Воины снегов

Глава 1 ПОЕЗДКА

Вызов к начальству не сулил Кириллу решительно ничего хорошего. За что его будут бить, учёный догадывался: в институте он работает шестой год, имеет должность научного сотрудника, а диссертацию всё никак не защитит. Более того, он никак не выйдет даже на финишную прямую, когда идёт увязка и утряска собранного материала. Три года назад он, по настоянию начальства, обрёл статус аспиранта-заочника. Это, как ему объяснили, необходимо для повышения его — Кирилловой — самодисциплины. Только данная дисциплина у молодого «нэ-эса» не повысилась, и сейчас научный руководитель, он же директор, будет вправлять ему мозги, причём за дело. Кроме того, нависла вполне реальная опасность, что Кирилла переведут на другую тему и диссертацией придётся заниматься не в рабочее, а в личное время.

Нет, Кирилл Матвеевич Иванов вовсе не был растяпой или неудачником, хотя и любил себя так называть. Ближние и дальние его знакомые придерживались иного мнения: внешностью, здоровьем и умом Бог его не обидел, и к тому же, в отличие от большинства людей, он занимался не тем, что нужно, а чем хочет. Многим это было даже как-то и обидно, потому что завидно. Кирилл же полагал, что Бог тут ни при чём. Просто его воспитанием занимались не родители, которых он не помнил, а, в основном, странная женщина — якобы отцова тётка.

На самом деле родство было ещё более дальним, но никто на этом внимания не акцентировал. Она всегда казалась Кириллу очень старой, и лишь много лет спустя после её смерти он сообразил, что бабушка во времена его детства была вовсе и не бабушкой, а женщиной «в полном расцвете». Но какая это была женщина! Ребёнок получал всё необходимое для роста и жизнедеятельности — по минимуму. В смысле количества белков, жиров и углеводов, нужных для нормального физического роста и умственного развития. А вот всё остальное... Ещё в раннем детстве мальчик сильно простудился или, возможно, подцепил какую-то инфекцию. Возникли проблемы с лёгкими, причём серьёзные. Однако хождения по врачам были недолгими. Вместо них — ледяная вода из душа, сон при распахнутом окне или форточке в любой мороз и бег — каждый день. Первые несколько лет она бегала вместе с ним и, кажется, даже не потела при этом. Если ребёнок плакал и грозился умереть «назло тебе», ответ был всегда одинаков: «Пожалуйста! Инвалид мне не нужен!»

Установка у неё была простая: ни в чём, Кирюша, себе не отказывай, чего захотел — добивайся! Но не в смысле выпрашивания конфетки — какое там! Пишешь с ошибками? Значит, будем писать диктанты — вместо телевизора, в выходные, в праздники, в каникулы, будем писать их «до выступления красного пятна на лбу»! И Кирилл писал... У тебя проблемы с алгеброй? Будем решать примеры — пока они (эти проблемы) не исчезнут! И Кирилл решал... Ты подрался с мальчишками возле школы? Нет, твои синяки меня ничуть не волнуют, но ты не смог никого завалить?! Сам ТЫ?!! Значит, отправляйся в секцию или даже сразу в две. От русского и алгебры это никоим образом не освобождает — сам понимаешь... И Кирилл записывался в секции... В восьмом классе он был занят по восемнадцать часов в сутки. Подцепить грипп с температурой казалось счастьем, но он не болел, сколько бы его ни обкашливали одноклассники. Его уже никто не заставлял, но он обнаружил, что, не пробежав утром хотя бы «пятёрку», до обеда не может толком проснуться. В общем, детство своё Кирилл никак не мог считать лёгким и радостным, но со временем осознал, что получил некое преимущество перед сверстниками — этакую беспощадность к себе любимому, способность работать, невзирая ни на что, не уклоняться от неприятных занятий и ситуаций, а превозмогать их...

Такое отношение к жизни теперь, похоже, выходило ему боком — он хочет и может заниматься своими исследованиями, ради этого готов, не колеблясь, отказаться от множества благ, жить в нищете, но этого мало. Нужно ещё исполнять всякие ритуальные танцы перед начальством — просто чтоб иметь возможность делать своё дело. Надо бы переключиться, «упереться рогом» и станцевать (трудно, что ли?!), но стоит ли оно того? Как будет правильнее: послать начальство куда подальше и работать до первого «сокращения штатов» или наоборот?

— Напомни-ка мне название твоей диссертации, — сурово потребовал директор после приветствия. — Ты сам-то его не забыл?

— «Сравнительный анализ боевых искусств народов Востока и Северо-Востока Азии», — со вздохом выговорил Кирилл.

— Сколько публикаций?

— На той неделе вторую статью в печать приняли...

— Не густо. А когда покажешь «кирпич»?

— Ну-у... К следующей осени, наверное... — затосковал аспирант. — Понимаете, по Японии, Китаю и Корее материалов море. Даже по Вьетнаму в последние годы появилась масса публикаций. А вот с нашим Северо-Востоком... Традиции практически утрачены, остались лишь намёки в фольклоре и данные археологии. К тому же значительная часть сохранившегося оружия и доспехов хранится в музеях Америки. По ним публикаций много, но это, сами понимаете, не то. Тут ведь важно посмотреть своими глазами, пальцами пощупать. Как, например, у таучинов и мавчувенов крепились верхние пластины ламеллярного доспеха? Какой был способ обвязки назатыльного щитка и крыла? Возможность участия тяжело вооружённого воина в рукопашном бою можно доказать лишь экспериментально. Для этого важно корректно воспроизвести весь комплекс защитного и наступательного вооружения. Щитки с правым или левым крылом вроде бы однозначно указывают, что данный защитный комплекс предназначен для дистанционного боя, однако в литературе...

Кирилл увлёкся и начал говорить, говорить, говорить... Директор слушал с задумчивым видом. По-видимому, он никуда не спешил. В конце концов оратор сообразил, что, пожалуй, перебирает, умолк и уставился на начальство в ожидании реакции. Она последовала после некоторой паузы.

— Нет, — вздохнул директор, — не напишешь ты текст ни к этой осени, ни к следующей. Даже если устроить тебе командировку в Америку, даже если наши мастерские будут исполнять все твои заказы.

— Да не обязательно же делать из натуральных материалов! Я подобрал пластик, близкий по свойствам оленьей кости! Он стоит копейки!

— Дело не в этом. Ты, по молодости, с головой ушёл в исследования и эксперименты. В общем, удовлетворяешь собственное любопытство за государственный счёт!

— Тоже мне — счёт! — усмехнулся Кирилл. — Будь у меня семья... При такой зарплате...

— Ты давно увлекаешься таучинами? — уклонился от неприятной темы руководитель.

— Ну... Со второго курса.

— А правда, что ты даже язык их выучил?

— Да так, — смутился Кирилл, — по верхам только. Практики почти нет. Но в прошлом году на Полуострове мы с местными друг друга вроде бы понимали...

Это была ещё одна странность в жизни Кирилла — ему самому непонятный «прикол» судьбы или Бога. К изучению иностранных языков никаких способностей у него не было, скорее наоборот. Возможно, именно поэтому он с упорством маньяка грыз не только английский, но и необязательный немецкий. Но вот однажды ему попал в руки словарь таучинского языка ещё довоенного издания. И он не смог от него оторваться, словно это был крутой боевик! Такое состояние даже трудно описать — как будто не учишь, а вспоминаешь, хочется ещё и ещё...

— А на оленях ездил? — продолжил допрос руководитель.

— Нет, — вздохнул исследователь. — Только на собаках. Да и то не там, а здесь — когда-то в клуб ходил, даже в соревнованиях участвовал. На пятом курсе получил первый разряд по стрельбе из лука и жёлтый пояс по баки-доу.

— Это что ж такое?

— Ну, школа такая, китайская. Там копьями фехтуют. Только всё это спорт, а не боевые искусства. Но мне тогда казалось, что без этого нельзя — нужно самому всё попробовать!

— Мне тоже так когда-то казалось... — вздохнул директор и задумался не менее чем на минуту. А потом толкнул к посетителю лист бумаги: — Вот, посмотри!

Текста было немного, и Кирилл сделал вид, что читает медленно и внимательно. Ему нужно было время, чтобы сообразить, как реагировать: с одной стороны, худшие опасения сбывались, но с другой — шикарное финансирование, полевые работы, командировки и, похоже, относительная независимость...

— А с какой стати этот фонд выделяет нам средства? Он же, кажется, исследования современности финансирует — экологию, социологию...

— Ты просто не в курсе, — усмехнулся руководитель. — У них там всё крутится вокруг долгосрочных прогнозов реакции человеческих сообществ на те или иные воздействия. В основном по развивающимся странам, конечно. Ну, скажем, если какое-нибудь африканское племя голодает, что лучше: построить на его земле завод и дать людям работу или просто оказать гуманитарную помощь? Что получится — благоденствие или диктаторский режим, который займётся истреблением собственных подданных? В каких случаях народ активно начинает осваивать новые источники пропитания, а в каких вместо этого переходит на полубандитский образ жизни? Я, конечно, всё сильно упрощаю, но, думаю, ты меня понимаешь.

— А при чём тут археология, да ещё и циркумполярная? — удивился Кирилл.

— Всё при том же: события в этом регионе развивались, что называется, на исторической памяти. Можно увидеть конец и начало, воздействие и его результат. В данном случае речь идёт о результатах взаимодействия приполярных охотников и оленеводов с русскими.

— Да разве мало в истории примеров контактов местного населения с колонизаторами? — пожал плечами Кирилл. — Причём в краях гораздо более тёплых — изучай на здоровье. А тут — таучины!

— Спецификой этих контактов является то, что колонизации, по сути, и не было. Сама по себе земля, новые территории пришельцев не интересовали, осваивать их, как, скажем, в Америке, они не собирались. Официальная политика царского правительства была направлена на сбережение и приумножение местного населения — оно должно было платить ясак, который составлял немалую часть государственного бюджета. Ну, а что из этого получилось на самом деле...

— Это всё я, пожалуй, понимаю, — кивнул учёный, — но... Но в данном случае речь идёт не просто о таучинах, а о коймско-алсейской группе, которая бесследно исчезла в конце семнадцатого века. Это ж всё равно, что искать Атлантиду!

— В отличие от Атлантиды, они были, — парировал выпад начальник. — Это научный факт. Зафиксировано несколько боевых и торговых контактов с русскими, а потом эти люди куда-то делись. Они могли вымереть от эпидемии оспы, но никто не видел опустевших стойбищ. Могли откочевать на восток или запад вдоль побережья, но они были слишком воинственны, чтобы не оставить о себе следов в памяти местного населения.

— Их просто вырезали казаки, — усмехнулся Кирилл. — Вы, наверное, и сами так думаете, только эта версия слишком несимпатична, вот её и не рассматривают.

— Ну почему же? — вскинул кустистую бровь директор. — Заниматься данной проблемой учёные начали ещё в тридцатые годы, а тогда в моде были разоблачения произвола царизма над народами севера. Документов восемнадцатого века сохранилось не так уж и мало. Столь крупная военная операция обязательно была бы в них зафиксирована, а этого не произошло. Под Коймском, кстати, уже производились раскопки, а во время войны — в сороковые годы — в посёлке действовала даже некая секретная лаборатория. Так что прежде, чем составлять план работ, придётся поднять все доступные материалы.

— Как же без этого?! — вздохнул Кирилл и подумал: «У каждого, наверное, человека в жизни бывает момент, когда судьба (или начальство) делает предложение, от которого отказаться нельзя».

— И не затягивай, пожалуйста, — скорее приказал, чем попросил начальник. — Нужно начать работы как можно быстрее, чтобы пошло финансирование.

Никаких серьёзных работ на первый год, конечно, не планировалось — только рекогносцировка и, в лучшем случае, разведка. На настоящие раскопки нужно получить массу разрешений от властей многих уровней. А для этого, как минимум, наметить участки и составить их описания, которые будут потом фигурировать в документах. Вот ради этих-то описаний Кирилл и прибыл в Коймск в единственном числе, правда, с правом и средствами для найма рабочих и техники.

В жизни Кирилла это была пятая поездка в края весьма и весьма отдалённые. Он, конечно, уже считал себя человеком опытным, но ещё не перестал удивляться размерам родной страны и чехарде климатических зон. Первое острое впечатление он получил из иллюминатора раздолбанного самолётика местной авиалинии: «Рано! Ещё месяц как минимум!» Тундра лежала под снегом. Кое-где на южных склонах холмов темнели проталины, но это были именно проталины, а не открытый грунт. Озёра и речки вскрываться, похоже, и не собирались, хотя кое-где поверх льда голубели большие лужи и змейки ручьёв талой воды. «Что же я буду делать в посёлке столько времени?! Там хоть Интернет-то есть?»

— Как вы тут живёте?! — сказал он симпатичной продавщице в поселковом магазине. — У нас женщины на пляжах загорают — в лифчиках и без — а вы тут в шубах ходите!

— Ну, в шубах... Так ведь в летних! — не растерялась девушка.

Через пару дней пребывания в Коймске окончательно выяснилось, что всё не так плохо, а гораздо хуже. Планировалось посетить четыре участка, один из которых — самый перспективный — находился в нескольких сотнях километров к северо-востоку от посёлка. На вопрос «можно ли туда добраться», местные знатоки с усмешкой пожимали плечами: нет ничего проще — садись и лети! Кирилл чуть не попался на эту удочку — принялся выяснять отношения с малой авиацией. Выяснил: вертолётчики отвезут куда хочешь — хоть завтра — только плати. А сколько? Ему назвали стоимость лётного часа, и потенциальный заказчик решил, что над ним смеются — нулей в цифре оказалось на один больше, чем в самых смелых прогнозах. Но это была не шутка, а скидка — пока не начался «сезон».

От первого удара Кирилл оправился довольно быстро — есть ещё варианты! Этих вариантов в посёлке оказалось целых пять — гусеничные вездеходы. На ходу из них, правда, оказались только два — те, которые в своё время приватизировали совхозные механизаторы. Предложение съездить на Уюнкар оба хозяина встретили с превеликим энтузиазмом, и каждый рассказал о непревзойдённых достоинствах именно своей машины. Жили мужики в разных концах посёлка, и Кирилл два дня бродил от одного к другому, не зная, на ком остановить свой выбор. Оба много раз бывали в тех краях (ну, почти в тех!), оба знали самую короткую безопасную дорогу, а также самые рыбные озёра (гольцы там — во!) по пути и даже места, где очень удобно бить уток, гусей и диких оленей. Как только сойдёт снег и спадёт вода, можно трогаться. А месяцем раньше прошли бы по снегу — не езда, а песня!

К концу второго дня переговоров Кирилла стали одолевать сомнения: что-то больно уж легко всё получается, даже горючее добывать не надо — оно у мужиков наворовано ещё во времена перестройки. «Стоп! — остановил он себя и попытался рассуждать логически: — С тех пор, когда солярку можно было воровать бочками, прошли многие годы. Здесь основное занятие мужчин — браконьерство на воде и на суше. Почему же у них остались запасы?! И расценки вполне человеческие... Мало работы? Тот и другой прямо-таки рвутся в дальнюю тундру. Это понятно — в округе почти всё давно выбито и выловлено, но что мешает им ездить «за горизонт» самим?»

Данную тему Кирилл затронул, развил и получил ещё один удар. Причём не только по своим планам, но и по самолюбию. Когда он честно признался, что «не в курсе», то вездеходчик сказал... В общем, выразился в том смысле, что Кирилл не прав, отвлекая пустой (без водки!) болтовнёй занятого человека. За то, КАК он это сказал, полагалось бы набить морду, но изустная инструкция по технике безопасности категорически не рекомендовала ссориться с туземцами, так что пришлось стерпеть.

Как оказалось, на тяжёлой гусеничной технике летом по тундре ездить нельзя — она (тундра) от этого портится. Траки рвут моховой покров, начинается оттайка мёрзлого грунта под ним, колея превращается в канаву, а дорога — в болото. Вообще-то, всё это было известно ещё со школьной скамьи, запрет существовал и во времена глухого социализма, однако никто на него тогда внимания не обращал. А вот в последние годы обратили. То ли начальники природу полюбили, то ли нашли ещё один источник пополнения казны. Последнее вероятней: штрафы или компенсации за испорченные пастбища можно накручивать практически любые. Можно, конечно, и не накручивать, если человек хороший... В общем, поездку по «целине» постороннему человеку надо начинать не здесь и не так, водитель с машиной — дело последнее.

Призрак срыва всего мероприятия стал очень явственным. Кирилл прекрасно представлял последствия. Никто ему никаких разносов устраивать не станет — все обстоятельства были объективными. Но это первое серьёзное самостоятельное дело, которое ему поручили. Если он не справится, то заработает незримое клеймо неудачника, который САМ работать не может. Чтобы такое клеймо смыть... Ну, в общем, для реабилитации придётся «раскопать Трою» или действительно найти Атлантиду. По рассказам старших коллег Кирилл знал, что при организации полевых работ в новом районе тупиковые, безвыходные ситуации возникают неизбежно: «Профессионалы обычно выворачиваются, а я чем хуже?!»

А хуже он был только одним — не знал, что делать. В отчаянии забрёл в здание администрации, но оно оказалось почти пустым — всё начальство мужского пола пребывало на рыбалке «по последнему льду». Пожилая сердобольная секретарша напоила Кирилла чаем с какими-то травками и принялась расспрашивать о жизни на «материке». В меру сил гость попытался удовлетворить её любопытство, а взамен ненавязчиво поинтересовался местными делами. И, среди прочего, как бы ему попасть на Уюнкар.

— Э-э, милай, — протянула тётя, — это тебе с Громовыми толковать надо. У них где-то там охот-участок.

— А что за люди? Охотники?

— Знамо дело — отец и сын. Они тут, считай, одни коренные остались. Видать, секреты какие знают — таскают и таскают песцов каждую зиму. А наши сколь ни ездят, едва бензин окупают.

— Русские?

— Говорю ж те: коренные! Понамешано в них всякого. Лет десять тому целая история приключилась — аж районное начальство приезжало для выяснений. Ежели Громовы из малой народности севера, то им льготы положены по рыбе и зверю, а водку в магазине продавать нельзя. Ежели они русские, то водку можно, а на добычу норма как у всех.

— И чем дело кончилось?

— Знамо дело, чем: водку им продавать запретили, а льгот не дали — и смех, и грех. Только Громовым, видать, и на запреты, и на льготы плевать — живут как жили.

— И хорошо живут?

— Да где там! Шкурок притащат, с долгами за год рассчитаются и снова под запись в магазине отовариваются, да у соседей червонцы стреляют. Ну, правда, отдают всегда честно, не зажимают. Серёгу вот жалко — загубит его папаша с охотой этой да пьянкой. А у парня золотые руки — и кузнец он, и механик, и плотник!

Кирилл чавкал по снегу, перемешанному с грязью, и отчаянно надеялся, что вопли, слышимые впереди, исходят не из того дома, который ему нужен. Надежда не сбылась — на «усадьбе» опознавательных знаков не имелось, но описание совпало полностью. Когда-то она была огорожена забором, а теперь от него осталось лишь обозначение. Внутри располагалось почерневшее от времени приземистое кособокое деревянное строение неопределённой формы. По-видимому, под несколькими слоями разновозрастных пристроек скрывалась изба. Во всяком случае, труба на крыше наличествовала.

На невысоком помосте перед дверью стояла согбенная старушка. Рядом с ней возвышалась довольно крупная щекастая тётка лет двадцати-тридцати. Старушка куталась в некое подобие шубы, а на плечи молодки был накинут обычный ватник. Вокруг них располагалась разнокалиберная малышня в количестве больше пяти. Часть её была босой и, словно гуси, поджимала красные озябшие лапы. Вся эта публика с разной степенью интереса наблюдала происходящее во дворе. Поскольку ворота отсутствовали, Кирилл прислонился к покосившемуся столбу и тоже стал смотреть: «Не иначе мужики к олимпиаде готовятся!»

Вокруг избы бегал довольно крупный краснорожий парень атлетического сложения. На нём была старинная застиранная гимнастёрка и некое подобие кальсон, обувь отсутствовала. Ноги его разъезжались и скользили в полужидкой грязи, он с трудом сохранял равновесие на поворотах. За ним гналось щуплое низкорослое существо неопределённого возраста, но, судя по рычанию и невнятным ругательствам, мужского пола. Телогрейка и кирзовые сапоги были ему велики на несколько размеров, а кол, которым он размахивал, явно тяжеловат. При всём при том двигался преследователь необычайно шустро, и беглецу приходилось туго.

Бегуны в очередной раз скрылись за пристройкой, но в положенное время с другой стороны не выскочили. Вместо этого оттуда раздался рёв, мгновенно перешедший в жалобные вскрикивания. Один из детишек, обутый в огромные калоши, спрыгнул с крыльца в грязь, глянул за угол и радостно заверещал:

— Пымал! Деда тату пымал!

Вновь раздался рёв, и гонщики показались из-за пучка слег, прислонённых вертикально к стене строения. Порядок движения изменился — теперь впереди бежал дед, а за ним, пробуксовывая, гнался парень с тем же самым колом в руках. Рядом с Кириллом остановился какой-то прохожий, посмотрел на спортсменов, выплюнул окурок и двинулся дальше. «Местным это не в диковинку, — сделал вывод Кирилл, — да и мне не очень интересно. Похоже, я не вовремя — им не до меня. Однако уходить просто так не хочется. Во-первых, заняться решительно нечем, а во-вторых, зря, что ли, грязь месил?! Может, приколоться? Вякнуть им что-нибудь по-английски? Нет, лучше по-таучински!» На ум пришла поговорка, и Кирилл её громко озвучил, когда лидер гонки оказался от него на минимальном расстоянии:

— Кто хорошо бегает, тот имеет много оленей!

По данным последней (да и всех предыдущих!) переписи населения, во всём регионе не имелось ни одного представителя народа-носителя данного языка. Такая речь, изобилующая звуками «Э», «Ы», «Ч», не звучала на этой земле очень давно. Тем не менее произнесённая фраза произвела на туземца впечатление удара кувалдой средней силы. Забыв о погоне, дед встал как вкопанный. Не успев затормозить, преследователь с маху налетел на него, и оба дружно полетели в грязь. Зрители разразились радостным визгом. Парень тут же вскочил и погрозил им кулаком — гром оваций сразу стих. Дед же встал на четвереньки и двинулся в сторону Кирилла. Приблизился, задрал голову и, по-собачьи глядя снизу вверх, попытался что-то сказать. Ничего у него не получилось — только мычание да брызги слюней. Кирилл почувствовал себя неловко — на такой эффект он никак не рассчитывал.

— Извините, пожалуйста, это вы — Громовы? Я вот поговорить хотел... По делу, значит.

Громов старший начал подниматься на ноги. Бурое морщинистое лицо его с жиденькой бородёнкой больше всего напоминало засохшее печёное яблоко. В распахнутом вороте грязной рубахи виднелись обтянутые кожей рёбра. Он остался в полусогнутом состоянии и пытался справиться с дыханием. Наконец это ему почти удалось.

— Сё? Сё ти казал?

Кирилл пожал плечами и повторил таучинскую поговорку. Эффект оказался не хуже предыдущего. Громов-младший бросил кол, схватился за голову, плюхнулся задом обратно в грязь и замычал:

— Бей мя, тату, винатый я-а-а!..

В ответ тату часто-часто замахал перед собой правой рукой. Кирилл не сразу сообразил, что это он крестится. Вдоволь намахавшись, дед выглянул на улицу и покрутил головёнкой, словно проверяя, не следит ли кто. Потом ухватил Кирилла за руку и вежливо, но настойчиво потянул к дому. При этом он начал лопотать — торопливо и неразборчиво.

Следующий час жизни молодого учёного представлял собой полный сумбур. Его поили переслащённым чаем и водкой, потчевали какими-то наспех приготовленными блюдами местной кухни. При этом Громов-старший почти не закрывал беззубого рта и тараторил без умолку. Под конец Кирилл даже начал что-то понимать и смог объяснить цель своего визита. К немалому его изумлению, оказалось, что хозяева и не сомневались, что именно в тот район гостю и нужно попасть, причём немедленно! Но раньше завтрашнего утра выехать никак не получится — нужно запастись горючим для «Бурана». В подтверждение этого гостю была продемонстрирована пустая бочка-двухсотка. Кроме того, у них сейчас совершенно нет «подарков», потому что сын — ленивый дурак. Кирилл вежливо не согласился с последним утверждением и в результате был затащен в одну из пристроек. Она оказалась мастерской, точнее кузницей — примитивный самодельный горн, наковальня, тиски, электрическое точило. Дед демонстрировал Кириллу какие-то длинные железяки и, как бы извиняясь, объяснял, что готовых изделий нет. Он почти плакал от отчаяния и брызгал слюной. В конце концов сын не выдержал, снова стал просить у отца прощения, а у Кирилла — разрешения задержаться на один день. Один день — и он всё, всё сделает! Гость согласился — лишь бы вырваться. Это оказалось непросто: сообщение о том, что Кирилл остановился в местной «гостинице», ввергло хозяев в панику. Они, похоже, считали, что до отъезда гость должен жить у них и носа на улицу не показывать. Смущённый Кирилл промямлил, что не хочет стеснять хозяев. По-видимому, это было понято как намёк на тесноту в доме — сын начал было выволакивать вещи на улицу. В свою очередь Громов-старший принялся уверять, что к вечеру раздобудет ещё водки — много водки! И приведёт «белую» девочку — хорошую девочку! В конце концов Кирилл вспомнил, что он не какой-нибудь стажёр или мэ-нэ-эс, а полноценный нэ-эс, то есть научный сотрудник, автор двух статей и второй ответственный исполнитель серьёзного научного проекта.

— Всё! — сказал он решительно. — Спасибо за хлеб-соль! Зайду завтра — тогда и обсудим конкретику!

В общем, его выпустили. Молодой исследователь вздохнул облегчённо и побрёл на другой конец посёлка, где располагался длинный низкий барак для заезжих бригад, именуемый в народе «гостиницей». Солнце пекло почти по-летнему, грязные сугробы на улицах таяли со страшной силой, заполняя колеи водой. А всего в полукилометре от крайних домов холмы сверкали девственной белизной — снег отчаянно боролся с солнцем, отражая его лучи.

«И что же всё это значит? Во что я вляпался? Спокойно, Кирюха, давай по порядку! Вопрос первый: кто такие?

Так называемые „русские землепроходцы” первоначально построили свои базы-остроги на Койме, а потом на Айдаре. В отличие от англосаксов в Америке, они немедленно начали метисироваться с местным оседлым и полуоседлым населением. Буквально за несколько поколений образовалось какое-то смешанное или обрусевшее население с невнятными этническими границами, живущее в основном за счёт рыбалки и охоты на диких оленей. Судя по всему, Громовы — из таких.

И айдарцы, и коймцы, разумеется, сформировали свои диалекты. Именно поэтому Громова-старшего так трудно понимать. Плюс к тому у него, похоже, дефект речи. В той абракадабре, которую он нёс, проскальзывали явно нерусские словечки. Таучинские? Но откуда?! Хотя в девятнадцатом веке оленеводы кочевали не так уж далеко отсюда... Всем, кто хотел иметь с ними дело, приходилось осваивать таучинский — сами они язык соседей не изучали из принципа.

Ладно, всё это лирика. Смешнее другое: Громовы собрались немедленно везти меня на Уюнкар, а я хотел лишь разведать обстановку, выяснить, нельзя ли как-нибудь пробраться туда летом. Даже про деньги не спросили! Что мне сейчас там делать?! На лыжах кататься? Это с одной стороны, а с другой... Похоже, летом без вертолёта я туда не попаду. Так, может, и правда съездить сейчас? Посмотреть на рельеф, походить по проталинам? Хоть что-то всё же лучше, чем ничего, а? Кроме того, снег стает не скоро, а в гостиницу со дня на день должна заехать бригада работяг — и начнётся весёлая жизнь. Решено!

Вещи, собственно говоря, все собраны — я их и не распаковывал. На снегоходе туда идти дня два-три, значит, нужно прикупить продуктов дней на десять. Только для себя или на всех? Завтра надо будет выяснить. А ещё требуется соблюсти этику: предупредить милиционера и охотинспектора, что отправляюсь в тундру».

С тем и другим представителем власти Кирилл познакомился ещё в первый день по прибытии. У него была с собой казённая одностволка шестнадцатого калибра, которую следовало предъявить и зарегистрировать. Ну, а раз отмечено прибытие, нужно зафиксировать и убытие. А вот что делать, если начальников не окажется в посёлке?

Первая половина проблемы решилась с ходу — в буквальном смысле слова: охотинспектора Кирилл увидел на подходе к гостинице. Тот двигался встречным курсом прямо по центру улицы, полностью развернув голенища болотных сапог. Встретились на крыльце, поговорили вполне дружески. Инспектор даже дал понять, что не сильно обидится, если приезжий учёный начнёт бить птицу чуть раньше официального открытия охотничьего сезона. Кирилл заверил, что ему будет не до охоты, поскольку патронов у него в обрез, а купить ещё он не может, поскольку не имеет охотничьего билета — ружьё-то казённое и выдано ему «для отпугивания диких животных и подачи звуковых сигналов». На прощание инспектор посоветовал зайти к участковому прямо сейчас, пока тот сидит в своей конторе.

Дальше произошло странное. Они пожали друг другу руки, пожелали удачи. Инспектор спустился с крыльца, подтянул голенища сапог и... зашагал в обратную сторону — туда, откуда пришёл! Кирилл смотрел ему вслед: «Не понял?! Он что, специально ко мне приходил?! И других дел у него здесь не было? Однако...»

Не менее странным получился и разговор с участковым. Первое впечатление — милиционер о предстоящем отъезде уже знает, и это его вполне устраивает, даже, пожалуй, радует. При первой встрече он явно пыжился и демонстрировал этакое пренебрежение к заезжему «научнику», а теперь его глазки бегали, в голосе звучали заискивающие нотки. Почему-то он заинтересовался здоровьем Кирилловых родственников и с каким-то невнятным намёком попросил передать им привет от него лично. Окончательно запутавшийся Кирилл рассмеялся и заверил, что, собственно говоря, дней через десять он сюда же и вернётся — какие родственники?!

Чудеса и непонятки, однако, на этом не кончились. Он не отошёл и на сотню метров от отделения, как услышал громкий шёпот слева по курсу:

— Дядя! Дядя! Подь суды!

— Ну, чего надо? — не слишком дружелюбно поинтересовался Кирилл, подходя к калитке. За ней стоял чумазый пацан с картонной коробкой из-под обуви.

— Заходь, не бойсь!

— А я и не боюсь! С чего ты взял?!

— Патроны нада? — таинственным шёпотом поинтересовался юный туземец. — Шишнадцатый калибр! Картечь, дробь, жаканы е!

— А турбин нету? — изобразил знатока Кирилл. — Не люблю жаканы!

— Турбин не... — расстроился торговец, но тут же воспрянул: — Контейнера е! Вязка е!

— Вот уж не надо! Самоделом сам стреляй! А заводских я бы взял...

— Во! — обрадовался пацан и открыл коробку. Она действительно оказалась набитой ружейными патронами — в пачках и россыпью.

— И почём продаёшь? — почесал затылок покупатель, готовясь услышать нечто заоблачное.

Как оказалось, ничего страшного. Перед отъездом Кирилл специально поинтересовался расценками в ближайшем оружейном магазине — они были сопоставимы. Тем не менее он поторговался и отыграл в свою пользу ещё процентов 10-15. На том и порешили: покупатель расплатился, набил карманы вощёными бумажными цилиндриками и отправился дальше. Всё бы ничего, если бы не один нюанс: Кирилл совершенно точно знал, что в данном посёлке в данное время охотничьи боеприпасы являются величайшим дефицитом. При знакомстве с приезжим местные мужики (да и женщины!) в первую очередь интересовались, нет ли у него лишних патронов. И вдруг — такое!

Составить 132-ю версию причин происходящего Кирилл не успел, потому что увидел впереди Таню — единственную, похоже, красивую девушку на весь посёлок. Она работала продавщицей (и, кажется, заодно заведующей) в продуктовом магазине недалеко от гостиницы. В данный момент она пыталась перейти улицу, что было почти невыполнимой задачей, поскольку на ногах у неё были туфли.

— Погодите, Таня! — крикнул Кирилл и заспешил вперёд.

С изяществом светского льва он подхватил ойкнувшую девушку на руки и перенёс через улицу к противоположному забору. При этом он, конечно, не видел, куда ступает, зато чувствовал, что чистить придётся не только ботинки, но и штаны до колен. В качестве награды он получил недолгое объятье за шею и смущённый лепет:

— Ой, ну что вы! Люди же увидят!

— Куда это вы в такую рань? — поинтересовался рыцарь, поставив даму на землю. — А работать кто будет?

— Так ведь сегодня ж пятница — короткий день! Мы с братьями завтра на рыбалку уезжаем — до вторника или среды. Я объявление на дверях повесила.

— Ах, какая простота нравов: что хотим, то и творим! А обо мне вы подумали?! Как я-то буду жить, не видя вас так долго?! О, бездушная! О, жестокая!

— Ой, ну зачем вы так говорите...

— За тем, что вы для меня луч света в этом тёмном царстве! Без вас мне нечего тут делать! Раз так, то я тоже поеду в тундру: лягу на сопке и буду рыдать от безысходности вашей жестокости!

— Ой, глупый какой! А ты... А вы с Громовыми едете, да?

— Именно! — обречённым тоном подтвердил Кирилл.

— Ой, да как же вы с ними?! Вы ж городской, а они одной юколы наберут с собой — её не всякая собака есть будет! С червяками — фу!

— О чём вы, Таня?! Без вас мне будет не до пищи! Впрочем, завтра схожу на Ленина и затоварюсь тушёнкой.

— Ничего вы не затоваритесь, — засмеялась туземка. — Людка ещё вчера остатки сдала и закрылась. До осени!

— Однако, — почесал затылок Кирилл. — Обложили меня, обложили... А юколу без соли сушат, да? Червяки в ней большие?

— Огромные — во-от такие! Что же мне с вами делать, а?

— Уже ничего! — сказал он пылко. — Моё сердце разбито!

— Ой, вы так смешно говорите! Знаете что...

— Нет ещё...

— Я могу вернуться и... Если денег нет, то под запись...

— О, я не достоин такой жертвы! А сухари хлебные у тебя... у вас там ещё остались?

— Ага, — кивнула продавщица, — пол мешка.

— Знаете, Таня, о такой, как вы, я мечтал всю жизнь! Столько лет я спорил с судьбой ради этой встречи с тобой! Душа рвалась и верила, что рано или поздно я вас встречу! У меня есть не только деньги, но и гениальная идея: давайте перейдём на «ты»!

— Давайте!

— Тогда вперёд! Я донесу тебя до самого... магазина! А потом отнесу домой!

— Ой, не надо! Только через дорогу! И зачем я эти туфли надела?! С утра вроде сухо было...

Продуктов Кирилл набрал по полной программе — насколько хватило наличных. Кроме того, он узнал много интересного. Например, что Татьяна отнюдь не девушка и прекрасно знает, что такое «безопасный секс». Кроме того, она — по совместительству — является дочерью местного охотинспектора — того самого. А вот тётка в администрации, направившая Кирилла к Громовым, — жена участкового. «Как интересно тут у них всё завязано, — размышлял Кирилл, лёжа на топчане в подсобке закрытого продмага. — К чему бы это? И что теперь со мной сделают её братья?»

Неранним утром следующего дня Кирилл пришёл к дому Громовых. И обнаружил, что во дворе в полной боевой готовности стоит видавший виды снегоход «Буран», старший Громов («Иван Питровись», как он представился накануне) увязывает на санях запасные канистры с горючим. Сына нигде не видно, но из кузницы слышится визг электрического точила.

— Бесси де?! — вместо приветствия взвизгнул Петрович. — Ихать нада, патаит щас всё!

— Да я, собственно, готов, — пожал плечами Кирилл. — А шмотки в гостинице оставил. По дороге захватим. А что, Сергей с нами не поедет?

— Та кута ж таку садницу пасадишь?!

Замечание было резонным — на снегоходе только два сиденья. Учёный совсем приуныл — провести столько времени в обществе косноязычного полоумного старикана представлялось ему более чем сомнительным удовольствием. Но выбираться из посёлка действительно нужно было как можно скорее — пока солнце не растопило ночной лёд на дороге. Или уж ждать до завтра. «А собственно, почему такая спешка?» — подумал Кирилл и спросил вслух, кивнув на груз в санях:

— Ты ничего не перепутал, Петрович? Мы ведь на две недели идём, а не на два дня. У меня груза раза в три больше...

— Путал, ни путал, сё мне нада-та?! Ни сё ни нада! Ида е, блесент е, котёл, шкула е! — отреагировал старый тундровик и вдруг заголосил: — Сренька! Ты скола там?! Ща ухи оболву!

Визг точила умолк, раздался низкий голос сына:

— Ща, тату, несу.

Он действительно вскоре показался из мастерской — закопчённый и, похоже, смертельно усталый. Сын передал отцу длинный и, вероятно, довольно тяжёлый свёрток из оленьей шкуры мехом внутрь. Тот принялся пристраивать его среди мягкой рухляди на санях.

Как только заработал двигатель, на крыльцо высыпало всё семейство. Петрович небрежно махнул рукой на прощанье, бабка в ответ перекрестила путников. Мотор заработал громче, машина дёрнулась и медленно поползла по двору, волоча за собой сани и целясь в проём несуществующих ворот. «Бред какой-то, — думал Кирилл, пытаясь устроиться на своём сиденье. — Всё было так тихо, мирно и безнадёжно. И вдруг трах-бах — куда-то еду! Интересно, это великая глупость или удача? Что у них тут за кипеж вокруг меня? Ладно, разберёмся... Вот интересно: все представляют охотника-тундровика в меховой парке со всякими прибамбасами. А этот стахановец едет в рваной телогрейке, шапке-ушанке, ватных штанах и кирзовых сапогах, которые и мне велики будут».

Они благополучно забрали груз из гостиницы и выехали за пределы посёлка. Дальше — слепящий простор заснеженной тундры. Кирилл достал из кармана и водрузил на нос солнцезащитные очки. Петрович тоже спрятал глаза. Только очки у него оказались не «пляжные», а настоящие «консервы», похоже, ещё довоенной модели.

На первом же привале-чаёвке Кирилл обнаружил, что вообще перестал понимать спутника — ни слова! Понадобилось не меньше получаса, чтобы врубиться: да ведь Петрович пытается говорить по-таучински!

— Ты это прекрати, пожалуйста, — попросил он старика. — Лучше скажи, откуда язык знаешь? Кто научил?

— Ках кхто?! Отес усил! Так усил, так усил — на саднисе сидеть не мох!

— А зачем, если не секрет?

— Ках сасем?! Мы ш Гломовы! Нам бис таучи никах!

Собственно говоря, это было и всё, что Кирилл смог из него вытрясти по данному вопросу. Не только сразу, но и за всю поездку. Примерно такой же оказалась ситуация и с прочими проблемами — дедок явно был себе на уме и, когда не хотел отвечать по существу, не отмалчивался, а, наоборот, начинал тараторить так, что хотелось попросить его заткнуться. В общем, он довольно быстро отучил своего молодого спутника задавать вопросы на отвлечённые темы.

Поездка прошла практически без приключений. Машиной Петрович владел виртуозно, а дорогу, наверное, нашёл бы и с закрытыми глазами, хотя заснеженные холмы казались совершенно одинаковыми. Он оставил своё ружьё в грузе, а возле ноги пристроил старинную малокалиберную винтовку с ржавым стволом, примотанным к ложу изолентой. Дважды он останавливался, отходил в сторону, стрелял, а потом вытаскивал из кустов приличных размеров зайца, однажды высмотрел на склоне небольшую стаю куропаток и методично выбил её всю — до последней птицы. Кирилл подозревал, что в убиении «братьев меньших» виноват он сам: ради себя Петрович утруждаться не стал бы, но спутник настоял на питании «из одного котла», хотя у него для этого котла кроме юколы и чая ничего не было.

Последние лет десять своей жизни Кирилл практически каждую зиму участвовал в многодневных лыжных походах, так что никаких особенно новых впечатлений от ночёвок на снегу в крохотной палатке он не получил. Тем более что снаряжение у него было своё — привычное и притёртое. Новое он, конечно, закупил — деньги по гранту надо осваивать! — но благоразумно оставил его дома. Лезть к нему в палатку Петрович категорически отказался и спал в санях — не раздеваясь, завернувшись в оленью шкуру и накрывшись брезентом. Впрочем, была весна, и температура даже ночью вряд ли опускалась ниже минус десяти градусов.

Самым трудным оказалось часами высиживать почти неподвижно на сиденье за спиной водителя. Однако выход Кирилл придумал в первый же день пути. Там, где снег был достаточно плотным, а скорость не слишком большой, он спрыгивал и подолгу бежал рядом с машиной. После первой такой пробежки Петрович вновь попытался перейти на язык таучинов, а потом стал обращаться к спутнику на «вы». Собственно говоря, это была ещё одна «непонятна», но Кирилл мысленно махнул рукой: «Раз понять невозможно, нужно просто принять!»

Цель была достигнута примерно к середине третьего дня пути. У Кирилла, правда, возникло подозрение, что они замесили лишних пару сотен километров, но он слишком плохо ориентировался в этой снежной пустыне, чтобы выяснять у спутника нюансы маршрута. Пресловутый Уюнкар представлял собой длиннющую вереницу сопок, которые были в среднем на полсотни метров выше окружающих. Имелся и перевал — проход на ту сторону. Собственно говоря, перейти можно было где угодно, но там было удобней гнать оленьи стада. Именно в районе этого перевала археологи и пытались когда-то проводить раскопки. Тут недалеко друг от друга находились сразу три объекта, которые условно можно было назвать святилищами, причём очень древними. Заселявшие этот район кочевники обычно проходили этой дорогой два раза в год — к морскому побережью и обратно.

Какое именно место на Уюнкаре ему нужно, Кирилл спутнику не объяснял, а тот почему-то и не спрашивал. Тем не менее машину Петрович вёл вполне целеустремлённо. Вёл, вёл, а потом остановился и сказал:

— Плиехали!

— Куда?!

— Кута ната! Не уснаёс, сто ли?

— Узнаю, — пробормотал Кирилл и полез в рюкзак за картой и аэрофотоснимками.

Поверить в это было трудно, но оказалось, что они находятся в той самой перевальной долине! Слева сопка с одним тагитом, справа — с другим, а впереди, вдали, виднеется небольшой скальный массивчик. Тагит — это... Ну, в общем, со стороны это выглядит как груда оленьих рогов, нижние из которых совсем старые. Причём это не сброшенные рога, а взятые у жертвенных животных — вырубленные вместе с куском черепа. Эти своеобразные курганы наращивались сотни, если не тысячи лет. На них оставлялись приношения духам, которые образовали почти «культурный слой» в основании — всё, что привязывалось к отросткам, в конце концов отрывалось и падало вниз.

Снегоход стоял на краю довольно обширной проталины, на которой виднелось несколько сухих каменистых участков, вполне пригодных для установки лагеря.

— Знаешь, Петрович, — сказал Кирилл, — я, пожалуй, вон там палатку поставлю.

— Пастафь, пастафь, — закивал старый охотник. — А мы тута — на снеску. Со фсем, сначит, увашением...

Палатку Кирилл поставил минут за пятнадцать и стал думать, чему посвятить остаток дня. Ничего лучше он не придумал, как прогуляться вверх по долине, используя в качестве дороги наледи по руслу ручья. А завтра выпросить у Петровича его охотничьи лыжи, подбитые камусом, и попытаться подняться на сопку.

Петрович в сотне метров ковырялся в моторе. Кирилл подошёл:

— Пойду прогуляюсь. — Он кивнул в сторону верховьев.

Охотник разогнулся, вытер руки о телогрейку, как-то непривычно — пристально и устало — посмотрел на своего спутника. И вдруг метнулся к саням, вытащил тот самый свёрток и на вытянутых руках поднёс его Кириллу. Мало того, при этом он проговорил чётко и внятно на языке таучинов:

— Возьми это, «сильный человек» (идиома). Не имей «злого сердца» (идиома) на моего сына за то, что он «оставил дверь открытой» (идиома?).

— Что-о?! — изумился Кирилл, принимая свёрток. — Что ты сказал?!

Но Петрович уже был прежним — бегающие глазки в щелях набрякших век, косноязычная речь:

— Ни сё, ни сё, хлапан стусит стой-та, синить нада! А ты ити, ити, я тут сё сплавлю! Лысы е — я михом. Ты ити, ити!

«Нет, — вздохнул Кирилл, — он явный придурок. Или всё-таки притворяется?»

Возле своей палатки Кирилл бросил свёрток на землю (в нём что-то звякнуло), повесил за спину ружьё и тронулся в путь.

Идти по льду и талому снегу оказалось значительно труднее, чем он предполагал. После почти получаса мучений будущий великий учёный оглянулся, чтобы оценить результат. Он оказался довольно жалким. При этом Кирилл разглядел, что Петрович (а кто же ещё?) зачем-то лезет на правобережную сопку и уже подбирается к вершине. «Ох и здоров старикашка! А чем я хуже?! Вперёд!»

Боевого задора хватило ещё примерно на час. По его истечении стало совершенно ясно, что без лыж тут ловить нечего. Пришлось возвращаться по собственным следам. Выбравшись на финишную прямую, Кирилл вновь увидел вдали фигурку Петровича. Теперь он был почти на вершине левобережной сопки и, похоже, направлялся туда, где должен располагаться тагит. «Что он там забыл?! — раздражённо подумал Кирилл. — Скачет, понимаешь, по горам, как горный козёл!»

Добравшись до палатки, Кирилл первым делом переоделся в сухое — всё исподнее было мокрым от пота. Потом на глаза попался пресловутый свёрток, и он решил посмотреть, что там такое. Развязал ремешок, размотал облезлую шкуру и увидел...

Четыре полуметровых клинка.

Новенькие, не тронутые ржавчиной.

Рукояток нет, голые хвостовики.

«Перекованы из старых автомобильных рессор — во-от над чем всю ночь трудился Громов-младший! Работа довольно грубая, но... Как бы это сказать? Добротная, что ли... И заточка правильная — лишний металл снят на электрическом точиле, осталось только «довести» лезвие вручную, а делать это лучше, когда будет насажена рукоятка. Но зачем?! Этими мачете только сахарный тростник рубить или... Не может быть!»

Увы, Кирилл был историком — археологом с профессионально тренированной зрительной памятью. И эта память мгновенно пробросала перед его мысленным взором добрую сотню подобных клинков — рисунки, фотографии, натура в музейных хранилищах. «Размеры, форма, вес, заточка... Ближе всего южноамериканская макада, а также... „большие ножи" таучинов и мавчувенов! В семнадцатом-восемнадцатом веках они поставлялись в тундру нелегально. Считались очень ценным товаром или престижным подарком. Чёрт побери, но такие тесаки не изготавливаются уже, наверное, полторы сотни лет! Почему и зачем их делают местные?! Не-ет, Петрович, теперь я с тебя с живого не слезу — буду трясти, пока ты мне всё не выложишь!»

Кирилл поднялся на ноги, намереваясь отправиться к снегоходу, совсем позабыв, что старик ушёл на сопку. Впрочем, хуже от этого не стало, потому что...

Потому что ни машины, ни саней у края проталины не было.

Минутой позже выяснилось, что внезапное и бесшумное исчезновение транспорта — только половина смеха. На снегу отсутствовали даже следы!

То есть их просто не было!! Вообще!!!

— Ничего страшного, — сказал Кирилл вслух. — Это у меня глюки. Или какая-нибудь разновидность «снежного бешенства». Надо сварить каши с тушёнкой, попить чаю, и всё пройдёт... как с белых яблонь дым!

Гречки Кирилл навернул почти двойную порцию и запил тремя кружками крепкого сладкого чая. То и другое произвело на его организм, в целом, довольно благостное впечатление. Будущий великий учёный раскатал на камнях свой коврик и некоторое время лежал на нём, глядя в небо. Потом поднялся на ноги и начал поиски.

Следов нигде не было. Никаких. Даже его собственных, словно он и не ходил в верховья ручья. Более того, создавалось совсем уж бредовое впечатление, будто изрядно уже изъеденный солнцем снег восстановился, будто настоящая весна только ещё грядёт, а не заканчивается. Каменистый участок, на котором стоит палатка, вовсе и не проталина — снег отсюда просто выдуло ветром. И холодно...

Всей этой информацией Кирилл просто захлебнулся. Нет, это был, пожалуй, не страх, не паника, не отчаяние — скорее какой-то душевный ступор.

Плохо соображая, что и зачем он делает, Кирилл заложил совсем уж большой круг по долине — от борта до борта. И наконец добился успеха — вдоль левого склона тянулась колея. Или лыжня. Или... как это назвать? В общем, на след снегохода или пешего лыжника не похоже вовсе. «А на что похоже? Наверное, нарты. Прошёл большой караван. Или маленький, но несколько раз». Впрочем, эти предположения были почти фантазией — след оказался довольно старым, а следопыт из Кирилла — никудышный.

Глава 2 ДРУГ

Воспоминания о трёх следующих днях у Кирилла сохранились отрывочные. Запомнились только моменты просветлений, когда он принимался что-то осмысленно делать: мастерить снегоступы, рассыпать крупу на пайки, писать завещание для потомков. Интеллектуального расследования и углублённого анализа последних и давних событий никак не получалось. Логика заставляла признать бытование здесь какой-то чертовщины. Именно «бытование» — для туземцев чертовщина как бы обычна, привычна и даже не очень-то интересна. Самое смешное, что в той информации о районе, которую он освоил перед отъездом, для чертовщины тоже находилось место — по умолчанию авторов, по нестыковке текстов, по обилию нерешённых вопросов. С позиций материализма концы с концами упорно не сходились, и душа (или что?) учёного раз за разом соскальзывала, сваливалась, плюхалась в депрессию. И всё это на фоне замерзания — не смертельного, но постоянного и неуклонного. Нет, похоже, современное туристическое снаряжение для такой жизни не очень-то годилось...

Утром четвёртого дня Кирилл вылез из палатки и обнаружил, что снаружи безветренно и солнечно. Он сделал короткую дыхательную гимнастику и наконец ощутил в себе присутствие «второго Я» — того, которое заставляет-таки взять подъём в конце многокилометровой дистанции или встать с татами и продолжить бой, хотя внутренности и мозги давно отбиты. Он разделся на морозе, растёрся снегом с ног до головы и пришёл к выводу, что жизнь продолжается, что он её любит и просто так, пожалуй, не отдаст.

«Один литературный герой, помнится, оказался в каменном веке — с перочинным ножом и зажигалкой в кармане. Автору, наверное, пришлось поднапрячься, чтобы привести ту историю к «хэппи-энду». Я, слава Богу, где был, там и остался. У меня полный комплект снаряжения, есть продукты и оружие. Есть карты и снимки. Что нужно делать? Возвращаться в посёлок, конечно. Это возможно? Теоретически — да. В середине или в конце лета, наверное, дней восемь — десять пути. Как зимой без лыж — не знаю. В принципе, снег в открытой тундре довольно плотный и держит хорошо. Идти можно по санному следу, только на твёрдом насте он, наверное, потеряется. Вообще-то, в посёлке нет ни одной собачьей упряжки — ещё со времён войны. Может, это какие-нибудь колхозники-совхозники из окрестностей? Впрочем, об этом лучше не думать».

С принятием решения жизнь вновь обрела цвет, вкус и запах. Кирилл оценил остатки продуктов: по-хорошему дней на семь. Если питаться впроголодь, то можно растянуть на пару недель. Тушёнка и сгущёнка оказались не очень кстати — по сравнению с концентратами пища, конечно, хорошая, но уж очень тяжёлая. «Патронов у меня полно — можно в дороге охотиться. Вот только на кого? Вообще-то, жизнь вокруг кипит — мышки какие-то бегают, птички чирикают, зайцы в кустах лазают, куропатки летают. Ну, допустим, в лемминга из ружья стрелять не будешь, стоит ли куропатка истраченного патрона — ещё вопрос, а вот, скажем, ворону съесть — милое дело. Вон, кстати, одна сидит...»

И началась первая охота. Причём настоящая — не забавы ради, а для пищи. В том смысле, что добыча позволила бы сэкономить крупу и консервы. Птица оказалась отзывчивой и доброй — после выстрелов далеко не улетала. В азарте Кирилл сжёг два дробовых патрона из полученных в институтской оружейке. Во второй раз облако дроби явно накрыло жертву, но почему-то не произвело на неё никакого впечатления. Тогда охотник зарядил картечь, добытую за личные деньги (товарного чека продавец ему не выдал). Это подействовало — перья полетели в разные стороны. Рассматривая свою первую жертву, Кирилл пришёл к выводу, что, пожалуй, не настолько ещё оголодал, чтобы пытаться употребить в пищу то, во что картечь превратила птицу. «А вот „казённая” дробь, похоже, дрянь. Патроны, наверное, лет десять пролежали на складе и теперь годятся лишь для подачи звуковых сигналов. Гадство: груз и так получается немалый, а придётся их тащить с собой — не выкидывать же! Или истратить на куропаток?»

Душевный подъём, однако, после этого открытия не угас. Кирилл вспомнил, что он, кроме всего прочего, ещё и учёный. Фигня, которая с ним приключилась, со временем, конечно, рассосётся. И придётся объяснять коллегам, почему он побывал рядом с «точками» и даже не посетил их. Отправляться в путь прямо сегодня он не был готов морально, а потому решил-таки залезть на ближайшую сопку с тагитом. Заодно и осмотреться...

Судя по карте, высота горушки составляла чуть меньше полутора сотен метров. Кирилл карабкался на неё часа два, увязая в снегу и рискуя переломать ноги на невидимых под ним камнях. Оказавшись на вершине, он с чувством глубокой досады обнаружил, что выбрал, пожалуй, самое неудобное место для подъёма. Тагит — хитросплетённая груда рогов — оказался на месте. Вокруг него была голая земля, если, конечно, так можно назвать подернутую лишайником щебёнку. По-видимому, снег с вершины сдуло ветром.

Готовясь к экспедиции, Кирилл успел почти наизусть выучить описания этих культовых сооружений, да и пожелтевших фотографий в отчётах сохранился добрый десяток. Так что ничего особенно нового увидеть он не ожидал. И не увидел. Если не считать того, что верхние рога на этой куче были относительно свежими — ветер трепал на них клочки шерсти. Кроме того, оказалось, что с восточной стороны в основании кучи имеется нечто вроде узкого лаза или подкопа. «А вот про это никто ничего не говорил и не писал! На „новодел" не похоже — вынутые камни поросли лишайником почти так же, как окружающие. Попробовать туда залезть?»

Какой-нибудь «чёрный археолог», наверное, так бы и поступил, в надежде быстренько найти «ком» золота или какой-нибудь ценный артефакт, который обеспечит ему безбедную жизнь надолго. Кирилл же был профессионалом и прекрасно понимал, что ничего трогать и никуда лезть просто так нельзя. Уж если производить на объекте какие-то действия, то они должны скрупулёзно документироваться. Всё, что он может и имеет право сейчас делать — описывать, рисовать, фотографировать. Чем он и занялся, позабыв на время обо всех своих заморочках. Внимательно осмотреть окрестный пейзаж он тоже позабыл.

А когда вспомнил, то увидел много интересного и в очередной раз пожалел, что не обзавёлся биноклем. На севере по снегу перемещались серые вытянутые пятнышки, которые вполне могли оказаться пасущимися оленями, а на юго-западе... Там, чуть ли не у самого горизонта, между сопок что-то двигалось. Что-то такое длинненькое проползло и скрылось за холмами. Следом ещё одно, и ещё... Понять, что это, с такого расстояния было нельзя, оставалось лишь фантазировать. В том числе и предположить, что это кто-то куда-то едет. А если это так, то не исключено, что этот кто-то захочет пересечь Уюнкар, а самая удобная дорога проходит по долине, где стоит палатка. Значит... Значит, надо немедленно двигать вниз!

Спускался Кирилл не по своим следам, а по противоположному, более пологому, склону. Это оказалось гораздо удобнее, но внизу пришлось огибать основание сопки. Стараясь сократить путь, он решил перелезть через невысокую скальную гряду, и когда оказался наверху, то застыл от неожиданности, не зная, как реагировать — радоваться или наоборот.

Дело было в том, что метрах в двухстах от его палатки возник целый лагерь. К воткнутым в снег палкам привязаны собаки — много. Они почему-то не лают. Длинные узкие сани расставлены на снегу четырёхугольником. В центре двое людей возятся с каким-то полотном — вроде как палатку ставят. Ещё один человек роется в грузе на нарте, а четвёртый просто сидит в стороне и, вероятно, размышляет о смысле жизни.

«Что прикажете делать в такой ситуации? Турист где-нибудь в Подмосковье был бы крайне недоволен появлением соседей. В местах ненаселённых, говорят, гостям всегда рады. Но кто тут гость, а кто хозяин? Куда идти: к себе или к ним — знакомиться?»

В конце концов Кирилл решил отправиться сначала к своей палатке, а там видно будет. Пришельцы бросили свои занятия и стали смотреть, как он идёт по снегу. Совсем не обращать на них внимания было нельзя, и пришлось помахать рукой — мол, привет, ребята! При этом Кирилл разглядел, что незнакомцы одеты исключительно в «национальные» костюмы, и стал прикидывать, кто же это может быть — весь в мехах и на собаках? Фольклорный ансамбль, что ли?

В палатке он провозился довольно долго — решил надеть более лёгкую обувь и заменить потные носки сухими. Наконец он был готов и начал выползать наружу. Начал и увидел, что на краю проталины стоят двое с копьями (?!) в руках и, вероятно, ждут его появления. То, что эти палки — длиннее человеческого роста — являются колющим древковым оружием, сомнений не вызывало: на их концах, уставленных в небо, имелись острые наконечники, причём не металлические, а из чего-то белого — кости, наверное. В мозгу Кирилла вихрем промчалась целая стая вопросов типа: «Почему с оружием? Почему не подошли к палатке? Почему молчат? И вообще?!» Ни одного ответа, конечно, не нашлось, но рука сама собой ухватила ружейный ремень.

Кирилл окончательно вылез на свет Божий, встал на ноги, повесил за спину ружьё, приосанился и двинулся навстречу гостям. Метрах в пяти от них он остановился, изобразил улыбку и сказал по-русски:

— Приветствую вас! Откуда будете?

То, что эти двое являются представителями «северных народов», было ясно с первого взгляда — их одежда и лица вполне гармонировали друг с другом. Шокировало другое: старший (лет сорок?) был никак не ниже 180 сантиметров и, насколько можно было судить, телосложение имел атлетическое. Второй (лет восемнадцать-двадцать?) был чуть пониже и похлипче, но тоже выходил далеко за рамки представлений «белых» людей о фенотипе коренных жителей Арктики. Ни внятных усов, ни бород на их бурых лицах не имелось, тёмные волосы на голове были подстрижены, что называется, «под горшок», а макушки, кажется, выбриты.

Вместо ответного приветствия старший перехватил копьё, направив наконечник в сторону Кирилла, чуть расставил ноги и... Скажем так: проделал некие упражнения — сделал пару выпадов, стремительно выписал в воздухе несколько восьмёрок и кругов. После чего принял прежнюю позу. Теперь, кажется, его взгляд и усмешка выражали что-то нехорошее — вызов, наверное.

Молодой учёный подумал-подумал, да и выдал на языке таучинов (других северных языков он не знал):

— Ты хорошо машешь копьём, не имея перед собой врага!

По-русски это означало примерно то же самое, что «молодец среди овец». Звучало, пожалуй, грубовато для начала знакомства, но Кириллу показалось, что махать оружием перед носом незнакомого человека тоже не очень вежливо.

Услышав такую речь, приезжие озадаченно переглянулись, а потом уставились на Кирилла:

— Ты — человек (в смысле — таучин)?!

— Я — человек (в смысле — не зверь, не птица, не рыба и не демон), — пожал плечами учёный.

— Это хорошо, — заявил старший. — Будем с тобой сражаться!

— Да? — изобразил слабый интерес Кирилл. — А зачем?

— Ты очень богат. Мы убьём тебя и возьмём себе твои вещи.

— А если не сможете?

— Тогда ты возьмёшь себе всё наше.

— Пфэ! — презрительно оттопырил губу учёный. — У тебя тощие собаки, сломанные нарты и старая жена — не хочу их!

— Неправда! — возмутился старший. — У нас сытые и сильные собаки. Моя жена вынослива и умела. Она ещё может рожать!

— Ну, так иди и займись с ней делом, пока цел твой детородный орган!

— Бери своё копьё, незнакомец! Или ты нуждаешься в отдыхе перед боем? Мы подождём.

— Я не сражаюсь со слабыми, — заявил Кирилл. — А сильных, которые хотят чужого, я просто убиваю!

Он сбросил с плеча ремень и взял в руку ружьё. Направить ствол на собеседника, правда, не решился.

— Ух ты-ы... — изумлённо вытаращил глаза молодой.

Старший сделал то же самое, но быстро спохватился и, надменно усмехнувшись, небрежно бросил напарнику:

— Принеси!

Парень повернулся и стремглав бросился к своей стоянке. Вернулся он с длинным тяжёлым свёртком в руках. Разворачивая его, старший посматривал на Кирилла весьма многообещающе. Вероятно, содержимое должно было уничтожить противника одним своим видом.

И вот кусок шкуры упал на снег. Воин держал ЭТО в руках и гордо смотрел на Кирилла. Для гордости были все основания: по сравнению с ЭТИМ одностволка шестнадцатого калибра выглядела просто жалко.

— Ну, что? Будешь сражаться или сразу попросишь смерти?

Ни того, ни другого сделать Кирилл не смог бы при всём желании. Просто потому, что остолбенел и утратил дар речи. По крайней мере, в первый момент: «Аркебуза?! Пищаль?! Нет, конечно, это — кремнёвка! Причём самая что ни на есть примитивная, с простейшим замком! Калибр сантиметра два, а весит, наверное, килограммов восемь. Такими, кажется, была вооружена русская армия до начала петровских реформ. Да такой штуке место в музее, а не в тундре!»

Следом за этими соображениями на поверхность сознания всплыла мысль настолько отвратительная, что додумывать её до конца не стоило — по крайней мере сейчас: «Старинная фузея, костяные наконечники копий, в одежде ни клочка ткани... К чёрту!»

Между тем старший незнакомец упёр приклад в бедро и, держа оружие левой рукой, правой открыл полку. Младший подал ему небольшой предмет, напоминающий флягу, обтянутую кожей. Воин взял его, выдернул зубами пробку и потыкал горлышком в полку. Потом вернул напарнику ёмкость, задвинул крышку полки на место и взвёл курок. «Это у него, наверное, пороховница, — подумал Кирилл. — Может, я чего-то не понимаю, но, по-моему, ничего из неё не высыпалось. Ну, и спектакль! Как у них звучит ритуальная формула?»

— Я ещё не стал для тебя дичью, чтобы просить о смерти! — гордо сказал аспирант. — Мы будем сражаться! Стреляй первым!

— Но первым должен стрелять ты!

— Оружие менгитов (чужаков, «ненастоящих» людей) не сделает слабого сильным! А ты слаб и ничтожен! Я обойдусь с тобой не как с дичью, а как с женщиной! Люди тундры узнают об этом и будут смеяться! Они скажут...

Те, кто изучал таучинов до начала коллективизации (и деградации), дружно отмечали, что мужчины их чрезвычайно вспыльчивы и в гневе неукротимы. Кириллу не пришлось мобилизовывать весь свой скудный запас оскорблений — кремнёвка оказалась вскинутой к плечу, ствол направлен ему в грудь. Раздался щелчок. И всё.

Несостоявшийся убийца и грабитель недоумённо уставился на своё оружие.

— Ты забыл отодвинуть вон тот предмет, — подсказал и показал Кирилл. — Вот так — пальцем. Попробуй ещё раз!

Теперь полка была открыта, и сердце мишени пропустило один удар. Но всё обошлось и на этот раз — просто щелчок.

— Ничем больше помочь не могу, — честно признался Кирилл и вскинул собственное ружьё к плечу.

За свою жизнь он сделал из такого оружия от силы десяток выстрелов. Тем не менее его умения хватило, чтобы с расстояния в пять-шесть метров перешибить картечью древко копья, вертикально торчащего из снега рядом с хозяином. На хозяина стало жалко смотреть: мало того, что его не послушался «огненный гром» менгитов, он вообще остался безоружным перед противником!

Надо сказать, что положение Кирилла тоже оказалось незавидным: «Исследователи не раз отмечали, что таучины, да и другие народы Северо-Востока, «на смерть лёгкие». Они её не боятся и видят в ней выход из разных житейских трудностей. Сейчас мужик попросит смерти, а я ещё не созрел для убийства. Но отказывать в такой просьбе не положено — и что будет?»

Однако учёный недооценил мужество северного воина — оторопь прошла довольно быстро, гнев вернулся, и кремнёвка полетела в снег.

— Дай мне его! — прорычал несостоявшийся стрелок, и подручный подал ему нечто удлинённое, в замше и с подобием бахромы.

Кирилл успел только удивиться, откуда данный предмет у него взялся, и подумать, что это, наверное, здоровенный тесак в ножнах. На этом первая серия боестолкновения кончилась, и началась вторая — из чужого лагеря послышались крики.

Оба воина завертели головами. Кирилл переломил ружьё, вытащил пустую гильзу, вставил новый патрон и тоже стал озираться. Близорукостью он не страдал, да, собственно говоря, чтобы разглядеть оленьи упряжки вдали, орлиного зрения и не требовалось. Их было пять штук, и они довольно быстро приближались. «Наверное, их-то я и видел сверху, — подумал аспирант. — Как людно стало в здешней пустыне!»

Между тем оба воина, позабыв о недавнем противнике, бросились к своему лагерю. Молодой, впрочем, не забыл подхватить при этом кремнёвку. Те, кто оставался возле нарт, мигом побросали на них немногие снятые вещи и принялись пристёгивать постромки собак к потягам. Добежав, молодой воин занялся тем же самым, а вот старший наоборот — стал резать чем-то привязи и отпускать рвущихся псов на волю. Через полминуты с десяток собак, негромко взлаивая, устремились навстречу оленьим упряжкам.

В предыдущей жизни Кирилл успел освоить большую часть доступной информации по любимому объекту исследований — таучинам. Теперь он стоял, хлопал глазами и почти всё понимал: «По-видимому, это погоня. Чтобы задержать её, старший воин отпустил собак одной из своих упряжек. А ездовые собаки, как известно, любого оленя полагают законной добычей и считают своим долгом на него напасть и загрызть».

Приём оказался действенным: упряжки вдали остановились, люди повскакивали с нарт и побежали навстречу мчащейся к ним стае. Вскоре Кирилл наблюдал уже две сцены сразу: вблизи шло лихорадочное комплектование упряжек, старший воин что-то перекладывал с нарты, оставшейся без тягловой силы, на другие сани. А вдали на снегу развернулось целое сражение между людьми и собаками. Выстрелов слышно не было — похоже, первые орудовали копьями и луками.

К тому времени, когда погрузка и запряжка в лагере были закончены, оленьи упряжки вдали вновь выстроились гуськом и сначала медленно, а потом всё быстрее двинулись вперёд. Чуть погодя старший воин занял своё место на нарте и повелительными окриками направил собак наискосок вверх по долине, собираясь, вероятно, выехать на старый санный след. Две других упряжки двинулись за ним. Четвёртый член отряда — низкорослый и узкоплечий — остался возле пустой растерзанной нарты. Он сделал насколько шагов вслед за последними отъезжающими санями, остановился и опустился в снег на колени. «Его бросили?! — удивился Кирилл. — Во дают!»

В момент отъезда возникла некоторая заминка — на развороте собаки соседних упряжек оказались рядом и принялись рычать друг на друга и вставать на дыбы, пытаясь вырваться и вцепиться в своих коллег. Каюры с ними справились довольно быстро, но, когда Кирилл вновь посмотрел на оставленного члена отряда, тот лежал боком на снегу и не двигался. Удивляться этому долго не пришлось — события начали развиваться стремительно.

Передовая упряжка едва проехала мимо проталины, где стояла палатка, как раздался крик:

— Стой! Стой! Остановитесь!

Каюр утопил в снегу тормоз из оленьего рога, а потом воткнул между копыльями остол. Остальные последовали его примеру. Первый и второй встали и принялись распускать только что завязанные ремни на поклаже. Третий — самый мелкий — подбежал к передовому и стал ему помогать. Дорого бы дал Кирилл за то, чтобы в этот момент в руках у него была не старая раздолбанная одностволка, а новенькая цифровая видеокамера: в десятке метров от него воин-таучин облачался в полный тяжёлый ламеллярный доспех! Это было настолько увлекательно, познавательно... В общем, хватило бы на хорошую статью или главу диссертации! Процесс продолжался не более минуты. Поножи привязывал уже помощник, а сам «латник» в это время пытался согнуть довольно длинный лук, чтобы накинуть на «рог» тетиву. Ещё через несколько секунд он был готов к бою: поверх одежды костяные доспехи, за спиной наискосок колчан, из которого торчат оперённые древки стрел, на бедре слева висит не то короткий меч в ножнах, не то большой нож, в руках лук. Второй — тот самый парень, которого Кирилл принял за сына — оделся самостоятельно. Его доспех, кажется, был попроще и полегче — не из костяных пластин, а из полос толстой кожи. Головного щита с крылом он не имел, только кожаный шлем с чьим-то пушистым хвостом на макушке.

Наблюдатель едва оторвался от этого зрелища, чтобы наконец выяснить, причину столь резкого изменения планов своих недавних врагов. Выяснил: сверху по долине приближается редкая цепь воинов — семь человек. В руках у них луки, а из-за спин торчат копья наконечниками вверх. Они идут, переваливаясь с боку на бок и высоко поднимая ноги, потому что на них не лыжи, а снегоступы.

— Эн-хой!! — грозно закричал тяжёлый латник. — Ползите сюда, жалкие трупоеды! Я сделаю из вас корм для собак!!

Молодой тоже что-то закричал, размахивая кулаком свободной руки.

«Интересно, какая дальнобойность у местных луков? — отстранённо подумал Кирилл. — А ведь этих ребят взяли в клещи — ни вперёд, ни назад! Однако...»

Примерно в сотне метров цепь нападающих остановилась и стала топтаться на месте. Было понятно, что они просто ждут, когда приехавшие со стороны тундры приблизятся и начнут атаку с тыла. Дождались, и бой начался — на дистанции метров 70-80. Причём на два фронта. Обороняющиеся разошлись метра на четыре, встали спиной друг к другу и принялись отстреливаться. Третий — он оказался мальчишкой лет четырнадцати — мотался между ними, уворачивался от летящих стрел, подбирал упавшие и засовывал их в колчаны стрелков. Дистанция явно превышала прицельную — снаряды шли в основном навесом и серьёзного ущерба латникам причинить не могли. Последние, впрочем, сами стреляли мало, да и то, в основном, чужими стрелами. Главным образом они занимались тем, что кричали нападающим всякие гадости про них самих, их детей и родителей. Те отвечали визгливыми голосами. Язык атакующих оказался Кириллу почти понятен — тот же таучинский, но какой-то искажённый.

Надо сказать, что «огонь» нападающих отнюдь не был ураганным — они, похоже, экономили боезапас. То один, то другой, демонстрируя смелость, делал шаг вперёд и ждал, когда подтянутся остальные. Дело явно затягивалось. Сначала Кирилл удивился робости атакующих — полтора десятка против двоих?! Потом в непосредственной близости от него просвистели две стрелы, и он задумался о другом: «Пардон, ребята, а я-то тут при чём?! Чего вы в меня-то пуляете?!» От третьей стрелы пришлось уклоняться, и стало как-то не до шуток. Озираясь во все стороны, Кирилл кинулся к своей палатке. Залез внутрь и стал торопливо набивать карманы патронами — всеми подряд. При этом у него мелькнула смешная мысль отсидеться здесь — я, мол, никого не трогаю, и вы меня не трогайте! Стоило это подумать, как прямо перед лицом сквозь крышу просунулась палочка чуть толще карандаша. На конце у неё была костяная втулка с прорезью, и в эту прорезь вставлен маленький острый сколок не то кремня, не то обсидиана. «Не выйдет! — понял аспирант. — Ой!»

Ощупывание поражённой части тела (правой ягодицы) показало, что если он скоро и умрёт, то не от этой раны: «Крови вроде бы нет... Но пора, чёрт побери, просыпаться и что-то делать!» И Кирилл «проснулся».

Он выдернул из-под спальника свой станковый рюкзак — на спине там была плотная подложка, которую он использовал в качестве матраса. Пуховый спальник, не сворачивая, затолкал внутрь, быстро скатал в рулон коврик и пристегнул его снизу. Схватил папку с картами и снимками, сунул в верхний клапан, застегнул молнию и начал пятиться наружу, волоча раздутый рюкзак за собой. В тамбуре он чуть не угодил коленом в свой полукруглый котелок с остатками каши. Не долго думая, кашу он вытряхнул, а котелок надел на голову — посудина пришлась почти впору, а проволочная ручка оказалась под подбородком. Кирилл чуть подогнул её пальцами, чтоб было плотнее.

Оказавшись на воле, новоиспечённый воин немедленно влез в лямки рюкзака — спина, затылок и задница оказались хоть как-то защищены. Наклонился, чтобы поднять ружьё, и в этот момент по котелку что-то довольно сильно стукнуло. От удара край посудины съехал на глаза, закрыв обзор.

— A-а, гады, — прохрипел Кирилл, начиная звереть. — Что я вам сделал?!

Бой на два фронта продолжался тем же порядком, но уже без взаимных оскорблений — на полном серьёзе. Дистанция сократилась до прицельной и убойной — из щитков старшего воина торчали две стрелы, а один из нападающих пытался отползти назад, пачкая снег кровью. В стратегии и тактике Кирилл разобрался довольно быстро: цепи медленно продвигались вперёд и растягивались, собираясь, вероятно, образовать круг. Обороняющиеся сошлись ближе, прикрывая спинами мальчишку — поставщика халявных боеприпасов. Действовали они уверенно и чётко: стоило кому-то из наступающих оказаться чуть впереди остальных, как стрелы летели именно в него и ни в кого больше. И так до тех пор, пока смельчак не оказывался позади соратников. Старший воин стоял неподвижно, двигая лишь руками, чтобы пускать стрелы. Молодой был хуже защищён доспехами, и ему приходилось немного шустрить — уворачиваться от особо метких выстрелов. Но вот парень наложил очередную стрелу, чуть согнулся, как бы глядя в землю, и замер на пару секунд. Потом вдруг резко распрямился, подал вперёд левую руку с телом лука, а правую с тетивой и зажатым древком стрелы рванул почти до уха: вс-сс!

— А-а-а! — один из нападающих взмахнул руками, выпустил лук и повалился навзничь. Остальные, глянув на него, подались чуть назад.

— Эн-хой! — радостно констатировал парень.

— Своей или чужой? — сдержанно поинтересовался старший.

— Чужой!

— Молодец! Убей ещё, и они уйдут.

Сам он дважды быстро выстрелил в одного из воинов, а на третий раз задержался — целился долго и тщательно, заставив жертву заметить это и отступить назад. Однако стрелок в последний момент сменил цель, и снаряд угодил в соседа — куда-то в область грудной клетки. Ещё один мёртвый или тяжелораненый распластался на снегу. И эта цепь тоже остановилась и даже немного подалась назад — умирать, похоже, никто не хотел.

«А ведь отобьются, — с изумлением подумал Кирилл. — Вдвоём от целой толпы — и без автоматов!»

— Давай два в одном, — предложил старший. — Из твоих.

— Давай, — согласился молодой и поднял лук с наложенной стрелой. — Третий справа. Я готов.

— Эн-хой! — спокойно откликнулся старший и стремительно развернулся на 180 градусов, одновременно натягивая тетиву. Он мог себе это позволить, поскольку сзади был защищён немногим хуже, чем спереди.

Вс-сс! Две стрелы ушли почти одновременно. Кто попал, а кто промазал, Кирилл не понял, но цель утратила способность продолжать бой — если не навсегда, то надолго.

Чаша весов удачи однозначно склонялась в пользу обороняющихся. Противник явно подрастерял боевой пыл, начал перекликаться и оттягиваться назад. Да и боезапас у него, похоже, был на исходе. И тут в дело вмешалась третья сила.

Из-за перегиба склона со стороны открытой тундры показались нарты, запряжённые парой крупных оленей. Следом выскочила ещё одна такая же упряжка. Как им удалось подобраться так близко, оставаясь незамеченными, было неясно. На каждых санях двое — седок и погонщик. Поверх их меховых одежд тускло поблескивал металл, на головах красовались железные шлемы, причём у всех разные — у одного с наносником, у другого с лохмотьями мелкой кольчуги на ушах и затылке, у третьего с нащёчниками. Лица наполовину скрывали бороды, причём у одного из них она была рыжей. Олени, похоже, бежали из последних сил, но погонщики продолжали азартно нахлёстывать их длинными гибкими палками с какими-то набалдашниками на концах.

Оказавшись на поле боя, вся компания разразилась рёвом, криком и свистом. В этом шуме Кирилл без труда различил родной русский мат. Приезжие, похоже, решили атаковать врага с ходу — прямо на нартах. Приунывшие было лучники приветствовали подмогу радостными криками и, побросав луки, с копьями в руках кинулись в атаку. Впрочем, было заметно, что они вовсе не стремятся первыми войти в контакт с противником.

Дрогнули или нет Кирилловы знакомые от такого молодецкого натиска, осталось неясным, но довести «кавалерийскую» атаку до конца нападающим они не дали. Метрах в двадцати правый олень передовой упряжки получил сразу две стрелы и рухнул как подкошенный. Оставшегося в живых резко повело в сторону, он тоже упал, нарта завалилась набок, и на неё налетели олени второй упряжки. Куча мала — горловой хрип бьющихся животных, яростный мат людей. Цепи атакующих остановились — бойцы в них, вероятно, вновь усомнились в успехе своего предприятия.

Однако железные воины оказались не лыком шиты. Прошло секунд десять-пятнадцать, и рыжебородый был уже на ногах. Он с силой воткнул в снег древко с длинным однобоким лезвием на конце (бердыш?!) и пристроил сверху ствол... Чего? Ну, примерно такой же пушки, из какой недавно пытались застрелить Кирилла. Только на сей раз всё было без дураков — грохнул выстрел. Молодого воина в кожаных доспехах буквально швырнуло на старшего соратника, стоявшего за его спиной. Мальчишка отскочил от них в сторону, упал на снег и куда-то пополз.

Бей гадов! — примерно так можно было перевести то, что кричали (ревели? изрыгали?) бородачи, кидаясь на врага. Двое из них оказались вооружёнными ржавыми бердышами, у третьего имелось некое подобие короткого меча на длинной рукоятке, а четвёртый размахивал чем-то похожим на саблю. Всё бы ничего, но этот четвёртый попёр не куда-нибудь, а прямо на Кирилла!

— Ты что?! — заорал аспирант. — Офигел, что ли?! Я ж русский!!

— Бля-а! — хрипло выдохнул бородач и взмахнул саблей.

А Кирилл нажал на крючок.

Инстинктивно.

Лица под криво надетым шлемом не стало.

Не понимая, что и зачем он делает, Кирилл переломил ружьё, достал из кармана новый патрон, вложил в ствол и щёлкнул фиксатором.

— Андрюху убили-и!! Су-уки!!!

Разум тут был ни при чём — работали какие-то рефлексы или инстинкты. Ярость рождала ярость, действие — противодействие. И интеллигентный городской парень прижал приклад к плечу.

На него набегали сразу двое. Замахиваясь оружием. С единственной целью — убить, уничтожить.

Кричать, объяснять, поднимать руки бесполезно.

Мушка встала по центру планки. Перед ней стремительно росло лицо с безумными глазами, кривым носом, раззявленным щербатым ртом...

Выстрел.

Кровавые брызги...

Рыжий увернулся от падающего тела соратника и замахнулся своим бердышом. /

В ослепительной вспышке прозрения Кирилл понял, что сейчас — вот прямо сейчас! — он умрёт.

Он понял это. И метнулся вперёд, целясь прикладом между бородой и шлемом.

Удар. Хруст.

И всё кончилось.

Это явление известно и в физике, и в биологии. Когда накладываются две волны в противофазе, они гасят друг друга. В сумме получается «штиль». Обжёгшись или больно ударившись, человек закусывает губу — одна боль как бы гасит другую. Кажется, это называется «эффект торможения». За последний час разум и психика несчастного аспиранта подверглись таким многообразным агрессиям, что их результаты устроили междоусобицу, победили друг друга и в сумме дали ноль. Временно, конечно. Для Кирилла это означало, что он, в целом, может двигаться, говорить, соображать (но не думать!) и принимать какие-то решения.

Воины, участвовавшие в перестрелке, удирали со всех ног и были уже далеко — кое-кто успел даже погрузиться на нарты. Отстали в основном те, кто тащил убитых и раненых. В непосредственной близости от Кирилла находилось два изуродованных трупа. Третий нападавший лежал на боку, закрыв разбитое лицо руками, и тихо стонал:

— Убили нехристи, убили... Бляжьи дети... Су-уки...

Метрах в двадцати справа, за краем проталины, слабо копошились, пытаясь встать, опутанные ремнями упряжные олени, на которых приехали русские. Похоже, у животных были переломаны кости. Один олень был на ногах и отчаянно пытался убежать. Ничего у него не получалось — не пускал кожаный «хомут» и потяг, привязанный к перевёрнутой нарте. Он, конечно, утащил бы её, но труп его «напарника» играл роль мощного якоря. Левее и дальше бесновались собаки, впряжённые в гружёные нарты. Они просто с ума сходили от близости большого количества свежего мяса — рвались, рычали, взгавкивали. Лаять по-настоящему, похоже, они не умели. От упряжки к упряжке бегал мальчишка и успокаивал собак криками и ударами чего-то похожего на кнут. Чуть ближе на краю проталины пытался подняться на ноги воин, облачённый в костяные доспехи. Шлема на его голове не было, щит с крылом перекосился и мешал двигать руками. Рядом с ним находились два трупа: парня в кожаных доспехах и русского.

Во всём этом пейзаже больше всего Кирилла почему-то взволновали мучения оленей. «Раненых нужно добить, а уцелевшего отпустить на волю. Нехорошо так...» — подумал он и двинулся к оленям, на ходу переламывая ружьё. Только стреляная гильза из ствола не выдвинулась, а осталась на месте. «Ч-чёрт, заело! — мысленно ругнулся Кирилл. — Старый патрон, наверное». Он остановился и попытался подцепить латунный ободок ногтями. Ничего не получилось. «Ножиком надо, — сообразил аспирант. — Лезвием поддеть». Он сунул руку в карман, но нащупать перочинный нож под патронами не успел. Мощный удар в спину заставил его голову резко мотнуться назад. В глаза ударил сноп искр...

И наступила тьма.

Больно было во всех местах, но, в общем-то, не сильно — примерно как после нокдауна на ринге. «Тренер когда-то сказал, что приличного боксёра из меня не получится — голова слабая. А я, помнится, ответил, что это из-за мозгов, и перестал ходить на тренировки. Что это было? И почему так темно?»

Всё прояснилось довольно быстро. Оказалось, что он лежит на животе, уткнувшись лицом в свой «шлем». При этом край котелка больно давит между верхней губой и носом.

Кирилл встал на четвереньки и отбросил злополучную посудину в сторону. Первое, что он увидел, сфокусировав зрение, — удаляющаяся нарта с одним оленем и единственным седоком. Он глянул назад и всё понял: рыжебородого русского, утверждавшего, что его убили нехристи, на месте не оказалось. Зато рядом с Кириллом валялся его ржавый бердыш. «Похоже, он этой штукой мне по спине и врезал. Только у меня там нехилая подкладка оказалась. И сделал ноги...»

Слева раздался крик, и пострадавший аспирант повернул «слабую» голову. Костяной латник стоял, воздев к небу руки. В левой был зажат лук с оборванной тетивой, а в правой — полуметровый тесак. Пребывая в такой позе, воин хрипло и яростно вопил вслед беглецу:

— О, горе! Он ушёл, уехал он! О, горе! Сколько железа! Сколько волшебных предметов! О, горе — красноволосый не будет петь на костре пыток!! — и так далее.

— Хорош орать! — пробурчал Кирилл, поднимаясь на ноги и подбирая ружьё.

Оно находилось в «переломленном» виде, и Кирилл щёлкнул фиксатором, приводя оружие в боевое состояние. Правда, тут же вспомнил, что это бесполезно, и «сломал» его вновь. Наверное, это получилось слишком резко — стреляная гильза выскочила из ствола и упала на снег. «То-то же, — удовлетворённо подумал аспирант и вложил новый патрон. — Кончится эта война когда-нибудь или нет?!»

Вряд ли латник услышал пожелание, но тем не менее кричать перестал и уставился на идущего к нему Кирилла. Тот поднял ружьё, направив ствол прямо в лицо собеседнику, и грозно изрёк:

— Как выразился один еврей: стрелять так стрелять!

— Еврей — это кто? — опасливо поинтересовался таучин.

— Не важно! — заявил аспирант. — Будешь со мной сражаться? Попросишь смерти? Или имеешь другие мысли?

Латник зачем-то огляделся по сторонам и кивнул:

— Да, имею. Давай «станем друзьями». Меня зовут Чаяк. Я — «сильный человек».

Как ни был Кирилл ошарашен последними событиями, кое-какие нюансы таучинской этнографии он вспомнить всё-таки смог: «Первое выражение, помимо прямого, имеет и другие смыслы. Стать чьим-то другом может означать наняться к кому-то на работу — пастухом при стаде, каюром в торговый караван, гребцом на байдару. Нанять самому кого-то тоже означает «стать другом». В отличие от нравов «белых» людей, отношения хозяина и работника у таучинов обычно включали и собственно дружбу или, по крайней мере, доброжелательное отношение друг к другу.

Выражение «сильный человек» в зависимости от контекста имеет массу значений: физически крепкий, мудрый, богатый, удачливый, пользующийся авторитетом, имеющий много друзей или родственников. Причём физическая сила по значению стоит на первом месте и подразумевает воинственность, агрессивность. Только человек, обладающий данными качествами, может быть «богатым» — владеть чем-то сверх необходимого для выживания, например избыточным поголовьем оленей. И что же ему ответить?»

— Зачем нам «становиться друзьями»?

— Мы оба — «сильные люди». Тебе не увезти свою долю добычи. Мне тоже. Придут менгиты и всё отнимут. Мы уедем вместе и будем очень богатыми.

«Во-от оно что! — догадался Кирилл. — У него на три упряжки только два погонщика, а собаки, в отличие от оленей, без каюра работать не будут. У меня же, как он верно заметил, транспорта вообще нет».

— По-моему, ты недостаточно «сильный», чтобы быть моим «другом», — проговорил аспирант, тщательно подбирая слова. — Но ладно уж, давай дружить! Меня зовут Кирилл.

— Давай, — с явным облегчением ответил Чаяк.

Лук свой он бросил на землю, переложил тесак в левую руку и пальцем правой провёл по лезвию. Потекла кровь. Воин шагнул к Кириллу и этой кровью нарисовал у него на лбу (измазанном, кстати, остатками каши) две горизонтальные линии. Тому, естественно, пришлось извлечь свой перочинный ножик и проделать аналогичную операцию над собеседником.

На этом Кирилловы силы иссякли — он опустился на снег и тупо уставился в пространство перед собой. Понять и принять случившееся было невозможно. При этом не оставалось никакой надежды на то, что всё происшедшее сон или бред — мир вокруг слишком реален...

Новые знакомые (или уже родственники?) учёного не тревожили — они как бы утратили к нему интерес и занялись подготовкой к отъезду. Эта подготовка включала «похороны» погибших, сбор имущества и трофеев. Кирилл смотрел на их манипуляции словно из другого мира, словно сквозь толстое стекло, создающее эффект присутствия, но позволяющее зрителю оставаться в полной безопасности на своём диване. Он смотрел и тихо (по-идиотски!) радовался тому, что не должен участвовать в переноске трупов и в таучинском похоронном обряде — от христианского, как известно, он отличается очень сильно.

«Наверное, вот так люди сходят с ума или, по крайней мере, зарабатывают тяжёлые нервные расстройства, вроде патологического раздвоения личности... А чего, собственно, ожидать, если оказываешься в ситуации, «несовместимой с жизнью»? С той жизнью, которую полагаешь единственно нормальной? Нет-нет, не надо обольщаться многочисленными примерами из художественной фантастики — сказки это... А в реальности... В реальности супермен, наверное, сподобится лишь на быстрый суицид, а нормальный человек впадёт в маразм — «потеряет себя». И агония будет долгой... А я... Я ведь не супермен!»

Кирилл сидел, сидел на снегу и вдруг почувствовал, как сквозь синтетику тёплых штанов к его ягодицам подбирается холод. А ещё он ощутил (не понял, а именно ощутил!), что весь этот бред последних дней и особенно часов для него приемлем. Что жить в ЭТОМ он, пожалуй, сможет — должен смочь! Может быть, вот к этому его и готовили, превратив детство в какой-то кошмар? Или он сам готовился, подчиняясь некоей Высшей воле? Может быть (да не может же!!), вот здесь и сейчас начинается его настоящая жизнь? А всё остальное было как бы подготовкой, было НЕ настоящей жизнью?!

Всерьёз заниматься самоанализом, рассуждать, подбирать аналогии и литературные примеры Кирилл был не в состоянии. Но у него вдруг возникло чувство, будто он только что перелез, перевалился, переполз через некую грань или рубеж собственного бытия. И здесь — за барьером — ему придётся мобилизовать все силы, все способности, включая и те, о которых он лишь подозревает.

Кирилл поднялся на ноги и отряхнул от снега штаны.

Облизал потрескавшиеся губы, сплюнул на снег и пошёл собирать свои вещи.

Как оказалось, погибший молодой человек был племянником Чаяка, что в понимании таучинов почти равнозначно сыну. Чаяк, однако, не выглядел убитым горем, а скорее гордился парнем и его геройской смертью. А вот второй покойник... Это была женщина, причём пожилая — лет 35—40. Маленькая, сухонькая, жилистая, с морщинистым тёмным лицом и полуседыми сальными волосами, туго заплетёнными в две тонкие косички. Что же произошло, почему она погибла?! Да ничего особенного...

Даже в дальних странствиях мужчине не пристало заморачиваться обустройством ночлега и приготовлением пищи. Уж лучше спать на снегу под открытым небом и питаться сырым мясом. Самый простой способ избежать такого дискомфорта — взять с собой женщину — ту из жён, которую не жалко. Что Чаяк и сделал. В пути возникла ситуация, когда воину пришлось пожертвовать комплектом упряжных собак, чтобы задержать преследователей. Чья именно нарта осталась без тягловой силы, можно не спрашивать. На одном из трёх оставшихся транспортных средств нашлось бы место для пассажирки, но тогда пришлось бы бросить часть груза. Что важнее: старая надоевшая жена или мороженая оленья туша, которой несколько дней можно кормить собак? Женщина всё поняла и не протестовала. Она уложила на сани кухонные и спальные принадлежности, проследила, чтобы и остальной груз был хорошо упакован и увязан. Вот только под конец не смогла удержаться — попыталась бежать за последней нартой. Впрочем, она быстро взяла себя в руки и остановилась, чтобы муж не подумал о ней чего плохого. Ей хотелось, чтобы он, оглянувшись, остался ею доволен. Поэтому она поторопилась воспользоваться острым костяным стилетом, висевшим в чехольчике у неё на груди.

— Ты уверен, что поступил правильно? — не удержался учёный.

— Как тебе сказать... — пожал могучими плечами Чаяк. — В последние годы от неё стало неприятно пахнуть, и она больше не радовалась, когда я входил в неё.

— Ну, если не радовалась, — изобразил понимание Кирилл, — тогда конечно...

Между делом таучин разъяснил подробности последнего этапа битвы, которые Кирилл не увидел или не понял. Тяжёлая свинцовая пуля, выпущенная почти в упор, пробила доспехи и грудь молодого воина и слегка (не слегка!) контузила стоявшего за ним Чаяка. Оба оказались на земле. Почему же набежавшие менгиты сразу не добили опасного врага? А потому, что не хотели портить его доспехи, которые у них считаются ценным трофеем. Их очень любит «двухголовая птица» (скупает казна — догадался Кирилл), которой они служат. Пока казаки пытались содрать с таучина головной щит, заговорил «огненный гром» в руках Кирилла. Двое побежали разбираться, а возле поверженного противника остался только один — самый жадный. Чаяк чувствовал себя не очень бодро, поэтому просто прикончил его, а не нанёс рану, от которой враг умирал бы долго. Вот и вся любовь...

Глава 3 ЛУНОЛИКАЯ

Кирилл очень любил собак, особенно больших и умных. Правда, своей собаки у него никогда не было (держать её негде, а выгуливать некогда). Животные его тоже любили — особенно бесхозные дворовые псы. Может быть, именно это свойство и позволило учёному обойтись без травм при знакомстве с дюжиной полудиких упряжных собак, которыми предстояло управлять. Впрочем, некоторый (спортивный, конечно) опыт обращения с нартами у Кирилла имелся, а животные были не слишком голодны.

Надо сказать, что в процессе лихорадочных сборов у Кирилла едва не случился второй нервный срыв. Он, не глядя, пихал свои вещи в рюкзак, и тонкий полиэтиленовый мешок с запасными носками разорвался. Из него выпал продолговатый предмет, который так удобно ложится в ладонь, — старенький мобильник фирмы «Siemens». И тут же на бедного аспиранта накатило: «Где я?! Почему?! Что творю?! Сплю, брежу, свихнулся? Я же только что убил двух человек! Какая, к чёрту, самооборона?! Свидетелей нет, только соучастники!! Я же преступник! Меня же в тюрьму посадят!!! Надо позвонить в милицию и признаться, а то хуже будет! Бред, бред, бред...»

Кирилл машинально нажал кнопку «С» и набрал пин-код. Попутно вспомнил рассказ знакомого альпиниста о том, как тот звонил домой с вершины в Гималаях. Только чуда не случилось — надпись «поиск сети» с экранчика исчезать не собиралась. Кирилл подумал, что заряд аккумулятора надо экономить (зачем?!) и выключил прибор.

Примерно через полчаса новоявленному убийце стало не до душевных терзаний.

Маленький караван делал в среднем, наверное, восемь — десять км в час. Только и часы, и километры Кирилл скоро перестал считать. Транспортные средства были так перегружены, что нечего было и думать самому усесться на них — ну, разве что встать сзади на полозья во время спуска. Каюры то бежали рядом с нартами, то пихали их на подъёмах, подбадривая криками собак и предвкушая короткий отдых на спуске. Передовая упряжка, которой управлял Чаяк, то уходила далеко вперёд, то приближалась. На «хвосте» у Кирилла висела упряжка сына Чаяка по имени Тгаяк. Его нарта была загружена «по-взрослому», но мальчишка отставать и не думал.

Кирилл быстро весь промок от пота, а потом как-то постепенно просох и уже больше не потел. Момент, когда тело кричит: «Больше не могу!», благополучно миновал, и он пришёл к выводу, что такой темп сможет, пожалуй, держать довольно долго. Вскоре, правда, возникла другая проблема — жажда.

Само по себе это ощущение малоприятно, но гораздо хуже, что оно сигнализирует об обезвоживании организма. Результаты могут быть плачевными. Бегущий впереди Чаяк время от времени закидывал в рот горсти снега, но последовать его примеру Кирилл не решался — по опыту лыжных походов он знал, что это верный способ «сойти с дистанции». Снеговая вода не содержит никаких минеральных солей. Её употребление при физических нагрузках вызывает обильное потоотделение и только усиливает жажду — хочется ещё и ещё. Если же себе не отказывать (а удержаться очень трудно), быстро начинается «соляной голод» со всеми вытекающими последствиями, вплоть до утраты способности передвигаться. А вот северные народы могут употреблять снег совершенно безболезненно — то ли приспособились за тысячелетия, то ли это влияние мясной диеты. В общем, Кирилл решил терпеть до последней возможности.

В конце концов ведущий дал сигнал к остановке. Особо радоваться этому не пришлось — получасовая передышка предназначалась для собак, а не для людей. С тоской обречённого Кирилл подумал, что до ночной темноты ещё долго — бесконечно долго. Почти в отчаянии, он поинтересовался причиной такой спешки.

Вопрос удивил таучинского воина. Тем не менее он доходчиво объяснил новому «другу», что русские (менгиты) и мавчувены имеют к нему (а теперь и к Кириллу!) очень серьёзные претензии. Вполне вероятно (даже наверняка!) они попытаются эти претензии предъявить. Спрятаться в тундре негде, а уйти от погони можно лишь оторвавшись на дневной переход — не меньше. Кирилл наивно спросил, почему бы в такой критической ситуации не бросить часть груза? Чаяк чуть было не решил, что этим предложением «друг» хочет его оскорбить.

Сначала впереди — прямо по курсу — посреди тундры маячил невысокий горный массивчик. Аспирант предположил, что направляются они именно к нему, и тихо злился, что цель так медленно приближается. Оказалось, что он ошибся — скалы постепенно оказались справа, а потом и вовсе за спиной. Никаких реальных причин двигаться по такой странной траектории Кирилл не видел — просто удлинили себе путь ни за что ни про что. Однако к тому времени ни на удивление, ни на вопросы сил у него уже не осталось.

Караван двигался, пока собаки от усталости не начали ложиться в снег. Никаких разговоров на ночёвке Кирилл не вёл. Его с трудом хватило на то, чтобы проглотить несколько кусков какой-то мерзкой субстанции (кажется, вяленое мясо, перетёртое с жиром) и растопить снег в котелке на примусе. За этой процедурой спутники наблюдали с благоговейным трепетом, переходящим в мистический восторг. Дождаться, когда вода вскипит, и заварить чай учёный не смог — выпил чуть тёплую до последней капли. Очень хотелось сразу после этого раскатать на снегу коврик, раздеться догола, залезть в «пуховик» и вырубиться, но пришлось некоторое время слушать Чаяка и поддакивать из вежливости.

Таучин был, конечно, утомлён переходом, но не так чтобы чрезмерно. О чём он вёл речь, Кирилл понимал плохо — кажется, о том самом горном массивчике, который они объехали стороной. Там вроде бы расположено обиталище чрезвычайно могущественного духа Тгелета. По-хорошему надо было бы к нему заехать, но у духа непредсказуемый характер, и совсем не факт, что он возьмёт беглецов под своё покровительство. В общем, Чаяк решил не рисковать и теперь как бы оправдывался перед самим собой, а может, и перед этим Тгелетом, который, конечно, всё видит и слышит. Учёный купил наконец себе покой тем, что заверил своего «друга» в том, что он поступил совершенно правильно.

Кириллу показалось, что разбудили его сразу же — будто и не спал вовсе. Все собаки были уже запряжены и ждали каюров. Умываться, чистить зубы, пить кофе и есть тосты таучины, похоже, не собирались. А собирались немедленно тронуться в путь. Что и сделали.

Погода держалась прекрасная — градусов пятнадцать ниже нуля, почти без ветра. Кирилл пережил и второй день. И третий. А потом ещё один... Ему казалось, что за это время он потерял половину своего веса и на турнике сможет теперь подтягиваться одной рукой. Очень соблазнительно было подумать, что спутники просто проверяют новичка «на вшивость», но эту мысль пришлось отбросить. Никто, похоже, за новичка его не считал и оценок выставлять не собирался. Питались путники один раз в день всё тем же отвратительным «пеммиканом», хотя на нартах было уложено немало мороженого оленьего мяса. Его количество, правда, стремительно сокращалось — собак нужно было кормить. Под вечер того дня, когда животным отдали последнее мясо, вдали показались... шатры стойбища! У Чаяка, похоже, всё было рассчитано точно.

Кирилл чувствовал себя почти счастливым — как бы там ни было, а впереди ждал его настоящий отдых, а не просто несколько часов обморочного сна. Вскоре, однако, выяснилось, что радовался он напрасно — ему предстояла настоящая пытка.

Это было стойбище оленных таучинов, причём, кажется, совсем не «бедных». Чаяка и его сына тут прекрасно знали и появлению гостей весьма обрадовались. Молодёжь немедленно отправилась в стадо — ловить оленей для праздничного ужина. Кирилл, конечно, вызвал особый интерес — он выделялся сравнительно светлым (несмотря на загар!) лицом, причёской, одеждой и... худобой. Толстых людей здесь не встречалось, но телосложение у мужчин было, что называется, плотное. А рост...

«Акселерация двадцатого века не затронула доживших до него таучинов. В сознании обывателей прочно засел образ низкорослых узкоглазых человечков, которые вечно попадают в нелепые положения, сталкиваясь с благами цивилизации. А ведь ещё в конце девятнадцатого века ситуация была иной. По своим „габаритам” таучины соответствовали европейцам, а то и превосходили их. А уж местное „русское" население, поколениями питавшееся сушёной рыбой, рядом с ними выглядело просто задохликами. Рост за 180 см и вес 80-100 килограммов не были тогда среди таучинов редкостью, а среди русских — были».

Кирилла Чаяк представил, публике как «друга» и как «сильного человека». В подтверждение характеристики гость продемонстрировал своё знание языка. Оно оказалось довольно слабеньким, однако после этого взрослые вроде бы перестали смотреть на него как на чудо-юдо, чего нельзя было сказать о детях. Для них, похоже, правил вежливости не существовало. Больше всего Кирилла обрадовало то, что в его адрес ни разу не прозвучало слово «менгит» — местные, кажется, русским его не сочли. Да и с чего бы?

Когда мальчик Кирюша всерьёз заинтересовался вопросом собственного происхождения, бабушка объяснила, что в нём намешано «всего понемногу». Зеркало это подтвердило: в целом вроде бы европеец-славянин (а может, и норманн?!), но проступают азиатские черты. Кроме того, даже лёгкое воздействие на открытую кожу солнца, мороза или ветра придаёт ей бурый оттенок — этакий загар, который быстро сходит. За это в младших классах его дразнили «чучмеком», а в средних перестали, поскольку данное развлечение стало слишком опасным. А таучины все оказались такими — коричневые или бурые (до кирпично-красных!) лица и руки, а под одеждой кожа абсолютно белая, если не считать грязи, конечно.

Пока женщины готовили мясо, Чаяк стал раздавать мужчинам какую-то мелочь в качестве подарков. Кирилл, на правах «друга», поинтересовался, не должен ли он поступить так же. Таучин ответил в том смысле, что это, мол, дело хозяйское, но... От многодневной усталости и недоедания учёный соображал плохо и не придумал ничего лучше, чем подарить хозяину «переднего» шатра стограммовую пачку индийского чая. Картинка на упаковке вызвала у народа живейший интерес — пачка пошла по рукам. А когда выяснилось, что содержимое представляет собой не что-нибудь, а ЧАЙ, то началось такое... В общем, репутация Кирилла взлетела до небес, а с запасом чая пришлось расстаться — чтобы «не потерять лицо».

О деликатесах таучинской кухни — типа сырых носовых хрящей свежеубитого оленя — некоторое представление Кирилл имел и морально был готов к испытаниям. Самым страшным, однако, оказалось вовсе не это. Чаепитие и приём пищи происходили в зимнем пологе — маленьком внутреннем помещении шатра, устроенном из оленьих шкур мехом внутрь. Народу туда набилось «под завязку», причём в голом виде. В честь гостей мужчины лишь прикрывали свои чресла замшевыми «натазниками». От рождения и до смерти таучины не моются — не имеют такой традиции — а никакой вентиляции в пологе, конечно, не предусмотрено. В помещении почти сразу стало тепло, потом жарко, а затем... очень жарко. И душно.

Кирилл и Чаяк, как почётные гости, находились в центре внимания и должны были есть, пить и вести оживлённую беседу. Чаяк чувствовал себя как рыба в воде и прямо-таки наслаждался жизнью, а вот Кирилл... Со всей своей усталостью и недосыпом он впервые за много дней оказался в тепле да ещё и с набитым желудком. Конечно же, он захотел спать: сначала сильно, потом очень сильно, потом просто смертельно. Заваренный (и подваренный!) до черноты чай никакого действия на него не оказывал, кусание губы и щипание себя за ляжку не помогало. Это была настоящая пытка, и конца ей не было видно.

Во время одного из просветлений в затуманенный мозг учёного пробился смысл того, о чём не без бахвальства рассказывал Чаяк. Кирилл начал вслушиваться, и сонливость постепенно отступила. Оказалось, что таучин закончил повествование о жизни своих бесчисленных родственников, друзей и знакомых, пересказал все новости, которые узнал за последние полгода, и приступил к описанию своей нынешней поездки.

Как понял Кирилл, Чаяк родом из береговых таучинов, живущих морским промыслом (оттого и путешествует на собаках!). Настоящая заготовка мяса морского зверя продолжается не долго — от силы два-три месяца в году. В остальное время охота, конечно, продолжается, но она сравнительно малоэффективна. Из года в год Чаяк, вместо того чтобы зимой караулить нерпу на льду, собирает небольшой караван и отправляется в тундру. Оленеводам он везёт жир и кожи морского зверя, взамен получает оленьи шкуры и мясные деликатесы. Это только основные «товары», а есть ещё масса мелочей, которыми целесообразно меняться — от сухожильных ниток до санных полозьев. В последние годы он стал забираться совсем уж далеко — до Айдара и Коймы, где живут менгиты. Он — Чаяк — настолько умён и хитёр, что смог подружиться с ними, ведь эти существа владеют такими удивительными и ценными предметами!

На этом повествование прервалось, поскольку присутствующие принялись обсуждать этих самых менгитов. В целом народ склонялся к тому, что русские ведут себя совершенно неправильно, что они глубоко порочны. Даже детям понятно, что Творец Всей Жизни создал их с единственной целью — давать таучинам чай, табак и железо. Они же вместо этого всё время хотят чего-то для себя, воюют и убивают настоящих людей. В общем, совсем не факт, что уважаемый Чаяк поступает правильно, вступая с ними в контакт. Гость же хитро подмигнул публике и попросил внимания для дальнейшего рассказа.

Добравшись до бассейна реки Коймы, Чаяк заехал к знакомым мавчувенам, которые живут на одном месте, ловят рыбу и в конце каждой зимы люто голодают. В обмен на небольшой мешочек жира он получил от них несколько плохоньких лисьих шкурок и крепкого паренька лет пятнадцати. Со всем этим он отправился в деревянное стойбище менгитов. Охраннику у ворот острога он представился как главный (самый сильный!) таучин Полуострова, привёзший подарки для главного менгита — хозяина двухголовой птицы.

Дальнейшее повествование через каждые две-три фразы прерывалось смехом слушателей или уточняющими вопросами. Тундровикам было интересно буквально всё: устройство деревянных жилищ менгитов, как они едят, спят и справляют нужду, чем они угощали гостя, о чём спрашивали через переводчика-мавчувена, какие подарки дарили. Раздувшийся от гордости Чаяк не скупился на подробности. У Кирилла, правда, сложилось впечатление, что в деталях он привирает, причём неслабо. Фактура же под этим вырисовывалась следующая.

Острожное начальство приняло заезжего «купца» за влиятельного старейшину или таучинского «князца», который «со всем родом своим» готов добровольно платить ясак, а привезённых облезлых лисиц сочло первым ручейком грядущего обильного потока пушнины. Чаяка заставили принести клятву верности русскому царю, в которой он обещал быть пожизненным рабом (холопом) далёкого владыки. Затем переписали всех будущих ясакоплательщиков, которых гость представляет. Надо полагать, таучин веселился от души, называя первые попавшиеся имена и, в первую очередь, клички своих злейших врагов. Затем от туземного авторитета потребовали заложника-аманата, дабы тот оставался твёрд в своих благих намерениях: изменишь — убьём, будешь платить — дорогой родственник станет жить припеваючи. Для него уже и дом приготовлен — аманатская изба (тюрьма) называется. Чаяк сказал, что для новых друзей ему даже родного сына не жалко, и отдал купленного у мавчувенов паренька. Тут уж начальство совсем растаяло и решило распечатать наконец фонд «государевых подарков» для инородцев (да-да, были и такие — вполне официальные и подотчётные!). Кирилл заподозрил, что «царских подарков» в острожной казне числилось много, но их, как водится на Руси, разворовали, а недостачу списали как отданную таучинскому «князцу». Тем не менее Чаяку, кроме «туфты», перепало кое-что реальное и очень ценное. В частности, три «полицы» — толстых железных пластины. Судя по реакции слушателей, и одна такая «полица» с лихвой окупила бы отчаянную авантюру Чаяка.

Кирилл был неплохо знаком с опубликованными и хранящимися в архивах документами, так что, в целом, представлял себе размер ясака для различных категорий плательщиков. То, что русские, по словам Чаяка, запросили с каждого таучинского мужчины старше восемнадцати лет как минимум втрое, превышало официальную норму. И это притом, что ясачным товаром являлся мех лисы, песца и, главное, соболя. Последний, как известно, в тундре не водится, а специально добывать лису и песца никому из кочевников никогда и в голову не приходило — зачем?! В общем, русские вместе с их царём в глазах таучина выглядели изрядными идиотами. К тому же, как оказалось, они в своём деревянном стойбище вечно голодали и почти ничего не имели для обмена. Один тощий менгит затащил Чаяка к себе в дом и уговаривал взять красивую девочку за двух оленей. Оленей у таучина не было, но он дал русскому немного рубленого моржового мяса (собачьего корма) и успешно развлекался с девочкой всю ночь.

Покинув острог, довольный Чаяк отправился вниз по течению замёрзшей Коймы. Он проехал вымершее от голода в позапрошлом году стойбище мавчувенов (за недоимки по ясаку русские реквизировали у них все съестные припасы) и стал приближаться к месту, где раньше жила семья оленного таучина Мгынука. Его самого и его людей русские долго пытали, а потом убили. За что и почему, никто так и не узнал. Выехав из-за очередного поворота русла, Чаяк увидел четырёх менгитов, которые ловили сетью рыбу подо льдом. Один из них был с «огненным громом» — вероятно, на случай нападения «немирных иноземцев». Самозваного таучинского «князя», естественно, охватила жажда наживы, и он решил предпринять атаку.

Подробности «ледового побоища» (двое против четверых!) таучин пересказывал не меньше часа. В результате вооружённый казак и один из рыбаков погибли, а двое других смогли убежать, добраться до своих собачьих упряжек и уехать в сторону острога. Гнаться за ними Чаяк счёл ниже своего достоинства. Ему достался бесценный трофей, из которого он позднее и пытался застрелить Кирилла. В ходе боевых действий воин сумел подсмотреть (и запомнить!) манипуляции, которые казак проделывал с ружьём перед выстрелом. Тогда, судя по всему, заряд был уже в стволе, так что самой главной операции таучин не увидел и, соответственно, остался в уверенности, что для выстрела достаточно чего-то там насыпать на полку. Кстати, пороховницу с вынутой пробкой он выловил из проруби и аккуратно вылил из неё воду. Поскольку всё было сделано правильно, отказ оружия работать в чужих руках, безусловно, был связан с колдовством.

Вооружённый менгитской фузеей и исполненный гордости за себя любимого, Чаяк не удосужился даже изменить обычный маршрут, которым его караван уходил в открытую тундру. По пути к Уюнкару путники наткнулись на небольшое стадо мавчувенских оленей, за которым присматривали двое незнакомых подростков. Чаяк с племянником, конечно же, взялись за арканы. Они отловили и зарезали пять оленей, остальных разогнали. Люди они были добрые, поэтому убивать пастухов не стали, а дали им возможность спокойно убежать. После чего вдоволь наелись свежатины — кое-какие части оленя (но не мясо!) традиция позволяет употреблять «сырьём», — что-то погрузили на нарты для собак, остальное (большую часть) бросили и двинулись дальше.

Теперь Кириллу стали понятны причины столь массированной погони за безобидным «торговым» караваном. Он, неплохо зная историю этого края, мог бы даже кое-что добавить. Атаковать таучинский караван мавчувенов, конечно, заставили, русские — сами они на такое вряд ли решились бы при всём своём численном превосходстве. Активность же русских, скорее всего, была вызвана не гибелью «своих», а захватом «иноземцами» казённой фузеи, за которую придётся отчитываться.

Перевальная долина — место, как всем известно, чрезвычайно волшебное. Так что Чаяк даже не очень удивился, увидев здесь нечто весьма необычное — яркую сине-жёлтую палатку Кирилла. Рядом с ней лежали другие интересные и соблазнительные вещи. Всё это, несомненно, предназначалось ему — Чаяку. Вот только следы однозначно указывали, что у этого богатства какой-то хозяин уже (точнее, пока ещё) имеется. Надо отдать должное таучину: воровать он не стал, а решил дождаться владельца, чтобы честно его убить и с чистой совестью присвоить имущество. Последующие события разворачивались на глазах и при участии Кирилла.

Рассказ и пояснения были закончены глубокой ночью, однако расходиться никто не собирался. В пологе вновь появились блюда с дымящимся мясом и очередная чуть подваренная оленья голова. Сонливость Кирилла сменилась этаким мерцающим нервным возбуждением — пальцы подрагивали, в голове звенело, от переизбытка кофеина в крови слегка подташнивало. При всём при том было ясно, что теперь его очередь развлекать хозяев. Несчастный аспирант оказался решительно не в состоянии сочинить правдоподобную историю своего появления здесь. И он решил говорить правду — будь что будет!

— Раньше я жил в большом стойбище, где все жилища сделаны из камня.

— О-о! — сказали слушатели. — Из камня! Как же вы перевозите их во время кочёвок?!

— Мы не перевозим их, а-всегда живём на одном месте!

— А-а, — сказали слушатели, — так вы береговые, как Чаяк?

— Ну, считайте так, если хотите, — согласился рассказчик. — Наше стойбище так далеко отсюда, что вокруг на целый год пути не живёт ни одного таучина!

— О-о, неужели вокруг вас лишь одни мавчувены?! — дружно изумились туземцы.

— Вокруг нас совсем нет «настоящих» людей, — печально подтвердил гость. — Причём уже давно. «Сильные люди» нашего стойбища сказали мне: «Скучно так жить, Кирилл. Отправляйся в путь и найди стойбища таучинов. Узнай у них, не болеют ли их олени, хорошо ли плодятся. Если встретишь береговых, спроси, в каком посёлке убили больше китов, чья байдара самая удачливая. Узнай все новости, Кирилл, — сказали мне „сильные люди“, — и возвращайся домой, чтобы нам было о чём говорить зимними вечерами в пологе».

— Да-а, — отреагировали слушатели, — это очень трудная и важная задача. — Неужели ты был в пути целый год?! А как ты кочевал летом?

— Очень просто, — пожал плечами аспирант. — Я летел сюда на железной птице.

— О-о, на железной птице!

— Только она устала и села на землю далеко отсюда.

— Далеко отсюда?!

— Да, далеко! Тогда мой «друг» Иван Петрович запряг для меня железного оленя, который громко рычит на бегу и никогда не устаёт.

— О-о, Питровись! — очень оживились слушатели. — Питровись — хороший человек! Как поживает его сын Серь-га? Здоровы ли его внуки? Родились ли новые?

Звон в Кирилловой голове усилился, окружающая реальность начала расслаиваться и как бы троиться. Учёный глубоко вдохнул и выдохнул спёртый воздух, пребольно ущипнул себя за ногу. Это не помогло, и он придумал другой способ:

— О, да! Недавно у него родился шестой внук. Чтобы вы разделили его радость, Петрович передал вам подарок — сейчас я принесу его!

Вещи были сложены в холодной части шатра, где возле костерка женщины готовили очередную порцию еды для мужчин. Кириллу этого показалось мало, и он, как был в трусах, выбрался наружу. Немного постоял на морозе, вдыхая чистый воздух полной грудью. Потом отошёл чуть в сторонку, помочился, нагнулся и сунул два пальца в рот — к основанию языка. Его обильно стошнило, и в голове вроде бы прояснилось. Кирилл пожевал снег, чтобы очистить рот, и вернулся в шатёр. Из груды барахла под стенкой он вытянул мешочек с колотым сахаром. Хотел было отложить себе хоть пару кусков, но мысленно махнул рукой: «...Потерявши черепушку, плакать, что ль, по волосам?!»

Если чай для этих тундровиков был чрезвычайной редкостью, то сахар — продуктом легендарным. В том смысле, что о белых камушках удивительного вкуса рассказывались легенды, но никто их в глаза не видел и не пробовал. Пока шла дегустация и обсуждение, у Кирилла оказалось достаточно времени для размышлений. Он запретил себе строить версии и гипотезы, а попытался составить план извлечения из присутствующих необходимой информации. Реализовать его удалось лишь отчасти, но информации было получено немало — и какой!

Родов, кланов и племён у кочевых таучинов нет, и никогда не было, что бы ни говорила об этом марксистская догма. Основной хозяйственной единицей является семья. Семьи же образуют неустойчивые объединения, группируясь вокруг «сильных». Такое объединение — стойбище — обычно скреплено лишь слабыми узами родства, дружбы, необходимостью совместного выпаса оленей или угрозой нападения врагов. Так вот: в пределах ближайших тысяч километров люди всех стойбищ знают, что в горах Уюнкара имеется волшебное место. Когда-то давно оттуда пришло много незнакомых таучинов вместе со своими оленями. Некоторое время пришельцы сражались с местными, но постепенно подружились, породнились и рассосались, утратив память о том, где они были до того, как оказались здесь.

Данное же место как было волшебным, так и осталось. Через два года на третий те, кто кочует поблизости, собираются в определённое время возле жилища Тгелета и устраивают праздник с песнями, плясками и жертвоприношениями. Помимо обычных жертв — оленей — туда принято приносить зимние шкурки разных животных: лис, песцов, горностаев. Годятся также шкуры медведей, волков и росомах. Их добывают по случаю — когда подвернётся, иногда получают от соседей, которые не хотят или не могут сами участвовать в мероприятии. Если всё будет сделано правильно, если праздник (или массовое камлание) получится, то через перевал Уюнкара к жилищу Тгелета на железном олене приедет «хороший человек». Он всегда приносит людям очень ценные подарки — большие ножи. При этом он радуется, если ему самому дарят те самые шкуры — для него-то их и собирают. Старики рассказывают, что раньше приходил отец Питровися, которого звали Сипаныч. Железного оленя у него не было, и он ездил на собаках, словно береговой таучин. А ещё раньше появлялся отец Сипаныча, но никто уже не помнит, как его звали. Почему именно ножи, причём не хозяйственные, а боевые? Потому что так было всегда! Никому и в голову не приходит желать от пришельца чего-то другого.

«Угу, — мрачно размышлял Кирилл, — а наши специалисты гадали, откуда у таучинов брались эти тесаки до начала активного товарообмена с русскими. Сошлись на том, что их поставляли икуты — единственный сибирский народ, освоивший выплавку и обработку железа до прихода „белых“ людей...

Чёрт побери, что-то тут не сходится! Кто чего куда поставлял?! Чушь какая-то! Можно подумать, что я угодил в прошлое или в какую-то «параллельщину»! Ну да, а между теми сопками находится портал, дверь, дырка между мирами?! Господи, да я про такую фигню даже книжки от „Крылова” давно не читаю! Уф-ф... Нет, это нужно мусолить на свежую голову. Сейчас бы понять, почему „один к трём” и „как это делается”».

Самое смешное, что Кириллу охотно и доходчиво объяснили эти общеизвестные истины. Питровись, вообще-то, появляется в конце каждой зимы, просто там, где он кочует, она длится очень долго — здесь за это время снег успевает дважды растаять и выпасть снова. По бокам перевальной долины расположены две сопки с тагитами на вершинах. Под одним из них лежит камень, покрытый магическими узорами, который расколот надвое. Если одну половинку взять, отнести на соседнюю сопку и засунуть под другой тагит, то по долине между ними можно свободно пройти и проехать «туда, где кочует Питровись». И наоборот, разумеется.

«Так что же я тут сижу?!» — хотел завопить Кирилл, но сдержался, и, как вскоре выяснилось, поступил правильно. Из довольно пространных пояснений о том, в какую сторону надо поворачиваться, как и какие произносить заклинания, манипулируя с камнями, учёный сделал простой и, в общем-то, очевидный вывод: «открыть дверь» можно с той стороны, а с этой — нельзя!

«Однако... Ладно, допустим, я приму этот бред как реальность, данную мне в ощущениях. Допустим! И что же получится? Нет, Кирюха, ты не психуй, а честно скажи самому себе: что получится? Да, именно так: раньше, чем через три года, тебе отсюда не выбраться. Точка».

Вряд ли он осознал «до глубины души» весь трагизм случившегося. Да и не пытался он этого делать. Он просто принял сразу два мудрых решения. Во-первых, при любой возможности вернуться к тагитам и всё-таки попытаться прорваться в родную реальность. А во-вторых, до тех пор играть по местным правилам.

«Проверку сном» эти решения выдержали — утром у Кирилла возникли новые проблемы, но уверенность в том, что надо не вешаться, а приспосабливаться к реальности (или приспосабливать её для себя), осталась.

Легко сказать: приспосабливаться... Кирилл проснулся и обнаружил, что на засаленных шкурах полога он пребывает в полном одиночестве: «Там — снаружи — наверное, холодно, но, судя по голосам, жизнь идёт, причём активная, повседневная и совершенно заурядная: ну, приехали вчера гости, ну, посидели с ними... Это для меня открылись бездны, а для местных ничего экстравагантного не случилось: Чаяк привёз с собой странного чужака из каких-то «дальних людей». Вместе они смогли развеять скуку хозяев, нарушить однообразие их быта. За это, наверное, Чаяка и любят в тундровых стойбищах — он умеет развлечь людей, рассказать о том, чего никто не видел, показать что-нибудь новенькое. Вот только не устраивает меня роль клоуна, диковинки, которую демонстрируют для развлечения публики. Короче: надо встать, одеться, справить нужду и заняться выяснением, как и почему они здесь живут».

Так Кирилл и сделал. Примерно через полчаса он уже бродил по стойбищу, озирал окрестный пейзаж и тихо радовался, что вокруг него не собирается толпа зевак: «А что такого? Слава Богу, я никогда не любил яркие расцветки и обтягивающую одежду. Штаны, куртка и ботинки у меня, конечно, из материалов, которые местным и не снились, но они коричневые, серые и бурые. Всё болтается и свисает — как у них. Анорак канадского производства на два размера больше, чем нужно, но издалека он, наверное, похож на внутреннюю меховую рубаху туземцев. То есть я как бы хожу по холоду в „исподнем", но так поступают и все остальные, перемещаясь в пределах стойбища».

Увидев Кирилла, взрослые — мужчины и женщины — улыбались, кивали и говорили какие-то слова. Гость в ответ прикладывал к груди руку и произносил универсальную фразу таучинского приветствия, надеясь, что в данной ситуации она будет уместной. Какие-то детишки, похожие на колобков в своих меховых комбинезонах, всё-таки попытались за ним увязаться — что-то лопотали друг другу, показывая на чужака пальцами, и смеялись. Странного человека они не боялись и ничего у него не просили — просто развлекались. Кирилл решил не обращать на них внимания — кругом было слишком много интересного. Особенно для того, кто решил здесь остаться надолго...

Пара часов наблюдений над зимней жизнью оленных таучинов Кирилла изрядно озадачили. Возникла навязчивая ассоциация — быт феодальной японской деревушки, изображённый в фильме «Последний самурай»: «По внешним атрибутам, конечно, ничего общего: там — субтропики, средневековье, земледельцы; здесь — Арктика, каменный век, „ранние“ скотоводы. Тем не менее похоже, что местные представители вида Homo sapiens основную массу времени тратят вовсе не на добывание пищи. Они, живущие, казалось бы, на пределе возможного — в тяжелейших климатических условиях — огромное количество сил и времени тратят как бы впустую: играют и (или)... тренируются! Основная игрушка детей и подростков — ремённый аркан. Нет, казалось бы, проще приспособления, но вы попробуйте! Для взрослого мужчины длина метров пятнадцать, а то и больше. Ковбой с рекламы „Мальборо” раскручивает в руке петлю лассо. Возможно, так у коровьих пастухов и бывает, а оленеводы-таучины бросают не петлю, а всю бухту ремня — без всякой предварительной раскрутки. Движущаяся мишень сама затянет удавку на рогах (или шее), а неподвижной надо „помочь” — успеть выбрать излишек ремня после броска и затянуть петлю. Эту мгновенную — привычно-обыденную — операцию может проделать каждый, вопрос лишь в том, с каким искусством: одно дело накинуть петлю на рога, а другое — поймать за ногу бегущего оленя. В последнем случае аркан надо метнуть под копыта и в мгновение (не раньше и не позже!) суметь выбрать слабину и затянуть».

Рядом со стойбищем располагалось стрельбище. Там подростки (обоего пола!) и взрослые упражнялись в стрельбе из луков. Делали они это без всякого соблюдения правил техники безопасности. Более того, они иногда преднамеренно пуляли друг в друга — живая мишень должна суметь уклониться. И вовсе не факт, что при этом использовались «учебные», а не боевые стрелы. Впрочем, упражнения с луком проводились как бы между делом. Лук здесь явно не был основным оружием — военным или охотничьим.

«Очередная аберрация, — размышлял Кирилл. — Когда люди индустриальной эпохи заглядывают в прошлое, изобретение лука им кажется технической революцией. А на самом деле лук появился очень поздно и был предназначен в основном для охоты людей друг на друга. Добивание остатков дикой фауны — это уже побочное, факультативное использование данного метательного оружия. Вот эта публика, похоже, зациклена на выработке в себе иных качеств, а вовсе не способности к снайперской стрельбе. Дались им эти камни?!»

Да, с камнями, похоже, молодые мужчины, подростки и парни упражнялись здесь денно и нощно — как будто все помешались на первобытном бодибилдинге. С валунами в руках приседали, выжимали их как штангу, метали на дальность и бросали вверх — словно больше заняться нечем. Причём это не походило на спортивные тренировки, а было как бы вписано в быт: проснулся человек, вылез из шатра и раз пять «отжал» валун, лежащий у входа. Потом справил в сторонке нужду, протёр пальцами глаза и на обратном пути выжал этот валун ещё раз десять. Теперь можно поесть и заняться обычными делами...

«Ладно, всё это с натяжкой можно счесть подготовкой молодых людей к выживанию в суровых условиях, — осмысливал увиденное Кирилл, — но ведь занимаются с камнями не только подростки, но и вполне взрослые семейные мужчины! С популярностью этого «культуризма» здесь может соперничать лишь фехтование на копьях. Похоже, фехтуют все — без различия пола и возраста...»

Данный «вид спорта» заинтересовал Кирилла больше всего, поскольку он и сам кое-что в нём понимал и умел. Первое впечатление от наблюдения за тренировкой: «Никакого изощрённого комплекса приёмов нет и в помине — все на выносливость, на длительность, на нахрап, на боевое бешенство, которое стараются поддерживать как можно дольше. Хотя кое-что оригинальное есть — атака прыжком в высоту с места или с разгонного шага. А прыгают они очень высоко... Оно и понятно: если вот так упражняться годами, то может получиться многое. Только я всё равно не поверю легендам, будто древние богатыри перепрыгивали через стоящего противника и сражали его ударом в спину...»

Исследования учёного закончились тем, чем и должны были закончиться — на него обратили внимание парни-фехтовальщики.

— Иди сюда, Кир-рилл! — закричал один из них и призывно махнул рукой. Остальные его дружно поддержали: — Иди к нам! Покажи, гость (представитель «дальних людей»), как сражаются в твоём стойбище!

Кирилл изобразил приветственный жест и двинулся к ним. Ситуация казалась ему многосмысленной: «Меня зовут поучаствовать в „деревенской забаве“ — конечно же, хотят проверить „на вшивость". Это — нормально, но... Но парни явно моложе меня, ни один из них на вчерашних посиделках не присутствовал как равный — во всяком случае, я их не помню. Они, конечно, меня разглядели, пока я гулял, и сочли сверстником. Или, как минимум, человеком их „возрастной группы", которого допускают к трапезе с Хечуканом и Чаяком лишь в особых случаях. Теперь они хотят в этом убедиться и выяснить, какое положение я займу среди них — кого слабее, а кого сильнее. Наверное, это потому, что рожа у меня не такая дублённая морозом и ветром, как у них. Скорее всего, они неплохие ребята, за исключением вон тех двоих (явные психи!), но... Но лучше бы оказаться по отношению к ним „старшим". А как это сделать? Рыкнуть и облить презрением, ставя на место? Или... Их копья — тяжёлые длинные палки с костяными наконечниками. Это сугубо колющее древковое оружие. Попробовать? А если... Но выход, страховка есть! Здесь всегда можно попросить смерти, и мне не откажут! Блин, как всё просто...»

— Привет, ребята! — доброжелательно и чуть надменно проговорил Кирилл. — Вы развеиваете свою скуку этими палочками?

Приём почти сработал — большинство присутствующих стушевалось, несмотря на дефектный язык чужака. Однако один из старших (он, кажется, был вчера в пологе — сидел у задней стенки, голоса не подавал и ел последним) воспылал азартом:

— Возьми эту «палочку», гость, и докажи, что ты человек, а не женщина!

«Для „старшего” это оскорбление, — сообразил Кирилл, — а для „ровни“, наверное, просто подначка. Можно ли свести дело к шутке? Вряд ли... Да и не настолько хорошо я знаю язык... А, была — не была!»

— Хорошая палочка... — сказал он, принимая оружие. — Поиграем? Только моё условие, мальчик (почти оскорбление!): ты не попросишь смерти, ладно? Ты ведь играешь, правда?

— Играю?! — оторопел потенциальный противник. — А ты?..

— Я взрослый, — с лёгкой грустью сказал Кирилл. — Если попрошу смерти, ты дашь её мне.

Воцарилась, как говорится, минута напряжённого молчания. Высокий широкоплечий парень (или молодой мужчина) с редкими холёными волосиками на подбородке явно колебался — планировавшаяся забава оказалась слишком серьёзной.

Выход нашёлся — точнее появился.

Из ближайшего шатра выкатился меховой колобок и, сверкая голой попкой (в комбинезоне сзади была устроена дырка), с рёвом устремился в открытую тундру. Убежать далеко он не мог, поскольку падал на каждом третьем шаге и ревел от этого ещё громче. Тем не менее противник Кирилла воткнул древко своего копья в снег и кинулся к малышу:

— Ты куда, Ньяка?! А ну-ка, домой!

Кирилл проследил за ним взглядом, потом осмотрел оставшуюся компанию — кажется, инцидент можно было считать исчерпанным.

— Занимайтесь, ребята, — снисходительно усмехнулся аспирант и тоже воткнул древко копья в снег. — Если станет скучно, позовите, и я приду...

«Та-ак, — размышлял учёный, бредя по широко раскинувшемуся стойбищу. — С местной молодёжью, кажется, отношения налажены — на пару ближайших дней. В том смысле, что бить толпой они меня не будут. Но надо же как-то устраиваться... Моя одёжка-обувка по такой жизни ещё некоторое время продержится, но для длительного пользования эта амуниция здесь явно непригодна. Если её не стирать, то скоро она перестанет греть на морозе, а какая уж тут стирка?! Думай, Кирюха, думай!.. А что думать-то? Я, вроде бы, человек не бедный — по здешним меркам. Мне надо... Много чего мне надо! А как это получить, «не потеряв лица»? Ну-у, наверное, надо скорешиться с кем-нибудь из местных, чтоб были «бедные», но солидные. Чаяк на эту роль не годится — не дай Бог, он перестанет считать меня ровней — последствия непредсказуемы. Значит...»

Этнографических познаний Кирилла хватило, чтобы понять немудрёную иерархию стойбища. Она отражена в планировке, которая только кажется хаотичной, а на самом деле строго ориентирована по восьми сторонам света. Социальный статус жителей, в принципе, можно вычислить по положению их жилища относительно «переднего» шатра. Тем не менее учёный долго не решался на активные действия — ошибка могла грозить серьёзными неприятностями. Наконец он остановил свой выбор на одном из «задних» шатров. Ему показалось, что проживающее там семейство изобилует женщинами всех возрастов, но испытывает явный недостаток мужчин.

Он познакомился с хозяином, чинившим нарту у входа, и немного (часа полтора-два) поболтал с ним. По ходу дела Кирилл намекнул, что хочет иметь комплекты зимней, весенней и летней «человеческой» одежды и обуви. Кроме того, он выразил сожаление, что некому привести его голову (в смысле, волосы) в надлежащий вид. Хозяин заявил, что готов лично постричь и побрить дорогого гостя (это — сугубо мужское дело!), но, к сожалению, не имеет под рукой подходящего инструмента.

— Это дело поправимое! — ответил Кирилл и извлёк из-под куртки один из клинков, оставленных ему Петровичем.

— Но... — отвесил челюсть хозяин. — Но сначала над ним нужно как следует поколдовать — чтобы держала рука, чтобы резало лезвие!

— Ну что ж, — легкомысленно пожал плечами гость, — пусть он станет твоим, и колдуй себе на здоровье!

Сказать, что подарок оказался царским, значит не сказать ничего. Хозяин был, с одной стороны, вне себя от счастья, а с другой — от горя, потому что ему решительно нечем было «отдариваться». Кирилл заверил, что для него главное — это дружба с хорошим человеком, а не какие-то вещи. В итоге таучин сбегал к соседу, притащил от него кремнёвую «бритву» — и процесс пошёл.

Пока Кириллу срезали лишние волосы, пока обнажали макушку, он попытался выяснить, какова же на самом деле цена стального клинка. «Цирюльник» охотно объяснил и заодно прочитал гостю небольшую (большую!) лекцию о местных платёжных средствах. Береговые таучины — народ чудаковатый, у них всё по-другому, а вот у нас...

Средствами платежа в тундре являются, прежде всего, живые олени. По «стоимости» они разделяются примерно на 12-15 групп, в том числе: взрослые быки с большими рогами (они украшают стадо), быки-производители, молодые бычки, важенки, ещё не рожавшие молодые самки, не способные к зачатию самки, упряжные олени, метисы от домашней самки и дикаря, телята, кастрированные быки и так далее. Кроме того, имеют реальную (и всем известную) стоимость шкуры взрослых животных, которые ценятся в зависимости от времени забоя и расцветки, а также шкурки телят. В мире, где отсутствуют ткани, последние являются ценным (незаменимым!) сырьём для изготовления одежды. То, что позже русские назовут «выпоротками», — это шкурки телят-недоносков, выкидышей или извлечённых из павшей (забитой) самки. А ещё есть то, что можно назвать «пыжиком», — шкурки телят в возрасте до одного месяца с утробным волосяным покровом. А ещё... а ещё много чего есть!

Все эти «деньги» свободно конвертируются, но «курс» зависит от природных условий в текущем году, а также потребностей, настроения и отношения друг к другу торгующих. В хороший год (а сейчас такой!) на клинок можно выменять стадо, которого хватит, чтобы кормить небольшую семью — человек пять-шесть.

В разновидностях оленей Кирилл, конечно, сразу же запутался, но уяснил, что он действительно «богатый» человек. С одной стороны это хорошо, а с другой... Любой половозрелый таучин имеет право вызвать его на поединок, победить и завладеть всем имуществом — про неприкосновенность частной собственности здесь не знают, и, соответственно, «слабые» богатыми не бывают. Мораль сей басни такова: «гнуть пальцы» и разбрасываться подарками не стоит — чревато. Тем не менее подарок сделан, новый «друг» приобретён и...

— Мои женщины сделают тебе одежду, — сказал таучин. — Останься с нами, и у тебя будет всё, что нужно мужчине.

— Я бы с радостью, — сказал аспирант. — Но мой друг Чаяк хочет ехать дальше, а я не могу обидеть хорошего человека. Мне нужно отправиться с ним.

— Чаяк ещё не разделил вашу общую добычу? — без всякого усилия догадался собеседник. — О, да, он — такой! Что ж... У меня много дочерей (это — беда), и всего два малолетних сына. Мы пасём чужих оленей, едим их мясо и ждём, когда наши собственные достаточно приумножатся. Так и будет, но, наверное, ещё не скоро. Мне нечем тебя одарить, однако... Знаешь что? Давай станем «друзьями по жене»!

Что такое таучинский групповой брак, Кирилл знал по литературе. Не имея собственной жены (для обмена), вступить в него довольно сложно, так что предложение выглядело очень даже привлекательно. Вот если бы и жена выглядела так же... Хозяин, похоже, прочитал мысли гостя:

— Она молода и красива. Скажу сыну, и он приведёт её.

— В смысле?!

— Ну... — замялся хозяин. — Она у стада... Нгауч приведёт её!

Это была закавыка. Зимний выпас оленей не очень труден — не то что летом. В хорошем месте большое стадо может неделями находиться под надзором подростков и одного-двух взрослых пастухов. Что же там делает женщина?! У жены хозяина шатра дел всегда выше головы и в стойбище. Тем более что небогатые люди берут вторую жену, лишь когда первая совсем состарится.

— Не надо никого приводить! — сказал Кирилл и поднялся, стряхивая с одежды волосы. — Я сам схожу к стаду и посмотрю на неё. Она ведь может и не захотеть меня, правда?

— Правда, — вздохнул таучин. — Луноликая всё может.

— Её так зовут?

— Ага. Это наследственное имя. Так звали её мать, бабку и, наверное, мать бабки. Она, как и ты, из береговых, а они — большие чудаки.

«Если понимать данное имя буквально, то оно означает „ликом подобная Луне“, — озадаченно размышлял Кирилл. — Проблема в том, что для таучинов, кажется, данное ночное светило обладает множеством форм — от полной (круглой), что символизирует изобилие, довольство и радость (но и старость, приближение конца жизни в „нижней“ тундре), до совсем узенькой ущербной, что означает скудость, бедность, голод (но и молодость, обилие надежд на «светлое» будущее). В общем, в русском понимании „Луноликая“ как бы обозначает круглолицую особь, а в таучинском — м-м-м...»

Кирилл порылся в памяти и пришёл к выводу, что перевести данную идиому проще всего словосочетанием «многоликая» или, лучше, «двуликая». Выбирать, однако, не приходилось, и он кивнул:

— Ладно. Расскажи мне, как быстрее пройти к стаду.

Надо сказать, что Кирилл, соглашаясь на приобретение (временное, конечно) женщины, меньше всего думал о сексе. Точнее, вообще о нём не думал. Просто он много лет собирал информацию о таучинах и прекрасно понимал, что без женщины в тундре нельзя. Взрослый мужчина, не имеющий жены, обречён питаться «сырьём» и всухомятку, ночевать под открытым небом или пользоваться чьим-то гостеприимством. Не дай Бог, кто-то увидит, что мужчина сам (!) варит себе мясо или обустраивает жильё — засмеют и уважать перестанут. «Групповой брак в своих бесчисленных вариантах широко распространён у „первобытных” народов. У таучинов он имел форму временного обмена жёнами, причём исключительно с их согласия. Это довольно пикантная деталь, поскольку в целом жёны кочевников имели лишь два права — рожать детей и работать от сна и до сна. А летом, при дефиците рабсилы — и без сна».

Перед прогулкой Кирилл зашёл в «передовой» шатёр и сменил ботинки на всепогодные «вездеходы», набил карман патронами. Ружьё из чехла вынимать не стал, дабы не смущать публику видом экзотического предмета.

Как оказалось, стадо находится буквально в двух шагах от стойбища — километров пять-семь, не больше. Кирилл поднялся на вершину пологого холма, увидел животных и слегка растерялся: «Ну, олени... Ну, пасутся... Держатся плотной кучкой — в ширину километр и в длину полтора. Вон вроде бы пастух на нартах — вдали. А вон другой — ничуть не ближе. И что? Покричать, ручкой помахать: двигай, мол, сюда? Или подойти самому? Так ведь они на месте не стоят — пока дойдёшь... Исключительно дурацкое положение!»

Он не придумал ничего лучше, чем просто спуститься вниз. При приближении человека животные, не переставая ковыряться копытами в снегу, подались в стороны. Кирилл направился туда, где видел ближайшего пастуха. Небольшая группа оленей — голов шесть — пропуская его, оказалась в устье пологого распадка. Место, похоже, им понравилось, и они двинулись прочь от стада. Кирилл подумал, что это, наверное, неправильно и надо бы их вернуть. С этой благой целью он пошёл следом, но эффект получился обратным желаемому — олени начали живее перебирать ногами, обогнать и завернуть их не было никакой возможности. Что делать?

Упряжка возникла как чёртик из коробочки — выскочила из-за перегиба склона и помчалась наперерез оленям. Каюр не сидел на нарте, а бежал рядом, держась за дугу. Свободной рукой он раскручивал над головой бухту тонкой ремённой верёвки и кричал, точнее почти визжал:

— Эн-хой! Хой! Паг-паги!!

Олени задумчиво посмотрели на него, развернулись и не спеша потрусили обратно к стаду. Огибая Кирилла, они косились на чужака с явным неодобрением.

Солнце било в глаза, так что рассмотреть пастуха Кирилл смог, лишь когда тот, оставив упряжку на склоне, подошёл и остановился в двух шагах от него. Прокалённое солнцем и ветром тёмное, почти бурое лицо, едва намеченные пригубные складки, широкие густые брови и ни малейших признаков бороды или усов. Довольно высокий, хрипловатый и властный голос:

— Ты зачем моих оленей пугаешь?!

Кирилл оторопел: от этого человека на него прямо-таки плеснуло чем-то нематериальным... Биоэнергетической волной, что ли?! В общем, одновременно и с равной силой захотелось начать извиняться или полезть в драку.

— Что, язык потерял? — снисходительно улыбнулся туземец. Он откинул с головы капюшон и...

И Кирилл вдруг понял, что это — женщина.

Причём молодая.

Красивая.

Ну просто, ослепительно красивая — глаз не оторвать!

Как он сразу-то не разглядел?!

— Ты откуда взялся? — строго поинтересовалась туземка. — Почему такой худой? Голодный, да?

Мгновение — и юная красотка исчезла. На Кирилла теперь смотрела суровая женщина средних лет — этакая мать-хозяйка. В её словах прозвучала не насмешка, а озабоченность, причём такая искренняя, что... Что у аспиранта аж озноб пробежал вдоль хребта: ТАК спросить могла, наверное, только мама... Немедленно захотелось честно пожаловаться на всё «хорошее», что случилось с ним за последнее время, и почему-то возникла уверенность, что она поймёт, пожалеет, и это будет совсем не стыдно.

— Хочешь, я угадаю, как тебя зовут? — собрался наконец с силами Кирилл.

— Хочу! — кивнула туземка, тряхнув косами. Она вновь сделалась молодой и красивой.

— Ты — Луноликая!

— Ага, — блеснули в улыбке белые зубы. — А ты?

— Я — Кирилл.

— Ки-рилл? Смешное имя! А зачем пришёл?

Вопрос поставил собеседника в тупик: с красивой девушкой можно и нужно любезничать, но в этих чертах проступала суровая взрослая тётка, которую молодой парень уж никак не может воспринять в качестве потенциальной сексуальной партнёрши. Кирилл зажмурился и потряс головой, пытаясь избавиться от наваждения. Не избавился и решил сказать правду:

— За тобой.

— Это как?

— А вот так: ты должна стать моей женой «по дружбе»!

— Твоей?!

Кирилл почувствовал себя школьником, публично сделавшим непристойное предложение учительнице. Захотелось провалиться сквозь землю или хотя бы взять свои слова обратно. Женщина насмешливо сощурилась:

— Сначала откормить тебя надо! А так — какой ты муж?! Поехали!

Когда они подошли к нарте, олени испуганно шарахнулись от Кирилла, но оказалось, что управлять ими должен именно он.

«Сколько позора за какую-то пару минут! — мысленно возмутился аспирант. Однако порыв его угас не разгоревшись — под чуть насмешливым, всё понимающим взглядом прищуренных глаз. — Да ну вас всех...»

— Не умею я, — честно признался Кирилл. И неожиданно для себя самого добавил: — Я много чего не умею. Если хочешь, можешь смеяться.

— Нет, не хочу, пожалуй, — сказала женщина, усаживаясь на сани. — Это правда, что ты убил двух менгитов?

— Случайно получилось, — вздохнул учёный. — Они первые начали.

— Ты мужчина или ребёнок? — как-то многосмысленно поинтересовалась женщина, выдёргивая роговой тормоз из снега.

— Я из других Людей... — с трудом нашёлся Кирилл. А потом разглядел (скорее представил!) изгиб её бедра под меховой рубахой и дерзко добавил: — Не нравится — не ешь!

Это была обычная «беговая» нарта, рассчитанная на одного пассажира (он же погонщик) и минимальный груз — килограммов 50-70. Кирилл знал, что на такой нарте, запряжённой парой кастрированных быков, мужчины ездят в гости, на войну и окарауливают зимой оленей. В данном случае никакого груза на санях не было — его место занял Кирилл. Они поехали — по кругу вокруг стада, больше похожему, конечно, на кривобокий эллипс, протяжённостью в несколько километров. Как ни плохо разбирался аспирант в практике зимнего выпаса, однако сообразил, что стадо потихоньку куда-то движется. С ним работают три упряжки и ещё двое пеших пастухов. Одни контролируют «голову» стада, направляя его куда нужно, остальные присматривают за тылом и флангами, не давая животным отставать и разбредаться в стороны. Его новая знакомая сейчас совершала полный объезд, словно была здесь старшей. Периодически она останавливала упряжку и, оставив Кирилла сидеть на санях с «умным видом», бежала к ближайшему пастуху и о чём-то с ним разговаривала.

А день был солнечный, слегка морозный и совершенно безветренный. Никакой стоянки-ночёвки поблизости не имелось — похоже, стадо двигалось по широкому кругу со стойбищем в центре, где пастухи и ночевали, откуда выезжали «на работу». Однако имелось некое место, где на снегу были свалены всякие вещи — шкуры, какая-то посуда, бухты ремённых верёвок, шесты и даже куски мороженого мяса. Всё это, вероятно, время от времени перевозилось поближе к пасущемуся стаду. Нетрудно было догадаться, что погода хорошей бывает тут далеко не всегда: начнётся буран, и несколько километров до стойбища окажутся непреодолимыми — нужно будет жить, точнее, выживать, около стада и делать своё дело. Возле этого «склада» Луноликая задержалась — вытянула из груды барахла скатанную оленью шкуру и «навесом» кинула её Кириллу:

— Лови, Тощий!

Рулон Кирилл машинально поймал, но, вместо того чтобы пристроить его на нарте, так и остался стоять с ним в руках: «Что это значит? Оскорбление словом и делом?! Она ставит меня в положение прислуги, шестёрки, дамского угодника? Но я же вроде бы уже заработал статус крутого мужика — или она об этом не знает?! Что делать??»

Пока женщина шла к нарте (метров пять), он так и не придумал ни ответов на собственные вопросы, ни плана действий. Ничего он не придумал... Просто, когда она приблизилась, перехватил плотный рулон и...

И шмякнул её по голове свёрнутой шкурой — прямо по неровному пробору, от которого волосы забраны в косы.

— !?! — Прямой обжигающий взгляд тёмно-карих глаз, исполненный... гнева и возмущения? Безусловно! Но с примесью понимания и, где-то даже, одобрения? Очень может быть...

— Да, — сказал Кирилл, собрав волю в кулак. — Именно так! А будешь дразниться — по попе нашлёпаю! Сама ты... тощая!!

— Я!? — плеснула от неё волна эмоциональная, биоэнергетическая, харизматическая или чёрт его знает какая — но страшной силы! — Ах ты… Поехали!

Когда упряжные рванули (как-то очень уж резко, а?), Кирилл от толчка впал в состояние этакой бесшабашности, когда всё по фигу и «на семь бед один ответ». Откинувшись спиной на низкие задние перила саней, он негромко завыл по-русски, безбожно при этом фальшивя:

— «...Ты пр-равишь в открытое мо-оре! С волною не спр-ра-авиться нам!!.»

Он «пропел» ещё несколько куплетов из разных романсов на ту же тему (целиком ни одного он не знал) и обнаружил, что нарта остановилась: куда-то его местная «красотка» всё-таки привезла.

Аспирант посмотрел снизу вверх на свою спутницу и сказал:

— «...Ах, барин, барин, скоро Святки!

И ей не быть уже моей!..»

Дальнейший текст вспоминать не пришлось: воротник его анорака ухватила твёрдая рука, и молодой учёный был бесцеремонно вывален с нарты на снег. Похоже, предстояла «разборка». С женщиной?!

— Кто тощая? Я — тощая?!!

Кирилл ответил цитатой из «Песни песней», но вряд ли дама поняла витиеватый текст Ветхого завета, озвученный по-русски. Поэтому действовала по-своему:

— А ну, отвернись!

Команда была подкреплена пинком — в область почек. Впрочем, обувь на агрессоре была мягкой, а удар — не сильным, можно сказать символическим. Кирилл принял игру: крякнул, застонал и отвернулся. За неимением более интересных объектов, пришлось обозревать окрестности. Это были верховья какого-то мелкого ручья. Ближайшие холмы располагались таким образом, что низкое вечернее солнце светило в самый широкий просвет между ними, создавая в этом замкнутом пространстве эффект «световой ловушки»: отражение света (и тепла!) со всех сторон. Поскольку ветер отсутствовал, Кирилл подумал, что здесь даже не тепло, а жарко. И не помешали бы солнцезащитные очки...

— Эй, ты! Можешь повернуться! И повторить... что сказал!

Он с трудом узнал голос. Нет, узнал, конечно, но... Но его интонации и оттенки не описать и не понять человеку XXI века: всякие там эмансипации и феминизации лишили современную женщину возможности говорить ТАК.

Кирилл обернулся.

На снегу была расстелена оленья шкура. Точнее, две шкуры, сшитые вместе в почти квадратное полотно. Мехом наружу. На них стояла девушка.

Голая.

В том смысле, что одежды и обуви на ней не было — никакой.

Голых женщин Кирилл видел не раз: и виртуальных на экране компа, и натуральных на собственном диване — он был человеком XXI века.

Вот ЭТА не имела никакого отношения к топ-, эро-, секс- или порно-моделям. Рост — 160 или чуть меньше. Плечи хорошо развиты, грудь массивная и высокая. Таз, пожалуй, слишком широкий — в наше время такие не в моде и женщины с ними борются всеми силами. А ноги... Не хватает эпитетов: назвать бы их толстыми, но контуры бёдер определяют не жировые отложения (хотя и они имеются), а в основном мускулы. У неё умопомрачительная талия — осиная, можно сказать. А можно и не говорить — обмеры это, наверное, не подтвердили бы.

Кирилл был учёным-естественником. И кое-что в инстинктах с рефлексами понимал. Даже про подсознание кое-что читал. И про железы внутренней секреции, чья деятельность якобы всё детерминирует. Всё-то он знал, но...

Но он стоял, смотрел, и не мог оторваться от этого зрелища.

— Это я-то тощая?! А ну, раздевайся!

Нет, двигаться, шевелить конечностями Кирилл был решительно не в состоянии. Его хватило лишь на то, чтобы сделать пару шагов к краю расстеленной шкуры. Где он и застыл с идиотским, надо полагать, выражением лица.

Переступая босыми ногами по оленьему меху, Луноликая подошла к нему и...

И через полминуты (или меньше?) он оказался точно таким же голым — посреди нетоптаного снега и ослепительного света. Было тепло — загорать можно. Как туземная женщина умудрилась справиться с многочисленными «молниями» и «липучками» на одежде нового знакомого, науке осталось неизвестным. Но она справилась — безошибочно и быстро.

— Пошутил я! — пролепетал аспирант. — Ты вполне толстая... А кое-где — даже очень!

В какой-то прострации Кирилл вяло соображал, что лобок у неё оволошен довольно сильно — современные ему девушки стараются избавиться от излишков растительности, а таучинские наоборот — считают это достоинством, забавой для «мужниных рук». А ещё, мучительно краснея, аспирант осознал, что некая (очень важная!) часть его тела вышла из повиновения и, налившись дурной силой, смотрит в небо...

— Ух, ты-ы-ы! — восхитилась Луноликая. — Давно с женщиной не был, да?

— Да нет, был... — выдавил из себя Кирилл. И вдруг вспомнил, что решил «молотить» под крутого первобытного воина-тундровика. Он вспомнил это и сказал довольно решительно: — У меня много женщин, но... Но я хочу тебя!

— Так чего же ты ждёшь? — недоумённо пожала плечами Луноликая и опустилась на олений мех. — Ждёшь чего?!

— Олени твоей упряжки мчатся к финишу (к стоянке, к месту отдыха), — сказала женщина, не открывая глаз. — Зачем ты придерживаешь их?

— Ну-у... — задыхаясь пробормотал Кирилл, — хочу доставить тебе удовольствие... Чтобы ты тоже... К финишу...

— Не старайся, глупенький... — прошептала она и слизнула капельку пота с верхней губы. — Не старайся, воин, а делай как хочешь... О-о-х... Стреляй!.. Я хочу, чтобы ты... в меня... А потом мы поедем снова — твоя упряжка полна сил!

И Кирилл выстрелил...

Вот только бессильного отдыха после этого не настало. Он и отдышаться-то толком не успел, как почувствовал, что хочет (и может!) снова. Женщина этому не удивилась — ничуть. Впрочем, возможно, она-то его и спровоцировала, хотя ничего особенного вроде бы и не делала...

— Ждёшь чего? — спросила она. — Терпишь зачем? Хочешь, я устроюсь сверху? Или лучше давай вот так...

Аспирант считал себя сексуально нормальным. Некоторые его «девушки» говорили, правда, что он просто «супер», что способен доставить партнёрше «неземное» наслаждение. Версия была, конечно, соблазнительная, но привитая в детстве «беспощадность к себе» сказалась и в период «юношеской гиперсексуальности». Попросту говоря, поимев первый опыт сексуальных сношений, Кирилл отправился не куда-нибудь, а в Публичку, благо к тому времени и читательский билет имел, и с каталогами обращаться научился. Килограмм-другой скучных текстов (включая довоенный учебник для фельдшерских курсов) всё расставил на свои места — никакой он не «супер», а просто нормальный парень (молодой мужчина), и скоро это всё пройдёт — хотеть (и мочь!) он будет два-три раза в неделю, и то не в каждую. Это если не начнёт пить или «колоться»...

То, что он вытворял с ней (или она с ним?!) на этой пушистой шкуре, явно выходило за рамки физиологической нормы. Вокруг была тундра и мороз градусов десять, но отражённые от склонов лучи солнца лупили со всех сторон...

Кирилл, наверное, задремал в очередную паузу, разнежившись в лучах этой естественной световой печки. Он был (в кои-то веки?!) без одежды «на улице», и при этом ему не было холодно — скорее наоборот...

— Хватит спать, Кирь! Поехали!

— Но я... Я, кажется, больше не могу...

— Вот дурачок! Вставай, одевайся!

И Кирилл встал, протёр глаза и начал двигаться.

Они одевались вместе — глядя друг на друга. Она не пыталась ничего скрывать, а он просто не мог. Облегчённый комплект меховой зимней одежды для жительницы тундры... Трусиков или их замены в нём не предусмотрено... Это всё не стирается, а выбрасывается, когда станет слишком грязным — то есть поздней весной, а на следующую зиму нужен новый комплект...

— Слушай, ты из меня весь боезапас вынула! — признался бывший аспирант. — Как это у тебя получается?!

— Не твоё дело! — буркнула Луноликая. Она обвязала скатанную шкуру сыромятным ремешком и понесла её к нарте.

Кирилл смотрел на неё и видел перед собой пожилую женщину, похожую на злобную училку по русскому в восьмом классе, на тётку в паспортном столе, на продавщицу в соседнем киоске, на главбуха родного института...

«И вот её-то я ?! — ужаснулся Кирилл. — Да ещё и столько раз подряд?! Бред какой-то! Может, она колдунья и морок навела? Хотя... Хотя... Вот если ухватить её за подол рубахи и потянуть вверх... А штаны — наоборот... Под ними же ничего нет...»

Самое смешное, что она, похоже, прочитала его мысли. Полуобернулась, моргнула длинными ресницами и...

И сурово сказала:

— Ты это прекрати — хватит! Вот ведь неуёмный — я (сама Я) чуть не устала! Поехали!

«Куда? Зачем?! — хотел спросить перспективный учёный, но промолчал. — Пускай оно всё идёт как идёт... Ч-чёрт, но я снова её хочу!»

Он вновь был пассажиром или грузом на беговой нарте. Упряжные быки, недовольные тем, что их оторвали от любимого занятия (выкапывать ягель из-под снега), тянули вяло и как-то несинхронно. Каюр, впрочем, их и не понукал — Луноликая показывала новому знакомому стадо, знакомила его с ним или, может быть, она так кокетничала. Впрочем, это её кокетство больше напоминало урок или лекцию — нужно усвоить, а то хуже будет.

— Вон та — пятнистая — наша, — показывала она на беременную олениху. — Больших телят рожает! А эта...

— Какая?

— Ну, вон та — с пятном на боку — каждый год двойню приносит! И не бросает, обоих выкармливает! А этот — её прошлогодний сынок. Здоровый вырос, но робкий — как ни выроет в снегу ямку, так его сразу самки сгоняют. Он уходит и новую роет. Хечукан кастрировать его хочет — говорит, хорошо в упряжке ходить будет, а я не хочу — пусть производителем (нормальным самцом) станет...

«Что ж, — думал Кирилл, — науке такая особенность известна: люди бесписьменных народов умеют держать в памяти массу информации. Это, кстати, касается не только скотоводов, которые помнят «в лицо» сотни своих животных, но и их «цивилизованных» оппонентов. К примеру, многие сибирские воеводы были неграмотны, всё своё делопроизводство держали «в уме» — и справлялись!»

Мысль о «воеводах», точнее о представителях государственной власти, оказалась для Крилла неожиданно болезненной. Он перестал прикидывать, каким способом и в какой позе в следующий раз будет «общаться» со своей спутницей. Как-то вдруг вспомнилось, что он — убийца, что на нём кровь «государевых» (или каких?!) людей...

— Ты их всех помнишь и различаешь? — почти машинально поинтересовался Кирилл.

— Конечно! А как же иначе? Олени — это жизнь!

— Ну уж... У аркана два конца: на одном олень, на другом человек, — вспомнил местную «дразнилку» аспирант. — Кто кого поймал?

— Пфэ! — отреагировала туземка. — Ничего вы, береговые, в этом не понимаете! У весла два конца: одним ты лодку вперёд толкаешь, а другой «толкает» тебя!

— Сама-то давно ли с берега?!

— Давно, не давно, а теперь я оленная!

— Ну, раз так, — вздохнул Кирилл, — тогда дай порулить. Я ж не умею, учиться надо!

— Во-во, — с лёгким презрением хмыкнула спутница, — я и говорю: береговой! Ничего-то вы не умеете! Разве что...

Она употребила вполне конкретный термин — у скотоводов, живущих в «симбиозе» с животными, христианское жеманство отсутствует напрочь. Тем не менее нарту она остановила и поднялась со своего места:

— Садись!

Они поменялись местами. Кирилл взял в руки длинный хлыст, похожий на удочку с примотанной на конце костяшкой.

— Паг-паги! — негромко скомандовал он и выдернул ногой тормоз.

Дальнейшие его впечатления описать трудно. Сравнить тоже не с чем. Ну, разве с ощущениями водителя автомобиля, который на ходу вдруг перепутал все педали, ручник не работает, а руль отвалился...

Снег вокруг был неглубокий и плотный — двигаться можно в любом направлении. Они и двигались... Сзади раздались странные звуки, похожие на всхлипывания. А потом — просто смех. Временами переходящий в хохот...

Женщина, впрочем, не только потешалась — она работала изо всех сил, не давая нарте перевернуться. Кирилл и рад был бы завершить всё это простым «оверкилем», но ничего не получалось, а упряжные быки словно обезумели.

Всё кончилось на широкой пологой вершине довольно высокой сопки. Снега здесь не было — голая щебёнка, поросшая кое-где ягелем. Трение полозьев о грунт сразу многократно усилилось, а олени и так уже сильно устали — наверное, тянули из последних сил. В общем, животные остановились и стали приходить в себя, тяжело поводя боками.

— Ну, что, что ты смеёшься, женщина?! — с обидой в голосе вопросил новоявленный каюр.

— Боятся они тебя, — всхлипнула Луноликая, кое-как успокаиваясь и отирая лицо рукавом меховой рубахи. — Ты же весь собаками пропах!

— Правда, что ли?! — смутился учёный. — А я и не чую...

Из неловкого положения надо было как-то выкручиваться, и Кирилл сделал вид, будто его ужасно интересует окрестный пейзаж. Повод для смены темы разговора он углядел довольно быстро.

— Кто это там? — спросил учёный. — Разве у вас два стада?

— Нет, — ответила женщина, рассматривая далёкий объект. — Это не наши олени. И это не стадо.

— Да? А что же?

— Ну, не знаю... — пожала плечами Луноликая. — Караван, кочевье... Отдыхать остановились. Завтра дальше пойдут — видишь, шатры не ставят, только пологи.

— Вижу... — соврал Кирилл.

Что-то внутри у него ёкнуло, опустилось и перевернулось. Почти как в детстве, когда, не удержавшись, съел лишнюю конфету из коробки, а потом убеждал себя, что он этого не делал. Он почти поверил себе, но бабушка заметила недостачу, и всё встало на свои места. Так и тут: как ни хотелось верить в обратное, но чужая стоянка вдали напомнила — всё это было с ним. Бой в перевальной долине не прочитан в книжке: это он сам — хороший мальчик Кирюша — в упор стрелял картечью в живых людей! И вот она — расплата... А он-то подумал было, что сможет продержаться в этом обледенелом, промороженном мире целых три года! Смешно...

Он ничего не сказал вслух. Просто стоял и смотрел. Низкорослая, толстозадая, отроду не мывшаяся первобытная женщина подошла к нему, коснулась плечом, а потом охватила рукой за талию.

— Тебе страшно, воин? Почему? Это жить трудно, а умирать легко. Давай вместе!

И Кирилл понял (ощутил, почувствовал, воспринял, осознал...), что умереть действительно легко — особенно с ней. Но, чёрт побери, он хочет ЖИТЬ! Он хочет жить: есть, пить, дышать и... любить вот эту женщину!

— Это — не караван и не кочевье, — сказал учёный осипшим вдруг голосом. — Была в нашем каменном стойбище поговорка из жизни животных: «Песец подкрался незаметно... хоть виден был издалека». Очень подходит к данному случаю...

— Ты говоришь чушь, Кир-илл. Скрываешь словами правду — мужчины любят так делать. Не умирай раньше меня, ладно?

— Что, понравился? — как-то отстранённо поинтересовался Кирилл и лишь затем сообразил, что, наверное, хамит, что такого обращения она не заслужила. Он обнял женщину за плечи: — Извини, я о другом думаю.

— О чём ты думаешь, мальчик из каменного стойбища? О чём??

Кирилл ещё не полностью вжился в местный язык и способ мышления, он машинально пытался переводить всё на русский. А оно не переводилось. Он скорее почувствовал, чем понял, что сказала она что-то такое... Или сказала ТАК... В общем, он больше не одинок в этом мире.

Учёный глубоко вдохнул и выдохнул воздух:

— Едем в стойбище, женщина! Надо предупредить людей. Это — враги!

Глава 4 СМЕРТНИК

Хозяин «переднего» шатра, Чаяк и ещё несколько «сильных» мужчин стойбища занимались своим обычным делом: сидели в пологе, что-то ели и пили чуть желтоватый кипяток (сколько же можно вываривать заварку?!). При этом они в 115-й раз слушали рассказ гостя о его приключениях. Кирилл без церемоний решительно сунул голову под шкуру:

— Полундра, таучины! В тундре враги!

— Пол-унда? — заинтересовались воины. — И много её?

— Всем хватит! Короче: большой караван остановился ночевать на Вихлястом ручье!

— О-о, — хором сказали присутствующие и заметно оживились. — Наверное, это пришли мавчувены! Они хотят развеять нашу скуку! Будем с ними сражаться!

— Идиоты! — буркнул Кирилл по-русски и продолжил на местном: — В стойбище две руки воинов, а их там целая толпа! Там наверняка много русских!

Вас же просто перебьют! Подумайте о своих женщинах и детях!

— Мы всегда думаем о них, — солидно заверил один из мужчин. — И знаем, что в смерти они не покинут нас!

Ругаться матом Кирилл умел, но избегал — даже в мужской компании. А вот сейчас ему захотелось вывалить наружу всю словесную гадость, которую хранит память, а потом набить кому-нибудь морду — за бестолковость. Однако порыв свой он пригасил — мог бы и сам догадаться, что реакция будет именно такой.

«Подобная ситуация десятки раз зафиксирована (а сколько раз НЕ зафиксирована?!) в „отписках“ и „скасках“ служилых. Оказавшись в зоне военных действий, небоеспособное туземное население не пыталось укрыться „в лесах“, которых поблизости обычно и не было. Оно сидело в своих „острожках“ или стойбищах и ждало результатов боестолкновения. Если защитники терпели поражение, то женщины преспокойно (или как?!) закалывали своих детей, а потом себя. Так же поступали и уцелевшие воины. Русские, похоже, поощряли такую практику — оставшихся в живых „немирных иноземцев” они заставляли люто завидовать мёртвым».

— Выслушайте меня и поступайте как знаете, — спокойно и властно (откуда что взялось?!) сказал Кирилл. — Спрячьте оружие. Пусть часть мужчин отгонит стадо подальше от стойбища. Но не всё — лишь лучшую половину. Никто ведь не поверит, что у вас совсем нет оленей, правда? Чаяк должен уехать со своим грузом — прямо сейчас. Если враги спросят вас о нём, вы скажете, что прогнали его, потому что он разбойник!

— Что-о?! — дружно вскинулись присутствующие. — Что ты сказал?!

— Я посоветовал вам обмануть врагов! — твёрдо ответил Кирилл. — Разве в этом есть бесчестье?

— Зачем их обманывать? Лучше убить честно!

В общем, препирались они долго — до тех пор, пока Кирилл не понял, что все его доводы — «глас вопиющего в пустыне». Ну, не желают эти люди никого бояться! В конце концов учёный сдался, махнул на всё рукой и отправился к себе в шатёр.

Совместное (пока ещё) имущество хранилось в «холодной» части жилища. Кирилл раскопал в груде вещей две ручные пушки, которые человеку XXI века трудно даже назвать «ружьями». Потом откинул входной клапан, чтоб было светлее, и принялся их рассматривать. Ему мучительно хотелось хоть как-то сориентироваться: где он — в прошлом или в какой-то параллельной реальности? Огнедышащие драконы по небу вроде бы не летают... Вся атрибутика смахивает на далёкое (впрочем, не очень!) прошлое собственной огромной страны. Пусть будет хоть так — лишь бы зацепиться за что-нибудь, обрести точку отсчёта, верх и низ... А стрелковое оружие могло бы служить путеводной нитью! Могло бы, но...

«В русском государстве такими штуками пользовались долго. К тому времени, когда Европа отказалась от них почти полностью, в наших войсках они только-только вытеснили наконец фитильную пищаль. Пётр Первый, как и все великие преобразователи, озаботился перевооружением армии. Примитивная кремнёвка уступила место прогрессивным нарезным и гладкоствольным ружьям с батарейным замком. С тех пор как И. В. Сталин возлюбил Петра Алексеевича, советские историки перестали называть этот замок „немецким” или „нюренбергским“, как бы намекая, что он являлся отечественным изобретением. На самом деле для Европы этот замок был в то время почти архаикой и уже выходил из употребления. У нас же он продержался до второй половины XIX века. Собственно говоря, принцип тот же, только огниво в таком замке соединено с крышкой полки, которая сама поднимается в момент выстрела. В данном случае мы имеем дело с агрегатами „добатарейной“ эпохи. Так что же — это рубеж XVII—XVIII веков?!

А вот фигушки! В Сибири, особенно восточной и северо-восточной, всё происходило с задержкой на добрую сотню лет. Казаки и промышленники за милую душу пользовались старинным оружием (другого не было) и доспехами, которые в европейской части страны давно вышли из употребления. Доспехи с убитых служилых Чаяк, конечно, снял — вон они лежат. Всё это железо позволяет условно датировать эпоху интервалом от середины XVII до середины XIX веков. Почему не позже? Потому что я пока не столкнулся ни с одним предметом американского производства».

В шатре появился Чаяк. Он начал стаскивать через голову меховую рубаху, явно собираясь залезть в полог и вздремнуть.

— Скажи мне, друг, — обратился к нему Кирилл, — почему так происходит? По дороге сюда мы чуть не уморили собак, чтобы уйти от погони. Теперь мы хорошо едим, спим, говорим с друзьями и не грузим нарты. Разве мы в безопасности? Разве в безопасности люди, которые нас приняли?

— Конечно! — засмеялся Чаяк. — Это земля кочевий таучинов. Мавчувены и менгиты никогда раньше не приходили в неё.

— А почему?

— Мавчувены боятся нас. Их много, но они трусливы. А менгиты... Не знаю.

— А я, кажется, знаю, — вздохнул учёный. — Конечно, я здесь гость и многого не понимаю, но...

— Что такое? — забеспокоился таучин. — Поделись своим знанием с другом!

— Это не знание, а догадки, предположения. Скажи, таучины часто убивают русских? Часто захватывают «огненный гром?»

— Такого не было много лет! — гордо выпятил грудь воин. — Когда-то таучины кочевали возле большой реки. Они часто сражались с менгитами. Потом те, кто остался в живых, ушли далеко в тундру — много лет назад.

— Так вот, Чаяк, я думаю, что русские не совались сюда, потому что им нечего было тут делать — у вас нет пушнины для ясака. А теперь... Теперь у них не оказалось выбора!

— Не понимаю!

— Попробую объяснить. Кто такой раб, ты знаешь, — это человек, который должен делать то, что хочет его хозяин. Грубо говоря, все русские являются рабами своего царя.

— Все?! Жалкий народ... Но этот царь живёт далеко!

— Не важно! Он умеет повелевать на расстоянии. Менгиты пришли сюда для того, чтобы добывать для него красивые шкурки зверей — добывать сами или забирать их у мавчувенов и таучинов. Для этого царь даёт им «огненный гром» и немного еды.

— Даже самые мудрые старики не могут понять, зачем русскому царю столько бесполезных шкурок. Он что, украшает ими свою одежду, как женщина?

— Главным образом он выменивает на них у других царей нужные ему вещи.

— А другим-то они зачем?! — продолжал недоумевать Чаяк.

— Ох-хо-хо-о... Когда-нибудь я расскажу тебе об этом, — уклонился Кирилл от сложной темы. — А сейчас о другом. Ты забрал у русских два «огненных грома» и считаешь, что поступил правильно, да?

— Конечно! Я... то есть мы честно победили их!

— Как же тебе объяснить... Понимаешь, эти ружья не принадлежат тем, кто с нами сражался. Они принадлежат русскому царю. На них стоит его клеймо — вот смотри!

— О, да — двухголовая птица...

— Если пастухи пасут чужое стадо и теряют самых лучших оленей, как поступает хозяин?

— Заставляет искать их, конечно... Или отдавать своих... То, что ты говоришь, звучит разумно. Но мне это не нравится! А как... Как ты оказался близ Вихлястого ручья?

— Мы с Луноликой на оленях катались, — проговорил Кирилл и сразу же вспомнил, что глагол «кататься» (с женщиной!) в таучинском языке имеет несколько значений. И русское «развлекаться быстрой ездой» среди них совсем не основное.

— С Луноликой?!

— Ага, — подтвердил учёный и почувствовал, что краснеет.

— И она тебе... А ты её?!. — Похоже, факт соития нового «друга» с этой женщиной взволновал таучина значительно сильнее, чем наличие рядом со стойбищем многочисленных врагов.

Кирилл решил, что терять уже нечего, и заявил твёрдо:

— Да! Она будет моей женой «по дружбе»!

— Однако... — почесал выбритый затылок Чаяк. — Ты сделал не лучший выбор. В год плохой охоты я привёз её сюда из нашего посёлка. Но никто, кроме Шамгына, не захотел иметь такую жену — она очень своевольна и груба, у неё слишком острый язык. Да и Шамгыну пришлось дать много подарков. Кроме того, она то ли бесплодна, то ли отказывает мужу в ласке — кончается четвёртая зима замужества, а живот её так и остался плоским.

— Что ж ты раньше не сказал?! — с некоторым облегчением изобразил обиду Кирилл. — Я уже согласился...

— Разве ты спрашивал меня? — вскинул бровь Чаяк. — Впрочем, она легка на бегу и умеет вкусно готовить... Когда захочет, конечно.

Он явно темнил, что-то недоговаривал. Однако раскручивать своего «друга» Кирилл не стал: собеседник явно хотел спать и поддерживал разговор из последних сил, дабы не «потерять лицо».

«На самом деле ему всё сейчас пофигу, — подумал Кирилл. — В том числе и то, что через несколько часов его убьют. Что ж, в моём мире все, кто имел дело с таучинами XVIII—XIX веков, в один голос отмечали, что они «на смерть лёгкие». Ну, не боятся они её! Для какого-нибудь горожанина утопить котят, которых родила любимая кошка, целая проблема. А люди, живущие за счёт животных, видят смерть, имеют с ней дело чуть ли не ежедневно. Своя ли, чужая — дело житейское. Вихлястый ручей далеко — сражаться и умирать нужно не сейчас, так чего ж переживать?!»

— Мне кажется, — вежливо проговорил Кирилл, — что тебе нужно полежать в пологе и всё обдумать, правда?

— Угу, — кивнул купец и разбойник, явно засыпая «на ходу». — В тундре много сильных воинов, и все (ну почти все!) они мои друзья... Можно собрать их, перебить ясачных мавчувенов, сжечь деревянное стойбище, а самих менгитов переправить к предкам — как в старину. Но боюсь, что в этом году мы не успеем — скоро наступит время отёла, и никто не захочет воевать...

— Шёл бы ты спать, Чаяк, — пробормотал учёный. — Когда нас начнут резать, я тебя разбужу...

«Эх, ма! — вздохнул Кирилл, когда „друг“ удалился. — В нескольких десятках километров от стойбища на снегу темнеет пятно — олени и люди. Луноликая доходчиво объяснила, что вся тундра знает, кто где когда кочует, и на чужую территорию не заходит, если только в гости. Возможность набега соседей женщина отмела сразу — таучины никогда не воюют друг с другом, хотя ссорятся часто. Мавчувены же и собственные стойбища защитить не могут, где уж им нападать на чужие. А вот русские...

Была у меня надежда (правда, слабенькая!), что острожное начальство, в связи с инцидентом, лишь затеет переписку с канцелярией Икутского воеводы, требуя увеличения штата служилых, регулярных поставок огненного зелья, выплаты задержанного жалования и инструкций по дальнейшим действиям. Такое в истории родного мира, конечно, случалось, но... Но чаще острожные „царьки”, отделённые тысячами километров от вышестоящего начальства, писали ему слёзные челобитные с жалобами на „скудость”, а сами же, не рассчитывая всерьёз на помощь, действовали самовластно и жестоко. Благодаря „стукачеству“, издревле распространённому среди служилых, некоторые их деяния стали известны потомкам. Вообще-то, царское правительство требовало „иноземцев" без нужды не обижать, дабы не сокращать налоговую базу. Но я почему-то не натыкался на документы, свидетельствующие о том, что кто-то был наказан за нарушение соответствующих указов. В общем, как ни крути, а получается, что это — каратели...»

Данный факт Кирилл осознал, ужаснулся и понял, что... Что вот-вот заснёт — прямо здесь и сейчас. Что, пока не поздно, нужно лезть в полог и чуть-чуть вздремнуть, ведь умирать не сейчас... Так он и сделал.

Конечно же, спать по-настоящему Кирилл не собирался — так, слегка покемарить, чтоб в мозгах прояснилось. Тем не менее в пологе он отключился мгновенно, даже не успев устроиться поудобней. Последнее сослужило ему хорошую службу — какой-то предмет так больно давил в рёбра, что вскоре пришлось проснуться. Учёный сразу же всё вспомнил и, почти в панике, начал выбираться наружу. Там он вздохнул облегчённо: «Если и проспал, то не сильно — кажется, ещё утро. Но что, чёрт побери, тут происходит?! А похоже, что ничего... Никто не строит укреплений, не проводит мобилизацию, не организует эвакуацию. Может, я вообще как-то не так понимают ситуацию?!»

Принять душ и выпить чашечку кофе не было никакой возможности. Даже умыться было нельзя — вся вода в округе находилась в замёрзшем состоянии. Спасибо бабушке — приучила не переживать из-за мелких неприятностей: Кирилл справил нужду, обтёрся снегом, имитировал чистку зубов, причёсывание волос, и утренний туалет был закончен. Потом он вспомнил (тактильно и визуально) живот и бёдра Луноликой, вспомнил, что она где-то тут — в одном из соседних шатров. Что он...

Что он может просто пойти, найти её и... И никто из местных возражать или мешать не будет! Ему пригрезился её запах — тот самый, который интимный, который действует на мужское подсознание, минуя сознание...

А потом он вспомнил вчерашний вид с сопки. Вспомнил, что он учёный, что только бумажных первоисточников по любимой теме он освоил не один килограмм: «Здешняя ситуация безобразно похожа... Что даёт возможность экстраполировать события, делать прогнозы. И прогнозы эти однозначны: вырежут! Вырежут — всех!! И детей, и женщин!! Хоть русские, хоть мавчувены — эта публика никаких конвенций о пленных не подписывала!»

Кирилл встряхнулся как собака, побывавшая в воде. И пошёл искать «главных» людей стойбища. Далеко идти ему не пришлось, поскольку все они оказались рядом — в соседнем жилище. Повода вызвать Чаяка наружу — для разговора с глазу на глаз — на ходу придумать не удалось, так что пришлось говорить при всех:

— Друг, приготовь мне упряжку с пустой нартой. Мои вещи возьми себе, а мне отдай весь «огненный гром» и припасы к нему. Он всё равно не приносит тебе удачи.

— Что ты задумал? — удивлённо вскинул голову воин.

— Поеду навстречу врагам, — раскрыл свой план Кирилл. — Буду говорить с ними «огненным громом». Может быть, они станут преследовать меня и не пойдут на стойбище.

— Кир-илл решил за что-то обидеть нас! — печально сказал хозяин. — Ему не понравилась наша еда и питьё? В чём мы провинились перед гостем и другом? Почему он не хочет умереть в бою вместе с нами?

— Мне всё понравилось! — раздражённо сказал аспирант. — Я просто хочу, чтобы вы остались в «нижней» тундре, а не кочевали в «верхнюю»!

— Но почему?!

— Потому... — растерялся было Кирилл, но вспомнил одну простую ритуальную фразу. Её таучины произносят, когда просят друзей или родственников о смерти: — ЭТО МОЯ ВОЛЯ!

Сработало — на гостя теперь смотрели с почтительным изумлением. Всем стало ясно, что он решил просто самоубиться, но очень оригинальным (геройским!) способом.

— Чаяк, ты понял, что я сказал?

— Понял, — завистливо пробормотал воин. — Давай вместе, друг, — ТАК я тоже хочу!

Собак запрягли, на нарту выложили обе «фузеи» и всё, что, по мнению хозяина, имело к ним отношение. Пока самозваный камикадзе прикидывал, как закрепить оружие, чтобы не болталось во время езды, в его личную вселенную опять вторглась Луноликая.

Момент появления женщины он, конечно, пропустил. А потом было уже поздно: она была рядом — волокла по снегу два тяжёлых мешка. И одета была не по-домашнему — чумазая, не очень молодая (лет двадцать?) туземка. Но вот она подняла лицо, посмотрела на Кирилла, улыбнулась...

И весь понт, вся волевая накрутка, обретённые сегодняшним утром, осыпались с него «как с белых яблонь дым». Это было совершенно необъяснимо — с научной точки зрения. Но — было!

Не спрашивая разрешения, женщина принялась грузить и увязывать на нарте мешки, а также пристраивать длинную палку, конец которой был обмотан куском шкуры.

— Это такси как бы занято, — довольно робко пробормотал Кирилл. — А Боливару не снести двоих.

— Выдержат! — авторитетно заверила женщина, посмотрев на собак. — Они у нас отъелись.

— Домой иди! — попытался протестовать учёный. — К мужу!

— А я где? — усмехнулась Луноликая. Она встала ногами на правый полоз возле среднего копыла, ухватилась за край грузовой площадки нарты и потянула его кверху. Ремённая вязка заскрипела и начала растягиваться.

— Э, ты чего?! Сломаешь же!

— Не хочешь? — вскинула тёмные брови красотка. — Тогда садись.

«Бешеная баба! — мысленно ругнулся Кирилл. — Она что, и с собаками управляться умеет?! Вот ведь на мою голову...»

Он посмотрел на окружающих и понял, что поддержки от них не получит: помочь мужу уйти в «верхнюю» тундру — священный долг и почётная обязанность каждой таучинской женщины.

В полутора-двух километрах от чужой (вражеской?) стоянки упряжка свернула с наезженной колеи и заехала в относительно узкий распадок. Женщина остановила собак среди занесённых снегом каменных глыб.

— Давай я буду называть тебя «Лу», а то «Луноликая» — уж больно длинно, — предложил Кирилл, слезая с нарты.

— Длинно?! Ладно, а ты тогда навсегда будешь «Кирь»! — парировала красотка. — Зачем ты велел сюда ехать?

— Чтоб нас было не видно с дороги. Сейчас я буду готовить «огненный гром», а ты отдыхай.

— Вот ещё! От чего отдыхать-то?

— Ну, тогда... Тогда полезай наверх и посмотри, что делают чужие люди. Может, это и правда кочевье каких-нибудь таучинов?

— Какой же ты глупый, мальчик! Когда настоящие люди меняют пастбища, они идут за стадом, а не впереди него. И потом: все знают, что в конце зимы здесь пасём мы — зачем же сюда приходить?

— Убедила! — мрачно хмыкнул Кирилл. — А теперь объясни мне, женщина этого мира, почему у тебя такой странный характер?

— Наверное, потому, что во мне есть кровь менгитов, — пожала плечами Луноликая.

— Но откуда?! — опешил учёный.

— Когда-то в нашем посёлке у моря жил один русский. Говорят, у него было совсем светлое лицо и белые волосы. Его деревянная байдара разбилась, но он вылез из моря. Его не убили, потому что он понравился одной из женщин нашей семьи. Это было очень давно.

— «Очень давно» — это когда?

— Ну-у... Ещё когда не родился отец моего отца, наверное. А почему ты хочешь покинуть «нижнюю» тундру?

— Не хочу я её покидать! — признался Кирилл. — Но выхода другого нет — надо попытаться спасти ваших людей. Если желаешь, чтобы я остался здесь, делай, что говорят, и не спорь! Иди, посмотри на врагов и расскажи мне.

— Ладно, иду. А ты и правда хочешь остаться? Тогда надень вот это!

Она подошла к нарте, развязала ремешок на горловине мешка и вывалила на снег что-то невнятное и тяжёлое.

«Ни фига себе! Вот это артефакт! — оторопело подумал Кирилл, когда понял, с чем имеет дело. — Да его одного хватит на кандидатскую диссертацию! А то и на докторскую! Это ж прямо „Слово о полку Игореве“, только из другого материала!»

Артефакт безусловно представлял собой защитное вооружение — некое подобие широкой длинной рубахи с рукавами примерно по локоть. Потрясала, однако, не форма, а манера исполнения. С первого взгляда да при плохом свете создавалось феерическое впечатление. Доспех был составлен (сшит, скреплён, связан) из всего на свете. В образовании покрова участвовали:

1. Обычные костяные пластины из оленьих рёбер.

2. Необычные костяные пластины — из моржовых или мамонтовых бивней.

3. Китовый ус.

4. Деревянные плашки.

5. Куски чьей-то толстой жёсткой кожи.

6. Медные (!) пластины, вырезанные, наверное, из старых котлов.

В нужных (и не очень?) местах были вмонтированы небольшие куски (обрывки?) железных кольчуг. Причём разных. Какие-то явно русского производства, а вот остальные... «Китай? Япония? Корея?— хлопал глазами учёный. — Ч-чёрт побери, это же целый клад! Судя по степени износа, данная рубаха пережила не одно поколение хозяев. В ней тренировались и воевали, её ремонтировали, заменяя фрагменты, наверное, добрую сотню лет! При всём при том, это защита не для богатого человека, а скорее середнячка, который ещё не в состоянии обзавестись настоящим доспехом, но уже может позволить себе не воевать „голым“. И я должен ЭТО надеть?! В ЭТОМ двигаться и что-то делать?! Да ведь ЭТО нужно обложить ватой, обмотать плёнкой, погрузить в большой индивидуальный ящик и везти в институт, обмирая от счастья!»

Впрочем, морок довольно быстро рассеялся, оставив после себя тоску по настоящей жизни. Да и просто по жизни... Доспех Кирилл на себя надел — прямо поверх куртки. Он оказался, пожалуй, широковат и немного коротковат, но движений, в целом, не стеснял. На голову учёный водрузил некое подобие кожаного чепчика, усиленного костяными бляхами внахлёст.

Центральным моментом в Кирилловых планах было нанесение по врагу огневого удара его же оружием. А для этого требовалось это самое оружие, как минимум, зарядить. «Что бы ни говорили специалисты, а у кремнёвки, заряжающейся с дула, есть серьёзные преимущества перед предшествующими и последующими моделями. Может, в обжитой и богатой Европе они были и не очень важны, но для всяких там конквистадоров и охотников имели первейшее значение. С одной стороны — с древней — не надо возиться с фитилём, как у пищали или мушкета, ведь при отсутствии спичек это чрезвычайно хлопотно. С другой стороны — современной — не надо добывать или снаряжать самому патроны. Допустим, гильза может быть и многоразовой, но капсюли-то нужно покупать! Для кремнёвки же требуется лишь порох и свинец. Самому отлить и откатать пули не трудно, особенно при отсутствии в стволе нарезов. Вопрос на засыпку (в прямом смысле!): сколько нужно засыпать пороха? Мало — пуля застрянет, много — разорвёт, наверное, к чёртовой матери. Ага: вот этот деревянный пенальчик чуть толще пальца, скорее всего, является „зарядцем“ — то есть мерой для выстрела. А если нет?

Где-то читал, что добротно сделанное серийное кремнёвое ружьё в руках хорошего хозяина давало осечку в среднем на каждом десятом выстреле. Вот эти два экземпляра с виду добротными не назовёшь. Кроме того, их, похоже, эксплуатируют давно и небрежно. Ну, а „хозяин" из меня... Значит?.. Ладно, не будем об этом. Лучше вспомнить, какие имеются „табельные" недостатки у данного оружия. Прежде всего, конечно, низкая скорострельность. Впрочем, у нарезных она была ещё ниже — пулю приходилось буквально заколачивать в ствол шомполом. Зато у гладкоствольных точность и дальность боя оставляли желать много лучшего. Однако, если не изменяет память, убойное расстояние всё равно было в два-три раза больше, чем у моей одностволки, заряженной картечью...»

Так или иначе, но трофейные ружья Кирилл зарядил и даже насыпал порох на полки, хотя и не был уверен, что это можно делать заранее. К тому времени со склона спустилась его очаровательная спутница.

— Ну, докладывай обстановку! — робко повелел суровый воин.

— Что делать?!

— Что-что... Расскажи, чего видела.

— Они спят в двух пологах, — пожала плечами женщина.

— Кто — они?

— Менгиты, конечно!

— А почему ты решила, что это именно русские?

— Вот глупенький! Зачем мавчувенам-то в пологе спать?! Тепло же!

«Угу, — мысленно усмехнулся аспирант, — просто жара: градусов десять ниже нуля!»

— Сколько же их там может быть?

— Не знаю... Две руки, наверное.

— Понятно... А ещё что видела?

— Ещё видела — едут.

— Кто и куда?!

— Мавчувены на двух упряжках. Они по старой дороге едут. Увидят наш свежий след и, наверное, свернут сюда — посмотреть.

«Заметят нас и атакуют? — предположил Кирилл. — Или во весь опор двинут к своим — предупредить? Впрочем, в любом случае инициатива будет утрачена. Надо действовать самому!»

— Оставайся здесь, Лу! — то ли приказал, то ли попросил учёный. — Я справлюсь!

Она ничего не ответила, только посмотрела ему в глаза. И Кирилл почувствовал себя голым — душевно голым: «А ведь она прекрасно понимает, как мне страшно. И что одному мне не справиться, она тоже понимает! Ч-чёрт, да что ж такое-то?!» Он потряс головой, отгоняя наваждение, и сказал вслух:

— Ладно, поехали!

Когда упряжка выскочила из распадка на основную «дорогу», мавчувены уже двигались в обратную сторону — к своей стоянке, — причём довольно быстро. Вероятно, противника они обнаружили первыми. Началось некое подобие погони.

— Паг-паги! — кричала Луноликая, размахивая остолом. — Паг-паги, ребята!

Ребята старались — не за страх, а за совесть. «Сколько же нужно скормить мяса этим псам, чтобы они утишили свою свирепость!? — мельком удивился Кирилл. — А моя подруга торопится навстречу смерти, как на праздник. У неё что, инстинкт самосохранения отсутствует?!»

Пасущиеся в тундре близ лагеря олени подались в стороны — наверное, кастрированные упряжные собратья передали им «ментальный» сигнал опасности.

— Стоять! — заорал Кирилл, и его «водитель» сначала притормозила остолом, а потом вдавила в снег трезубый кусок оленьего рога, играющий роль якоря. Собаки почти обезумели — кругом столько добычи, а их не пускают!

— Что делать тут будем? — спокойно спросила женщина.

— Стоять, пока не... Пока я... Не дай им запутаться, Лу!

«Скажешь, когда созреешь!» — примерно так можно было перевести словами её ответный взгляд. У Кирилла на мгновение возникло прямо-таки феерическое ощущение полного взаимопонимания — такого и с закадычными друзьями-то никогда не было! Луноликая соскочила с нарты и принялась активно наводить порядок. Кнутом и собственными ногами, обутыми в меховые сапоги, орудовала она чрезвычайно жестоко и ловко. Кириллу, впрочем, любоваться ею было некогда — они находились во вражьем стане, и, по идее, надо было действовать. Чем он и занялся.

Встал с нарты. Взял в руки тяжеленное допотопное ружьё. Принял классическую позу «для стрельбы стоя». Сдвинул в сторону крышку полки (порох никуда не делся!). Оттянул назад массивный курок с зажатым в нём кремнём.

Из ближайшего полога лезли наружу жильцы. Судя по наличию бород, это были русские. Наверное, можно было посмеяться над видом людей, застигнутых врасплох, только смеяться Кириллу не хотелось: эти низкорослые уродливые человечки, похоже, были созданы для войны — той, которую в каменном веке ещё не придумали. Все они оказались в одежде и обуви — наверное, в ней и спали. Очутившись на морозе, они быстро и ловко начали надевать доспехи. Нет, не рыцарские панцири, гораздо проще и... эффективней. Порох, похоже, они держали сухим, а ружья заряженными. Кто там командует, Кирилл разобрать не смог, но под влиянием грозных окриков (на каком языке?!) ближайшие мавчувены засуетились и начали на глазах обретать воинственный вид — в руках появились луки и копья. Никого убивать Кирилл не собирался — только пугнуть, только обозначить нападение. Он поднял ствол повыше, выдохнул воздух и нажал на спусковой крюк.

Щелчок, снопик искр и... ничего. Вторая попытка: зажим с кремнём на себя, крюк...

И — жахнуло!

От сотрясения в голове остались только глупые мысли: «Верно говорил приятель: из трёх мушкетёров Дюма настоящим — классическим! — мушкетёром мог быть лишь Портос. Потому что в этот род войск набирали исключительно людей тяжеловесных и физически сильных — чтобы отдачей от мушкета не сносило. Меня бы не взяли...»

При всём при том нужно было действовать, а не рассуждать, и Кирилл поднял второе ружьё. Открыл полку, взвёл курок и надавил на спуск. Осечка. Снова осечка! «Подсыпать свежего пороха? Это ж целая история! — запаниковал стрелок. — Ну-ка, ещё раз!»

С третьего раза всё-таки бабахнуло.

«Нет, ни о какой прицельности тут и речи быть не может, даже если стрелять с упора! А вот у Ф. Купера главный герой утверждал, что из своей кремнёвки может попасть в любой предмет, видимый глазом. Может, у него калибр был поменьше?» — подумал Кирилл и заорал, падая на нарту:

— Гони, Лу, гони!

— Паг-паги! — довольно спокойно сказала женщина собакам. Она подняла ногой тормоз и выдернула остол из снега. — Паг-паги, ребята!

Имея персонального «водителя», при движении по ровной местности Кирилл был практически свободен и мог смотреть в любую сторону. Он и смотрел — назад. На снегу чернели две чёрточки — брошенные им ружья. Двое казаков возле полога вскинули к плечу свои, но почти сразу и опустили — слишком, наверное, далеко, а заряд весьма ценен. Вслед беглецам полетело несколько стрел, но они, как говорится, ушли «в молоко».

Через пару километров на небольшой возвышенности Кирилл попросил остановить упряжку. Он встал на ноги и принялся всматриваться туда, откуда они прибыли.

— Послушай, Лу, а почему за нами никто не гонится?

— Зачем? — удивилась спутница. — Ты же отдал им «огненный гром».

— Ну-у... Чтобы отомстить. Я же когда-то убил двух менгитов!

— А что, они мстят за своих? — искренне удивилась туземка. — Прямо как люди, да?

— Насколько я знаю, — вздохнул учёный, — гораздо хуже. Так где же погоня?

— Смешной ты, Кирь! Они ж на оленях ездят, а их ещё поймать нужно!

«Ну да, правильно, — сообразил аспирант и принялся снимать с себя доспехи. — Это собаки всегда сидят на привязи — их кормят люди, а олени, когда свободны, ходят-бродят и пасутся — они на самообеспечении».

— Никогда не задумывался, сможет ли оленья упряжка догнать собачью. Таких соревнований, кажется, никто никогда не устраивал. Сможет?

— Это смотря какой снег, — пожала плечами Луноликая, — и как далеко ехать. Если гнаться много дней, если иметь много запасных оленей, если для собак мало корма...

— Но у нас-то его вообще нет!

— Почему? — удивилась «жена». — Вот тут — в мешке — дня на три хватит.

— Ты молодец, Лу! — сдержанно похвалил учёный.

Они перестали торопиться и подолгу всматривались с возвышенностей в свой след. Погони всё не было. Объяснить это задержкой с оленями было уже нельзя. Кирилл начал беспокоиться, тем более что примерно к середине дня в той стороне, где должно было находиться их стойбище, на фоне неба появилось странное сероватое пятно. Нужно было принимать какое-то решение, и учёный решил сделать это на том берегу довольно широкой замёрзшей речки, с заросшими ольхой берегами. На льду собаки повели себя странно — начали беспокойно оглядываться куда-то вниз по течению, а вскоре вообще вышли из повиновения — сначала одна заступила потяг, потом другая, и тут же все остальные рванулись в сторону, немедленно запутав упряжь. Переворот не состоялся, но остановить нарту на льду, покрытом тонким слоем слежавшегося снега, оказалось непростым делом. Кирилл вместе с Луноликой кинулся распутывать визжащий, скулящий, кусающийся клубок и вдруг замер — из-за поворота русла показались оленьи упряжки! Одна, вторая, третья...

Мавчувены!

— Ч-чёрт, как они здесь оказались?!

Ответа Кирилл не получил, а фантазировать на тему, что здесь может случиться, а что нет, ему не пришлось. Незнакомцы подались вправо, влево, а задние сбавили ход. Было ясно, что они берут путников в кольцо. На каждой нарте сидел только один человек, причём с оружием. На двух передовых каюрах было некое подобие кожаных доспехов.

— Такое впечатление, что они нас ждали, — сказал Кирилл. — Откуда и куда течёт эта река? Они не могли пройти по руслу, обогнать нас и устроить засаду?

— Не знаю, — честно призналась женщина. — Так далеко я не забиралась.

— А чего они хотят? Что будут делать дальше, тоже не знаешь?

— Почему же? — совершенно спокойно ответила «жена». — Тебя убьют, а меня заберут к себе.

— И всего-то?! — мрачно обрадовался учёный. — А я думал, они гадость какую-нибудь замыслили! Очень приятная и радостная перспектива! Из луков расстреляют, да?

— Вряд ли — как же тогда делить добычу?

Продолжать расспросы о местных традициях и нравах не пришлось — нужно было смотреть на противника и пытаться понять смысл его действий. А они были таковы: все шесть упряжек разместились широким кругом радиусом метров сто. Воины встали на ноги, взяли на изготовку луки. «Далековато для стрельбы», — подумал Кирилл и оглянулся. К нему направлялся воин в кожаном ламинарном доспехе, без щитков на плечах, но в островерхом кожаном шлеме с наушниками. В руке у него было довольно длинное копьё. Лук и колчан со стрелами отсутствовали. На расстоянии метров пятидесяти пришелец остановился.

— Чегой-то он? — без всякой надежды спросил Кирилл. — Поговорить хочет?

— Сражаться с тобой будет, — пояснила Луноликая, оторвавшись от распутывания ремней. — Ждёт, когда ты наденешь доспехи и возьмёшь оружие. Береги силы, Кирь, — их много.

— Это я вижу, — заверил учёный, развязывая мешок с амуницией. Делал он это как-то автоматически, словно действовал не по своей воле (уж не по её ли?!). — Они что же, по очереди драться будут?

— Наверное...

— Бред какой-то! Я ж его просто убью «огненным громом»!

— Убей, конечно.

— Тогда остальные разбегутся со страху?

— Вряд ли... Наверное, станут стрелять из луков — все захотят иметь твой «огненный гром».

«Бли-ин, — мысленно ругнулся Кирилл, — где же хвалёное преимущество огнестрельного оружия?! Оно, может, и эффективней, чем лук, но при этом является ценным трофеем! Из-за женщины, может, умирать и не стоит, а вот из-за ружья...»

— Чёрт побери, как же я буду с ним сражаться, если у меня нет копья? — произнёс Кирилл и вспомнил, что нечто подобное он много лет назад спрашивал у бабушки: «Как же мне с ними драться, если они большие и сильные, а я маленький и слабый?!» Текстуально ответы — тогда и теперь — различались. А по сути были одинаковыми:

— Моё возьми, — невозмутимо сказала Лу. — Вон оно — вдоль сиденья привязано. Короткое, правда, и легковато для тебя будет, ну да уж как-нибудь...

— А почему у тебя есть копьё? Ты фехтовать умеешь?

— Что делать?! — изумилась непонятному слову туземка.

— Ну, воевать, — промямлил Кирилл. — Нападать там, защищаться...

— Конечно, умею, — пожала совсем не хрупкими плечами женщина. — Отец погиб, и в нашей семье долго не было взрослого мужчины. Так что не переживай: когда тебя убьют, я тоже буду драться.

— Ты меня успокоила, — пробормотал учёный и принялся отделять от настила нарты длинную прямую палку с меховым чехлом на конце. — А то я, и правда, чуть волноваться не начал!

Ружьё и сумку с патронами Кирилл решил оставить на нарте. Он ещё раз проверил крепление своего доспеха: «Как они все тут любят поединки! Самое смешное, что совсем недавно я готов был душу прозакладывать, чтобы узнать здешние приёмы фехтования. И вдруг — такая удача! М-да-а... Удача будет, если меня не заколют на первом же выпаде!»

— Готов ли ты сражаться, грязный трусливый таучин? — вместо приветствия громко вопросил мавчувенский воин.

— Всегда готов! — заявил учёный и, немного подумав, насмешливо добавил: — Особенно с чистым и смелым мавчувеном!

— Ты нацепил железо и кости, чтобы спасти своё тело! Но вышел против воина с таким жалким оружием!

Отчасти противник был прав — его копьё было на добрых полметра длиннее и, наверное, вдвое тяжелее. Говорил он не на языке таучинов, а на каком-то близком ему диалекте. Общий смысл понять было можно, но врубаться в тонкости ритуальных оскорблений крайне трудно. Кирилл сразу понял, что словесную дуэль он проиграет, и решил не затягивать «разминку»:

— Для тебя хватит и этой палочки — не хочу пачкать настоящее оружие поганой кровью! Сражайся или уходи вместе со всеми! Я даже никому не скажу, что видел тебя!

— Да, не скажешь! — оскалился воин. — Мертвецы — молчаливые люди!

И сделал выпад. А Кирилл — уклонение.

Противник не выглядел ни более высоким, ни слишком сильным, однако Кирилл не обольщался: «Вполне возможно, что этот мужик всю жизнь упражнялся с копьём. Причём занимался всё свободное время, а не три раза в неделю. Чего от него ожидать?»

Мгновения первого — предельного — напряжения миновали. Кирилл не только остался жив, но и обнаружил, что контролировать ситуацию, в общем-то, может. Противник, конечно, чувствует оружие как продолжение собственной конечности, однако никаких хитрых приёмов не использует, а прёт напролом, пытаясь подавить своей агрессивностью. Пропустив пару уколов в свои латы, мавчувен поубавил напор и стал держать противника на расстоянии, используя преимущество в длине оружия. Кирилл в атаку и не рвался — ему нужно было время, чтобы привыкнуть к незнакомому оружию, к тяжести доспеха на плечах, к снегу под ногами. На таком покрытии и в таком облачении действовать ему ещё не приходилось. Все приёмы, основанные на быстрых перемещениях, изменениях угла и дистанции атаки, нужно было отбросить. А много ли без этого останется?

Читая записи таучинских сказаний, изучая описания поединков героев, Кирилл не раз поражался длительности схваток: «Легендарные богатыри сражались чуть ли не сутками. Понятно, конечно, что это гипербола, но всё-таки! Кажется, что-то такое мне и предстоит — мы топчемся друг против друга уже, наверное, минут десять. Техника у противника примитивная, но реакция отменная, и уставать он не собирается — похоже, я скисну первым. Так что же, заколоть его? Дождаться, когда в очередной раз раскроется, и вон туда — в шею? Или, с кистевым подбивом, достать в подмышку?»

В общем, Кирилл мысленно составил планы атаки — основной и два запасных. Раз за разом он «прокручивал» вступительные комбинации — рисовал наконечником петли, наносил преграждающие удары, пугал тычками на выпускающем движении. Противник быстро стал «послушным» и легко отбивал ложные выпады, принимая их за настоящие. Раз за разом он открывался, а Кирилл всё не решался нанести настоящий удар: одно дело убить человека по повелению инстинкта самосохранения, и совсем другое — заколоть расчётливо и холоднокровно, пользуясь своим техническим преимуществом.

— Паг-паги! — раздался далёкий крик за спиной. — Паг-паги, ой-чхени!!

Кирилл удержался от того, чтобы обернуться. Противник же резко отпрыгнул назад, сразу увеличив дистанцию, и замер, глядя куда-то вверх по течению. Это продолжалось лишь мгновение. Потом воин угрожающе потряс косо поднятым копьём:

— Мы ещё встретимся. — Далее последовало длинное и, наверное, очень оскорбительное ругательство.

— Сам дурак! — ответил ему Кирилл и добавил кое-что посущественней — на русском. Он отёр рукавом пот со лба, сделал несколько глубоких вдохов-выдохов и попытался понять, что происходит вокруг.

А вокруг всё было нормально: мавчувены торопливо усаживались на свои нарты и один за другим шустро двигались туда, откуда появились, обходя по широкой дуге и Кирилла, и его упряжку. Луноликая отчаянно сражалась с собаками, которые норовили сорваться и погнаться за оленями. А с верховьев — прямо по середине замёрзшего русла — быстро приближались две новые собачьи упряжки. Фигура первого каюра показалась Кириллу знакомой — и чем ближе, тем знакомее...

— Что ты тут делаешь, Чаяк?! — спросил учёный, даже позабыв произнести ритуальную фразу приветствия. — Кажется, ты должен быть где угодно, только не здесь!

— Почему не здесь? — слегка обиделся купец и воин. Он осмотрел окрестности, сморкнулся на снег, зажав ноздрю пальцем, и начал развязывать ремешки крепления своих доспехов. — Разве я мавчувен, чтобы бегать от врагов?!

— А куда ты дел наш груз, наше богатство? — Почему-то Кириллу показалось, что именно такой вопрос будет уместен в сложившейся ситуации.

— Всё спрятано там! — указал рукой таучин. — Нужно торопиться, пока песцы не погрызли мешки и не растащили мясо.

— Так-так... Что-то я начинаю понимать... — тяжко вздохнул Кирилл. — То есть ты разгрузился и двинулся вниз по льду, да?

— Конечно! — заулыбался воин. — Я же знаю, что, уходя на восток, тебе не миновать этой реки. Хотелось увидеть твой след...

— Ага: если мы реку пересекли, то, значит, ещё живы. А если не пересекли, то ушли в «верхнюю» тундру, и моё имущество здесь принадлежит тебе, да?

— Имущество? — переспросил Чаяк. — A-а, ты говоришь об удивительных вещах, которыми владеешь! Если ты покинешь «нижнюю» тундру, то всё будет принадлежать мне, а также твоим друзьям и родственникам. Родственников Луноликой тоже придётся одарить.

— Чтоб я понимал в здешней собственности! — вздохнул Кирилл и вдруг обнаружил вопиющее противоречие в речи собеседника: — Откуда у меня здесь родственники?

— Как откуда?! — искренне удивился таучин. — А Шамгын?

«Ну да, — вспомнил учёный, — «друг по жене» у таучинов считался роднее двоюродного брата и более далёких родственников. Похоже, я тут стремительно пускаю корни!»

— Пусть так! А почему разбежались мавчувены? — продолжил он расспросы. — Тебя, что ли, испугались? Вместе с Тгаяком и Луноликой нас же получалось четверо против шестерых!

— Для них это много! — засмеялся воин. — Очень много!

— Ладно, — вздохнул учёный. — Что делать-то будем? Уходить на север или...

— Да, — кивнул Чаяк. — У меня тоже плохое предчувствие.

— Дым в стороне стойбища? — спросил Кирилл, почти не сомневаясь в ответе. — Люди Хечукана?

— Боюсь, что это не дым, — качнул головой воин.

— А что же?

— Души таучинов, покинувшие свои тела! — мрачно изрёк Чаяк.

— Едем! — решительно сказал аспирант.

Возражений не последовало.

Глава 5 СТАДО

Дым вдали исчез, но и Луноликая, и Чаяк прекрасно ориентировались в тундре — маяки им были не нужны. Кирилл же понял, что они подъезжают к стойбищу, лишь когда увидел на снегу неразделанные туши оленей. Место оказалось знакомым — где-то здесь, кажется, он и познакомился со своей «женой».

Никто не сказал ни слова — ведущий просто изменил направление движения. Упряжки медленно объехали почти всё поле и остановились. Кирилл подошёл к Чаяку:

— Что это значит?

— Мавчувены угнали стадо, — пробормотал воин. Для него, похоже, всё было ясно. Он даже слегка удивился, что спутник задаёт такие наивные вопросы. Но Кирилл оказался ещё наивнее:

— А этих зачем убили? Даже не взяли ничего — вырезали языки, ноздри или вообще не тронули...

Учёному казалось, что в здешних условиях люди должны дорожить каждым куском пищи. «По литературным данным, у всех северных народов хорошим тоном считалось использовать забитого оленя полностью — от копыт до рогов. А ту-ут... Даже не знаешь, с чем и сравнить! Ну, разве что с выжиганием финиковых пальм во враждебных оазисах, когда ранние мусульмане утверждали новую веру. Зачем их убили?!»

— Так... — пожал плечами Чаяк. — Насыщали свою жажду крови.

Маленький караван снова тронулся в путь. Последний переход оказался коротким. Вот только верхушки шатров не показались из-за перегиба склона, как несколько дней назад. Зимних жилищ больше не существовало. На месте стойбища не существовало больше ничего и никого...

Слабо дымились пепелища, валялись трупы — мужчин, женщин, детей. Почти все они были голыми — по-видимому, изрядно поношенная к весне их одежда всё-таки представляла какую-то ценность. Как, впрочем, и предметы домашнего обихода. Всё, что осталось, было сломано или сожжено. Ни одного целого шеста от каркасов — в тундре раздобыть их практически невозможно, хорошие слеги служат десятки лет, а три основных несущих шеста в каждом жилище считаются священными.

Кирилл бродил взад и вперёд, пытаясь восстановить картину происшедшего. Только голова его соображать отказывалась. В мозгу крутилась фраза, много раз встречавшаяся в архивных документах: «...и немирных тех таучинов побили до смерти...» «Иногда, впрочем, приводилось количество убитых врагов и тщательно перечислялись раны, полученные служилыми в бою. Только одно дело читать казачьи «отписки» и совсем другое — увидеть, что кроется за одной-двумя короткими неуклюжими фразами. Совсем другое дело — узнавать знакомые лица на снегу...»

— Мужчины всё-таки стали сражаться?

— Конечно, — кивнул Чаяк, словно это само собой разумелось. — Враги подошли вон оттуда, а потом окружили.

Это было мучительно трудно, но Кирилл всё-таки начал задавать вопросы. Воин отвечал, но лучше бы он этого не делал.

Судя по следам, бой начался как обычно — с перестрелки лучников. Только силы оказались совершенно неравными, да и менгиты — люди русского царя — в бою чрезвычайно сильны. Несколько защитников были убиты «огненным громом», остальные стрелами и копьями. Трое, будучи, вероятно, ранеными, не смогли покончить с собой и попали в плен. Их запытали насмерть — подойти близко к телам Кирилл не решился. Победители хотели что-то узнать или просто развлекались, было неясно. Несколько женщин и детей, по мнению Чаяка, уведены в плен — по крайней мере, среди трупов их нет. Остальные успели покончить с собой, предварительно заколов детей.

Маленький караван расположился на ночёвку примерно в километре от бывшего стойбища. Люди почти не разговаривали друг с другом. Кирилл перекинулся несколькими фразами с Чаяком и понял, что тот весьма опечален случившимся, но не считает его чем-то из ряда вон выходящим. И уж тем более не считает себя в чём-то виноватым — он действовал в соответствии с местными правилами и традициями. Просто мавчувены и менгиты — враги таучинов, так чего же иного от них ожидать?!

Утром путники двинулись по старому санному следу куда-то на северо-восток. Из пояснений Чаяка Кирилл понял, что в тех краях расположено ещё одно стойбище, где тоже живут друзья. Впрочем, понимал он что-либо с большим трудом — слишком много впечатлений свалилось на него за последние дни. Разум как бы переполнился, захлебнулся ими и отказывался принимать очевидные истины. Например, что всё это не скоро кончится, что белая пустыня вокруг — надолго, если не навсегда. И завтра он не проснётся в своей городской квартире, не примет горячий душ, не выпьет кофе и не усядется за компьютер. Если и существует выход в родной мир, то он становится всё дальше и дальше.

Примерно в середине следующего дня на горизонте показалась тёмная змейка, которая постепенно превратилась в длинную вереницу оленей. Двигались они, конечно, не по прямой, а по старому санному следу, который был проложен там, где удобнее ехать, а не где короче. Чуть позже удалось разглядеть и нарты с погонщиками — восемнадцать штук. Между ними двигались олени без груза, которых было, наверное, вдвое больше, чем запряжённых.

— Они идут нам навстречу? — спросил Кирилл.

— Конечно, — слегка удивилась Лу. — Здесь же одна дорога.

«Ну да, — грустно усмехнулся учёный, — в этой пустыне больше ехать негде!»

Когда расстояние достаточно сократилось, Чаяк и Кирилл отправились навстречу незнакомцам пешком, оставив упряжки под надзором Луноликой и Нгаяка — оленям и собакам сходиться было совершенно незачем. А вот людям нашлось о чём поговорить.

Конечно же, половина встреченных оказалась друзьями Чаяка, а другая половина — просто знакомыми. Кирилл, как умел, исполнил обряд приветствия, а потом отодвинулся на второй план, стараясь поменьше обращать на себя внимания и побольше слушать. Очень быстро выяснилось, что эти люди из того самого стойбища, куда направлялся караван Чаяка. Кирилл, конечно, подумал, что они едут в гости к родственникам, которых уже нет в живых, но всё оказалось гораздо сложнее. Таучины действительно ехали в соседнее стойбище, но не для развлечения, а чтобы позвать тамошних свободных мужчин в набег — бить мавчувенов. Зачем? А чтобы отнять у них оленей. С какой стати?! А с такой: данных животных, по слухам, у них стало много, а это несправедливо и неправильно. В общем, олени нам и самим нужны, да и воинскую доблесть проявить не мешает.

— Это так, — согласился Чаяк, — олени нужны. Многие береговые хотят иметь своё стадо, ведь в последние годы почему-то приходит мало морского зверя, и люди в посёлках часто голодают. А олени сейчас хорошо плодятся и почти не болеют попыткой. Те, кто пасёт их, всегда сыты.

«Ничего странного, — мысленно прокомментировал Кирилл. — Скорее всего, выдалось несколько холодных лет подряд, а изменение среднегодовой температуры действует на обитателей Арктики по-разному: при потеплениях поголовье морских животных увеличивается, а оленей сокращается — и наоборот. В родном мире есть версия, что именно похолодание климата привело к возникновению в XVIII веке крупностадного оленеводства».

— Ты часто бываешь на Койме, Чаяк, — сказал Бэчуглин. Низкорослый, широкий и, наверное, очень сильный, он, похоже, был тут самым авторитетным. — Расскажи нам, где живут самые богатые мавчувены.

— Расскажу, — пообещал воин, — но вы не найдёте союзников в стойбище Хечукана. Оно теперь в «верхней» тундре — все.

— Как?!

— Пришли мавчувены с менгитами. Наши друзья храбро сражались. Мне жаль, что не довелось умереть вместе с ними.

— У людей Хечукана было большое стадо... — печально проговорил Бэчуглин.

— А теперь враги гонят его к деревянному стойбищу менгитов... — в тон ему продолжил Чаяк.

Собеседники надолго замолчали, погрузившись в скорбные размышления. Во всяком случае, Кириллу так показалось.

— Брат моего деда долго был пленником менгитов, — проговорил наконец Бэчуглин.

— Я помню его рассказы, — кивнул Чаяк.

— Они ничего не дают тем, кто становится рабом русского царя.

— Да, не дают, — подтвердил собеседник. — Только берут, и всё время хотят большего.

— Олени людей Хечукана не достанутся мавчувенам. Они будут пасти их для менгитов, — медленно проговорил Бэчуглин, как бы приглашая к совместным размышлениям. — Будут плохо пасти...

— Плохо пасти... — подхватил мысль Чаяк. — И плохо охранять. Чужого не жалко. Менгиты всё равно не будут довольны. Для их гнева не нужен повод — они всегда злые.

— Брат моего деда говорил, что русские не умеют превращать врагов в друзей — им нужны не друзья, а красивые шкурки. Ради них они готовы убивать даже друг друга.

— Готовы... — протянул Чаяк. — Мавчувены не могут защитить даже свои стада. Они питаются рыбой, ловят песцов и лис для менгитов — для русского царя, который ничего не даёт им взамен. Этот царь очень хитёр — он одаривает лишь тех, кто ещё не стал его рабом. Или убивает их.

— Ну да, — согласился Бэчуглин, — так приручают собак и оленей: кнут или еда, смерть или рабство.

Собеседники надолго замолчали. Наконец Чаяк произнёс вполголоса:

— Мавчувены — трусливые воины...

— Плохие воины... — согласно кивнул Бэчуглин.

— Они, конечно, не захотят умирать за оленей, принадлежащих царю менгитов.

— Не захотят... — вновь согласился собеседник. — Но, может быть, побоятся остаться в живых?

— Может, и побоятся... — не стал возражать купец и воин. Собеседники, похоже, прекрасно понимали друг друга.

— Путь к деревянному стойбищу лежит через Уюнкар...

— Вряд ли они изберут другую дорогу...

— Мавчувены отдают русским почти всё, что добывают. За это менгиты должны защищать их. От нас.

— Должны. Но стадо идёт медленно. Наверное, русские уедут вперёд — в своё стойбище...

— ...до того как стадо минует Уюнкар.

— Если идти к закату, а потом на полночь...

— Люди говорили, что на плоских холмах сейчас хороший снег.

— В это время года там всегда хороший снег. Мы будем в долине раньше стада и соскучимся ждать.

— Ты сказал «мы»? — вскинул брови Бэчуглин. Похоже, совместная медитация закончилась, и настало время конкретики. — Это большая честь для нас! Все знают, что Чаяк — великий воин... Но очень жадный.

— Каждая третья важенка, — твёрдо сказал Чаяк. — Я выберу их сам.

— Пожалуй, нам не справиться без людей Хечукана... — раздумчиво проговорил собеседник. — Наверное, стоит вернуться к нашим жёнам.

— Мой сын — Тгаяк — почти взрослый, — возразил Чаяк. — Он вырос с копьём и луком в руках!

— О, да! — качнул головой Бэчуглин. — Ты напомнил мне о сыновьях. Пожалуй, ещё рано оставлять их одних надолго. Мы возвращаемся!

— Жаль! — вздохнул Чаяк и задействовал свой «козырь»: — А ведь с нами собирался идти великий воин Кирь...

— Вот этот?! — притворно изумился Бэчуглин. — Наверное, ему в детстве доставалось мало мяса — он худой, как олень после плохой зимы!

«Кажется, на меня наезжают, — вяло подумал учёный. — То есть подвергают сомнению мои незаурядные способности. Очень хочется сделать вид, что не слышал или не понял. Но потом будет хуже — я что, таучинов не знаю?! Но как же не хочется шевелиться! „Дембель”, однако, не завтра — ещё дожить нужно. Так что...»

— Хе-гмы, — прокашлялся аспирант. — Может, в жилище моих родителей и не всегда было вдоволь мяса, но крыша была высокой!

Он использовал традиционную насмешку таучинов над низкорослыми сородичами. Память послушно вытянула её на поверхность, но, к сожалению, не подсказала, является ли намёк безобидным для взрослого мужчины или приравнивается к тяжкому оскорблению. Последнее, похоже, оказалось ближе к истине — и без того тёмное лицо Бэчуглина побурело ещё больше. Мужчина засопел и начал подниматься на ноги.

Кирилл сидел, смотрел и ждал, что будет дальше. Худшие опасения подтвердились — буквально одним движением воин стащил через голову и бросил на снег верхнюю меховую рубаху:

— Вставай!

— Бороться хочешь? — изобразил удивление учёный и тоже поднялся. — Но ведь ты же на ногах еле стоишь!

— Я?!

— Ага, — кивнул Кирилл. Он выдохнул воздух и... рискнул по-крупному.

А именно: шагнул вперёд, одновременно поворачиваясь боком, подсаживаясь и прихватывая собеседника за талию. Основной риск заключался в том, что подсаживаться пришлось очень глубоко — противник был почти на голову ниже. Вся надежда была на то, что таучин этого простейшего приёма не знает — чтобы уйти от него, достаточно вовремя подогнуть колени, сместив вниз собственный центр тяжести.

Согнуть ноги таучин не догадался — только схватил противника за ворот рубахи. Это ему, конечно, не помогло — стоптанные за зиму меховые сапоги описали в воздухе круг, и их владелец плюхнулся спиной на утоптанный снег, даже не попытавшись сделать «самостраховку». Кирилл положил его «мягко», хотя вполне мог добавить Бэчуглину лишних полметра полёта.

— Это называется «бросок через бедро», — поучительным тоном изрёк аспирант, усаживаясь на своё место. — В данном случае он выполнен чисто. В самбо за такой дают четыре очка, а в дзюдо — чистую победу.

— Что?! — одними губами прошептал противник, пытаясь вдохнуть воздух и осознать случившееся.

— Да так, проехали... — равнодушно пожал плечами Кирилл. Он занял своё прежнее место и задумчиво уставился в пространство, как бы предлагая считать инцидент «не имевшим места быть».

Такое предложение после некоторого колебания было принято, благо никто, кажется, на них в этот момент не смотрел.

— Каждая пятая важенка, — пробормотал Бэчуглин, поднимаясь на ноги и подбирая свою рубаху. — Быков тоже сам выберешь.

— Четвёртая, — уточнил Чаяк.

— Надо с людьми поговорить, — вроде бы согласился оппонент. — Мне не жалко...

«Классический случай дележа шкуры неубитого медведя, — подумал Кирилл и вдруг спохватился: — А меня-то почему на это подписывают?! Оно мне надо?»

Пока он решал этот философский вопрос, все договорённости были заключены, и события стали развиваться независимо — как бы сами собой.

Идти в набег с грузом уже имеющихся трофеев было, конечно, нельзя. Один из совсем молодых парней занял место Чаяка на нарте — ему вместе с Луноликой и Тгаяком поручено было доставить груз в стойбище. Кириллу же предстояло расстаться не только с «женой», но и со своим снаряжением. Чаяк выменял для него комплект новой зимней одежды — один из тех, что везли в подарок людям Хечукана. Всё, что успел сделать учёный, — это отмотать и сунуть в карман приличный кусок туалетной бумаги. С тем и остался в компании малознакомых людей посреди заснеженной тундры. Правда, у него был ещё «лоскутный» доспех, ружьё и сумка, набитая патронами. Единственное, что утешало: двигаться предстоит в обратном направлении — может, удастся вырваться отсюда?

И вновь вокруг была бесконечная заснеженная пустыня, неспешный бег оленей, слепящее солнце и однообразные холмы. Любоваться на них можно было сколько угодно — на нартах Кирилл и Чаяк оказались пассажирами. На первую ночёвку расположились в распадке, заросшем по руслу довольно густыми кустами. Здесь было полно топлива — редкий случай в тундре! — но никто и не подумал разжечь костёр. Кирилл решил, что это для маскировки, но ошибся. Как оказалось, таучины — жители арктической пустыни — вообще не используют огонь для обогрева, а только для приготовления пищи. «Приспособились к местным условиям, — с тоской думал учёный. — Они, похоже, на лёгком морозе вообще никакого дискомфорта не ощущают, руки-ноги у них не мёрзнут. Что же я-то буду делать, когда начнутся настоящие холода?! Впрочем, не факт, что я до них доживу».

Кроме оружия и мешков с «пеммиканом», почти никакого снаряжения у воинов не имелось, как и посуды. Безвкусную жирную субстанцию они грызли прямо мороженой, заедали снегом и, кажется, чувствовали себя вполне нормально. Почти уже не содрогаясь внутренне, Кирилл последовал их примеру и в очередной раз удивился, что его «цивилизованный» желудок не отвергает эту пищу. Спать предстояло прямо на снегу в одежде — подстелив оленью шкуру. Учёный хотел наломать веток в качестве дополнительной подстилки, но представил, как это будет выглядеть в глазах спутников, и махнул рукой: «Привыкать так привыкать!»

Холод снега сквозь несколько слоёв оленьего меха, конечно, чувствовался, но не так, чтобы уж очень сильно: «Если вовремя переворачиваться с боку на бок, то, наверное, есть шанс не заработать радикулит и не простудить почки».

К знакомой перевальной долине они подъехали с другой стороны, обогнув гряду Уюнкара с северо-запада. Таучины были довольны — следы стада отсутствовали. Это, конечно, могло означать, что оно двинулось другим путём, но, скорее всего, просто ещё не подошло.

— А куда мавчувенам торопиться? — усмехался Чаяк. — Они идут с чужими оленями и хорошо едят.

Двое молодых парней надели снегоступы и побежали на сопку — осматриваться. Как оказалось, вовремя — стадо приближалось к перевалу с той стороны. Распрягать оленей таучины не стали, а собрались на военный совет. Правда, совещались лишь Чаяк с Бечуглином, а остальные перешучивались или болтали о чём-то постороннем, словно предстоящая операция их не касалась. Кирилл вроде бы тоже считался «старшим» воином, но спорить или предложить что-то своё никак не мог, потому что не врубался в обстановку. Для предводителей же, наоборот, ситуация, похоже, была обычной и привычной, требовалось лишь уточнить детали — кто где будет стоять и что делать.

Ночной сон, похоже, в планы операции не входил — таучины разделились на две группы, которые отправились куда-то вдаль. К счастью (или наоборот?), Чаяк решил не расставаться с Кириллом, и они оказались в одной группе.

Упряжки проехали, наверное, не меньше километра, прежде чем устье долины скрылось из виду. За перегибом склона невысокого холма компания остановилась и принялась надевать доспехи — у кого они были. Потом один из парней отправился наверх в качестве наблюдателя. Остальные занялись подготовкой оружия — перебирали стрелы, проверяли крепления костяных наконечников на копьях, расправляли и сворачивали вновь свои арканы. Кирилл тоже был не прочь почистить своё ружьё, но для этого его нужно разобрать, а будет ли время на сборку — неизвестно. Он ограничился лишь тем, что рассортировал патроны — почти бесполезная дробь в один угол сумки, а картечь — в другой. Попутно учёный попытался выяснить, что ему-то предстоит делать? И не выяснил, боясь показаться идиотом в глазах спутников. Впрочем, ожидание длилось недолго — часа два-три. Сверху прибежал наблюдатель, и действие началось.

Общей картины происходящего Кирилл, конечно, видеть не мог. Он восстановил её позже — по собственной памяти и рассказам участников. Стадо двигалось со скоростью человека, идущего неспешным шагом. Оказавшись стеснённым склонами сопок, оно растянулось, наверное, на добрый километр. Упряжки пастухов замыкали шествие. Они двигались в связке друг за другом, поскольку часть нарт была без погонщиков — люди шли на снегоступах редкими цепочками справа и слева от основной массы оленей, не давая им подниматься на склоны.

Когда первая группа животных миновала узость и оказалась на просторе, олени начали расходиться в стороны. Никто им не препятствовал, поскольку пастухи находились довольно далеко сзади. И тут откуда-то слева появились упряжки группы Бэчуглина. Чаяк тоже повёл своих в атаку. И началось...

Знакомиться с новыми людьми олени явно не желали — они подались назад и в стороны. Упряжки распределились цепью, отсекая животных от простора тундры. Между ними были интервалы в 50—70 метров, но свою малочисленность приезжие компенсировали шумом — принялись кричать и вопить на разные голоса, а те, у кого были свободны руки, ещё и размахивать арканами. Кирилл тоже кричал и махал над головой ружьём. Несколько оленей устремились в проход между нартами, но Чаяк соскочил с саней и, несмотря на тяжёлое костяное облачение, шустро побежал им наперерез. При этом он умудрялся издавать на ходу грозный рык, которым пастухи обычно пугают оленей.

Манёвр, похоже, удался — передовая часть стада повернула назад. Шедшие следом животные начали останавливаться, подаваться в стороны, избегая столкновения, и тоже разворачиваться на 180 градусов. Упряжки таучинов теперь двигались за ними следом, не переставая шуметь. Пастухи, однако, не стояли на склонах без дела. Они с криками ринулись в гущу животных, пытаясь если и не повернуть их, то хотя бы остановить. Это, похоже, им удалось — движение животных стало замедляться. И тут с Кириллом поравнялась нарта, на которой восседал запыхавшийся Чаяк.

— Друг! — хрипло закричал воин. — Зачем молчит твой «огненный гром»?!

Не долго думая, учёный отправил в воздух заряд дроби. Перезарядился и бабахнул снова. По сравнению с грохотом кремнёвой фузеи это был почти шёпот, но эхо всё-таки прокатилось по долине. Лишь после этого Кирилл подумал, что, пожалуй, бесполезно истратил два драгоценных патрона — в родном мире «домашние» олени не очень-то боятся выстрелов. Эффект, однако, оказался немалым — движение стада впереди приобрело характер панического бегства. «Похоже, испугались не столько животные, сколько пастухи, которые старались их удержать, — мелькали обрывки мыслей в голове учёного. — Нашим упряжным приходится несладко — что же «водила» не тормозит, ведь перевернёмся же?!»

Никто тормозить, конечно, не стал, но и переворота не состоялось. Упряжки одна за другой помчались вслед за бегущим в панике стадом. Оказавшись на той стороне пологого перевала, олени кинулись врассыпную по тундре. Без всякой команды преследователи разделились и стали обходить животных справа и слева. «Это чтобы совсем не разбежались, — догадался Кирилл. — Но разве их догнать?»

Погонщик оглянулся, что-то сказал и красноречиво мотнул головой в сторону. «Я здесь лишний», — догадался учёный и, сгруппировавшись, соскочил с нарты. Транспортное средство, конечно, мчалось «во весь опор», но вряд ли делало больше 15-20 км в час, да и прыгать с него было не нужно. Однако Кирилл недооценил физические параметры ситуации и, главное, забыл о наличии на себе совсем не лёгкого доспеха. В общем, на ногах он устоять не смог и полетел носом в снег. Это было не столько больно, сколько обидно. Он тут же вскочил, огляделся и... И, во-первых, с облегчением обнаружил, что его падения, пожалуй, никто не заметил, а во-вторых, увидел в снегу красные и жёлтые цилиндрики рассыпанных патронов.

«Они, конечно, вощёные, но не дай Бог хоть один размокнет и застрянет в стволе! Тогда всё — отстрелялся!» — мелькнула паническая мысль. Кирилл принялся собирать рассыпанный боезапас, отряхивать его от снега и сгружать в сумку. Дробь и картечь опять перепутались, но хозяину было не до этого. Подобрав последний цилиндрик, учёный сообразил, что ружью тоже досталось, и стал очищать его от снега. Лишь после этого он осмотрелся и попытался понять происходящее.

Расстилающийся вокруг пейзаж, вместе с увиденным во время скачки, позволил кое-как слепить общую картину событий. Повёрнутое вспять и испуганное стадо вышло из-под контроля пастухов — те из них, кто не успел отбежать в сторону, были смяты, затоптаны животными. Та же участь постигла двигавшиеся за стадом упряжки — ни уйти в сторону (на склон), ни, тем более, развернуться они не успели. Больше десятка животных — в основном молодняк — в сутолоке бегства погибли под копытами сородичей. Вырвавшись из опасной долины, олени, конечно, кинулись в разные стороны, но, к удивлению Кирилла, убежать «за горизонт» не попытались. Животные довольно быстро успокоились, некоторые даже начали пастись. Упряжки таучинов двигались в обход, заставляя крайних животных подаваться ближе к центру. Два-три круга, и стадо уплотнилось, приобрело относительно чёткие контуры.

Кирилл оказался не у дел и просто смотрел со своего склона. Мысль о том, что его могут тут бросить, даже не пришла ему в голову. Три упряжки вдали остановились рядом, погонщики о чём-то переговорили, потом две из них продолжили своё неспешное кружение, а одна направилась в сторону Кирилла. Кто на ней управлял усталыми оленями, гадать долго не пришлось.

— Твой «огненный гром» приносит удачу, — заявил Чаяк. — Садись, поехали, пока эти бедняги ещё стоят на ногах!

— Упряжным нужен отдых? — не придумал умнее вопроса Кирилл.

— Уже не нужен, — усмехнулся таучин. — Придётся ловить в стаде новых.

— Почему?

Чаяк, конечно, удивился безграмотности своего «друга», но всё-таки пояснил, что загнанные олени становятся непригодными для дальнейшей эксплуатации. Можно сразу пускать их под нож, а можно подождать, пока они хоть немного откормятся.

— Объясни мне, Чаяк, — попросил учёный, — почему вы решили, что такой подвиг сойдёт с рук, что мы сможем считать отбитых оленей своими?

— А почему бы и нет? — пожал плечами воин. — Люди стойбища Хечукана мертвы. Если кто-то из них был в отъезде и уцелел, то он получит своих оленей, а остальных мы поделим.

— И что же: придёт незнакомый таучин и скажет: «В твоём стаде мой олень — отдай!» Ты отдашь, да?

— Ну, может, и отдам...

— А как проверишь?

— Ты словно ребёнок, друг! Впрочем, даже береговые дети знают, что каждый олень несёт клеймо хозяина.

— Что-то я не заметил... Где?

— На ушах, конечно, — как ты можешь не знать этого?!

— В нашем стойбище клейма ставят на хвостах, — обиженно буркнул Кирилл. Он наконец сообразил, что у всех виденных вблизи оленей были повреждены края ушных раковин. — Я вообще хотел спросить о другом! Менгиты с мавчувенами забрали стадо Хечукана. Мы его отбили у них. Что теперь помешает врагам отбить его у нас? Ты сам говорил, что русским всё время не хватает пищи — разве они откажутся от такого богатства?

— Думаю, менгиты не скоро узнают, что стадо не придёт к их стойбищу.

— Но пастухи разбежались! Они сообщат русским о нападении!

— Зачем? Чтобы менгиты выбили зубы и сломали рёбра потерявшим стадо? Или разрубили их длинными ножами? Вряд ли это хорошая смерть... Я думаю, что пастухи будут теперь прятаться от русских.

— Та-ак... — сказал Кирилл. — Та-ак...

Отбытие в тундру задержалось на несколько часов — как-никак место весьма заколдованное, и покинуть его просто так нельзя. Жертвы были принесены — убитые ударом копья олени упали, в общем-то, в нужную сторону, на правильный бок, с правильными хрипами. И кровь из их ран текла должным образом. После соответствующих обрядов наиболее «волшебные» части туш были разделены между людьми и съедены. Всё остальное особая делегация должна была отвезти к недалёкому (относительно!) жилищу Тгелета. Кирилл, как простой великий воин, тоже принял участие в жертвоприношении. Была у него мысль привязать на отросток оленьего рога носовой платок, который давно стал настолько грязным, что ни на что больше не годился. Однако в последний момент он устыдился и надел на рог красный цилиндрик стреляной гильзы: «Смотрится эффектно, а потеря ничтожна — нового капсюля здесь не достать, да и не факт, что местный порох годится».

Когда суета вокруг святилищ немного поутихла, Кирилл решил попробовать сбежать «домой». У таучинов не имелось ни специализированных жрецов, ни подозрительных и хитрых шаманов, так что остановить его было некому: раз данный чудак решил произвести некие махинации с древними реликвиями, то пусть его — наверное, он знает, что делает. Ну, а если его постигнет кара разгневанных духов, то это его проблемы — не наши. В общем, в нарушение законов приключенческого жанра, никто не мешал учёному и атеисту манипулировать с волшебным артефактом.

Для начала Кирилл его нашёл. Каменюка действительно лежала под грудой оленьих рогов, и достать её, несмотря на снег, оказалось не трудно — обе половинки. «Ну, и что? Вообще-то, это просто валун из речки. По форме отдалённо напоминает хлебный батон. Что-то когда-то на нём действительно было выгравировано, но теперь остались лишь невнятные изогнутые бороздки. В лаборатории, наверное, смогли бы восстановить первоначальный рисунок, обозначив пунктиром совсем уж сомнительные места. Данный предмет расколот или разломан на две примерно равных части. И какую же из них нужно нести на соседнюю сопку, чтобы «ворота» открылись? И как я узнаю, что они действительно открылись? По наличию пятен машинного масла на снегу и следам снегохода?»

Зимняя тундра, нарты, олени, меховая рубаха на плечах, снегоступы на ногах — всё это было реальностью, данной в ощущениях. А вот мир, где люди спят в тепле, моются тёплой водой и едят за столом, казался теперь Кириллу настоящей фантастикой. Он попытался молиться: «Во имя унитаза и душа! Во имя Интернета и микроволновки! Во имя...», но быстро сбился. Поэтому учёный просто выругался, сунул одну половинку камня за пазуху, а другую запихал на прежнее место. Потом пару минут понаблюдал, как суровые таучинские воины хором на разные голоса завывают какой-то непереводимый бред, и тронулся с сопки вниз.

Спустился. Перешёл долину. Поднялся. Тыкая рукой в снег, нащупал нору под грудой старых рогов. Засунул туда нагревшийся от тела камень. Побрёл вниз, мрачно иронизируя по поводу собственной наивности.

Вообще-то проталина, с которой всё началось, была на месте. Нашлись даже две «обложки» от бульонных кубиков — этакий привет из иной реальности. Вот только ни масляных пятен, ни следов снегохода на «опушке» не наблюдалось. В бессмысленной надежде Кирилл задрал голову вверх — увидеть бы в синеве белую полосу инверсионного следа! Фигушки...

Стадо двигалось быстро — со скоростью, наверное, километров 15-20 в день. Как оказалось, при чиной спешки была вовсе не опасность погони — приближалось время отёла, которое нужно встречать на хороших пастбищах. По пути у Кирилла была масса возможностей наблюдать взаимоотношения людей и оленей, особенно процесс поедания первых вторыми. Посуды для варки ни у кого не было, а в сыром виде, как оказалось, можно употреблять лишь печень, почки, сердце, сухожилия ног, хрящи носа, глаза и костный мозг. А куда всё остальное? Никуда...

Впрочем, необходимости в забое оленей почти не возникало. Стадо было неразделённым. То есть в нём присутствовали олени всех состояний. В том числе и беременные оленихи. Варварский перегон после захвата стада возле стойбища, паника и бегство в перевальной долине не пошли самкам на пользу — выкидышей было много. Шкурки с мёртвых телят снимались чулком, а всё остальное... В общем, люди не голодали — скорее наоборот.

Народу со стадом двигалось гораздо больше, чем нужно для контроля над таким количеством животных. Соответственно, люди скучали и желали развлечься. Присутствие новичка такую возможность давало — выяснять, кто сильнее, кто слабее, кто что лучше умеет. На первых же стоянках Кириллу стали поступать предложения побороться, пробежаться наперегонки или пофехтовать копьями. Отказаться было никак нельзя — всё это входило в ритуал настоящего знакомства, в идентификацию личности. Мужчина, претендующий на то, чтобы считаться воином, обязательно должен иметь какую-нибудь боевую специализацию: «бегун», «копейщик», «лучник», «борец» и так далее. А ещё лучше иметь несколько «профессий» сразу, но такое редко кому удаётся. Кирилл вспомнил своё решение играть по местным правилам, вздохнул и принял первый «вызов» — на копьях!

Впечатления от схватки с мавчувеном, от наблюдений за тренировками таучинов, в общем, подтвердились: почти четыре года занятий в школе баки-доу дают Кириллу ощутимое техническое преимущество перед местными бойцами. За исключением, пожалуй, тех случаев, когда бой идёт «на выносливость». Зачем это нужно? А чтобы доставить более длительное удовольствие зрителям! Наблюдая, как высокий худой новичок работает копьём с зачехлённым наконечником, публика то и дело разражалась воплями разочарования, криками: «Он не хочет сражаться!» После полудюжины поединков новые предложения поступать перестали — на Кирилла махнули рукой, признав безнадёжным. Сначала он приуныл, решив, что провалил «экзамен», однако вскоре выяснил, что просто заработал титул «быстро убивающий». Для копейщика это означает «круче некуда» и «лучше с ним не связываться».

С борьбой ситуация сложилась несколько иначе. Использование всяких коварных приёмов типа подножек и подсечек не было запрещено, но считалось как бы неприличным. В идеале противника нужно просто «передавить-пересилить», а это совсем непросто, поскольку воины таучинов — все поголовно — физически весьма крепки. В общем, в этом виде «спорта» Кирилл смог заработать лишь минимально необходимую для мужчины репутацию — дескать, что-то может, но не так чтобы...

С бегом и стрельбой дело обстояло не лучше. Оказалось, что большой составной таучинский лук по сравнению со спортивным луком XXI века — это как... как... Ну, как лом рядом со скальпелем, что ли... Тем не менее Кирилл стрелял и даже не всегда сильно промахивался.

В сумме всё получилось не так уж и плохо — во всяком случае, для жизни удобно. В том смысле, что меряться силой с Кириллом аборигенам вскоре стало неинтересно: на копьях одолеть его заведомо невозможно, а во всех остальных «видах спорта» он ни на что особое и не претендует. Копьё — если и не главное оружие таучина, то самое престижное, так что учёный сделался «равным среди лучших».

В соответствии с местными традициями, после смерти Шамгына Кирилл стал считаться законным мужем Луноликой и хозяином соответствующего оленьего поголовья. Как им распорядиться, он, естественно, не имел ни малейшего представления. Пришлось потихоньку «подъезжать» к Чаяку, пытаясь выяснить, что он-то собирается делать со своей добычей. Своих планов таучин не скрывал, но состояли они в основном из имён и названий местностей, которые ничего слушателю не говорили. Кое-как Кирилл разобрался в обстановке и намекнул «другу», что не прочь доверить ему управление своей собственностью. Согласие было дано весьма охотно: у семьи Чаяка, оказывается, уже имеются в тундре два небольших стада, которые пасут его друзья и друзья друзей. Теперь будет третье — очень даже хорошо. Правда, не участвующий в выпасе собственник особых дивидендов не получит — прирост поголовья в основном достанется тем, кто непосредственно заботится о животных. Претендовать на «прибыль», конечно, можно, но это как бы неприлично.

Чем больше «врубался» Кирилл в местные взаимоотношения, тем больше удивлялся. Разум отказывался принимать некоторые реалии: вполне этичным считается, к примеру, невзначай смешать своё стадо с соседским, а потом при разделе оказаться в выигрыше. Или изменить клейма у прибившихся к стаду чужих оленей. В то же время, как оказалось, у оседлых приморских жителей широко практикуется передача своих стад под надзор друзей или дальних родственников в тундре. Причём оленей никто не считает, никаких расписок не даёт и материальной ответственности ни за что не несёт — дикари-с!

Идти до самых весенних пастбищ вместе с трофейным стадом Чаяк не собирался — только до какого-то места, а потом двигаться в свой посёлок — его зимняя эпопея подходила к концу. Кирилл высказал пожелание присоединиться к «другу» и немедленно получил «официальное» приглашение — раздел собственности опять откладывался, чему таучин был весьма рад. Кирилл слабо представлял, чем он будет заниматься в посёлке морских охотников, но оставаться с оленеводами не мог — каждый день, проведённый с ними, грозил ему позором. Кому-то это может показаться смешным, но... Но учёный не умел бросать аркан!

До сих пор его спасали два обстоятельства. Во-первых, взрослые мужчины не соревнуются друг с другом в искусстве владения арканом. А во-вторых, Кирилл, как и Чаяк, считался «береговым» человеком, а это значит, что с людьми тундры ему не тягаться по определению, хотя уметь, конечно, должен. Оказаться в уединении и потренироваться было очень трудно, но пару раз учёный всё-таки умудрился. И пришёл к выводу, что, пожалуй, не научится никогда.

Путь Чаяка и его спутника пролёг, конечно, через стойбище Бэчуглина. Там к ним присоединились Тгаяк и Луноликая. Отъевшиеся на «халявном» корме собаки бежали резво, но к родному посёлку караван приближался чрезвычайно медленно, поскольку заезжал во все стойбища, которые находились по пути — и не очень. Там путники получали обильное угощение, за которое расплачивались символическими подарками и, главным образом, рассказами о своих приключениях. Кирилл не уловил момента, когда Чаяк впервые начал рыться в его снаряжении, а потом запретить ему это стало как-то неловко. Совершенно обычные предметы, к тому же далеко не новые, казались таучину просто чудом: яркая синтетическая ткань палатки, шерстяные носки, грязные трусы из тонкой цветной ткани, совершенно невероятный предмет под названием «примус» и прозрачный сосуд (пластиковая бутылка), в котором когда-то была горящая вода (бензин). А ещё — несколько последних банок с тушёнкой и сгущёнкой — на них такие картинки!

Как-то раз Чаяк завёл невнятный, полный намёков разговор о качестве нарт и достоинствах упряжных собак. Постепенно выяснилось, что Кириллу в любом случае придётся обзаводиться собственным транспортом, и «друг» рекомендует воспользоваться его услугами в этом ответственном деле: нарты должны быть крепкими и лёгкими, а собаки — мало есть, быстро бегать и никогда не уставать. Как только Кирилл врубился в суть проблемы, он поставил вопрос ребром. И получил уклончивый стеснительный ответ, что за нарту и ездовых собак хозяин хочет... банку сгущёнки! При этом он полностью отдаёт себе отчёт в том, что обмен будет неадекватным — в том смысле, что круглый предмет с картинкой «стоит» гораздо дороже. В общем, вскоре выяснилась и общая причина задержки — Чаяк оттягивает возвращение в посёлок, потому что не хочет расставаться с чужими вещами, в которые просто влюбился. У аспиранта прямо гора с плеч свалилась: почему бы «друзьям» не пожить вместе, пока он не обзаведётся собственным хозяйством?! А вещи до тех пор могут храниться у Чаяка! Причина Кирилловой радости заключалась в следующем.

Знакомство с семейством своего «друга» учёный начал заблаговременно — по устным рассказам. Он справедливо полагал, что, оказавшись на месте, не сможет сразу запомнить все имена, социальное и семейное положение их носителей. Ошибаться же в таких делах нельзя — назвать кого-то по ошибке чужим именем считается очень дурной приметой.

Семья Чаяка была «сильной» — двое сыновей-добытчиков, зять и ещё один парень, который отрабатывал оговорённый срок за невесту — одну из дочерей Чаяка. Подобная «отработка» (вместо «калыма») не считалась обязательной у оседлых таучинов, но заинтересованные стороны договорились именно на такой вариант. Кроме того, рядом проживало ещё три семьи поплоше, в которых имелось четверо взрослых добытчиков. Назвать их «батраками» Чаяка было нельзя; просто «соседями» — тоже, поскольку аналогов подобных отношений (как и многих других) цивилизованное общество не знает.

Кирилл вспомнил, что те немногие учёные, которые изучали таучинов до начала коллективизации, отмечали крайний примитивизм их общественных отношений. То есть эти арктические пастухи и охотники были настолько недоразвиты, что имеющий пищу должен был безвозмездно делиться ею чуть ли не со всеми желающими (включая иноплеменников!), а уж с соседями и родственниками — обязательно. Обычной была практика, когда семьи, которые не могут прокормить себя сами, жили возле «сильных» и питались с их «стола». При этом они иногда участвовали в морском промысле или помогали пасти оленей, что вовсе не считалось платой или компенсацией. Ситуация, конечно, была далёкой от идиллии, но и картину зверской эксплуатации, нарисованную идеологами коллективизации, напоминала мало. Одной из таких «соседских» семей и была семья Луноликой. Её давно погибший в море отец приходился Чаяку не то дальним родственником, не то просто «другом». В семье имелся младший брат, две сестры, не достигшие брачного возраста, и мать, считавшаяся старухой. Именно из-за такого демографического состава Лу пришлось освоить не только женские, но и многие мужские обязанности.

Теперь она возвращалась к родным пенатам (которые у таучинов называются совсем иначе) вместе с бледнолицым красавцем-мужем и его богатством. Она имела все основания полагать, что Кирилл немедленно разделит с её братом заботы о пропитании, семья станет самостоятельной, начнёт сама подкармливать «слабых» и приобретёт соответствующий авторитет среди сородичей. Её оптимизма Кирилл не разделял: некоторое представление о том, как бьют морского зверя, он имел — при помощи моторных вельботов и скорострельных нарезных ружей. А на китов, как он знал, используются противотанковые ружья и гарпуны с взрывающимися наконечниками. Как всё это происходило до появления технических чудес, Кирилл даже представить себе не мог. Нужно было каким-то образом пристроиться «учеником» и при этом «не потерять лицо». Сам того не подозревая, Чаяк подсказал выход из щекотливой ситуации.

Глава 6 ОХОТА

Посёлок оседлых таучинов широко раскинулся по прибрежным скалам. Не трудно было догадаться, что выбор места обусловлен вовсе не эстетическими соображениями и уж тем более не бытовыми удобствами. Главным условием служило наличие близ берега морских животных и возможность наблюдения за ними. Ни речки, ни даже приличного ручья поблизости не имелось, и оставалось только догадываться, где летом люди добывают пресную воду. Группа жилищ, «передним» среди которых был шатёр Чаяка, разместилась на относительно ровной площадке, поднятой над морем метров на 30-40. Кирилла здесь ждали новые испытания.

За время пути учёный почти свыкся с кухней оленеводов. Он даже мог употреблять такое лакомство, как сброженная оленья кровь, в которую ещё с лета загружены куски мяса, жира, какие-то травки и корешки — детально состав он уточнять не стал. Теперь предстояло попробовать нечто новое, а никаких медикаментов для укрепления желудка в его хозяйстве давно не имелось.

Праздничная трапеза проходила, конечно, в пологе — в соответствующей атмосфере. Кирилл думал, что к этому он уже привык, и ошибся. Спальные помещения оленеводов по сравнению с этим были чистыми и ухоженными. У кочевников принято чуть ли не каждый день полог снимать, вытаскивать шкуры на улицу, вымораживать и выбивать палками влагу из шерсти, а потом вешать заново — это обычная рутинная работа женщин. Данный же полог, похоже, не «освежали» много дней, а к обычным миазмам здесь добавились запахи мочи и протухшей печёнки, которые использовались для выделки кож. Меховой пол настолько засалился за зиму, что больше напоминал липкий линолеум, чем оленью шерсть.

Внутри находились лишь мужчины, а женщины копошились в холодной части шатра. В их обязанности входило готовить пищу и подавать её. Большинство блюд распознать сразу Кирилл не мог, да и не пытался. Позже он, конечно, выведал, какие именно деликатесы ел в тот вечер.

Вначале подали твёрдый моржовый жир, нарезанный ломтиками. Белая плотная субстанция, последовавшая за ним, оказалась китовой кожей, а другое блюдо — мясом дикого оленя — замороженным, растолчённым в порошок и смешанным с топлёным салом. А ещё подавали мороженые мозги и пудинг — этакие шары, состоящие из рубленого мяса, жира и съедобных (?) корешков, сваренных в воде. Разнообразие было чрезвычайно велико, и употреблять его нужно было пальцами, макая каждый кусок в большую чашу с ароматным соусом. То есть аромат у соуса был — и не слабый — только вот для европейского нюха он не ассоциировался с пищей и прилива слюны во рту не вызывал, чего нельзя было сказать о туземцах. Позже выяснилось, что это просто топлёный тюлений жир — то, что раньше называли ворванью.

Потом подали некий горячий напиток, который, впрочем, вполне можно было считать супом или похлёбкой. Данное блюдо было Кириллу знакомо, поскольку часто употреблялось оленеводами. Рецепт его, примерно таков: полупереваренный мох из оленьего желудка протирается сквозь частую сухожильную сетку, смешивается с кровью, жиром, изрезанными кишками оленя и некоторое время варится. Другое дело, что в тундре эта пища считалась повседневной, а на берегу — деликатесной и праздничной. Кирилл в основном лишь имитировал её употребление — желудок его был полон. Он уже прикидывал, сколько же времени ему понадобится, чтобы всё это переварить, когда выяснилось, что предыдущее пиршество было лишь разминкой перед настоящей едой.

Еда эта помещалась в длинном деревянном корыте и аппетитно парила, ещё более утепляя и без того нехолодное помещение. Данное блюдо Кирилл опознал самостоятельно и почти сразу — им Чаяк кормил собак, пока не вынужден был перевести их на оленью диету. Правда, в данном случае куски рубленого моржового и тюленьего мяса подверглись глубокой (миллиметра на два) термической обработке. Похоже, их окунали в кипяток или просто в горячую воду. Внутри была тёмно-красная совершенно сырая мякоть. «Зато не мороженая, — обречённо вздохнул учёный. — Наверно, в ней полно витаминов. Хозяева мечут всё это, словно три дня не ели! Впрочем, способность быстро есть, кажется, у таучинов считается таким же достоинством мужчины, как способность долго не спать. Значит, нужно и мне упираться! Только бы не стошнило...»

Эта первая приморская трапеза обошлась Кириллу, как говорится, малой кровью. Если присутствующие и обратили внимание на слабый аппетит гостя, то виду не подали. Учёный мужественно высидел до конца и лишь потом отправился на скалы освобождать желудок. В течение следующих суток ему пришлось расстаться с остатками запаса туалетной бумаги. «Может, оно и к лучшему, — грустно думал Кирилл, наблюдая, как ветер уносит в море последний использованный клочок. — Сохранять в тайне назначение белого рулончика становится всё труднее, а спрятать негде. Придётся жить как все».

А жить в обществе и быть от него свободным, как известно, нельзя. Среди прочего это означает, что нужно общаться, что люди должны тебя понимать, а ты — их. О чём же говорят морские зверобои? Ну, прежде всего о бабах. Никаких запретных тем в интимной жизни не имеется, все про всех всё знают и с удовольствием обсуждают. А ещё говорят о ветре, льдах, звере. Для постороннего человека это не просто. Основных ветров полтора десятка, а есть ещё и разновидности. То же самое и со льдом, нерпами и тюленями, моржами и китами. Кириллу очень хотелось достать блокнот, карандаш, всё это записать, выучить и разом отмучаться. Только он на такой поступок не решился. Впрочем, вскоре выяснилось, что обучение безграмотного новичка является для людей дополнительным развлечением, которых не так уж и много в их жизни. Правда, Кирилл поначалу чуть не попал впросак. Возникшее ещё в тундре подозрение полностью подтвердилось: у таучинов в ходу как бы два языка — мужской и женский. Последний, наверное, можно было бы назвать сленгом — он употребляется лишь при общении женщин друг с другом. Для мужчин эта «мова» не табуирована, но использовать женские слова и обороты считается неприличным.

«Самурайский синдром» у приморцев оказался выражен не менее ярко, чем у тундровиков. Молодые мужчины и подростки всё свободное время посвящали тренировкам. Набор «видов спорта» был, в принципе, тот же, что и в тундре, но к нему здесь прибавились метание камней ремённой пращой, бег и прыжки в тяжёлых костяных доспехах. Эти доспехи, похоже, здесь и изготавливались — возле некоторых жилищ валялись груды отходов.

У человека, оказавшегося в новом месте, обычно возникает вполне естественное желание побродить по окрестностям, осмотреть их и как бы освоить. У Кирилла тоже возникло, но находиться вне шатра было крайне неприятно — ветер. В сочетании с морозом (пусть и довольно слабым) он создавал ярко выраженное чувство дискомфорта. А вот окружающих людей такой ветер почему-то радовал, и погоду они считали очень даже хорошей. На третью ночь случилось то, чего все, оказывается, давно ждали — треск, грохот, скрежет. Утром выяснилось, что лёд разорвало — вдоль берега осталась неровная полоса шириной в две-три сотни метров, а дальше вода, в которой плавают обломки льдин. За ней просматривается лёд, который издалека кажется сплошным.

В посёлке началась спешная подготовка маленьких одноместных кожаных лодок, похожих на байдарки. Впрочем, как началась, так и кончилась — к вечеру ветер сменился. Ночью вновь слышался треск и грохот, правда, уже не такой сильный. Утром почти всё население вылезло на скалы и принялось рассматривать итоги деятельности воды и ветра.

Ледовые поля вновь пригнало к припаю, но они не застыли, а двигались вдоль него куда-то на восток. Полоса контакта, шириной от первых десятков до сотен метров, представляла собой подвижное шумящее месиво из льдин, ледовой крошки и воды. В узких местах всё это вспучивалось, выдавливалось наверх, валилось на припай и ледовые поля. В этом бедламе на небольших участках свободной воды виднелись головы безмятежно резвящихся нерп — они, похоже, по ней соскучились.

Зрелище, в целом, было довольно грандиозным, и Кирилл засмотрелся, позабыв, что он не зритель, а вроде как участник здешних представлений, что они имеют к нему самое непосредственное отношение.

— Зачем стоишь здесь, Кирь? — тронул его за рукав брат Луноликой по имени Вэнгыт. Он был чуть моложе своей сестры. — Разве ты женщина? Пошли — всё готово!

— Пошли! — покорно кивнул учёный, пытаясь сообразить, куда и зачем в такой ситуации можно идти. — Этот живой лёд у вас называется тэ... Или мэ...

— Тымэгын! — рассмеялся парень. — Давай добудем нерп больше, чем люди Чаяка!

— Давай, — довольно мрачно кивнул Кирилл. — Организуем соцсоревнование на звание ударника первобытного труда.

— Ха! Запросто! А что такое «труд»?

— Не важно, — отмахнулся учёный и подумал: «Хорошо я устроился: „оленные“ таучины прощают мне грехи, потому что считают „береговым”. А „береговые“ — наоборот».

Как вскоре выяснилось, большинство мужчин уже покинуло посёлок. Теперь они размещаются в удобных местах вдоль кромки припая. По-видимому, люди собрались подкарауливать зверей, которые пожелают отдохнуть на льду. Кирилл подумал, что так, пожалуй, он тоже сможет, только вместо дротика-гарпуна использует своё ружьё — заряда картечи хватит, наверное, не только на маленькую нерпу, но и на приличного тюленя. Радость, однако, была недолгой — учёный сообразил, что в подобных ситуациях в его мире ружьё используется в комплекте с особым приспособлением — неким подобием кошки на длинной верёвке. Убить зверя мало, нужно умудриться зацепить его этой самой кошкой, иначе он просто утонет и достанется не охотнику, а креветкам и крабам. Придумать, из чего по-быстрому сделать цеплючую закидушку, он не успел — оказалось, что у его «родственника» иные планы.

Два комплекта охотничьего снаряжения были уже подготовлены. Предусмотрительности «родни» удивляться не приходилось: второй комплект принадлежал Луноликой, которая, приобретя законного мужа, как бы утрачивала моральное право ходить на охоту — дабы об этом муже люди не подумали плохого. Никаких рюкзаков или заплечных мешков в комплект не входило: два коротких метательных гарпуна с бухтами ремённых линей, копьё с костяным крюком на другом конце древка (для вытаскивания добычи), посох для проверки льда, пара снегоступов — и всё. Снаряжение было быстро разобрано и навьючено на себя (Кирилл смотрел на напарника и повторял его манипуляции). Вэнгыт со снегоступами под мышкой двинулся по еле заметной тропе, которая вела не прямо на берег, а уходила вправо — на другую сторону скалистого мыса, на склоне которого разместился посёлок.

Через пару сотен метров Вэнгыт остановился и, обернувшись назад, закричал:

— А ты куда, женщина?! Хочешь спугнуть нашу удачу?

Кирилл тоже обернулся — сзади шла его «жена».

— Ещё чего! — надменно вскинула голову Луноликая. Она стояла на тропе и держала в руках снегоступы. — Раньше не спугивала и теперь не спугну!

— Уходи домой! — не сдавался брат. — Разве мало надо мной из-за тебя смеялись люди?

— Люди никогда не смеялись, если ели добытое мной мясо! — констатировала женщина очевидный для всех факт.

— Скажи ты ей, Кирь! — запросил поддержки охотник. — Ну до чего же упрямая!

— Пусть идёт, — с деланным равнодушием пожал плечами учёный. Стыдно признаться, но в обществе «жены» он чувствовал себя гораздо увереннее — она давно уже не смеялась над его бесчисленными проколами и попаданиями в нелепые ситуации. Даже наоборот — как-то приспособилась ограждать от них. — Пусть идёт! Она поможет нам перетаскивать добычу!

«Если таковая окажется, — добавил он мысленно и озаботился новым вопросом: — А зачем мы тащим снегоступы?»

Ответ он получил у кромки припая. Вэнгыт и Луноликая здесь остановились и стали прилаживать лыжи к своей обуви. Кириллу не оставалось ничего другого, как последовать их примеру. Парень закончил операцию первым: потопал на месте, потряс ногами, проверяя надёжность креплений, и подошёл к самому краю ледяного поля. Он достал из мешочка на поясе несколько кусочков мороженого мяса и забросил их в тымэгын — направо, налево и прямо вперёд. Потом вытянул из-за пазухи висевший на шее деревянный амулет и пристроил его поверх одежды. После всего этого он шагнул в подвижную кашу ледяной шуги и двинулся на ту сторону.

Кирилл растерянно хлопал глазами ему вслед: «А я думал, что только Иисус мог ходить по воде, яко посуху... То есть механика процесса понятна — битый лёд стиснут между припаем и большим ледяным полем. Его, может, здесь добрый метр в глубину, но ведь всё это движется, всё колышется! Один неверный шаг — и привет! Даже если просто остановиться на месте — ведь засосёт, затянет, как в болото! А если на пути возникнет разводье — хоть на полметра?! Сколько можно продержаться в такой воде? Да нисколько, особенно в одежде! Они тут все плавать не умеют — знают, что это бесполезно...»

Потрясение от увиденного было недолгим. Его быстро затмило жуткое подозрение, что он — простой (даже незащищённый!) научный сотрудник — должен сейчас (вот прямо сейчас!) проделать то же самое! «Да нет же, — мелькнула трусливая мысль, — не может быть! Зачем?! Ведь это месиво колышется, движется, а под ним вода — морская, солёная, ледяная! Там же бездна! Берег-то скалистый, и глубина здесь может быть любой — и десять метров, и тридцать! Нет, я не смогу...»

Он представил эти самые метры (десятиэтажный дом!) и почувствовал, что тело покрывается холодным потом, мышцы отказываются повиноваться, и надо бы сесть, пока колени сами не подломились. Остатки разума пытались пробиться наружу со слабым аргументом, что для успеха утопления нет никакой разницы, сколько под тобой воды — три метра или тридцать, только инстинкты с рефлексами ничего слушать не желали и дружно вопили: «НЕ-ЕТ!!»

Между тем Вэнгыт оказался уже на той стороне. Он стоял на краю ледяного поля, медленно ползущего вправо, призывно махал рукой и что-то кричал — за шумом тымэгына слов разобрать было нельзя.

— Ну, что же ты? — подошла сзади Луноликая. — Иди скорее, а то сейчас рас...

Она встретилась глазами с «мужем» и умолкла на полуслове. Превращение девчонки в женщину было почти мгновенным — задорная улыбка исчезла. На Кирилла смотрела взрослая тётя, которая действительно за него переживала. Не так, как былые подружки, боящиеся лишиться некоей ценности (другого парня искать придётся!), а как-то по-настоящему, по-матерински, что ли...

— Никогда не ходил в тымэгын? — серьёзно и спокойно спросила «жена». — Почему не сказал?

— А кто меня спрашивал? — прошептал онемевшими губами учёный. — Я ж не понял сначала...

Луноликая откинула с головы капюшон, шагнула ближе и... И последовал мгновенный диалог — без слов, но с мощным выплеском эмоций — глаза в глаза. Кириллу даже неловко стало, что он так откровенно «раскрылся» перед женщиной. А Луноликая, похоже, всё поняла — даже это. И качнула головой:

— Надо. Иначе всегда будешь бояться. А тымэгын не страшный, он — ласковый. Ты его пойми. Ты его почувствуй, как... Как меня при соитии. Смотри перед собой и держи солнце на правой щеке.

— А ты... Ты как — в первый раз?

— Маленькая была, — улыбнулась женщина. — Отец на верёвке пускал. Тебе это не нужно — просто иди. Не останавливайся только.

И Кирилл пошёл.

Оказавшись на твёрдом льду, учёный перевёл дух и отёр с лица пот: «На самом деле всё легко и просто. С чем это можно сравнить? С ходьбой по дивану, батуту, болоту? Нет, пожалуй... Дело в фантазии, в воображении. Перейти какую-нибудь канаву по бревну совсем не трудно — если земля рядом. Но если это же бревно лежит над пропастью, то элементарное упражнение превращается в подвиг. Не надо напрягаться, не надо, как говорится, париться! Вон Лу бежит — смеётся и рукой машет! А мне стыдно...»

Троица отправилась прочь от берега — туда, где вдали темнели открытые разводья. Кириллу нужно было реабилитироваться — если не в глазах спутников, то в своих собственных — и он очень старался. Слабый навык метания гарпуна пришлось компенсировать терпением и выдержкой — подкрадываться к отдыхающей на льду нерпе ему пришлось гораздо ближе, чем Луноликой или Вэнгыту. Тем не менее к вечеру из четырёх добытых животных два были умерщвлены его рукой.

Звери оказались, в общем-то, не крупными — килограммов по тридцать-сорок. Тащить в посёлок их нужно было целиком, не разделывая, поскольку отходов не предполагалось — требуху с удовольствием съедят собаки. А как тащить, если нет ни волокуш, ни санок? Да очень просто — ремённую петлю через ноздри, лямку себе на плечо — и пошёл! По льду и снегу нерпичий мех скользит совсем неплохо.

Всё было хорошо и приятно, пока охотники не добрались до кромки плавучих полей. Посёлок был уже рядом, но от него и от припая отделяла довольно широкая полоса живой ледяной каши — всё того же тымэгына. Кажется, движение льда замедлилось, но за день оно успело изрядно обглодать припай, нагромоздить на него кучи льда. Весь пейзаж изменился, и лишь ориентируясь по берегу, можно было определить, где они переходили в прошлый раз. Правда, нужды в этом уже не было — место перестало быть самым удобным. Найти новое было не трудно — конечно же там, где переходят другие, благо примеру Вэнгыта утром последовали многие.

Кирилл уже почти не боялся — победа над собой была одержана, требовалось лишь закрепить её. Правда, смущало, что идти через тымэгын на сей раз придётся с грузом. Спутники объяснили, что ничего в этом особенного нет: следует укоротить ремень, на котором сзади тащится нерпа, и, уж конечно, не тянуть двух сразу.

Переходили в прежнем порядке — Вэнгыт, Кирилл, Луноликая. Потом Вэнгыт собрался возвращаться за оставленной на той стороне четвёртой нерпой, но Кирилл остановил его:

— Я сам схожу!

— Не делай этого, Кирь! — воспротивился парень. — Тымэгын ещё не привык к тебе, не искушай его доброту!

— Да никого я не искушаю! — рассмеялся учёный. — Эту нерпу убил я, значит, должен сам и дотащить — чтоб в другой раз неповадно было!

— Не понимаю, — признался охотник. — Если не хочешь, чтобы пошёл я, давай бросим её там.

— Зачем?! Это же добыча!

— Оставь его, Вэнгыт, — вдруг вмешалась Луноликая. — Пускай идёт. Ему надо...

— Где я найду тебе другого мужа? — пробурчал брат, но возражать больше не стал — он всё-таки был младшим.

И в третий раз шагнул Кирилл в шумящее подвижное месиво тымэгына. Он уже почти играл с ним — балансировал, раскачивался, запрыгивал на льдину покрупнее и успевал соскочить раньше, чем она погрузится под его весом. На той стороне он пристроил на плечах лямку, за которую волок добычу, и помахал рукой спутникам — дескать, всё в порядке! Те махали в ответ, показывали куда-то в сторону и что-то кричали, только разобрать за шумом ничего было нельзя. Кирилл уже знал общие правила обращения с тымэгыном. Одно из них — чуть ли не главное — заключалось в том, что переход дело сугубо индивидуальное: кого-то вести, помогать, указывать дорогу бесполезно — каждый должен руководствоваться собственным опытом, интуицией, чувством равновесия. Именно поэтому новоявленный охотник и не придал особого значения жестам коллег. И пошёл.

До припая осталось всего несколько шагов (ну, наверное, метра два!), и Кирилл хотел уже рассмеяться в лицо спутникам — чего, мол, волновались! Он поднял голову и увидел, что Вэнгыт, стоя на самом краю, протягивает ему свою палку крюком вперёд, а Лу придерживает брата сзади за одежду. А ещё он увидел...

В нескольких метрах правее довольно крупная льдина зацепилась за край припая и почти остановилась, затормозив движение шуги. Перед ней пучилась груда ледового крошева, а позади образовалась этакая «тень», в которой льда было очень мало — почти открытая вода. Её совсем немного, но она-то и отделяла путника от «большой земли».

Кирилл замер на месте, и ноги его почти сразу начали погружаться. «Стоять нельзя — если снегоступы завалит ледовой крошкой, их будет не выдернуть! — мгновенно сообразил учёный. — Ломануться вперёд и схватиться за палку? Но я просто сдёрну в воду и Вэнгыта, и Лу — держаться на льду им не за что! Значит, надо назад!»

План действий созрел мгновенно: «Да-да, назад, но не далеко — всего на несколько метров! А потом взять правее — туда, где застряла льдина. И через неё на припай!»

Решение было бы правильным. Может быть, даже единственно правильным. Если бы...

Кирилл повернулся градусов на 120 и двинулся навстречу медленно ползущему льду. Краем глаза он увидел, как в шугу затягивает лежащую без движения тушу нерпы. «До льдины доберусь и выдерну! — мелькнула мысль. — Или уж чёрт с ней — пусть пропадает?»

Это оказалось ошибкой. Последний шаг сделать Кирилл не смог — что-то бесцеремонно и мощно рвануло его назад. Опорная нога подвернулась, вторая тоже утратила опору, и учёный повалился на спину. Ещё далеко не всё было потеряно, и он попытался перевернуться, чтобы встать, но неумолимая сила вдавливала тело в ледовую кашу. «Нерпа! — догадался охотник. — Тянет меня как якорь! Она уже, наверное, подо льдом и её волочёт течением! Лямка! Нужно скинуть лямку...»

Ничего не вышло — ремень оказался слишком сильно натянут. А потом руки, ноги, да и всё тело утратили способность двигаться, свет померк.

Под одежду пошла вода.

Шипение, треск, скрежет льда сделались оглушительными и заполнили весь мир. Кирилл приподнял голову, лицо освободилось, и он крикнул. Или только хотел, потому что рот сразу же наполнился горько-солёной водой и ледяным крошевом. Кирилл их выплюнул и попытался вдохнуть воздух для нового крика. Но вместо воздуха вокруг были вода и лёд. Это месиво попало в лёгкие, и начались спазмы. А потом судороги...

Мелькнула последняя, наверное, мысль, что сейчас эти ослепительные вспышки кончатся и будет хорошо и покойно — не может же такой кошмар продолжаться вечно?!

Оказалось, что может. Облегчения смерти всё не наступало. Судороги, кашель, рвущий лёгкие, — скорее бы!

В какой-то момент Кирилл почувствовал, что руки и ноги его свободны. Это означало, конечно, что он оказался в воде под тымэгыном. Только здесь почему-то было светло...

А судороги всё не прекращались — наверное, из-за того, что в лёгкие всё-таки попадал воздух. Откуда, чёрт побери, ему тут взяться?!

Мучительно и медленно — целую вечность спустя — всё утряслось, всё встало на свои места. Оказалось, что Кирилл не плавает в тёмной бездне подо льдом, а лежит на нём. Вспышки в глазах происходят оттого, что он поднимает веки и видит отражённый снегом свет солнца, готового вот-вот скрыться за скалистой грядой. А вокруг стоят охотники и неспешно обмениваются мнениями по поводу того, что бы всё это значило, к добру это или к худу.

— Х-холодно! — прохрипел учёный.

— Ну, так вставай! — спокойно сказал Вэнгыт и протянул руку. — Беги скорее домой, а то кишки к спине примёрзнут.

Как выяснилось потом из расспросов, Кирилла вместе с нерпой благополучно затянуло в шугу — у самого припая на глазах доброго десятка зрителей. Дело было, конечно, безнадёжное — тымэгын решил взять себе охотника, а это его законное право. Супруга несчастного данное право решила оспорить и, перепрыгнув на льдину, принялась орудовать своим багром в шуге. Она умудрилась зацепить ремень, который связывал охотника с добычей, и выбраться с ним на припай. Там она принялась вопить, созывая людей на помощь. Люди очень уважали природные (вполне одушевлённые!) силы, но, в целом, не считали большим грехом противостоять им, поступать вопреки их желаниям — помощь была оказана. Ужасно обидно, но Кирилл вспомнил, что читал подобную историю в одном из рассказов В. В. Леонтьева — вот если бы он вспомнил тот сюжет раньше!

Жителям посёлка данное событие обеспечило обильную пищу для пересудов. С одной стороны, «новый» человек не смог понравиться местному тымэгыну, что говорит не в его пользу. С другой стороны, тымэгын его вернул, не лишив даже законной добычи, а это большой «плюс». На следующий день после спасения охотника испортилась погода — поднялся «плохой» ветер. Мужчины по очереди стучали в свои семейные бубны и уговаривали его утихнуть, но стихия не обращала на них внимания. Это однозначно свидетельствовало, что спасали новичка напрасно. Но с другой стороны, когда очередь камлать дошла до самого спасённого (Кирилл фальшиво спел по-английски несколько песен ансамбля «Битлз»), ветер явно начал стихать, а к утру и вовсе угомонился. Это был, конечно, «плюс», но следом ударил мороз — он словно позабыл, что зима кончилась. Резкое похолодание никого не обрадовало, но его результаты оказались скорее хорошими, чем плохими: прибрежное течение куда-то делось, припай сомкнулся с ледяными полями, от тымэгына остался лишь извилистый неровный вал торосов.

За всеми этими делами Кирилл совсем позабыл, что от купания в ледяной воде можно простудиться. Когда же он вспомнил об этом, было, наверное, уже поздно — даже приличного насморка не получилось. Его приключения, однако, на этом не кончились — их продолжение последовало, и довольно скоро.

На очередных посиделках в шатре Чаяка хозяин произнёс несколько длинных, запутанных фраз, полных каких-то намёков и аллегорий. Судя по реакции слушателей, эти фразы предназначались для Кирилла, но были понятны всем, кроме него. Немедленной реакции не требовалось, и учёный взял тайм-аут — изобразил полное понимание и обещал подумать над ответом. Смысл этого «наезда» вроде бы заключался в том, что сам Кирилл (или люди посёлка из-за него?) совершил нечто двусмысленное. Можно, конечно, оставить всё как есть, но не захочет ли «друг Кирь» избавить людей от проверки на собственной шкуре (а также на шкурах жён и детей своих), к чему всё это приведёт? Пока учёный думал, присутствующие принялись вспоминать былые катаклизмы: ураганы, бураны, запредельные морозы, «недоход» морского зверя и, как следствие, поголовно вымершие или покинутые жителями селения.

«Первобытное мышление, — мрачно размышлял Кирилл. — Истыканный гарпунами кит может тихо умереть, а может лёгким взмахом хвоста отправить на дно охотников. От чего это зависит? От воли духов, конечно, от того, насколько «правильно» люди живут и исполняют обряды. Что в данном случае требуется от меня — без бутылки не понять. Но «изгонять из племени» вроде бы не собираются. Тогда что? Луноликая, наверное, объяснит — как же хорошо, что она есть!»

Отсидев положенное на «тусовке», Кирилл, придерживая руками раздутый живот, побрёл к «своему» шатру. В процессе передвижения он пытался сформулировать вопросы, на которые хотел получить ответы. Вроде бы сформулировал, но...

Но вместо очаровательной (и умной!) девушки в холодной части шатра сидела некрасивая тётя средних лет. Она делала вид, что разминает оленью шкуру, а на самом деле плакала. Можно даже сказать: ревела. Но тихо — как бы только для себя. Для Кирилла это был удар «ниже пояса» — а он-то надеялся...

Аспирант глубоко вдохнул и выдохнул воздух: «Спокойно, Кирюха! Жизнь тебе однозначно показывает, что женщины везде одинаковы — что под пальмами, что под снегом. Никто здесь, похоже, сопли тебе вытирать не будет — не надейся! Наоборот! Вот я сейчас присяду рядом, обниму её за плечико, поглажу по головке... А потом начнётся — как было с Танькой, Ленкой, Светкой... И с Нинкой... Оно мне надо? Ну... если честно... Надо, конечно, но неужели нельзя БЕЗ ЭТОГО?! Тогда что же — следует «быть спокойным и упрямым», да?! Да, наверное...»

— О чём ревём? — строго спросил муж. — Почему не работаем?

Впрочем, строгости его хватило секунд на десять-пятнадцать. А потом...

А потом выяснилось, что «девушку» до слёз довёл не он своим поведением, а как бы сама жизнь:

— Бэчуглин не хочет разделять стада... Говорит, у Чаяка нет людей, чтобы пасти его часть...

Дальше последовало множество слов, которых Кирилл просто не знал. Это было обидно, но он «пошёл на принцип» — махнув рукой на гордость, потребовал объяснения всего. И в конце концов получил. Пришлось поднапрячь и собственную память. В общем, картина получилась примерно такая.

Семья Луноликой сделалась собственницей некоего поголовья оленей, и это означало, что мечты наконец сбудутся — изменится социальный (скорее моральный!) статус семейства. Но стада (ударение на последнем слоге!), оказывается, бывают разные. Кирилл сформулировал для себя это так: люди Хечукана держали «мясо-шкуровое» стадо, за счёт которого в основном кормились и одевались. А вот береговые таучины и большинство мавчувенов держат стада «транспортные». В чём разница? В составе, конечно. В первом случае главную ценность представляют плодовитые важенки, а во втором — быки, способные хорошо работать в упряжке. Нюансов масса, но в данном случае речь идёт об отеле, который вот-вот начнётся или уже начался. Эту «страду» можно проводить по-разному. Можно пустить всё на самотёк, как это обычно делается. А можно отделить беременных олених, пасти их на лучших пастбищах, присматривать за процессом отёла и окружать заботой новорождённых. Тогда телят уцелеет значительно больше — поголовье может удвоиться. Может, но... Но после весны наступит лето — самая тяжёлая пора для оленей и «оленных» людей. Будет массовый вылет насекомых — комаров и оводов. Причём оводов нескольких видов, часть из которых просто паразитируют на оленях — выводят в них своё потомство. И взрослым-то оленям будет нелегко, а уж молодняку... У «береговых» таучинов нет традиции «упираться рогом» ради сохранения поголовья — на всё воля духов стихий. А вот она — Луноликая — всегда мечтала стать хозяйкой (женой хозяина!) большого «мясного» стада. Чтобы, значит, «свои» были всегда сыты и одеты, чтобы любого гостя можно было кормить от пуза, небрежно (демонстративно!) выбрасывая остатки песцам и воронам.

Ради этого она и согласилась когда-то стать женой Шамгына. Но прежний муж ушёл в «верхнюю» тундру, а новый...

— Зачем ты всё это говоришь?! — попытался задать прямой вопрос Кирилл. — Хочешь, чтобы я отправился в тундру обихаживать наше стадо?

Больше всего аспирант боялся, что его «жена» просто согласно кивнёт. Тогда он, пожалуй, обречён — одному в тундре ему не выжить, а здесь остаться будет уже нельзя. Но Луноликая поступила иначе: подняла голову, глаза её блеснули:

— Пойдём вместе, Кирь! Ты ведь возьмёшь меня, правда?

«Куда ж я денусь? — мысленно усмехнулся Кирилл. — Но как-то интересно всё складывается: они что, сговорились с Чаяком?! В „первобытные" интриги мне как-то не верится — скорее это какой-то «поток» судьбы... Но в тундру идти придётся — как же я там буду без аркана?! Впрочем, проблема не в этом — совсем не в этом...»

Глава 7 ЛЕТО

Они лежали, обнявшись, в пологе — на засаленных шкурах. Ароматы стационарного таучинского жилья уже стали для Кирилла почти привычными. Аспирант лежал и галлюцинировал в удовлетворённой истоме — воображал себя в родном мире, в оптимально-желаемой обстановке. И сколько бы его мозг ни рождал фантазий, в них всегда участвовала Луноликая. Кирилл поднапрягся и попытался представить собственную дальнейшую жизнь без неё — не получилось. «Это что же, влюбился я, что ли?! Так ведь не впервой же... Но вот как-то без неё не получается — всё теряет цвет, вкус и смысл. А что, в моей «хрущобе» она навела бы полный порядок и наверняка не стала бы разводить костёр на паркете!»

— Почему ты такой грустный? — спросила Луноликая, поудобней устраиваясь у него на плече.

— Я?! — изобразил удивление Кирилл. — Я очень довольный и радостный — разве не заметно?

— Заметно, — вздохнула женщина. — Заметно, что ты притворяешься. Разве я не знаю мужчин?

— А ты знаешь?! — ревниво заинтересовался учёный. — Откуда?

— Я давно замужем, — последовал резонный ответ. — Между прочим, Шамгын, хоть и был небогат, никогда не отдавал меня простым людям — только самым лучшим!

— М-да? — пробормотал Кирилл. Традиции группового брака он не мог не признать разумными и целесообразными в здешних условиях, но инстинкты и рефлексы упорно протестовали. — Это кому же?

Он немедленно получил то, что просил, — довольно длинный перечень имён, произнесённый не без некоторого самодовольства. Среди них были и знакомые: Бэчуглин, Хечукан... Большинство он не знал, но упоминания в разговорах помнил — действительно авторитетные люди! И как же на это должен реагировать интеллигентный молодой человек XXI века?

— Хгм... А почему ты до сих пор не забеременела? Или об этом неприлично спрашивать?

— Глупый какой! Что ж в этом неприличного?! Это всем интересно! Просто я пока не хочу — мне нравится быть лёгкой! Ну, может, на следующий год...

— Разве это зависит от желания?

— У меня зависит!

— Как это?!

— Моя "бабка была большой женской «шаманкой», мать тоже. Они мне рассказали, как уговорить духа нового человека не вселяться в живот до времени — пока сама не захочешь.

— Па-анятно-о... — протянул Кирилл, торопливо вспоминая всё, что он знал о нравах таучинов по этому поводу.

«Долгое время учёные полагали, что первобытные народы, живущие в экстремальных условиях, искусственно ограничивают свою численность путём убийства стариков, больных, „лишних" младенцев (особенно женского пола) и варварского абортирования беременных. Однако к концу двадцатого века было вполне убедительно доказано, что подобные эксцессы если и имели кое-где место, то являлись чрезвычайно редкими и демографической „погоды“ никак не делали. Наоборот: плодовитость женщины, многодетность семьи всегда считались величайшим благом. Ну, а уж количество выживших детей определялось состоянием пищевой базы — до тех пор, пока „белые“ люди не занесли «дикарям» свои инфекции. Так что Лу нежеланием беременеть идёт против общественного мнения, является явным отклонением от нормы.

А что она такое говорит про шаманку? Вообще-то, настоящих „профессиональных” шаманов у таучинов нет. Общаться с духами ветра, мороза, удачи или болезни в какой-то степени может каждый, а глава семейства так просто обязан уметь „заговаривать” погоду или мириться с душами убитых животных. Другое дело, что у одних это получается эффективно и „зрелищно“, а у других — не очень. Однако...»

— Ага! — прервала его мысли «жена». — Опять думаешь! И глаза пустые, как будто видят иное.

— Да, — признался учёный, — вот такой вот я! Не нравится, не ешь! Чего ты пристала, словно помочь можешь?

— А вдруг? — подняла голову Луноликая. — Только ты же ничего не объясняешь!

И Кирилла вдруг прорвало — он начал говорить, говорить, говорить. При этом он прекрасно понимал, что грубо нарушает правила мужской «техники безопасности» — жалуется женщине, которая как бы находится под его покровительством. По-хорошему, такое может позволить себе лишь ребёнок в отношении матери, но никак уж не «самец» в отношении «самки». Но с другой стороны, кто под чьим покровительством находится?!

— ...Понимаешь, я родился и вырос в других условиях. Именно они кажутся мне единственно нормальными. Да, я научился бегать по снегу, править упряжками, могу долго не спать. Но дело в том, что, по меркам моего мира, все здешние радости и не радости вовсе, а неприятности! Их надо терпеть — терпеть изо дня в день! Этому «терпежу» конца-краю не видно, а я устал! Нет, не телом — душой! Устал терпеть! Устал соскабливать грязь с тела — в душ хочу! Хочу нормальной еды — на тарелке! Хочу выспаться на постели с чистым бельём! Стоит мне вспомнить, из чего готовится ваша любимая похлёбка, как всё съеденное просится обратно! Сырые мозги, хрящи, сало считаются лакомством — но я не могу их признать таковыми! Не могу радоваться такой пище! Нет, к этому нельзя привыкнуть... Здесь никогда не бывает «нормально» — постоянный холод, но все говорят, что летом будет гораздо хуже — жара и комары! Да, здесь можно выжить, но жить?! Постоянно?! Когда я представляю, сколько мне ещё осталось кантоваться тут, хочется повеситься...

Он говорил ещё долго, даже не заметив, что начал употреблять всё больше и больше слов, которых слушательница никоим образом понять не может. В конце концов он выдохся и устыдился:

— ...В общем, не обращай внимания — это мои проблемы. Здесь таких ни у кого не бывает, так что не бери в голову — может, само пройдёт.

— Смешной! — без улыбки качнула головой женщина. — Половины твоих слов я не поняла, но, по-моему, у тебя самая обычная «болезнь чужого». Её многие умеют лечить!

— Как это? — довольно равнодушно поинтересовался Кирилл. — Впрочем, давай не будем об этом...

— Почему не будем? Каждая женщина хочет, чтобы её мужчина был весёлым и довольным. Это нетрудно сделать!

— Глупостей-то не говори! — вяло отмахнулся Кирилл.

Его уже мучила совесть, что он раскрылся, предстал слабым перед туземной женщиной. А женщины — всех веков и народов — любят мужчин сильных и жестоких. Природа женская такова — как бы. Это — как бы — медицинский факт. Бывают, конечно, исключения и отклонения, но...

— Нетрудно — что? — попытался взять себя в руки учёный.

— Я объясню, — кивнула женщина. — Расскажу, ты только слушай!

И она действительно объяснила! Правда, теперь уже Кирилл половины слов не понял — про души и духов людей, вещей и явлений. Однако за всем этим первобытным бредом отчётливо проступало рациональное ядро — некий факт, зафиксированный учёными-этнографами родного мира, которых никак нельзя заподозрить в идеализме.

«К концу XIX века в регионе сложилась ситуация, которая столетием позже будет казаться анекдотичной. Русское и „обрусевшее” население огромного края кучковалоь по долинам крупных рек. Оно вело оседлый и полуголодный образ жизни, основой которого являлась рыбная ловля. Никакого сельского хозяйства не было и в помине, а подвоз товаров с „материка” был мизерным. Значительная часть этого населения выживала благодаря контактам с „дикарями“ — оленными таучинами, кочевавшими в открытой тундре. Сплошь и рядом „русским” даже нечего было предложить на продажу, кроме жалкого домашнего скарба и кустарных поделок. Мясо и шкуры на одежду не столько выменивались, сколько выпрашивались. Огромной удачей (даже для царских чиновников!) считалось подружиться с каким-нибудь богатым оленеводом — голод тогда семье не грозил. Грязные и грубые „дикари” по весне старались откочевать подальше от русских селений, спасаясь от набегов „друзей”, — отказать голодающим в пище таучины не могли, чем те и пользовались с бесцеремонностью „белых” людей, дорвавшихся до халявы.

В те времена брак между таучином и „русской” женщиной не был редкостью. Правда, при наличии у жены многочисленных родственников для хозяина стада такой брак означал почти верное разорение — вся эта родня начинала жить за его счёт. Имелась и другая проблема. Жизнь в стационарных приречных посёлках, в избах, топившихся по-чёрному, была далека от комфорта в современном смысле слова. Но кочевой быт тундры оказывался настолько тяжёл, что многие „русские” жёны привыкнуть к нему не могли при всём желании. Однако детей и родню как-то надо было кормить. Что делать? И тогда возник (возродился?) некий обряд, некое колдовское действо, как бы снимающее психологическое и физическое отторжение. Вроде бы не было случая, чтобы прошедшая через данный обряд женщина не смогла прижиться в тундре.

Что же получается?! Луноликая предлагает мне пройти через такой „курс лечения"? Но ведь это же вмешательство в психику! Ну да, а коренному горожанину оказаться в тундре — это не вмешательство?! Бли-ин...»

— Но ведь это, кажется, женский обряд? — сурово (как ему казалось) поинтересовался Кирилл.

— С чего ты взял?! — удивилась Лу. — Даже мой предок Нки-та проходил через него — спроси у матери!

— Но это же было давно! Сейчас-то для чего это делается?

— Как это «зачем»? А если наши пойдут в поход и приведут много пленных? Вот, к примеру...

Последовал добрый десяток имён односельчан — как оказалось, это люди других народов, захваченные когда-то в набегах. Они приняли местный образ жизни и считаются «своими». А тех, кто не принял, в этом мире уже нет. Умерли сами или были убиты, уточнять Кирилл не стал. Он вновь представил собственное будущее и... согласился.

— Вот и хорошо! — обрадовалась Лу. — Я поговорю со стариками.

Это странное действо состоялось два дня спустя — в зимнем пологе. Как объяснили Кириллу, нужно, чтоб было темно и чтоб пространство замкнуто, дабы пришедшие на зов духи не разбежались.

Народу в полог набилось человек семь — старики, старухи и двое относительно молодых мужчин, считающихся сильными шаманами. Почти все пришли с собственными бубнами, украшенными всевозможными амулетами и дополнительными побрякушками. Пока горел светильник, народ угощался клочками какой-то белёсой дряни, сложенной в деревянную миску. Не обделили и Кирилла — даже скормили ему двойную дозу. Вкус был незнакомый и не слишком противный. Аспиранту всей душой хотелось верить, что это не сушёные мухоморы. Впрочем, ему вскоре стало всё равно.

Светильник задули, действо началось с сольных выступлений. Спустя какое-то время духи предков действительно начали являться в полог и шарахаться между людьми. С одним из них — погибшим когда-то великим воином — Кирилл чуть не подрался. Потом началось хоровое пение и общение с призраками. Большинство из них всё-таки к Кириллу отнеслось вполне доброжелательно, и новых эксцессов не возникло. Потом...

Потом аспирант обнаружил себя на своём обычном спальном месте рядом с женой. У него болела голова, хотелось пить и при этом сильно тошнило, кажется, намечался понос. «Отходняк» продолжался не менее суток, а затем как-то рассосался. Решительно никаких изменений в своей психике Кирилл не обнаружил.

Да, никаких изменений в себе Кирилл не обнаружил и мог, как ему казалось, вполне адекватно оценивать обстановку. У него возник вполне конкретный вопрос: дав согласие (или приняв решение?) покинуть побережье, должен ли он что-то делать: собирать вещи, грузить нарту, узнавать маршрут и так далее? Как выяснилось — не должен. Новый муж Луноликой оказался «автоматом» встроен в систему местных взаимоотношений и долгосрочных планов. Ему оставалось лишь ждать, «когда позовут», и делать независимый вид. Ожидание длилось недолго — дней десять.

В посёлке всё чаще стали появляться гости — «оленные» люди. Они общались с друзьями и родственниками. Кирилл присутствовал на посиделках, ел, пил и даже подавал реплики. И не переставал удивляться: «Это довольно редкий случай, когда кочевники и оседлые живут в мире и согласии — посмеиваются друг над другом, иногда ссорятся, но серьёзных конфликтов не возникает, поскольку те и другие считают себя «своими». Весна в разгаре, за ней, надо полагать, наступит лето. Что же они обсуждают? Планы «посевной кампании»? Ну, конечно... Создаётся впечатление, что охота на морского зверя, выпас стад полудомашних оленей, массовый забой диких животных на переправах во время миграций — всё это хорошо, но как бы не главное в жизни. По-настоящему проявить себя мужчина может лишь «на войне». В том смысле, что наиболее престижной считается добыча, полученная в грабительском набеге, а вовсе не на охоте. Даже ещё круче: герой, собственноручно «замочивший» двух-трёх врагов, заработает гораздо больше авторитета, чем хозяин крупного стада или удачливый морской охотник.

Да, после обряда никаких изменений в психике своей Кирилл не обнаружил. Он даже не заметил, что еда стала вкуснее, а запахи жилья перестали вызывать содрогание — ведь это случилось не сразу. А ещё у него возникло и стало крепнуть убеждение, что не нужна ему никакая война и киты с моржами, пожалуй, тоже не нужны. Он хочет, чтобы у него было стадо — по-настоящему ЕГО стадо!

Но ведь это же вполне естественно — при чём тут колдовство?!

Удобный момент наконец представился — из посёлка в тундру возвращалась группа оленеводов. Груза у них было мало, а направлялись они в нужный район. На «семейном» совете было решено, что с ними поедут Кирилл и Луноликая, а Вэнгыт останется у моря, дабы иметь свою долю в промысле. Такой расклад показался учёному удачным — своей «жены» он давно не стеснялся и надеялся под её руководством (но без посторонних глаз!) вволю поупражняться в метании аркана — надо же становиться человеком?!

С попутным караваном семейная чета двигалась двое суток. А потом пришлось расстаться. Их могли бы подвезти и ближе, но оленеводы спешили к своим стадам, а тундра впереди была покрыта широкими проталинами. Попутчики сказали, что пешком они, пожалуй, доберутся быстрее. Кирилл не стал возражать — он ещё не знал, на что себя обрекает.

Итак, мешки на плечи и вперёд — по снегу, по вытаявшей чавкающей водой кочке. Кто сам не отведал, тому очень трудно объяснить, что такое «кочка» — ударение на последнем слоге! Нормальный горожанин может пройти по ней (без груза!) метров пятьсот, а потом попросит его пристрелить. Человек тренированный — турист какой-нибудь — сможет и километр продержаться, но потом всё равно... Кирилл мужественно развлекал даму светской беседой целый, наверное, час — первый, конечно. Потом ему стало не до этого. Счёт расстоянию и времени он вскоре потерял, но вряд ли они были в пути меньше суток — скорее больше. А Луноликая, похоже, просто отдыхала — делать ничего не надо, иди себе да иди! Но она, как нормальная дикарка, легко поняла душевные муки своего мужчины, сообразила, почему он перестал разговаривать, почему на ровной дороге через каждые два-три километра падает и долго приходит в себя. Она деликатно молчала и терпеливо ждала, когда спутник отдышится, встанет на четвереньки, потом на ноги и, наконец, пойдёт дальше...

В конце пути Кириллу предстояло пережить массу новых и довольно острых (мягко выражаясь!) ощущений. И первое из них... То есть оказалось, что вот этот кошмарный переход к стаду вовсе не испытание воли, не подвиг Геракла, а просто... переход. По прибытии на место, где стояло некое подобие палатки или полога, произошла беседа с пастухами, в которой Кирилл принимал участие, но почти ничего не понимал, поскольку в основном был озабочен тем, чтобы не потерять сознание от усталости. В мозгу его крутилась лишь мысль о том, что испытание выдержано, цель достигнута и сейчас (совсем уже скоро!) можно будет выпить с полведра сырой снеговой воды, постелить что-нибудь прямо на снег, лечь и спать, спать, спать...

Не тут-то было. Луноликая оживлённо спорила с мужчинами, что-то доказывала, чего-то требовала. Кирилл кивал и поддакивал. В конце концов согласие было достигнуто, пастухи ушли, но вскоре вернулись на трёх беговых нартах, влекомых парами оленей. Новоприбывшие заняли места пассажиров и все вместе куда-то поехали, огибая проталины. Вокруг появились олени — много оленей. Животных стали куда-то направлять. Потом Кириллу сказали, что он должен бежать «вон туда» и шуметь. Идея показалась учёному глупой: неужели непонятно, что он и ходить-то больше не может?! Тем не менее он, словно зомби, встал с нарты и двинулся вперёд, увязая в снегу...

Смысл проделанной операции Кирилл уяснил чуть позже. Вольно пасущееся стадо заставили двигаться. Стельные важенки постепенно заняли место в арьергарде. Их отделили (не всех, конечно), остановили и заставили отстать от основной массы животных. Им предстояло пастись отдельно — на лучших пастбищах. Причём не как-нибудь, а под надзором Кирилла и Луноликой. Зачем это нужно, учёный вскоре узнал на собственной, так сказать, шкуре.

В большинстве случаев растёл важенки длится менее часа, через пару часов телёнок начинает вставать и сосать матку, через полдня способен брести за ней на небольшие расстояния, а через несколько дней его уже трудно поймать. Тем не менее поначалу детёныш предпочитает лежать, то и дело вставая для питания молоком матери. А у важенок-матерей в это время идёт борьба двух инстинктов — материнского и стадного, требующего не отставать и идти вместе со всеми. Часто второй побеждает, и телёнок оказывается брошенным. Он обречён, и можно его просто добить, чтоб не пропал пыжик. А можно изловить мать и насильно вернуть к ребёнку. Только это получается далеко не всегда. Надёжнее так располагать стадо, так управлять его движением, чтобы отелившиеся важенки не чувствовали себя в одиночестве, чтобы телята от них не отставали. Не вовремя заснувших детёнышей желательно будить и подгонять вслед за самками. А ещё: важенки почему-то любят телиться в сторонке — в кустах, из которых телёнок потом не может выбраться. Без человеческой помощи он, опять-таки, обречён. Его нужно поднять и помочь выйти на ровное место. В крайнем случае — перенести. Чего же проще — оленёнок лёгкий, но... Но при переносе нельзя касаться руками головы, брюха и зада (а как держать?!) телёнка — эти места важенка в первую очередь облизывает и обнюхивает. Не понравится запах — бросит... Брошенных телят можно подсаживать к маткам — иногда они их принимают. В общем, много чего можно — из «этой оперы». Но есть и другая — при первых признаках непогоды стадо нужно осторожно перегнать в укрытое место — вместе с новорождёнными телятами. А потом следить, чтобы их не занесло снегом во время сна — разгребать и заставлять вставать на ноги. В общем, один небольшой буран на пару часов, и каторжный труд нескольких недель окажется напрасным.

В целом, Кириллу было не до исследований. Но бывали часы или минуты просветлений, когда он приходил в себя и (по старой привычке) начинал задавать спутнице «философские» вопросы. Как это ни странно, но часто он получал вполне внятные ответы.

Ситуация вырисовывалась примерно такая. Отёл и летний выпас вполне можно пустить на самотёк — просто контролировать стадо, чтоб оно не разбежалось или не смешалось с соседским. При благоприятных условиях поголовье немного увеличится, при плохих останется прежним или уменьшится — на всё воля духов. Приложение специальных усилий при проведении «отельной кампании» даёт взрывной эффект увеличения численности животных, но прилагать эти усилия желающих находится не много. Для взрослого мужчины-воина главное — это престиж, уважение ближних и дальних. Добиться его собственным трудом — не самый почётный способ. Гораздо лучше — отбить, захватить оленей у врагов. Или выменять их на другую военную добычу...

Всё это Кирилл уяснил не сразу. А в начале оказалось, что все вот эти животные — обвешанные клочьями линяющей шерсти, рогатые и безрогие, с раздутыми животами или без оных, голенастые, пугливые и совершенно не изящные — все они, бродящие по склонам вот этой долины — находятся под его опекой. И прекрасно без неё могут обойтись — вон те уже перевалили на ту сторону склона, где, наверное, чуть гуще молодая трава на проталине. А вот эти трое намылились в распадок — там зеленеют заросли полярной берёзы со свежими листьями. Те и эти уйдут — ищи их потом. Нужно вскочить, добежать, преградить путь. Тогда они повернут обратно. И останутся под властью человека — до следующего повода уйти в сторону. А он найдётся очень скоро. Как же можно контролировать полудикое стадо в несколько сотен голов без собак, без верховых лошадей, без изгородей, без... Можно! Можно, если не спать, не есть, не уставать — если жить на бегу...

И всё это не на асфальте — на кочке или на талом снегу. К исходу третьих суток голеностопные суставы у Кирилла распухли так, что снять обувь стало невозможно. Он, собственно говоря, и не пытался. Состояние «я больше не могу» периодически возникало лишь вначале. Как и приступы лютой ненависти к оленям. Потом оно сменилось отупением. И жаждой — постоянной и неразлучной, как боль в ногах. А ещё было страшно заснуть — он знал, что проснётся не скоро. И тогда все муки окажутся напрасными — Лу одной не удержать стадо.

Женщина, похоже, выполняла работу за двоих-троих. Трудно даже представить, сколько километров она пробегала за день. Это, кстати, было одним из немногих стимулов, заставлявших Кирилла держаться любой ценой, — он не мог допустить сокращения контролируемого им участка «периметра». Это означало бы увеличение нагрузки на напарницу. Кроме прочего, на нём лежала обязанность ежедневно перетаскивать весь немудрёный скарб вслед за переместившимся стадом. Луноликая не жаловалась, хотя щёки её втянулись, а лицо совсем побурело от загара. Когда припекало солнце, она бегала по тундре полуголой, и Кирилл даже в своём почти бредовом состоянии ужасался: от былых округлостей не осталось и следа — скелет, обвитый жилами и мышцами, обтянутый обожжённой на солнце кожей. В моменты коротких передышек она заставляла Кирилла жевать и глотать какую-то дрянь — вероятно, мясо погибших телят. Женщина говорила, что есть нужно, но он хотел лишь пить и спать...

Сколько времени продолжался этот медленный поход, этот бесконечный кошмар, Кирилл не знал. Краем сознания фиксировал только, что движутся они в сторону побережья, и сопки вокруг становятся реже и ниже. Близость океана чувствовалась всё сильнее — с той стороны часто стал дуть холодный и мощный ветер. Большинство важенок отелилось, но людям легче не стало — наступила очередь нетелей. Рожающие в первый раз самки более пугливы, они чаще бросают телят, да и сами телята слабее и требуют большего ухода...

Количество рождений постепенно сокращалось, и наконец настал день, когда Кирилл не увидел ни одного новорождённого — возможно, впрочем, он просто прозевал одного-двух. И что теперь? Радоваться он не торопился...

Подозрение оправдалось — его ждали новые испытания. Стадо нужно было перевести в район летних пастбищ. Луноликая объяснила: по пути телята будут гибнуть по любому поводу и без повода. Количество смертей сократить можно и нужно — иначе для чего старались?! А зачем куда-то идти, ведь здесь для оленей достаточно корма? Идти НАДО, потому что скоро наступит ЛЕТО. Кириллу показалось, что этим таучинским словом напарница обозначила настоящий кошмар, по сравнению с которым всё предыдущее было «цветочками».

Тем не менее по окончании отёла некоторое облегчение всё-таки наступило. Кирилл стал более осознанно относиться к действительности и попытался выяснить, что же им предстоит в ближайшем будущем. Выяснил: когда окончательно растает снег, появятся насекомые — оводы и комары. Олени почти беззащитны перед ними, особенно в период линьки. Спасение приносит лишь холодная погода или ветер. Если ни того, ни другого нет, животным остаётся лишь бег. Под контролем людей это должен быть бег по кругу. В благоприятный год — при хороших погодных условиях — оленята успевают достаточно окрепнуть, чтобы пережить это время. Перед его началом важенок можно будет объединить с неплодовой частью стада.

Однажды на подходе к своей стоянке Кирилл почувствовал запах дыма. Это было странно — костёр они не разводили уже давно. Потом к запаху дыма прибавился слабый аромат варящегося мяса (не оленьего!), и аспирант чуть не захлебнулся слюной. У костерка возле растянутого на подпорках полога копошились люди. «Смена пришла!» — догадался Кирилл и испытал момент почти полного счастья.

Как оказалось, это прибыли Вэнгыт и зять Чаяка, а также один из пастухов, которые когда-то (бесконечно давно!) угнали прочь неплодовую часть стада. Для долгих посиделок времени не было (оленей много, а людей — мало!), поэтому суть вопроса прояснилась достаточно быстро:

— Где и когда будем соединять стада?

— Где лучше, там и будем! — высказал своё мнение Кирилл.

— Да, конечно, — согласились с ним. — А как поступим осенью с приплодом, с телятами?

— Не пристало мне думать о таких мелочах, — отреагировал аспирант. — Говорите об этом с моей женой!

Ответ понравился лишь Вэнгыту, остальные же высказались в том смысле, что договариваться с Луноликой крайне трудно — по части материальных ценностей она хуже Чаяка. Кстати, о Чаяке...

Вот тут-то — как бы между делом — Кириллу и объяснили причину появления «смены». Специально облегчать пастушескую жизнь новичка никто, конечно, не собирался, просто «сильный» человек Чаяк захотел его видеть. Причём не где-нибудь, а в посёлке. Насчёт «жены» пожеланий высказано не было, но всякому ясно, что он должен взять её с собой.

Путь до посёлка занял два дня — пешком, всё по той же кочке. Только Кирилл теперь почти отдыхал: делать ничего не надо — иди себе да иди.

В посёлке Луноликая немедленно погрузилась в работу — прямо в день прибытия. Мать и соседки отнеслись к ней так, словно она ходила на соседнюю сопку поесть ягод и теперь вернулась — отдохнувшая и полная сил. А занятий у женщин было полно — возня со шкурами, сушка добытого мяса. Впрочем, то, что творилось на вешалах, назвать сушкой было нельзя — опарышей под кусками китового и моржового мяса можно было собирать горстями. Кирилл побывал там один раз и больше старался не приближаться.

На побережье наступила весна. Или, может быть, даже лето. В прилегающей тундре снег стремительно исчезал, превращаясь в ручьи, речки и целые озёра талой воды. Там, где грунт обнажался, если это был не сплошной камень, немедленно появлялась зелень. Дети и женщины выкапывали оттаявшие корешки, собирали с низкорослых кустиков почки и едва проклюнувшиеся листья. Километрах в двух восточнее посёлка на скалах начал формироваться птичий базар.

В этом празднике жизни, естественно, присутствовала и ложка дёгтя — размером с бочку. Не слишком чистый снег вокруг жилищ стаял значительно быстрее, чем в тундре. В итоге на поверхности оказалось всё то, что в этом снегу накопилось за долгую зиму. А именно: кухонные отбросы, продукты жизнедеятельности людей и собак. Никаких помойных ям у жителей в заводе не имелось, а справлять нужду в сторонке обязательным считалось лишь для взрослых, да и то только в хорошую погоду. Кочевникам в данном отношении проще... В этой связи большинство семейств занялось оборудованием летних жилищ — шатров облегчённого типа на менее загаженных местах.

Конечно же, появились мухи и сделали жизнь значительно веселее. Они атаковали любой кусок мяса с яростью оголодавших тигров, но это никого не смущало — облепленный отложенными яйцами продукт преспокойно отправлялся в котёл или употреблялся сырым.

А ещё из небытия возникли комары. Причём не те милые букашки, которые тревожат дачников подмосковными вечерами. Эти были иными — Кирилл прозвал их «морскими волками». По-видимому, данная разновидность кровососов приспособилась к жизни на побережье, где постоянно дуют ветра. Были они раза в два крупнее обычных и в «тельняшках» — с полосами на туловище и ногах. Стаи их были относительно немногочисленны, но они упорно клубились в каждой ветровой «тени» — даже за спиной человека, идущего против ветра. И не дай Бог в подобной ситуации остановиться и повернуться к ним лицом — от укуса мускулистого полосатого монстра только что искры из глаз не сыпались!

Летом в высоких широтах понятия «день» и «ночь» условны. Они годятся лишь для тех, у кого есть часы. У Кирилла их не было, а физиологические ритмы давно сбились и перепутались. Ему казалось, что в посёлок они прибыли скорее вечером, чем утром, — можно отдохнуть и поспать. Тем не менее ему передали, что в «переднем» жилище собираются «посиделки», на которых его хотят видеть. Это, конечно, не приказ, а лишь пожелание, но... Но как-то ненавязчиво гонцы дали понять, что Кирилл хоть и великий воин, но всё ещё является членом подчинённой (кормимой, не «передней»!) семьи, а это... В общем, отказываться неприлично.

Такой расклад Кириллу не понравился, но максимум того, что он решил себе позволить, это явиться после того, как все гости уже набьют деликатесами свои бездонные желудки. Ничего от этого он не выиграл — прозвучала пара окриков, и женщины подали новые порции полусырого мяса — в честь опоздавшего. Присутствующие принялись за это мясо с огромным воодушевлением, а Кирилл вяло подумал, что такой разврат пора кончать — почему он должен идти на поводу у этих грязных дикарей?! В конце концов, он и сам сто лет не мылся!

Примерно в этом смысле учёный и выразился, выслушав иносказательные (но вполне ясные!) упрёки Чаяка за опоздание. Похоже, он угодил в яблочко: на присутствующих произвёл впечатление тот факт, что молодой воин Кирь не собирается ходить «на цирлах» перед крутым и хвастливым Чаяком. Дальше разговор пошёл на равных — обиженный Чаяк посопел-посопел, да и смирился с реальностью.

Причиной столь экстренного собрания «сильных» людей посёлка являлось следующее. Несколько семей кочевых таучинов позарились на пустующие много лет пастбища близ устья реки Коймы. Когда сошёл лёд, к ним приплыли менгиты на своих деревянных байдарах. Общение началось мирно, но быстро переросло в некий конфликт. Неясно, дошло ли дело до смертоубийства, но в итоге Мэгый — самый авторитетный воин тамошних таучинов — оказался... Ну, не совсем в гостях и не совсем в плену — серьёзные воины, как известно, в плен не сдаются... В общем, оказался он у менгитов. Теперь русские предлагают таучинам «дружить» — чтобы, значит, с Мэгыем ничего дурного не случилось. А «другом» менгитов можно стать, если признать себя рабом их далёкого владыки и что-нибудь ему дать — лучше всего шкурки, которые женщины используют для украшения своих одежд. Нашлись даже люди из мавчувенов, которые, рискуя своими погаными жизнями, разнесли эту весть по посёлкам и стойбищам таучинов. «Настоящие люди», конечно, откликнулись. Не то чтобы всем было жалко Мэгыя — делов-то! — но ситуация получилась какой-то несообразной, требующей разбирательства — гуманитарного или военного. Последнее многих вполне устраивало, поскольку летом принято совершать военные походы по воде. Плавания на восток через пролив в последние годы успеха не приносят: сражаться приходится много, а грузить добычи — мало, так почему бы не заняться спасением попавшего в беду таучина? Менгиты, конечно, — грозные противники, но они чужие всем людям и при этом обладают большими богатствами. В общем, обычное ополчение, которое летом плавало на соседний материк грабить тамошних жителей, в этом году решило отправиться в другую сторону — якобы на выручку Мэгыю. Очень скоро — через день-два — флотилия будет возле посёлка, так что надо готовиться!

Таучинская армада появилась даже раньше, чем её ждали. Она состояла из более чем двух десятков байдар на 30-40 человек каждая, и это не считая более мелких лодок! Прибывшие вытащили суда на берег и отправились в гости, но, к счастью, не все, а лишь те, кто имел здесь друзей или родственников.

Кирилл оказался чуть ли не в центре внимания — он успел сделаться известным на побережье как прекрасный копейщик, как победитель (убиватель!) менгитов, как человек, в руках которого говорит «огненный гром»! Кроме того, он привёл на летние пастбища массу здоровых телят! Откуда народ узнал о результатах «отельной кампании», осталось неясным, а всё остальное было понятно: рассказывая байки о своём новом «друге», Чаяк нарабатывал себе дополнительный авторитет. С одной стороны, учёному это было лестно, но — с другой — получалось, что отказаться от участия в походе он никоим образом не может — народ не поймёт.

Больше всего Кирилла удивило отсутствие у данного войска командира или предводителя. Здесь были люди из десятка прибрежных посёлков и их друзья-родственники из тундры. В каждой группе выделялись два-три наиболее авторитетных воина, которые вели себя вполне независимо от других. Общие же решения принимались в результате переговоров и обсуждений, до которых таучины большие охотники, особенно при наличии обильной «чужой» еды. В общем, затягивать пребывание армады возле посёлка было нельзя — такое количество гостей способно за несколько дней уничтожить все запасы продовольствия. Кирилл даже не успел выучить наизусть имена, биографии, роль и значение главных участников, как оказался вторым правым гребцом на одной из «передовых» байдар. Чаяк же с гордым видом восседал на корме у руля — это было его право, поскольку он считался хозяином судна.

Ночи были светлыми, и при отсутствии удобных мест для высадки движение продолжалось круглые сутки. Примерно половину времени удавалось идти под парусом — четырёхугольным куском замши, поднимаемым на кривоватой мачте в центре байдары. При встречном или боковом ветре лавировать с такой оснасткой судно не могло, так что приходилось парус убирать и работать вёслами. Как-то раз флотилия чуть не попала в приличный шторм, однако опытные мореходы по каким-то признакам вычислили приближение непогоды, и суда успели забиться в узкую бухту, похожую на фьорд. Другой помехой оказался далеко выдающийся в море мыс под названием «Моржовый Клык». Кириллу объяснили, что пытаться обогнуть его по воде не стоит — даже в безветренную погоду там всегда сильное течение, которое несёт много льда. Байдары и груз перетаскивали по суше — почти километр.

Кирилл грёб, ел, пил, спал и справлял нужду наравне со всеми. Никаких льгот или привилегий тут никому не полагалось — и мальчишка, впервые вышедший в море, и «хозяин» байдары находились в равных бытовых условиях, хотя спрос с них был, конечно, разный. Времени для размышлений оказалось предостаточно: «Кажется, я начинаю понимать, почему викинги, корсары и прочие пираты демонстрировали отчаянную смелость в битвах. Они ведь предварительно неделями и месяцами болтались в море на своих судах, набитых людьми. А этих людей — соратников — никто не проверял на психологическую совместимость. От такой жизни озвереть очень даже просто — ни себя, ни других станет не жалко. Таучины в обычной жизни драчливы и вспыльчивы, но в байдаре умудряются не ссориться и действовать дружно. Такое впечатление, что существуют некие неписаные правила поведения на воде, которые все знают и неукоснительно выполняют без всякого принуждения».

Однажды вперёдсмотрящие разглядели в прибрежной тундре несколько летних шатров. Они располагались близ впадения в море довольно широкой реки. Как минимум половина флотилии немедленно изменила курс и нацелилась на устье. Чаяк был явно недоволен этим обстоятельством, но повёл свою байдару вслед за ними. Его примеру последовали и остальные.

Байдары, шедшие первыми, высадили на берег десант, который обследовал стойбище. Оно оказалось брошенным населением, причём явно в большой спешке. Судя по всему, мавчувены, узнав о приближении флотилии таучинов, погрузились на лодки и кинулись спасаться вверх по течению. Пять или шесть байдар, не спрашивая мнения остальных, устремились в погоню. Обиженный и злой на весь свет Чаяк заявил, что преследовать мавчувенов не желает, поскольку «слонёнок совсем маленький» и добычи всё равно на всех не хватит. Большинство кормчих с ним согласилось. Решено было ждать ушедших на месте три дня, а потом двигаться дальше.

И ждали. Но к вечеру второго дня на воде показались не союзные байдары, а трупы оленей. Чаяк скрипел зубами: оказывается, данный участок реки является местом «плавей» диких оленей — переправы с берега на берег. Такая переправа вовсе не конкретный узкий участок или брод — олени могут выйти к воде на интервале плюс-минус километров двадцать. Их-то и ждали здесь мавчувены. Ушедшие за ними в погоню таучины, скорее всего, наткнулись на переправляющееся стадо и, вместо преследования врагов, занялись «поколом», благо боевые копья для этого вполне пригодны. Трупы были свежими и плыли десятками, если не сотнями. Часть из них была быстро выловлена и пущена в пищу — народ устроил себе праздник, живота.

Кирилл жевал мясо и пытался понять, почему многие недовольны таким раскладом. Оказалось, что данная местность находится «под юрисдикцией» людей Мэгыя, но мавчувены обнаглели настолько, что вышли аж к самому морю! Тут бы их и взять «к ногтю», чтоб другим неповадно было, но они, вероятно, сумели сбежать.

Через день байдары вернулись — на плаву они держались с трудом, поскольку были перегружены оленьими шкурами и мясом. Кирилл попытался прикинуть на глаз приход-расход, и у него получилось, что, как минимум, половина животных погибла напрасно. В контакт с противником преследователи так и не вступили, хотя нескольких мавчувенов, пробиравшихся по берегу, выследили и убили. Продолжать поход вернувшиеся не хотели, да и не могли — с таким-то грузом! Никто их не осуждал и не отговаривал, но примерно с десяток парней предпочли ратные подвиги возвращению домой и пересели на «пустые» байдары своих друзей или родственников с целью продолжать путь.

После расставания с «дезертирами» Кирилл отвёл в сторонку Чаяка, чтобы задать ему пару «интимных» вопросов.

— Куда и зачем мы плывём, я понимаю плохо, — честно признался аспирант. — Но совершенно точно знаю, что с сильным противником при такой организации справиться нельзя!

— При чём? При орга-зации?!

— В военном походе все должны слушаться одного командира! А это что за разврат получается?!

— Не понимаю, — вздохнул Чаяк. — Чем ты недоволен? Мы всегда так воюем. А самого сильного нет. Или ты хочешь попробовать?

— В смысле?!

— Ну, попробовать стать главным — кивающим. Только для этого придётся одолеть...

Далее последовал перечень знакомых и незнакомых имён крутых воинов — лучников, борцов, бегунов...

— Да ну вас! — безнадёжно махнул рукой учёный. — Воюйте как хотите!

В конце концов флотилия благополучно вошла в устье Коймы и за полтора дня поднялась до острога. Выглядел он жалкой деревенькой, огороженной забором, но экипажам кожаных лодок казался, наверное, грозной и неприступной крепостью. Главное, никто не мог понять, зачем понадобилось срубить столько деревьев, да ещё и в таком странном месте? Если ты боишься нападения, если опасаешься врагов, так заберись на сопку, обложись на вершине камнями и готовься к обороне! Зачем же строить крепость внизу — у самой воды? Да ещё и жить там в шатрах из брёвен?! Видно, тут обитают какие-то дикари — с ними нужно быть осторожным. Наверняка их поддерживают могущественные духи, причём совсем не те, с которыми общаются нормальные люди!

Последнее предположение быстро подтвердилось: небо заволокло низкими тяжёлыми тучами, резко похолодало и... пошёл снег! Сам по себе снегопад в разгар лета никого особо не удивил — такое в этих краях случается — но его приуроченность к началу военных действий, конечно же, не могла быть случайной.

При полном безветрии снег падал тяжёлыми мокрыми хлопьями на гребцов, на байдары, на серую воду. Бревенчатые стены вдали тоже были залеплены снегом и выглядели вполне романтично. Между ними и берегом разрослись кусты, которые никто не озаботился вырубить. Теперь они стояли, пригнувшись под тяжестью налипшего мокрого снега. «А что, — усмехнулся Кирилл, — дополнительная защита. Попробуй-ка подберись к стене — тронешь веточку, и на тебя обрушится целая снежная лавина! Интересно, здешнее огнестрельное оружие сможет работать в такую сырость? Всё ж мокрое, а порох вроде бы гигроскопичен — какие-то его ингредиенты охотно впитывают атмосферную влагу».

На «крепостной стене» Кирилл насчитал три точки активности — возле дыр в верхней части частокола. В древних фортификациях он не разбирался, но из общей логики пришёл к выводу, что там, скорее всего, установлены пушки: «Вряд ли они большие, вряд ли у каждой пристрелянный сектор. Можно даже предположить, что местная артиллерия вообще не стреляет прицельно — только куда Бог пошлёт. Но... Но для туземцев и ружья-то являются магическими предметами, а уж если жахнет чугунная дура калибром сантиметров десять...»

Залепленные снегом байдары сошлись борт о борт, и главные воины начали совещаться. Обсуждались два предложения: с криком «Эн-хой!» дружно высадиться на берег и начать убивать менгитов — победителям достанется слава, множество замечательных предметов и женщины со светлыми волосами. Второе предложение было более конструктивным: развернуться носами к устью и уматывать отсюда. В том смысле, что доблестные таучины силу свою показали, врага напугали так, что ему пришлось вызвать снегопад, — пусть он в таком испуганном состоянии и останется. Однако все понимали, что данный вариант действий может устроить лишь людей взрослых и состоятельных — которым есть что терять. Молодёжь же должна взять если и не добычу, то хотя бы славу — когда ещё представится такой случай!

Народ в байдарах превратился уже в сущих снеговиков, а решение так и не было принято. Наконец, настал Кириллов «звёздный час» — в том смысле, что главари на него воззрились и однозначно потребовали высказать мудрое мнение.

В бытность Кирилла подростком мода на фильмы про индейцев уже почти отошла — не каждый мальчишка знал, кто такой Виннету и Гойко Митич. Однако пара киношных сцен в памяти аспиранта всё же осталась: одни наступают, а другие отстреливаются, причём очень эффективно...

— Не можем мы на них плыть, — заявил он. — Когда поравняемся вон с тем островом, заговорит их большой «огненный гром». Может быть, нас поубивают и не всех, но...

«...Но вы обделаетесь со страху и разбежитесь», — хотел он сказать, но запнулся, подбирая более мягкую формулировку.

— Нам плевать на ихний гром! — взвизгнул, брызгая слюной, низкорослый старикан, напоминающий паука. — У нас свой есть!

— Что у тебя есть? — ревниво вскинулся Чаяк. — Что может быть у тебя такого, чего нет у нас?

Паукообразный воин происходил из малолюдного бедного посёлка, но авторитет имел не меньший, чем солидный Чаяк и ему подобные. И всё из-за своей воинственности: как только в посёлке подрастало очередное поколение мужчин, Рычкын вёл его в какой-нибудь безумный набег. В нём гибли молодые бойцы, но уцелевшие привозили полонённых детей и женщин. Женщины рожали новых мужчин, а пленные мальчишки росли, становились «своими» и почитали войну за отдых, поскольку в мирной жизни им приходилось тяжелее. Этот старый отморозок Рычкын не смутился под ехидными взглядами десятков пар глаз. Он нагло усмехнулся щербатым ртом и шустро пробрался к центру своей байдары. Припорошённый снегом тюк, лежащий вдоль киля, он буквально растерзал — так ему хотелось побыстрее продемонстрировать публике его содержимое.

Продемонстрировал. Публика радостно загомонила, а Кирилл «юмора» не понял. Ему пришлось перелезть на чужое судно и разбираться в деталях. Пока он этим занимался, Чаяк с Рычкыном дискутировали по вопросу, кто из них круче. Наконец Кирилл понял, с чем имеет дело, и матерно выругался по-русски.

— Вот! — поднял палец Рычкын. — Что я тебе говорил! Менгиты станут дичью, мы убьём их и заберём все волшебные предметы и женщин! Тебе тоже достанется — не волнуйся.

— Мне от тебя ничего не надо, — парировал Чаяк. — Твои люди едят мясо без жира — чем ты можешь угостить меня?!

Пока оппонент придумывал достойный ответ, Чаяк обратился к Кириллу:

— Что там припрятал этот старый пенёк?

— Ничего особенного, — вздохнул аспирант. — По-моему, это пушка.

— Что?! — почти в один голос вопросили присутствующие. — Что ты сказал?

— Я сказал, что это пушка — наверное, полевое орудие. Ни лафета нет, ни хрена — просто железная чушка с дыркой. Где только он её взял?! Надо же было тащить в такую даль такую тяжесть! Показал бы мне сразу, я бы всё объяснил: из неё можно сделать хороший якорь для байдары — никаким течением не сдвинет!

— Ты это брось! — возмутился Рычкын. — Это менгитский «огненный гром»! Он стрелять должен! Не знаешь менгитского колдовства, так и скажи!

«Термины „ошеломить” и „опешить” в русском языке существуют именно для таких случаев, — безрадостно подумал Кирилл. — Он меня ошеломил, и я опешил. Ясно же, что для таучина обладание чем-то ценным — это прежде всего возможность хвастаться и гордиться. Наличие в каком-то посёлке трофейной пушки, скорее всего, оказалось новостью только для меня. Все остальные удивлены лишь тем, что Рычкын взял-таки её в поход. В общем, покров мистической тайны с чужого оружия сдернут, и атака всё же состоится — зря, что ли, плыли в такую даль?! Тот факт, что собственное орудие стрелять не сможет, никого не остановит. Ещё и на меня «бочку катят» — колдовства, мол, не знаю...»

— Чего ж тут знать-то? — гордо усмехнулся аспирант. — Тут большая дырка, там маленькая. В эту заряжаешь, через ту поджигаешь — и все дела. А что заряжать-то?

— Как «что»?! Вот смотри: и такое есть, и этакое!

Рычкын при помощи своих парней принялся развязывать кожаные мешки. Оказывается, значительная часть груза их байдары представляла трофейный хлам — в одном из мешков оказались тряпки, точнее, какая-то одежда из ткани, уже порядком сопревшей. В другом — листы грубой желтоватой бумаги, сложенные в стопки, завёрнутые в кожу и завязанные крест-накрест пеньковыми шнурками. Все листы были густо исписаны, на шнурке одной из пачек болталось некое подобие сургучной печати. В длинном измятом свёртке оказался рулон жёсткой ткани. Кирилл начал его разворачивать, но сразу же скатал обратно, оберегая от падающего снега — на ткани имелось довольно грубое изображение, которое вызывало ассоциацию с иконой.

«Какой-то штандарт или знамя. Скорее всего, это вещи с русского судна — вряд ли сухопутный отряд мог забраться так далеко. Раз захвачено знамя, значит, от экипажа остались рожки да ножки. Впрочем, сейчас не до исследований исторических эксцессов. Вот в этом мешочке чугунные шарики — картечь, наверное. Имеется и запечатанный бочонок литров на восемь-десять. Деревянные клёпки от сырости разбухли и, наверное, сделали ёмкость совсем герметичной. Не похоже, чтобы внутри была жидкость — скорее всего, порох. Так что же: распечатать, зарядить и попробовать стрельнуть? А зачем? Для поддержания собственного авторитета?

Да чёрт с ним — с авторитетом! В остроге содержатся пленные таучины. Если их отпустят, главный (точнее, формальный) повод для войны исчезнет. Появится реальный шанс закончить дело относительно мирно. Наличие у таучинов пушки должно произвести (не может не произвести!) на служилых сильное впечатление. Если удастся хотя бы начать переговоры, то, значит, я не зря ел мясо в этом мире...»

Догадка подтвердилась — в бочонке действительно оказался порох, причём в центральной части — сухой. Кирилл принялся заряжать орудие. При этом пришлось изобразить из подручных материалов некое подобие шомпола или банника, придумать, чем запыжить сначала пороховой заряд, а потом картечь. Двое парней ему помогали, придерживая чугунную болванку руками и ногами, другие подрабатывали вёслами, чтобы байдару не сносило течением. Пришлось помучиться, чтобы среди всеобщей сырости не намочить порох, перегружая его из одной ёмкости в другую. Сколько его надо засыпать, Кирилл, конечно, не знал и действовал «из общих соображений». Среди них были и такие: «Если эта штука действительно стрельнёт, то ствол отдачей швырнёт назад, переломает в байдаре всё, что можно, и отправит судно на дно вместе с экипажем. Как быть?»

— Нет, — сказал самозваный артиллерист, — эта менгитская магия должна действовать на менгитской байдаре. Тащите её сюда!

Грубую деревянную лодку, подобранную вчера близ берега и влекомую на буксире, предоставили в распоряжение бомбардира. Кирилл не придумал ничего лучше, чем перегрузить на неё орудие и кое-как закрепить его ремнями на носу. Жерло оказалось направленным куда-то вперёд и вверх под углом градусов тридцать к горизонту. С учётом того, что лодка от малейшего шевеления раскачивалась во все стороны, поразить какую-нибудь цель нечего было и думать. Сей факт, впрочем, Кирилла заботил мало.

— Ну, всё! — сказал он, дуя на замёрзшие пальцы. — Осталось добыть огонь, и можно стрелять!

— Огонь! Огонь! — засуетились зрители. — Нужен огонь!

На судах возникло копошение и шевеление, сразу несколько человек, накрывшись шкурами, принялись вращать деревянные лучковые сверла. Пока они этим занимались, снегопад начал редеть, а потом и вовсе прекратился. Наконец потянуло характерным запахом дыма, и Кириллу передали два тлеющих трута. Он принялся поджигать и раздувать фитиль — довольно толстую рыхлую верёвку, обнаруженную в бочонке с порохом.

— Ну, вот, — заявил бомбардир Рычкыну. — Садись и плыви на врага. Потом ткнёшь огоньком вот сюда — оно и сработает.

— Почему я? — пошёл на попятную вояка. — Это чужая магия!

— А кто её сюда притащил?! — возмутился Кирилл. — Кто чуть не лопнул от гордости?

— Сам стреляй в менгитов! Или вон пусть... Чаяк стреляет!

— Не волнуйся! — мрачно засмеялся учёный. — Если ты покинешь этот мир, люди будут вспоминать о тебе... гм... добрым словом!

Перспектива была заманчивой, но она, похоже, таучина не устраивала. Других желающих тоже почему-то не находилось. Начались пререкания, в ходе которых вёсла были забыты, и всю флотилию стало тихо сносить вниз по течению.

— Горит ещё? — озабоченно поинтересовался Чаяк.

— Горит, — кивнул Кирилл, — но скоро потухнет.

— Они не воины, а трусливые женщины! — заявил старый бродяга. — Друг, ты покажешь им, как сражаются настоящие таучины?

— Покажу... — слегка растерялся учёный. — А что, Для этого обязательно надо...

Он не договорил, поскольку понял, что совершил ошибку. Зажатая со всех сторон бортами байдар лодка вдруг получила свободу. Гребцы на ближайших и дальних судах взялись за вёсла.

— Эн-хой! Хой! — разнеслось над водой, превращённой в снеговую кашу.

«Чёртовы дикари! — почти в панике ругнулся учёный. — Всё-таки попёрлись! Без подготовки, без разведки, не составив план операции! А мне-то что делать?! Тоже плыть?! Вот на этом корыте?! А как я буду грести, если в руке у меня фитиль, который девать некуда, поскольку кругом сырость и снег? И вообще, всё моё оружие и снаряжение осталось на байдаре Чаяка!»

Слабенькая (и подленькая!) надежда, что без него «большевики обойдутся», растаяла очень быстро. Чаяк, оказывается, не собирался бросать своего ценного «друга» на произвол судьбы — его судно описало дугу, сдало чуть назад и взяло Кириллову лодку на буксир — костяным багром, которым на охоте достают из воды добычу. «Вот только меня-то спросить забыли, хочу ли я туда!» — подумал Кирилл и покорился обстоятельствам.