК КПСС.

Гдлян сумел привлечь на свою сторону ЦК КП Узбекистана, а потом руками его же руководителей расправлялся с самим ЦК.

Р. Овчарова рассказала и об обстановке, в которой проходил суд. Дело слушалось в Верховном суде республики под председательством члена суда А. Липатова. «Гдлян и Иванов еще задолго до приговора каждому подсудимому, на тот момент обвиняемому, говорили, какую меру наказания ему определит суд. Все это выявилось у нас в суде. Когда начали поступать заявления об этом, я спрашивала, как гособвинитель, как же так, почему вы решили, что Гдлян определяет меру наказания? Дело еще не было рассмотрено судом. Каждый из них сказал, что, по словам Гдляна, суд — это формальность, все пляшут под его дудку… Есть еще такая крылатая гдляновская фраза: «Нам не нужны умные судьи и прокуроры, нам нужны карманные, и мы таких поимеем».

Со многим столкнулись Р. Овчарова и суд. Она скажет, что ей было стыдно не за Гдляна, а за прокуратуру Союза, за то, что в ней работают он и подобные ему люди. Многие из допрошенных со слезами на глазах говорили, что следователи применяли к ним фашистские методы допросов, били их, обзывали «скотом», топтали человеческое достоинство.

Суд не пошел на поводу у Гдляна, к каждому эпизоду обвинения подходил критически, подробно фиксировал все, что говорили подсудимые и обвиняемые. Вскрывалась ужасная картина. В зале постоянно находился кто-то из близкого окружения Гдляна и докладывал ему о ходе судебного разбирательства.

Гдлян не заставил себя долго ждать.

Суду и гособвинителю были им поставлены условия: они будут допрашивать людей так, как этого хотят Гдлян и Иванов. Но, как говорится, не на тех нарвались. Р. Овчарова и А. Липатов твердо стояли на позициях законности, отклонили вздорные требования. Тогда вокруг суда подняли ажиотаж. Р. Овчарову обвинили в получении взятки. Против суда настроили отдел административных органов ЦК КП Узбекистана, но Липатов выстоял нажим.

И все же рассмотрение дела в суде было приостановлено.

Р. Овчарова обратилась с рапортом к Генеральному прокурору СССР А. М. Рекункову. Тот отреагировал быстро. Вопрос вынесли на обсуждение коллегии. Гдлян и Иванов получили по строгому выговору. Казалось, что еще нужно, чтобы выгнать обоих из прокуратуры. Ведь и до этого уже выявлялись факты грубого беззакония, самоубийств людей, так или иначе соприкоснувшихся с гдляновским следствием. Однако нет. Их снова лишь журят и тут же гладят по головке, как бы напутствуя: «Действуйте и дальше в том же духе, героями станете».

13 мая 1986 года Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда УзССР вынесет частное определение в адрес Генерального прокурора СССР. Оно будет первым, но далеко не последним по гдляновским делам. За ним последуют частные определения других судов. В этом же определении суд обратил внимание Генерального прокурора и просил принять меры по фактам незаконного освобождения Гдляном и Ивановым от уголовной ответственности злостных взяткодателей и их посредников, расхитителей из числа работников Бухарского горпромторга, о чем говорилось ранее. Сообщил о предъявлении обвинений, явно не основанных на материалах следствия. В качестве примера сослался на обвинения А. Дустова, которому вменили в вину получение взятки 20 тысяч рублей, промышленными товарами и продуктами на 2210 рублей от бывшего секретаря Гиждуванского райкома партии С. Рахимова. Каких-либо доказательств по делу, объективно подтверждающих вину Дустова по этому эпизоду, суду не было представлено. В деле отсутствовали даже протоколы допросов С. Рахимова, очных ставок между свидетелями и Дустовым, что позволило суду сделать вывод, что такие следственные действия по делу не проводились. На запрос суда о предоставлении ему протоколов следователи отмолчались. Допрошенный в судебном заседании Рахимов категорически отрицал дачу взяток. Не подтвердил их и Дустов. Последнего привлекли к ответственности и предъявили обвинение, фактически не проведя следствия, не выполнив необходимых процессуальных действий.

У Гдляна и Иванова это не первый и не последний случай, когда обвинения являлись плодом их досужих вымыслов и не больше. Были судом установлены и другие нарушения и, в частности, ведение на русском языке допросов лиц, которые им не владеют, в отсутствии переводчика. Обращено внимание Генерального прокурора СССР на то, что Гдлян не организовал расследование взяток, переданных должностым лицам Грузии за отпуск в Бухару ткани, многих других взяток, хищений.

Еще тогда, в 1986 году, можно было установить не только произвол на следствии, выбивание ложных показаний, но и то, что людей, как и в годы массовых репрессий, готовили к судебным процессам. Доходило до абсурда. Следователи сами выписывали повестки свидетелям для явки в суд, долго вдалбливали, какие необходимо дать суду показания. Как это происходило, подробно рассказал следователь Ковеленов, другие лица.

У. Нурматова путем угроз и шантажа принудили к оговору арестованного Джамалова в получении взятки. За это не стали его самого привлекать к уголовной ответственности, оставили на прежней работе. Далее Нурматов вспоминает: «В конце ноября 1988 года мы с женой приехали по повесткам в Москву на судебное заседание в Верховный суд СССР. Это был субботний день, и нас встретили два незнакомых человека, которые узнали, что мы Нурматовы, и стали меня и жену предупреждать, чтобы мы не изменили своих показаний. Я еще спросил, кто они такие, и они нам ответили, что они из следственной группы Гдляна. У меня были мысли изменить на суде показания, но эта встреча сыграла большую роль на моей психике, и я подтвердил свои показания, данные мною на следствии».

Подобные показания о воздействии на свидетелей перед судом дали многие лица. Поэтому я весьма критически отношусь ко всем обвинительным приговорам, вынесенным по гдляновским судам, ибо в них за основу брались иногда только показания взяткодателей.

Беззакония, которые чинили Гдлян и его команда, позже стали предметом обсуждения на коллегии Прокуратуры СССР, а также на сессии Верховного Совета СССР. Было ясно, что обвиняя многих людей, Гдлян не располагает фактическими материалами, объективными проверенными доказательствами.

После коллегии и сессии в Прокуратуру стали поступать многочисленные письма от граждан. Среди них сначала преобладали письма в защиту Гдляна и Иванова. Однако резко увеличился и поток обращений граждан с осуждением их. Приведу некоторые выдержки из писем.

«Я пенсионерка и не работаю, но очень внимательно слежу за политикой в нашей стране, за работой Верховного Совета. В газете «Известия» статья о безобразном поведении Гдляна и Иванова….

Подобных писем пришло достаточное количество, нет необходимости их все перечислять, однако и приведенные выдержки говорят о многом. Люди, здраво рассуждающие, не разменявшие истину на эмоции, хорошо понимают, к каким тяжким последствиям может привести разгул беззакония. Не случайно многие с ужасом вспоминают времена Берии и Вышинского.

19 апреля 1991 года Генеральный прокурор СССР издал приказ об увольнении Гдляна и Иванова из органов прокуратуры за грубые нарушения ими служебной дисциплины. Приказ был объективным и справедливым, ибо оба следователя не только злоупотребляли служебным положением, но и давно порвали отношения с прокуратурой: не выходили на работу, отказывались заниматься следствием, но не отказывались получать ежемесячно заработную плату.

Конечно, нас угнетала необъективность, предвзятость многих депутатов. Депутаты-демократы, в основном это были молодые люди, ликовали по поводу того, что им удалось отстоять двух оскандалившихся своих коллег. Они не осознавали, а может быть и умышленно шли на это. Тогда, в апреле 1990 года, Верховный Совет СССР, не осудив беззаконие, создал опасный прецедент для безответственности, для увода виновных лиц от суда.

Когда мне говорят, что мы тогда проиграли, я отвечал и отвечаю, что нет. Мы не проиграли, но мы и не выиграли большого сражения, мы довольствовались малой победой, которая оставляла нам шанс на большую победу в будущем. И мы продолжили борьбу за нее. Главное — надо было воевать за перемены в общественном сознании. Оно стало меняться в нашу пользу. Гдлян и Иванов сами все больше и больше компрометировали себя в глазах избирателей.