Воробей. Том 2

§ 6.9. Зимние экзамены

Петр Александрович Черевин получил образование в «Школе гвардейских прапорщиков и кавалерийских офицеров», из которой был выпущен в первой декаде июня пятьдесят пятого. Так что успел, сразу по прибытию в армию, поучаствовать в завершающих сражениях Крымской войны. А так как службу он начал в элитном лейб-гвардии Кавалергардском полку, где хочешь — не хочешь, а обзаведешься знакомствами с потомками известных фамилий, то и дальнейшая его карьера, была, можно сказать, предопределена.

Восемь лет спустя, двадцати шестилетний Черевин, уже в чине майора, уже воевал на Кавказе, командуя первым батальоном Севастопольского полка. И считался одним из специалистов по контр партизанским действиям. Ну и отъявленным сорвиголовой.

Что не означало отсутствия у бравого офицера здравого смысла. Война на Кавказе приближалась к концу, и деятельному человеку следовало заранее приготовить себе следующее место службы. Благо, имея в хороших знакомцах генерал-губернатора мятежного Виленского края Михаила Николаевича Муравьева, это было не сложно. Тем более, что в охваченном волнениями регионе тоже были свои «партизаны».

Не удивительно, что жесткий, местами даже — жестокий, Муравьев высоко оценил заслуги Черевина. Поначалу Петра Александровича назначили чиновником для особых поручений, а потом и заместителем генерал-губернатора по гражданской части. По большому счету, Черевин стал при Муравьеве кем-то вроде «начальника штаба по гражданской части», как шутил сам Петр. И конечно, не простаивали без дела и иные его навыки. При подавлении восстания поляков на северо-западе, молодой офицер подтвердил репутацию отважного, инициативного и умного офицера.

Тем не менее, пребывая как бы в тени своего именитого покровителя, на Черевина распространялось и отношение к нему со стороны противников жестокого Муравьева. Не смотря на заслуги, ни чинов ни наград за «виленские дела» подполковник не получил.

В шестьдесят четвертом покровителя Черевина уволили от должности, и он сам поспешил оставить пост. И до шестьдесят шестого года Дмитрий Александрович что называется «состоял по Военному министерству». То есть, был в кадровом резерве.

Все изменилось, когда Каракозову пришло в голову совершить покушение на императора Александра Второго. Пули прошли мимо, злодей был схвачен, и была немедленно организованна Следственная комиссия, которую возглавил Михаил Николаевич Муравьев. Естественно, в состав комиссии немедленно был включен Петр Черевин в качестве секретаря.

«Секретарь» лично принимал участие в арестах членов кружка Худякова-Ишутина, активно участвовал в допросах. Усердие и внимание к деталям полковника Черевина не прошли мимо внимания государя, и уже в следующем году Петр Александрович получил звание флигель-адъютанта Свиты его императорского величества. А в шестьдесят девятом, уже Николай назначил полковника Черевина командиром новообразованного Собственного ЕИВ конвоя. Теперь Петру Александровичу подчинялись все четыре казачьих эскадрона, и он отвечал за безопасность первых лиц государства.

— Почему вы так со мной поступаете, Герман Густавович? — поинтересовался полковник. — Чем я вас прогневил?

Я, при всем уважении к выдающемуся офицеру, был несколько не в настроении играть в угадайку. Полковник поймал меня буквально в дверях зала Совета Министров, в котором с минуты на минуту должно было начаться заседание посвященное образованию в империи. Доклад готовили несколько специалистов министерства образования, и выводы, которые они сделали, хоть и не выглядели совсем уж ужасающе, тем не менее, заставляли задуматься.

— Что не так, дражайший Петр Александрович? — протягивая руку для приветствия, улыбнулся я. — Чем я опять провинился?

— Осмелюсь спросить, ваше высокопревосходительство, — пожимая руку, поинтересовался Черевин. — Револьвер? Вы его все так же всюду с собой носите?

— Обычно, да, — дернул я плечом. — Вы же знаете: я вполне им управляюсь, чтоб не выстрелить ненароком.

— Так я и не об этом, Герман Густавович. Мне докладывали, о том, как вы гвардейских офицеров оконфузили своей призовой стрельбой. Однако же, ваше сиятельство. Побойтесь Бога! Зачем же к охраняемым особам с оружием-то? И в Зимний, и в Мраморный, и в Аничков… Конвойные-то казачки поперек вам ничего сказать не могут, смущаются только. А вы и пользуетесь.

— Да, виновен, — смутился я. — Теперь стану на внешнем охранении оружие оставлять. Сам-то я с револьвером так сросся, что и веса его не чувствую. Словно продолжение меня уже. Иной раз и забываю о том, что он у меня с собой.

— Так я велю вам напоминать, — широко разулыбался начальник Собственного ЕИВ Конвоя. — Если снова запамятуете, так казачки скажут. Со всем уважением…

— Это понятно, — поморщился я. Припомнил, сколько было скандалов, когда специальным указом было запрещено личное холодное оружие в присутствии членов императорской фамилии. Включая церемониальное. Гражданские чиновники еще ладно. Железная зубочистка, которую они с парадным мундиром прежде должны были носить, и оружием-то назвать стыдно. А вот армейские и гвардейские офицеры — эти возмутились. Понятно, что у солдат и офицеров, пребывающих при исполнении служебных обязанностей, никто сабли отбирать не собирался. Но ведь раньше и на высочайшую аудиенцию с палашами являлись. Согласно Устава, положено. Кое как смогли страсти утихомирить. А тут я со своим «кольтом». Некрасиво могло выйти, прознай ярые борцы за права офицерства о моей оплошности, все началось бы сызнова.

— И еще, Герман Густавович, — торопливо добавил Черевин, увидев, что я собрался войти уже в зал. — Его императорское величество, государь Николай Второй самолично изволил подписать положение об охраняемых Конвоем лицах. И уж вы, коли выслужили чины высокие, так уж извольте повеление Государя нашего исполнять.

— Так я вроде…

— Давеча вы в Аничков уехали, конвой не то что не уведомив, а и полагающееся вашему чину сопровождение не взяв. А если бы случилось что? В Одессе вон террористы Союз какой-то организовали, и смерть лютую царским сатрапам пообещали. А вы, ваше высокопревосходительство, всем сатрапам начальник. С вас и начнут.

— Спасибо, — скривился я. — Порадовали, Петр Александрович.

— А уж вы-то меня как, — не растерялся Черевин. — Видный же вельможа. Государь на вас во всем полагался. Выделял среди прочих. А ведете себя, как легкомысленный гимназист.

— Все-все, — поднял я руки, и засмеялся. — Обещаю исправиться. Теперь по столице обязуюсь передвигаться только в составе большой и хорошо вооруженной группы.

— Смеетесь все? — покачал головой полковник. — Дайте, Герман Густавович, уже мне выполнять свою работу! Я ведь не прошу чего-то непотребного?! К вам ведь и люди на прием приходят… всякие. Я понимаю: каждого прежде не проверишь, а господ в высоких чинах на предмет бомбы или револьвера не обыщешь. Но нужно же как-то… поберечься. Не меня ради. Отнюдь. Ради Отчизны.

Снова, в миллионный раз резануло по ушам таким вольным использованием громких слов. Но теперь так все говорят. И, что удивительно — думают. Каждый задрипаный помещик не на диване валяется в лени и неге, а о нуждах Державы размышляет. Мы же, министры и воинские начальники, только тем и промышляем, что о государстве заботимся. В непрестанных трудах… м-м-м-да.

Но Черевин был прав. Я действительно до той поры игнорировал конвой. Искренне считал, что моей личной безопасности никто не угрожает. Ну кому, скажите, сдался обычный в общем-то, ординарный чиновник? Да таких, как я по столичным присутственным местам не одна тысяча обретается. Всех не перестреляешь и не взорвешь.

Но поберечься действительно стоило. Сводки из ведомства князя Владимира показывали общую картину, и она мне совершенно не нравилась. Тут и там в империи возникали всевозможные организации социалистического толка. Кто-то ограничивался чтением запрещенной литературы и жаркими спорами о модели будущего «общества человека созидательного труда». Иные создавали подпольные лаборатории, в которых по-своему талантливые химики варили взрывчатые вещества. И тех и этих с каждым годом становилось все больше и больше, не смотря на все усилия внутренней стражи империи. Революционеров ловили, высылали из страны, или заключали под стражу. Иных, особенно рьяных даже казнили. Но на их место всегда находился десяток новых безумцев.

На заседание явился не то чтоб в расстроенных чувствах, но несколько в отстраненном состоянии. Так что начало доклада об общем образовании подданных в России, совершенно безответственно прослушал. Благо текст я уже успел изучить, и даже приготовил дополнительные вопросы докладчикам. Ну и предложения для остальных, причастных, министерств.

Итак, прочесть печатный текст, сосчитать деньги, или накарябать свое имя — этакий шаблон условно грамотного человека в России — могло приблизительно девять с половиной процента взрослого населения. Среди крестьян и горожан с низким уровнем дохода эта цифра не превышала полтора процента. Было принято за аксиому, что все поголовно дворяне старше десяти лет — грамотны. Кроме того, уровень образования сильно отличался в городах. Особенно в крупных. Восемьдесят два в Москве, и семьдесят восемь процентов в Санкт-Петербурге горожан объявили себя грамотными.

Удивительно, но примерно так же обстояли дела в тех населенных пунктах, где имелись крупные производства. Сказывалось повсеместное использование сложной техники и устройств, с которыми не зная элементарно цифр и букв, и работать-то невозможно. Ну и практически при всех сколько-нибудь серьезных фабриках и заводах собственниками были образованы школы для рабочих и членов их семей. Привезти откуда-то готового мастера не представляется возможным. Промышленникам приходилось медленно, но верно выращивать себе квалифицированные кадры самостоятельно.

Радовало, что уровень индустриального развития страны неустанно повышался. Численность работников на сложных производствах удваивалась каждые три года. Иначе хоть как-то прикинуть рост пресловутого ВВП было невозможно. Но даже таким путем выходило, что наша экономика растет не менее тридцати процентов в год. Гигантская, почти невозможная для двадцатого — двадцать первого веков цифра.

Я не тешил себя красивыми итогами. Не почивал на лаврах. Любой, даже крошечный рост от полного ничтожества всегда выглядит гигантским рывком. А у нас примерно так и было. Да, мы и раньше что-то производили. Добывали руду, ковали железо, щетки еще делали и хомуты… Но в сравнении с той же, не самой развитой Австрией, выглядело это все… жалко. Слабыми потугами сохранить былое могущество это выглядело. Но все остальные Великие Державы уже успели шагнуть вперед, и только у нас была самая большая армия в мире. Других заслуг за отчизной не водилось.

И отставание не в процентах даже исчисляется. В разах. От той же САСШ мы и сейчас отстаем приблизительно в десять раз. По всем показателям, кроме численности населения. В десять! Едрешкин корень, раз! Мы абсолютный чемпион Европы по антирекордам. Самая низкая урожайность зерновых, самый низкий доход на душу населения, самое маленькое число верст на единицу населения железных и прочих оборудованных дорог. Куда не взгляни, куда не кинь, всюду мы хуже всех. Того же пресловутого угля малюсенькая Англия вытаскивает из недр в семь раз нас больше. А Чугуна и стали производит в восемь раз больше. Америка, еще недавно раздираемая Гражданской войной, уже производит металлов в десять раз нас больше! Даже золота мы добываем не больше Южно-Африканских британских колоний. Стыд и позор!

Но мы боролись! И это было не легко. Промышленность не появляется ниоткуда. Особенно основа всего — тяжелая промышленность. Нужны технологии, люди, владеющие этими технологиями, сырье и организация процесса. Спрос нужен, в конце концов. Что толку, что на Урале под каждым кустом по заводу?! Совокупное производство железа всеми Уральскими предприятиями едва-едва до одного Юзовского дотягивает. А все почему? Да потому, что варят металл на Урале такими дремучими методами, что пока они один пуд из криницы вытащат, на Донбассе уже второй вагон грузить начнут.

Точно так же дела у нас обстояли и со всеобщим образованием. Что бы научить чему-то миллионы крестьян, которым эти буквы, по большому счету, и не нужны, требуются сотни тысяч учителей. И по моему глубокому убеждению, государство должно на себя брать именно это: подготовку педагогов, создание учебных программ и методологических материалов. Учебник должен быть един для всей страны. А где конкретно по нему станут детей учить — в пафосных лицеях, ординарных гимназиям или церковноприходских школах — это уже дело десятое. Мы должны четко и честно сказать всем, всему миру: да, у нас есть проблемы. Но мы знаем, как с ними бороться, и прилагаем для этого все необходимые усилия.

Жаль только в наш сплоченный министерский коллектив влез-таки господин Победоносцев. Нашел, змей подколодный, нужные слова. Втерся в доверие регенту и заполучил-таки место обер-прокурора Святейшего правительствующего синода. Ох не его, совсем не этого человека я видел на месте главнейшего блюстителя нравственности в стране…

Тем не мене, его желчная физиономия так же присутствовала на том памятном заседании. И что-либо возразить против единодушного решения Совета Министров новоявленный обер-прокурор не посмел. Потом уже, после, побежал, конечно, к Бульдожке жаловаться.

Ну да и что? Разве мы не в своем праве? Русская православная церковь целиком и полностью из бюджета страны кормится. И давно уже прошли те времена, когда новые церкви возводились на собранные пожертвованиями деньги. Давным-давно уже храмы строят богатые люди на свои сбережения. А раз так, то чего жаловаться? Денег «на жизнь» казна в волю попам дает, и о трате пожертвований не спрашивает. Могут выделить часть средств на организацию при приходах новых школ. Тем более что это им нужно как бы не больше всех остальных. Светское образование — это ведь палка о двух концах. С одной стороны внушает в податливые мозги детей и подростков мысль о всемогуществе науки, а с другой как бы выражает сомнения об участии Господа в жизни людей. Отсюда и обратная связь между уровнем образования в стране, и количеством прихожан в церквях. Чем больше первых, тем меньше вторых. И ничего с этим уже не сделать. Бог, в умах простых людей, еще неизвестно смотрит на тебя или нет, а паровоз вот он — стоит облака пара пускает, и невероятный груз за собой тянет.

Так что участие Церкви в программе поголовной грамотности должно быть само собой разумеющимся. А не как сейчас…

Да и есть у меня ощущение, что не долго дражайший Константин Петрович на своем посту продержится. Манифестом Совета Регентов Империи мне дано наипервейшее право назначать и снимать любого министра и приравненных к ним вельмож. А с Победоносцевым, чует мое сердце, мы не сработаемся.

Сделал себе пометку в блокноте: поручить Государственному Контролеру выяснить правомочность нецелевых растрат пожертвований прихожан. А за одно, Статистическому Комитету при МВД, и Минфину совместно выяснить примерный доход Церкви от пожертвований. Хороший же ход — лишить Синод части бюджетных отчислений, если обер-прокурор станет себя плохо вести?! Его же церковнослужители проклянут и от церкви отлучат! А у нас бюджетная экономия образуется. На пустом месте. Приятно!

— Согласно статистическим данным, почти половина студентов Университетов, это выпускники Духовных Семинарий, — начал я издалека. — Уважаемым Дмитрием Андреевичем…

Я слегка поклонился присутствующему за круглым столом министру Народного просвещения, графу Толстому. Нет, не тому, что написал «Войну и Мир». Другому. Но не менее выдающемуся. Хоть и практически неизвестному грядущему поколению. И, кстати! Буквально до нынешнего лета, его сиятельство служил Обер-прокурором Синода. Именно Толстого, сменил на этом посту Победоносцев.

— Уже проделана огромная работа, по развитию в империи духовно-учебных заведений, продолжил я. — Но этого мало. Синоду следует и впредь развивать это направление. Это понятно? Константин Петрович?

— Я понимаю вашу мысль, Герман Густавович, — оторвал глаза от каких-то своих записей новый обер-прокурор. — Мне неясно лишь, где изыскать средства на расширение программы духовных училищ? Будет ли увеличен бюджет Святейшего Синода?

Нет. Мы определенно не сработаемся. Ну что за детские вопросы?! Были бы в казне лишние деньги, я лучше бы форсировал выкуп частных железных дорог. А то там сейчас черте — что творится. Кто в лес, кто по дрова…

— Справляйтесь своими силами, — четко выговорил Рейтерн. — Лишних средств в казне нет. Изыщите резервы.

— Да где же…

— Если я стану вам помогать, — скривился я. — Вам, Константин Петрович, это не понравится.

— Да поймите же. При всем моем уважении к его светлости, но граф Толстой оставил после себя… Синод напуган. Церковные иерархи устали от бесконечного затягивания поясов. Теперь-то, в отсутствие Государя, один Господь ведает, что они могут предпринять!

— И что же? — покачал головой военный министр. — Взбунтоваться? Так у нас есть богатый опыт усмирения непокорных.

— А если они начнут подговаривать народ? — предположил Победоносцев. — Сейчас, как и прежде, Церковь всегда стоит рука об руку с православным царем. Но теперь, Государь нас покинул. У священнослужителей развязаны руки.

— Арестуем одного, да второго, — громко, как на плацу, рявкнул Тимашев. Каким бы карикатурным министром внутренних дел он ни был, но все-таки, было что-то милое, в этом кавалерийском генерале. — Осудим, да в Сибирь сошлем. Вы только подскажите, куда посмотреть, а дознаватели сами преступление найдут.

— Господи! — вдруг возопил новый обер-прокурор. — Всю жизнь я полагал, что у нас в империи правосудие восторжествовало. И тут такое!

— Что вы, как ребенок, — хлопнул ладонью по столу Тимашев. — В сказки верите, а уже седина в висках. Порекомендую вам опытного в таком деле цирюльника. Хорош, зараза. Так подкрашивает, что и не скажешь…

Заседание превращалось в балаган, но вот кто действительно порадовал, так это Милютин. Встал, и четко, по-военному, доложил, что в связи с введением в армии новой системы призыва, в полках организовано обучение рекрутов чтению и счету. Уже в текущем году в план призыва были включены несколько десятков тысяч вольноопределяющихся, которые должны будут, за год службы, обучить вчерашних крестьян. На следующий год количество военных учителей должно было быть удвоено. Таким образом, к концу семилетнего срока, когда сегодняшние призывники будут демобилизованы, империя обретет не менее миллиона грамотных подданных. И каждый следующий год это число будет увеличиваться на одну седьмую.

— Отслужил, значит, грамотен, — резюмировал я. — Великолепная программа. Передайте людям, которые ее составили, мою признательность, Дмитрий Алексеевич.

— Императорской армии сейчас, как никогда прежде, требуются грамотные люди, — развел руками военный министр. — В войска поступает все больше технических новинок. Эти ваши, Герман Густавович, пулеметы. И вообще. Так что мы были вынуждены решать проблему своими силами.

— Тем не менее, отслужив положенные годы, эти люди вернуться в экономику страны, и смогут работать на технически сложных участках, — ввернул Валуев. Он всегда отличался умением чутко держать нос по ветру. — А это и рабочие на фабриках, и счетоводы, и еще множество других мест, где требуется знание грамоты.

— Экономический эффект появления на рынке труда такого количество условно образованных подданных, сложно оценить, — у Рейтерна забавный прибалтийский акцент. Но этому обстоятельству уже давно никто не улыбается. Михаил Христофорович заслужил право на некоторую экстравагантность. — Но он безусловно будет не малым. По некоторым оценкам, дефицит грамотных работников только в сфере производства достигает нескольких миллионов человек. Мы, еще на этапе образования новых акционерных обществ, требуем подписания обязательств перед империей. Как-то — образование при предприятии собственного училища, обязательное наличие на производстве медицинского кабинета, ограничение продолжительности рабочего дня и многое другое. Это несколько…

— Прогрессивно, — хмыкнул я.

— Прогрессивно, — кивнул, и не подумав улыбнуться Рейтерн. — Мы задаем тон трудовым отношениям для всей Европы. Однако пока таких же условий нет более ни в одной стране.

— Многие на это и жалуются, — снова влез Валуев. Вот не нравится он мне, хоть режь. Но специалист, конечно, хороший. При нем Министерство государственных имуществ сделало прямо-таки рывок вперед. И начало приносить существенный прибыток казне. За одну только программу заселения обширных пустошей в Башкирской степи и в Уфимской губернии Петру Александровичу можно памятник при жизни ставить. Это надо же! Предложил Николаю, и убедил в правильности раздачи за совершеннейшее символическую плату в десять копеек за десятину. И что же в итоге? Сотни тысяч рублей в казне с пустого места! Вот что! И пусть пахотных земель там не так много, но и пастбища кому-то, да пригодились. И вот в пустошах появилось вполне себе оседлое, и платящее налоги и сборы, население. А не одни лишь полудикие кочевники.

— Неоднократно слышал, что, дескать, в самой Европе такого нигде нет, значит, и нам ни к чему! Народишко и без того придет.

— В Европе переизбыток рабочей силы, — на немецком прокашлял Рейтерн. — Там на одно рабочее место в цехах завода, до пяти претендентов. У нас же ситуация иная! Нам еще нужно убедить вчерашнего земледельца, что работа на фабрике ничуть не хуже, чем любая другая. Вот это им и объясняйте.

— Так я именно это и говорю, — переобулся на ходу Валуев.

— Закон суров, но это закон, — програссировал на французском Тимашев. — Ежели кому-то что-то не по нраву, пусть ко мне приходят. Мне давеча записки одного моего порученца о бытии ссыльных в Сибири передали. Могу дать прочесть. Для сравнения.

— Иные из господ, вельможи немалого ранга, — мягко попробовал угомонить разбушевавшегося генерала Валуев.

— И что с того? — рявкнул тот. — Оглянитесь, милейший! Теперь власть — это мы! Читали Манифест? Вот Герману Густавовичу нашему ныне власть в державе принадлежит! Вот кто у нас ныне правит!

— Побойтесь Бога, генерал, — холодно процедил я. — Правит у нас государь император, и члены августейшей фамилии. И никто иной! Мы все здесь только лишь нанятые за жалование люди. Временные. А монарх в империи — это навсегда.

— Да я не покушаюсь на основы, граф, — легкомысленно отмахнулся от меня генерал. А ведь я был уверен на все сто: не далее, как этим же вечером, высказывания Тимашева станут мусолить во всех салонах столицы. — Всем известно, что я верен государю до последней волосинки на заднице. Но, согласитесь! Гражданское правление в стране теперь исключительно в наших руках.

— Согласен с генералом Тимашевым, — все-таки у Михаила Христофоровича весьма забавный акцент. — Гражданское правление в империи теперь в наших руках, господа. Однако это делает нашу работу еще более… ценной. Мы должны сохранить и приумножить богатства державы до того счастливого момента, как на престол взойдет его императорское величество Александр Третий!

— Дабы ими уже распорядился законный государь, — кивнул Валуев.

— Надеюсь, все единодушны в этом мнении? — сурово выговорил я, поочередно вглядываясь в каждого министра за большим круглым столом в зале Совета. — Продолжим. Михаил Христофорович, вы начали нам рассказывать об училищах при фабриках и заводах.

— Да-да, — тряхнул пышными бакенбардами глава минфина. — Именно так. Но об этом лучше расскажет уважаемый Владимир Карлович.

Владимир Карлович Рашет был в столице не частым гостем. По большей части, он странствовал по стране, бывая чуть ли не на каждой вновь открывающейся фабрике, руднике или заводе. В салонах Санкт-Петербурга его так и называли: Министр-Странник. Но я прекрасно его понимал. Мы намеренно ввели в империи такое жесткое, ограничивающее промышленников в части охраны труда законодательство. И далеко не все стремились его исполнять. Нарушений было много. Инспекторов — мало. В конце концов, было проще какому-нибудь чиновнику, причастному к торговле и промышленности — а именно это министерство возглавлял Рашет — присутствовать на открытии, и препятствовать, если выявлены нарушения. Чем потом требовать что-то, и получать бесконечные отписки.

Бюрократия — палка о двух концах. С одной стороны, можно просто завалить неприятеля бесчисленными циркулярами и требованиями справки. С другой — любое начинание может утонуть в болоте нескончаемых уточнений. И ежели уж кто-то не хотел исполнять распоряжения правительства, требовать разъяснений по тысяче пунктов уложения практически беспроигрышный вариант.

Министру нового министерства было тяжело. Это ординарных чиновников сложно, но вполне возможно набрать из смежных ведомств. А как быть, если требуются люди неравнодушные, да еще и разбирающиеся в вопросах предпринимательства? Рашету немало помогал однажды мной организованный Торгово-промышленный Союз. Этакая форма самоорганизации негоциантов и промышленников. Через Союз поставщики находили потребителей, а торговцы — производителей. Альманахи, теперь издаваемые раз в полгода, стали настольной книгой уважающего себя и свое дело предпринимателя.

Еще одним немаловажным аспектом в деятельности Союза, было распространение материалов об исключительно организованном деле. Кто-то так настроил пароходную торговлю по Волге, что корабли к пристаням подходят минута в минуту, по расписанию. Другой так организовал быт своих рабочих, что им иной мелкорозничный купец позавидует. Все это описывалось приглашенными ведущими журналистами страны, и печаталось в приложении Альманаха. Попасть на страницы приложения довольно быстро стало предметом гордости российских негоциантов и промышленников. О таких людях говорили. Ставили их в пример. Награждали.

А вот разгромными статьями Альманах не баловал. Плохих примеров было куда как больше, но о них никто не говорил. И, видимо, зря.

— Школы теперь появляются не только при промышленных предприятиях, но и на шахтах и реках, — кивнул Владимир Карлович.

— На реках? Это как же? Позвольте, — скривился Победоносцев. Чем немало меня удивил и позабавил. Этот-то куда лезет? Плохо знает господина Рашета? И то его качество, что он всегда разжевывает все досконально. Иной раз и поторопить его хочется, но нельзя. Такой уж он человек. К остальным его качествам я никаких претензий не имел.

— На рудниках все больше механических приспособлений, — вовсе не обратив внимания на реплику обер-прокурора, методично продолжил министр. — Томский Механический завод непрестанно радует всевозможными устройствами, сильно упрощающих труд шахтера. Но что бы ими пользоваться, нужно знать хотя бы цифры и буквы. Сначала рабочие зазубривают символы без понимания их сути, но после переходят к изучению счета и чтения.

— Уточните, Владимир Карлович, касаемо школ на реках. Вот Константин Петрович интересуется, — любезно попросил я.

— На крупных реках купцы, занимающиеся пароходным делом, сообща организовывают школы, — слегка мне поклонившись, начал разъяснения Рашет. — Механики, судовые матросы, портовые приемщики и составители грузов. Пароход — сложное техническое устройство, и для работы с ним требуются грамотные люди. Школы бесплатны для слушателей. Однако же попечители требуют от выпускников отработать в одной из пароходных компаний хотя бы год. За последний год из таких школ выпустилось не одна тысяча человек.

— Похвальное начинание, — согласился я. — Я понимаю, что народное просвещение несколько не ваша стезя, Владимир Карлович. Однако, не могу не предложить подумать о том, как еще ваше ведомство может способствовать повышению общей грамотности подданных империи. Возможно, следует ознакомить предпринимателей России с положительными опытами некоторых из них, в деле создания училищ и школ. С тем, чтоб и те, кто до сих пор этим у себя не занимался, задумались об организации чего-то подобного.

— Я отдам соответствующие распоряжения, — склонил голову Рашет. — Отлично станет, коли об этом станут говорить с листов Альманаха Торгово-Промышленного Союза, а не в официальных рекламациях правительства. Проку, ей-ей, будет больше.

— Об этом мы тоже сегодня поговорим, — усмехнулся я. — Однако же сейчас я хочу вот о чем спросить вас, господа. Скажите, чему мы станем учить желающих получить образование? Не будет ли программа классических гимназий излишне сложна для введения в Державе массового обучения? И второе: не просочатся ли в среду учителей лица, желающие не так образовывать народ, как агитировать свои мерзкие социальные идеи? При всем желании поднять грамотность с стране хотя бы до уровня той же Австрии, у меня нет ни какого желания способствовать распространению революционных идей. Кто готов высказаться?

Несколько минут министры собирались с мыслями, а потом слово взял граф Толстой.

— Вы, Герман Густавович, видно, намекаете на мою инициативу по принудительному насаживанию классического образования? Так это с одной лишь целью предпринято — о чем я неоднократно уже повторяю! Это делается с тем, чтоб подготовить выпускников классических гимназий к поступлению в университеты.

— Да-да. Мы это не один раз слышали, — проговорил Рейтерн.

— Приходится повторять вновь и вновь, — развел руками Дмитрий Андреевич. — Наш народ темен и неграмотен. Но, как уже упоминал Владимир Карлович, русского человека не сложно заставить вызубрить некоторое количество знаков с тем, чтоб он мог работать на сложном оборудовании. Однако, если там не появится инженера, если некому будет сказать что именно учить, и куда смотреть, все это может окончится натуральнейшей катастрофой. Империи, как никогда ранее, требуются люди, получившие высшее техническое образование. Инженера, техники, технологи. Да, и я могу этим гордиться, только за последние десять лет мы открыли четыре новых университета, и, наверное, с десяток технических школ и училищ. Но этого мало. Катастрофически мало. Нам нужно в десять, в сто раз больше высших школ!

— Есть множество вещей, которых нам катастрофически не хватает, — примиряющее поднял я руки. — И чтоб изжить эти дефициты, мы с вами и призваны служить Отчизне. Тем не менее, я прошу вас, Дмитрий Андреевич, подумать о создании массовой, нацеленной на общероссийскую программу народного просвещения. Простые вещи. Чтение, письмо, математика. Нужно, чтоб в каждой деревне или мызе нашелся человек, способный прочесть односельчанам статью в газете, или инструкцию по переселению на пустующие Сибирские земли.

— Конечно, у нас есть такая программа, — отмахнулся Толстой. — По ней вполне успешно учат в церковноприходских школах.

— По каким учебникам? — уточнил я.

— По тем же самым, что и в гимназиях. Приходские священники сами удаляют, по их мнению, лишнее.

— Нужно разработать отдельный, сильно упрощенный учебник. И не затягивать с этим. Учебник, какие-то простейшие плакаты с буквами и цифрами — по сути, увеличенные в несколько раз страницы учебного пособия. Карта империи — обязательно. Фотографический альбом с членами императорской фамилии. Краткое описание их жизни в радении об Отчизне. В крупные школы, где хотя бы сотня учеников наберется, туда еще глобус. История Отечества в картинках. Все очень просто, без заумствований, но чтоб всюду было особо подчеркнуто, что только под рукой православного царя Русь выстояла под напором орд врагов.

— Блестяще, — выкрикнул Тимашев. — А еще приглашать в школы армейских инвалидов, дабы те давали рекрутам основы шагистики и чинопочитания.

— Начальная военная подготовка? — вскинул я брови. — А что? Это отличная мысль. Армейским сержантам станет куда как проще обучать призывников азам военной службы. В случае же всеобщего воинского призыва, такие люди не станут обузой.

— Я прослежу, — отмечая что-то на своих листах, кивнул Милютин. Идея явно пришлась ему по душе.

— Касаемо же недопущения пропаганды вредоносных идей, — вдруг выдал Рейтерн. — Как мы, в своем министерстве, ввели обязательную сертификацию победителей концессионных аукционов, так и здесь. Министерство просвещения может ввести разрешительное удостоверение для лиц, намеревающихся заниматься учительствованием. При отсутствии диплома уважаемого учебного заведения, со сдачей аттестационного экзамена. Провести по министерству внутренних дел распоряжение об обязательных проверках лиц занимающихся преподаванием. Злостным нарушителям и смутьянам навсегда препятствовать.

— Естественно, действующий преподавательских состав всех уровней, наделять документом автоматически. А и сам экзамен проводить силами учителей гимназий и училищ, — с ходу добавил я. — Это избавит министерство от дополнительной нагрузки. Но нужно подобрать поощрения для членов экзаменационных комиссий. Не за бесплатно же их принуждать…

— Тем не менее, это изрядно увеличит бюджет министерства, — заметил Толстой. После отставки с поста обер-прокурора, Дмитрий Андреевич отчего-то решил, будто это предвещало грядущую опалу. И отставку. А лишаться поста граф совершенно не хотел.

— Увеличит, — легко согласился я. — Днями, во время беседы с его императорским высочеством, великим князем Александром, он изволил, дабы явные наши подготовки в войне стали менее явными. Закупающая миллионы патронов к ружьям Россия пугает европейские державы. Ни кто их них не в состоянии определить, против кого мы повернем свои штыки. Поэтому готовиться продолжим. Но делать это станем скрытно. А денежные излишки пустим на народное просвещение. Пусть тактических вопросов это не решит, зато стратегически, на долгую перспективу, окажет Отечеству неоценимую пользу.

— Можете уже ныне определить, о каком перерасходе средств может идти речь? — сухо выговорил Рейтерн.

— Пока — нет, — покачал головой Толстой. — Отдам распоряжения подготовить докладную по этому вопросу.

— Роспись доходов и расходов империи на будущий год уже готовится, — напомнил министр финансов. — Не тяните с этим.

— Две недели, — подвел я итог. — Через две недели мы должны обладать нужными цифрами. И, Дмитрий Андреевич. Заклинаю. Не экономьте. Деньги мы вам найдем. А вот требующихся экономике страны квалифицированных рабочих — нет. Давайте хотя бы потомкам облегчим жизнь. Перезаложите средств. С запасом. Нам нужны миллионы учебников и плакатов для школ. Помните об этом.

— Несомненно, Герман Густавович.

— И вот еще, господа, о чем я хотел сегодня поговорить, — перешел я ко второй теме заседания. — О нашем с вами облике, как государственных чиновников.

— Станем менять мундиры? — оживился Тимашев. — Есть у меня парочка стоящих идей.

— Нет, Александр Егорович. Не о мундирах. О том, какими нас видят подданные империи. О том, что обыватели скорее поверят всяким гадостям из под пера газетного щелкопера, чем нам самим. Нам нужно отнестись к этому со всей серьезностью, и изменить, наконец, общественное мнение в свою пользу.

— И как же это прикажете делать? — скривился Валуев. — В головах обывателей до сих пор сохраняется образ чиновника, подобный тем персонажам, которых описывает в своих юморесках господин Салтыков. Дескать, мы все — без мзды и бумаги со стола на стол не перекладываем. Дескать, гражданское правление, это последнее место, куда может стремиться уважающий себя молодой человек.

— Именно так, — кивнул я. — И до определенного времени, так все и было. Читатели господина Салтыкова узнают реальных, встречаемых ими самими в присутственных местах чинуш. Да, бы боремся со мздоимством и существуют программы увеличения производительности чиновничьего аппарата. Да, мы бюрократы. Но не мы ее выдумали. Римляне. И, полагаю, ничего лучше для управления большим государством наука еще не изобрела.

— И что же? Предлагаете платить Салтыкову, чтобы он несколько обелил своих персонажей?

— Нет, зачем? Слава Господу, у этого желчного господина не так много почитателей. Иные и вовсе полагают его труды забавными историями. Этакими растянутыми анекдотами. Мы же всего лишь должны информировать общественность о наших деяниях. О тех бедах и проблемах, которые мы ежечасно решаем. О том, что без нас, без армии безликих чинуш в форменных сюртучках, наше общество не в состоянии существовать.

— И как же вы это себе видите? — поинтересовался Милютин. Его в народе не слишком любили. Отставники считали, что его реформы армию только испортили.

— При каждом министерстве и ведомстве должен быть создан дополнительный стол. По связям с представителями газет и журналов. Ну пусть он называется… пресс-атташе. Соответственно, и при канцелярии Совета министров будет такой департамент. Так же, нечто подобное должно появиться при Министерстве двора, с тем, чтоб следить за грамотным освещением деятельности и жизни членов императорской фамилии. Цензуру мы отменили, газетчики тискают на страницы своих изданий совершеннейший бред, а люди всему этому верят.

— И какого же рода работа предстоит этим пресс-атташе? — все еще не понимал идеи Толстой.

— Он должен будет работать с журналистами. Предоставлять в газеты выверенные и интересные простому обывателю релизы. Следить, чтоб писали верно. С теми из писак, кто станет пытаться лить грязь на имперское гражданское правление, общаться. С самыми упорными — никаких дел не иметь, а их газеты оставлять без релизов. Возможно, из личного фонда каждого из министров, в какой-то мере оплачивать щелкоперам правильные материалы. Здесь, при Совете министров, мы непременно так и станем поступать.

— Э-э-э-то что же получается! — взревел Тимашев. — Мы этим бумагомаракам еще и платить должны?!

— Это уж на ваше личное усмотрение, — развел я руками. — Не считаете нужным, не прикармливайте лояльных репортеров. Но тогда и не удивляйтесь, коли про вас начнут писать всякие гадости.

— Но к чему все это? — выговорил Валуев. — Жили же раньше и без этих вот… Пресс-атташе. Да и не так уж и часто нашего брата поминают в газетах. Там все больше военные победы любят и пышные церемонии. Того же шведского Оскара со всех сторон осмотрели и о том написали. А о хлеботорговой реформе — ни единого слова пока не было. А ведь это, господа — явление! Этакое только раз в сто лет бывает. И молчок!

— А откуда им знать, этим газетчикам, что хлебная реформа так сильно может на жизнь каждого подданного повлиять? — усмехнулся я. — Да и коснется она в первую очередь купцов — перекупщиков. А те уже с лета по углам шепчутся… Что же касаемо того, зачем нам это нужно? Так на то есть две причины. Первая: газеты излишне рьяно освещали мое путешествие на Восток страны, совершенно забывая о других значимых событиях и людях. В результате, у общества сложилось ложное впечатление, что кроме меня, никто больше в Державе не работает. Появись у нас уже этой весной такие вот пресс-атташе, информация к обывателям поступала бы… более равномерно. И пропорционально вкладу каждого министерства.

— Верно говорит Герман Густавович, — рубанул ладонью Тимашев. — Порядок должен быть. Все правильно должно быть.

— А как же, по-вашему, правильно? — скривился Решет. Он отчего-то нашего милого генерала недолюбливал. До откровенной вражды дело не доходило. Но все-таки это предвзятое отношение чувствовалось. От того и отношения между МВД и министерством торговли и промышленности сразу не заладились.

— Согласно предписаниям, — не растерялся старый кавалерист.

— Думаю, правильным будет, ежели наши, министерские столоначальники станут передавать релизы в Совет, — разглядывая какие-то каракули на листах перед собой, выговорил Рейтерн. — А уже здесь станут готовить общий по гражданскому правлению доклад для газет.

— Не хотите, чтоб журналисты попали в коридоры вашего министерства? — догадался Валуев.

— Да, — коротко клюнул носом Михаил Христофорович. — Деньги любят тишину.

— Согласен, — поспешил поддержать Минфин Толстой. — И со списком корреспондентов нужно что-то делать. Негоже будет, если в вашу, Герман Густавович, начнут лезть все кому не лень. Пусть у нашего Совета отдельный подъезд, но все же это императорская резиденция. Допустимо ли будет принижать…

— Видите ли, уважаемый Петр Александрович, — поморщился я. — Предложение Михаила Христофоровича не лишено смысла. Но снова могут начать болтать, что только первый министр у всех на слуху. Иные прочие вельможи станут обижаться на меня. Зачем же вы так со мной? Зачем пытаетесь поссорить с половиной столицы?

— Нет-нет, Герман Густавович, — отмахнулся Рейтерн. — Я не это предлагал. Следует центральный, совминовский стол выделить в другое здание. Не в Эрмитаж же, право слово, щелкоперов газетных приглашать…

— Много чести, — рыкнул Тимашев.

— Полностью согласен с предыдущим оратором, — ожидаемо переобулся Валуев. — Пресс-центр нужен. И он должен быть отделен от министерств и ведомств. Дабы чужие люди не бродили с блокнотами в руках по нашим присутствиям.

— Осталось лишь подобрать директора этого нового департамента, — хмыкнул Милютин. — Я предлагаю позвать Некрасова.

— Известный человек, — улыбнулся я. — Но пойдет ли? Мне кажется, у него собственное журнальное издание? Нет?

— Пойдет, — улыбнулся в ответ военный министр. — Он Трепову на юбилей стихотворную оду собственного сочинения читал. Очень хочет заручиться поддержкой кого-нибудь из власть предержащих.

— Я с ним поговорю, — согласился я. — Известный писатель и поэт — отличный выбор.

— Или можно Каткова из Москвы выписать, — пожал плечами Решет. — Этот точно не откажется.

— Каткова я могу взять на себя, — вскинулся Толстой. Их действительно с известным по всей России журналистом и публицистом связывала совместная работа над концепцией народного просвещения. Так что графа Катков мог и послушать.

— У него же Московские ведомости, — припомнил Валуев. — Как же он их оставит? Там же на нем одном все и держится.

— Не спросим, не узнаем, — парировал Толстой.

— Так которого же станем зазывать? И где сей центр станет размещаться? — демонстративно достав из жилетного кармашка, и посмотрев на серебряные часы, нервно выговорил Решет. — Давайте уже решим, да и все на сегодня. У меня, знаете ли, множество дел.

— Здесь собрались самые занятые люди страны, — пожал я плечами. — Но из таких вот заседаний и выходит что-то действительно значимое.

— А давайте обоих и станем звать, — продолжил изучение писулек Рейтерн. — Может и откажется кто-то. А буде оба согласятся, так один станет начальствовать, а второй товарищем будет.

— Этак вы и до нового министерства договоритесь, — громко засмеялся Тимашев.

— О, господа! Мнится мне, что недалеко то время, когда в каждой стране появится министерство пропаганды. Мои инженеры уверяют, что существует способ передавать человеческую речь посредством проводов, или даже вовсе через мировой эфир. Только представьте, господа! Где-то, в одном из таких министерств, специальный человек, с прекрасным, трогающим душу, голосом, будет рассказывать нашим детям или внукам о том, как следует жить. Кого из правителей любить и во всем поддерживать, а кого ненавидеть. А далекие наши потомки, возможно, откроют способ передавать через эфир не только голос, но и изображение. Не исключено, что и двигающееся.

— Полноте вам, Герман Густавович, — тяжко вздохнул Рашет. — Вы и телефоном уже всех поразили до глубины души. В САСШ такие опыты тоже ведутся, но вы и здесь всех опередили. Теперь, благодаря вашей прозорливости, это замечательное устройство навсегда будет связано с Россией, а не какой-то иной державой.

— Кстати, Герман Густавович? — вскинулся Валуев. — Когда же уже наши кабинеты свяжут посредством этой чудесной, телефонной, связи? Давеча был приглашен в один дом… не стану говорить в какой. Причиной приема был как раз это удивительное открытие ваших инженеров. Список абонентов пока не особенно велик, и удалось поговорить только с одним из них. Но каково! Через весь город! И слышно так четко, словно бы в пределах видимости.

— Помех много? — заинтересовался я. — Треск? Шумы посторонние?

— Есть немного, — признал, напрягши лоб, Петр Александрович. — Но, право слово! Это же такие мелочи! Несмотря ни на что, голос на том конце провода слышно отчетливо. Если мы и переспрашивали непонятное, так потому только, что вокруг было довольно шумно. Все не могли не обсуждать это фантастическое изобретение.

— Лестно, лестно, — улыбнулся я. — Касаемо же установки аппаратов в кабинеты, так давайте решим на следующем же общем заседании Совета министров. Коли всем это будет нужно, включим в бюджет следующего года оплату подключения и аппаратуры. К сожалению, господа, это пока дело не дешевое. Одного провода уже по Санкт-Петербургу почти двадцать верст развешали.

— Скоро птицам негде станет летать, — проворчал Тимашев. — Всюду будут эти провода.

— Ну, полагаю, до этого еще далеко, — легкомысленно отмахнулся от генерала Рейтерн. — Сколько по всей столице найдется господ, готовых выложить круглую сумму ради забавы? Не думаю, что очень много. Тысяча? Две?

Я промолчал, грустно улыбнувшись. Уже на тот момент в графике подключений было более пяти тысяч записей. И я был уверен: это только начало! Во всяком случае, на пригородном заводе Сименсов заканчивали возведение уже второго цеха по сборке приборов. И готовы выстроить еще хоть десять, хоть сто. Дело давало почти триста процентов прибыли. Даже в эпоху строительства сплошного телеграфного пути от столицы до Владивостока, Сименс не зарабатывал так много.

Хотя до меня им все равно далеко. Одна моя пулеметная фабрика зарабатывала в разы больше. Хоть и выпускала пока удручающе мало готовых устройств. Понятное дело, разгадка в большом заказе от Морского ведомства. Адмиралы быстро сообразили, что очередью из пулемета куда дешевле и эффективнее расстреливать плавающие морские мины. И решили оборудовать новым типом оружия все свои броненосные корабли. А их во флоте уже девять. Ровно в девять раз больше, чем было в шестьдесят девятом. И удручающе мало для вооруженных сил Великой Державы. У той же Франции этих броненосцев больше трех десятков. У Британии — и говорить нечего. Британия — королева морей, и этим все сказано.

Ну ничего! Весной со стапелей Николаева на Черном море должны сойти сразу шесть броненосцев. И эскадра из двенадцати вымпелов быстроходных миноносных крейсеров. Все-таки мореманы — они такие. Миноноской, или на худой конец — эскадренным миноносцем новый тип корабля назвать застеснялись. Решили обречь его легким миноносным крейсером.

А я что? Да ничего. Мне-то какое дело? Мне нужно, чтоб страна была богата и могуча. В том числе, и флотом. Так что я — только за!