Волчья шкура

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Баз сдул пену, сделал глоток, прищурился, отпил залпом половину и поставил бокал на столик.

— Ну что ж, Миша, тринадцать лет прошло. Я тебя не трогал, дал осмотреться в новой жизни, приспособиться, устроиться. Теперь время вышло. Пора действовать. Этот проект подходит к концу, я начинаю новый, а здесь до конца работы один из вас останется вместо меня. Времени на игры, споры и обиды у нас нет, моего преемника выявит бой.

— Скорей бы закончить, надоело.

— Подожди немного, уйдут эти трое, и можно закрывать лавочку. Что вечером делаешь? Может, посидим в баре?

Тамиру очень нравилась Юля. Он даже выучил по-русски «как дела?», «хорошо», «спасибо» и очень хотел назвать ее «Юлечка», но стеснялся.

Юля искоса посмотрела на парня. Такой славный, но робкий — ужас!

— Что ты! На работе бар, и отдыхать в баре — с ума сойти! Я на стаканы уже смотреть не могу.

Хотела предложить съездить в Арад на дискотеку, но к стойке подскочила буря-Галит.

— Ой, умереть! Сколько в них пива влезло! Сидят, как пришитые, боюсь, еще попросят!

Последние посетители не торопились. Сидели они с полудня, даже в туалет ни разу не вышли, а здоровье берегут, не курят.

Трое мужчин похожи друг на друга, как близкие родственники: бледные, прямо, как бумага, белые лица; седые, даже у самого молодого, волосы. Рослые, крепкие. Старшие бородатые. Кто такие, интересно? Откуда? К туристам здесь привыкли, на чужую речь внимания не обращают, но эти… Очень странные, не похожие на других.

Юля придумала, что они финны. Или шведы. Дед и отец приехали навестить молодого. Он и пиво заказывал. Погостили, погостили, а потом поссорились. Сын с отцом за весь день и словом не перемолвились, хмуро на деда поглядывают, кивают его словам. Он из бокала хлебнет и им что-то втолковывает. А так, больше молчат, пиво тянут, на море смотрят. Наверное, свои разборки, мало ли что в семьях бывает.

Шустрая Галитка крутилась возле них, скатерки встряхивала, стулья на столы свободные ставила, намекала, что пора закругляться. Оказалось, что и дед говорит на иврите.

— Ничего не поняла, может, кино будут снимать? Сценарий обсуждают? Или наследство делят? Старый говорит, что двое их осталось из семерых, спорили они долго, вещи какие-то собирали. У молодого шесть скопилось, а у другого — одна, но очень ценная. Пала называется. Это что? По-русски, нет? На иврите такого слова тоже нет. Старик же хочет, чтобы все барахло кому-то одному досталось. Сам он куда-то далеко собрался, может, помирать надумал? Так крепкий еще, пожил бы. Тот, кто все семь вещей возьмет, займет его место.

Юле стало ясно, почему посетители такие хмурые: дед, бизнесмен богатенький, наследника никак не выберет, а отец и сын переживают. При таких делах не до родства.

— Ну, вот, я же говорила, еще просят. Выметались бы уже скорее к черту, устала — сил нет!

Галит повернулась на секунду к Юле и Тамиру, закатила глаза, приветливо улыбнулась посетителям, подхватила поднос с кружками и полетела к столику.

— Давайте по последнему, и отдыхать до вечера. Как стемнеет, можно начинать. Готовы? Место выбрали? Оружие?

Баз спросил, но ответа не ждал. Конечно, готовы, а что им остается? Долго ждали своего часа Миша и Майкл, сегодня все решится.

*****

Ира стояла на балконе, и сама себе не верила. Последний этаж — дух захватывает! Их берег уже в глубокой тени гор, а иорданские горы темнеют сквозь розовую дымку.

Сердце сжимается от счастья: все так хорошо сложилось! — и от жалости: Мертвое море уходит, умирает… Безобразные дамбы режут застывшее серебро древней воды. Есть что-то в этой картине от китайских рисовых полей, неестественное, чужеродное. Жаль, как жаль, но что делать? Ничего от Иры не зависит. Все началось задолго, ох, как задолго, до нее, и закончится, когда ее уже не будет. А сегодня — радоваться, пользоваться счастливым выигрышем и не думать о печальном. Как те люди, что отдыхают возле бассейна. И смеются за столиками кафе, и пиво пьют, как те трое. Пусть они и серьезные, что-то обсуждают, седые головы склонили, отгородились от всех. Но раз здесь, значит, отдыхают, как умеют.

Внизу загорелись разноцветные фонарики. Как хорошо придумано! Лампочки и в траве, и в кронах деревьев, и в вазонах с цветами. Так просто и так нарядно. Ей захотелось тут же спуститься вниз, к людям, к музыке, к веселому многоцветью вечного праздника. Но сначала нужно растормошить Андрюшку.

В последние дни перед отъездом он совсем молчуном стал. Ира вещи начала собирать, а Андрей все думал о чем-то, курил у окна, головой покачивал то в такт мыслям, то будто спорил сам с собой. Железки свои вдруг разложил посреди комнаты не ко времени. Ира совсем расстроилась: каждая минута на счету, голова кругом идет, помечтать охота.

— Андрюш, не заболел? Может, не поедем? Ну его, этот приз. Дома тоже неплохо. Отоспишься, утром на пляж съездим, а?

— Ты что, Ирка! В кои-то веки привалило! И не думай даже, собирайся, бери барахлишка, сколько не жалко, чтоб все тетки от зависти лопнули. И мне брось чего-нибудь для соответствия. Поедем, обязательно поедем! Нельзя нам не ехать.

И с антресолей старый рюкзак потянул, тот, с которым в Израиль приехал. Ира хотела выбросить его, не дал. Этот солдатский «сидор» — память о прошлой жизни, сказал. А что за жизнь у него там была? И кого в той жизни оставил? Разве скажет!

Дорога к Мертвому морю такая красивая! Сначала до перевала — буйная зелень, горы, поселения, как кукольные домики, простор над горами. А дорога незаметно все вверх и вверх понимается. И вдруг на перевале — ах! — замереть от восторга! И кажется, что ничего прекраснее уже впереди не будет.

Андрей остановил машину на площадке под одиноким деревом. Ира вышла, стала на краю обрыва так, чтобы ветер в лицо. Никого в мире больше нет, лишь она и дикая, первобытная красота нарождающегося утра. Лиловые горы в низком тумане, ветер и тишина. И взгляд Андрея сзади держит, не отпускает, охраняет.

Ира оглянулась. Так и есть, смотрит. Из машины не вышел, просто смотрит, будто сторожит. И не улыбнулся в ответ.

— Поехали, поехали, а то взлетишь, и поминай, как звали, мышь ты моя летучая!

Вот и улыбнулся, улыбнулся! Ира коротко рассмеялась и забралась в машину. А потом они долго целовались, пока армейский джип не остановился рядом.

Строгий солдат, не глядя, задал дежурные вопросы: откуда? куда? Поднял руку: хорошего дня!

Машина тронулась, а он проводил ее глазами: не сказать, чтобы очень молодые, а счастливые…

Андрей снова задумался и всю дорогу молчал. Может, от безденежья? От ожидания мрачного будущего с этим кризисом? Только бы не заболел! А остальное можно пережить.

В номере он с порога начал все осматривать, что-то искать, чуть не вынюхивать. Под матрас зачем-то заглянул. Люстру проверил. Даже под душем — куда это годится! — целовал Иру, а сам косился по сторонам, думал, она не замечает. Долго возился с балконной дверью, мешал пройти. Ладно бы пыль в люстре нашел, а чем ему балконная дверь-то не угодила? Чистая, пластиковая, стекла протерты до блеска… Нет, угодила, потому что покивал, насвистывая, и повеселел. Успокоился.

— Ну что, нашел, что искал? Может, жалобу напишем?

— Нашел. Не все, что хотел, но нашел… Все, пошли к морю.

Неловко радоваться, когда Андрюшка такой задумчивый, но ничего поделать Ира с собой не могла. День сложился замечательно! Однокомнатный номер оказался очень уютным. Вид с балкона — чудо! И даже то, что на их этаж нужно подниматься на лифте, не омрачило радости. Ну, не любит она лифтов, особенно скоростных, не доверяет им. Ладно, придется смириться ради красоты и тишины, что их окружает. Рядом с Андреем ничего не страшно.

Держа Андрея за руку, Ира осторожно вошла в густую воду Мертвого моря и обо всем забыла, когда, доверившись природе, поджала ноги и закачалась в надежном, уютном тепле. И в бассейне поплескались, и в сауне попарились, и опять пошли к расчудесному морю, ставшему родным, привычным и необходимым на всю жизнь.

Вот только взгляд Андрея, как и утром на перевале, не отпускал от себя. Сторожит? Защищает? Тревожится? Или тревожит? Ира даже несколько раз поежилась, как от прохладного ветерка, но быстро привыкла и перестала обращать внимание, просто улыбалась любимым глазам.

Открылась дверь, и Андрей стал рядом. Ира потянулась к нему, он обнял ее, но вдруг отстранился и опустился на корточки. Ира прыснула, чтобы всерьез не обидеться.

— Ну вот, осталось окурок на балконе найти, и можно спускаться вниз. Посмотри, как там весело!

— Знаешь, Ир, — Андрей выпрямился, — мне кажется, что нам и здесь будет не скучно.

Наконец-то! Ира вздохнула с облегчением и, улыбаясь, посмотрела на Андрея. Подтянутый, мускулистый, кожа будто светится после душа. Узкие бедра обернуты полотенцем, крепкие ноги в густых рыжих волосках. Там, внизу, сегодня вечером обойдутся и без них.

Но Андрей не торопился возвращаться в комнату. Он рассматривал какую-то толстую трубку. Мутноватый пластик, аккуратно выложенный вдоль плинтуса, уходил за перегородку на соседний балкон.

— Так ты это искал? Что это?

Лицо Андрея стало серьезным, даже жестким. Он притянул к себе Ирину, зашептал, но совсем не то, что она ждала.

— Ира, Ирочка, не хотел тебя пугать раньше времени… где-то здесь Казем.

Ира замерла, сердце заколотилось в горле, пальцы оледенели. Она не могла поверить в то, что сказал Андрей, и слова вымолвить не могла.

— Может, не он, а его люди, но это не имеет значения. Они нас вычислили. Да, да, после стольких лет. Думается мне, нет, сейчас я совершенно уверен, что твой выигрыш — это часть их плана. Прости, родная, у меня не было выбора. Оставаться в Ариэле было смертельно опасно. Самое ужасное, что дома я не смог бы тебя защитить, а расставаться нам ни на минуту нельзя, понимаешь? Пришлось принять их игру.

— Нет, Андрюша, нет, не может быть. Кому мы мешали? Когда это было? Я уже и не помню ничего, постаралась забыть, столько лет прошло… Мы переехали, Миша взрослый совсем. Кому мы нужны?

— Для таких, как Казем, время не имеет значения. Он не простил поражения, его планы были разрушены. Я могу только предполагать, что нашли нас случайно, но знаю точно, что нашли.

— Думаешь, нас…

Ирина не смогла произнести последнего слова, так жутко ей было даже подумать об этом.

— Нет, Ирочка, не думаю. Судя по тому, что я нашел в номере, нас хотят выкрасть.

— Зачем? Кто мы для них?

— Знаешь, постарайся не думать ни о чем. Доверься мне, я знаю, что делать. Неужели и вправду забыла?

— Конечно, помню, все эти годы вспоминала, но пыталась обмануть себя. Почти получилось.

Ира всхлипнула и прикрыла рот ладонью, будто Казем мог ее услышать.

— Слушайся меня, как тогда, и все будет хорошо. Веришь?

Ира кивнула.

Анчар погладил ее по плечу, провел ладонью по спине. Как и в тот далекий, их первый вечер, кожа под пальцами была прохладной. Как и тогда, легкое прикосновение показалось Анчару самым удивительным событием всей его жизни. Когда Ира рядом, тоска уходит, тает боль, отступает пустота. С ней он все начал сначала, с чистого листа, по-другому.

— По всем признакам, у нас одни и те же учителя были, так что я все их ходы наперед знаю. Сейчас мы вернемся в комнату, будем разговаривать и шутить, вроде ничего не случилось. Я проверил: видеокамер нет, но «жучков» не меньше трех. Значит, видеть они нас не могут, пусть слушают.

Анчар посмотрел вверх на небо. Прямо над балконом, застыла стрела установленного на крыше подъемника. С крюка свисают стропы. Первая звезда, любимая Иркина звезда, казалась рядом с черным силуэтом слабой, маленькой искоркой.

— Идем в комнату. Еще полчаса им головы поморочим, а потом свет выключим. Пусть думают, что мы уснули.

Устроившись на широкой кровати, Анчар обнял Ирину и завел историю о своем сменщике и безголовом начальстве. Ира старательно поддакивала, возмущалась и хихикала. Когда же Анчар, не прекращая говорить, встал и достал из «сидора» коробки с противогазами, от удивления икнула и вскинула брови: противогазы есть в каждом израильском доме, но кому придет в голову тащить их с собой на отдых?

Анчар знаками велел Ире надеть противогаз, тщательно проверил, все ли правильно подогнано. Потом так же знаками разрешил снять.

— И вот, представь, я ему говорю… — на журнальном столике, застеленном бумажным полотенцем, Анчар быстро разобрал свой «CZ». Достал детали от пистолета Казема — ствол, боек и зуб выбрасывателя, — предусмотрительно сохраненные на всякий случай, и заменил ими «родные». Быстро собрал и зарядил пистолет. Дослал патрон в ствол, но на предохранитель не поставил. Положил пистолет на столик и прикрыл журналом.

— А он мне отвечает… — Анчар вынул из шкафа длинный сверток, развернул его. Ира прикусила пальцы, чтобы не вскрикнуть от удивления: в руках Андрея оказалась увесистая деревяшка. На Украине такую называют дрыном.

Андрей поставил деревяшку в угол за штору.

История из заводской жизни невнятно закончилась, а Анчар, скатав одеяла в два валика, уложил их на кровати, прикрыв простыней, и принялся рассказывать, как замечательно они проведут завтрашний день. Ира кивала, почти верила ему, но не совсем, поэтому слезы навернулись на глаза. Заметив, что Ира вот-вот расплачется, Анчар нахмурился, улыбнулся и погрозил пальцем, едва слышно прошептав: «Верь мне». Опять велел Ире надеть противогаз, проверил. А потом открыл дверцу встроенного шкафа, подтолкнул ее внутрь, и, поцеловав в шею, шепнул, чтобы сидела там тихонько, не жаловалась и не снимала противогаз.

Осмотрев в последний раз комнату, Анчар протянул руку к выключателю.

*****

Тьма рухнула на землю внезапно и придавила праздничный мир непроницаемой тишиной. Растерянные люди, вдруг лишенные света, цвета и звуков музыки, слепо подняли головы к небу, не веря тому, что случилось. В глухой темени каждый остался наедине сам с собой: страшно пошевелиться, страшно сдвинуться с места, невидимую руку протянуть вперед страшно. Не может быть, такого просто не может быть. Нужно замереть на секунду, подождать, и все вернется. Вот тогда можно будет вздохнуть, рассмеяться, увидеть знакомые и незнакомые — все родные — лица, убедиться, что все вместе, и всё на месте, и будет так всегда и вечно. И зазвучит музыка, и тело рванется ей навстречу, и руки — руки, которые можно видеть, — поднимут бокалы в честь нарядного праздника жизни! А вокруг расцветут улыбки, засияют глаза, обнимет всех чуть смущенная радость. И свет, свет, свет! Только останется в глубине души легкая грусть о потерянных навсегда удивительных мгновениях и смутная досада: внезапная темнота дала неведомую доселе свободу, такую, о которой мечталось когда-то в детстве, и как же можно было ею не воспользоваться!

Но прошла секунда, вторая, потом время вообще потеряло смысл и значение, будто и его парализовал чудовищный мрак; кромешная тишина взорвалась криком. В нем смешались удивление и возмущение, страх и досада: неужели навсегда?!

А в небе — луна, низкая, тусклая луна. Не все ли ей равно, что там, внизу, темень или свет, радость или печаль? Все было, и все будет — ничего нового, стоит ли тревожиться, рассматривать и прислушиваться… Те, что внизу, сами придумывают себе жизнь, сами в ней путаются, и пусть сами выкручиваются. Надоело…

Темно на берегу Мертвого моря. Едва видны на той, иорданской, стороне скалистые горы, чуть обозначенные редкой, прерывистой цепочкой придорожных огоньков, а здесь, на пляже, беспросветная, первобытная темень и тишина. И голос, спокойный, как вечность, голос. Откуда он? Из соленой ли в горечь воды, из бесплодного ли песка, или соткан он из пропитанного черным мороком воздуха?

— Готовы? Пора начинать, времени у вас немного.

Белокожие склонили головы, повернувшись на голос. Зрение у них острее человеческого, нет нужды замирать от страха во тьме. Вон, камешки на песке, и соляные ежики в тяжелой воде, и домики на том берегу. Только с Базом нужно быть настороже: постарел он, все время ворчит, требует почета и уважения, приходится предупреждать его капризы и кланяться на всякий случай голосу.

Тьма сгустилась. Глаз человека не заметил бы этого, а они увидели, как из мрака выступила светлая фигура. Теперь на пустынном берегу трое белокожих: белобородый старик, крепкий, мускулистый мужчина средних лет с аккуратно подстриженной и тщательно расчесанной бородой и высокий, стройный юноша. Щеки его еще не знали бритвы.

— Шалом, Майкл, привет, Миша! Ну и имена вы себе выбрали: Ми-ха-эль — "кто, как Бог"… Забавно… Пришло время выяснить, кто из вас достоин этого имени. К бою! Разойдитесь каждый на десять шагов от этой линии.

Босой пяткой Баз прочертил прямую линию. Сосредоточенные и спокойные, противники развернулись и разошлись в стороны.

Отсчитав шаги, Миша выпрямился, повел плечами и медленно присел, развернувшись к Майклу левым плечом. Для боя он выбрал два копья с литыми бронзовыми наконечниками, круглый греческий щит, прикрывающий тело бойца от глаз до паха, и пятипалую хеттскую секиру, похожую на развернутый пальмовый лист. Что бы ни говорили, а Миша точно знает, что нет лучше оружия: удобная в руке, увесистая, безотказная и беспощадная в пешем и в конном сражении. Сейчас она ждет своего часа в петле на внутренней поверхности щита, а обе руки уверенно и крепко охватили копья.

Левая рука, которую возле согнутого локтя надежно обняла ременная петля, крепко сжимает деревянную скобу с краю щита и древко копья, устремленного вверх; в правой — копье, готовое к броску. Темнота не мешает видеть противника и предугадать его действия.

Майкл тоже присел, согнув ноги в коленях. Не сводя глаз с юноши, он медленно повернулся к нему левым боком, защищенным прямоугольным, как у воинов Древнего Египта, щитом. Он хорош тем, что закрывает тело полностью от плеча до плеча и от подбородка почти до колен. Египтяне, позже и древние греки, сначала кроили свои щиты из сырых шкур, потом сушили их под гнетом в формах, складывали вместе и прошивали ремнем. Как и у Миши, щит Майкла обит вокруг медной полосой. Он больше и тяжелее греческого, но умелый воин легко управляет им точным движением кисти. Для этого внутри есть длинная деревянная ручка. И петля для оружия там же. В ней укреплен бронзовый меч длиной в локоть, отлитый вместе с раздвоенной рукояткой — добротное, надежное, тяжелое оружие.

В обеих руках тоже по копью. Ладонь левой руки захватила вместе ручку щита и древко копья. Поднятую на уровень глаз правую руку Майкл отводит назад. У бойца перед сражением выбор небогатый: стойка, положение копий, как у противника. А дальше бой покажет.

Заметив движение белой руки, Миша осторожно шагнул вперед. Майкл двинулся ему навстречу.

Пройдя половину пути, он шумно выдохнул и с размаху метнул копье. Бой начался! Наконечник вонзился в греческий щит почти на всю длину и застрял в центре. Вслед за копьем, продолжая единое движение, Майкл сам бросается вперед, свободной рукой перехватив и вскинув к виску второе копье.

Миша, ожидая удара, успел отвести руку со щитом, и тут же метнул свое копье. Удар потряс щит, и копье вошло в него почти на три длины наконечника. Расчет верный: расстояние уменьшилось, а скорость летящего вперед противника увеличила удар. Но Майкл готов к этому: он уходит от обоюдоострого клинка, пропуская копье справа под рукой.

Баз хлопнул в ладоши, забыв о своей роли судьи и наблюдателя. Молодцы парни! В хорошей форме оба, не дают спуска противнику.

А вот как они теперь справятся? Копья, которые качаются в щитах, мешают обоим, щиты стали тяжелыми и неповоротливыми. Победит более ловкий и умелый. Старший? Младший? Трудно сказать. Баз не мог и не хотел принимать сторону ни одного из них, не все ли равно! Кто бы ни победил, самое большое удовольствие от хорошего боя получает зритель. И без малейшего риска для жизни, что тоже очень важно…

Майкл налетел на Мишу и ткнул копьем в незащищенное бедро. Успел, пока Миша брал наизготовку второе копье. Вот что значит сила и опыт! Молодость и задор против них ничто! Нет, не успел: Миша ловко втянул ногу под щит — острие копья прошло ниже. Майкл отдернул копье назад, а в это время Миша, направив щит в лицо противника, концом торчащего из него копья со всего маха бьет Майкла. Прямо в глаз! И это не все: одновременно он выворачивает левую, ту, что втянул под щит, ногу и упирается ею в песок, изловчившись так, чтобы молниеносно всадить копье в ногу Майкла — х-ха!.. — но попадает в щит. Вот преимущество длинного египетского щита: он закрывает почти всё тело.

Передышка не помешала бы, это почувствовали оба. Первый раунд потребовал напряжения всех сил, но победителя не выявил, и теперь хорошо бы подчинить противника морально. Бойцы одновременно отпрыгнули назад и низко присели за щитами, отведя копья за голову.

Миша заметил, что Майкл мелко затряс кистью, заставив копье вибрировать. Спасибо за подсказку — так проще замаскировать подготовку удара, да и мышцы поддерживаются в тонусе. Копье Миши завибрировало секундой позже. Баз даже не распознал уловки молодого, Он был уверен, что подчиненные одновременно заставили копья подрагивать. Долго ли продержатся? Этот прием требует выносливости и хладнокровия: и тело устает, и нервы подводят, тогда получает бесценное преимущество более крепкий и сдержанный.

Взгляд впился во взгляд, копья подрагивают, кто-то же должен не выдержать первым? Кто? Майкл, сохраняя хладнокровие, делает обманный рывок. Он не собирается нападать, но, может, Миша поддастся на уловку и подставится? Но Миша не так прост. Молод, это да, но не слаб. Он отвечает на движение копья Майкла таким же, не более, и опять замирает в ожидании.

Он видит то, чего не может увидеть Майкл: глаз, который заплывает багрово-синим. Вот-вот он опухнет и станет бесполезной щелочкой на лице перезрелого щеголя. Классно смотрится на белом фоне! И копье, то первое, что теперь торчит из щита бедняги, оно здорово мешает, а ничего поделать нельзя! Подождать чуток, и можно атаковать.

Готово! Глаз совсем исчез, Майкл досадливо дернул головой. Миша приготовился метнуть второе копье, но в этот момент Майкл зарычал, чтобы отогнать пульсирующую боль, и послал копье в шит наглого щенка. Даже одним глазом он верно прикинул: с небольшого расстояния этот удар повредил щит еще больше и — повезло! — достал ублюдка: вот, как он дернулся, чуть не завизжал. А меч уже в руке — в атаку!

От боли, обжегшей кожу на ребрах слева, Миша вздрогнул, но азарт притушил огненный всплеск. Подумаешь, царапина, на кону весь мир — не отступать! И он метнул копье навстречу одноглазому громиле. Майкл злорадно оскалился. У него еще осталась секунда, чтобы презрительным взглядом проводить бесполезное копье, отскочившее от щита: слабак не смог сконцентрироваться, боль выбила его из колеи, и удар получился по-детски беспомощным.

А теперь наступает самое интересное. Баз, усмехаясь, потер руки и подался вперед, чтобы не пропустить ни мгновения из последнего, решающего этапа. Противники сошлись вплотную, в руках у каждого оружие для ближнего боя. Вот сейчас, через несколько минут все и закончится. Можно представить, какими долгими покажутся им эти минуты. Но закон суров, а условия определены: в живых должен остаться один, и он получает всё, по-настоящему всё. А Он, Баз, еще послужит Ра, еще поруководит, но уже не здесь, этот проект для него закончен…

Отвлекся Баз приятными мыслями и, жаль, не уловил начала рукопашной схватки.

А Майкл уже вплотную подскочил к Мише, таранит его щитом, сопя, проталкивает застрявший обоюдоострый наконечник глубже, ближе к горячему телу, а снизу пытается всадить и меч. Вот он, победитель! Куда мальчишке до него, видно, придется отправиться еще не в одну ссылку во времени, пока станет мужчиной. Да станет ли, если вот так по временам и народам скакать будет?

Каждая клеточка обнаженной плоти застыла в предчувствии равнодушного металла. Ярость и ненависть врага, которые не смогли приглушить два щита, накрыли Мишу с головой. Отчаянное желание не победить, а просто выжить, поднялось из запредельных глубин и прорвало злобное облако. Стало легче дышать, появилась надежда выжить. И победить! Миша, собрав все силы, отскочил вбок, развернул секиру обухом вперед и ударил в середину щита Майкла.

— На, на, получай! Еще? Вот тебе еще! И еще раз!

Кто подсказал мальчишке единственно верное решение — бить обухом, чтобы зубья не увязли в трех слоях высушенных шкур? И бить, бить, сколько времени отведено, не переставая, чтобы онемела рука противника, потом выбить щит из нее и зарубить гада!

Не успела секира в четвертый раз опуститься на щит, как Майкл развернул его боком. Риск большой, но не позволить же негодяю довести до конца задуманное!

Миша понял, чего хотел Майкл, но поздно: обух скользнул по поверхности щита, и секира, выпала из рук. А Майкл, успев отбросить свой щит, вцепился в край Мишиного, рванул его ребром к себе, и взмахнул мечом, целя в незащищенную грудь. Но, когда, направляя удар, он повернулся, Миша, упал на колени и, подхватив ноги Майкла, врезал ему головой в живот. И даже сбив противника с ног, он понял, что от разящего удара меча не уйти, и резким движением вывернул стопу Майкла, заставляя его перевернуться на живот; потом, цепко охватив ногами скользкое тело, пополз по нему, как по дереву, впиваясь пальцами в кожу, захватывая в обруч руки врага.

Баз отступил на несколько шагов, крепко сжав золотой нагрудный знак своей власти.

На белой коже бойцов широкими полосами размазалась кровь. Катаясь по песку, они ободрались о шершавые камешки, и даже не заметили этого.

Миша не может ослабить хватку, он еще не придумал, как использовать свое положение и выжидает: вдруг здоровый недоумок сам что-нибудь подскажет.

Мелкие ранки забило соленым песком, но Майклу показалось, что это пальцы Миши сдирают с него кожу, не забыл свои проклятые хеттские привычки! Левая рука онемела и плохо слушается, отшибло ее первым же ударом варварской секиры. Левый глаз совсем заплыл и даже болеть перестал. Миша, как клещ, впился в тело, скоро кожа лопнет… Выхода нет, придется сделать то, что остается для самого крайнего случая. Набрав полные легкие воздуха, он уткнулся лицом в песок и приготовился к взрыву боли: чтобы добраться до тела Миши, придется проткнуть себе бок.

Боль, которую удалось предугадать, на удивление, оказывается терпимой. А теперь твоя очередь, мальчик! Меч продолжает погружение во что-то мягкое, а Миша даже не моргнул. Добавить? Пожалуйста!

Миша не дрогнул потому, что вовремя отклонился, почуяв прикосновение лезвия, и оно медленно пошло в песок, в песок… А Майкл продолжал давить, давить, не сводя с ненавистного лица взгляда. Миша подвинулся еще, и понял, что его соперник, что-то решая для себя, отвлекся, значит, пора действовать. Ужом скользнув вбок, он лег поперек тела Майкла. Наконец он добрался до его горла, наконец! В дикой ярости Майкл вцепляется в плечо Миши. Это его ошибка: из прокушенной руки хлынула кровь, заливая правый, здоровый глаз.

Не веря тому, что победа близка, Миша сменил захват. Ладонь левой руки ложится на плечо правой у локтя — раз! Ладонь правой — два! — на затылок Майкла. Это тебе рычаг! Теперь крутануть шею — позвонки хрустнут, никуда не денутся! А дальше? Дальше — полный паралич и смерть от остановки дыхания. Вот и весь фокус…

Михаэль дернул уголком рта, вздохнул и потащил Майкла по песку. Зайдя в жгуче-соленую воду по колено, он осторожно ослабил захват.

— Не дергайся, попей водички, остынь…

И окунул побежденную, покорную голову в Мертвое море.

Свет взметнулся к небу, за ним рванулся вопль радости. Жизнь продолжается!

*****

Анчар ждал. Свет в номере он выключил сразу же после того, как Ира устроилась в шкафу. В темноте переоделся, приладил противогаз и стал в углу за шторой справа от балконной двери. Он стоял спокойно, расслабившись, дышал ровно. Неважно, сколько времени придется ждать. Неважно, если нападение запланировано на завтра. Все может быть. Невидимое кольцо вокруг них с Ириной сужается. Это он чувствовал, и этого было достаточно, чтобы начать приготовление к решающему моменту, и ждать его.

Темно, тихо. В темной тишине послышалось шипение. Газ. Время пошло.

Сколько у них отведено на газ? Это зависит от того, что они используют. Предположим, минут десять. Может, четверть часа, не больше. Анчар глянул на часы, погладил брус. Его он выбрал на работе из кучи старых развалившихся поддонов, тщательно упаковал и спрятал в багажнике. Плотная древесина, похожая на дуб, квадратное сечение, длина — все как нельзя лучше подходило для задуманного. Как там Ирка? Трясется от страха? О чем думает? Жалеет, наверное, что с ним связалась… Тьфу, что на ум приходит! Не жалеет. Это он знает наверняка. Любит его потому что. «Стоп, Анчар, не забредай далеко. Крутись поблизости, думай о деле…» Вот шипение и прекратилось. Что дальше?

Мир за окном ухнул в темень, но он не удивился. Так и должно быть: заполнили комнату газом и вырубили электричество. Ни огонька, ни проблеска света на всем побережье, и люди голосят. Это значит, вырубили на подстанции. Сколько для этого нужно бойцов? Не меньше пяти.

Анчар стоял спокойно, расслабившись, дышал ровно. Когда пошел газ, он засек время по своим «Командирским», теперь еще раз глянул на светящийся циферблат, натянул на него рукав и взял в руки брус.

В черном свитере, в черных спортивных штанах и черных кроссовках, в противогазе, он слился с непроглядной темнотой. Локти подняты вверх, брус удобно лежит в ладонях. Пальцы сцеплены «в замок». Неизвестно, сколько придется ждать, поэтому Анчар опустил руки на голову, а брус завел за спину. Так стоять можно долго, и руки меньше устанут.

Зеленый свет лизнул стекло. Анчар задержал дыхание, собрался, брус, спокойно касавшийся спины, словно напрягся, качнувшись от позвоночника. Дверь балкона тихо скользнула в сторону, и странный, неожиданно яркий, но тонкий луч скользнул по кровати, по простыне, прошелся от подушек к изножью. Анчар следил за высокой фигурой, прикидывая, как бить. Он не боялся, что его заметят: человек в противогазе, окутанный рассеянным зеленым сиянием, смотрел вперед, по ходу острого луча. Складки шторы не привлекли его внимания. Сделав шаг, второй он оказался в комнате и осторожно, словно опасаясь потревожить спящих, направился к двери. Люди его не интересовали, его задача — открыть дверь.

Анчар легко подался вперед, вдохнул, не опасаясь, что его услышат, и, как еще отец учил колоть дрова, чуть потянувшись вверх, ударил врага по голове. Удар получился глухой с коротким, как точка, хрустом. Отбросив брус на кровать, Анчар успел подхватить оседающее тело и аккуратно положил его на пол. Зеленый луч плавно скользнул следом и ткнулся острым осколочком в ворс ковра.

Интересно, что это за фонарь? Вот это да! Отстал вояка от жизни: крошечная, в дюйм, пластиковая коробочка, зеленая сама, прозрачная, поэтому и свет от нее зеленый. Анчар взял фонарик. Рука поверженного безвольно потянулась вверх. Оказалось, что коробочка крепится простой черной резинкой к пальцу. Во, придумка! Очень удобно. На конце — крошечная лампочка, а такой яркий свет от нее. Черная колбаска внутри — батарейка. Интересно, надолго ли ее хватит? Сверху выключатель. Ну, надо же. Такое все малюсенькое, как игрушечное, а вещь надежная и очень удобная. Анчар стянул фонарик с пальца врага и надел на свой безымянный. Учись по ходу: лампочка бьет по глазам — будь здоров! — но не слепит. Моргнул — и зрение восстановилось. Ни секунды не теряешь.

Зеленой полутьмы достаточно, чтобы рассмотреть результаты. Крови нет. Кожа на черепе не пробита. Правильно бил, держа брус плашмя. А череп проломлен надежно, вот и кость теменная сдвинута, тут и врачом быть не нужно, чтобы определить. Этот уже не боец. И не жилец. Пошли дальше.

Анчар взял из-под журнала пистолет. О стрельбе в номере он боялся думать: а вдруг шальная пуля попадет в шкаф!

Казем стоял в коридоре. Вот и все. Осталось немного: войти, связать спящих, а потом парни спустят их на стропах вниз. Можно было бы подождать в машине, но он не удержался и решил сам войти к «русскому» и его гадине, сам связать их. Сам! Он это заслужил. Посмотреть в лицо врагам, которых не смог забыть и простить.

Столько лет, столько лет… Что пошло тогда не так? Кто виноват? Проклятый Андрей! Позор, несмываемый позор. Чуть было шахидом не стал, чтобы избавиться от чувства вины перед Аллахом и братьями. Но милостив Аллах, указал на Мансура-предателя, а Казему дал шанс. Направил его глаза к окну микроавтобуса, возле которого сидела эта сучка, позволил узнать ее. Хотя трудно было сначала поверить, что это она. Тогда, в Шхеме, ах, какой она была! Шлюха, шлюха, но высшей пробы, полуголая дрянь. Как же искусно притворялась робкой, испуганной! Казем потом понял: приманкой служила, внимание отвлекала. И, как не горько признать, удалось это ей. Забыл Казем о высоком долге, голову потерял. На несколько минут, но… Себе не слукавишь. Красивая, сука, глаз не отвести. Так и осталась для него Наташей, хотя теперь знает он, что Ириной зовут ее. Тварь подзаборная! Понятно, почему у нее сынок таким бескровным уродился.

И «русский» мерзавец мог бы использовать ее, и швырнуть назад в канаву, где ей самое место, если бы была она дешевой пляжной проституткой. Но нет, не так-то все просто.

Казем все разложил по полочкам, когда остыл. Все срослось у него. Видно, крепкие они профессионалы, работали в паре по заданию. Сначала этот Андрей на заводе появился, притворился придурком бессловесным, втерся в доверие, внедрился в его бригаду, где все были членами тайной группировки. В самое ее боевое ядро проник! Потом она подсунула им сына. Сына родного! Мальчика убогого не пожалела. И пропала группа, развалилась операция. Биляль, брат любимый, пропал без вести. Двое слепых в сумасшедшем доме, Мансур… Но Аллах всемогущ, на все его воля. Пришло время, и Казем увидел ее. А она уже на «русского» вывела. Остальное не сложно: получил разрешение, разработал план. Денег дали и на слежку, и на «лотерею», и на подкуп. А больше всего ушло на подготовку этажа в гостинице. Продумано все до мелочей: чтоб последний этаж под крышей, и номера пустые. И газ из соседнего номера. А подстанция!

Казем мог гордиться собой: операция подготовлена по- европейски. До минуты рассчитана. Выверена на макете до последнего движения. Все хорошо, все готово. Завтра, он свое возьмет завтра. И от него получит, и от нее. Расскажут все. В крови захлебнутся, ноги ему целовать будут. Друг друга предадут и всю свою организацию сдадут. А потом обоих на мелкие кусочки, медленно… Сам, сам… Недолго ждать.

Он подошел к двери и, выключив фонарик, потянул ее на себя. Проем заполнился тусклой зеленью, к нему шагнула темная фигура. Анчар шире раскрыл дверь и отступил в сторону. Человек скользнул в прихожую. Анчар сделал шаг ему навстречу, вжал ствол пистолета в грудь и дважды выстрелил. Стены и пол коридора покрыты ковролином, чтобы шум не тревожил покой отдыхающих, поэтому выстрелы в упор прозвучали глухо, ни в одном номере не услышат. Пули не пробили бронежилет, и это хорошо. Но вбили его в тело так, что сердце остановилось. И это еще лучше.

Перехватив руку, Анчар выключил фонарик и толкнул бывшего воина Аллаха назад. Коридор узкий, мертвец ударился спиной о стену. Теперь шурши, сползай по стеночке. Далеко не уползай, ты мне еще пригодишься.

Шагнуть в непроницаемую темень коридора, развернуться и темноте и присесть слева от трупа — секунда. Задержать дыхание и открыть рот, так лучше слышно, — еще половина. Замереть и прислушаться.

Вот видишь, и пригодился, прикрыл меня. Давай сориентируемся.

Выход на крышу справа от нас. Ты ведь с нее спустился? И не один? Ну, молчи, молчи, не привлекай внимание. Сам знаю, не один, ага. Слышишь сопение там? Тебе хорошо, а живой человек не может не дышать. Даже если он в противогазе. Никуда не деться, клапан-то щелкает! А вот затвор передернул. Метра два между нами. Нет, меньше: он совсем рядом. Как думаешь, дотянусь ногами, если на выходе из кувырка? Спорим, дотянусь? Ну, бывай, то есть, прощай, некогда мне…

Анчар перевел дыхание и через убитого кувыркнулся в сторону того, кто дышал в противогазе.

Казем увидел, что дверь приоткрылась, и Салама скрылся за ней. В коридоре стало темно, только тусклой зеленью обозначился дверной проем. Пора! Он двинулся к двери вслед за Саламой.

Выстрел? Второй? Что-то не так. Казем остановился, соображая, что могло случиться, и в этот миг погас фонарь Саламы. Ничего не видно. Шорох… Идиоты! Не решаясь включить фонарик, Казем подождал, прислушался, бесшумно шагнул, передергивая затвор. Остановился, опять шагнул. Передернул затвор. Тихо… Нет… От удара в живот перехватило дыхание, толчок свалил с ног, а неожиданное падение назад сбило с толку. Не контролируя себя, Казем нажал на спуск. С выстрела пуля ушла в потолок.

Что-то уперлось под ребра.

Невидимая рука рванула противогаз, да так, что засаднила кожа на скулах. Тонкий зеленый луч шилом ткнул в глаза. Кто это? Свободной рукой снимает маску своего противогаза. Не может быть… Спаси, Аллах, это же…

Анчар резко подался вперед, поджал ноги и до упора вжал ствол пистолета наискосок, под ребра противника. Не отводя взгляда от лица врага, дважды выстрелил.

Один раскаленный прут, а следом второй выжгли все внутри и остановились у плеча. Казем понял, что, кроме черного пламени, в нем ничего не осталось. И уже никогда ничего не будет. Аллах Акбар!

Неужели это Казем, не показалось? Что ему делать здесь? По предположениям Анчара, Казему как руководителю операции нечего делать в коридоре. Его место на крыше, а скорее, в машине, куда его бойцы вот-вот занесут спящих. Анчар наклонился, осветил лицо убитого. Чуть постарел, чуть похудел. И не представить уже ту белозубую, открытую улыбку. Бежит времечко, несется без удержу. А для тебя оно навсегда остановилось, бригадир.

Хорошо, вернемся к нашим… гостям. Сколько их у нас, непрошенных? Трое. Кончен бал, пора на выход.

Как и ожидалось, крюк со стропами уже спущен на уровень перил, осталось завести его на балкон. Связав все три трупа гроздью, Анчар проверил карабин крюка и дернул трос.

Приподняв противогаз, негромко крикнул: «Ялла!» — и перевалил связку через перила. Сработало: трос натянулся, начал повизгивать тормоз, крюк рывками пополз вниз.

Анчар успокоился: «троица» в надежных руках. Внизу их примут, удивятся, конечно. Это еще мягко сказано. Глаза у них там, внизу полезут на лоб. А что поделаешь? Кто захочет брать ответственность на себя? Решение единственное и верное: трупы в машину, и — ходу, а разбираться потом будут.

В номере при свете фонарика он разобрал пистолет, заменил детали «родными».

А где же мешочек, мешочек для ненужных железок? В этот момент вспыхнул свет, загудел кондиционер и зажужжал на подъем подъемник. А вот и мешочек, со стола свалился. Ну и орут, внизу, будто из мертвых восстали. Подумаешь, — Анчар посмотрел на часы — восемь минут темноты. Сиди себе тихонько, коктейль поцеживай, да коленку барышне поглаживай, делов-то! Снял противогаз и принюхался. Нормально… Включил торшер.

— Ирк, Ириша! Живая? Не спишь? А чего такая белая? Давай, родная, быстренько в душ и подкраситься не забудь. Гуляем! Чего время терять зря.

Пока Ира плескалась в душе, Анчар подобрал в коридоре две стреляные гильзы, мельком глянул на темное пятно крови. Сойдет за пролитое вино. Утром почистят, и следа не останется. Пошарил глазами по подвесному потолку в мелких дырочках. Одна показалась больше остальных. Кто заметит! Ничего, до ремонта доживет.

Вернулся в номер, по дороге в прихожей подобрал еще две гильзы и две пули. Все еще раз посчитал, сложил в пакет с деталями от пистолета и сунул в Ирину сумочку. Быстро сбросил одежду, надел яркую гавайскую рубашку, хотя терпеть ее не мог, и шорты.

Ира осторожно вышла из ванной. Глазищи в пол-лица, бледная. И молчит. Это плохо, пора ей прийти в себя. Черт, а пожалеть нельзя. Если расплачется, не успокоить, а времени в обрез.

— Ну и красотка! Глаз не отвести! Вот видишь, ничего страшного, просто посидела в шкафу, и хорошо. Что, в детстве не пряталась так? Все прятались, правда? Я даже в комоде заснул однажды. Родители с ног сбились… А тут все равно ничего интересного не было. Ну, стукнули пару раз в дверь, пошептались в коридоре. Видно, подумали, что мы внизу. Теперь не сунутся, видишь, как светло.

Анчар подхватил Иру под локоть и потянул за собой из номера. Все объяснит, расскажет, что можно, чтобы и тени страха не осталось в ее глазах, чтобы не боялась жить дальше. Но это потом, потом…

А внизу народ гулял. Веселье снова набирало обороты. В пестрой толпе они с Ириной не привлекают внимание. А надо бы подстраховаться. Анчар хлопнул по плечу паренька-охранника, признав по румяной физиономии «русского».

— Спасибо, брат. Я во-он там сидел, когда свет вырубился, наблюдал за вашей командой. Ну, молодцы хорошо сработали, не допустили паники. Девушке плохо стало в темноте, пойду ее проветрю.

Дверь перед ними разъехалась. Мимо бассейна, мимо лежаков и душей Анчар провел Иру к морю. На темном берегу никого: все рванули к свету, к людям, к музыке. Он вытащил из сумочки Иры сверток и, размахнувшись, забросил его в море. Тяжелая вода даже не всхлипнула. А вот Ирина… и как в ней столько слез помещается!

— Ну, будет, будет… Все хорошо, все прошло…

Там, среди людей, шумно и суетно, тревожно и страшно. Если постараться, можно ненадолго забыться, вздохнуть и даже потанцевать между двумя коктейлями. Кому-то кажется, что эта передышка и есть настоящая жизнь, кто-то и ее, короткой и ненадежной, лишен. Здесь звезды и луна, прохлада чистого воздуха и спящего моря, живые, беззвучные тени над головой. Гостиница светится, как декорация к сказке, увенчанная парящим в перекрестье лучей бело-голубым флагом, а на пустом берегу у невидимой воды обнялись двое на забытом между кромкой моря и навесом пластиковом топчане.

Ира тихо заплакала, прижавшись к груди Анчара, Анчар обнял ее, но нет у него сил погладить вздрагивающие плечи. Глаза его закрыты, голова чуть кружится, тело не может забыть страшного напряжения. Как успокоить любимую, чем отвлечь ее? Чем отвлечь себя?

— Слышала, закон собираются принять, чтобы неевреи могли жениться. Так, может, распишемся?

Ира пошевелилась, всхлипнула.

— Слышала, собираются. Но только если оба неевреи.

Она тяжело, протяжно вздохнула, но плакать перестала.

За их спинами резко зашумел душ. Шею Анчара повело легкой судорогой и тут же отпустило. Это мирный звук. Просто ночной купальщик решил ополоснуться пресной водой. Можно успокоиться. На сегодня тревог достаточно. Теперь «абреки» не скоро сунутся. Если сунутся вообще. Все, хватит, Анчар, на сегодня хватит, вернись, ты нужен Ирине.

Тихо, и душ больше не шумит. Из тишины, из ниоткуда донесся голос, вобравший в себя горечь просоленной воды, и скрип песка, невесомость ночных призраков и влажную свежесть воздуха. В нем слились мягкое тепло близкого жилья и угрожающее ворчание пустынных гор. Этот древний голос не мог принадлежать человеку. Это был голос природы.

— Ну, что ж, Михаэль, ты победил и сделал свой выбор. У тебя было право решить судьбу заклятого врага: уничтожить его, отправить в небытие, наказать на веки веков. Ты выбрал добро, оставил Майкла в живых. Поспешил? Да, наверное. Время добра еще не пришло, но кто-то должен быть первым. Ра не пожалеет о своем решении — ты остаешься вместо меня. Возьми, теперь он твой. Увидимся, там… может быть… Мне пора…

Ирина прислушалась к тишине. В ней переливался, как эхо, уплывал, удалялся, таял еле слышный отзвук-вздох ее давнего-давнего сна: «Ра-а!..»

Анчар медленно, через силу приподнял тяжелые веки. Со стороны гостиницы, оттуда, где недавно шумел душ, к ним шел человек. На фоне освещенного фасада фигура казалась черной, контур ее, обведенный ворсинками халата, светился легким сиянием; что-то темное, громоздкое у него плече. Может, рабочий собирает мусор? В гостиничном халате? И почему голову прикрыл капюшоном? Еще кому-то из отдыхающих поплавать захотелось? Лежак с собой тащит? Нет, на гостя не похож, и на рабочего тоже. У него спокойный, усталый, ровный шаг. Так возвращаются домой крепкие хозяева, хорошо исполнившие тяжелую, но нужную работу.

Из тени, падающей на лицо от капюшона, сверкнули голубые искры. Анчар тихонько отстранил Ирину и поднялся, всматриваясь в подходившего.

Отбрасывая капюшон, он устало выпрямился; с плеча к ногам упал туго набитый мешок. Волосы влажными прядями облепили резкие скулы. На белом лбу свежая ссадина, на халате темное пятно, костяшки пальцев сбиты. Миша? Нет, не Миша… Воин после смертельной схватки, великодушный, гордый победитель, не растративший мужественной силы.

— Михаил?

— Михаэль…

— Сам справился или помощь нужна?

Михаэль с удивлением и благодарностью взглянул на Анчара.

— Справился. Как и ты.

Анчар только головой повел, но ничего не сказал, оказывается, к фокусам Ми… Михаэля он давно уже привык.

В голосе юноши Анчар услышал сдержанное торжество. Что-то мешало называть его Мишей, но привычное чувство ответственности взяло верх.

— Что в мешке?

Михаэль медленно опустился на корточки, развязал шнур, стягивающий горловину, и, поднимаясь, потянул угол мешка. Так воин-варвар вытряхивал после боя драгоценные трофеи. На влажный песок, шурша, позвякивая и посверкивая, высыпались предметы. Матово светились рогатый шлем и похожий на горшок «золотой венец»; вздохнули и опали тонкие складки невиданных одежд; на них мягко свернулись ремни и наплечники, ударились один о другой и скользнули вниз серьги-ракушки. Зеленый блеск ожерелья увенчал груду. Ира невольно потянулась к камням, но отдернула руку.

Анчар присел на корточки, оглядел все и понимающе кивнул:

— Как у Иштар.

Михаэль уселся на песок рядом с ним и улыбнулся:

— Почти.

Ира переводила взгляд с предмета на предмет, не веря своим глазам. У ее ног лежали сокровища, от вида которых задохнулись бы все историки и археологи мира. Ей очень хотелось взять в руки каждый из них, погладить, провести пальцем по узору, вырезанному древним мастером, согреть в ладонях холодные камни, вдохнуть запах мягкой кожи, поднести к лицу драгоценную материю. Так хотелось, что сердце замерло и заныло от тоски по несбыточному.

У Иры не было ни малейшего сомнения, что тот, кого она и в мыслях никогда не называла сыном, имеет право на эти вещи, и без его разрешения она не могла прикоснуться к ним. Она понимала, что для него они не драгоценный клад, не тайное, немое богатство, а необходимые для какой-то нужной и важной работы инструменты и приборы.

— Вот «золотой венец». Ты его на омфал обменял. А я про омфал знаю. Ира мне рассказывала всю дорогу, когда мы ехали в Шхем тебя выручать.

— Это как раз такой, что мне нужен. А твой, тот, что омфал, пригодился моему товарищу. Спасибо тебе.

— Не стоит. Вот ты мне Тору цитировал в кафе на пляже. Я тогда не очень понял. Если ковчег — это батарейка, «золотой венец» — рация, что же тогда золотая крышка с херувимами?

— Это в Торе тоже есть, жаль, люди читают тысячелетиями, но не понимают: «… и я буду являться тебе там, и буду говорить с тобой из пространства над крышкой, между двумя херувимами…» — трехмерное изображение, и весь фокус.

Ира диву давалась: Михаэль и Андрей сидят рядком и перебирают диковинные сокровища запросто, как мальчишки ковыряются в железках. Совсем недавно Андрей фыркал и взрывался от малейшего намека на то, что Миша не тот, кого они хотят в нем видеть. Как ругал ее за доверчивость, высмеивал Мишины фантазии и жалел в душе «убогого», и переживал, если Миша пропадал надолго. Ворчал, что парень по миру их пустит, но никогда не отказывал ему даже в самые трудные времена. А сейчас он серьезно слушает, спрашивает, и соглашается со всем, что говорит Михаэль. Чудеса!

— А это что?

Анчар взял в руки тяжелые серьги, похожие на ракушки.

— Науши, наушники. Послушай.

Сначала Анчар услышал глухой, спокойный шум, такой же, как в обыкновенных ракушках, если поднести их к уху. Потом шум сменился отдаленным звоном. Анчар посмотрел на Михаэля и отрицательно качнул головой: ничего особенного.

Вдруг на тонкий, ровный звон, как на туго натянутую нить, начали нанизываться куски, пласты, обрывки самых разных звуков. Анчар услышал шорох подсохшей скошенной травы, гул реактивного двигателя, требовательный рев голодного хищника, колыбельную на неведомом языке, грохот падающей воды, SOS, автоматную очередь… Звуки Земли переплелись на тонкой звенящей нити, и продолжали слетаться отовсюду, накручиваться на нее в два, три слоя. Они, как птицы на ветке, толкались, взлетали, искали новое место, пытались вцепиться в нить, но их отталкивали другие, более сильные или уверенные. Анчар почувствовал, что его затягивает в водоворот, еще немного, и он сам взлетит и потеряется в шумах, скрежетах, шорохах, музыке и невнятном говоре.

Внезапно все прекратилось. Это Михаэль, заметив, что Анчара качнуло, сорвал науши. Шелест пальмовых крон, далекая восточная мелодия, плеск воды показались слабыми, недоразвитыми призраками по сравнению с тем, что осталось в «ракушках».

— Ты как? Извини, я не подумал: ты первый из людей, кто надел эти наушники.

— Ничего, все в порядке, — Анчар потер виски, — здорово. А это что за дамское счастье? Зачем тебе такие побрякушки?

— Скажешь тоже, побрякушки! Это мой архив. Я получил это ожерелье от наставников для начала спора. Все, что происходило на Земле в добиблейские времена, записано здесь. Сохранение информации на изумрудах — древние технологии. Даже не вчерашний — позавчерашний — день, но сведения фантастические! Сам не перестаю удивляться, когда пересматриваю. Здесь описан период от сотворения мира до Содома и Гоморры. Жаль, после бегства из Содома я потерял свои записи, а потом мне было не до них. И что вы, люди, такие странные: все знают, что фараонов хоронили в изумрудных ожерельях, а считать информацию никто не догадался. Подержи, Ирина, возьми в руки настоящую историю. Это тебе не волчья шкура из музейных запасников.

Ира осторожно взяла ожерелье, прикоснулась к нему щекой.

— Кстати, о шкуре. Там, в пророчестве, говорится о какой-то кетке. Но почему я?..

Глаза Михаэля стали серьезными.

— А это не моя тайна. И не твоя. Не думай об этом, а лучше — забудь, хорошо?

Ира подняла голову и огляделась вокруг.

— Хорошо, забуду.

Мир, привычный и надежный, окружал ее. Рядом Андрей и Михаэль, самые близкие, никого у нее больше нет на всем белом свете. В ресторане веселятся хорошие люди, восточную мелодию сменил рок-н-ролл. На крыше гостиницы, подсвеченный прожектором, развивается бело-голубой флаг. Ира вспомнила синее платье с белыми кружевами… стираную-перестиранную белую занавеску с голубым «ДОНБАСС» наоборот… Не случайно она нашла волчью шкуру, не случайно она оказалась на пустыре… Кто вел ее? Не знала она, но догадывалась…. И все уже случилось, и теперь от нее ничего не зависит. Она свободна.

Ире стало тепло и спокойно. Древняя история — от сотворения мира до Содома и Гоморры — согрелась у ее щеки.

— А любовь у вас есть?

Миша кивнул, улыбнулся немного грустно и неожиданно застенчиво:

— Может, поэтому тебя Ириной зовут…

Ирина пожала плечами:

— Мама меня так назвала. А вы почему себя нефилим называете? Падшие, не обидно?

— Почему обидно? Нет, мы такие и есть. С высот своего мира мы спустились в мир людей, который сами создали, и этот спуск очень был похож на падение.

— А зачем вы создали наш мир? Чем ваш-то был плох?

— Разве я сказал, что плох? Нет, наш мир был просто великолепным: совершенная гармония и идеальное совершенство.

Михаэль задумался, осторожно касаясь ссадины на щеке.

— Но лишь когда появились люди, нам стало понятно, ради чего мы жили, для кого обустроили и подготовили землю.

Он не был уверен, что может продолжать. Теперь нет у него начальников, наставников, учителей. Нет никого над ним на земле, кроме Ра. Но Ра… Что может Ра? Ра не Баз, не накажет с налета. Если вообще накажет. Ра — это Ра. И где Ра вообще? И есть ли Ра вообще? Михаэль поежился от внезапного порыва холодного ветра. Ладно, понял. Можно продолжать? Он прислушался, огляделся по сторонам. Вокруг было темно и тихо.

Он улегся на песок, устроился, покряхтывая, на спине, лицом к ночному небу.

— Одно дело, когда учителя бубнили нам: вы рождены для великого дела, вы обязаны помогать новым землянам, ваше назначение — принять их в этом мире, подготовить им колыбель, научить ходить, дать начальные знания о жизни, следить и направлять… И так каждый день. Но совсем другое, когда появились вы, люди.

Ох, и жизнь началась с рождением первых двенадцати младенцев! Ни сна, как говорится, ни отдыха, но интересно! Забавные получились ребятишки — белые, смуглые, черные, желтые — совсем не похожие на нас. Они росли быстро, но оставались детьми… По-моему, они вообще не повзрослели. Да как же иначе? Слишком много «родителей» и «бабушек-дедушек» вокруг них хороводом ходило. Возились мы с ними, себя забывали. Помнишь, Ира, Петровну? Вот, представь, на каждого из двенадцати младенцев по дюжине таких, как она. А нас-то было много больше.

Любили их, жалели, развлекали, опекали. Учили между делом. Учили так, как нас учили, терпеливо и с удовольствием. Жизнь перед ними раскрошили сладким пряником, и чуть в конец их не испортили. Слишком короткий век отпущен был людям.

Тогда спохватились наши наставники во главе с Ра и придумали «кнут». Так появилась идея добра и зла. Так мы стали нефилим, падшими в горькую пучину противостояния добра и зла. Ведь чтобы понять, чем одно отличается от другого, нам пришлось разрушить гармонию не только вокруг, но и внутри себя.

На первых порах было тяжко, мы сами не понимали, что нас ждет. Почему мы должны отказаться от прекрасного, светлого, радостного мира? Почему вместо творчества, созидательного труда и радостной учебы мы должны принять на себя новые и не очень приятные обязанности? Какими будут люди, если им уготована такая непростая судьба? И что же такое, в конце концов, добро и зло?!

Теперь мы знаем: придет время, и люди станут лучше нас, сильнее, мудрее.

Рыжеватые брови Анчара сошлись, между ними пролегла глубокая морщина.

— Ты что-то путаешь или заблуждаешься. Мы, люди, будем сильнее вас, бессмертных? Такого не может быть.

Михаэль долго разглядывал звезды. Говорить или не говорить? Теперь он не Миша, он уже три часа, как Михаэль. Уже три часа прошло, как он принял от База знак власти. Теперь ему позволено очень многое, почти все. А меру ответственности за это невозможно представить.

— А вы уже бессмертные. По факту рождения.

Лицо Анчара разгладилось, глаза расширились.

— Не понял…

Ира напряженно переводила взгляд с одного на другого.

— Бессмертие в возрождении? Как по волчьей шкуре? Или в воскресении, как в Евангелии: «Находящиеся в гробах, изыдут»?

Михаэль прищурился.

— Сложнее, гораздо сложнее. Конечно, сегодня все понимают, что никакие мертвецы из могил не полезут, и утопленники не всплывут. Никаких «ужастиков», — уклончиво повел он головой. — По крайней мере, в образах, доступных современному человеку. Что случилось, то случилось.

— Но как же? Все-таки возрождение? Воскресение? Или тьма, пустота и забвение? Как знать?

Ирина погладила теплые камни ожерелья, но они молчали.

— Придет время, и душа каждого из вас вберет в себя память всех предыдущих поколений. И станет человек одним целым со всеми своими предками. И все предки его станут им. Каждый примет в себя все человечество со всеми его мыслями, чувствами, знаниями, жизненным опытом. Вот тогда и поймете вы, что бессмертны и будете сильнее нас, ведь мы храним память только одной своей личности.

Анчар резко выдохнул и мотнул головой.

— Кто определит то время, когда люди окажутся готовыми к бессмертию, и как?

Ира метнулась взглядом от Михаэля к Андрею и опять к Михаэлю и подалась к нему за ответом.

— Страшный суд?

— Можно и так назвать. Я уже пытался объяснить Андрею, и ты слышала. Миллионы, миллиарды душ обогащаются опытом предыдущих поколений и возвращаются на землю. Но множеству душ путь назад закрыт. Они принадлежали людям, которые безраздельно посвятили себя какой-то идее, отдали свою жизнь служению ей, пламенно, но слепо отстаивали свои убеждения, навязывали их окружающим, присвоив себе право быть правыми. Эти люди взяли на себя роль обвинителей, судей и палачей, неистово и нетерпимо обвиняя, без сомнений осуждая и казня инакомыслящих.

Их души освобождаются, до предела наполненные одержимостью, страстями, ненавистью к противникам, поэтому в них нет места для нового опыта, как не было готовности к переменам в сознании тех, кто при жизни стал фанатиком.

Души фанатиков ждут своего часа. Они разделены на… хорошо, назовем по-вашему, на армию света и армию тьмы. Не спрашивайте, кто из них хорош, кто плох. В природе нет добра и зла.

Скоро проект на Земле закрывается, а это значит, что вот-вот наполнение армий достигнет критической величины. И тогда ударит между ними разряд.

Ира охнула, прикрыв рот ладонью.

— Скоро?

— Точно час назвать не могу, но скоро это и есть скоро. По крайней мере, по нашим меркам.

Они проговорили всю ночь, самые обычные люди, Андрей Рабинович и Ирина Коваленко, и один из нефилим, который еще вчера был просто Мишей.

Музыка в гостинице затихла. Ночные тени растаяли, живая вода Мертвого моря тихо вздыхала, заполняя паузы в разговоре, которые становились все длиннее.

Никогда раньше эти трое не были так близки, никогда их слова, обращенные друг к другу, не были так серьезны, просты и искренни. В ночь перед тем, как попрощаться навсегда, все тайны были раскрыты, почти все. И их души были раскрыты новому знанию, в котором сплелось прошлое и будущее. И не осталось в них места страху, тревогам и сомнениям.

Ясный рассвет коснулся берега и воды, лиц и рук. Михаэль поднялся, отряхнул песок с ладоней и бережно уложил свои сокровища в мешок. Ирина протянула ему ожерелье, которое дремало у нее в ладонях всю ночь, всю эту удивительную ночь. Изумрудные камни исчезли в темной глубине мешка. Михаэль коснулся губами пальцев Ирины, протянул руку Андрею, поправил крылатый диск на груди.

— Прощайте. Все будет хорошо.

И ступил на воду.

Одинокий купальщик остановился у мостков, ведущих вниз. Кто-то оставил на песке белоснежный гостиничный халат. На берегу застыли мужчина и женщина. Они смотрели на море. Женщина улыбалась, приложив пальцы к губам, мужчина поднял руку в коротком приветствии и замер, не отрывая глаз от какой-то точки в море. Потом они обнялись и медленно пошли к гостинице.

Теперь море, далекие туманные горы, молодой солнечный свет и весь тихий, утренний мир принадлежали ему одному.