Волк Спиркреста

Неприятности

Захара

Сразу два осознания обрушиваются на меня, как только я просыпаюсь. Первое — я голая, как в день своего рождения, и мне все еще больно от секса с Яковом Кавински, моим заклятым врагом и лучшим другом моего брата.

Второе — это то, что его больше нет.

Не знаю, как я могу об этом судить. Кровать пуста, но Яков не просто исчез с кровати. Интенсивность его присутствия не распространяется по тихой квартире. Его нет.

Я потягиваюсь и зеваю. Впервые в жизни у меня есть полная уверенность, что меня не бросили. Яков не предал бы меня, даже если бы вы приставили к его голове пистолет. Зная его, он наверняка пошел за тем, чтобы принести мне что-нибудь сладкое и крепкое. Именно на такие рыцарские поступки способен Яков, когда не размазывает по лицу сапогом.

Перекатившись по кровати, я достаю телефон. Батарея почти села, а уведомлений на экране столько, что на них больно смотреть. Время показывает двадцать минут одиннадцатого. Я редко сплю так много, даже когда отрываюсь на вечеринках. Но то, что я делала прошлой ночью, было далеко от всего, что я делала раньше.

Секс с Яковом, возможно, был лучшим сексом в моей жизни, но после него я чувствую себя так, будто меня задрал медведь. Я хромаю в ванную и включаю душ, пуская воду настолько горячую, насколько может выдержать моя кожа. В кои-то веки я не чувствую себя отвратительно. Я устала и больна, но боль, как ни странно, приятна. Напоминание о том, как это было, когда Яков был внутри меня, когда я была заполнена им, растянута до предела, как будто во мне не было места ни для чего, кроме него.

Я закрываю глаза, позволяя горячей воде омыть меня. Я хочу сделать это снова. Я хочу оказаться в его объятиях, его рот на моей шее, его большие руки, сжимающие мои бедра, пока он трахает меня глубоко и медленно. Я хочу этого очень сильно — не могу представить, что когда-нибудь не захочу этого.

Эта мысль одновременно радует и беспокоит. Я не влюблена в Якова, и я не наивна в отношении природы его любви ко мне. Яков любит меня, потому что я сестра Зака, он дорожит мной по доверенности, потому что дорожит моим братом. Вот и все.

Мне нужно проветрить голову. Наверное, нам нужно поговорить, настоящий взрослый разговор. Без алкоголя или его спасения меня от чего-то. Без собачьих кличек, оскорблений и невыносимого напряжения между нами. Может, это будет проще, ведь у нас уже был секс. Теперь любопытство, желание и голод удовлетворены. Может быть, теперь мы впервые сможем сесть друг напротив друга и вести обычный, нормальный, честный разговор.

После горячего душа я одеваюсь. Пытаюсь привести себя в порядок. Поднимаю с изножья кровати пиджак Якова. Подношу его к лицу и делаю глубокий вдох. Черная, потертая ткань пахнет им. Потом, сигаретами и его дешевым одеколоном.

Я скольжу в куртку, плотно обхватывая ее вокруг себя. Позже, по рассеянности, я сую руки в карман, и мои пальцы нащупывают бумагу. Я вытаскиваю ее и долго смотрю на нее, не понимая, что вижу.

Скомканное письмо. Судя по всему, счет с красным штампом "Окончательное уведомление".

Оно адресовано имени, которого я никогда раньше не слышала.

Уиллоу Линч.

В тот день Яков не вернулся. Я начинаю беспокоиться ближе к ночи, а через час, когда пытаюсь позвонить ему, обнаруживаю на столике у входной двери его вибрирующий телефон, начинаю паниковать.

На заблокированном экране плавают несколько уведомлений. Несколько сообщений от Северина Монкруа, множество сообщений от кого-то по имени Антон и семнадцать пропущенных вызовов — включая, вероятно, моих. Я не вижу, кто пытался ему позвонить.

Яков не умеет отвечать на сообщения и телефонные звонки. Закари постоянно жалуется на это, как во времена их учебы в Спиркресте, так и после отъезда. Но если бы он собирался ехать куда-то дальше конца улицы, он бы взял с собой телефон. Телефон и мотоцикл. Но я нахожу и ключ, и шлем на углу комода в его комнате.

— Черт, — бормочу я про себя. — Что-то не так.

Чувство ужаса опускается на мою грудь. Булыжник, оседающий вниз. Что-то не так. Яков не мог просто так исчезнуть. Из всего, что есть в этом мире, единственное, на что я всегда могу положиться, — это то, что если я позову, Яков придет.

Но я не могу ему позвонить.

Я открываю телефон и останавливаюсь на номере Зака. Я колеблюсь, вгрызаясь в мясистую подкладку внутри рта, пока не чувствую вкус крови. Если я скажу Заку, он будет волноваться. В его голове промелькнут воспоминания о том времени в Спиркресте, когда Тео исчезла, когда отец забрал ее. Его ужас и боль в сердце — это то, что я никогда не хочу видеть снова.

И даже если он не впадет в паническую атаку, Зак немедленно покинет Оксфорд и приедет сюда, чтобы либо быть таким же беспомощным и испуганным, как я, либо Яков объявится, и я зря его вызвала. Я спорю о том, чтобы сказать Тео, но сказать Тео — это то же самое, что сказать Заку, только с дополнительным шагом.

Подожди до завтра, говорю я себе. Он вернется завтра. Если нет, тогда я позвоню Заку. Яков вернется.

Он всегда возвращается.

В эту ночь я никак не могу заснуть, ни на минуту. С чашкой ромашки в руках я на цыпочках пробираюсь в комнату Якова и забираюсь в его кровать. Выпиваю чашку чая и, поскольку мне все еще слишком холодно, хватаю с изножья кровати куртку Якова и кутаюсь в нее. Я сворачиваюсь калачиком в кровати, вжимаясь лицом в подушки. Они пахнут Яковом. Это почти успокаивает, чтобы остановить неконтролируемый стук моего сердца.

Я засыпаю вскоре после того, как небо начинает светлеть. Мой сон колючий, беспокойный и сырой. Когда я просыпаюсь чуть позже полудня, мне кажется, что я почти не спала. Я проверяю свой телефон, потом Якова. Мой кишит уведомлениями, новогодними пожеланиями, обновлениями в социальных сетях и шквалами сообщений от Рианнон и Санви, от моих друзей из Спиркреста и от лондонской толпы. У меня не хватает духу написать кому-нибудь из них ответное сообщение.

На телефоне Якова, батарея которого сейчас разряжена менее чем на пять процентов, нет новых уведомлений. Только те же сообщения и пропущенные звонки, что и вчера вечером. Те, кто пытался с ним связаться, видимо, сдались.

Или они нашли его.

Утром в понедельник я пропускаю занятия в университете и в отчаянии следую единственной подсказке, которая у меня есть. Письмо с окончательным уведомлением. Оно не могло оказаться там случайно. Яков везде носит этот пиджак — если письмо было в его кармане, значит, он его туда положил. Вопрос в том, кто такая Уиллоу Линч?

Я беру частное такси по указанному адресу, и оно останавливается у уродливого многоквартирного дома на окраине Лондона. Стены здания испещрены граффити, а пластиковые стены мотоциклного сарая оплавлены и деформированы огнем.

Я колеблюсь, прежде чем открыть дверь такси, и водитель говорит: — Мне подождать вас, мисс?

— Да, пожалуйста, если вы не возражаете.

Я выхожу. Группа мальчиков-подростков в пуховиках задерживается в стороне, некоторые сидят на каменной стене, ведущей к зданию. Двое из них делят сигарету, остальные склонились над телефоном и что-то смотрят. Они смотрят на меня, но ничего не говорят, и я спешу мимо них к двери.

Тучи над нами набухают почти до черноты, угрожая скорым дождем. Я бы не пришла сюда, если бы не была в отчаянии, и именно отчаяние толкает меня к входной двери здания. Хотя рядом с ней есть домофон, дверь старая и сломанная. Я без проблем добираюсь до адреса, указанного в письме.

За дверью я останавливаюсь. Заставляю себя сделать глубокий вдох. Что, если я постучу, а Яков откроет дверь? Могу ли я вообще злиться в этот момент? Мне кажется, что облегчение от осознания того, что с ним все в порядке, уничтожит любой гнев или обиду, которые могут последовать за этим.

Я стучу.

Если Яков откроет дверь с девушками на руках и без одежды, я убью его. Я убью его тем самым ножом, который он мне подарил, я вонжу свой шип в его сердце. Я убью его — но хотя бы буду знать, что с ним все в порядке.

Дверь резко открывается. В дверном проеме стоит девушка. Нет, не девушка.

Женщина. Она маленькая и стройная, с большими темными глазами, которые на первый взгляд делают ее молодой. Но вокруг глаз — слабые морщинки, как будто она слишком много хмурится, а на верхней губе — маленький шрам.

Она напряжена до предела, как животное, готовое напасть или сбежать. Есть в ней что-то такое, что заставляет меня сделать шаг назад. Невидимое острие, более острое и смертоносное, чем острие ножа в кармане моего пальто.

— Кто ты? — спрашивает она.

Ее акцент нейтрален — тщательно выверен, чтобы ничего не выдать. На ней выцветшая черная футболка и рваные черные джинсы. Тушь размазана по глазам. Из угла одного кармана выглядывает крошечный черный блокнот.

Это не женщина из моего мира. Это даже не женщина из мира Рианнон. Это женщина из совершенно другого мира. Ее черный лак на ногтях облез, короткие черные волосы растрепаны, словно ей нужно подстричься. Половина волос зачесана назад и перетянута простой черной резинкой. Часть ее руки, которую я могу видеть, испещрена линиями серебряных шрамов.

— Прости, что побеспокоила тебя, — говорю я ей. — Я кое-кого ищу.

Она не двигается ни на дюйм, стоя наполовину за дверью. Ее глаза окидывают меня быстрым и клиническим взглядом, визуальный осмотр настолько прям, что это почти физическое прикосновение.

— Ты пришла не по адресу.

— Яков, — пролепетала я. — Яков Кавинский. Ты его видела?

Она хмурится. — Кого?

Я сглатываю. Мне вдруг захотелось заплакать. Я качаю головой. — Неважно. Прости, что побеспокоила тебя.

Она останавливает меня, прежде чем я успеваю отвернуться. — У тебя проблемы?

Она произносит этот вопрос так, как я никогда не слышал. Она задает его, как точит нож. Быстро, режуще и настойчиво. Ее голос требует правды.

— Нет. Я… я думаю, что у него могут быть.

И вот, наконец, она двигается. Она поднимает свое тело вверх, выпрямляясь в кошачьем жесте, и откидывает голову назад в жестком, бессердечном смехе.

— Если он мужчина, с ним все будет в порядке. Этот мир создан для таких ублюдков — они знают, как в нем выжить. Поверь мне. — Она ухмыляется. Зубы у нее белые и острые, один передний зуб слегка перекрывает другой. На ее ухмылке багровыми буквами и белой костью написано слово "опасность". — А теперь беги, красотка. Тебе здесь не место.

Я делаю то, что она говорит.

Когда такси останавливается у жилого дома, уже идет дождь. Я благодарю водителя и поднимаюсь к себе в квартиру, а в груди все сильнее закипают слезы. Что мне делать? Что, черт возьми, мне делать? Если с Яковом что-то случится, я не знаю, как я…

Я замираю на лестничной площадке коридора перед своей квартирой. Дверь полуоткрыта. Я обхватываю пальцами нож в кармане и протискиваюсь за дверь. Звук тяжелых шагов приводит меня на кухню.

А там, словно черная тень, стоит Яков Кавинский. Он улыбается сквозь маску ушибов и протягивает чашку с кофе и белый бумажный пакет, который держит в руках.

— Привет, Захара. Не слишком ли поздно для завтрака?