В конце первой недели нового, 862 года, я полностью признал правоту поговорки «Хочешь насмешить богов — расскажи им о своих планах». В ночь с четвёртого на пятое января метель улеглась. На завтраке разбирались с планами на будущий год, да собирались убирать снег всем селом — его очень много намело, еле двери открыли. Вдруг в процессе разговора напряглась Смеяна:
— А ну тихо вы, — девочка подняла палец вверх, мы заткнулись, — Машка пришла!
Смеяна побежала одеваться, с улицы доносился вой — лосиха, похоже, возле ворот. Пока собрались, пока Смеяна на лыжи встала, лосиха ушла, обиделась наверно, что не пускаем. Ворота открыли, Смеяна рванула на лыжах в лес по следам в глубоком снеге. Винтовку она взяла, опасаться вроде тут нечего, пусть подружку свою поищет. Может, и впрямь лосихе помощь нужна. Сена там, или морковки хочет — под таким снегом сложно найти себе еду. Моя очередь была стоять в дозоре, я занял позицию на водонапорной башне и осматривал окрестности в подзорную трубу.
На озере было спокойно, толстая корка льда у берега, протянулась метров на двадцать в глубину озера. Заводь промёрзла, наверно насквозь, можно коньки делать, опять подумал я. В стороне болота была спокойно, лес покрытый снегом, который весело блестел на солнце. На Перуновом поле, которое было видно отсюда. Идолы чернели на снегу, который покрыл наш стол для подношений. Пришла мысль о том, что пора Озёрного Хозяина тоже в чугун одевать, да и имя придумать не мешало бы, а то длинно как-то произносить постоянно два слова. Я перевёл взгляд на поля, те тоже спокойно белели. Просто какая-то идиллия. Вон ещё и лосиха со стрелой в заднице бежит…
Что!?
Я опять перевёл подзорную трубу на лосиху. Машка бежала, прихрамывая, за ней с криком неслась Смеяна. У лосихи в заднице торчала стрела, мотыляясь на бегу. Лосиха выла скорее от обиды, чем от боли, а вот Смеяна орала не своим голосом:
— Люди! Люди какие-то идут!
Я заорал что есть мочи:
— Народ! Граждане! Тревога! Тревога!
Все побросали фанерные лопаты, которыми чистили снег, и бросились в дом. Зоряна увезла коляску со спящим Володькой — мы ему своим Новым Годом весь режим поломали, он теперь долго не засыпал вечером, но дрых, как сурок, весь день. Народ выбегал в боевом облачении, в зимнем комплекте маскировки.
— Буревой! Кукша! Юрка! Дождитесь Машку и Смеяну и закрывайте ворота! Остальные — на стены, я сейчас спущусь.
Через минут десять Машка влетела в ворота, остолбенела, разглядывая наши новые постройки, повела головой, в поисках «своего» сарая. Его не было, да и вообще он раньше находился в первой крепости. Но лосиха не растерялась, услыхала носом знакомый запах навоза, и рванула в приоткрытый барак с овцами. Туда как будто граната попала — наша живность заорала, как резанная. В ответ им заорала Машка. Орали не долго, договорились, наверное. Лосиха выглядывала из барака, теперь оттуда изредка только неслось недовольное блеяние.
— Смеяна! Машке стрелу достань да рану обработай! Потом ноги в руки, броню на себя, винтовку на плечо — и ко мне, рассказывать будешь!
— Я сейчас! Они с юга идут!.. — на ходу кричала Смеяна, на ходу разворачивая походную аптечку, пока не скрылась за воротами хлева.
— Что там? Чего тревогу поднял? — Буревой с парнями поднялись ко мне.
— Смеяна из леса с Машкой прибежали, у лосихи стрела в заднице, — коротко отрапортовал я, пытаясь в подзорную трубу разглядеть тех людей, о которых говорила девочка.
— И что им тут только надо, — пробурчал Юрка, — вроде же далеко тут от заселённых мест.
— Если военные — то чего они зимой пошли, летом по озеру проще? Если торговцы — то же самое, — рассуждал Кукша, — а коли просто народ идёт, то зачем?
— Вот и мне интересно — зачем? — пробормотал я.
У меня появилась мысль о том, что Лис послал искать нас, наверно, сообразил где мы можем жить. Хотя времени уже куча прошла, чего летом, на лодках, не пришли? Блин! Засада!
— Во-о-о-н там, смотри, — дед осматривал лес в свою подзорную трубу, — по краю поля. Из-за деревьев только плохо видно.
Я уставился на то место, которое показал Буревой. Да, действительно, за деревьями было какое-то движение. Причём движение это начиналось в лесу, змеёй двигалось вдоль поля и не прекращалось! Это сколько там народу!?
— Сейчас видно будет, в просвете, — дед подкручивал оптический прибор в попытках заставить нашу самоделку дать чёткое изображение, были ещё проблеме у нас в части оптики..
Колонна людей, что представлялась нам змеёй издалека, наконец, показалась в просвете, там, где деревья были не такие густые. Я разглядывал непрошенных гостей. Впереди шли три вояки, вроде как в голове колонны. За ними двигались сани, пешие люди, какая-то живность. Люди растянулись вдоль всего поля, и продолжали выходить из леса.
— Если трое в голове, то ещё есть в конце вояки, — высказался Кукша.
— Фух-х-х, ну вы и забрались! — до нас наконец-то добежала Смеяна, запыхалась, пока поднималась, — Я Машку догнала, ей трудно было по глубокому снегу идти. Она ко мне повернулась — а тут шум! Машка подпрыгнула и побежала в деревню! А воин вышел с луком, и давай её выцеливать. Ну я винтовку сняла, и в него!..
— Ты его пристрелила, что ли?! — у меня глаза на лоб полезли.
— Не, по дереву попала, его снегом с веток завалило да прицел сбило. А Машка уже за деревьями была, он бы уже не попал. Ну я за ней и рванула! — девчонка размахивала руками, показывая как стреляла, как бежала, — Вот тут вы нас и увидели.
— Молодец, выношу тебе благодарность за смелые и активные действия в боевой обстановке. С занесением в личное дело! — я погладил Смеяну по шлему.
— А как её, благодарность ту, в личное дело внести? Там такого пункта нет, вроде?… — дед озаботился нашими бюрократическими изысканиями, не отрываясь от подзорной трубы.
— Значит, надо добавить. Благодарности там собирать и порицания, до кучи. Фото опять же вставить надо, чтобы было хоть с чем потом сравнить изображение из паспорта, а то я об этом не подумал, — я тоже разглядывал колонну.
— Ну, значит сделаем, — Кукша настроил наконец-то и свою трубу, — я что думаю об этих, пришлых. Это не вояки и не торговцы. Живность с собой бы те не повели. Значит, куда-то село направляется, переезжает, как папа с братьями в своё время.
— Зимой? Летом-то им чего не ехалось? Быстрее, проще, по воде-то? — я рассматривал колонну, — Или весной, перед посадкой? Осенью, после урожая?
— Я знаю, — помрачнел дед, — понял. Мор. Поветрие…
— Мор?
— Заболели, вот и переезжают, чтобы не вымереть, — дед продолжал смотреть, — ты посмотри на них. Собирали всё, что унести смогли, баб да детей мало, стариков почти нет — они первые мрут, когда поветрие приходит. Мимо нашей деревни такие проходили иногда, мимо, обычно. К ним никто не шёл, да и сами подальше от деревни держались, только кричали, что мор идёт. Заразу значит эту твою, микробы которая, чтобы не занести, как я теперь понимаю.
— И долго так вот ходить они будут? Они ж от усталости вымрут быстрее… — я смотрел на колонну, она подошла уже поближе, было видно даже измождённые лица тех, кто был в голове процессии.
— А пока болеть не перестанут. Тогда место для деревни ищут и садятся. Эти давно идут, кур уже не видно, хотя клетки для них вон, на санях лежат. Да и сами поизносились, по одёжке заметно. Плюс кони еле тянут, голодные. Да и мало что-то, лошадок-то…
Колонна вышла на поляну, что осталась перед крепостью после вырубки деревьев. Немного притормозила, увидев укрепления да наши головы на стене, а потом с угрюмой решительностью начал огибать стену. Мы молча наблюдали за проходящими мимо людьми. Худые, безжизненные лица, многие еле передвигают ноги. Одеты во всякое тряпье, наверно, нацепили все что было, чтобы согреваться. Колона напоминала толпу зомби, уныло бредущую в направлении пищи, безмолвно и угрюмо. Несмотря на толстый слой снега, народ упрямо двигался в том направлении, в котором их вели вояки в голове колонны. Они выглядели свежее и бодрее, периодически покрикивали на остальных. Вооружение стандартное для этого времени, топор, щит, копьё. У одного только меч на боку висит. Если бы не эти товарищи в кожаных доспехах, картина бы была точь-в-точь как в фильмах про ВОВ, когда колонны беженцев показывали.
Основная масса людей, наконец-то, закончилась, в конце тоже оказалось трое вояк. Пришлые огибали крепость, мы растянулись вдоль всей стены, наблюдая за ними. Наконец, они обогнули нашу заводь, направились к берегу озера… И стали располагаться! Прямо на другом берегу затона!
— На обед становятся? — я недоуменно разглядывал, как военный размахивал мечом, руководил подходящими зомби-людьми.
Те безропотно подчинялись и расползались по лесу, за заводью мы его не вырубали.
— Нет, привал бы под вечер делали, это что-то другое, — дед продолжал рассматривать прибывших, — вон навесы ставят, валежник собирать начали. Да они тут жить собрались! — Буревой малость офигел от такой наглости, как и мы все, и посмотрел на меня, — Что делать будем, Серёга?
— Так, что-то не нравится мне такое вот появление, свалились, как снег на голову. А если ещё и заразу какую привезли — то вообще капут! Надо их дальше спровадить, ну или выяснить, надолго ли они тут. Давай девушек, Веселину и Веру, со «снайперками» на стены, напротив заводи, а мы пойдём на переговоры. Дипломатические.
— Только вооружиться надо, — Кукша похлопал себя по бедру, — про винтовки они не в курсе, не боятся, значит. Надо мечи да копья взять.
— И то верно, пошли, что ли…
Народ между тем обустраивался напротив нашей крепости, от неё их отделяла заводь и ручей, который в неё впадал. Поместились аккурат до мостика, который для трактора сделали. Сбросив налипший снег, открылись ворота, выходящие к заводи, мы обогнули вытащенный на берег баркас и направились к прибывшим.
Нашу делегацию из четырёх человек заметили в лагере, и трое военных во главе с меченосцем выдвинулись в нашу сторону. Встреча произошла на мостике через ручей. Практически, встреча на Эльбе, надо будет так микро-речку эту назвать.
— Здравствуйте, люди добрый. Куда путь держите, от чего идёте? — я постарался максимально приветливо начать беседу.
— Не ваше дело! — разговор сразу не задался, военный с мечом нас отбрил.
— Так, что значит не наше дело? Это наша земля! — не нравится мне такие переговоры, надо бы его на место поставить.
— Была ваша — стала наша, — вояка взялся за рукоять меча и с вызовом посмотрел на меня.
Кукша тоже положил руку на эфес, дед напрягся. Я понял руку — с крепости Веселина по заранее оговорённому плану выстрелила в основание моста за стоящими военными. Те отреагировали нервно — схватились за оружие и стали затравленно озираться.
— Земля эта наша, у нас по этому поводу договор с Новгородом есть, — попробуем перевести договор в дипломатическое русло, — вы здесь чужие. Поэтому или мы с вами договоримся, или ищите себе другое место.
Вояка с мечом расправил плечи, с пафосом произнёс:
— Нам теперь Новгород не указ, Гостомысла нет, мы теперь сами по себе.
— Вот те раз! А куда он делся?! — я уже вроде как привык к тому, кто руководит нашими соседями, а тут такие новости. Революция у них, что ли?
— Умер Гостомысл, как мор… — начал было говорить молодой воин по правую руку от их главного, но тот его оборвал.
— Мы теперь здесь сели, наша то земля. Не нравится — вояка злобно оскалился, — прогони.
— И прогоним! Мы… — Юрка тоже вступил в разговор, но его оборвал уже я.
— Так, не знаю, что вы там себе думаете, но свою землю мы защитим. У вас есть неделя, семь дней, подумать, да в порядок себя привести. Вас поход вымотал, а мы не звери. Потом или по Законам нашим живите, или проваливайте. Но если нарушите наши порядки — будете наказаны. Я всё сказал.
— У вас свои законы — у нас свои. А наказать, — опять недобро усмехнулся военный, — наказывайте, если сможете.
Он повернулся и направился в лагерь, его спутники пошли за ним. Другие пришлые суетились, разводя костры и ставя навесы. Военный с мечом оставил часового у мостика со «своей» стороны заводи. Мы пошли в крепость, сегодня, по ходу, разговоров больше не будет.
— Неделя — не много ли? Как бы не набедокурили… — дед осмысливал переговоры, — А то если по лесам шастать начнут, грабить и разорять нас станут — не справимся. Даже если переловим — охранять кто будет?
— Да и сам понимаю, что много их, — я вздохнул, помогая закрепить засов на воротах, — но пока не пойму, что с ними делать. В таком количестве. Вроде и жалко, чисто по-человечески, но и рисковать, оставляя возле крепости рассадник заразы, не хочется.
— Как теперь быть? — Кукша тоже «переваривал» непривычную ситуацию.
— Пока будем наблюдать, а там посмотрим. Посты усилить, теперь два человека днём, два ночью.
— Надо по Уставу каждые шесть часов менять, по два человека, восемь на день, раз в два-три дня дежурить каждый будет, — прикинул Кукша.
— Нормально, дозорным главное сигнал подать, а не атаку отбить, если эти, — я махнул в сторону, — вдруг на стену полезут. Зачем-нибудь…
Три дня нам дали примерную картину нашего положения. У нас под стенами поселился то ли притон, то ли бомжатник, то ли лагерь беженцев. Хотя, скорее, всё-таки второе. Пришлые мужики, понукаемые вояками, начали разбредаться по окрестностям, и тащить к себе в лагерь все, что не приколочено. На второй день мы опознали в досках, из которых они мастерили свои хибары, нашу промывочную машину с болота, и все сараи, которые мы там организовали. Вышли опять на переговоры — и вновь были посланы. Мол, если твоё имущество, что ж ты его не охраняешь? А раз не стережёшь — значит, не ваше оно вовсе, а первого, кто его нашёл. Я ещё раз пригрозил пришлым, на что был послан вторично. На утро нашли разобранным мост через ручей. Проинструктировал дежурных, что если кто вдруг сунется к лодке — стрелять на поражение. Ночью проснулись от дикого крика — таки нашёлся смелый, полез к баркасу. Дежурил Кукша, он его и приголубил из винтовки. Грабители подошли в составе группы из пяти человек, одному из них он и прострелил ногу ещё на подходе к нашему плавсредству. Остальные рисковать не стали, ушли, захватив с собой раненного.
А дальше началось еще хуже. Пришлые выламывали и вырубали парой топоров лес на месте стоянки, загадили всё, что можно и нельзя, разукомплектовали сено, которое мы для лосей оставили на поляне в лесу. Теперь к людям на стене добавился ещё и парный патруль днём, который на лыжах пытался сдержать устремления пришлых разграбить окрестности. Несколько раз были стычки — в патруль ходили пацаны и мужики, включая меня. В стычках никого не убили, так, отпугивали выстрелами. Все они проходили по одному и тому же сценарию. Мы шли, например, на разработки соли, там была наша пара сараев, заставали там с десяток человек, которые уже вытаскивали из строения лотки для выпаривания, разбирали на лесоматериалы сарайчики. Четыре-пять выстрелов в землю в быстром темпе приводили нападавших в чувство, ими обычно командовал один военный, он и уводил людей. Мы пытались забрать то, что не украли пришлые, и тащили в крепость. Помимо прочего, кто-то пытался проникнуть за стену, об этом узнали по окровавленным тряпкам, оставшимся на колючей проволоке. Мы закукливались, сосредоточившись на обороне Москвы. Люди из бомжатника нам устроили натуральную осаду, хотя и без боевых действий.
Всё же время, что мы не проводили в дозоре, совещались на тему того, как поступить с пришлыми. Да, мы собирались по весне привозить людей, но! Мы-то детей планировали брать, и воспитывать в соответствии с нашими принципами. А толпу голодных, взрослых людей мы точно не ожидали! Вот и впрямь, хочешь насмешить богов — расскажи им о своих планах.
Через шесть дней такой нервотрёпки я собрал совещание:
— Граждане! Пришло время подвести итоги. Что у нас по численности пришедших? Половозрастной состав? Кто руководит? — задача подсчёта входила в обязанности наблюдателей на стене.
— По тому, что мы видели, там сорок-пятьдесят семей. Всего народу двести-двести пятьдесят человек. Точнее не подсчитаем. В основном — мужики, взрослые дети, старше десяти на вид, баб меньше, стариков, маленьких детей, совсем мало, или они в землянках своих сидят и не высовываются, — Зоряна сводила итоги всех наблюдений, поэтому сейчас и докладывала, — военных шесть человек. С семьями трое, двое помоложе, у самого главного, по нашим наблюдениям, семьи нет тоже. Лошадей у них штук десять, коров пяток, овец да коз два десятка.
— По ущербу, который они нанесли?
— Ничего, что было снаружи крепости, у нас, считай, не осталось, — констатировал дед, — даже соль выгребли из кормушки лосинной, и сено. Да ещё и на поля наши засматриваются. Свои хотят вдоль Перунова поля делать.
Я выгнул бровь.
— Размечали пару раз, выжигать будут, — дед поделился наблюдениями, — мы так тоже раньше готовились к палу.
— Понятно. С кем-нибудь поговорить удалось?
— Нет, никто, кроме воинов, с нами не разговаривает. Если кто пытается — дружинники сразу пресекают, а сами больше лаются, — Юрка вступил в разговор.
— Кстати, они мужиков своих не вооружают? Только шесть с оружием ходят?
— Да, у мужиков только колья да топоры, но последних только три. Там из воинов самый опасный с луком — ловко он с ним управляется, — Кукша прояснил ситуацию с мобилизационным резервом пришлых.
— Народ, как думаете, уйдут они? — я постучал костяшками пальцев по столу.
— Нет. Иначе бы силы не стали тратить на землянки, навесами бы обошлись, — дед ответил за всех.
— А почему они крепость нашу не испугались? — Юрка впервые не чувствовал себя в безопасности в Москве, о чём пару раз нам обмолвился.
— Думают, скорее всего, что мы или варяжская стоянка, или для торговли место, — прояснил дед вопрос, который мучил и меня, — сам посуди. По виду крепость у нас большая, значит, в ней куча народу быть должна. А его нет! Нас-то они тоже посчитали давно. Да и полей наших для большого населения мало. Значит, думают они, тут варяжская или мурманская стоянка. Они такие делают, иногда. Ставят крепость, оставляют дружину малую для охраны. По весне приходят, и используют постройку как основу для набегов и торговли…
— Передовая база такая получается, так? — перебил я Буревоя, тот согласно кивнул, и продолжил:
— А потому и не хотят они с нами говорить. Думают, мы тут так, для охраны. Вот когда большая дружина придёт — тогда и дела вершить можно. С ней они и будут об условиях договариваться. Ну или просто попытаются нас убить или выгнать из города, и самим за стенами сесть. В нашей-то крепости даже от большой дружины отбиться можно.
— Примем это за основную версию. Значит, они будут атаковать или просто выдавливать…
— А загадили все вокруг — чтобы мы, значит, побыстрее от запаха убежали, — подала писклявый голосок Смеяна.
Все грустно посмеялись, это несколько разрядило обстановку. Но потом все замолкли — ситуация была серьёзная.
— Ладно. Положим, атаку мы отобьём, выгнать себя из города тоже не позволим. Приезда же большой дружины они не дождуться, это факт. Но и сидеть до весны рядом с этим бомжатником что-то мне не улыбается… В таких случаях как словене поступали? — спросил я у деда.
Буревой задумался:
— Ежели сами пришли, никто их не звал, то под руку голова деревни их взять может. Земли выделить, за долю в урожае.
— А если не согласятся на такое? — подала голос Лада.
— Перебить мужиков могли или похолопить. Распродать или под ряд силой загнать, — выдал дед.
— Лис говорил, сейчас рабство в Новгороде не в чести, — вставил я.
— Тогда сложнее. Если по землям новгородским ходили такие пришлые, то Гостомысл тем занимался. Дружину по зиме собирал, и как за мытом шёл — новые деревеньки, что на новгородской земле появлялись, под себя брал. Если словене или кривичи селились. А если чужие забредали, да под руку не шли, и мыто платить отказывались — тогда один путь, в рабы. Таких могли и мурманам продать, и под Новгородом селить… — закончил мысль дед.
— И много таких ты видел? — уточнил я, — Ну, в рабстве да холопстве?
— Нет, — честно признался дед, — пока их словене примучивали, убивали многих, сопротивлялись если пришлые. Баб покрасивше да парней покрепче брали, детей ещё, для услужения и помощи. Стариков и остальных… — дед сделал жест, который показывал, что с людьми, что были бесполезны в качестве рабов и невольников, особо не церемонились, — Мурманы так же делали, свеи. Скандинавы вообще рабов мало брали, только особо крепких…
— …А остальных — в расход, — добавил я.
— Так и было, — подтвердил дед, над столом воцарилась тишина.
Люди, малость отвыкшие от мира за пределами крепости, переваривали услышанное. Мы тут в тепличных условиях живём, а снаружи бушует дикая эпоха раннего Средневековья. По глазам вижу, вспомнили все данов, убийства да грабежи.
— Выходит, если мы по обычаю местному поступить хотим, есть два варианта. Или они под нас пойти согласятся, или чуть не всех в расход, а тех, кто выжил — в рабы, — высказался я, люди за столом продолжали сидеть молча, — Кто за второе — рабов брать? Из тех, кто выживет…
Руку никто не поднял. Пострадавшие от данов люди, чуть расслабившиеся от хорошей жизни в Москве, уподобляться разбойникам не хотели. Хотя право на то у нас было по всем местным традициям.
— Значит, будем под себя их гнуть. Загнём — на землю посадим… А как тогда они жить будут, Буревой?
— А как хотят, — пожал плечами дед, — Гостомысл таким землю давал, наш глава — тоже. Те жили сами, а с урожая ему треть отдавали, или меньше, по-разному. Да на работы их привлекали общинные, тын править, землю общинную обрабатывать, или для дружины дрова да бревна таскать.
— И получим мы под боком абсолютно неуправляемую толпу людей, которая живёт, как хочет, делает, что леший на душу положит, своё уклад соблюдают и на наш болт кладут…
— Это как? — влез с вопросом Юрка.
— Потом объясню. Ладно, пусть даже так. Посидят они, поля распашут где попало, чуть в себя придут, отогреются и отъедятся, посчитают нас внимательно. Поймут к концу лета, что помощи к нам не придёт, и что тогда?
— Нас порежут — вопрос был риторический, поэтому на него быстро ответил Кукша.
— Точно. Бунт устроят и займут крепость. Отобьёмся мы от такого? Ну, в принципе, может и да. Хотя если они ходить бесконтрольно будут, то засаду устроят один раз, мужиков вырежут, а баб и детей — похолопят, — я рассуждал вслух, родственники на мои слова согласно кивали, — мне такой расклад не улыбается. При таком развитии событий, мы носа из Москвы показать не сможем, да будем непрерывно только обороной заниматься и спать в полглаза. Все согласны? Ага, вижу, что вы тоже так думаете. Значит, селить их на земле по местным обычаям мы их не будет. Кто — за?
Лес рук, народ единогласно отказался создавать возле Москвы деревню, населённую пришлыми.
— Варианта у нас тогда два, если мы их убивать не будем. Или прогнать их попытаться, или как-то под себя подмять, но на наших условиях. Первый осуществим?
— Не думаю, — высказался дед, — уставшие они. Голодные. Пойдут дальше — все сгинут. Проще счастья попытать в атаке на крепость или в долгой осаде, ну, как сейчас. Тогда хоть кто-то выжить сможет.
— Тогда переходим ко второму варианту. Подмять под себя. На каких условиях? Сейчас мы устроим мозговой штурм. Ну, толпой быстро будем думать, как мы видим наше с ними сосуществование. Как с этим определимся — приступим к другому этапу планирования. К нашим действиям по «загибанию» пришлых под себя. Ну, давайте в темпе, кто чего думает по поводу взаимоотношений с пришлыми, если мы себе под руку возьмём?
Сначала потихоньку, а затем всё активнее, народ начал набрасывать идеи. Я их записывал карандашом, черкал на листах, пытаясь выделить основное, исключить или подправить противоречивые предложения. Через час шкуру неубитого медведя мы поделили — мысль о том, как мы будем строить взаимоотношения с потенциальными подчинёнными жителями Москвы окончательно оформилась.
— Смотрите, граждане, что у нас вышло. Мы хотим, что люди, ушедшие под нашу руку, трудились, там где скажут и таким образом, какой мы им определим. Всё, что наработают — сдают в общую копилку. Из неё мы их кормим, поим, одеваем и содержим. При этом жизнь мы хотим их контролировать до такой степени, чтобы бунта на было и безопасность наша под угрозой не оказалась. То есть, необходимо заселить их компактно, и в таком месте, чтобы в случае чего можно было легко перебить вновь прибывших. Так? Так. В этом новом месте они должны правилам нашим подчиняться, законам и порядкам. Но влезать в их дрязги да разборки мы не будем, пусть сами решают свои внутренние противоречия. На ком жениться, как богам поклоняться — нам это до светильника, если Законы и «Трактат» соблюдают. На нас лишь суд при нарушении порядка, и наказание, если вина их будет определена. Все согласны?
— Если так сделать попытаемся — разбегутся вскорости, — предупредил дед.
— А нам то что? — пожал плечами Кукша, — пусть бегут.
— Но тогда глупо как-то получается, отожрутся на наших харчах — и тикать, — заявила Леда, — а нам потом запасы восстанавливать.
— Тоже верно, — поддержал я барышню, — если уж под нашу руку пойдут, пусть сначала отработают своё проживание. Хм, это, кстати, мысль неплохая. Давайте так поступим. Ежели мы их под себя примучим, надо в такие условия поставить пришлых, чтобы нам это дыру в запасах не пробило. А вот когда возместят нам все затраты — тогда и сваливать могут, на все четыре стороны.
— Это если захотят, — уточнил Юрка, — а то и приживутся…
— Это тоже верно. Мы же всё равно собирались людей брать дополнительных. Да, не таких и не так, но и отказываться от этого «недоподарка» судьбы, тоже не след. Но и разбежаться смогут — факт, — я задумался.
Чем можно удержать людей, заставить их подчиниться? Силой? Не наш случай, разорвёмся мы охранять их постоянно, пришлых в десять-двадцать раз больше, чем нас, прыснут в разные стороны — не поймаешь. Да и как должно выглядеть подчинение силой? Расстрел каждого десятого по средам? Избиение каждого второго по субботам, «шоб боялись»? В тёмную при неподчинении кидать массово? А нам «в ответку» люлей не отсыплют, толпой не задавят от такого? Да и темница того и гляди набьётся, виртуальная, и что — кормить да поить их, пока не надоест? За свой счёт?
В кандалы заковать? Да ну, бред какой-то. Много тут они нам тогда наработают? Да и с детьми и бабами чего делать? Тоже в наручники? Я, конечно, далеко не пацифист, жизнь в этом времени заставила по-другому на многие вещи взглянуть. Но просто представив себе унылую колонну оборванцев в колодках, идею эту отбросил. Значит, ни силовым методом, ни путём физического ограничения перемещений мы людей не удержим, а если и не разбегутся — то толку от них мало будет. Да ещё и партизанить начнут, освобождая друзей да родных, мстя нам за побои да убийства…
— Кстати, Буревой, — отвлёкся я от своих мыслей, — а как тут с кровной местью? Ну, за убитых родичей что сделать могут?
Дед в красках расписал перспективы, издалека пошёл. Начали про преступления и наказание, закончили вообще леший знает чем. Убийство человека или причинение ему увечий, не позволяющих в последствии прокормить себя, считалось достойным поводом для мести по праву крови. А вот воровство там, или мошенничество — нет, ибо там и финансовым возмещением ущерба обойтись можно. Осуществлялась месть родичами, которые образовывали условный «кровный союз», то есть, далеко не каждый, например, троюродный племянник двоюродного дедушки, мог мстить, а только относительно близкие люди. Хотя под раздачу наоборот, могли попасть многие, а не только убийца. При этом без кровавой бойни обойтись тоже могли. Например, виру взять большую, или человека, взамен ушедшего к предкам, в свой род забрать из племени обидчика. Такое осуществлялось по договорённости между главами общин, или единолично, представителем власти. Это если оба рода, участвующие в конфликте, под одной рукой жили. Ими же по массе условностей и неписаных правил определялась сама возможность «убить в ответ». Ну там, если твою честь задели, а за это ты по жбану обидчика до смерти упокоил, то такое могли посчитать смягчающим обстоятельством, и обязать убийцу заплатить только штраф.
Да, были и исключения, при которых мстить никто не шёл. Война — одно из них. За убитого в битве дружинника родичи не кидались вырезать соседнее село. Это считалось как бы риском выбранной профессии. Однако если, например, дружина чужая по землям племени-врага идёт, и мирное население геноцидит, то тут мстили — только в путь! То есть пограбить да девок попортить малость, угнать народ к себе да на землю посадить — это вроде как в порядке вещей, а вот убийство и увечья мирного населения могли привести к тому, что обиженные хлеборобы доставали свои луки да рогатины, собирали все окрестные сёла и множили захватчиков на ноль. Поэтому такое старались во время войн между соседями не практиковать — опасное занятие, можно и на голову короче стать. Были даже прецеденты, когда за излишнее насилие над мирным населением захватчики своих воинов примерно наказывали, или плату за обиду давали. Это как раз для того, чтобы мстителей не плодить. Но такое больше было, если война между похожими или родственными племенами велась.
С чужаками из дальних стран особо не церемонились. Как, впрочем, и они сами не сильно парились угрозой вырастить мстителей. Расстояния и транспортные возможности местные таковы, что ходить из Новгорода к свеям, чтобы осуществить вендетту за убитого дедушку, никто не станет. Как, впрочем, и особо искать, кто из словен прибил какого-нибудь мурманского вояку, что этими землями шёл «типа торговать». Понятное дело, если потом пути родственников обидчиков и пострадавших пересекались — начиналась кровавая баня. С этим, кстати, были связаны особенности местного рабовладения и захвата людской добычи. Если «походники», варяги да викинги, нападали на деревню, то людей вырезали, а немногих рабов брали с таки расчётом, и продавали в такие страны или племена, чтобы сам налёт остался без свидетелей и потенциальных мстителей. Так и наши рыбаки-корелы «под раздачу» попали. Село под нож пустили, а ребят бы продали на западе мурманам или свеям. И потом, после конфликта, те же грабители-даны чинно-благородно торговали бы с роднёй наших рыбаков, делая удивлённые и озабоченные лица при их рассказах о каких то уродах, что корелов из их рода на ноль помножили. Такие вот гримасы Средневековья.
Вторым исключением из правил кровной мести было убийство по приговору суда. Представителями власти, коих выбирали из своей среды общины, имели такое право, и должны были применять его на благо всего общества. Понятно дело, что и злоупотребляли, и наоборот, слишком спускали с рук проступки, но суд был исключительно в их ведении. Ну а если не справлялись, по мнению населения, со своими обязанностями главы да князья, их снимали с должности, или вершили суд сами, по обычаям, описанным Буревоем ранее.
Забавно, но здесь, в девятом веке, источников власти действительно являлся народ. Родовитых монархов пока нет в товарных количествах. Религия местная сетевая, скорее, а не иерархическая, патриарха, что мог бы своим решением продавить назначение того или иного товарища на должность, нет. Купцы да торговцы хоть и образуют достаточно серьёзные кланы, но напрямую не влияют на формирование власти, особенно в небольших селениях и городках. Военная же аристократия сейчас достаточно размыта, и любой землепашец, коли уж ему вожжа под хвост попала, пойдёт махать топором да копьём в походе, вступая в ряды потенциальных будущих феодалов. Власть реально выборная и вполне себе ответственная — как тут коррупцией заниматься, особенно в небольших деревнях, если половина их населения — кровная родня, а вторая половина — родственники жены? В крупных же населённых пунктах всё чуть сложнее и страшнее.
Во-первых, большой город является центром достаточно обильных земель, включающих кучу мелких деревень да весей, иначе не прокормиться. Во-вторых, система власти иерархическая. Если на уровне посёлков назначение главы происходит по старинке, общинным решением, то вот князя уже выбирают более привычным мне способом. Ну там подкуп, клановые войны, учёт взаимных интересов, грызня, и прочие цивилизованные вещи. И сама система управления отличается. Если глава посёлка под своей рукой держит землю на пару дней пути вокруг деревни, то Новгородскому главе, например, уже чуть не сотни километров вокруг города подчиняются И правом распоряжаться на этой территории ему делегируют представители торговых кланов, дружины, главы более мелких населённых пунктов. И такие ситуации, как у нас с пришлыми, решаются достаточно просто. Ведь на своей земле племена да роды сидят крепко, границы союзов да их местоположение соседям известно, как и власть, что правит на территории, и мандат её, что выдало население князю. И получается, что пришлые оказываются в полностью враждебном окружении! И любые действия князя своего местные поддержат, ибо сами его ставили на должность! Особо деваться некуда толпе народу, что волей случая оказалась во владениях того же Новгорода, идут на общих основаниях под руку местной власти. Ну а если не хотят — под ноль их вырезать или похолопить могут спокойно местные власти, и никакой кровной мести не будет. Некому станет вендетту объявлять, да и права такого никто иметь не будет — сами нарушили местные законы, что установили племена на своей земле, в которую пришлые сунулись.
Наш случай относился к другому типу. С завидной периодичностью предприимчивый и удачливый вояка объявляет некий кусок земли своим. Понятное дело, на слова его все кладут большой и толстый и не обращают внимание на подобные заявки. Тогда новоявленный князь с дружиной ходит и геноцидит население местное и вторгающееся. Когда он делом, силой своей докажет, что его объявление — не пустые слова, следует другой этап. На новое образование начинают ходить соседние дружины, проверяя на прочность стойкость убеждений свежеиспечённого руководителя. Если тот отбивает все атаки, то боевые действия переходят уже на территорию противника. Пограбить приграничные села, вывести к себе людей, нанести урон соседнему князю, что сомневается в способностях и праве новичка на свой земельный надел. Несколько таких итераций приводят к тому, что граница нового княжества становится крепко, и соседи лезут уже договариваться, а не железяками махать.
Вот и мы в такую ситуацию попали. Правда, есть пара загвоздок. Первая заключалась в том, что правила кровной мести на территории, которую заявляет своей новоявленный князь, каждый понимал в силу своих внутренних убеждений. То есть, могли признать власть нового правителя, и его мандат на насилие. А могли злобу затаить и нож в спину воткнуть со временем. Потому примучивание населения, взятие его под руку, проводят в таком режиме, чтобы и людей сохранить на земле, иначе жрать нечего будет, и мстителей не получить, а то каждого куста сторониться до конца жизни придётся. Вторая загвоздка заключается, собственно, в том, что силы у нас — слабые, и в привычном для местного населения режиме мы проводить границы своих земель не имеем возможности. Но зыбкость права кровной мести при наших раскладах — остаётся.
Вот это и было ключевым моментом в нашей текущей ситуации. Не вопросы мести, а проблемы власти. Глубже всё оказалось, чем казалось ранее. Парадокс заключался в том, что для признания пришлыми нашего морального права на насилие, нам нужно в их глазах иметь прерогативу на власть. А чтобы этого добиться — надо проявить силу. Что, в свою очередь, может привести к появлению мстителей, потому что у народа, населяющего бомжатник, не сложилось понимание и осознание того, кто тут главный по людским законам и обычаям. Замкнутый круг. И нам или всех вырезать придётся, или наоборот, никого. Ведь пока крови между нами нет, и повода для вендетты да злобы затаённой не находится. А вот если она таки прольётся — тогда возможны варианты. Да такие, что лучше бы избежать нам сейчас кровопролития, неохота всю жизнь от каждого шороха просыпаться, опасаясь мстителей потенциальных.
После длинной речи деда, что я направлял уточняющими вопросами, силовой сценарий решения конфликта представлялся только в варианте «лайт». Ну можно, конечно, в рыло оформить, если сильно дерзить пришлые начнут, но только без увечий и убийств. А значит, для взятие по руку новых людей, придётся остаются методы косвенные.
Надо сделать так, чтобы Москву покидать пришлым было или страшно, или бессмысленно. При этом жить и работать под нашим началом наоборот, безопасно, прибыльно и перспективно. И всё это без ущерба для нашего рода и корелов, что уже гражданами являются. Ну или хотя бы так, чтобы пусть и со временем, но эффект от наших первоначальных вложений был. Как будто мы в предприятие инвестируем — большие затраты по началу, а прибыль — потом, когда на режим рабочий выйдем. Опыта управления заводами да фабриками у меня, конечно, нет, но идея сама ясна. Выложил родственникам канву.
Для пришлых в подчинении нам должно быть безопасно, прибыльно и перспективно. Побег же должен быть страшным и бессмысленным. При этом мы должны сразу чётко понимать, что ущерба себе из соображений гуманизма, или ради простого пополнения населением города мы не потерпим. Из этих соображений и начали думать, по пунктам двигались, последовательно. Своё понимание прибыли и ущерба в самом философском смысле у нас есть, в «Трактате» описано. А вот с остальным… Чего бояться сейчас люди? В чём видят смысл существования? Как представляется себе безопасность для местных жителей? Что видят они перед глазами, когда о богатстве мечтают? Как можно описать перспективу, которая без внутренних противоречий будет воспринята пришлыми? Как сделать так, чтобы нам поверили, если мы рассказывать о своём видении будущего? Чтобы не опасались за то, что завтра нам моча в голову стукнет, и мы всё переиграем, изменив те условия, на которых мы хотим под руку свою население брать? Ответы на эти вопросы искали сообща, вырисовывался достаточно реальный план.
— Основные страхи у людей сейчас касаются выживания рода и богов, — подытожил я, — вот в этом направлении будем двигаться с точки зрения формирования боязни покидать Москву у пришлых. Световое шоу на Перуновом поле на нас с дедом, будем традиционно высшими силами пугать народ. При расселении и привлечение к труду придётся сделать так, чтобы дети да бабы всегда в под нашим контролем оставались. Следовательно, селим всех во второй крепости, переоборудование её складов и хлевов под жилые помещения — отдельная песня, обеспечение необходимого уровня управляемости и безопасности — тоже. Бессмысленность побега будет достигаться тем, что в крепости, при соблюдении наших требований, семья работника, и сам он, будут сыты, одеты, в тепле. Слиняет мужик — леший его знает, как мы на это посмотрим, так и донесём особо непонятливым. А останется — род свой сохранит, а там и преумножит… Короче, в заложниках у нас бабы да дети будут, а мужики их пусть пашут, опасаясь убежать из-за наличия семей в крепости.
Я оглядел своих сограждан и родственников. Те всем свои видом показывали согласие. Взятие заложников ни у кого не вызвало внутренних противоречий, времена сейчас такие. Потому продолжили:
— Далее. Наш подход к обеспечению безопасности населения крепости мы им продемонстрируем на этапе примучивания, но только без кровопролития. А вот с прибыльностью да перспективами… Да ещё и так, чтобы ущерба нам не было… Одним словом, пункты эти предлагаю объединить в единую концепцию. Буревой, во сколько убытки наши от их деятельности оценить можно? Ну, разрушенные сараи да солеварни?
— Да там одних досок кубометров пять растаскали! — в сердцах хлопнул ладонью по столу дед, — Гвоздей чуть не килограмм, другой крепёж, пиломатериалы, даже один противень чугунный, старый, уволокли.
— И Машке шкуру попортили! — пискнула Смеяна.
— Мостик для трактора разобрали, что через ручей был, — внёс свою лепту Кукша.
— А ещё загадили всё и леса нарубили, — добавил Юрка.
— Короче, Буревой, ты вот это всё оцени в гривнах новгородских. Добавь за обиды наши, зверя учти, что они на охоте добывали, да самое главное — не забудь наши трудозатраты. Теперь ведь опять всё заново строить придётся. О! И ущерб дополнительный включи, связанный с тем, что мы неделю уже не можем нормально хозяйство вести, отрезали они нас от источников сырья. Да боеприпасы для винтовок, и дрова для компрессоров, которыми оружие наше накачивали.
— Много выйдет, — предупредил дед, который, кажется, уже догадывался о моей задумке.
— А ты в суммах на стесняйся — будем пришлых вгонять в долги. Такое и им понятно будет, и нам пригодиться. Раскидаем сумму ущерба по всем, включая баб да детей, и пока они не отработаю наши убытки — из Москвы им хода нет.
— А если расплатятся? Коней отдадут, серебро может у кого в суме найдётся? Так часть народу и уйдёт — засомневался Кукша.
— Не отдадут, — хмыкнул я, — во-первых, гадили они тут все, значит, и отдавать все будут. То, что у них сейчас пусть сдают в общее пользование, в государственную казну. Общая сумма уменьшится, но её всё-равно на всех раскидаем. А во-вторых, прикинь, сколько они будут пахать на уплату долга?
— Не меньше года! Непрерывно! — подал голос дед, углубившийся в подсчёты.
— Кто их кормить да одевать будет всё это время? Ведь опять всё в долг пойдёт! Вот на три года работа пришлых и затянется. А за это время, даже если мы их под себя полностью не перекуём, то хоть наглядно продемонстрируем возможность обретения богатства. На себе, на своём хозяйстве, на качестве и количестве кормёжки да одёжки. А перспективой будет их выход на волю после уплаты долга. И мы без ущерба, и пришлые свет в конце тоннеля видят, ну, конец своих злоключений, и богатство, которым мы обросли, будет перед глазами в качестве примера. Вот Юрка, скажи мне, если бы я тебе такое предложил, ты бы с товарищами согласился?
Сомнения последние решили проверить на корелах, они совсем недавно в похожем положении были.
— Если бы тогда, в посёлке нашем, до данов, то нет, — честно ответил рыбак.
— Ладно. А когда родичи погибли? Зима настала? Из запасов — только то, что на себе уволочь смог? На руках дети малые?
— Ну вот тогда… Да если на время… И чтобы не лезли в жизнь мою особо, только работать… — задумался корел, — Наверно, да. Нет, точно — да. Дети бы подросли. Помощники будут — легче своей семьёй выжить. Сам бы поднакопил барахла за это время… Согласился бы. Не сразу, конечно, и доверие быть должно к тем, кто такое предлагает, но пошёл бы в крепость.
— А если под себя подомнём, то кем они будут? — задала резонный вопрос Зоряна, — вольными или зависимыми?
— Ну если они в крепости жить станут, пусть будут крепостными, — после недолгих раздумий выдал я, забавно, о такой трактовке этого слова никогда раньше не думал, — то есть те, кто к крепости относится. И шагнём мы, в соответствии с заветами Карла Маркса, из рабовладельческого строя, не обижайся, Юрка, прямо в феодализм. Пятилетку за три года, от рабовладельческого строя до феодализма — за два месяца, жесть! Ленин бы в Мавзолее перевернулся…
Народ пялился на меня, не понимая о чем я веду речь. А я все думал о том, как строить отношения между населением крепости и новоявленными крепостными. Дворянство вводить? Я, понятное дело, монарх. Дед и остальные Игнатьевы — великие князья, то есть родственники царствующей особы. Бывшие рыбаки — герцоги. Или «не-великие князья»? Какой-то бред, получается. Надо думать, причём всем. Тут с налёту не получиться, решение должно быть выверенным, чтобы потом не менять правила игры в процессе, а то и до первой антифеодальной революции недалеко… Кому понравится, если обещают одно, а потом переиначивают на свой лад? Тут народ простой, бежать на Дон, с которого выдачи не будет через несколько сотен лет, не станут, сразу петуха красного пустят. И пойдут прахом все наши усилия, вместе с нами. Надо создать правила игры.
— Чтобы доверие к нам появилось, предлагаю выделить время и разработать изменения в Конституцию, внести крепостных в Законы. Разработать правила, порядок установить, который потом долго менять не придётся. И да, Буревой, нужен экземпляр кодексов и законов красивый. Его на печатной машинке делайте. И всяких привычных для местных вещей добавь, чтобы бумаги серьёзными казались, а не простота писульками. Ну там на богов в предисловии сошлись, можем кровью где своей написать клятвы всякие, обложку солидную соорудить надо, на словенском добавить письмена страшные…
— Ну да не маленький, разберусь, — пробурчал дед.
— И то верно. Может, хоть так толика веры в наши слова со стороны пришлых появиться. Теперь все с решением нашим согласны? Да? Хорошо… Приступим к сложному — будем искать пути достижения определённых нами целей. И с хозяйством надо поработать, подготовиться к приёму крепостных граждан…
До глубокой ночи совещались. Надо подбить наши запасы, понять, что ещё понадобиться для содержания на первых порах людей. Вторая крепость теперь будет разделена пополам, в одной половине — бараки для крепостных, их из хлевов и складов делать будем. В другой части будут все наши ценные ресурсы. Стену теперь надо сделать новую, и старую переоборудовать так, чтобы защищал не только снаружи, но и внутри — бунты подавлять будем, если придётся. Новые отопители, замки на ворота, колючка да огнемёты — пахать нам придётся очень много. И это без учёта того, что нам придётся пришлых под себя прогинать!
С этим порешили достаточно быстро. Когда страхи людские да стремления выявили, сам процесс примучивания проявился достаточно быстро. Действовать будем по принципу кнута и пряника. На то нам есть религиозные рычаги, силовые, и экономические. Первые должны остудить пыл тех, кто собирается на нас с оружием кидаться. Силой будем демонстрировать серьёзность намерений и мощь нашего государства. Ну а экономическим рычагом станем людей приучать к одной простой вещи — они должны привыкнуть кормиться с наших рук, и это не должно вызывать у них внутренних противоречий. При этом халявы не будет. Определим им задание за пределами крепости, выполнят — получат бонус, нет — пусть сидят голодными. Так выработаем привычку подчинять нам, а не своим традициям и обычаям. Силой же любые поползновения нарушить правила пресекать будем — появиться рефлекс. Он должен быть таким, чтобы на уровне подкорки мозга люди поняли, что если из Москвы пришло указание пилить только берёзу, то спил сосны приведёт к паре тумаков или синяков, а вот подчинение — к сытой кормёжке. Я надеюсь, народ тут сообразительный, и пять лет на это нам не понадобиться.
Тут проявился талант моей супруги. Она внесла дельное предложение. Мы как раз обсуждали методы положительной мотивации, хотели соорудить полевую кухню, и кормить из неё тех, кто по нашим заданиям работать будет. Зоряна внесла новое рациональное зерно:
— Детей надо ещё кормить и баб. И матерей, если кормящие есть.
Её мысль сначала была не совсем понята. Никто не спорил, но по лицам читалось полное непонимание. Зоряна развернула мысль:
— Вы подумайте, придёт мужик, которого мы понукали лес рубить, домой. А там жена накормленная, дети сыты, да ещё и завтра, при условии выполнения задания, тоже обещают похлёбку выдать. Как мужик на нас посмотрит? Как на следующий день делать станет, по нашим словам или согласно своему разумению? А теперь о тех подумайте, что не работал на нас. Одна землянка сытая сидит, а во другой — кору глодают. Во второй бабы с мужиков живыми не слезут после такого. Глядишь, так всех и перетянем…
Ну ни фига себе! Да у меня тут целый стратег под боком, да ещё и с расчётом на человеческую психологию! Я прямо по новому посмотрел на супругу, я её начинаю любить ещё больше чем раньше, хотя больше вроде и некуда.
— Принимаем план Зоряны, кухню — на… сто человек или больше делать придётся? Если под пятьдесят семей, да в каждой по мужику, да ещё юноши взрослые, да по пол-литра варева в лицо, получается сто литров минимум, десять вёдер. Да, ещё чай надо, ну, отвар из травок, чтобы они сил набрались, посуду. Что-то я там не особо котелков да мисок видел, чаще из одной едят, если на улице. С этим определились. Теперь по остальному…
Следующие сутки прошли в делах и заботах. Мы готовились реализовывать наш план по формированию нового слоя населения — крепостного. Я дал пришлым семь дней на принятие решения — потому в ночь на восьмой мы с дедом отправились на Перуново поле. Опять ставили прожектора, паровик, генератор. Пришлые в это место не ходили — опасались чужих богов, так Буревой сказал. В четыре утра над окрестностями раздался протяжный, тоскливый и очень громкий вой. Так работала новая специальная «свистулька» на клапане паровой машины. Выли мы до тех пор, пока нам с крепости не подали тайно сигнал о том, что много народу в лагере пришлых проснулось. Часть даже ближе к полю подходить начали. Они, правда, быстро ретировались, когда яркие столбы света вонзились в тучи. Мы минут двадцать вертели прожекторами, вставляли в них разноцветные стекляшки, выхватывая яркими лучами то наши стены, то лесок небольшой, что нас от бомжатника отделял, то просто чащобы вокруг Перунова поля. Наконец, столбы опять упёрлись в небо, покраснели, и стали один за другим пропадать…
Рано утром мы вышли из крепости и направились к ручью. Мостика нет, подходить по льду ближе мы не стали. Наступил следующий этап реализации нашего плана. Из бомжатника вышел тот же вояка с мечом с группой своих товарищей. Остальной народ заинтересованно и чуть опасливо пялился на нашу процессию. На переговоры вышли трое — я, Буревой, Кукша. Когда внимание достаточного количества людей в лагере беженцев сосредоточилось на нас, я начал вещать:
— Пришли вы к нам сами, никто вас не звал. В положение ваше сложное мы вошли, неделю вам поразмыслить дали. Думали, будете себя прилично вести. А вы вместо этого нам сараи порушили и другой убыток причинили! Наши боги ночью сказали, что это не дело. И следует вас наказать примерно, виру за ущерб взять да заставить Законы наши соблюдать. Уходить вы не хотите, потому знайте. За нарушение наших порядков отныне буду карать вас по всей строгости! Не взирая на то, кто передо мной — воин, хлебороб или баба!
— Это кого ты карать собрался!? — разъярённый военный вытащил резким движением меч.
Пуля, что вошла в лёд в полуметре от него, чуть поумерила пыл меченосца. Подручные его напряглись, лучник вынул своё оружие, наложил стрелу, и начал было натягивать тетиву. Бее-е-емс!!! Веселина, она занимала позицию скрытную позицию, тяжёлой пулей разнесла в щепки единственное боевое стрелковое оружие в лагере беженцев. На то и был расчёт — мы сознательно провоцировали конфликт, надеясь в том числе обезопасить себя от летящих стрел.
— Я предупреждал. Оружием своим ты у себя дома комаров гасить будешь, а тут железкой своей заточенной махать не смей, — я вытащил свой меч, спокойно, с достоинством.
Блеснул булатный рисунок. Воины даже чуть попятились, все, кроме главного. Тот уставился на моё вооружение, и, по ходу, начал подозревать что тут не всё так просто. Наши доспехи были под маскировочными накладками, и выглядели как одежда, он сразу просто не сообразил, а тут начал угадывать по нашим фигурам наличие брони. Причём она была в товарных количествах, в отличии от его воинов. Те только кожей с полосками металла были прикрыты, и далеко не везде.
— Мы не уйдём, — наконец, гордо задрал голову военный, — своих карай, а это мои люди, и мы не уйдём. И делать мои стнут то, что я сказал.
— Я предупредил. Попадётесь на вырубке леса, или там на вреде экологии, на административных правонарушениях, уголовных — пеняйте на себя, — я забрасывал вояку непонятными словами специально, пусть понервничает, — про нарушения законодательства в области вероисповедания и религии говорить на буду, сами догадались. Возле идолов появитесь — лучше сразу в озеро ныряйте.
После последней фразы народ переглянулся, мы стали им ещё более непонятны.
— И имейте ввиду… За нарушения Закона, первое, что мы сделаем — конфискуем орудие этого нарушения. Лес рубить будете — бумагу соответствующую получить надо, да на восстановление деревьев ресурсы выделить. Документ нужный вам я или глава города может выдать. Наши постройки вы уже растащили — то вам сразу в минус пойдёт, как и сено, что мы для лосей заготовили. С ними тоже аккуратно. Лося тут в окрестностях убьёте — сразу в озеро, и лучше сами. Наши Законы строгие…
— Что ж мне теперь, чтобы по нужде сходить, тоже к тебе за разрешением бежать? — воин истекал желчью.
— Ну, собственно, да. Глава города, что у нас там за исправление естественных надобностей мимо канализации в районе проживания?
— Три дня внеурочных работ, рецидив — до пяти, — дед процитировал Административный кодекс, — за многократное, больше пяти раз, — минус два уровня вольности.
— Ну, как-то так… Если что кому на словах не ясно, докажем на деле.
Мы развернулись, и направились в крепость. Быстро залезли на стену, и начали смотреть, что там будет происходить. В бомжатнике было совещание. Ну, или что-то в этом роде. Главный вояка шпынял подчинённых, больше всех досталось лучнику, тот впал в прострацию и не выходил из неё после потери оружия. Пинками разогнав собравшихся мужиков, руковоитель пришлых с одним подручным залез в землянку. Её, кстати, делали ему другие мужики, сам он только ходил да покрикивал. До вечера в лагере «беженцев» ничего не происходило.
Ночью для беженцев начался новых кошмар. Под вой парового гудка на стене начали загораться прожектора, отсекая световой завесой происходящее под стенами крепости. Дед тракторами, что запрягли чуть не цугом, затягивал наш баркас вместе с конструкциями, на которых он стоял всю зиму. По толстому слежавшемуся снегу операция прошла на ура. Утром наслаждались зрелищем толпы народа, недоуменно почёсывающего репу. На месте лодок не осталось даже брёвен, только следы от трактора. Вояка же начал напрягать народ сооружать из дреколья защиту для лагеря. В обеду уже набранный материал у них закончился, и группа лесорубов отправилась в лес.
Вернулись ни с чем. Ну, это если не считать синяков да ушибов. Наш патруль, вооружённый винтовками и доработанными деревянными учебными пулями, тупо выгнал народ из чащи. И если сквозь верхнюю одежду эффект от такого подобия травматического оружия был так себе, то ноги и руки стали законной добычей наших стрелков. Началось силовое противостояние между нами и пришлыми.
Мы выматывались в патрулях, натурально избивая травматическими пулями тех, кто пытался выползти из лагеря. Спали урывками, параллельно работая внутри крепости. Пришлые боялись в лесу каждого шороха — наши средневековые биатлонисты в маскировочных халатах подстерегали их на вырубке и на охоте. Атаки же ночные на наши стены усилились. Один трактор теперь постоянно работал в качестве привода генератора, прожектора, растянутые по стенам, выявляли мелкие группки, пытавшихся забраться на стену. Их опять обстреливали из винтовок. Апофеозом стала одна достаточно крупная атака. Пришлые ночью, не иначе, умудрились срубить сучковатое дерево, и попытались ранним утром, только-только рассвело, организовать штурм, используя сосну с обрубками веток в качестве лестницы. Прикрывая плетёнными из веток да корней щитами, они попробовали рывком подойти на близкое расстояние. Не удалось — струя из огнемёта, что пролегла между нападавшими и крепостью, оставив после себя пятна горящей жидкости, рассеяла атакующих.
После этого вылазки пришлых в лес стали напоминать партизанские. Они парами или тройками пытались охотиться в окрестностях. Наши же действия стали контрпартизанскими — зная местность, как свои пять пальцев, мы умудрялись пресекать большую часть попыток поживиться на нашей территории. Особенно усилилось это впечатление тогда, когда мы перешли к следующему этапу — экономическому давлению.
В шесть утра очередного дня противостояния Юра поднял на ноги весь бомжатник при помощи «матюгальника». В этот рупор корел вещал о том, что если кому нужен лес, то единственный возможный для них вариант — рубить полоску деревьев между крепостью и Перуновым полем. За это полагалась кормёжка для лесорубов и членов их семей.
Бомжатник забурлил — с едой у них было не ахти. И когда военный с мечом скрылся у себя в землянке, небольшая группа мужиков опасливо выдвинулась к указанному нами месту. Долго поработать не пришлось — услышав мерный стук топоров, главный вояка собрал своих подручны и загнал дровосеков в лагерь. Вечером ворота, что выходили в сторону заводи открылись, и под светом прожекторов наружу выехала наша полевая кухня. Её охраняли почти все взрослые мужики, что были в Москве. На раздаче была Агна, со списком участников вырубки рядом стояла Семеяна. Она в подзорную трубу наблюдала за процессом в лесу, по одной ей понятной логике описывала работников, что согласились на наши условия, и теперь искала их глазами в толпе, что собралась на другом берегу заводи. Время подобрали специально — руководитель пришлых тайно ушёл из лагеря с парой подручных. Ну, он думал так. Наш патруль, что сопровождал его, имел другое мнение.
— Кто работал в лесу по нашему приказу, с семьями, идите есть! — выкрикивала с рупор Смеяна, — Вон ты, с длинным носом! Веди своих! И ты тоже, который с шапкой рыжей — тоже! А тебя, глазастый, мы кормить не будем — ты со всеми не работал!
Полевая кухня, сделанная на скорую руку, дымила и разносила по окрестностям одуряющий запах картошки с рыбными консервами, похлёбка такая получилась. Люди чуть постояли, погомонили, и, наконец, один дядька рискнул подойти. Получил деревянную миску с похлёбкой в руки, ложку, кружку с отваром, и вопросительный взгляд Агны:
— Жена да дети где?
— Нет их, — тихо произнёс мужик, и отошёл в сторону, чуть не на ходу запихивая в себя варево.
За первым смельчаком потянулись остальные. Часть их отсеяли, не заработали они себе на пропитание. Но при этом первого мужика отвели в сторону. Обычный такой крестьянин. Здоровый, хоть и изрядно похудевший. Он тёр заскорузлые руки, и чуть затравлено смотрел на меня исподлобья. Тряпки, что были на нём, выглядели изрядно потасканными и неслабо пованивали.
— С семьёй что? — спросил я его.
— Заболели и померли. Ещё там… — он махнул рукой в сторону юга, подтвердив наши мысли об эпидемии.
— Самого как звать?
— Дубаш.
— У вас матери с младенцами или беременные есть?
— Одна кормит, ещё у одной чуть старше дитя, — чуть помедлив и с изрядной долей опасений выдал Дубаш.
— Агна! Дай два туеска! — я протянул мужику пару фанерных цилиндра, в которых была картошка с рыбой, — вот это им отнесёшь. Вот так открывать это. В следующий раз верни — мы им ещё дадим. Остальным передай, если по нашим заданиям делать будут — покормим, как сегодня. Порции сегодня малы, мало вы сделали. Если хорошо потрудитесь — ещё и утром еду привезём.
— Чего ту происходит? — раздался рявк из лагеря.
Военный со своими бойцами уже вернулся, и пытался понять, кто тут без него с людьми управляется. Благо, мы уже закончили раздачу, и быстренько скрылись за воротами. В темноте потом чуть не до полуночи раздавались крики да говор, народ обсуждал события дня.
На следующий день бомжатник оживился чуть не до рассвета, ожидая объявления со стены. Опять мы нарезали им участок работы, снова вояка всех зашпынял, народ гомонил. Партизанские вылазки в этот раз были чуть другие — народ, стараясь не попадаться на глаза своему главному, стремился на участок леса между Перуновым полем и стенами Москвы. Вояка хоть как-то пытался вернуть людей в лагерь, но тепреь он попал в нашу ситуацию — мало было у него подручных для плотного контроля. Тем более, что даже бабы пошли работать. Одна тётка чуть не до темна пыталась ломать мелкие деревья, таскать хворост в свою землянку.
Вечером повторилась наша вылазка с кухней, правда, пришлось и прожектора врубать, и пострелять малость, отгоняя военных, что пытались удержать людей. Не смогли — те просто обтекли их и подошли к крепости. Первой, кто наплевал на выкрики и угрозы охранников, была та самая тётка с двумя закутанными во что-то невообразимое детьми.
— Держи. Сейчас детям налью… — Агна протянула ей похлёбку.
Уставшая женщина взяла миску, начала аккуратно пробовать еду, потом ещё, ещё…Чуть не вылизала посуду, дети ей тоже наяривали так, что за ушами трещало. Дали чая из травок, его выпили чуть не залпом. Тётка робко, с мольбой во взгляде посмотрела на Агну, та вздохнула::
— Хлеба нет… Грязные миски и ложки вот в этот ящик. Следующие!
Народ медленно подтягивался. В этот раз людей больше пришло, чуть не началось столпотворение:
— Так! Народ! Все встать в колонну, очередь! По одному подходите, говорю, а то сейчас уедем! — скомандовал я, и….
Люди подчинились. Первый раз и по столь малому поводу, но покорились моим требованиям. Народ устроил некоторое подобие очереди, дело пошло быстрее. Еда, питье, грязная посуда в ящик, следующий… За час управились. Народ с тоской посмотрел на уезжающую кухню — на завтрак они всё также не наработали Вояка, что остался в лагере, в процесс уже не вмешивался, и выглядел скорее потерянным. Около него крутился мелкий паренёк, его мы раньше не видели, в землянке, наверно, был..
На следующий день опять картина повторилась. С утра — задание в рупор, партизанские вылазки на рубку, вечером кухня под выстрелы и прожектора. Люди привыкали подчиняться. Через пару дней военные практически не пытались уже противостоять процессу. Но вот это-то меня и напрягло. Не похоже было, что вояка согласился с происходящим, днём он суетился со своими подручными по селу, с кем-то переговаривался, бродил по землянкам. Я стал бояться того, что нашу кухню тупо атакуют, а нас сомнут массами народу. Пришлось поменять процесс раздачи пищи — мы перестали вывозить кухню. Сделали некое подобие строительного короба, пристроили его на внешней стене и в нём спускали пайки наружу. Давка, что возникла пару раз, привела к тому, что раздачу пищи отменили, объяснив свои действия людям. Мол, так вы больше расплескаете, вызывать вас будем семьями, отдельно. Остальные пусть отойдут подальше. В ожидании своей очереди. И люди опять подчинились!
Военный же опять затихарился, засуетился по лагерю, готовя новую каверзу. Я собрал народ:
— Смотрите. Вроде всё идёт пока спокойно. Люди малость привыкли работать под нашим началом и кормиться с нашего стола. Но вот вояка тот мне не очень нравиться. Нахрапом взять не получилось у него, и, судя по всему, он кухню атаковать хотел. Тоже не вышло. Знать, будет пытаться втереться в доверие или послать кого с этой целью. Будьте начеку! Если кто вдруг лебезить да елей в уши лить начнёт, подмасливать или расхваливать сильно — отмечайте это про себя. То шпионы могут быть. Ну, разведчики. Такие станут в дружбу набиваться, а потом и нож в спину воткнут. И те кто в патруле — тоже смотрите внимательно. Всем ясно? — народ закивал.
— Долго так продолжаться будет? — измученным голосом спросила Леда, — Не помню, когда спала последний раз нормально.
— Не знаю, — честно ответил я, — Буревой! Свод законов готов для пришлых? Сделали книгу?
— Почти. Там Веселина узор на обложке травит, ещё пара дней нужна.
— Леса полоску они вырубили уже почти, — сказала Зоряна.
— Ничего, мы найдём им чем заняться. Пусть дороги доделывают, к болоту и соли.
— Там контролировать не сможем их, — предупредил Кукша, — когда они далеко уйдут.
— Ну вот тогда и думать станем, — махнул я рукой, — или пусть сами делают, как хотят. А нам готовый результат показывают и тех, кто работал. Таких кормить станем. Или ещё чего удумаем, как в плане работы, так и в части контроля…
Но нашим планам сбыться было не суждено. На следующий день Кукша и Юрка, проинструктированные мной на момент внимательного отслеживания резких изменений в поведении отдельных людей из числа пришлых с целью выявления шпионов, привелив крепость некое существо, закутанное в невообразимые тряпки и засаленный, рванный овчинный тулуп. Сам пасынок стоял довольный от содеянного, Юрка же являл собой живое воплощение образа папаши Мюллера.
— Вот, привели, — корел подтолкнул существо к нам с дедом, — мы это… В патруле… А тут она… Говорит, я могу… Хочу… В общем это, ну, в крепость к нам..
— Мы в патруле были, — добавил Кукша, — а тут она. Одна. К нам подошла, потом ко мне обратилась. Говорит, мол, в крепость к нам она хочет, чтобы, значит, еда была.
— А вы чего?
— А мы что… — Юрка махнул в сторону существа в тулупе, — Сюда привели. Вот. Ты ж сам говорил, что таких выискивать надо — вот и сподобились. Она ж одна там по лесу бродила, потому сюда и привели.
— Так, кто это у нас вообще, — я с изрядной толикой брезгливости начал снимать повязку, что пацаны натянули шпиону на лицо.
Убрали и шапку с тулупом. Существо обрело человеческий вид, и оказалось худущей блондинкой, с огромными глазами, просто невообразимо большими, или это так из-за худобы сильной показалось. И коса чуть не до пола. Худая как спичка, глазищи и гигантская копна волос — пигалица, одним словом. Она дрожала. Н-да, явно не Мата Хари тут у меня образовалась.
— Так, с какой целью собиралась в крепость? Какое было задание? — я чуть резче чем надо задал вопрос, вызвав непрекращающиеся потоки слез, — Ладно. Сейчас, я смотрю, разговора не получиться. Лада! Леда! Отведите её в баню, отмойте, проверьте на болезни и прочее, вшей там. Потом ко мне, на допрос.
Рыдающую в три ручья пигалицу отвели в баню. За всё время она не проронила ни слова, плач ей мешал. В бане отмыли, пропарили, выдали комплект белья и одежды и привели в общий зал. От девчушки валит пар. Пигалица сидит, пялится на нас, на глазах слезы наворачиваются. Наворачиваются, и большущими тяжёлыми каплями стучат изредка по столу. Кап! Кап! Ещё бы! Ей никто ничего не говорит, все в масках, да в очках, коньюктивита да гриппа по моему наущению опасаются. Привели из леса, раздели донага, пропарили, устроили медосмотр — пигалица от того в шоке, и ни слова проронить не может. Хорошо хоть девушки все делали, а то бы её инфаркт хватил. А тут ещё и привели в место непонятное, бумажки читают да недобро посматривают. Ужас! Было от чего впасть в прострацию и плакать девушке.
— Так, давай по порядку. Имя? Родовое прозвище? Сколько лет? — пигалица опять в слёзы, пришлось наших барышень спрашивать, что они вызнали.
— Худая она, да синяки на руках и под глазом. Шрамов нет, вшей тоже, — коротко отрапортовала Леда.
— Дед, а ну дай мне настойки своей, чтобы её в чувство привести. А то она ни слова не говорит, пытки что-ли устраивать?..
Последняя фраза вывела из ступора пигалицу, она опять зарыдала и начала подвывать. Насильно влили в неё чуть не полстакана спиртного — никакого эффекта.
— Молча-а-ать! Отставить рыдание! — заорал я, — На вопросы отвечать чётко и по существу! Кто такая!? Сколько лет!? Кто послал!? Заем отправили!?
Мои посмотрели на меня странно, а пигалица вообще чуть не подпрыгнула от неожиданности. Ну а я просто пытался её из ступора вывести. Помогло, кстати, сквозь слёзы и рыдания послышалась какая-то невнятная речь:
— Не сама пошла я-я-я…. Святослав посла-а-ал. Я не хотела, а он сказал надо внутри посмотреть, что да как тут у ва-а-ас, — пигалица шмыгала носом, не прекращая рыдать, — я не хотела-а-а, отец тоже-е-е, Домослав, он мой суженны-ы-ый вступился. А он его-о-о по лицу!.. Сказа-а-ал, что если не пойду, отца выгонит с братьями-и-и. Наказал пойти к тем, кто по снегу ходит, подмаслиться и-и-и-и…. Если надо буде-е-ет, чтобы в репость попа-а-асть… Лечь с кем при-и-ика-а-ажу-у-ут….
Ручью слёз превратились в полноценные реки.
— Ну а потом что? — спросил дед.
— А пото-о-о-м бежаа-а-ать и Святославу всё расказа-а-ать!.. — рыдания стали глуше, плечи её ощутимо дрожали.
— Дайте ей согреться чего-нибудь, внутрь и снаружи, а то мы так до скончания века сидеть будем, — девушки метнулись на кухню за отваром, Буревой принёс фуфайку.
Накормили супом, вмиг пигалица умяла, напоили отваром, да влили насильно ещё настойки спиртовой. Девчушку разморило, но она хоть успокоилась, слезы прекратились, осоловела от еды и алкоголя. На пигалицу напало отупение.
— Давай дальше. Как зовут, сколько лет, есть ли прозвище родовое?.. — на этот раз я задавл вопросы максимально ласково.
Через полчаса кормления, напаивания, отогревания и аккуратных расспросов Маты Хари, из ней потекли не слёзы, а слова. Картина открылась следующая. Святослав — это главный у них, тот, который с мечом ходит. Он всем заправляет и руководит. Большим человеком отец его был в в те времена, когда они в деревне жили. Хотя и не самым главным. В село пришёл мор, отец Святослава умер. Тот увёл людей, а деревню поджёг. Шли они по снегу чуть не месяц, после большой метели силы людей оставили, решили встать. Да на беду тут мы оказались. Святослав наказал всем разговоров не вести, только через него. Нападать в открытую опасался — непонятного много с нашей крепостью. Он соглядатаев посылал — все на колючей проволоке останавливались. Решил действовать хитростью. Пришёл к пигалице в землянку, потребовал дочку для общего дела в качестве разведчицы. Отец девушки ни в какую не соглашался, тот ему зарядил по лбу, да навешал пытавшемуся вступиться за девичью честь суженному нашей пигалицы. Её силком уволок, и всю ночь мозги компостировал на момент важности мероприятия для всех «беженцев». По утру пигалица попыталась бежать — получила в глаз да обещание выгнать отца с братьями из землянки на мороз, вместе с семьёй её жениха. Фингал Святослав ей припудрил остатками муки, и отправил в направлении нашего патруля. Та пошла, пострадать, так сказать, за общество. Вот, собственно, и вся история нашей несостоявшейся шпионки.
Пигалица начал посапывать, согрелась и окосела от выпивки и еды.
— Протопите дом свободный, тот, где рыбаки наши раньше обитали, да закройте её там. Спать положите, — народ пошёл готовить не то тюрьму, не то лазарет, не то пионерский лагерь, девчушке пятнадцать лет.
Мы с Буревоем засели думать как быть в сложившейся ситуации.
— Буревой, что делать будем?
— Негоже так с девками поступать… А если бы мы её убили?
— Ага, негоже. А с другой стороны, чего ему, Святославу этому делать? У него ситуация патовая — дед кивнул, мы с ним в шахматы играли периодически, — уйти не может, остаться — мы не даём жить нормально, людей под себя его подминаем. В принципе, нормальный ход, правильный. Циничный, но правильный. И ещё, обратил внимание, он сам всё делал? Не хотел мужиков своих марать в этом…
— Ага. Теперь только с него спрос, — дед почесал бороду, — только вот кто да как спрашивать будет?
— Ну уж если мы на себя власть взяли, то и суд за это нам вести. Да и за остальное — тоже. Надо только ещё раз пигалицу допросить. И это, вы уже народ покормили? Тогда я сейчас накидаю текст, утром его со стены прочитаете. Не будет завтра кормёжки…
Утром Юрка зачитал собравшимся на завтрак людям наше объявление:
— Мы вам про наши Законы говорили, на встречу пошли, работой да пропитанием обеспечили. А вы и свои, и наши традиции нарушили, кусать руку кормящую стали. Соглядатая к нам отправили. Мы его, тьфу, её, поймали. За дело это неблагодарное вам сегодня еды не будет. Да и дальше теперь только боги наши решать судьбу вашу станут.
Что тут началось! Бомжатник зашевелился, переваривая услышанное. Наш патруль демонстративно продефилировал в лес чуть поодаль. Народ в лагере кучковался, что-то обсуждал. Святослав вылез из землянки, люди бросились к нему. Вояка огрызался, распихивал наседающих беженцев, собирал своих бойцов. Натуральный тихий бунт случился в бомжатнике. Народ всё громче говорил, стал собираться в группки. Самым мощным центром притяжения стал высокий старик с длиннущей седой бородой. Он что-то громогласно вещал, отвечая на вопросы и выкрики, куда-то показывал рукой. К обеду бомжатник поделился на две части. В центре осталась землянка Святослава, в которую набились его вояки с чадами и домочадцами, вокруг него — пустое место. Остальные беженцы разместились по краю лагеря. К стене отправился мужик, начал громко кричать о том, что, мол, они не посылали никого. Это всё Святослав — с него и спрос.
— А что, выдадите своего на суд нам? Или как? — поинтересовался Юрка.
Мужик помялся чуть и ушёл. Соплеменника сдавать не стал — это мне даже импонировало. Мы же продолжили допрос пигалицы. После ночи в натопленном доме и обильного завтрака она тараторила так, что не успевали записывать. По всему выходило, что весь лагерь сейчас только о том и думает, чтобы примоститься к новой крепости. Но удерживает их глубокое уважение к Святославу. Воин, что увёл их от эпидемии, пользовался достаточно большим почётом. Только это сдерживало население лагеря от прямых переговоров с нами на момент своей дальнейшей судьбы.
— Надо его аккуратно изъять из землянки и притащить к нам, — предложил я.
— И что с ним дальше делать станем? — спросил Буревой.
— Судить. За неподчинение органам государственной власти и попытку шпионажа, — пожал я плечами. Ну и за ущерб, что его волей нам причинили его люди.
— А их что, совсем никак не накажем?
— Да на них долг повесим, как и договаривались. А он-то организатор, не исполнитель, отдельно будет отвечать.
— До смерти? — тихо поинтересовался дед.
— Да зачем!? — от его слов я выпал из тех дум, которые меня обуревали, — Оно нам надо, Буревой? Если и впрямь таким уважением мужик пользуется, вон, даже выдавать его не хотят, знать, есть за что. Мы его накажем — будем в их глазах чуть хуже выглядеть. А тем более если убьём! Нам его не столько наказать надо, сколько изолировать от остальных. Уберём его — напрямую с людьми договариваться станем. Они там чем сейчас заняты?
— Лес вырубают до конца на том участке, который мы им обозначили.
Я удивлённо приподнял бровь:
— Сами!? Даже с учётом того, что мы их не кормили!?
— Ага. Старик тот людей отправил, они трудятся.
— Хм, на будущее работают, полезность свою показывают. Молодцы… А вояки чего?
— Сидят возле землянки. Святослава не видно, он внутри, — сказал дед.
— Ну тогда вроде всё по нашему сценарию развивается, ну, так, как мы задумали, — я радостно про себя потирал руки, — работать они под нашим началом стали, приказы исполняют, с рук кормятся. Власть нашу признали, вроде, и обиду за соглядатая приняли правильно. Право на такое нам дали. Значит, надо теперь убрать Святослава, и двигаться дальше…
— А судить его как да по какому закону станем? — резонно поинтересовался Буревой.
— А там посмотрим. Будем нашим «Трактатом» руководствоваться, не писанным его текстом, а смыслом. Ну и местными обычаями. Он к нам пришёл, как гостя, считай, приняли. А нам с того — сараи разваленные да порядки нарушенные. И шпионку направили! Есть у вас традиции гостеприимства? Есть? Ну вот ими и будем руководствоваться. Главное — убрать вояку из лагеря!
План изъятия главы беженцев подготовили сообща. Дед отправился делать камеру, в подвале водокачки, единственного каменного здания в Москве. Решётки там надо поставить, нары, Кукша опять в патруль, я — делать спецсредства. «Слезогонку» из гранат наших зажигательных сооружал. Там только заправка с огненной смеси поменяется на чесночную настойку. Шумовая будет также из гранаты, только со встроенным свистком, без жидкости. Трубки с полированным металлическим зеркальцем и светильником скипидарным, с добавлениями фосфора, вместо фонарика на винтовки нацепил, подготовил верёвки и кляпы, и расписал роли. Посвятили три часа тренировкам. В лучших традициях «кровавой гебни», изъятие Святослава назначили на предрассветные часы.
Хрусь, хрусь, хрусь… Под мягкими тряпками, которыми обернули подошвы, почти неслышно скрипел снег. На задержание отправилась опергруппа в составе меня, деда, Кукши, Юрки, Обеслава и Толика. Из засады нас прикрывала Веселина и Влас, на случай неожиданностей. Мы тихо передвигались по лагерю беженцев. Половина шестого утра не то время, в которое тут оживлённое движение. Главное — не наступить на чью-нибудь землянку или навес под снегом, мы старались придерживаться протоптанных тропинок. Запахи тут конечно стояли те ещё… Из чёрного проёма, входа в землянку, показались глаза, тускло блестевшие в свете луны. Я в маскхалате прижал палец ко рту. Глаза пропали. Опять тишина. Переждали, вдруг кто закричит, и продолжили движение.
К часовому, прикемарившему возле костра вояк, подошли со спины. От лёгкого ветерка скрипели деревья, он нас не услышал. Кукша, опытный охотник, неслышно выдвинулся вперёд — порядок работы на месте мы чётко оговорили. Холодная сталь ножа коснулась шеи часового. Тот встрепенулся, но пасынок уже зажал ему рот кляпом:
— Дёрнешься — здесь поляжешь. Спокойно, — часовой угомонился, Обеслав быстро накинул на руки и ноги подготовленные верёвки, стянул их и закрепил кляп во рту.
Мужик ещё чуть подёргался и затих, бегающими глазками наблюдая за нами. Мы построились возле входа в землянку Святослава. Буревой взялся за конструкцию, изображавшую дверь, Мы приготовили две шумовых гранаты и две «слезогонки», приготовились к сигналу. Обеслав тихо поджёг зажигалкой трубки-фонарики на винтовках, лучи света, созданные отполированной металлической полусферой, упёрлись в дверь. Я рассчитывал, что после чесночной настойки им и этот свет ярче летнего полуденного солнца покажется. Ну, понеслась…
Буревой дёрнул дверь, в открывшийся проем полетели шумовые гранаты, чтобы все проснулись, потом, парой секунд позднее — «слезогонки». Душераздирающий сдвоенный свист разорвал ночную тишину. Послышалось шипение сжатого воздуха.
— Работает ОМОН! Всем лежать! Никому не двигаться! — эх, давно мечтал крикнуть нечто подобное.
Возгласы удивления, потом крики боли, потом стоны и вопли, затухающий свист шумовой гранаты — все смешалось воедино. Что будет делать воин, если его вот так разбудить? Полезет наружу, ясен пень. Вот и выперлись из землянки заплаканные мужики, размахивая кто чем. Первым показался дядька с копьём, за ним — Святослав, потом и остальные нарисовались. Бабы были, и даже дети. Пошёл конвейер…
Воинов били по голове, не сильно, чтобы упали, отбирали оружие, вязали на манер часового. Святослав, силён мужик, даже попытался открыть глаза и начал тыкать мечом перед собой! Получил пару травматических пуль в живот, согнулся, получил ещё и по голове, затих. Хоть бы не убить его…
Пару минут заняла вся экзекуция. Народ в лагере смотрел из своих землянок, не решаясь противостоять нам. Вояки связаны, трое ещё рыпаются, остальные оглушены. Бабы и дети из землянки ходят, и натыкаются на деревья — хорошо чеснок отработал.
— Всем спокойно! У нас ордер! Святослав, ты арестован за нарушение Законов Российских и Московских! — кому я это кричу, мужик обвис уже безвольно на руках у Кукши и Юрки, — Эй! Те, кто слепым бродит! Глаза промойте, ничего там страшного нет! Воинов развязывать только на рассвете! Все, уходим!
Беженцы в полном оцепенении наблюдали как группа в маскхалатах под руки тащит Святослава к крепости. Потом снялась наша снайперская засада. Слава Перуну, все прошло без сучка и задоринки…
Святослава разукомплектовали, принесли в баню, связанным. От воды тот пришёл в себя, и извивался ужом, таращил глаза, наполненные бешенством. Еле скрутили его, намотали кучу верёвок. На манер кокона гусеницы получилось, так и проводили гигиенические мероприятия. Пропарили его, обливали водой, вытерли. Ущерба особо здоровью не нанесли. На голове только шишка, жить будет, зато глаза после чеснока — краснючие-е-е. Вынесли после помывки извивающегося мужика, отволокли «кокон» в камеру в подвале водокачки. Там уже и нары сделали, и белья комплект заготовили, и светильников поставили — окон в подвале нет. Прислонили Святослава к решётке изнутри камеры, разрезали верёвки. Обеслав схватил по носу, не сильно, но кровь пошла. Потыкали Святослава тупым концом копья, загнали в угол. Тот за древко цепляется, как зверь дикий, честное слово. Орет, воет, карами грозит, решётку ломает. Ну удачи, чо! Решётка-то у нас знатная получилась.
Утро у беженцев было необычное. Вояки без предводителя бродили по лагерю, их никто не слушал. Ещё бы, командира продолбали, какие из них воины теперь? Бунты мелкие начали укрупняться, никто их остановить не мог. Оставили усиленные посты на стене, пошли с дедом вести дознание да кормить подозреваемого. Подследственный на контакт не шёл — ломился сквозь решётку, орал благим и неблагим матом, разбил парашу, ведро деревянное. Мы ушли — пусть остынет. Тем временем в лагере беженцев началось движение. Вояки попрятались, или разоблачились, мужики остальные ходили с видом революционных матросов в 1917 в Петрограде. Основное происходило вокруг высокого деда, чем-то похожегона Буревоя. Он раздавал какие-то указания, народ, несмотря на революционные настроения, их выполнял. Дед-беженец отправил людей на работы, а сам с пятёркой мужиков вышел к ручью, и встал возле бывшего мостика. Ну вот, теперь хоть есть с кем разговаривать.
Вышли втроём — я, Буревой и Толик. Встали напротив, стали ждать. Мужики-беженцы тихо совещаются, вырабатывают политику партии. Вдруг на нас выбежал закутанный подросток, и начал тарабанить мне по щиту своими хилыми ручонками!
— Куда папку моего дели! Где папка! — хныкал бедолага.
— Какой папка? — я недоуменно посмотрел на своих.
— Святослава, папку моего забрали вы! Отпустите его! — и опять бить по стальной пластине.
— Так, ты это, успокойся, папка твой… — я начал было отодвигать пацана, но тут подошли представители беженцев.
Один из них унёс ребёнка, старик начал речь.
— Мир вашему дому. Я Ладимир, старший тут… Теперь. У вас люди наши, пошто держите?
— Дочурка моя к вам пошла, два дня уже прошло, что с ней, — вперёд вышел мужик с фингалом, наверно, отец нашей пигалицы.
— Невесту мою верните!.. — о, а вот и жених нарисовался, его быстро угомонили сами беженцы.
— Так, спокойно, все целы и невредимы. Я Сергей, главный тут в крепости, и в землях прилегающих, это вы знаете. Святослав Законы наши нарушил, я ему о том говорил. Девушку к нам послал соглядатаем. За то будет над ним суд, — я посмотрел на деда, тот чуть кивнул, мол, нормально такое, — Сейчас пока следствие идёт, дочка твоя, мужик, у нас будет, свидетелем на пойдёт, за неё не бойся. А по Святославу — дознание проведём. Степень, мера, глубина падения и морального разложения.
Вообще, мне эти беженцы чем-то даже понравились. Не про хлеб насущный первым делом начали, а про людей своих беспокоятся.
— Дознание? На правёж повели? — ахнул Ладимир, и все горестно вздохнули.
— Э-э-э? — я замялся.
— Это когда на дыбе кнутом да железом калённым пытают — тихо подсказал Буревой, — такой правёж обычно.
Я представил себе пыточную, как в фильмах показывают. И себя в фартуке кожаном, в крови, с железякой раскалённой. Бр-р-р, нафик, нафик! Потряс головой, сбросил наваждение.
— Нет. Не правёж. Дознание. Спросим что да как, почему, сопоставим свидетельские показания, проведём эксперимент следственный, отпечатки там, записи видеокамер… — я грузил народ непонятными словами, выигрывая себе время, — Так вот. Бояться нечего, все будут живы и здоровы, но посидеть, возможно, придётся, не без того. У нас с этим строго, как вы уже поняли.
— Ага, строго, — Толик подтвердил, — строго, но справедливо. И пыток нет.
Народ зашумел, обсуждая новости. На нас пялился весь лагерь, но никто не подходил, к делегации не присоединялся, это плюс Ладимиру, правильно народ науськал.
— Пыток нет, говоришь? — Ладимир почесал бороду, ну точно копия нашего деда!
— Нет. Сейчас малость оклемается вояка ваш, допросим под запись, потом суд будет.
— Пустите к папке-е-е! — висящий на руках у какого-то мужика подросток замахал руками.
— Это сын его? Свидание только после начала следствия, когда он себя вести будет нормально, а то буянит постоянно. Камеру, вон, загадил…
— Ваши Законы нам не ведомы, — начал Ладимир, — и если и нарушили их, то по незнанию. Святослав сюда нас привёл, многие опасности отвёл от людей, отпустите под слово моё.
— Незнание закона не освобождает от ответственности! — я многозначительно поднял палец вверх.
— Да и не только по нашим Законам судить будем, но и по традициям словенским. За то, что мы его встретили нормально, оклематься время дали на нашей земле. А вёл себя словно тать злобный, — добавил Буревой, — и вас к тому же сподобил.
— Так можно, — чуть приободрился Ладимир, — как дальше всё будет?
— Суд будет после того, как сможем допросить подозреваемого. Тогда и дочку твою отпустим. С этим порешили? Вижу, что всем всё ясно. Свидания с папой, — я кивнул в сторону плачущего Держислава, — после того, как сможем начать следствие. Суд будет открытый, но наказание по Закону Московскому будет.
— Негоже так, мы-то не знали порядков ваших… — Ладимир идею суда принял, и начал торговаться!
— Буревой! Доставай! — дед сбросил наплечный мешок и явил на свет книгу со сводом Законов.
Ладимир от увиденного малость окосел. Здоровый такой талмуд вышел, со стальной обложкой, на которой была вытравлена потрясающая гравировка. В основе — куча символов местных мистических, их дед Веселине нарисовал, а та уже творчески переработала. Посредине был здоровый такой серп и молот, внизу которого была надпись: «Свод Законов Российских да Московских». Книга впечатлила не только старика — все, кто увидел в руках Буревоя фолиант, затихли.
— Вот это — наши Законы, — я передал документы Ладимиру.
Тот открыл книгу на первой странице. Там был короткий текст на русском, словенском и скандинавском. В нём было сказано о том, что в государстве Российском и Москве, столице его, боги велели людям жить так, как далее написано будет. А если какая-то сволочь захочет другие порядки завести, свои, то постигнут того кары небесные. Список последних прилагался. Богами выступали кровью (моей, кстати) нарисованные Перун, Сварог, Озерный Хозяин, с моей лёгкой руки случайно переименованный в Ладогомора, по аналогии с Черномором. Отдельно было приписано, что ежели кто тут со своими богами поселиться вздумает, те тоже должны свой след в Своде оставить, подтверждая написанное. Далее весь текст был на русском — Ладимр скривился:
— Непонятно написано, не по-нашему…
— Буревой! «Азбуку» выдай ему, расскажи, как пользоваться. Но это потом. Сейчас давайте думать, как с вами мы жить дальше будем. Пока сами совещайтесь, к утру скажете, кто станет Законы наши соблюдать — их в Москве оставим. Остальные — на выход!
— А кормить будут? — опять крик из толпы.
— Кормить — пока нет. Как решение примете — тогда подумаем, — я жестом показал, что пора закругляться, — человека выделите, одного, через него все дела вести будем.
— Я пойду. Я старший, мне и думать. — Ладимир выдвинулся вперёд.
— Хорошо. Завтра с рассветом жду тебя у этих ворот, — и мы отправились обратно в крепость.
По утру Ладимир ещё затемно пришёл к крепости, уселся на какой-то пенёк. Мы торопиться не стали, позавтракали спокойно, и вышли к нему с Буревоем.
— Утро доброе, как люди, приняли решение?
— Нет, — развёл руками Ладимир, — не поймут, как вы хотите их себе под руку брать. Как раньше будет? За кормёжку работать?
— Ну, в целом — да, — ответил я, — однако, ряд мы другой будем заключать… Да-да, ряд, не удивляйся. Тут боги писанное любят, а то слово вылетело — не поймаешь, а так — на века права да обязанности останутся.
— Далеко глядите, — с толикой уважения произнёс представитель беженцев.
— А то! Вы как под нашу руку идти собираетесь?
Ладимир кратко описал своё видение дальнейшей жизни. Мы им должны землю выделить под дома да поля. На первом этапе помочь с подъёмом села, в долг. Потом они его с урожая выплачивать будут, плюс налог — «белка с дыма». Не прямо животину мелкую таскать через костёр будут, нет. Тут шкурки невинно убиенных грызунов за валюту идут, а налог чем попало платят, в основном — продовольствием с урожая. Ну или другим чем, если есть. А «дым» — это изба с печкой, что по-чёрному топиться. Если более богатое жилище — и налог больше, соответственно. Ну и так вот они и будут жить, как везде до этого и существовали. Если опасность — мы их в крепости приютить должны, суд на нас, помощь в долг при бедах да голоде. Не удивил, прямо скажем, мы как-то так представляли себе предложение пришлых.
— Так не пойдёт, сразу скажу, — Ладимир насупился, — не смотри на меня, как мышь на веник. Вы вторглись незвано в землю Московскую, разбили сараи да доски с гвоздями украли, порушили наши ремесленные постройки. Лес рубили, лосиху обидели. Не подчинились, когда мы вам о правилах сказали. По нашим Законам, на вас уже долг висит, за обиды да ущерб…
Я посмотрел на Ладимира. Думал, он сейчас всё на Святослава спишет. Нет, дед просто слушал грустно, и попыток перебивать не делал. Крепко они тут держаться все друг за дружку.
— …Потому теперь имущество ваше в уплату пойдёт за убытки да нарушение правил. Вычтем стоимость его из общей суммы, остаток на всех раскидаем. Потом вас поселим к себе, будете работать, как скажем, а мы за то кормёжку да одёжку вам дадим…
— Челядниками всех сделать хочешь? — перебил Ладимир, буравя меня тяжёлым взглядом.
— Слугами, что ли? — не понял я.
— И такие среди них есть. Челядь тот, кто сам ни чем не владеет, со стола хозяина питается, ему же и служит веки вечные…
— Ну, не так. На кой леший вы мне тут на такое долгое время? Отработаете долг — идите на все четыре стороны. Но кормёжка, дрова на отопление да прочее будут долг ваш увеличивать, а работа справная — уменьшать. Когда все заплатите — вольному воля.
От такого Ладимир чуть воспрял, но постарался всё равно свести наши отношения к более привычному формату. Мол, давай мы сами долги те платить будем, своим умом жить, пусть и с долгом большим. Назвал ему приблизительный размер ущерба — старик загрустил, такое они до скончания века выплачивать станут. Потому начались разборки в части стоимости ущерба. Включился Буревой, расписывая подробно что, где, как они разорили, сколько труда вложено было, какие порядки порушили пришлые. Ладимир опять погрустнел. Ну да, стоимость одних только досок, что они с болота утянули, была такой по местным меркам, что не каждый такую сумму представить мог. И главное — не придерёшься к деду! Всё чётко расписал, за обиды хорошо сверху накинул. Вконец расстроившемуся Ладимру Буревой в конце спора лишь одно добавил:
— Мы Законы наши хоть и записали сами, но боги в том нас всемерно поддержали. Сам видел, мы тут с ними рядышком живём, волю их исполняем.
— Прочесть бы надо, писанное-то, протянул Ладимир.
— Не вопрос, Буревой научит, — сказал я, завершая разговор, — слова же наши людям своим передай, пусть тоже думают. Силой никого тянуть не станем, но и на своей земле народ, что Законам нашим не подчиняется, не потерпим. Пусть уходят. Время вам — семь дней на раздумье. Потом окончательное решение принимать станем…
Неделя была та ещё. Буревой с Ладимиром сначала сидели у стены, потом мы завязали главбеженцу глаза, привели его в крепость да в бане разместили. По обычаю пропарили Ладимира, чтобы болезней избежать. Там, в предбаннике и вели переговоры. В первый раз до ночи просидели, на следующий день ситуация повторилась.
Теперь по утру главного беженца приводили с завязанными глазами в крепость, в предбаннике велось обсуждение Законов и порядков, включая новые, те что под крепостных потенциальных писали. Пигалицу ему показали, тот рассказал её родичам, что с ней все в порядке, народ в лагере успокоился. Сложнее было со Святославом. Он никак не шёл на контакт. Громил камеру, нары, орал и выл, тряс клетку, бросался едой. Откуда только силы берутся! Я каждое утро приходил, капал ему на мозги. Спокойным, ровным голосом рассказывал о его судьбе, о том, и где он прокололся:
— Ты сам в том виноват. Я предупреждал — ты не верил. Теперь вот под суд над тобой будет. Срок дадут, будешь сидеть. Люди твои без тебя всё решат. Ты на рожон полез. Могли бы договориться. Теперь Ладимир главный, он переговоры ведёт. А тебе пока только камера эта светит, да и то, если на контакт пойдёшь…
Пленник опять орал, ругался, метался по камере. Мы начали прессовать его вдвоём с Власом, он вместо писаря был. Одни и те же вопросы, день за днём, в одном и том же порядке:
— Почему грабил наши сараи да постройки? Почему сразу под Закон не пошёл? С какой целью отправил девушку? По какому праву? Зачем применял силу, в крепость лез? Как намеревался с нами поступить, если бы крепость взял? С какой целью… — и так пять дней.
На шестой день пленный вымотался, сидел только в углу и под монотонный голос Власа, зачитывающего вопросы, зыркал злобно на нас. К концу шестого дня, когда уже уходить собирались, голос из темноты клетки спросил:
— Что с сыном моим? Что с людьми? — всё, сломали мужика, пошёл процесс.
— С ребёнком твоим все в порядке. Люди тоже целы и невредимы. Не будешь буянить — сына приведу.
Больше пленный ничего не сказал.
На утро попросил Ладимира взять с собой Держислава. Тому тоже глаза завязали, отмыли в бане, устроили свидание. Пацан при виде папки, грязного, да ещё и сопровождаемого не самым приятным ароматом, бросился к клетке:
— Папка! Папка!
— Сыночек! Кровиночка моя! Последняя надёжа… — Святослав пытался грязной рукой погладить через решётку сынишку, который стоял на коленях перед камерой.
Я вышел на улицу. Настроение было препоганнейшее. Сильного, волевого мужика, ломали через колено, да ещё и при помощи его собственного сына. Руки тряслись, захотелось курить, чего со мной уже давно не было. Так и стоял возле водокачки, пока Влас не вывел заплаканного парнишку. Отвели его вместе в предбанник, сдали на руки Ладимиру. Я опять вышел на улицу, на мороз. Какой я всё-таки тут сволочью стал! Сзади неслышно подошёл Влас:
— Дядя Серёжа, ты так не переживай. Он одет, обут, в тепле, Ладимир еды всем выторговал у Буревоя, ещё три дня взял на подумать. Мелкого, он, правда, почти как я возрастом, покормили, отмыли. Ничего страшного…
— Да тяжко, Влас, тяжко. Гнидой последней себя чувствую…
— А нам каково бы было, если бы девка та вызнала всё да ему донесла? О том, что нас тут мало? Что народу на все стены не хватает да в патруль? — в голосе Власа почувствовалась сталь, как тогда, когда он данов оглушённых резал, — Этот отсидит, если поймёт всё, выпустим, с сыном жить будет. А девке, если бы лечь с собой бы кто заставил? Если не мы бы тут были, а другие кто? Мурманы да даны? После такого только в прорубь, порченая на всю жизнь. Правильно мы всё сделали, по-другому никак. Теперь и у этих просвет будет, которые в бомжатнике. А Святослав — пусть отдохнёт да подумает. Не кручинься…
Я посмотрел на младшего пасынка с уважением. Блин, пацану тринадцать лет, мне под сорок, я ему это говорить должен, а не он мне! Все правильно, тут по-другому никак, не поймут. А поломаем мужика — не страшно. Если мужик цельный, так срастётся, не беда. Унижений никаких тут нет, только Закон. Закон, будь он не ладен, да упрямство его. От того, что сейчас происходит, убытков никому не будет, да и крови меж нами нет, помиримся, не страшно. Я облегчённо вздохнул, потрепал Власа по волосам:
— Спасибо тебе…
— Да не за что, — пожал плечами Влас, — Пойду я домой.
Ладимир выторговал себе время, под это дело кухня начала выезжать снова. Теперь в основном была рыба и сушенные овощи — картошку на семена оставили. Также давали несложные задания по окрестностям, по результатам кормили людей. В этот раз чуть поменяли процесс — если весь объём работ, что мы им дали, выполняют, то весь лагерь кормим. Ну а если нет — то не обессудьте. Дело пошло, беженцы сами разделили обязанности и план строго выполняли. Вояки только стеснялись к кухне подходить, у нас с ними были конфликты, но вроде все устаканилось.
После посещения сына Святослав начал перестал буянить, ушёл весь в себя. В таком полукоматозном состоянии его помыли в бане, связанным, убрали в камере, заменили нары и ведро, переодели. Сидел пленный весь в чистом, молча уставившись в стену. Добились от него односложных ответов на наши вопросы. Да, сделал, да, сам, никого не было больше, сам всё решал. Да, крепость взять хотел, а нас — под себя взять. Нет, не выгнал бы, да, виновен. Под такое мы ещё раз свидание устроили — ответы пошли точнее. Потом Ладимир поговорить с ним пошёл, часа два они беседовали. А потом мужик сломался.
Я зашёл, повесил светильник на стену, начал было задавать уточняющие вопросы. Святослав односложно отвечал, потом чуть больше говорить начал, потом ещё, ещё, и разрыдался. Здоровый, крепкий мужик плакал навзрыд, сквозь слёзы бормоча монотонно о своей жизни. Говорил много, долго, светильник менять пришлось да Власа отпустить, нечего ему тут делать, насмотрится ещё, как людей жизнь ломает.
Закончили мы вдвоём, в три часа ночи. Я сидел на полу напротив камеры. Святослав своём узилище, в дальнем конце. Настроение моё было ни к черту. Опять захотелось курить. Рассказ Святослава был мрачным и жутким.
Отец его был достаточно богатый, умный и волевой человек. И сына так воспитал. Жили они в деревне, словене да варяги вместе обитали. Отец Святослава числился кем-то вроде заместителя главы населённого пункта, тот варяг был. Богато жили они там. Своя дружина, лодки, отец на месте управлялся с обширным хозяйством, Святослав в походы ходил, торговал. Началось все в позапрошлом году, осенью. Пошла болезнь по посёлкам. Зима её чуть остановила, но как потеплело, началась эпидемия. По симптомам — обычный грипп, но народ умирал в горячке, мало тут жаропонижающих. Болезнь пришла с юга, пошла по городкам, потом по сёлам, и более мелким деревням. Народ прыснул от торговых путей, которые, вместе с купцами, что по ним ходили, и были переносчиками заразы. В разные стороны от Волхова, других рек и речушек, потянулись в безлюдные месте караваны беженцев. Нельзя сказать, что такое было в первый раз, но это поколение предыдущих эпидемий не застало. Своё дело сделали и несколько неурожайных лет, ослабевший от бескормицы народ умирал, словно мухи.
До их села зараза дошла по осени. Зараза была в виде такой же колонны беженцев, какой они пришли к нам. Их на порог не пустили, те прокричали про мор, и пошли дальше сами. Или гибнуть от болезни, или на новое место становиться, где заразы нет. Но то ли кто-то таки от этих беженцев подцепил болезнь, то ли на торговле вирус подхватили, но начались массовые заболевания. Отец Святослава крутился, как белка в колесе, и сам слёг. Крепкий старик сгорал на глазах. Святослав похоронил жену, детей, семьи братьев в полном составе, остался только отец и Держислав. В городке был мор. Первыми гибли малые дети, старики, женщины…
Когда эпидемия достигла пика, варяг, глава посёлка, со своей частью дружины и их семьями, свалил поутру из деревни. Не забыл при этом вынести из опустевших домов всё, что представляло ценность, и забрать с собой общинные припасы, что берегли на случай неурожая и других бед. Утром его здоровый дом опустел, а остановить варяга уже некому было — многие лежали с горячкой, другие уже отправились в Ирий. Это подкосило оставшихся жителей, на общинные запасы народ рассчитывал. Смертей стало больше.
Отец дал Святославу последний приказ. Уходить на север. Там, где морозы сильнее, где мор не берет, идти до тех пор, пока не будет знак какой, чтобы встать там и обосноваться. Деревню перед выходом сжечь. Святослав собрал всю свою волю в кулак, оповестил всех выживших о решении последнего представителя власти. Отца люди уважали, за ум и жизненный опыт, потому спорить с его последним приказом не стали. Надеялись, что он действительно знает, о чём говорит. Кто мог стоять на ногах, обложили дома и постройки сеном и дровами, и подожгли. Вслед уходящей колоне неслись крики сгорающих, но уже обречённых людей, которых болезнь не успела доконать, они оставались в домах, в горячке…
Колонна ушла на север в декабре, по устоявшемуся снегу. На Ладоге был шторм — ждать было нельзя, уходить на лодках — опасно. Их тоже сожгли, как символ принесённой заразы, отец Святослава так сказал, подозревал, наверно, как болезни распространяются. Шли долго, почти месяц. Колонна разделилась на две — в первой шли люди без признаков болезни, во второй — те, у кого были симптомы. Таких было десятка три, все они полегли по дороге. Тела с санями и лошадьми, у кого были, сжигали. Через неделю умерли все, кто заразился ещё в деревне. Морозы не дали развиться болезни, остальных Святослав довёл без потерь от заболевания. Правда, ещё трое умерли во время грандиозной метели, ушли в лес и не вернулись, за дровами ходили. Их тела нашли через несколько дней, когда пурга прекратилась. Двинулись в путь, и наткнулись на хромую лосиху.
Люди вымотаны, собирались впопыхах, а тут здоровый хромой лось. Такие обычно не живут, а эта знай себе ходит, как ни в чем не бывало, и людей не сильно-то и боится. Святослав узрел в том знак. И повёл людей по её следам. Лучник их хотел было лосиху ту на мясо взять, да требы оставить богам, за знак. Но непонятный звук и упавший с дерева снег не дали ему нормально прицелиться. Потом был девичий крик, лосиха убежали, а по её следам Святослав вывел народ свой к нашей крепости. Как мы и предполагали, сначала он подумал, что наша Москва — это зимняя стоянка варягов. Но после бегства главы с запасами, Святослав натурально закусил удила, отказываясь вновь идти под руку местного аналога викингов. Да и остальные поддержали это решение. Каждый имел зуб на бывшего главу посёлка и всех варягов, что ушли с ним, пограбив соседей, все во время мора потеряли родичей, и частично — как раз по причине украденных запасов. Но был и знак!
Поэтому Святослав решил посадить здесь своих людей на землю, и попробовать выгнать или захватить охрану варяжской стоянки. Потом занять защитное сооружение, и уже из-за стен отбиваться от хозяев городка. Ну или договариваться с ними с более удобной позиции, имея на руках заложников, то есть нас. Но всё сразу пошло не так. Наши первые слова о Законах и правах на окрестности он пропустил мимо ушей. Но вот попытка послать шпиона для того, чтобы вызнать, что за стенами, заставила его чуть задуматься. Кусачая колючая проволока не дала проникнуть в крепость, ранив диверсанта. Потом они наткнулись на сараи наши, разобрали их для обустройства землянок. Произошёл наш первый конфликт, после которого настроения в лагере поменялись, люди стали опасаться нас. Потом были «разборки» со стрельбой на соляных выходах, потом — в других местах. Первый раз народ в лагере разошёлся во мнении со своим руководителем после нашего светового шоу. Второй — когда со странными звуками и ярким светом пропала наша рыбацкая лодка. Ну а когда мы стали преследовать людей в лесу и отбили огнемётом неудавшийся штурм, начались брожения.
Святослав достаточно сильно удивился нашей реакции на прямое нападение на крепость. Его, в принципе, устраивал даже неудачный штурм — он надеялся на то, что мы выйдем из-за стен и станем атаковать его лагерь. А они уже и дреколья по периметру наставили, и к обороне подготовились. Ну и, по его задумке, если уж взять нахрапом крепость не получиться — то можно будет отбить нашу атаку на лагерь и ворваться в крепость на плечах нападающих. Или же просто повторить штурм — понесённые нами потери при атаке бомжатника должны были облегчить задачу взятия стен. Ничего подобного не произошло. И вопли Юрки в рупор однажды утром были крайне неожиданными — все дни после атаки пришлые спали вполглаза, ожидая нападения. А тут предлагают работу да ещё и с оплатой. Это поколебало позиции Святослава в качестве руководителя.
Раздача пищи за вырубку леса внесли дополнительный раздор в лагере. Святослав стоял на своей непримиримой позиции — под варягов не пойдём! И всё больше она начинала казаться его людям не здравомыслием, а не то личной вендеттой, не то паранойей. Постепенно ниточки, что связывали Святослава с теми людьми, которых он спас, по сути, от эпидемии, стали рваться. Пытаясь продвинуть свою мысль о необходимости захвата крепости через атаку полевой кухни, он собрал последних своих сторонников. Мы чуть не на пару часов опередили его, изменив порядок раздачи пищи. Это пошло в копилку странностей, связанных с нами, и вызвало новые проблемы. Предвосхитив его действия, мы заработали себе некоторую репутацию. Это, плюс наши спецэффекты с прожекторами, склоняли людей к мнению о том, что без божественного проявления не обошлось. Да и на варягов мы походили мало, это тоже всем стало понятно. Кроме Святослава — у того ненависть к бывшему главе покинутого посёлка и его людям натурально застилала глаза, и через это распространилась на нас. Он по прежнему считал Москву зимней стоянкой каких-то «походников».
Апофеоз взаимного непонимания случился тогда, когда он искал шпиона для засылки за стену под видом голодного беженца. Мы несколько переборщили с гуманизмом, и нашу раздачу пищу в том числе кормящим женщинам, он воспринял как слабость. Но никто уже не хотел рисковать крохами той надежды на выживание, которая появилась после горячей похлёбки! Пришлось ему лично искать девку посмазливее, устроить драку с её родичами, чуть не пинками выгнать в лес шпионку, угрозами заставив её пойти к нашему патрулю. Ну а потом был бунт и люди, безмерно уважавшие Святослава, начали за его спиной роптать. Мол, сгубит нас из-за своей ненависти к варягам, ни за грош пропадём. Окончательно впав в психоз из-за сложившейся ситуации, глава беженцев обвинил всех в том, что мать родную они за похлёбку продадут, и устранился в землянку. Его подручные перешли к нему, опасались за здоровье командира, боялись, что кто-то не в меру ретивый нападёт среди ночи, чтобы доказать засевшим в крепости людям свою преданность. Своего начальника воины уважали и держались за него до последнего. Остальные же люди же стали обходить стороной военных и землянку Святослава.
Ну а потом был свист среди ночи, едкая дрянь, что заставила глаза безудержно слезиться, крики про ОМОН, яркий свет в глаза, удар по голове, и темнота… Очнулся он уже у нас, ярость и ненависть к нам, к варягам, к скандиванавам, что мало от них отличались, просто к чужакам была такова, что поначалу Святослав готов был зубами грызть решётку. Но такого нервного напряжения хватило не на долго, и теперь бывший глава беженцев просто ждёт, чем всё закончится. Его устроит любой финал, включая плачевный. Силы покинули мужика окончательно, перегорел дядька…
Сидели, молчали вдвоём. Я примерял на себя, смог бы я так повести людей, после смерти Зоряны и детей? Поджечь дома с больными людьми, чтобы зараза дальше не шла? Даже думать об этом не хочу. Святослав моих глазах поднялся очень сильно, своей железной волей вывел людей, да и потерял в походе мало. Потому и слушались его беспрекословно. Железный Мужик, настоящий, с большой буквы. А я его судить буду…
— Ты чего беседовать сразу не стал? — я прервал наше молчание, — Глядишь, и договорились бы о чем.
— Мои люди, я отвечаю, за жизнь их на себя ношу взял. Пока шли, стычки были, лихие люди, такие же как мы, от мора спасавшиеся, ото всех отбился. Не было нам нигде пристанища да подмоги. Крепость ваша, думал, зимняя, по весне уйдёте, лодка опять же. А оно вишь как обернулось… — тихо в ответ ответил пленник.
— А потом уже и говорить было стрёмно, вроде как сдался, — за него продолжил я.
— Угу…
— Ты хоть понял, почему мы тебя взяли?
— За девку ту. У самого душа не на месте была. А что делать? Вызнал бы, что в крепости, людей поднять в атаку ещё раз было бы легче. Я сначала хотел человека твоего взять, из тех, кто по лесу шастали. Но вы по трое начали ходить, стрелками своими биться направо и налево, не вытянули бы мы…
— Н-да, задал ты мне задачку. Сам что делать думаешь?
— А теперь воля твоя… — пленник шумно вздохнул, — за сына боюсь. Если мои осерчают, изгоем станет…
— Не будет такого, то я тебе обещаю. Моё слово крепкое, ты сам убедился. По Закону нельзя у нас так, чтобы изгоем.
— Закон ваш суровый…
— А что делать? Мы ж не в бирюльки играем, сам понимаешь. Ты-то тоже небось не очень хотел от могил родных да в неизвестность, однако же слово отца для тебя — Закон, и ему ты следовал. Так?
— Так…
— А у нас Закон хоть и людьми писан, но такой же крепкий. Боги в том нам своё слово сказали, одобрили. И все под ним ходят.
— И ты? — пленник усмехнулся, в свете догорающего светильника лица я не видел, но сарказм явственно ощущался.
— Ага. Я тут беспорядок после себя оставил как-то, так три дня ночами работать пришлось, по Закону.
— Ишь ты, — теперь в усмешке была толика уважения, — и все так же, исполняют?
— Ну а если даже я в этом зазорного ничего не вижу, другим-то чего стесняться?
— А если невместно? Честь если заденет? Как у конунга какого…
— А если конунгу невместно, пусть идёт на все четыре стороны. Я те Законы писал, с богами советовался, мне первому и исполнять их. А по Закону жить — бесчестья нет.
— Славно говоришь, — пленник отчётливо зевнул, — и меня значит по Закону своему судить будешь?
— Ну а как иначе? Я к тебе ни злобы, ни ненависти не испытываю, но сделать правильно надо, сам понимаешь. Один раз поперёк Закона сделаю — все посыплется, не мне тебе рассказывать.
— И то верно, — судя по звукам, пленный поднялся на ноги, — ты только это, давай уже тогда все по Закону, да побыстрее. Сил ждать нет. И про сына ты обещал…
— Я помню, — я тоже встал, а то уже задница подмёрзла, — Совет хочешь? Завтра к тебе Ладимир придёт, проговори с ним про чистосердечное признание. Покаешься, извинишься, и тебе облегчение выйдет.
Я подошёл к клетке:
— Больше буянить не будешь?
— Пока ты слово своё про сына держать будешь — нет. Видеться бы чаще только…, - пленник приблизился, я разглядел его лицо, на нем была печаль, — Зовут то тебя как?
— Сергей меня звать, — я задумался, эх-х-х, была не была, протянул руку сквозь прутья, — будем знакомы.
Жест Святославу был, судя по всему, знаком, он пожал мне руку, но аж возле локтя. Я в ответ сделал то же.
— Завтра с утра готовься, Ладимир, адвокат твой придёт.
— Кто?! — пленный вытаращил глаза.
— Слово за тебя в суде говорить будет, адвокат, защитник твой.
— А, ну тогда ладно…
Настало время суда. До этого Ладимир, назначенный адвокатом, поговорил с пигалицей, провёл беседу со Святославом, тот таки подписал чистосердечное признание. За судью был я, Буревой же выступал прокурором. Пленник больше не бунтовал, исправно выполнял правила внутреннего распорядка. Ну там парашу отдать, поесть по-человечески да не орать как резаный. Устроили ему несколько встреч с сыном, теперь всё было спокойнее. И вообще, и в камере у пленного, и у меня на душе. Мы пару вечеров до суда общались ещё со Святославом, вроде нормальный мужик, просто попал в такие обстоятельства, что и врагу не пожелаешь. Но достойно вышел из них, прокололся только на последнем этапе, запараноил сильно, дурковать начал. Вот теперь за это и страдает.
Суд назначили в частично открытом режиме, с присутствием представителей пришлых. Святослава пропарили в бане, нарядили в чистое, со свидетелями также пришлось сделать. Пигалица та у нас по хозяйству уже помогала, малость отошла от всех событий. Собрались все наши, Ладимира и остальных привели с завязанными глазами в актовый зал, где и проходило заседание. От пришлых было несколько человек, включая отца шпионки. Подсудимого усадили без клетки, только руки связали. Тот не протестовал, надо так надо. И вообще выглядел несколько умиротворенным — сбросил мужик ответственность с себя, непосильна уже та ноша была ему. Начался процесс.
Он был захватывающим! И непредсказуемым! Буревой скрупулёзно перечислил все обиды, что нанесли нам местные своими действиями, и вывел всё так, что ущерб нашим постройкам и сараям, другие трудности, были инспирированы Святославом лично, и остальные ему тупо подчинялись под угрозой расправы. Выходило, что пленник организовал устойчивое бандитское сообщество, и занимался грабежом да воровством со своими подручными на территории Москвы.
Ладимир взял ответное слово. Из его речи выходило, что бандитизмом занимались все вместе, по незнанию. И личной Святослава вины в том мало, его поддерживали по началу люди. Ну и рассказал всю историю появления пришлых, уже известную мне по рассказам пленника. Старик сильно упирал на сложившиеся обстоятельства, и на то, что иначе бы люди погибли. И следовательно, Святослав дело творил угодное, правильное, защищая своих людей от напастей и невзгод, пытаясь обеспечить выживание народа. Особо Ладимир отметил то, что крови не пролилось, увечных и убитых нет, а материальные потери они готовы все компенсировать. Пошли свидетели защиты — пигалица, отец её, жених, ещё пара человек из лагеря. И все они говорили одно и то же — не по злому умыслу сараи атаковали, а только ради выживания, охотой да вырубкой из тех же соображений занимались. И Святослав хоть и руководил всем процессом, но выражал чаяния людей. А значит, и судить всех тогда надо, а не его одного. Но тут Ладимир нас просто по стенке размазал. Это гад начитался с помощью Буревоя наших Законов, и предъявил, что мол, люди добрые, а что ж вы обвинения-то не выдвинули, а пришли как тати ночные, и давай вязать подсудимого!? Нет бы по Закону, с бумагой, как положено, зачем втихаря пришли? Буревой похихикивал, я только разве руками.
До вечера были прения. Постепенно бандитизм да воровство, как и причинение нам обид, свелось к банальному подсчёту ущерба, нанесённого исключительно под давлением сложных обстоятельств. Единственный вопрос, который остался висеть в воздухе — роль Святослава в этом всём процессе. Буревой настаивал на том, что он своей волей народ удерживал от соблюдения наших Законов, а Ладимир — что подсудимый только выражал волю остальных. Долго рядились, пока я не подвёл черту под спорами.
Святослава я признал виновным в том, что не подчинился законным требованиям властей Москвы. Бандитизм да воровство теперь на всех пришлых висит, как и компенсация ущерба. Однако, с учётом обстоятельств, которые сподвигли подсудимого на такие деяния, и отсутствие крови и увечий, вместо «уголовки» будет «административка» с изоляцией Святослава от его людей. Суд постановил подсудимому выплатить штраф в размере всего его имущества, за набеги дерзкие на крепость. Общего долга на него доля упала, и три месяца изоляции в психоневрологическом диспансере — чтобы нервы поправить. По сути, весь наш конфликт был обусловлен обыкновенной людской подлостью тех, что просто был чуть-чуть на нас похож по форме, но не по содержанию, это я варяга, что был главой их посёлка, имею ввиду. Если бы он не свалил с общинными ресурсами, не создал образ варяга, как сволочи последней, пришлые бы себя так не вели. А это наложилось ещё на грандиозное напряжение Святослава. Отдельно пришлось описать, что такое нервы, как их лечить, режим содержания. Посидит вояка отдельно от всех, общаясь только с Ладимиром да сыном, полностью устранённый от принятия решений. Понятное дело, стоимость содержания он отработает потом, в долг кормить его и содержать будем. Такое решение всех представителей бомжатника более чем устроило. Причём, после достаточно краткого обсуждения, постановление суда было признано пришлыми более чем правильным. Собственно, этого и добивались. Ладимир, Святослав и их люди признали нашу власть на этой земле, право судить и миловать. А справедливое, по их же собственным словам, решение о наказании всех, кто допустил нарушение закона, чуть приподняло наш авторитет в глазах народа в лагере.
В архив легло решение суда, материалы дела, да появилась новая полка в нашем сейфе. Там была одна папка, в ней на первой странице три фото. Фас, анфас, три четверти. На всех суровый дядька, на фоне линейки с табличкой в руках. На той надпись:
«Дело № 1. 14 февраля 862 года. Россия. г. Москва. Большой Святослав Мечеславович. Ст. 14 ч. 1 Административного кодекса России от 861 года».
Дядька на фото улыбался.