Вол’джин. Тени Орды

6

Возможно, Вол’джин не совсем понимал, кто он, но точно знал, кем не является. Мало-помалу он заставлял себя подниматься с постели. Он снимал покрывало – специально складывая его аккуратно, хотя хотелось просто сбросить, – и затем опускал ноги.

В первый раз ощущение холодного камня под ступнями удивило тролля, но потом из этого ощущения он черпал силу. С ним Вол’джин пересилил боль в ногах и в натянувшихся швах на ранах. Держась за прикроватный столик, он поднял себя и встал.

С шестой попытки получилось. Правда, на четвертой разошлись швы на животе. Он отказался признавать этот факт и отмахнулся от монахов, привлеченных темнеющим пятном на его рубахе. Вол’джин подумал, что придется извиниться перед Тиратаном за лишний труд, но попросил монахов отложить переодевание.

Это он сделал, когда уже снова лег. После того, как все-таки поднялся на ноги и простоял, казалось, целую вечность. Пятно солнечного света из окна не сдвинулось на полу даже на длину жука, показывая истинное время, но все же, Вол’джин стоял. Это была победа.

Как только монахи снова закрыли рану и перевязали ее, Вол’джин попросил таз с водой и щетку. Он взял рубаху и, как смог, отскоблил кровавое пятно. Это оказалось утомительно, но он был настроен отчистить его, пусть даже мышцы горели от напряжения.

Тиратан ждал, пока движения Вол’джина не замедлились настолько, что вода перестала плескаться, и тогда забрал у него одежду.

– Ты очень добр, Вол’джин, раз принял мое бремя. Я вывешу ее просушиться.

Вол’джин хотел возразить, ведь он еще видел темные очертания пятна, но хранил молчание. Он вмиг увидел новую расстановку баланса Хоцзинь и Тушуй. Он был импульсивен, а Тиратан – вдумчив, вмешался тогда и так, что это никому не стоило потери достоинства. Его поступок безмолвно признавал намерение и усилие, достиг желаемого без эгоизма и потребности в победе.

На следующий день Вол’джин встал на ноги с третьей попытки и отказывался ложиться, пока край солнечного луча не сдвинулся со стыка на каменном полу. На другой день за это время он прошел от одного конца кровати до другого и обратно. К концу недели он даже подошел к окну и выглянул во двор.

В центре него прямыми рядами выстроились пандаренские монахи. Они делали упражнения – с ослепительной скоростью сражались с тенью. Тролли не понаслышке знали о рукопашном бое без оружия, но из-за костлявого телосложения их техники не наводили на мысли о дисциплине и контроле, которые демонстрировали монахи. Кое-где по краям двора некоторые послушники сражались на мечах и копьях, тренировались с древковым оружием и луками. Всего один удар простой палкой посрамил бы штормградского воина, закованного в стальной панцирь. Вол’джин не был уверен, что успевал бы следить за движениями расплывающегося в глазах оружия, если бы не солнечные блики на заточенных кромках.

И там же, на ступенях, подметал снег Чэнь Буйный Портер. Двумя ступенями выше тем же самым занимался настоятель Тажань Чжу.

Вол’джин прислонился к оконной раме. «Какие были шансы, что я увижу главу монастыря за черной работой?» Он решил, что становится рабом привычки, всегда вставая в одно и то же время. «Это должно измениться».

Но это же значило, что Тажань Чжу не только знал, чем занимается Вол’джин, но и предугадал время, когда он доберется до окна. Тролль не сомневался, что, спроси он Чэня, как часто Тажань Чжу подметает снег, то узнает, что только сегодня и только в это время. Темный охотник бросил взгляд в сторону и увидел нескольких монахов, не обращавших на него внимания, – это означало, что они следили за его реакцией, но не хотели, чтобы он это заметил.

Не прошло и пяти минут после того, как Вол’джин лег обратно, как его проведал Чэнь с маленькой миской пенной жидкости.

– Приятно видеть тебя снова на ногах, друг мой. Я давно уже хотел тебе его занести, но господин Тажань Чжу запрещал. Он думает, для тебя окажется слишком крепко. Я ответил, что тебя так просто не убьешь. В смысле, ты же здесь, верно? Итак, ты попробуешь первым. Ну, после меня, – Чэнь улыбнулся. – Мне же все-таки надо было сварить его так, чтобы это тебя не убило.

– Ты добр.

Вол’джин поднес миску к носу и принюхался. У напитка был крепкий аромат с древесными нотками. Тролль отпил и обнаружил, что он не сладкий и не горький, но яркий и насыщенный. На вкус он был как джунгли после дождя, когда пар поднимается от растительности и объединяет все вокруг. Вкус напомнил об островах Эха, и от этого осознания в горле едва не встал ком.

Вол’джин заставил себя проглотить, потом кивнул, а напиток горел в животе.

– Очень хорошо.

– Спасибо, – Чэнь опустил глаза. – Когда мы тебя сюда доставили, ты выглядел очень скверно. Путешествие было тяжелым. Нам говорили, что мы похороним тебя на этой горе. Но я шептал тебе в ухо – в здоровое, не то, что помогла зашить Ли Ли, – что если ты вытянешь, я приготовлю для тебя что-нибудь особенное. Я отложил в укромный карман сумки пару пряностей, пару цветов с твоей родины. На память. И использовал их в приготовлении эля. Я назвал его «Выздоравливай».

– Мое выздоровление – твоя заслуга.

Пандарен поднял глаза.

– Партия была маленькой, Вол’джин. Я быстро справился. Выздоровление займет намного дольше.

– Я выздоровею.

– Почему я и начал новую партию под названием «Праздник».

То ли благодаря рецепту Чэня, то ли благодаря сложению Вол’джина, чистому горному воздуху или терапии, которой его подвергли монахи, – то ли из-за всего вместе взятого, – но через несколько недель Вол’джин удивительно быстро пошел на поправку. Каждый день, стоя в ряду с монахами, он кланялся их учителю, а затем бросал взгляд на окно, из которого ранее за ними наблюдал. Тогда тролль едва мог поверить, что присоединится к ним, и все же теперь он так хорошо себя чувствовал, что едва помнил, кем был тогда у окна.

Монахи, принявшие его в свои ряды без лишних слов или особой озабоченности, называли его Вол’цзинь. Почему-то это имя давалось им легче, но тролль знал, что есть и другая причина. Чэнь объяснил, что у слова «цзинь» много значений, и все касаются величия. Сперва монахи так описывали его неповоротливость и неуклюжесть, а затем – отмечали скорость обучения.

Не будь они такими рьяными учителями, он бы с презрением отнесся к их неуважению. Он – темный охотник. Хотя навыки монахов были значительны, ни один не мог и представить, через что тролль прошел, чтобы стать темным охотником. Монахи сражались, воплощая баланс, но темные охотники покоряли хаос.

Его голод к знаниям и быстрое овладение мелочами сподвигли пандаренов показывать ученику все более и более сложные техники. Теперь, когда сила Вол’джина росла, а тело понемногу возвращало себе способность излечиваться от порезов и синяков, единственное, что его ограничивало – нехватка выносливости. Вол’джину хотелось бы винить в этом разреженный горный воздух, но человеку проблемы с дыханием не мешали.

Тиратана ограничивало иное. Он все еще хромал, хоть и не так сильно, как раньше. Он пользовался тростью и часто тренировался с монахами, которые обучались бою на палках. Вол’джин заметил, что в разгар тренировки его хромота пропадала. Только под конец, когда Тиратан мог передохнуть и снова прийти в себя, она возвращалась.

Еще человек наблюдал за монахами с луками. Нужно было быть слепым, чтобы не заметить, как ему самому хочется стрелять. Он оценивал монахов, наблюдал за их стрельбой, удрученно кивая, когда они промахивались, или сверкая улыбкой, когда они рассекали стрелу, уже сидящую в мишени.

Теперь, когда Вол’джин был достаточно здоров, чтобы тренироваться, он перебрался в маленькую строгую келью на восточной стороне монастыря. Простота жилища – циновка, низкий столик, раковина и кувшин, а также два крючка для одежды – несомненно, должны были не давать отвлекаться. В голых стенах монахам было проще собраться с мыслями и обрести покой.

Вол’джин обнаружил, что это напоминает ему о Дуротаре – хоть здесь и было значительно холоднее. Жилье в келье оказалось ему не в тягость. Постель он устроил там, где его будил первый луч зари. Тролль занимался работами в монастыре наравне со всеми, затем съедал простой завтрак перед утренними занятиями. Он отмечал, что в его рацион входит больше мяса, чем у монахов, что имело смысл, учитывая его состояние здоровья.

Утро, день и вечер шли по одному распорядку: дела, еда и тренировки. Тренировки Вол’джина вращались вокруг силы и гибкости, обучения бою и познания своих физических пределов. Во второй половине дня тролль получал более индивидуальное обучение – снова со сменяющейся компанией монахов, потому что большинство из них посещало занятия. Они воссоединялись на физических упражнениях вечером, которые уже состояли, в основном, из растяжки и подготовки к крепкому ночному сну.

Монахи оказались хорошими учителями. Вол’джин наблюдал, как пандарены разбивают десяток досок одним ударом, и с нетерпением ждал, когда ему самому позволят попробовать проделать нечто подобное, потому что знал, что сможет. Но когда для него пришло время этого упражнения, вмешался настоятель Тажань Чжу. Вместо досок перед троллем поставили камень толщиной в дюйм.

«Вы смеетесь надо мной?»

Вол’джин пригляделся к монаху, но не заметил подвоха. Впрочем, это не значило, что его не было – бесстрастное выражение лица пандарена могло скрывать что угодно.

– Вы хотите, чтобы я ломал камень. Другие ломают дерево.

– Другие не верят, что могут расколоть дерево. Ты веришь, – Тажань Чжу показал на щель за каменной плитой. – Отправь свои сомнения туда. Добей до них.

«Сомнения?»

Вол’джин оттолкнул эту мысль, потому что она отвлекала. Ему бы хотелось ее проигнорировать, но вместо этого он сделал так, как посоветовал монах. Тролль представил сомнения в виде переливающегося сине-черного шара, разбрасывающего искры. Дал ему пролететь сквозь камень, чтобы зависнуть под ним. Затем приготовился, сделал глубокий вдох и резко выдохнул. Вогнав кулак в камень, Вол’джин раскрошил его, но не остановился, размазав и маленький шарик сомнений. Он мог бы поклясться, что не чувствовал сопротивления, пока не достал до шарика. Камень был ничем – хоть Вол’джин и стряхнул его пыль со своей шкуры.

Тажань Чжу уважительно поклонился.

Вол’джин ответим тем же, задержавшись в поклоне дольше, чем обычно.

Другие монахи поклонились вслед уходящему настоятелю, затем поклонились Вол’джину. Тролль ответил и им, и затем заметил, как снова сменилось их ударение на «цзинь».

Лишь позже, вечером, сидя в одиночестве в своей келье, прислонившись спиной к холодному камню, Вол’джин позволил себе осознать хоть что-то из того, чему научился. Его рука не распухла и не онемела – и все же он до сих пор чувствовал, как сокрушает кулаком сомнения. Тролль размял пальцы, глядя, как они двигаются и радуясь, что к нему вернулись все ощущения.

Тажань Чжу правильно назначил целью сомнения. Сомнения уничтожали души. Какое здравомыслящее существо будет действовать, сомневаясь в успехе? Сомневаться, что он может пробить камень, значило признать, что его рука может не выдержать: кости – треснуть, кожа – порваться, а кровь – вытечь. И, задумайся он об этом, разве был бы какой-то другой исход? Этот конец стал бы его целью; следовательно, он бы преуспел и достиг этой цели. Тогда как, будь его целью уничтожить сомнение, и достигни он этой цели, что для него осталось бы невозможного?

На ум вновь пришел Залазан – не видением, а чередой воспоминаний. Сомнения разруши- ли его душу. Лучшие друзья, юные тролли росли вдвоем. Поскольку отцом Вол’джина был Сен’джин, вождь Черного Копья, он всегда считался лидером в этой паре – но только не для себя самого. И Залазан об этом знал; они часто со смехом обсуждали невежество тех, кто одного принимал за героя, а второго – за отстающего во всем компаньона. Даже когда Вол’джин задумал стать темным охотником, Залазан пошел в знахари-подмастерья мастера Гадрина. Сам Сен’джин поддерживал Залазана, и нашлись в племени те, кто считал, будто его готовят в преемники вождя, тогда как Вол’джину уготованы более великие дела.

Но даже здесь тролли обманывались, ибо оба юноши верили в мечту Сен’джина о родине для Черного Копья. О месте, где можно процветать без страха, без постоянно осаждающих врагов. И даже смерть Сен’джина от перепончатых лап мурлоков не смогла погубить эту мечту.

Где и когда в душу Залазана проползло сомнение? Возможно, всему виной стало осознание того, что Сен’джин, могущественный знахарь, умер так просто. Возможно, другу детства слишком часто приходилось слышать, будто Вол’джин – герой, а он, Залазан, – лишь его компаньон. А возможно, причиной было нечто, чего Вол’джин не мог бы даже предположить. Как бы то ни было, Залазан неистово устремился на поиски могущества.

И могущество свело его с ума. Залазан поработил большую часть племени Черного Копья, превратив их в безмозглых рабов. Вол’джин сбежал с некоторыми из них, а затем вернулся с союзниками из Орды, чтобы освободить острова Эха. Он возглавил войска, которые убили Залазана, он чувствовал брызги крови старого друга, слышал его последний вдох. Ему хотелось думать, что в этот последний момент, в последней искре, что он видел в глазах Залазана, тот стал прежним и был рад освободиться от своего бремени.

«Как, надеюсь, будет и с Гаррошем».

Занимающий высокое положение, благодаря своему отцу, но едва ли почитаемый за собственные поступки, Гаррош наводил страх на многих. Он узнал, что страх – действенный хлыст, чтобы держать подчиненных в узде. Но не все ежились от его щелчка.

«Не я».

Гаррош чувствовал, что своим положением больше обязан памяти отца, чем собственным заслугам, и потому сомневался в нем. А если он считал себя недостойным, то так думали и остальные.

«Так считал я, о чем ему прямо и сказал».

Сомнения можно скрывать, но тогда любой становится потенциальным врагом. А единственный способ устранить этих врагов – покорить их.

И все же, все завоевания в мире не заглушат голос в голове, который твердит: «Да, но ты – не твой отец».

Вол’джин вытянулся на циновке.

«У моего отца была мечта. Он разделил ее со мной. Он сделал ее своим наследием, и мне повезло, что я понял ее. Благодаря этому я могу ее воплотить. Благодаря этому я могу познать покой».

Тролль произнес в пустоту:

– Но Гаррош никогда не познает покоя. А значит, не познает никто.