Волк за волком

Возможно, она смогла бы выдать себя за жену кого-то из организаторов. Но Фюрер никогда не танцевал ни с одной из них. Даже с императрицей Нагако. Адель Вулф была единственным исключением из этого правила. Единственным лицом, которое он подпустил близко.

Если она попытается забрать у него жизнь издалека, например, кинет нож или выстрелит, то шансов очень мало, и скорее всего ее окружат эссесовцы, выпытывая имена и адреса сопротивления.

К тому же, теперь, когда она проиграла, Рейниджер и Генрика не будут готовы… они подумают, что она летит обратно в Германию (как приказывал ей протокол миссии в такой ситуации). Если Яэль попытается проникнуть на бал, сопротивление застанут врасплох.

Пойти на бал в образе Адель Вулф было единственным выходом.

— Мы сегодня оба полны сюрпризов, — голос, вытащивший ее из планирования убийства Гитлера, был похож на рюмку рома: теплый, пробуждающий. Яэль посмотрела наверх и увидела перед своим мотоциклом Луку, обе руки на ее руле, облокачиваясь о переднее колесо. Стена камер Рейхссендера стояла далеко за ним, каждый объектив был направлен на пару.

В мыслях Яэль поинтересовалась, смотрит ли еще Генрика или уже выключила телевизор.

— Ты…

Что она могла сказать? Какие слова подобрать для такого поражения? Для такой глубокой злости?

— Ты меня обманул, — все, что она смогла произнести.

— Да ну, Фрейлин, не будь такой, — фыркнул Лука. — Не притворяйся, что не сделала со мной то же самое в прошлом году, оставив с окровавленной головой и гораздо более сильно раненным сердцем, а сама отправилась побеждать. Я лишь сравнил наш счет. Забрал у тебя то, что ты у меня украла. Предательство за предательство. Победа за победу. Только я сделал это, не прибегая к кровавому месиву.

— И я должна быть благодарна? — прошипела Яэль. То пламя, что она почувствовала, впервые увидев его, вернулось, разрастаясь, слишком близко подходя к ярости, представляющей газовый баллон.

— Ну, так далеко я не зайду, — сказал Лука, подняв свои слишком темные брови. Он практически зацепился за ее руль, полностью облокотившись на переднее колесо. Яэль пофантазировала о том, как завела бы сейчас мотор и стерла навсегда эту ухмылку с его лица.

Он продолжил:

— Разве ты не видишь? Ты и я, мы теперь равны. Ну, почти равны, — поправил он себя. — Ты все еще должна мне услугу.

Услугу? УСЛУГУ? Если бы он только знал, как она была близка к тому, чтобы завести мотоцикл и выпустить всю скопившуюся внутри черноту. Вместо этого Яэль собрала всю ярость в ответ:

— Ты чертов ублюдок, если действительно думаешь, что я для тебя…

— Пойдешь со мной на бал? — сказал он.

Анализ этих слов занял у Яэль около минуты, ведь они были произнесены так спокойно, на фоне ее собственных жестких слов.

— В прошлый раз было так скучно. Все эти офицеры и организаторы и речи…, - Лука вздохнул и откинулся назад. Его руки все еще держались за руль, сжимая ненужные тормоза. — А вдвоем мы сможем повеселиться. Пусть это будет для нас новым началом.

Яэль уставилась на парня. Этот странный, притягивающий парень, который даже не моргнул, оставляя свой первый Железный Крест у русских, но сражался с таким остервенением за второй. Который поцеловал ее так, будто это что-то значило. (Оба раза.) Который потерял кончик уха, чтобы спасти Нагао Ямато и едва ли проронил слезу при смерти Тсуды Катсуо. Который вызывал у нее желание задушить его и обнять одновременно.

Ублюдок, герой, национал-социалист, святой. Он был абсолютно бессмысленным.

Но в этот раз Яэль не приходилось его угадывать. Не нужно было снимать маску за маской, чтобы понять, как из них настоящая. Ей просто нужно была сказать да.

И она этого хотела, но не совсем могла поверить.

— Ты… ты хочешь, чтобы я была твоей парой? Это позволено?

Лука пожал плечами:

— Я первый двойной обладатель Железного Креста. Я могу делать, что хочу.

Ах, так они вернулись к пражской версии Луки Лоу: с напыщенной грудью, гордый, который бахвалился, пока кулаки Феликса не разукрасили ему лицо.

Круг замкнулся.

Но цикл не завершился. Еще один наступал. И все благодаря ему.

Яэль слезла с мотоцикла и подошла к Луке. Камеры Рейхссендера приблизились, ловя каждое движение, каждый угол, каждое слово между ними в прямом эфире.

— Я пойду на бал победителей с тобой, — Яэль смотрела в камеры, произнося эти слова. Даже если Генрика выключила телевизор, кто-нибудь в сопротивлении точно смотрит. Новости достигнут Генрики и Рейниджера и остальных лидеров сопротивления. Они будут знать, что миссия все еще в силе.

Толпы кричали, хотя особых причин на это не было.

Лука выпрямился и слез с колеса, так что они теперь стояли еще ближе друг к другу. Лицом к лицу. Плечом к плечу. Между ними еще оставалась пара сантиметров (напряженная обстановка, он пытался подразнить ее запахом кожи и мускуса), но для Яэль они были, как километры.

— Это будет наш первый настоящий танец, — снова улыбнулся он. — Жду не дождусь.

Всего пустоты и ярости, все, что чувствовала Яэль, — давление своего ножа в ботинке. И лишний вес Уолтера П38 прямо на груди.

Не с ним она планировала танцевать.

— Я тоже, — сказала Яэль и улыбнулась в ответ.

ГЛАВА 33

2 АПРЕЛЯ, 1956

ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ

ТОКИО, ЯПОНИЯ

Поздний полуденный свет выливался сквозь открытые окна и двери Императорского дворца. За ним следовал теплый воздух, а замыкал процессию сладкий аромат цветов вишневых деревьев. Яэль вдохнула свободной грудью.

Столько всего было новым. Или собирается быть.

Когда она впервые взглянула на себя в зеркало, она увидела полностью разбитую девушку. Хотя вся грязь и жир на волосах были смыты утренним душем, вокруг глаз все еще были розоватые круги: тени изнеможения, нацарапанные на них, как детская иллюстрация. Царапины от дорожной пыли покрывали ее щеки, так что веснушки, которые она разделяла с Феликсом, стали полностью невидимыми. Губы были такими же иссохшими и треснувшими, как у Луки до не-бальзама для губ.

Яэль скрывала все эти недостатки один за другим благодаря косметичке, которую она нашла в одном из шкафчиков ванной комнаты. (Один из немногих навыков, которым Влад ее не обучал. Помада и тональный крем были прерогативой Генрики.) Пока каждый след дороги не исчез. Пока она не выглядела так, будто с ней ничего и не произошло.

Остальная часть ее тела чувствовала себя так же разбито. Каждая конечность одеревенела, каждая связка растянута. Она опустила их в воду на несколько часов, принимая ванну, уставившись на покрашенные деревянные доски на потолке. Представляя грядущую ночь, снова и снова.

Существовало официальное расписание, которое ей предоставили сразу, как только провели в комнату:

6:00–Представление гостей 6:30–Закуска и коктейли 6:45–Тосты

7:00–Ужин

8:00–Танец

8:15–Убийство

8:16–Побег

Конечно, последние два в списке не указывались, но именно там им было место. Лучше убегать на полный желудок, подумала Яэль. Кто знает, когда она сможет передохнуть?

С утра она прогулялась вокруг дворца. Она знала его наизусть благодаря чертежам Генрики, но было полезно осмотреть его вживую. Прочувствовать здания с черными, как уголь, крышами и идеальными тропинками.

К концу осмотра у Яэль сформировался стойкий план: Выйти из зала, как можно быстрее, взять спасательный рюкзак, который она спрятала в саду, переплыть через ров (мосты даже не рассматривались: слишком много охраны) и исчезнуть в ночном Токио. Оставить лицо, имя и жизнь Адель Вулф далеко-далеко позади.

Ее комната была специально оформлена под западных гостей. Посередине стояла высокая кровать, а окна были украшены пышными бархатными занавесками. В углу даже был телевизор: больше и качественнее, чем у Генрики. Яэль включила его, а сама готовилась к балу, слушая черно-белые истории и освежая макияж с прической.

В отличие от телевизора Генрики, у этого было больше одного канала, но каждый из них показывал одно и тоже: результаты гонки. Показывали кадры с каждой части тура, из каждого города. Хотя Яэль и раньше видела такие кадры, эти приковывали к себе взглядом.

Было так странно, так далеко, за стеклом. Как драматический спектакль, а не последние три недели, которые она только что пережила. Журналист канала в деталях рассказывал о приключениях гонщиков на идеальном японском, и даже она не все понимала. (Ларса чуть не укусила змея в Сахаре. У Норио была серия панических атак на пароме из Сицилии до Туниса.)

Ведущий дошел до Багдада, когда Яэль была готова одеваться. Вместе с расписанием ей предоставили красивейшее кимоно для бала. Шелк был синевато-зеленого цвета, он заставлял глаза Адель Вулф практически меркнуть на своем фоне. На ткани прорисовывался красноватый узор, который олицетворял корни либо ветви. Для Яэль они больше были похожи на вены.

Она закрыла шторы, тем самым погрузив комнату в темноту, и начала раздеваться. По телевизору рассказывали историю о чудесном появлении гонщиков в Нью-Дели без мотоциклов. (Ведущий рассказывал ложную историю об оползне.) Показали кадры того, как они бегут сквозь пыль Холи к финишной прямой. Экран пожирал все цвета. Никакой радости, лишь пепел, изливающийся на их головы, прилепляющийся к шее и рукам.

Кимоно село идеально, когда Яэль завязала его во всех нужных местах. Рукава были свободными, но достаточно длинными, чтобы прикрыть ее татуировку. Хотя волк Влада практически зажил, Яэль решила все же перевязать его. Рулон бинта лежал на кровати, ожидая, когда его используют для каждой татуировки, но Яэль не могла пока что заставить прикрыть их всех. Она сняла грязные бинты при первом приеме душа, и ей нравилось давать волкам подышать.

Затем ей нужно было решить вопрос с оружием. Хотя рукава кимоно и были свободными, юбка достигала пола. Даже если она наденет свои ботинки, наклон и доставание оттуда ножа займет слишком много времени. В то время как нож вместе со своими ножнами легко обхватывал ее бедро, она никак не смогла бы его оттуда взять. Она уже нашла способ поместить Уолтер П38 в шелковый пояс на талии: быстрое движение, и он у нее в руках. Но без своего лезвия Яэль чувствовала себя голой, поэтому она удлинила волосы Адель и сделала их немного гуще. Затем собрала их пучок, засунув туда нож.

Легко спрятать, легко достать.

Ведущий продолжал говорить сквозь темноту, рассказывая историю Ханоя. Яэль сидела на краю кровати, неспособная оторвать взгляд от экрана, в то время как камера сосредоточилась на Катсуо. Он ехал сквозь километры рисовых полей. Ленивое лицо, конечности расслаблены, наслаждаются роскошью огромного отрыва.

Один из последних его кадров.

Камера откатилась назад к Адель Вулф, которая гнала прямо на хвосте победителя, губы крепок сжаты вокруг зубов. Выражение лица было практически диким. Наклон тела над Рикуо точно походил на хищный. Как будто ждущий правильного момента, чтобы прыгнуть и впиться когтями…

Легко было смотреть теперь, с другой стороны экрана. Через пиксели на километры и отрезвляющую смерть.

Она снова потерялась. В чужой жизни. Запуталась в улыбках и историях, секретах и отношениях, которые она не могла играть. На секунду она забыла, кто она. Больше, чем на секунду. И Катсуо заплатил за это жизнью. Из-за этого она проиграла.

Легкое постукивание по двери вернуло Яэль обратно к жизни. Еще ведь не время, так ведь? Бал начинался через сорок пять минут. Да, она была одета и вооружена, но еще не готова. Она чувствовала себя слишком рассыпанной, поделенной на части. Рулон бинта все еще валялся на кровати Яэль, но времени для перевязки не оставалось. Она спрятала бинты, в то же время опуская левый рукав максимально низко, прежде чем ответить на стук.

Когда она открыла дверь, то увидела не Луку, а Феликса. Она видела, что брат Адель провел свой день практически так же, как она: стирая с себя грязь дороги. Его волосы были выбриты, а нос перевязан. Вместо кожаной формы для езды, на нем была униформа. Коричневая, застегнутая на все пуговицы рубашка с символами партии по всех нужных местах: символ Гитлерюгенда на отвороте, свастика на плече. Черный галстук повис на груди.

Он выглядел, как совершенно другой человек. Яэль понадобилась секунда, чтобы выловить имя из этой внешности.

— Феликс…

Он казался таким же пораженным при виде ее плавного кимоно и макияжа.

— Так это правда. Ты идешь на бал с Лукой Лоу.

Яэль кивнула и отошла в сторону, приглашая его в комнату. Это не коридорный разговор, там слуги ходили туда и обратно, а уши слушали через слишком тонкие стены.

— Я пытался найти тебя эти утром, но тебя здесь не было, — Феликс вошел внутрь. Его взгляд упал на экран, где Такео давал интервью на борту Кайтена о том, как нашел тело Катсуо, используя слова запутанный и сломанный (прямо как она чувствовала себя внутри).

Яэль закрыла дверь.

— Я прогуливалась вокруг дворца.

Брат Адель не отрывал взгляда с экрана. Они показывали табло из Кайтена. Кадр был сфокусирован на вычеркнутом имени Катсуо. Ведущий перешел в хвалебную речь. Он говорил об успехах гонщика, его семье, любви.

Ничего этого уже нет.

— Спасибо за то, что дал мне свой байк, — этого она сыграть не могла. Даже теперь. Феликс Вулф на фоне телевизора выглядел бледным. То, как он стоял, со сжатыми кулаками и твердым взглядом, а по лицу мелькали картинки из мира, каков он есть… это снова Аарон-Клаус.

Только в этот раз уходила Яэль, это она не могла попрощаться. Все это пустило корни в ее голос, это невозможно было вырвать.

— Спасибо тебе за всею

Он повернулся. И Яэль поняла, что сказала слишком много. Страх вернулся в лицо Феликса, такой же полный и густой, как в ту ночь, когда он нашел ее, разбитую на дороге. Именно такой взгляд, как она полагала, читался в его глазах, когда Мартин разбился на дороге, когда тот смотрел на смерть, разрушение, потерю.

— Это конец, не так ли? — спросил он так, что Яэль вдруг освежила в голове весь интерьер своей комнаты. Тяжелые шторы, идеальные для маневра, который она применила в Риме. Бронзовая лампа у кровати, достаточно массивная, если придется…

Она правда надеялась, что не придется.

Феликс скрестил руки, так что нарукавник со свастикой оказался у сердца.

— То, чего они от тебя хотят… полагаю, это случится сегодня? На балу? Ты ведь поэтому приняла приглашение Луки?

Телевизор заполнил тишину свежими кадрами с церемонии вручения наград. Она проходила прямо сейчас в каком-то из садов дворца. Яэль и других гонщиков не пригласили. (Зачем чествовать слабость?) Лука стоял на возвышении, руки за спиной. Гора Фудзи виднелась далеко за ним. Император Хирохито стоял справа от него. А рядом с ним…

По всей коже Яэль поползли мурашки, в то время как она смотрела на Фюрера: в прямом эфире, черно-белый. В руках он держал два Железных Креста. За ним стояли два эссесовца.

Адольф Гитлер был здесь. В саду. В зоне доступа. У Яэль зачесались руки.

Феликс заметил. Он переместился, закрывая телом экран.

— Если твоя миссия заключается в том, о чем я думаю… то, что ты собираешься сделать, — он выбирал слова, как солдат на минном поле. — Оттуда не возвращаются.

Яэль чуть не улыбнулась, услышав эти слова, потому что он был прав. Потому что она уже от многого не вернулась. Потому что все эти версии ее были разбросаны на ее руки, и только сейчас она начала их собирать в обратную картинку.

— Может, мировой строй неправильный… но ты не должна быть той, кто его спасет, — сказал Феликс.

— Кто-то должен, — отозвалась она эхом.

Но это был не Аарон-Клаус. Ни на капельку. Он не понимал.

— Может быть. Но не ты.

Ты все изменишь, прошептал собственный призрак. Ты, Яэль.

— Я готовилась к этому, Феликс, — попыталась она объяснить. — Я могу все исправить. Я могу изменить мир. Могу сохранить нашу семью.

— Я отел доверять тебе, хотел помочь. Но теперь, когда этот день действительно настал… ты можешь погибнуть, Эд. Из-за тебя может погибнуть вся наша семья, — теперь в голосе Феликса чувствовался страх. Он шагнул вперед. Это заставило ноги Яэль напрячься. В голове вновь всплыли детали комнаты.

Все боятся, выл четвертый волк, даже он.

Она не должна была открывать дверь. Он не должна была впускать его.

— Феликс, — ее голос был тихим и полны предупреждения.

— Некоторые вещи слишком сломаны, чтобы их починить, — он сделал еще один шаг, говоря это. Потому что думал, что эту аварию смоет предотвратить. Потому что он готов на все, чтобы она — нет, его сестра — была в безопасности.

Когда он накинулся на нее, Яэль не удивилась. Она лишь разочаровалась.

Девушка положилась на скорость. В кимоно было не так просто, но она смогла отразить его сильный захват. Свернуть до того, как он ее достиг. Они поменялись местами, теперь он стоял спиной к двери, а она к занавескам.

— Пожалуйста, Эд. Даже если ты преуспеешь, что, по-твоему, Гестапо сделают с мамой и папой? Ты их уничтожишь…

Она могла бы сказать ему, что рядом с их резиденцией во Франкфурте ожидают оперативники из сопротивления, готовые забрать Вулфов далеко в безопасное место, как только миссия будет исполнена. Объяснить, что их настоящая дочь также в безопасности и не является киллером мирового уровня.

Но времени на это не было. Феликс вновь нападал. Из-за того что он лишь хотел сдержать сестру, его движения были неуверенными, медленными, легкими для отражения. Яэль позволила ему дойти до окна и свисающих с него штор.

Она отбежала назад, впилась ногтями в тяжелый бархат и потянула. Занавески упали, и комната вновь залилась светом. Феликс споткнулся под тканью: ослепленный и ошарашенный. Яэль сработала быстро, придавливая его к полу и крепко обматывая. Когда она закончила, она отодвинула немного ткань, чтобы Феликс смог дышать.

Яэль знала, что должна была сделать. Она воспользовалась правой рукой, чтобы закрепить ткань. (Он уже дергался, как будто бабочка, пытающаяся вырваться из кокона.) Второй рукой она достала из пояса пистолет.

Феликс перестал двигаться и замер под ней. Глаза прикованы на левой руке. Но смотрел он не на П38. Когда Яэль проследила за его взглядом, он увидела волков. Все пять: без бинта, бегущие, бегущие, бегущие, в то время как шелк кимоно собрался у ее локтя.

Чертов свободный рукав!

Брат Адель даже не смотрел на оружие. Он был слишком зачарован татуировкой. Черными зверями, охватившими руку его сестры.

— Что это?

Не что. Кто.

Кто, кто, кто, кто, кто.

— Ты должен был поехать домой, — Яэль хотелось заплакать, когда она произносила эти слова. Она повернула пистолет в руке, рукояткой вперед.

Феликс проследил за ее движением. Его глаза были так похожи на Адель, полные того же льда и медленно появляющегося понимания, что что-то не так.

— Я не понимаю, — наконец, сказал он.

— Поймешь, — сказала ему Яэль — И когда это случиться, знай, что мне жаль. Ты хороший брат.

Она не смогла ударить так же сильно, как в прошлый раз. Когда с делом было покончено, она не смогла смотреть на Феликса слишком долго. Она освободила его от бархата, порвала простыни и приспособила их под веревки. Три вокруг ног, два вокруг запястий, одну вместо кляпа. Даже если Феликс проснется до окончания бала, у него займет несколько часов, чтобы освободиться.

Когда с брат Адель было покончено, и он был надежно спрятан под кроватью, Яэль попыталась повесить шторы обратно, поправить прическу и макияж. Вернуть все, как было раньше.

Некоторые вещи слишком сломаны, чтобы их починить.

Может, Феликс прав? Насчет семьи? Насчет мира? Насчет… нее? Насколько сломанной должна быть вещь, чтобы ее уже не починить?

Отблеск серебра поймал взгляд Яэль. Карманные часы Мартина лежали на полу под телевизором. Он, должно быть, выпал из кармана Феликса, когда тот первый раз напал. Яэль наклонилась и взяла часы в руки. Почувствовала тепло их металла, нацарапанное имя мертвого брата, пульс часов все еще тикал по ее коже. Яэль закрыла глаза и вспомнила все те маленькие частицы, разбросанные по столу. Брат Адель разбирался в том, что казалось невозможным беспорядком. Он взял все частички и вновь их объединил.

Часы в ее руках не были красивыми или идеальными, но они были целыми. Сквозь разбитое стекло можно было увидеть время: четверть шестого. Скоро, очень скоро, ее покажут по телевизору.

Она должна подготовиться. Сделать себя… целой.

Яэль сделала звук телевизора тише, так что теперь была только тишина, села на кровать и в последний раз закатила рукав. Волки. Столько времени прошло с тех пор, как она в последний раз смотрела на них, прослеживала их пальцами, называла по именам. Так давно, что волк Влада был уже не раной. Так давно, потому что она забывала помнить. Она слишком увлеклась жизнью.

Волк Мириам шептал из их барака, через свечу без пламени и воска: Никогда не забывай…

Поэтому Яэль проследила за каждым. Один за другим. Жизнь за жизнью. Волк за волком.

ТОГДА

УЛИЦА ЛУИСЬЕН

ГЕРМАНИЯ, ТРЕТИЙ РЕЙХ

НОЯБРЬ 1955

Каждую ночь, прежде чем Яэль сворачивалась клубочком под одеялом (до того, как оно скручивалось от ее беспокойного сна), она смотрела на свою руку. Она смотрела на собственную кожу и чернила, которые национал-социалисты туда поместили. Она позволяла призракам поселиться рядом с ней и шептать. И она не боялась.

Но цифры начали изнашиваться. Она не могла стереть их. И не могла забыть. Воспоминания и призраки принадлежали ей. Цифры — нет.

Она будет помнить (кто они, кто она), но на собственных условиях, через свои чернила. Поэтому она отправилась на поиски человека с улицы Луисьен.

Он был не таким, каким она его себе представляла (тату-мастер с черного рынка). Он был аккуратным мужчиной, светлокожий блондин, держащий квартиру в чистоте. Это была маленькая площадь с белыми стенами: голые деревянные полы, зарисовки в отдельных папках, за ними древесный уголь.

Игл видно не было, но Яэль знала, что они здесь. Иглы были причиной ее визита, причиной ее слежки за этим человеком с черного рынка.

— Чего именно вы ищете? — мужчина говорил медленно. Даже его шаги были осторожными, обходящими чистую комнату. (Все в Германии ходили, как на иголках. Легальными были их действия или нет.) — У меня есть пейзажи. Портреты. Уголь, акрил, масло.

Он был настоящим художником. Большинство из них давно истребили. Фюрер, все еще обозленный своими неудачами в Вене, быстро избавил Рейх от настоящих произведений искусства. Яэль видела, как талантлив был этот человек, по открытому блокноту на столе. В линиях художника была забота, они изгибались и крутились так же ласково, как прикосновение любимого человека.

— Я ищу чего-то более… постоянного. В чернилах, — она произнесла слова так, как велел ей последний приславший ее сюда.

— Понимаю, — артист перестал шагать. — Следуйте за мной.

Шкаф оказался большим, чем казался. Прикрытый фальшивой панелью и крупными пальто. Внутри стоял стул, бутылки с чернилами и лоток, как у неулыбчивой медсестры: полный бинтов, стерильности и тампонов.

И игла. Она была более сложной, чем та, которая впечатала цифры Яэль: с пружинами, шурупами и длинной, длинной рукояткой. Она практически совсем не была похожа на иглу. Но острие было там. Оно ожидало проникнуть и уколоть. Скользнуть в ее кожу.

— Чего вы хотите? — художник подошел к лотку и взял иглу. Она, должно быть, тяжелая, а он держал ее, как художественную кисть. Грациозно.

Яэль сняла крутку. Закатила рукав. Она выпустила свою левую руку, как тогда, на столе Влада. Она уставилась на человека и его иглу.

Он посмотрел на ее цифры. Его лицо наклонилось в сторону, как будто он осматривал картину, каждый мазок и световой блик. Каждую неуклюжую, извитую и вечную линию. Он смотрел так долго, что ее рука начала неметь.

Но Яэль держала ее прямо. Рука не тряслась.

— Я видел такое раньше, — наконец, сказал он. — Но на такой красивой блондинке — впервые.

— Можете перекрыть? — спросила она.

Художник приподнял очки с кончика носа.

— Конечно. Вы уже думали о дизайне?

Думала. Решению было нетрудным.

— Хочу волков, — животное, ведущее Валькирию Гунн на поле боя. Существа, созданные из свободы и свирепости. Они могли выжить по одиночке, но всегда выли о стае.

— Сколько?

— Пять, — четыре для ее призраков и один для Влада. Чтобы она всегда помнила, что надо сталкиваться с ними лицом к лицу.

— Это займет много времени. Несколько сеансов, — художник нахмурился и поднял иглу повыше. Она сверкнула на фоне лампочки, как проклятое веретено из сказки. — И будет очень больно. Добавим к этому денежный вопрос.

— Я заплачу, — сказала она.

Яэль достала из кармана пачку Рейхсмарков. Стипендия за несколько месяцев, скрепленная зажимом. Рейниджер протянул ей деньги со словами:

— Не потрать их все сразу.

Там было много денег. Даже по ценам черного рынка. Художник даже не считал. Лишь толщины почки было достаточно. Он указал на кресло.

— Волки. Пять волков, — сказал он, больше себе, пока Яэль усаживалась в кресло. Он ненадолго положил иглу на стол, беря блокнот и уголь. Его рука рисовала существ с быстрой заботой. Пять волков. Парящие, дикие, элегантные. Созданные из многих-многих линий.

— Вы уверены, что этот дизайн вам нравится?

Яэль кивнула.

— Дайте понять, когда будете готовы начать.

Яэль посмотрела на цифры в последний раз. Затем перевела взгляд на руку художника: напряженная, нагруженная будущими волками. Затем он поднял иглу, держа ее прямо над венами. Острая, но стойкая.

Как и ее рука.

— Я готова, — сказала она.

СЕЙЧАС

Помни и исполняй. (Ты должна сломаться, чтобы вновь стать целой.)

Помни и исполняй.

Бабушка — та, что дала ей цель.

Мама — та, что дала ей жизнь.

Мириам — та, что дала ей свободу.

Аарон-Клаус — тот, что дал ей миссию.

Влад — тот, что дал ей боль.

Эти имена она шептала в темноте. Эти кусочки она вернула на место. На этих волках она отправилась на войну.

ГЛАВА 34

2 АПРЕЛЯ, 1956

ИПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ ТОКИО, ЯПОНИЯ

Почему эта ночь отличается от всех остальных?

Это был вопрос из другого времени, другого места. Живущий в одном из редких фотографических воспоминаний Яэль. Сцена была окрашена в черно-белый: темная ночь гетто, отраженная светом от огрызков свечей, которые зажгла ее мать. Это была Пасха, последняя для Яэль. (Поезд пришел той осенью.) Мрачные лица окружили стол, вкушая скудную еду. Все было неправильно, но они все равно сидели. Заполняли ночь историями об исходе евреев из Египта и свободе.

Яэль была самой маленькой за столом, и право рассказать Ма Ништана принадлежало ей. Его первыми словами были: Почему эта ночь отличается от всех остальных?

Это был вопрос из другого времени, другого места, но он восстал в Яэль сейчас, в то время как она стояла у входа в бальный зал. Он был встречен ответом от целостности ее самой.

Сегодня у дверей Гитлера смерть. И я ее несу. Я всегда ее несла.

Яэль чуть не задохнулась, когда ведущий объявил об их прибытии:

— Представляю победителя десятого тура Аксис, Луку Вортана Лоу, и его пару, мисс Адель Валери Вулф.

Лука протянул ей левую руку, как какой-то утерянный джентльменский дух из класса юнкеров Пруссии. Он даже был на него похож: гладкий подбородок, волосы уложены назад, униформа накрахмалена. На нем была собственная куртка, но даже ее подлатали: выглаженная и промасленная настолько, что трещины были едва заметны. Кожа его рука была мягкой, как сливочное масло, подумала Яэль, когда обхватила пальцами внутреннюю часть его локтя и вступила в зал.

Быстрый осмотр территории показал Яэль, что ее цель еще не прибыла. Мир вокруг них умирает, но бальный зал Императорского дворца в Токио был очень даже оживлен, окутанный цветом, музыкой и смехом. Его потолки цвели, как лучший из садов, каждая золотая плитка была изрисована разными растениями. Красные камелии, лилии с лепестками, как огненное пламя, ветви фиолетового вереска, розовые пионы, звездочки эдельвейса. Бриллиантовые люстры освещали под собой толпу униформ и шелковых кимоно.

Император Хирохито и императрица Нагако первыми их поприветствовали высочайшими почестями и улыбками. Встреча была короткой, лишь отражающей долг высокопоставленных хозяев.

Как только Яэль и Лука покинули императора с женой, гонщики были окружены человечеством (точнее, подправленной его версией). Лишь лучшие из черт и генов. В основном это были военные. Мужчины, чьи имена были прикреплены, как поздняя мысль, в конце длинных военных званий. Их свастики танцевали вокруг пары, в то время как они пожимали руку Луки и восхищенно кивали на Железные Кресты вокруг его шеи. (Х на Х. Перечеркивали сами себя.)

Для людей, которые совершили столько страшных вещей, их разговоры были такими же земными, как грязь. («Погода тут просто чудо, не правда ли?», «Итак, победитель Лоу, какие планы на будущее?», «Вы никогда не бывали на озере Цель летом? Обязательно съездите в этом году!) Это облегчало Яэль задачу приглушить их голоса и следить за прибытием новых гостей. Ее сердце выдавало дробь ударов каждый раз, когда ведущий объявлял новое имя. Тут были пары из высшего общество Токио и японские генералы. Были организаторы тура и еще военных.

Но его не было.

Комната становилась все более многолюдной. Яэль замечала каждый объектив камеры. (Всего их было шесть, они установлены в форме звезды для обхвата всей комнаты, а значит они снимут каждую секунду бала, с каждого угла комнаты.) Необходимо рассчитать время точным образом, чтобы вид был максимально хорошим со всех камер, но в то же время ближе всего к выходу. У двери или даже у окна. Было два главных выхода (один в южном крыле, другой в западном), но там скопятся большинство охранников. Оконный ряд на восточной стороне зала был ее лучшим решением.

— Выглядишь так, будто сейчас сбежишь, — Лука наклонился поближе и прошептал эти слова ей на ухо. — Неужели я такой плохой кавалер?

Она вдруг заметила в рое вокруг них паузу. Переговоры генералов стихли.

Лука не заметил. Он говорил сам с собой через нее.

— Не буду врать. Я чувствую себя так же. Не совсем комфортное для меня местечко, — он потянул воротник своей униформы. Кресты тяжело свисали по бокам от его шеи. — Господи, как хочется покурить.

Ведущий молчал уже минуту. Яэль заметила, что входные двери зала закрыты, что означало, что что-то, кто-то за ними готовилось.

Это оно. Она чувствовала своими костями, все бурлило, как лава.

Она чувствовала его. С другой стороны. Его присутствие было таким сильным, что оно опережало тело, входя в комнату раньше хозяина. Большая часть толпы замолчала. Все смотрели на дверь, в ожидании…

— Буду премного благодарен, если позволишь моей руке пережить этот вечер, — прошипел Лука, и Яэль осознала, что буквально повисла на его локте, глубоко впившись в него ногтями.

Когда Яэль отпустила, она не знала, куда деть руки. Они чесались, чесались, просились оружия, но еще не время. Поэтому она перекрестила пальцы, все еще впиваясь ногтями в кожу.

— Кажется, тебе тоже не помешает подымить, — пробубнил Лука.

— Никакого дыма, — сказала Яэль. — Больше никакого дыма.

Комната была настолько тихой, настолько готовой, что она услышала вздох, который совершил ведущий, прежде чем произнести свои слова:

— Представляю вам Фюрера Третьего Рейха, Адольфа Гитлера.

Двери открылись.

Он был настолько окружен эссесовцами, что сначала Яэль едва могла разглядеть его. Охрана окружала Фюрера, как карантин. Стена черных униформ и оружий, защищающая его от отравленного населения. Но кольцо расширилось, и Адольф Гитлер вступил в комнату.

И вот он стоял. Не черно-белый. Не бестелесный голос. Не лицо на плакате. А сам человек. Монстр во плоти.

Большинство людей аплодировали его приходу. Ногти Яэль лишь впились глубже. Фюрер подошел прямо к ним.

Он был небольшим человеком. На самом деле Яэль возвышалась на пару сантиметров в теле Адель Вулф. Их глаза были почти на одном уровне, соединяясь, когда Яэль на него посмотрела. Его ирисы были голубыми. Оттенок неба нацарапанный на голой и мертвой душе. Цвет вен прямо под кожей, готовых для инъекции. Сквозь них текла похожая кровь, и она искрилась красными, красными словами.

Остальная часть его казалось скучноватой по сравнению. Во время своих интервью Фюрер весь горел. Но здесь, перед ней, под золотистым отблесков потолка бального зала, он казался выцветшим. Камеры Рейхссендера столько всего не показывали. В его усах виднелись серебряные волоски, они же покрывали его голову. Нити, приходящие с возрастом, окружали и плелись вокруг его глаз.

Он уже был старым человеком: шестьдесят шесть. Он прожил настолько дольше, чем многие другие. Живот Яэль бурчал. Ее кости изливали кислоту, как испорченная батарея.

— Еще раз мои поздравления, победитель Лоу, — сказал Фюрер, как только остановился, держа дистанцию и охрану между ними. — Двойной Крест — немалое достижение. Вы прекрасный представитель арийского идеала. Сильный, находчивый, хитрый. Новому Порядку нужны такие люди, как вы, в качестве лидеров для нового поколения.

Голова Луки опустилась таким образом, что это можно было расценивать за кивок. Его кресты ударились друг о друга, а затем в его грудь.

— Участвовать в гонке — мой долг, майн Фюрер.

Глубже, глубже впивались ногти Яэль.

— Возможно, вашим следующим долгом станет Канцелярия. Как только вы вернетесь в Германию, я поручу своим людям связаться с вами насчет должности.

В этот раз Лука не кивнул. Он даже не улыбнулся.

— Да, майн Фюрер.

Адольф Гитлер также не улыбнулся в ответ. Пока он не повернулся к Яэль, на его губах не прослеживалась и тень эмоции.

— Победительница Вулф. Я очень рад, что вы с нами. Надеюсь видеть вас почаще этим вечером, — его слова не были красными или жесткими, когда он говорил с ней. Он казался вежливым, даже дружелюбным, даже больше, чем дружелюбным.

Она красивая блондинка. Она услышала голос Влада, бубнящего над кружкой горячего чая. Его типаж.

Яэль понадобились навыки всех ее тренировок, чтобы не убить его прямо здесь. (Она и об этом думала. Но это будет непрактично, вокруг них слишком много людей, закрывающих вид камер.) Вместо этого она совершила невозможное: улыбнулась и захлопала своими бледными, бледными ресницами, как делают школьницы, поймав взгляд своего возлюбленного.

— Для меня честь снова видеть вас, майн Фюрер. Я насладилась вечером и в прошлом году.

Теперь улыбнулся он. Его губы сформировали идеальный изгиб колокольчика, полное проявление эмоций.

— Потанцуете сегодня со мной? — спросил он.

Яэль раскрыла ладонь (ей необходимо было остановиться, иначе она начнет истекать кровью) и ответила:

— С превеликим удовольствием.

Рядом с ней Лука пал жертвой приступа кашля, который искривил его лицо и расцарапал все легкие. Яэль едва ли могла сказать, притворялся он или нет.

— Вы в порядке, победитель Лоу? — забота Фюрера отозвалась плоско. Как будто он читал написанный текст. Его глаза отражали что-то дикое, когда он смотрел на парня.

— Слишком много сигарет, — сказала Яэль.

Лука перестал кашлять. Взгляд, которым он ее одарил, был восхитителен. Произведение искусства, сплетенное яростью и эмоцией: Это-был-наш-общий-секрет, вместе с ад-заледенел, приправленный иди-к-черту и да-пошла-его-арийская-мораль-куда-подальше-плевать-я-на-нее-хотел.

Это научит его не жульничать.

На лице Фюрера выразилось отвращение.

— Порок менее успешных гонщиков, созданный, чтобы повредить идеальным телам арийцев. Я надеюсь, вы не увлекаетесь курением, победительница Вулф.

Яэль смотрела прямо в эти ведьмовские глаза и думала, видел ли он когда-либо это. Черноту, изливающуюся из труб лагерей смерти, как кишки. Никогда не заканчивающаяся рвота.

— Я нахожу сигареты отвратительными, — сказала она ему с улыбкой (хотя все ее внутренности чувствовали себя утонувшими и четвертованными.)

Вечер продолжался, перетекая в закуски и коктейли, тосты, поэтично восхваляющие силу победителя Лоу, формальный ужин в прилегающей комнате с прилегающими камерами. Лука сохранял кислое выражение лица на протяжении всех этих церемоний. Фюрер держал охрану близко. А черная кислота в костях Яэль продолжала вскипать, восставать.

А затем, наконец, танцы.

Первый танец принадлежал победителю. Руки Луки крепко сжались вокруг нее, когда он повел ее на танцпол. Яэль схватила края левого рукава, когда поместила руку на плечо Луки (она не хотела, чтобы шелк упал снова, показывая ее свежие повязки). Это был не лучший вальс (он и не мог быть, учитывая ограниченные движения в кимоно). Они больше крутились по полу маленькими, неловкими шажками. Они танцевали более минуты, а затем Лука, наконец, заговорил.

— И когда же свадьба? — в его голосе была слишком злая насмешка. Слишком настоящая. — Меня пригласишь?

Он говорил о ней и Фюрере, поняла Яэль. Как минимум, это означало, что ее флирт приняли за чистую воду.

— Ты ревнуешь, — рассмеялась она.

— Ты действительно так удивлена? — он был серьезнее некуда. Эти львиные умные глаза были мягче, чем она когда-либо могла себе представить. Рука на ее талии была легкой, нежной. — Ты и правда не знаешь?

Яэль знала. И ее поразило, что несмотря на огромную злость и боль в ее груди, этот парень в коричневой куртке все еще мог найти ее тайники души. Проникнуть в них. Заставить чувствовать что-то новое…

— ХВАТИТ—

— ТЫ ЗДЕСЬ НЕ ЗА ЭТИМ—

Она снова ускользала. Становилась той, кем никогда не была. Той, которая была небезразлична Луке еще задолго до появления Яэль.

Она попыталась максимально донести это до него. Отвергнуть его (и в том числе себе) легко.

— Лука. Я… я не та, которую ты когда-либо сможешь полюбить.

Но к отрицательному ответу Лука Лоу не привык.

— Я знаю, что ты отказалась от брака и Лебенсборна, но я обещаю, со мной все будет по-другому. Я пытался забыть тебя с прошлого года. Но каждая девушка, которую я встречал была скучной до омерзения. Ты бросаешь мне вызов, Адель. Всегда так было.

Лицо Луки было даже мягче его глаз. Черты, способные довести сотни тысяч немецких дам до обморока, были окутаны таким количеством эмоций, стирающих всю его жесткость.

— Ты неправа, — прошептал он. — Никого другого быть не может.

Черт возьми! Он что… делает ей предложение?

Ей необходимо было прекратить это. Быстро. Пока камеры Рейхссендера не учуяли что-то между ними. Пока от всех в зале не послышатся ох и ах, и малейший шанс ее танца с Фюрером не растворится в воздухе.

— Мы никогда не сможем доверять друг другу, — сказала она.

— Чепуха, — Лука покачал головой. — Мы теперь равны. Помнишь?

Ее нет должно стать сильнее. Оно должно разрушить его надежду. Что-то, к чему Лука больше не вернется. Как минимум на несколько минут.

— Я тебя не люблю, — Яэль не смогла посмотреть на Луку при произнесении этих слов. Вместо этого ее взгляд блуждал по кольцу зрителей. Нашел его. Для него в ее сердце точно не нашлось бы место. — И никогда не полюблю.

Руки Луки стали жесткими, но он продолжил двигаться. Следовать хореографии танца. Он кружил ее вокруг, так что она больше не видела Фюрера. Вместо этого Яэль подняла голову к потолку, изучая кипарисовое дерево, изображенное прямо над ними.

— Ты всегда метила выше, — его голос сорвался. Неподдельная обида. Музыка замедлилась. Шаги остановились. Танец подошел к концу.

С другого конца комнаты Фюрер отошел от своих телохранителей прямо в центр танцпола, чтобы получить тот вальс, который она ему обещала. Он двигался, как боксер, вступающий на ринг, игнорируя зрителей, перекатывая плечами, взгляд на призе.

— Кажется, твои мечты вот-вот воплотятся в реальность, — Лука даже не попытался убрать из голоса горечь. Он отпустил ее. — Я иду покурить.

— Прощай, — слово вырвалось, прежде чем она успела его остановить.

Победитель притворился, что не услышал. Он повернулся к ней спиной и направился к двери. Яэль развернулась и столкнулась лицом к лицу с Фюрером. Его рука охватила ее талию, как мясной крюк. Ток в его глазах разрастался и блестел. Он не совсем улыбался, но его губы под усами были голодными и сжатыми.

Музыка вновь заиграла.

Адольф Гитлер был лучшим танцором, чем Лука Лоу. Хотя его движения были брутальными, более сильными. Казалось, он не обращал внимания на ограничения, предоставляемые кимоно Яэль, и вовсе устраняя их.

Все шесть камер столпились на краю танцпола. Шесть идеальных кадров.

В толпе была маленькая щель, у окна. Мир за ним был темным, свет напротив стекла показал Яэль себя. В миниатюре: ее кружил по залу человек, которого она ненавидела больше всех в мире. Он вел ее все ближе и ближе к этой расщелине в толпе. Ближе и ближе к собственной смерти. Еще несколько шагов.

Ее правая рука была крепка зажата в его, захваченная традиционной стойкой вальса. Ей придется использовать левую.

— Вы невероятная женщина, победительница Вулф, — сказал Фюрер. — Красивы, умны, храбры. Вы один из величайших комплиментов нашей расе.

Она не знала, сколько еще сможет сдерживать жар внутри себя. Ее кровь вскипала и восставала: вверх, вверх, вверх, пока ей не показалось, что она уже просочилась сквозь ее кимоно. Та же краснота, что была изображена на шелке. Та же краснота, что изливалась из каждой вены повсюду. Та же краснота, которую она собиралась вырвать из него.

Но прежде чем Яэль все это сделала, она хотела, чтобы он все узнал. Не просто почему, а кто. Кто, кто, кто. Потому что если она не сможет в этот момент быть собой, то в чем смысл?

Она столько раз забывала, кто она. Больше она не забудет. Никто не забудет. После этого.

Каждая версия ее восстала вместе с кровью. Самая маленькая кукла и еврейская девочка, помеченная буквой Х. Одичавшая карманница и девочка, поедающая пирожки и изучающая математику. Девочка, которая бежала, не оглядываясь. Девочка, которая остановилась и посмотрела. Монстр и Валькирия.

Столько жизней за одним твердым голосом:

— Я Яэль. Я заключенный 121358ΔX. Я твоя смерть.

Левая рука Яэль нырнула за пояс, доставая П38. Она двигалась быстро. Комната, мир, услышал ее, и телохранители уже двигались по направлению к ним.

— Ты была первой… — голос Фюрера перешел хныканье, но глаза поплыли: страх, разъяренный, как акула, учуявшая кровь.

Она не вздохнула. Она не выдохнула. Но она смотрела прямо.

Жизнь и смерть. Сила в ее ладони и волки на ее руке.

— УБЕЙ УБЛЮДКА—

Страх вспыхивал громче, громче, громче всего сквозь ирисы Адольфа Гитлера. И в этот момент они начали меняться: голубые, зеленые, золотистые, коричневые, серые, черные… яркость. Яэль видела, как все эти цвета проскочили через его глаза прямо в тот момент, когда она спустила курок. Когда пуля покинула П38, пересекла мост между ними, прорвала его коричневую рубашку, тонкую кожу, сердечную мышцу.

Так рушатся империи. Так гибнут тираны. Как все остальные.

Всего секунду он летел. Крылья смерти оттянули его назад, притягивая тело к земле. Красный цвет пустил корни вокруг пуговиц его рубашки. Глаза смотрели, пустые и невозможно яркие, ничего не видя в золотом потолке над собой.

Адольф Гитлер, Фюрер Третьего Рейха, был мертв.

Но что-то было не так… не только его глаза… серебристость его волос вспенилась, разливаясь по каждому волоску. Даже кожа стала на тон светлее.

Он был мертв, да, но он менялся. И эту перемену она уже видела. В лагере смерти, в казарме номер 7. В тенях улиц Германии. В пятнистых зеркалах.

Ты была первой… не единственной.

Только что умер не Фюрер. Тело у ее ног принадлежало другому. Такому же, как она.

Тому, кого она застрелила и убила.

Секунды Яэль истекли, возвращая ее в настоящее. Телохранители прыгнули на нее со всех сторон. Она должна была бежать или умереть. Внутри нее все еще была ярость, и она использовала ее, чтобы ускорить свои движения. Полная скорость.

Яэль подтянула кимоно и побежала к окну. Стекло было старинным и хрупким, поэтому одного выстрела было достаточно для его разбития. Яэль пролетела сквозь него. Еще больше пуль пролетели сквозь окно, преследуемые яростными выкриками эссесовцев и хаосом эмоций, восстающим в бальном зале.

Сад был плохо освещен, и приходилось нырять в более чем один бассейн темноты. Яэль скинула кимоно, поместила его под одной из немногих ламп и кинулась в противоположном направлении. Ее тело двигалось по инструкции безжалостных тренировок Влада, но ее мысли застряли в одном месте.

Не он. Не он. Я убила не Фюрера, а невинную приманку. Камеры все равно засняли, и сопротивление восстанет, двинется, не зная, что настоящий монстр еще жив… еще крепко сидит на костях этого мира.

Монстр, которого я уколола очень порочно.

Мысль вызывала у Яэль чувство тошноты, когда она достигла кустов, под которыми лежал ее спасительный рюкзак. Она переоделась, сменила лицо, надела ботинки.

Ей необходимо найти телефон, телеграф, что-то, чем можно было донести сообщение до Генрики и Рейниджера, предупредить их…

Но было уже слишком поздно.

Выстрел услышали по всему миру. Фитиль подожгли. И потушить его невозможно.

ГЛАВА 35

1 АПРЕЛЯ, 1956

Ангел смерти сидел перед телевизором. Его очки скатились на кончик носа. Все вокруг было размыто, но он не поднимал их обратно к глазам.

Смотреть было больше не на что. Он уже все увидел. Счастливая толпа, продуманный ужин, красивая блондинка, вальсирующая с двойником Фюрера, убивающая его.

Доктора Гайера сотряс не вид крови. (Он был хирургом, в конце концов. Он проходил через это каждый день: гадкая, грязная, красная. Кровь была всего лишь кровью.) Нет, его потрясли слова. Они проникли под кожу доктора Гайера, заполонили его непостижимым ужасом.

Я Яэль. Я заключенная 121358ΔX. Я твоя смерть. Вот, что сказала девочка с гневом адского огня. С таким осуждением, которым одаривают лишь боги.

Яэль. Заключенная 121358ΔX. В голове доктора Гайера она существовала под другими именами: Пациент зеро, Потерянная девочка, Глубочайшая тайна.

Она всегда была одной из его любимиц. Сильная, ее было тяжело сломить и еще тяжелее заставить желать смерти. Это качество он никогда не мог охарактеризовать, пока не увидел собственными глазами. Железная воля, железная душа. Редко он видел такое в глазах, сотнями выливающихся из вагонов. Еще реже у детей, которых он отбирал.

Пациент Зеро быстро привлекла его внимание с коробки из-под яблок, несмотря на реку рваного человечества, грозящего потопить ее своей мощью. Как и многие другие дети, она прицепилась к краю маминого пальто. В ее глазах также был страз, но это был не тот животный ужас, который ослеплял всех остальных. Нет, он был расчетливый, раздевающий, показывающий железо внутри.

Как только девочка посмотрела на него (и продолжила смотреть, сквозь страх и боль и вопли людей вокруг), Гайер знал, что ее он мог растопить. Она могла пережить его ковку.

Он был прав. Она была началом всего, его первым настоящим успехом. Пока она не сбежала, доктор Гайер не понимал, на что он в действительности наткнулся: камуфляж, бесконечный потенциал. Сам побег он быстро прикрыл, уволив медсестру (она никогда ему не нравилась) и приказав отравить всех в седьмой казарме газом. (Он сказал Вогту, что казарма была инфицирована блохами, что было не совсем ложью.) Он поставил штамп «Погибла» на файле под номером 121358ΔX и спрятал его подальше. Когда Химмлер спросил о ней месяцы спустя, он сказал, что девочка умерла.

А потом Ангел Смерти пошел дальше. (Прогресс не ждал.) Он тестировал свою смесь на других подопытных, в этот раз запирая их в клетках, как только развивались первые симптомы. Большинство умирали от лихорадки и инфекции. Другие сходили с ума, и от них приходилось избавляться. Но некоторые выжили. Их было достаточно для показа Химмлеру, показать ему все возможности к миру, который он открыл. Химмлер нужен был для представления результатов Эксперимента 85 самому Фюреру. Фюрер мог позволить доктору протестировать смесь на солдатах и основать проект Двойников, инициативу высшей секретности, созданную для разработки двойников для важных политических фигур.

Несмотря на то, что тот убрал файл подальше одиннадцать лет назад, он иногда задумывался о Потерянной Девочке. Логика подсказывала, что она наверняка умерла от голода в лесу или кто-то ее застрелил. Он никогда не ожидал, что она снова появится. И уж точно не так.

Она слишком хорошо выжила. Стала чем-то слишком сильным.

Телевизор был выключен, но железный голос девушки все еще звенел у него в ушах. Я, Я, Я. Раскрывая все секреты Фюрера и его собственную ложь перед всем миром.

Ее осуждение не было пустыми словами. Доктор Гайер знал, что вина за все это заставит его чины пасть в бездну. Опустится на его плечи, как гром от молотка Тора. Он уже трясся…

Если бы он только не соврал тогда Химмлеру. Если бы он держал ее взаперти, как всех остальных после. Если бы он выбрал кого-то другого той ночью, стоя на коробке из-под яблок…

Но дело было сделано, и корчиться от него не было смысла. Девочка жива, а двойник мертв, и все, что мог доктор Гайер, — это поднять очки к глазам и ждать. Он сидел за столом, уставившись на блестящий черный телефон.

Он молчал долгое, долгое время. Он полагал, что в Канцелярии и так заняты попытками залатать инцидент (в конце концов, его видели все). Химмлер, наверняка, покрывал ругательствами какого-нибудь мальчика для битья. Словесное свежевание, которое с показательной яростью ожидает и Гайера.

Ангел Смерти надеялся, что это единственное наказание, которое он получит.

Девочка была началом всего, и когда телефон зазвонил, доктор Гайер не мог отделаться от мысли, что она же была и концом.

ГЛАВА 36

2 АПРЕЛЯ, 1956

КРАСНЫЕ ЗЕМЛИ

Вот, что видел мир: Фюрер, умирающий миллионы раз. Кричащая девочка, выстрел, падение, показанное на миллионах отдельных экранов в миллионы отдельных моментов.

А потом была неподвижность, полная, на которой написано: НЕТ СИГНАЛА.

Но сигнал уже был послан. Один за других люди выключали свои телевизоры. И начали движение.

В Риме открылась дверь цветы бычьей крови. Партизаны окутали улицы, как крысы. Парень, чье лицо было покрыто прыщами, скрестил руки на груди и восхвалил Волчицу.

В Каире мужчина опустил кальян и взял в руки карабин, спрятанный с Великого Падения. По всему городу люди сделали то же самое. У них была назначена встреча в покоях Рейхскомиссара.

В германии генерал Эрвин Рейниджер завершил созыв всех офицеров, которых ему удалось завербовать для сопротивления. Некоторые из них нервничали: это было заметно по капелькам пота над губой и мечущимся глазам. Другие были непоколебимы. У всех зудила совесть. Вместе они представляли более половины армии Рейха, и их полки уже окружили город. Готовые захватить его полностью.

В подвале Генрике заколола свои слишком выцветшие волосы и меняла кнопки на карте. С каждым вздохом она молилась о девушке, которую считала за дочь. С каждым вздохом она молилась, чтобы весь красный цвет ушел.

А за двадцать тысяч километров Яэль пробиралась сквозь улицы Токио, ее короткие черные волосы все еще мокрые от воды рва, который она только переплыла, черты лица идеально сочетаются с каждым пешеходом на улице. Она держала ухо в остро, пытаясь уловить хоть какие-то новости о том, что происходит на западе. Но единственными словами из уст людей были Адель и убийство. Внимание было приковано к выстрелу, раздавшемуся на балу Победителей. Как и планировал Рейниджер.

Ее миссия прошла не совсем гладко, да, но она не была провалена. Она сделала все, что от нее требовалось: проехала на мотоцикле через континенты, посетила бал Победителей, достала оружие, выстрелила в упор. Человек умер, чтобы сделать мир лучше, и хотя это и была ошибочная жертва, кровь было не вернуть.

Красный цвет пролился. Но в этот раз, наряду с ним лилась и надежда.

Операция Валькирия Два на ходу. По всему Рейху сети сопротивления работали, распространялись. Лондон. Париж. Багдад. Триполи. Прага. Вена. Амстердам. Город за городом, они восставали.

Мир не просто двигался. Он ожил. И он готов к борьбе.