Восемь знамен

Глава 1 ВЛАСТЬ И СЛАВА

— Десять минут, мистер Лич. Капитан Гауэр повернулся к штурману.

— Есть, — отозвался тот. — Убрать грот! Старший рулевой, так держать!

Марсели были уже убраны, так же как фок и бизань. Оставшись лишь под кливерами, двухсотфутовый «Лев», парусник Ост-Индской компании с шестьюдесятью четырьмя пушками на борту, плавно скользил к берегу.

За «Львом» следовали еще пять кораблей, почти не уступающих размерами своему флагману. На топ-мачтах развевались флаги Святого Георга и Соединенного Королевства и рядом с ними — вымпелы Ост-Индской компании.

В широком заливе, который, по словам мистера Баррингтона, носил название Чжилийского[1], эти суда не были одинокими. Перед ними, заслоняя едва выступающую над водой каменную дамбу, покачивалась на волнах армада джонок и сампанов под калейдоскопическим разноцветьем флагов, которому не уступала яркостью красок и россыпь фейерверков: ракеты по дуге взмывали в небо, над верхними палубами бешено раскручивались огненные «колеса», вспыхивали и гасли бенгальские огни.

— Если бы не ваши заверения в дружелюбии этих людей, я бы решил, что нас вот-вот атакуют, — заметил Гауэр, когда особенно громкий разрыв поднял в воздух стаи морских птиц.

Мужчина, стоявший рядом с ним, улыбнулся в ответ на вопросительный взгляд капитана.

— Они не нападут на вас, если вы не нападете на них, — сказал он. — Китайцы не ввязываются в схватку первыми по той простой причине, что не верят в существование достойного их противника.

Гауэр фыркнул и отвернулся. Он с трудом выдерживал своего собеседника. Совсем не джентльмен, да и на бывалого морехода не очень-то похож. Правда, штурманское свидетельство у него имелось, но судном он никогда не командовал. И ссылка на молодость — Баррингтону исполнилось всего тридцать три — скорее уж оправдывала эту его привычку самонадеянно задевать других, демонстрируя свою ученость.

В свою очередь, не обращая больше внимания на капитана, Роберт Баррингтон принялся рассматривать берег. Как он и ожидал, береговая линия оказалась низкой, да и река Вэйхэ, с трудом переваливавшая через свои собственные песчаные наносы при впадении в море, тоже не воодушевляла. Ну-с, по крайней мере приятно, что имеющаяся у него информация до сих пор подтверждалась. А если приближающаяся флотилия и впрямь проявит вдруг враждебность… в таком случае наконец найдется работенка для орудий большого калибра внизу, на шкафуте, и еще ниже, на орудийной палубе.

При этой мысли Роберт Баррингтон усмехнулся. Высокий, шести футов и двух дюймов ростом, крепкого сложения — сто восемьдесят фунтов костей и мышц, — он производил впечатление уверенного в себе человека; о том же говорили резкие черты открытого лица. От природы честолюбивый, он тем острее переносил обиды, ощущая себя белой вороной в кучке собравшихся на судне именитых лордов и прочей знати, ученых писак и фанатичных церковников. Они олицетворяли собой устои английской государственности, его же присутствие терпели лишь потому, что он знал иностранный язык. Но если перед ним и вправду лежали все сокровища земли, то будь он проклят, если не завладеет хотя бы частичкой этих богатств.

— Китай… Само это слово дышит империей! — обронил лорд Макартни. Он стоял у борта на корме корабля.

Его светлости достопочтенному «Пэру Джорджу, Нашему Любимому Кузену и Советнику, Барону Лиссанурскому, Ко Антрим и Виконту Макартни Дервокскому, Члену Тайного Совета Ирландии, Рыцарю Наипочетнейшего Ордена Бани и Наидревнейшего Королевского Ордена Белого Орла, Послу Чрезвычайному и Полномочному» этой осенью 1793 года исполнилось пятьдесят шесть лет. Это был человек среднего роста, с добродушным лицом, с венчиком волос вокруг обширной лысины. Его бордовый мундир был изрядно поношен, а чулки и галстук отчаянно нуждались в стирке. Треуголка защищала чело его светлости от солнца, парик же он снял и держал в левой руке, готовый нахлобучить при появлении высокой встречающей стороны. А между тем он имел репутацию храбреца, как и полагается ирландцу, который некогда дрался на дуэли со своим подчиненным, генералом Стюартом, из-за некоторых разногласий, возникших во время его губернаторства в Мадрасе. На той дуэли он получил тяжелое ранение, но полностью оправился от него и выполнял теперь самую важную в жизни миссию, несравнимую даже с его пребыванием в молодые годы в России в качестве чрезвычайного посланника при дворе императрицы Екатерины.

В самом деле, разве могла Россия сравниться с маньчжурским Китаем, со всеми его сокровищами, которые предстояло здесь найти? Так, во всяком случае, считали все.

Он перевел взгляд с приближающейся флотилии на высокого моряка, стоявшего рядом с ним.

— Не дадут нам от ворот поворот, Баррингтон?

— Не дадут, милорд, — заверил Роберт.

Его уверенность легко передавалась другим, потому что в самой личности Баррингтона заключалось нечто неоспоримо притягательное. Макартни знал, что многие не одобряли его выбор на пост главного переводчика в столь важной миссии. Но именно ее важность и определила выбор. Лорд Макартни был одновременно и практиком и прагматиком. Его послали в Китай для переговоров о торговом договоре с Сыном Небес, о договоре, который, как надеялись, послужит на благо и Ост-Индской компании, и Великобритании… и позволит оставить с носом голландцев и португальцев, хоть они и первыми вторглись в эти воды.

Он почти ничего не знал о людях, с которыми собирался вести переговоры. Китай был известен Западу уже около двух тысяч лет; в Англии некоторые ученые, чьи фантазии подогревались возникшим в последнее время интересом к событиям древней истории, утверждали, что существовали регулярные торговые связи еще между римлянами и китайцами. Если так, то в средние века эти связи оборвались. Позже бесстрашным искателям приключений вроде венецианца Марко Поло выпало на долю возродить легенду о «Небесном Королевстве Катэй», которое размерами и мощью намного превосходило все другие известные христианам страны.

Многое из того, о чем поведал Марко Поло, сочли за вымысел. Легенда обернулась явью лишь с рискованными путешествиями испанцев и португальцев, за ними голландцев и затем англичан по Тихому океану. Оказалось, что действительно существует мифическая нация желтокожих мужчин и женщин, населяющая восточную половину Азии, самый многочисленный на земле народ, подчиняющийся воле одного человека. Означало ли это, что китайцы были наиболее могущественной на земле нацией? У Макартни такое предположение вызывало улыбку. Но, возможно, это была самая богатая нация…

Английские авантюристы впервые появились в китайских морях полтораста лет назад, но лишь в последние пятьдесят торговля с Китаем приобрела важное значение. Британцы последовали примеру и совету своих португальских конкурентов и по Жемчужной реке, которая уходила в глубь южного Китая на семьдесят с лишним миль, добрались до огромного порта — Кантона. Там, и нигде больше, утверждали португальцы, разрешалось торговать с Небесной империей «внешним варварам», и каким бы унизительным ни казалось это прозвище подданным Георга III, короля Великобритании, Франции и Ирландии, оно приклеивалось ко всем без исключения пришельцам с запада. Но виконт Макартни со своими шестью кораблями продвинулся намного севернее устья Жемчужной реки и достиг залива Чжили.

С приближением китайских судов шум становился все громче. Британцы уже стояли спокойно на якоре, но их пушки были выдвинуты: по двадцать орудий на каждом корабле приготовили к стрельбе холостыми зарядами, остальные зарядили ядрами и зажгли порох на запалах — на всякий случай. Капитан Гауэр, коммодор эскадры, слыл осторожным человеком.

Теперь, когда паруса на шести судах были убраны, синесюртучные офицеры все как один направили свои подзорные трубы на надвигающиеся джонки и сампаны. Джонки оказались на удивление большими, некоторые даже трехпалубными и к тому же неожиданно хорошо вооруженными; в открытых орудийных портах виднелись жерла пушек. Английских моряков не пугало численное превосходство, как-никак уже сотню лет они претендовали на морское господство — благодаря великолепному сочетанию искусства мореплавания и артиллерийского мастерства, и все-таки волей-неволей каждый прикидывал, сколько же китайцев толпилось на палубах джонок и обступивших их сампанов.

Экипажи китайских судов работали что есть сил. Легкий ветер с моря лишь слегка прижимал стоящих на якоре остиндцев, зато китайской флотилии приходилось идти прямо против него, и кто бы осмелился предположить, что прямоугольные посудины с такими же прямоугольными парусами могли выполнять этот маневр столь искусно. Правда, для продвижения к цели китайцы использовали не паруса, а мускульную силу. Англичане в подобной ситуации спустили бы на воду свои шлюпки и двигались на буксире, китайцы же даже самую большую из джонок гнали вперед огромными веслами (по пятьдесят гребцов на каждом борту), проходящими через уключины размером с корабельные амбразуры; лопасти уходили в воду, чтобы некоторое время спустя появиться снова, а гребные команды тем временем спешили назад к корме, чтобы опять занести весла.

— Вам приходилось видеть подобное, Баррингтон? — полюбопытствовал Макартни.

— Приходилось, милорд. На Жемчужной. В этой стране человеческий труд — самый дешевый товар.

Роберт Баррингтон хорошо знал Жемчужную реку. За двадцать лет плавания на Востоке он несколько раз участвовал в рискованных путешествиях вверх по реке в качестве помощника капитана на торговом судне. До самого последнего времени это делало его одним из немногих избранных. Англичане были слишком заняты Индией — огромным, неудержимо влекущим сокровищем, случайно попавшим в их когти с крушением империи Моголов. Именно в Индии можно было сколотить состояние. О тех же, кто в погоне за китайским шелком считал необходимым идти на дополнительный риск и устремлялся в кишащий пиратами и наводненный голландцами Малаккский пролив, говорили, что они хотят слишком многого.

Словом, это было уделом одиночек. Набобы начали возвращаться в Англию с неправедно нажитыми капиталами и закладывать основы великого множества вошедших в историю семейных состояний, а между тем сама Ост-Индская компания погружалась в финансовую трясину. Каждая битва, каждая победа, каждая присоединенная или взятая под административное управление территория стоила безумных денег, а продажность чиновников была такова, что никаких полагающихся налоговых поступлений ожидать не приходилось. Возникла необходимость искать добычу где-то еще.

Взяться за Китай показалось блестящей идеей, возникшей в какой-то мере случайно. В Европу чай впервые привезли португальцы в середине XVII века. Чайные листья предстали тогда причудливой новинкой, что только с ними ни делали — разве что бутерброды. И только когда кому-то пришло в голову заваривать их и пить полученный настой, чай стал популярным напитком. В Англии и других странах со схожим климатом быстро поняли, что чашка горячего чая так же бодрит, как кружка эля, но при этом еще и голова остается свежей. За последние полвека потребность в чудесных листьях возросла неимоверно.

Торговцам чаем в Англии казалось, что Ост-Индская компания напала на золотую жилу. Но только в самой компании знали реальное положение дел. Ей требовалось все больше и больше чая для выполнения полученных заказов… Между тем китайцам, выращивающим чай, явно не требовалось ничего из того, что компания могла поставить взамен, — ничего, кроме серебряных слитков.

Тогда компаний обратилась за помощью к родному правительству, имея для этого веские основания, так как ее акционерами являлись многие влиятельные англичане. Правительство издало указ, по которому чай в розничной продаже облагался дополнительным налогом. Полученные средства шли на возмещение расходов компании. Любителям чая в Англии ничего не оставалось, кроме как платить налог, чтобы и впредь наслаждаться обожаемым напитком. А вот любители чая в американских колониях отказались платить дань, последовавшая война за независимость стоила Великобритании половины ее империи — и компания вновь откатилась на прежние позиции. Спасти положение должно было соглашение с Сыном Небес. Так возникла нужда в Макартни и его посольстве, снарядить которое, как утверждали, стоило около ста тысяч фунтов.

Шум стал совершенно оглушительным. Джонки и сампаны вплотную приблизились к стоящей на якоре Британской эскадре, обошли ее по правому и левому борту, а также со стороны моря и сомкнули кольцо вокруг возвышающихся над ними остиндцев. Громыхали барабаны, гремели трещотки, пронзительное пение труб прерывалось треском рассыпавшихся в небе шутих. Струйки дыма поднимались над судами, проплывали меж трепещущих знамен, смешиваясь с благовонными облачками ритуальных свечей, курившихся на шканцах каждого корабля.

Но вот по сигналу с китайского флагмана шум стих, и в заливе воцарилась полная тишина, слышалось лишь посвистывание ветра в корабельных снастях.

— Капитан Гауэр, поприветствуйте этих джентльменов, — распорядился Макартни.

Гауэр кивнул старшему помощнику, и английский торговый флаг скользнул вниз и замер на середине флагштока. Остальные суда последовали примеру флагмана.

— Можете начинать, мистер Морли, приказал Гауэр.

Флагман содрогнулся от приветственного залпа, тут же подхваченного орудиями остальных судов эскадры. При первых мощных разрывах и клубах дыма гул волнения и тревоги пронесся над китайской флотилией, в какой-то момент показалось, что она готова открыть ответный огонь. Но тут же китайцы сообразили, что выстрелы холостые, и не успело еще смолкнуть эхо британской канонады, как вновь загремели фейерверки и все утонуло в душераздирающей какофонии.

Китайцы спустили на воду шлюпки, и те устремились ко «Льву».

— Баррингтон, вы будете говорить с этими людьми, — распорядился виконт. — Желательно, чтобы на борт поднялись не все сразу.

Пробил час Роберта Баррингтона, ради этого его и взяли в посольство. Он не претендовал на равное положение с посольскими чинами, с войсковыми и флотскими офицерами, не располагал финансовой поддержкой для сближения с торговыми представителями компании. Еще меньшее отношение он имел к посланцам английской церкви или миссионерских обществ, сгрудившимся сейчас на шканцах. Но… Роберт Баррингтон мог говорить по-маньчжурски.

В Индии Макартни уверяли, что в подобной роскоши нет никакой необходимости. В Китае дела вели, объясняясь либо на местном диалекте, либо на общеупотребительном наречии, и в Калькутте было достаточно много знатоков и кантонского и общепринятого китайского.

— Но разве я буду общаться не с маньчжурскими чиновниками? — поинтересовался виконт. — Ведь они правят страной.

— Совершенно верно, милорд. Однако они будут говорить на китайском.

— Да, со мной и моим переводчиком. А между собой?

— Как вам сказать… э-э, надо думать, на маньчжурском.

— Вот именно. Значит, я не буду знать, о чем они переговариваются. Мне нужен рядом человек, знающий язык маньчжуров, раз уж именно с ними мне предстоит встречаться.

Найти такого переводчика оказалось непросто. В калькуттском генерал-губернаторстве вынуждены были даже дать об этом объявление, и самые худшие опасения правительственных чиновников сбылись, когда одним-единственным откликнувшимся на него добровольцем стал не кто иной, как Роберт Баррингтон.

В маленьком замкнутом мирке, каким по-прежнему была Британская Индия, все члены английской общины хорошо знали друг друга, были оценены по достоинству и расставлены по своим полочкам; жены присоединялись к мужьям на отведенных им ступеньках. У Роберта Баррингтона жены не имелось, к счастью для нее: он давно и прочно занимал подножие социальной лестницы. Между тем по происхождению он был здесь не из последних. Только обстоятельства заставили его отца, приходского священника, послать в море младшего сына, когда тому исполнилось двенадцать. Мальчишка быстро осваивал морское дело и поднялся от юнги до шкипера торгового судна, а потом еще выше, на службе компании. Но за двадцать с лишним лет, в течение которых Роберт Баррингтон проделал долгий путь от берегов Темзы до рейда бомбейского порта, он приобрел репутацию человека, которому никогда не присоединиться к племени удачливых. И дело не в отсутствии способностей. Капитанское свидетельство он заработал еще совсем молодым, в двадцать семь лет. Однако доходы его ограничивались одним жалованьем, а жизнь Роберт Баррингтон вел слишком вольную для набоба; с равным успехом его могли видеть как в английском клубе, так и в портовой забегаловке, болтающим за выпивкой с каким-нибудь кули.

Конечно же, как и все вокруг, он мечтал о сокровищах Востока. Собственно, за пять последних лет он так ни разу и не выбрался домой — отец уже умер, а с братьями Баррингтон не ладил. Все его помыслы были теперь поглощены торговлей с Кантоном.

Так он заслужил окончательный приговор Британской Индии. Тремя годами раньше описываемых событий Баррингтон тяжело заболел в Кантоне, и капитан не нашел ничего лучшего, как там его и бросить. Никто не ожидал увидеть Баррингтона снова. Но год спустя он объявился в Калькутте — оказывается, его выходила маньчжурская семья, глава которой служил чиновником в порту. Забота, с которой за ним ухаживали, наполняла Роберта чувством глубокой благодарности; в глазах же окружающих он всего-навсего прожил несколько месяцев как язычник среди язычников, погрязнув в невесть каких варварских обрядах и обычаях. Поговаривали даже, что он возжигал ритуальные благовонные свечи, дабы умилостивить судьбу. А взять настойчивость, с которой он отделял китайцев от маньчжуров, тогда как что те, что эти были всего лишь желтолицыми язычниками…

Однако тот случай имел замечательные последствия: Роберт Баррингтон оказался единственным белым человеком в Калькутте, бегло говорящим на маньчжурском.

Одетый в свою лучшую синюю накидку, Роберт занял место рядом с его светлостью. Он прекрасно понимал важность предстоящих минут. Остановив свой выбор на Баррингтоне, Макартни относился к нему как к другу, не обращая внимание на неодобрительные взгляды помощников. Однако его светлость, проявив таким образом решимость полагаться только на собственное мнение, будет чрезвычайно рассержен, если вдруг это мнение окажется опрометчивым. Роберт это прекрасно понимал. На трапе появился встречающий. Вглядевшись, Баррингтон понял, что перед ним евнух. Он бросил быстрый взгляд на Макартни, но, судя по всему, виконт не заметил ничего странного в облике маньчжурского посланца. Как и следовало ожидать, евнух был одет чрезвычайно богато, в красную шелковую куртку и зеленые шелковые же штаны, на ногах мягкие лайковые сапоги. Лакированная трость заменяла ему меч, голову прикрывала круглая шляпа с четырьмя «рожками» по полям. Почти так же роскошно были одеты и люди из его свиты, сгрудившиеся у борта позади своего начальника.

— Мой господин, Хошэнь, Правитель вверенных ему народов, шлет приветствие. — Евнух поклонился. Голос у него был высокий и ломкий. — Меня зовут Ван Луцин.

— Мой господин, лорд Макартни, — Роберт в свою очередь поклонился, — посылает ответное приветствие вашему господину, премьер-министру Хо, и от имени своего господина, короля Великобритании, Франции и Ирландии Георга III, Защитника веры, передает приветствие его Небесному величеству императору Сяньлуну. Меня зовут Роберт Баррингтон. — Как он полагал, Ван был достаточно образован, чтобы разбираться в британской табели о рангах.

Ван вновь поклонился и, выждав, пока Роберт закончит, спросил:

— Можем ли мы посидеть в тени?

— Скажите ему, что вот это как раз вполне возможно, — одобрил Макартни. — Как вы думаете, что наш приятель предпочтет выпить?

— Можно попробовать предложить ему рома, милорд.

По движению глаз Вана Роберт понял, что тот, вероятно, знает пару слов по-английски. Гость с большим интересом озирался вокруг и, когда над палубой натянули брезентовый полог, уселся за стол вместе с английскими офицерами; до некоторых из них уже дошло, что он из себя представляет, и они были явно шокированы.

Стюарды принесли подносы с ромовым пуншем, Макартни собственноручно подал бокал Вану. Поколебавшись, евнух осторожно принял его обеими руками, а Роберт в душе проклял свою забывчивость. Предложив бокал одной рукой, а не двумя, Макартни, с точки зрения китайцев, обнаружил полное отсутствие хороших манер, — об этом следовало бы заранее предупредить его светлость. Но теперь ничего не поделаешь, оставалось лишь продолжить беседу.

— Вы привезли дань от вашего короля, — констатировал Ван.

Когда Роберт перевел, Макартни закашлялся, прочищая горло.

— Скажите ему, что мой король никому не платит дани.

Роберт перевел, и Ван улыбнулся.

— Все правители на земле платят дань его Небесному величеству. Правда, некоторые внешние варвары нерадивы в этом, но они, несомненно, будут наказаны.

— Клянусь, этот приятель меня рассердит, — буркнул Макартни.

— Я уверен, он просто-напросто следует этикету, которого обязаны придерживаться китайцы, милорд, — предположил Роберт. — Но для нас самое главное добиться аудиенции у императора Сяньлуна, не так ли?

— Надо думать, для этого я здесь и нахожусь, — уступил Макартни.

Ван переводил взгляд с одного собеседника на другого, при этом его широкое лицо без всяких признаков растительности совершенно ничего не выражало.

— Разумеется, вопрос о дани — один из тех, которые мой господин хотел бы обсудить с вашим, — сказал Роберт. — Когда мы получим возможность встретиться с его Небесным величеством?

— Это невозможно, — ответил Ван.

— Как? — Сердце у Роберта упало.

— Его Небесное величество пребывает сейчас в Жэхэ. А это его родные места, вы понимаете, Баррингтон. Именно из Жэхэ бессмертный Нурхачи впервые повел Восемь маньчжурских знамен на штурм Великой китайской стены. Каждую осень императорский двор выезжает туда на охоту и остается там до первых признаков зимы. А признаков зимы пока не видно.

— Черт возьми, — воскликнул Макартни, — разве нельзя нам отправиться в Жэхэ и там побеседовать с императором?

Ван обвел взглядом английскую флотилию.

— Вашим судам туда не подняться. Жэхэ находится во многих милях от моря.

— Но вы можете предоставить моему господину необходимый транспорт, — не отступал Роберт.

Ван Луцин пристально посмотрел на него:

— Приятно узнать, что ваш король так стремится засвидетельствовать свое почтение Небесному величеству. Я поговорю с моим господином, Хошэнем, и мы подумаем, можно ли устроить вашу поездку.

Он едва пригубил ром и поставил бокал.

— У вашего вина кровавый оттенок. — Евнух поднялся для прощального поклона.

— Чертовски наглый негодяй, — прорычал мистер Марджорибэнкс, один из кантонских купцов, которые сопровождали экспедицию. — И послать евнуха… это же знак полного презрения.

— Евнуха? — Макартни вопросительно посмотрел на Роберта. — О Боже! Почему вы меня не предупредили?

— Потому что, как я подозреваю, он немного понимает по-английски. Но, милорд, евнух — не обязательно презренное существо. Умные и достойные часто получают очень ответственные посты. Этот Ван, очевидно, у Хошэня служит кем-то вроде секретаря.

— У премьер-министра? — уточнил Макартни.

— Можно сказать и так, милорд, в нашем понимании этого поста. У императора он главный министр.

— И мерзкий выскочка сомнительной нравственности, которого все в этой стране ненавидят, — добавил Марджорибэнкс.

Макартни взглянул на Роберта.

— Действительно, милорд, Хошэнь молодой и самый что ни на есть настоящий дворцовый фаворит. Правда и то, что он корыстолюбив и, следовательно, многие его ненавидят. Но… главных министров с такой репутацией и у нас было немало. Для нас с вами самое главное, очевидно, то, что он является фаворитом императора Сяньлуна.

— До тех пор, пока он им остается. Что ж, джентльмены, думаю, придется нам набраться терпения и ждать возвращения сего ущербного создания. Баррингтон, освежите-ка мои знания об этих маньчжурах.

И Роберт принялся за дело. Он рассказал, что маньчжуры стали так называться сравнительно недавно. Имея общие с тунгусами родовые корни, всего двести лет назад они кочевали по северным степям. Но затем у них появился великий вождь Нурхачи, военный гений, подобный Чингисхану. Он превратил тунгусов в воинственную нацию, создав армию из подвластных племен, причем каждое получило свое знамя. Первые четыре — красное, желтое, белое и желто-синее — принадлежали к роду самого Нурхачи. Потом он создал еще четыре отряда, они получили знамена тех же цветов, но с каймой, и считались «меньшими знаменами».

Во главе Восьми знамен Нурхачи пронесся через Маньчжурию и обрушился на одряхлевшую империю Минов, обескровленную недавней жестокой войной с восставшими островитянами — японцами. Нурхачи изначально мечтал об установлении новой династии. Он назвал своих людей «айсингиоро», или «золотое племя», и провозгласил их прямыми потомками Танской династии, которая после нескольких столетий разобщенности объединила Китай в 618 году нашей эры и которая была уничтожена монголами в 1234 году. Сам же взял титул Чжинхан, провозгласил себя властителем Маньчжурии, а время своего правления обозначил девизом Тяньмин.

— Какое счастье, что у шотландцев не нашлось такого вождя, — сухо заметил Макартни, и его свита послушно заулыбалась.

Нурхачи умер от ран в 1627 году. Его преемник, Хуан Тайчжи, восьмой из четырнадцати сыновей, сначала взял титул Тяньцзун как правитель Маньчжурии, а затем в 1636 году в главном городе Мукдене формально провозгласил императорскую династию Дацин и выбрал себе имя Чунте как император Китая.

— И что это означает, Дацин? — поинтересовался Макартни.

— О, милорд, «цин» значит «чистый», «да» — всего-навсего «великий».

Император Чунте в сущности был довольно заурядной личностью. Фактически же основателем династии и руководителем военных кампаний против Китая стал не кто иной, как его младший брат Дорган, принц Жуй, которому и принадлежала реальная власть над маньчжурами после Нурхачи. Именно Дорган ввел Восемь знамен в Пекин в 1644 году, сразу за тем, как повесился последний Минский император Чуан Леди.

Тем не менее маньчжурам потребовалось еще двенадцать лет, чтобы по-настоящему овладеть всем Китаем. С 1662 года, с начала правления императора Канси, проходившего под девизом Сюаньэ, открылась эпоха мира и процветания, длившаяся сто тридцать лет. В течение этого времени страной управляли лишь три императора: с 1662 по 1722 год — Канси, с 1723 по 1735 год — Юнчжэн и с 1736 года — император Сяньлун.

— То есть этот самый Сяньлун восседает на троне пятьдесят семь лет, уточнил Макартни. — Он, должно быть, стар как Мафусаил.

— По-моему, императору Сяньлуну уже восемьдесят два года, милорд. Но никогда еще страной так хорошо не управляли. Это самая процветающая империя в мире.

— Какая чушь. — Марджорибэнкс в знак протеста шумно прочистил горло.

— Мы здесь для того, чтобы вести переговоры, — примиряюще заметал Макартни.

— Да, милорд, но до тех пор, пока от вас не потребовали выполнить ритуал коутоу.

— Что сделать? — Макартни перевел взгляд на Роберта.

— Каждый допущенный к аудиенции у императора должен встать на колени и девять раз коснуться лбом пола, — с опаской пояснил Роберт.

— Боже сохрани, — вырвалось у Макартни.

— Мы на это не пойдем, — отрезал капитан Гауэр.

— Я обязательно обсужу это с Ван Луцином, — заверил Баррингтон.

— Расскажите мне подробнее про китайские имена, — попросил Макартни.

— Хочу заметить, милорд, что мы говорим о маньчжурских именах. Видите ли, в отличие от китайцев маньчжуры не имеют фамилий. Когда появляется на свет маньчжурский князь, он, конечно, получает имя. Например, ныне здравствующего императора при рождении нарекли Хунли. Когда князь подрастает, его имя заменяют титулом — в том случае, ежели он не наследник престола. А вот если князь становится императором, тогда он выбирает имя, под которым будет править; нынешний император принял имя Сяньлун. Этим именем обозначаются все даты его правления, и только им можно величать императора; его первое имя никогда не поминается. Надо заметить, однако, что имя, под которым он правит, является, собственно, титулом. Я знаю, мы так привыкли, но неправильно обращаться просто Сяньлун к нынешнему императору. Его надо называть — император Сяньлун.

(При этих словах Марджорибэнкс воздел глаза к небу.)

— После смерти, однако, это имя в свою очередь отменяется, — продолжал Роберт, — и усопший получает посмертный титул. Но его выбирают лишь после кончины, и я, конечно, понятия не имею, как тогда назовут Сяньлуна. Его предшественник, однако, при рождении получил имя Юньчжэн, правил как император Юнчжэн (обратите внимание, милорд, имена разные) и теперь известен под посмертным титулом Ши Цзунсянь хуанди. Хуанди переводится просто как «император», поскольку обычай величать этим титулом всех правителей Китая восходит к императору Хуанди, властвовавшему за 200 лет до нашей эры. Я думаю, аналогом ему вы можете считать наш титул «цезарь». Если я попытаюсь продолжить аналогию, то, допустим, его высочество, известный до вступления на престол как принц Георгий, затем получил бы титул, ну, допустим, Дарующий Великое Благоденствие, и после, скончавшись, был бы переименован в Короля — Защитника Империи.

Макартни закашлялся, уловив плохо скрытую иронию в словах переводчика, обрисовавшего таким образом короля, который потерял американские колонии.

— Варварство, — повторил Марджорибэнкс.

От того, какой смысл они вкладывали в это слово, понял вдруг Роберт, целиком зависит успех их посольства. Или его провал.

После долгих недель в море всем не терпелось поскорее оказаться на земле, тем более что требовались свежая вода и провиант, однако шлюпкам с судов не разрешали войти в реку, поэтому им пришлось пристать к открытому берегу, находившемуся под защитой внушительной крепости Дагу с гарнизоном в несколько тысяч человек. Таким образом, развеялись надежды моряков найти женщин или какое-то другое развлечение. Между тем близился конец года, и все чаще и чаще налетали штормы, хотя погода еще стояла теплая.

— Признаться, милорд, — заявил капитан Гауэр, — не знаю, как долго еще мы сможем продержаться здесь, у этого неприветливого, открытого всем ветрам берега.

— Н-да… Баррингтон, вы по-прежнему считаете, что нас примут? — спросил Макартни.

— Полагаю, примут. — В голосе Роберта было больше надежды, чем уверенности. Однако через неделю Ван Луцин вернулся.

— Вас готовы принять, — сообщил он.

— Мой господин искренне вам признателен.

— Это честь для меня, — поклонился Ван, — оказать услугу столь высокой особе.

— Узнайте у него, сколько моих людей может меня сопровождать? — спросил Макартни.

Ван Луцин ответил недоуменным взглядом. Обернувшись, он осмотрел небольшую флотилию сампанов, которая доставила его на Британскую эскадру.

— Да столько, сколько угодно вашему господину.

— Господи помилуй! — воскликнул Макартни.

Отвечающий за безопасность посланника капитан Гауэр расстроился даже больше Марджорибэнкса, особенно когда Ван сообщил им, что вероятность попасть к императору и вернуться до наступления зимы весьма невелика.

— Ну что же, придется вам отвести свои суда южнее и стать на якорь в какой-нибудь гавани погостеприимней, — решил Макартни.

— А как же вы, милорд?

— Я не сомневаюсь, что за мной присмотрят наилучшим образом. Мы можем доверять этим людям, Баррингтон убежден в этом. А если бы я не верил ему, то немедля отплыл бы восвояси.

Гауэр одарил Роберта таким взглядом, что тот понял: отныне ответственность за безопасность его светлости целиком и полностью возлагается на него.

Однако даже Марджорибэнкс не мог пожаловаться на прием, оказанный им на сампанах.

Девяносто пять человек, не считая слуг, погрузились на сампаны, по десять на борт, и окунулись в роскошь кают с толстыми коврами и мягчайшими кроватями, где их встретили изысканными пряными кушаньями и неожиданно крепким и густым, как херес, пивом, которое подавалось горячим.

Гостям прислуживали молоденькие девушки и юноши, черноволосые, с оленьими глазами, выражение которых не оставляло сомнений, что слуги находятся здесь с единственной целью — сделать все, чтобы их временные хозяева были совершенно счастливы.

Мгновенно уловив это, Макартни предупредил:

— Помните, мы представляем здесь короля — а это касается и ваших отношений со слугами.

С каждым днем путешествие давало все больше и больше пищи пытливому уму. Роберт Баррингтон как раз обладал такой пытливостью. Отправившись на морскую выучку всего двенадцати лет от роду, он к тому времени уже успел воспитать в себе привычку читать и усваивать новое. Начинал, конечно, с Библии; ее строки служили отцу рабочим инструментом, и Джордж Баррингтон не преминул с младых ногтей приобщить к слову Божьему всех своих сыновей. Однако благочестие мало пригодилось юнге Роберту на борту остиндца — и когда он карабкался по реям под завывание ветра и нескончаемую брань вахтенного офицера, и когда его клали со спущенными штанами на ствол орудия — «канонирской дочки» (так, скалясь, называли пушку матросы) — то ли для порки за какой-то проступок, то ли для удовлетворения сексуальных потребностей, обостренных за месяцы плавания без единой женщины в пределах видимости.

Столкновение двух противостоящих влияний — слова Божьего и суровой мужской жизни — породило очень своеобразную философию. Бесполезно взывать к Всевышнему, находясь во власти полудюжины мужчин, каждый из которых больше и сильнее тебя; в десять с небольшим просто нет мочи дожидаться грядущего невесть когда небесного воздаяния. Затаив ненависть к своим компаньонам, он понял, что одолеет их не молитвами или покорностью, а только тогда, когда станет как они — и затем их превзойдет. В его натуре заключалось умение подчинять все силы, умственные и физические, для достижения поставленной цели. Так, в стычках с окружающими он год от года становился сильнее и выносливей, росла его отвага и углублялось знание своих возможностей, главным из которых было стремление во что бы то ни стало добиваться своего.

Он постиг навигацию и морское дело, научился пускать в ход кулаки и оружие — пистолет и абордажную саблю, овладел умением стрелять из пушки. К тому времени, когда Роберт проплавал одну французскую войну и когда, судя по сообщениям из Европы, как раз начиналась другая, пока еще не распространившаяся на Восток, счастливым считался корабль, которому удавалось дойти до Калькутты и вернуться хотя бы без одной стычки с пиратами.

На службе в Ост-Индской компании он выучил еще и язык хиндустани, а когда возникла необходимость, овладел кантонским диалектом и общеупотребительным китайским. Он захаживал к кули, к китайцам, и, смешавшись с толпой и сидя за общим столом, вслушивался в их речь, перенимал их привычки. Он находил такие вылазки и забавными и полезными. Не случайно любой капитан торгового корабля из тех, что плавали на Восток, был рад взять к себе помощником Роберта Баррингтона; и в то же время никто из них, у кого имелась дочь, не пустил бы Роберта Баррингтона к себе дальше порога.

Однако это совсем не удручало Роберта; разве найдется среди англичанок хотя бы одна, способная доставить ему такое же удовольствие, как какая-нибудь индийская или кантонская девушка, которая за деньги с готовностью исполняла все его желания. Пусть англичане держат своих дочерей под замком. Когда он сделает первый миллион, они будут счастливы отдать своих непорочных чад во власть его нашумевших сексуальных привычек. До него доходили слухи, клеймящие его как неотесанного проходимца, и он должен был признать, что в них имелась изрядная доля правды.

Все его помыслы были устремлены к одному — как сделать миллион. Многие, начиная с Роберта Клайва, сколотили в Индии несметные состояния. Но Роберт Баррингтон понимал, что эти люди, возможно, были, в отличие от него, отмечены гением и к тому же обладали безжалостностью, которой у него не имелось. Он же, рискуя быть обвиненным в переходящей все границы злокозненности, при заключении сделок выполнял свою часть договора до последней буквы. Для него исключена была нечистоплотность в делах, сделавшая Клайва богатым и знаменитым.

К тому же Клайв прославился как солдат, а Роберт рассчитывал добыть свое богатство на морских просторах, если, конечно, ему вообще было суждено разбогатеть.

Мир, открывшийся перед ним, когда однажды торговый корабль, на который его взяли вторым помощником капитана, достиг Кантона, затмил своим величием его самые необузданные мечты. Конечно, Индия была очень богата, очень изысканна, очень бедна и очень жестока, но на всем лежала печать неопределенности; никто, невзирая на чины и звания, не мог быть уверен, что увидит следующий рассвет. Китай же, как убедился Роберт, не уступал Индии ни богатством, ни изысканностью, хватало и нищеты с жестокостью, но в то же время в нем царила полнейшая определенность, для тех, конечно, кто ладил с правящей маньчжурской элитой. Это обстоятельство выглядело в его глазах чрезвычайно привлекательно.

В то самое плавание Роберта одолела лихорадка и он был брошен капитаном в общественной больнице, в бреду, без всякого присмотра… а очнулся в светлой прохладной комнате в обществе прелестных, улыбчивых молоденьких женщин. Оказывается, целых два дня они выхаживали его, время от времени погружая раздетым в холодную воду, чтобы унять лихорадку. Это были рабыни, хозяина которых звали Хуэйчжань.

Хуэйчжань принадлежал к маньчжурскому роду ехэнара, чем чрезвычайно гордился, хотя над ехэнара развевалось Знамя с голубой каймой, определявшее их принадлежность всего лишь к одному из второстепенных племен в числе созданных Нурхачи. Самого факта, что он является одним из знаменитых, было достаточно для Хуэйчжаня. Между тем его костюм украшала хрустальная пуговица — свидетельство того, что он прошел экзамены на звание чиновника пятого ранга. Кроме «серебряного фазана» — знака отличия на государственной службе, он был отмечен еще и «медведем» — знаком воинского начальника. Хуэйчжань имел титул «даотай» — «управляющий» и входил в число маньчжурских чиновников, помогающих вице-императору осуществлять в провинции императорскую власть.

— Почему вы проявили интерес к простому иностранному моряку? — спросил Роберт, когда окреп для беседы.

— Это долг любого человека — интересоваться другими людьми, — ответил Хуэйчжань. — Особенно когда они приезжают издалека. Я буду рад, если вы расскажете о своей далекой стране.

Роберт был счастлив угодить управляющему, и не только из благодарности за спасение жизни. Он получил возможность собственными глазами наблюдать жизнь, которая его глубоко интересовала… и которую, как он понимал, можно было вести только здесь.

Дома, в Англии, можно было, разжившись деньгами, купить поместье, осесть и вести помещичью жизнь. Но и тогда ваше поведение полностью диктовалось церковью, классом, обычаем. В Китае жизнь также подчинялась обычаям — и, возможно, даже в большей степени, — но обычаям крайне привлекательным. В Китае религия была прагматичной, связанной скорее с чувством долга, нежели с благочестием. Теоретически в Китае последний бедняк мог достичь блестящего положения с помощью экзаменов, которые должны были сдавать все кандидаты в чиновники. И, что важнее всего, общественные нравы поощряли, а не подавляли телесные желания, удовлетворяемые тем более естественно, что никто не видел в них греха.

Китаец мог часами просиживать за трапезой, потому что смакование изысканных кушаний составляло для него одно из величайших жизненных удовольствий, не менее важным являлось и переваривание съеденного; англичанин же старался наесться как можно скорее, даже если после этого долго маялся животом. Китаец хмелел спокойно и счастливо, поскольку опьянение было еще одним великим удовольствием в жизни; англичанин же надирался агрессивно и вызывающе, а потом дрался с лучшими друзьями. Испытывая желание, китаец кивал рабыне или наложнице, и та с поклонами следовала перед ним в спальню; англичанин должен был скрывать свою страсть за плотной завесой обмана и лицемерия.

Желая пустить пыль в глаза, англичанин не находил ничего лучшего, чем влезть в долги, и всю оставшуюся жизнь должен был прятаться от кредиторов. Китаец же, если он принадлежал к именитым или к чиновничеству, пожизненно получал денежное содержание. Чрезмерная роскошь и излишества в одежде не разрешались законом, исключение делалось лишь для императора, и таким образом ни у кого не возникало искушения участвовать в уродливом состязании тщеславий. Еда, шелк, женщины, вино были дешевыми. Жизнь — легкой. Правда, числился за китайцами один существенный грешок — страсть к азартным играм. Но проживая чаще всего доходы, а не капиталы, причем доходы, гарантированные государством, нужно было очень постараться, чтобы по-настоящему впасть в нужду.

Конечно, в Китае хватало и нищих и преступников. Но, казалось, эта незавидная участь была написана им на роду. Попрошайки и преступники влачили по-настоящему жалкое существование. Китайцы вообще мало ценили человеческую жизнь, оттого, наверное, что их было слишком много. Но ведь и в Англии нищим или бандитам приходилось несладко.

Китайцы, покоренные маньчжурами, чтобы отличаться от завоевателей, называли себя народом хань. Однако тоскуя по существовавшей якобы много лет назад золотой эпохе, китайцы с их здравым смыслом прекрасно понимали, что с приходом маньчжуров хаос конца Минской династии сменился периодом спокойствия. Это не мешало китайцам негодовать из-за необходимости подчиняться людям, казавшимся им такими же варварами, как и любые другие чужеземцы с белым или коричневым цветом кожи. Больше всего их возмущали некоторые законы, введенные новыми хозяевами, особенно запрет для китайцев жениться на маньчжурках, а также указ, согласно которому все мужчины-китайцы должны были брить лбы и носить косичку, свидетельствуя свое ничтожество.

В душе китайцы так и не примирились со своим положением. Они склонялись до земли, завидя скачущего маньчжура, и занимались контрабандой, и покрывали друг друга, и обкрадывали правительство всеми возможными способами. Они работали в первую очередь на себя и в последнюю на завоевателей. Но не могли отрицать, что маньчжуры принесли Им всеобщее процветание.

Как бы там ни было, Роберту Баррингтону пришлась по нраву этика маньчжуров. Когда он полностью поправился и Хуэйчжань дал понять, что можно уезжать, ему не очень-то этого хотелось. «Не сомневаюсь, что ты вернешься», — заверил его тогда Хуэйчжань.

«Комнатной собачкой лорда Макартни», — думал теперь с горечью Роберт. Но по крайней мере он снова в Китае.

Это был Китай, о существовании которого он даже не подозревал, несмотря на все некогда слышанное и виденное в семье Хуэйчжаня. Там, вдали от Пекина, в кантонской жаре жизнь текла в расслабляющем ритме. Здесь же, на севере, жизнь была и быстрее и суровее. Весла несли их сампаны прочь от английской эскадры, через мутное, неровное мелководье устья Вэйхэ. Эта река, намного меньше Жемчужной, доступной и для океанских судов, казалась даже еще более трудовой; джонки и сампаны непрекращающимся потоком шли вверх и вниз по течению, а Тяньцзинь, город в двадцати милях от речного устья, служивший для Пекина портом, предстал почти таким же большим, как Кантон, кишащим людьми, с бьющей ключом жизнью. Впрочем, жизнь кипела и на речных берегах, низких, почти сплошь засеянных пшеницей.

— Никогда не видел столько народа, — заметил Макартни. — Может наш друг хотя бы приблизительно сказать, сколько всего в Китае жителей?

— По последней переписи, — сказал Baft Роберту, — в нашей стране насчитывалось триста девятнадцать миллионов человек. Но это было около шестидесяти лет назад. Сейчас, по приблизительным подсчетам, уже более четырехсот миллионов.

— Перепись? — удивился Макартни.

— Хозяин каждого двора в определенный срок после вступления на трон нового императора должен подать сведения о себе и о всех мужчинах, женщинах и детях, живущих в его доме, — объяснил Ван. — Разве у вас так не принято?

— Боже сохрани! — воскликнул виконт. — Однажды как-то провели подобный подсчет, но это было шестьсот лет тому назад и потребовало таких неимоверных усилий, что больше уже и не повторялось.

— А что до четырехсот с лишним миллионов китайцев, — возразил Марджорибэнкс, — то я сомневаюсь, чтобы по всей Европе набралось столько людей,

— В таком случае Китай больше Европы, — мягко предположил Ван.

Посольство на несколько дней остановилось в Тяньцзине, дожидаясь окончания приготовлений к дальнейшей экспедиции внутрь страны. Англичане жили на борту своих сампанов, но им разрешалось сходить на берег, и эти вылазки преподносили массу неожиданностей для большинства из них, и не в последнюю очередь для Макартни. Вместе с остальными он глазел в уличной толчее на товары, выставленные на продажу, а купить можно было все, что душе угодно — от разнообразнейшей еды до предсказаний судьбы, от изящно расписанного фарфора до причудливо украшенного оружия; здесь же, под открытым небом, на виду у всех стригли и брили, дергали зубы, словом, оказывали все услуги, в которых возникала нужда. Обоняние едва выдерживало натиск поразительно разнообразных запахов, от дразнящего аромата жарящейся свинины до выворачивающего желудок зловония, исходившего от испражнений, которые виднелись повсюду и постоянно пополнялись по мере того, как мужчины и женщины публично облегчались, не обращая ни малейшего внимания на окружающих.

Макартни, исполнявшему на родине обязанности мирового судьи, любопытно было побывать на заседании местного суда. Выслушав многословные прения законников, он застыл от ужаса, когда первого же проигравшего дело бросили на пол со спущенными до колен штанами, четверо служителей держали его за руки и за ноги, а двое других чиновников принялись бить по голым ягодицам тугими пучками бамбуковых прутьев, причем происходящее почти не вызывало интереса у окружающих, только некоторые отвлеклись ненадолго от своих дел, чтобы поглумиться над несчастным.

— Безотлагательное правосудие, — пробормотал Макартни. — И в присутствии женщин. Что, приличия здесь не соблюдаются?

— А разве в Англии не применяют наказаний? — спросил Ван.

— Разумеется. Но при телесных наказаниях бьют по спине. От жертвы не требуют разоблачаться полностью.

— Неужели можно бить по каким-то другим местам, кроме ягодиц? — удивился Ван. — Получив тысячу ударов по спине, человек наверняка умрет; если же бьют по ягодицам, он может остаться в живых.

— Тысячу ударов? — Макартни от изумления открыл рот. — И вы полагаете, что после этого можно выжить?

— Если бы он должен был умереть, — Ван ткнул пальцем, — мы не тратили бы время, заставляя его мучиться под палками.

Смысл сказанного ирландец уяснил через мгновение, когда проиграл дело еще один подсудимый, обвиняемый, судя по всему, в изнасиловании, так, во всяком случае, подумал Макартни, слушая гневные обвинения, которыми так и сыпала против обвиняемого молодая женщина. Без промедления несчастного раздели до пояса, поставили на колени, два служителя схватили его за плечи, а третий вцепился в косичку, заставляя осужденного вытянуть шею как можно больше. Прежде чем кто-либо из иностранных наблюдателей до конца осознал происходящее, один из ожидавших своего часа палачей вытащил огромную кривую саблю и полоснул по вытянутой шее.

Готовый протестовать Макартни повернулся к судьям, но те уже перешли к рассмотрению другого дела. Мертвое тело, из шейной артерии которого все еще хлестала кровь, просто отшвырнули в сторону от шеренги обвиняемых.

— Идемте отсюда, — попросил Макартни севшим голосом.

— Разве у вас преступников не наказывают? — спросил Ван.

— Разумеется, наказывают, но после отправления надлежащего правосудия.

— Обвинения этой женщины подтверждены свидетелями.

— Я не ставлю под сомнение его виновность. Но в Англии в таких серьезных случаях, когда речь идет о лишении человека жизни, подсудимого возвращают в тюрьму до рассмотрения апелляции и, возможно, повторного слушания дела.

— Наверное, у вас в Англии много времени и мало людей, — предположил Ван. — Здесь же много людей и мало времени.

— Но так, походя, сносить головы…

— Если человек должен умереть, это лучший способ. Есть и другие, похуже.

Он вытянул руку, указывая на деревянную клетку, висевшую на дереве на углу улицы. В клетке был заточен мужчина; подойдя ближе, они разглядели, что он вытянулся на цыпочках, а вес тела приходится на голову, просунутую через верх клетки и опирающуюся подбородком и затылком на деревянное кольцо. Лицо имело ужасное выражение, язык вывалился изо рта… очевидно, он жестоко страдал от жажды.

— А вот этот человек умирает, — сказал Ван. — Когда он не сможет больше держаться на ногах, он удушится — медленно. Удивительно, как долго может человек находить в себе силы, зная, что смерть только и ждет, когда он ослабнет. Готов биться об заклад, если мы вернемся сюда завтра, этот приятель еще будет жить. Ваш господин печален, — доверительно шепнул Ван Роберту, когда Макартни ускорил шаг, стараясь скорее миновать умирающего в клетке. — Может быть, он недоволен тем, как его услаждают на сампане? Почему бы ему тогда не купить для собственного удовольствия кого-нибудь из этих? Евнух кивнул на кучку детей, которых вытолкнули на дорогу перед Макартни.

— Что он говорит? — спросил виконт.

— Он предлагает вам, милорд, купить одну из этих девочек или мальчика для постельных утех.

Макартни воззрился на дюжину детей обоего пола, лет десяти — пятнадцати, которых пытались выстроить в ряд парень постарше и женщина, подстегивая палкой то одного, то другого ребенка.

Увидев, что иностранец обратил на них внимание, дети стали вымученно улыбаться, а одна из девочек по команде женщины задрала вверх рубашку, чтобы показать свою еле заметную еще грудь. Смущенный ирландец обвел взглядом прохожих, однако те не обращали на происходящее никакого внимания.

— Клянусь Господом! — воскликнул Макартни. — Кому-кому, но уж вот этим двоим мерзавцам непременно следует отрубить голову!

— Но это их родители, — вступился Ван.

— И они предлагают своих детей на продажу! — вскричал Марджорибэнкс. — Как они могут?

— А что им еще остается, если они не в состоянии всех их прокормить? — рассудительно спросил Ван. — Вы бы лучше купили кого-нибудь. Вот увидите, из них получатся хорошие слуги, они будут вас всячески услаждать. Понимаете, вы можете научить их делать то, что вы любите больше всего.

Марджорибэнкс только фыркнул.

— Если их не продадут в утеху кому-нибудь, — продолжил Ван, — то девочек сбудут в публичные дома, а мальчиков кастрируют.

Ошеломленный Макартни открыл было и тут же закрыл рот, вспомнив, кто это ему говорит.

— О да, — сказал Ван, — мои родители продали меня, когда мне было двенадцать лет, потому что никто не взял меня для услаждения.

— Спаси и помилуй, — пробормотал Макартни и почти бегом устремился к пристани. Остальные последовали за ним, но вскоре вынуждены были остановиться перед шествующей по улице процессией с носилками. Четверо мужчин несли каждые носилки, а в них восседали хорошо одетые красотки, прячущие лица за колышущимися веерами. От солнца их прикрывали широкие зонты, которые также держали слуги-мужчины. Процессия остановилась у большого нарядного здания. Носилки поставили на землю. Слуге подхватили женщин на руки и внесли в двери.

— Эта больница? — спросил Макартни.

— Нет, — сказал Ван. — Это дом самого богатого в Тяньцзине купца. Наверное, у его дочери чайная вечеринка.

— Для калек?

Ван вопросительно посмотрел на Роберта.

— Мой господин полагает, что никто из этих юных дам, видимо, не в состоянии ходить.

— Ну, немного они могут пройти, но с трудом, — сказал Ван. — Ножки-лотосы, видите ли.

— Ножки — что? — спросил Макартни.

— Когда у богатого китайца рождается дочь, — пояснил Ван, — ее ступни тут же плотно пеленают, так, чтобы пальцы подгибались к пятке. Это можно сделать, пока косточки еще мягкие. А когда они затвердевают, ножка навсегда сохраняет приданную ей форму.

— О Боже! Какая варварская процедура. И вы говорите, эти девушки из богатых семей?

— Только в состоятельных семьях девочкам могут позволить иметь ножки-лотосы. Ножки-лотосы показывают, что дочери в доме никогда не будут работать. Бедные семьи не могут этого позволить, ведь их дочери должны проводить на ногах слишком много времени.

— О Боже! — снова вырвалось у его светлости. — Однако же со странной страной нам предстоит торговать, Баррингтон.

Но это была к тому же еще и богатая страна, что не мог оспорить и сам виконт. От Тяньцзиня они поднялись вверх по реке и вошли в Великий канал. Его вырыли много столетий назад для развития торговли между Пекином и южными районами страны, он протянулся через обширные пространства до реки, именуемой Янцзыцзян, которая, как уверял Ван, была величайшей в мире. Те из иностранных путешественников, кто знал о Ниле, скептически отнеслись к данному утверждению, однако сам по себе канал являлся, без сомнения, изумительным произведением инженерного искусства, несмотря даже на то, что все его сооружения за долгие годы изрядно обветшали.

Незадолго до канала река разделилась на два рукава — основной плавно изогнулся к северу, а меньший, Ханьхэ, устремился прямо на запад. Посольские сампаны направились по основному потоку, между округлых холмов с посевами пшеницы и ячменя, мимо цветущих деревушек, сопровождаемые взглядами приветственно что-то кричащих детишек и машущих вслед женщин, минуя порою заставы знаменных войск — и тогда солдаты кучками высыпали на берег, сверкая оружием, и угрюмо взирали на проплывающие суда.

Они видели разодетых в шелка людей, которые при торговых сделках рассчитывались между собой исключительно серебром, людей, которые выглядели полными энергии и сил — совершенно умиротворенными.

— А чему тут удивляться, если у них самый ничтожный проступок столь варварски карается, — продолжал рассуждать Макартни.

— У нас за кражу вешают, милорд, — осмелился подать голос Роберт.

Макартни поднял палец:

— Норма права может быть зафиксирована в своде законов, однако применение ее возможно лишь в исключительных случаях, только по отношению к неисправимым! Таковых мы теперь высылаем в Австралию. Это милосерднее, чем палочная порка.

«Вот уж сомневаюсь», — подумал Баррингтон, но промолчал. На каком-то этапе путешествия вверх по реке они оказались всего в пятидесяти милях от Пекина, но в городе им побывать не удалось. Вместо этого они продолжали путь по воде до тех пор, пока река не стала слишком мелкой даже для сампанов. Они вынуждены были остановиться, но на берегу посольство уже ждал караван лошадей и повозок.

— Вы в самом деле все хорошо организовали, — выразил свое восхищение Роберт, когда их конный отряд взял направление на север.

— Это входит в мои обязанности, — ответил Ван. — Ваш господин доволен?

— Уверен в этом. Но некоторые вопросы продолжают его беспокоить.

— Скажите какие, Баррингтон. Мой долг сделать эту поездку как можно приятнее для него.

— Не думаю, что лорд Макартни может пожаловаться на условия нашего путешествия. — Роберт счел за лучшее не останавливаться на смехотворных попытках ирландца и его свиты есть палочками из слоновой кости, которые китайцы дали им вместо ножей и вилок.

— Виконта заботит то обстоятельство, что на аудиенции у Небесного величества от него могут потребовать совершить коутоу — поклон до пола.

— Все обязаны совершать коутоу, — отрезал Ван.

— Только не мой господин. Он приехал как представитель короля Георга, все его поступки расцениваются соответствующим образом. Его коленопреклонение означало бы, что на колени встает король Георг. А наш король ни перед кем на земле не опустится на колени.

— Британия столь велика, что ваш король может занимать такое положение?

— Британия не очень большая страна, — ответил Роберт, — но в ней живут величайшие на свете воины. Вы видели наши корабли. Разве они не впечатляют своей мощью?

— Они и в самом деле имеют внушительный вид, — признал Ван.

— А ведь это даже не военные суда, а обыкновенные купеческие корабли, — сказал Роберт. — Наши боевые корабли еще больше и мощнее… и у нас их более ста, — добавил он.

— Вы не лжете, Баррингтон?

— Не в моих привычках лгать, Ван.

— Я подумаю, что можно сделать.

На следующий день евнух покинул караван и умчался прочь с небольшим эскортом. Остальные продолжали двигаться на север и вечером стали лагерем в тени Великой стены.

— Стена тянется на сотни миль, — сказал Роберт, когда вместе с Макартни они забрались на зубчатый верх. — Она считается одним из чудес света.

— Ее построили, чтобы не пускать варваров или для того, чтобы не выпускать китайцев? — поинтересовался Макартни.

За стеной их ждала Маньчжурия. Местность здесь была гораздо более холмистая, обработанные поля встречались редко, зато тут и там виднелись пасущиеся стада, конские табуны. В маньчжурских холмах их догнал Ван.

— Я все уладил, — сообщил он. — Ваш господин не должен делать коутоу. Но только он один освобожден от него. Остальные обязаны будут подчиниться.

— Мы будем счастливы подчиниться, — заверил Роберт.

— Вы понимаете, какое это большое одолжение, — сказал Ван. — Оно стало возможным благодаря любезности моего хозяина, Хошэня, Правителя вверенных ему народов.

— Хошэнь может быть уверен в нашей признательности.

— Я в этом не сомневаюсь. Кстати, он собирается побеседовать с вами.

— Он потребует quid pro quo[2], — размышлял Макартни. — Пусть, нам нужно ладить с приятелем. А вы славно потрудились, Баррингтон.

В отличие от виконта Марджорибэнкс имел несчастный вид. Перед ним по-прежнему маячила необходимость пресмыкаться в присутствии императора.

— Сделайте посвободнее бриджи, — веселился Макартни. — Распустите их в поясе, вот вам и выход из положения.

— Сомневаюсь, милорд, что вы поступаете правильно, доверяя этому пройдохе евнуху, да и его хозяину, — предостерег в ответ Марджорибэнкс. — Говорят, этот Хошэнь невероятно продажен. Никакое дело не стронется с места, пока он не получит приличную мзду. И что уж он потребует за оказанную вам привилегию…

— Назовем это мостиком, по которому мы пройдем, когда настанет час, — сказал Макартни. — Пока же все идет лучше, чем я ожидал. — Он улыбнулся своему переводчику. — Мои поздравления, Баррингтон.

На другой день они приехали в Жэхэ.

Глава 2 МИНИСТР

Город Жэхэ лежал в сорока милях к северу от Великой стены, в нижних отрогах гор, отделяющих равнины северного Китая от плато Внутренней Монголии. Уже долгое время он служил излюбленной летней резиденцией императоров, которых манила сюда горная прохлада, а также река Жэхэ, приток Луаньхэ. «Жэхэ» означает «горячая река», бившие по ее берегам теплые источники считались полезными для здоровья.

Сам по себе небольшой, городок разросся из-за дворцовых построек, занявших площадь около пяти миль в окружности, кроме того, рядом с ним возвышался огромный буддийский монастырь ламаистского толка[3]. В Жэхэ, однако, посольство не пустили, а сопроводили в разбитый за городскими стеками палаточный городок. Иноземцев ждала в нем такая же роскошь, как и на сампанах. В этом Роберт убедился самолично, когда Ван Луцин взял его с собой для проверочного обхода.

— Устроит это вашего господина, Баррингтон?

— Все великолепно. Роберт разглядывал двух девушек, которые, склонив головы, ожидали его в отведенной переводчику палатке. — Когда мы увидим императора? — Он знал, что самые разнообразные подарки уже отосланы в город.

— Скоро, — заверил Ван. — Вам понравились эти девушки? И все-таки вы отказываете себе в удовольствии ими насладиться. Странные вы люди.

— Такова воля моего господина.

— Как может господин управлять тем, что находится вне поля его зрения?

Но Роберт велел девушкам уйти — он прекрасно понимал, что может надеяться на продвижение по службе лишь при условии, если останется у Макартни на хорошем счету. Спустя два дня Ван сообщил, что император готов их принять. Собственно говоря, император намеревался пожаловать к ним собственной персоной, поскольку вход в город для них по-прежнему был закрыт.

Спешно созванные Макартни члены посольства, облаченные в парадные мундиры, увидели, как из городских ворот высыпают толпы зевак, желающих посмотреть на церемонию. Запели сигнальные трубы, зазвенели медные тарелки, и через несколько минут в воротах показалась императорская процессия. Окруженная евнухами и вооруженной охраной длинная вереница паланкинов, которые несли рабы, медленно обогнула площадку с палатками британского посольства и остановилась. По лагерю забегали-засновали слуги, расстилая огромные ковровые полотнища желтого цвета.

— Желтый — императорский цвет, — пояснил Ван. — В желтый было окрашено знамя самого великого Нурхачи, и этот цвет является самым главным в Китае. Только члены императорского рода могут носить желтые одеяния.

Наконец ковры были расстелены, и большинство паланкинов освободилось от своей ноши — великого множества чиновников и родовитой знати; все они расположились по старшинству, прячась под зонтами, которыми слуги закрывали их от лучей высоко поднявшегося в безоблачном небе солнца, припекавшего, несмотря на позднюю осень, еще довольно сильно. Продолжала звучать музыка — для европейского уха слишком несогласованная, бесконечно повторяющая одну и ту же тему, между тем паланкин, находившийся в центре процессии, стоял закрытым. Но вот музыка смолкла, раздвинулись занавеси, и из паланкина шагнул наружу император Сяньлун.

Роберту хотелось поближе рассмотреть этого человека — возможно, самого могущественного на земле, — но он был вынужден последовать примеру окружающих и пасть ниц; лишь мельком ему удалось взглянуть на крупное, мягко очерченное лицо с тонкими усиками, отметить полноту, на удивление высокий рост и не по возрасту легкие движения китайского повелителя, облаченного в императорский желтый с красными драконами халат, ниспадающий на желтые лайковые сапоги. Желтого же цвета была и круглая шляпа императора.

Из англичан один лишь Макартни, как и условились, не опустился на колени — его светлость только поклонился до пояса.

Император поднял руку.

— Вам нужно выйти вперед, — прошептал Ван.

Роберт приготовился встать.

— Нет, нет, — предостерег Ван. — Ползком.

Роберт посмотрел на Макартни.

— Лучше делайте, как он говорит, — велел виконт.

«Да, для него-то все идет лучше некуда», — подумал Роберт, медленно продвигаясь вперед мимо простертых ниц китайских и маньчжурских сановников; сзади за ним шел Макартни, а рядом, локоть к локтю, полз Ван.

— Как я буду переводить — уткнувшись в землю? — буркнул Роберт.

— В нужный момент вы сможете выпрямиться, оставаясь на коленях, — ответил Ван.

Они доползли до желтого ковра и снова коснулись лбами земли.

— Кто пришел засвидетельствовать почтение Сыну Небес? — спросил император.

Его светлость был предупрежден об этом вопросе императора, и Роберт заранее научил лорда надлежащему ответу на сносном маньчжурском:

— Виконт Макартни, чрезвычайный и официальный полномочный министр его величества Георга Третьего, короля Великобритании, Франции и Ирландии.

— Ты привез дань Сыну Небес от этого короля? — спросил император мягким тонким голосом.

Макартни взглянул на Роберта, и тот распрямился, по-прежнему стоя на коленях.

— Ваше величество, мой господин привез предложения о торговле между нашими двумя народами, которая может пойти на пользу обеим странам.

— Торговля? — удивился император. — Что мир варваров может предложить нам, если у нас есть все, чего мы желаем?

Последовавший ответ его светлости заставил Роберта нахмуриться. Но он находился здесь для того, чтобы переводить Макартни, а не высказывать собственное суждение.

— Европа многое может предложить Китаю, ваше величество, — переводил он. — Прекрасную шерстяную одежду…

— Что значит — шерстяную? Сотканную из овечьей шерсти? Мои подданные сами ткнут шерстяную одежду.

— Но только верхнюю, ваше величество. А в Англии платье из шерсти носят повседневно.

Сановники, стоявшие на коленях возле императора, обменялись презрительными улыбками.

— Мы в Китае носим шелк, — назидательно заметил император:

Роберт облизнул губы и вслед за Макартни продолжал говорить, но все менее и менее уверенно.

— В Индии, откуда мы приехали, есть чудесное лекарство, способное избавить от любой боли, оно позволяет проводить хирургические операции с максимальным эффектом.

Император взглянул на него и нахмурился.

— Может ли существовать такой эликсир?

— Он зовется опиумом, ваше величество.

Император фыркнул.

— Мы знаем об этом «чудесном» веществе. Оно имеет свойство сводить людей с ума.

— Оно навевает сладкие сны, ваше величество.

— Может, и так. Но это дурман, и вредный дурман. Вы хотите погубить мой народ? Нет, нет, варвар, твоя страна ничего не может предложить моей, кроме дани. Существует давно установленный порядок, которому подчиняются посланники внешних стран, приезжающие в Пекин с данью. Сила и влияние Небесной династии распространились повсюду, властители бесчисленных народов приезжают по суше и по морю со всевозможными драгоценными дарами. Поэтому у нас есть все. Приносите дань к подножию моего трона, как делают все другие варвары — люди с юга и люди с запада, люди с севера и люди с восточных островов. Приносите дань, и вам разрешат покупать излишки наших товаров. Но за наши товары надо платить серебром. Такова наша воля. — Он снова поднял руку, и к нему поспешно кинулись евнухи.

— Удаляемся, — прошипел Ван Луцин.

— Не может же он так просто отмахнуться от нас, — перебил его Макартни. — Разве для того я проехал полземного шара, чтобы всего через несколько минут меня отослали, как какого-то лакея?

«Для этого человека ты и есть лакей», — подумал Роберт.

— Ваше величество! — протестующе воскликнул Макартни, глядя, как императора провожают к паланкину.

— Замолчите, — умоляюще обратился к нему Ван. — Для вас аудиенция закончена. Обращение к императору после нее грозит казнью.

Макартни застыл как вкопанный, багровый от смущения и жары, сжимая и разжимая кулаки, между тем императорский паланкин закрыли, и все сановники заняли свои места. Затем виконта вежливо подвинули с желтого ковра, который тут же скатали, как и остальные. Снова загремела музыка, и процессия тронулась.

— Возмутительно! — заявил Марджорибэнкс. — Так пренебрежительно обойтись с послом короля!

— Баррингтон, думаю, вам следует спросить у господина Вана, что он порекомендует нам делать теперь, — устало обронил Макартни.

— В Китае, ваше превосходительство, говорят: иногда самый быстрый способ пересечь реку — это сидеть и ждать засухи, — ответил Ван.

— Чепуха, — отозвался вечно всем недовольный Марджорибэнкс.

— Не совсем, — возразил Ван. — Особенно если знаешь, что засуха неизбежна. Император Сяньлун, величайший из живущих, все же смертен.

— А выглядит как нельзя здоровее… — отметил Макартни.

— Это так, ваше превосходительство. Однако его величество уже объявил, что намерен отречься от престола через два года, когда истекут шестьдесят лет его правления как Сына Небес. Дело в том, что он не желает властвовать дольше, чем его прославленный дед, Шэн Цзунсянь хуанди, правивший шесть десятилетий под императорским именем Канси.

Макартни посмотрел на Роберта.

— Это правда?

— Таковы китайцы, милорд. Для них в этом мире всему отведено свое строго определенное место, в том числе и их собственным персонам.

— Итак, через Два года этот упрямец уйдет, — размышлял Макартни. — Но кто же ему наследует?

— Наследником императора станет его старший сын, принц Юньянь, — ответил Ван.

— И вы считаете, что этот принц будет более восприимчивым к переменам, чем его отец?

— А разве не присуще всем сыновьям стремление отличаться от отцов?

— Ей-богу, вы правы. И все-таки — два года. Я не могу два года торчать в этой языческой стране.

— Конечно, не можете, ваше превосходительство. Я посоветовал бы вам как можно скорее оставить Китай, но поддерживать со мной связь и ожидать перемен. А года через три можете вернуться, и тогда ваша поездка принесет большую пользу.

— Проехать полсвета ради десяти минут, и снова назад. Что ж, ничего не поделаешь, так тому и быть, джентльмены, — резюмировал Макартни, прежде чем скрыться в своей палатке.

— Ой глубоко разочарован, — сказал Баррингтон, который и сам испытывал опустошающее разочарование.

— Все варвары слишком быстро теряют надежду, — ответил Ван. — Вы исключение, Баррингтон. Мой господин хотел бы поговорить с вами.

— Он попытается получить вознаграждение, — высказал свое мнение Макартни.

— За какие такие заслуги? — недоумевал Марджорибэнкс. — Разве этот самый Хошэнь не знал, что нам дадут от ворот поворот? Он заслуживает лишь одного — нашего презрения.

— Однако мы будем по-прежнему в его власти до тех пор, пока не доберемся до наших судов, — подчеркнул Макартни. — Где состоится ваша встреча, Баррингтон? Хошэнь здесь, в Жэхэ?

— Насколько мне известно, нет, милорд. Он в Пекине. Ван Луцин хочет, чтобы я поехал с ним туда.

— Вот как, в Пекин? — Макартни хмыкнул. — Ладно, Думаю, вам придется отправиться вместе с ним. Ей-богу, я вам завидую, Баррингтон. Я много бы дал, чтобы увидеть этот сказочный город.

— Какие будут указания, милорд?

— Ну что ж, послушайте, что скажет Хошэнь. Но, конечно, ни на что не соглашайтесь, пока не доложите мне. К тому времени, полагаю, мы уже вернемся на наши суда и будем лучше контролировать ситуацию. Тяните время, Баррингтон. Тяните время. В этом секрет дипломатии.

Наутро небольшой конный отряд — Баррингтон с Ван Луцином и его свитой — покинул посольство.

На душе у Роберта было неспокойно. Страха он не испытывал, прекрасно понимая, что нужен зачем-то Вану и его хозяину, или, по крайней мере, им нужен Макартни, следовательно, ему ничего не угрожает, пока они не почувствуют, что им не получить желаемого. А тревожило его то, что он был гостем этого евнуха. Стараясь произвести впечатление на Макартни и других членов посольства, Роберт делал вид, что ничего его в Китае не удивляет, однако ему не доводилось прежде сталкиваться с таким человеком, как Ван.

Он знавал немало евнухов в Кантоне. Но они все без исключения занимали самое рабское положение, одевались хуже всех, от них неизменно тянуло резким, неприятным «ароматом евнухов» — запахом присущих им телесных выделений, вызывающим у многих отвращение. Ни один из них не носил такие богатые одежды, как Ван, не благоухал столь приятно, не обладал такой аурой надменной самоуверенности!

Могущество Вана проявлялось и в тех почестях, которые им оказывали в пути. В деревнях, где они останавливались на ночлег, им всегда отводили лучшие дома, к столу подавали сочную утятину или нежную свинину, сливовое вино. За трапезой Ван обычно разглагольствовал о величии Китая, не менее охотно, впрочем, он рассказывал и о себе.

— В Пекине вы остановитесь у меня, — сказал он как-то Роберту. — Моя жена никогда не видела внешних варваров. — И улыбнулся, заметив, как Роберт изменился в лице. — Вы не знали, что евнухи могут иметь жен? А что нам мешает? У меня и дети есть, два сына и дочь.

Роберт изумленно смотрел на евнуха.

— Приемные, Баррингтон. Я не волшебник. Но неужели вы думаете, что такой пустяк, как усеченная плоть, может помешать мне наслаждаться прелестями семейной жизни? А что до обладания моей женой — то разве нет у меня пальцев? Во многих отношениях они превосходят то, чего я лишился. — Он достал из дорожного сундучка запечатанную бутылку и протянул Роберту.

У того перехватило дыхание. В бутылке, наполненной, по всей видимости, спиртом, плавали пенис и яички, и это зрелище поражало воображение.

— Осмелюсь предположить: хранить их — значит увековечивать память о вашем несчастье, — нарушил он затянувшееся молчание.

— Возможно, так оно и есть. Но человек не должен потерять ни частички своего тела. Ведь не зря говорится, что только целым можно попасть на небеса? Именно поэтому обезглавливание считается таким ужасным наказанием, ведь если палач не проявит милосердие и не разрешит захоронить голову вместе с телом, то душа жертвы будет обречена на вечные скитания в царстве теней. То же и с гениталиями: я постоянно держу их при себе, чтобы в случае смерти они были похоронены вместе со мной.

Наконец путники достигли Великой китайской стены, проехали через одни из ворот, и на равнине перед ними поднялись пурпурные постройки огромного города. Даже издали поражало разнообразие и богатство архитектуры, масштабы и величественность которой Роберт ни с чем не мог сравнить. К западу раскинулся обширный зеленый парк с озерами, великолепными горбатыми мостиками и изысканными мраморными дворцами.

— Это императорский Летний дворец, Юаньминъюань, — пояснил Ван. — Это творение ныне правящего Сына Небес, императора Сяньлуна, более двадцати лет он доводил парк до совершенства. Парк занимает более шестидесяти тысяч акров.

— На это, должно быть, ушло целое состояние.

Ван пожал плечами.

— Что такое деньги для Сына Небес?

Озера лежали вокруг самого Пекина, намного превосходившего размерами Лондон и заключенного в высокие пурпурные стены, под которыми протекал канал, являвшийся, по словам Вана, ответвлением Великого канала; он питал водой все озера Запретного города, огороженного еще одним кольцом стен, — там жила императорская семья династии Дацинов и туда существа менее знатные не допускались.

Отряду Вана пришлось обогнуть город и подъехать к нему с юга, потому что въезд разрешался лишь через южные ворота, Юньдинмэнь. Евнух предъявил свои бумаги начальнику стражи, стоявшему в толпе мужчин, женщин и детей с собаками, цыплятами, козами и прочей живностью; все ждали своей очереди на вход или выход из города. Индийские города, например Калькутта или Бомбей, тоже были достаточно оживленными, но Роберту не приходилось еще видеть такого скопления людей. Никто из них не обращал внимания на прибитые к арке ворот разлагающиеся головы с оскаленными ртами.

Роберт и его спутники прошли ворота и оказались на просторной улице, носящей название Большой. Справа от них находился Тяньтань, Алтарь Неба, — храм, занимающий шестьсот сорок акров, а слева раскинулся на двухстах двадцати акрах Шэннунтань, Алтарь Покровителя Земледелия. Путники миновали зеленый парк, который окружал эти храмы, и, перейдя Большой мост над внутренним каналом, оказались в жилом квартале, поразившем таким обилием людей, животных и витающих в воздухе запахов, какого они не встречали даже в Тяньцзине.

Охрана Вана прокладывала путь в толчее, и отряд мало-помалу продвинулся к высоким внутренним стенам вокруг Татарского города, куда они и вошли через ворота Цяньмэнь, для чего снова пришлось предъявить документы. Здесь дорога стала еще шире и лучше, к тому же почти безлюдной, потому что лишь немногие китайцы допускались внутрь этих стен. Впереди показались ворота Тяньаньмэнь еще одной высокой стены, укрывающей Запретный императорский город династии Дацинов.

— Туда нам нельзя, — сказал Ван, и они свернули направо, в лабиринт узких улиц в тени большой стены.

— Мой дом, — гордо объявил Ван.

Ворота во внушительной стене вели в маленький дворик, на который выходила широкая веранда со стоящими на ней легкими складными стульями. Веранда соединялась с Первым залом — комнатой для приема почтенных гостей, середину ее занимал длинный прямоугольный стол, а вдоль стен стояли стулья с прямыми спинками.

Из Первого зала Ван провел Роберта во Второй — Зал Предков; на одной стороне его высился алтарь, на котором по соседству с цветочной вазой дымилась курильница с благовониями; стену за алтарем украшали красные и золотые фамильные знаки предков Вана. Здесь, в тишине и прохладе, куда не проникали уличный шум и жара, гостя с поклонами встретили слуги и члены семьи во главе с хрупкой красивой женщиной.

— Моя жена, — представил Ван.

Роберт отвесил ответный поклон.

— Мои дети, — горделиво произнес Ван, и Роберт поздоровался с представленными ему двумя мальчиками и девочкой. Затем Баррингтона проводили в его покои. На удивление большая и роскошно обставленная комната, в которой главенствовала огромная кровать со столбиками по углам, выходила в небольшой прелестный сад; если бы не собачий лай, не хлопки фейерверков и городской шум, то можно было бы представить себя в далеком далеке от цивилизации.

— Прекрасный дом, — похвалил Роберт, составив компанию Вану в его личной столовой; в центре круглого стола здесь стоял серебряный кувшин, который жена Вана принесла с собой в дом После свадьбы.

— Я служу Хошэню. — Ван хлопнул в ладоши, и слуги поспешили к ним с чайными подносами. — Вам известна репутация моего господина.

— Премьер-министр заводит врагов так же легко, как и друзей, — парировал Роберт.

— Этого не избежать, — согласился Ван. — Но первый долг премьер-министра — служить своему господину, и никому другому. Помните об этом завтра, когда я поведу вас на встречу с моим господином.

— А вы могли бы служить другому господину? — полюбопытствовал Роберт.

— Нет, — ответил Ван. — Я стал бы ничтожеством, каким были бы вы, Баррингтон, без покровительства лорда Макартни.

Хошэню можно было дать всего сорок с небольшим, так, по крайней мере, показалось Роберту. Впалые щеки, тонкие губы, усики ниточкой, твердый взгляд. Одет он был богато, но дом выглядел ненамного роскошнее, чем у евнуха. «Моему хозяину нравится казаться скромнее скромного, когда он живет в Пекине, — предупредил заранее Ван. Пусть это вас не обманывает. Во всем Китае лишь один человек богаче Хошэня — сам император».

И все-таки разница в общественном положении слуги и его хозяина была очевидна. Дом Ван Луцина совсем не охранялся, зато особняк Хошэня окружали вооруженные люди, они лениво прогуливались вокруг, беззаботно болтали, однако от их глаз не ускользало ничего из происходящего на улице. Высокий белокожий моряк привлек пристальное внимание стражников, однако евнуха они знали и пропустили обоих беспрепятственно.

Премьер-министр самолично провел Роберта на отведенное ему место.

— Ван сказал мне, что вы говорите на маньчжурском, — обратился Хошэнь к гостю по-маньчжурски. — Откуда вы его знаете?

Роберт рассказал, как его лечили в Кантоне.

— Хуэйчжань, — задумчиво протянул Хошэнь. — Он невысокого ранга, из рода ехэнара. У них Знамя с голубой каймой, самое незначительное из всех восьми.

— То же самое сказал мне и сам Хуэйчжань, ваше превосходительство.

— А не говорил он вам, что какой-то полоумный гадатель предсказал, будто его семейство станет в один прекрасный день самым великим в стране? Как вам нравится такая наглость? А ведь он в это верит. Разве подобное легковерие делает ему честь? Если бы Сын Небес не расхохотался, услышав эти бредни, не сносить бы Хуэйчжаню головы.

— Мне будет очень жаль, если это когда-нибудь случится, — спокойно сказал Роберт, — потому что Хуэйчжань и его семья спасли мне жизнь.

— Ван рассказывал о кораблях, на которых вы приплыли, об их величии и мощи. Это правда?

— Король Англии Георг III притязает на морское господство, ваше превосходительство.

Хошэнь усмехнулся.

— Должно быть, у него могущественная империя, Баррингтон, но это требует доказательств. Возможно, я нанесу визит на ваши корабли.

— Вы окажете нам большую честь.

— И, может быть, я даже отправлюсь в плавание на одном из них. Я много слышал об Индии, где ваша компания обладает большой силой. Мне было бы интересно побывать там и убедиться в существовании этой силы, о которой вы заявляете.

Роберт постарался скрыть свое удивление.

— Вас с удовольствием там примут, ваше превосходительство.

— Хорошо. Вы понимаете, что на подготовку такого визита требуется время. У меня здесь так много обязанностей. Но, думаю, это произойдет в течение ближайших двух лет.

— Когда пожелаете, сэр.

— Тогда слушайте, Баррингтон. Зима уже на носу, потом придет весна, лето, осень — и наступит следующая зима. Вам известно, что китайский Новый год приходится на середину зимы?

— Да, ваше превосходительство.

— Итак, я хочу, чтобы после следующего за этим Нового года вы привели один из ваших кораблей в устье реки Янцзыцзян. Вы, должно быть, о ней знаете? Это величайшая река в мире.

— Я слышал о ней, — подтвердил Роберт. — Но я не знаю, сможет ли наш корабль войти в нее. Там много песчаных отмелей?

— Корабли могут подниматься по Янцзы на несколько сотен миль от моря, заявил Хо.

— Несколько сотен… — Роберт сомневался, что на земле вообще существует такая длинная река.

— В устье реки есть порт, он называется Шанхай, — продолжил Хо. — Там вас будет ждать лоцман. Вас, запомните. Никого другого.

— Можно спросить, как я узнаю этого человека?

— Он будет знать вас, Баррингтон. Встаньте на якорь в устье реки, и он найдет вас по имени. Он проведет вас вверх по реке до места, где я поднимусь на борт. Это понятно?

Роберт кивнул.

— В середине зимы 1795 года корабль придет за вами.

— 1795-го? Я не разбираюсь в вашем летосчислении. Это будет в конце шестидесятого года правления императора Сяньлуна.

— Понятно.

— И еще две вещи вы должны понять, Баррингтон. — Хошэнь прикрыл глаза. — Желание моего повелителя убедиться в могуществе вашего короля является тайной, которая известна лишь его Небесному величеству и мне. Ну и Вану, конечно. А теперь и вам. Вы передадите мою просьбу вашему господину, лорду Макартни. Никто больше не должен ничего знать. Если хоть слово об этом просочится наружу, мой повелитель и я будем отрицать, что такая просьба вообще имела место, и тогда все надежды на развитие торговли между Китаем и Англией будут похоронены навсегда.

— Простите, ваше превосходительство… но есть ли вообще какие-нибудь перспективы для торговли между нашими странами?

— Все возможно, Баррингтон. Покажите мне вашу силу, и как знать… Но храните тайну. Сделаете все как надо — будете щедро вознаграждены, когда за мной придет корабль.

— Итак, джентльмены, что, по-вашему, задумал этот приятель? — обратился Макартни к купцам и офицерам, собравшимся в кают-компании «Льва». Они добрались до эскадры раньше ездившего в Пекин Роберта и были счастливы обнаружить, что капитан Гауэр все-таки не выполнил приказ и остался в заливе, несмотря на осеннюю непогоду.

Капитан и высказал первым свое мнение:

— Ничего хорошего, не сойти мне с этого места.

— Как пить дать, — поддержал его Марджорибэнкс. — Мы знаем, что этот чудик, Сяньлун, собирается отречься от престола в конце шестидесятого года своего правления. Нам также известно, что его преемник Юньянь захочет поставить у власти своих людей, а этого Хошэня ненавидят все в Китае. Вот он и хочет спасти свою шкуру и вовремя унести ноги, чтобы Юнъянь не передал его в руки тех, кого он облапошил за последние лет эдак двадцать.

Роберт недолюбливал Марджорибэнкса, но не мог не признать, что его предположения недалеки от истины.

— Ну что ж, — продолжал размышлять Макартни, — если у него достаточно денег…

— Не в этом дело, милорд. А вот в чем: получится так, что в глазах всех компания поможет опальному министру избежать заслуженного «десерта» — наказания. Для нового императора мы мгновенно превратимся во врагов, и с нашими надеждами на установление торговых связей с этой громадной страной придется навсегда распрощаться.

— Н-да… — протянул Макартни. — Н-да… Но если ваши предположения, Марджорибэнкс, ошибочны и Хо желает предпринять эту поездку с благословения и действительно по приказу Сяньлуна, как он утверждает, не нанесем ли мы в таком случае оскорбление правящему монарху своим отказом его ублажить?

— Я не верю, что Сяньлун вообще знает об этом замысле. — Марджорибэнкс стоял на своем.

— Милорд, а ведь есть простой способ определить, говорит он правду или нет, — сказал капитан Гауэр. — Этот Хошэнь утверждает, что действует по приказу своего императора и что об этом секретном задании известно только им двоим. Почему бы вам не попросить премьер-министра предъявить письменное послание от самого Сяньлуна? Тогда вы будете подстрахованы со всех сторон.

— Превосходно! — воскликнул Макартни. — Превосходно. Вы вернетесь к этому приятелю, Баррингтон, и скажете ему, что мы не можем дать согласия на его предложение без письменного подтверждения от его господина. О, в самом деле превосходно. Выезжайте завтра и поторопитесь. Мы не можем стоять здесь на якоре слишком долго.

Лицо Ван Луцина омрачилось, когда Роберт сообщил о данных ему указаниях.

— Эти люди сомневаются в слове моего господина, — сказал он. — Вы тоже не верите его слову, Баррингтон?

— Боже упаси, нет, — возразил Роберт. — Но… я должен следовать указаниям.

— Конечно, — вежливо согласился Ван. — Поспешим же в Пекин, пока не настала зима.

Непогода действительно становилась угрожающей: целыми днями по небу неслись тучи, часто обрушивались проливные дожди, по ночам пробирал холод.

Но еще более холодный прием оказал Хошэнь, когда услышал, что от него требовали.

— Этот варвар хочет меня одурачить? — возмутился он.

— Уверяю вас, мой друг Баррингтон всего лишь выполняет указания, данные его господином, — вступился Ван. — Будь его воля, Баррингтон неукоснительно следовал бы вашим желаниям.

— Это правда, Баррингтон?

— О, конечно, ваше превосходительство, — заверил Роберт. Обещать было легко — корабля у него не имелось, да и Макартни не мог его слышать.

Хошэнь, однако, не отводил от него глаз, и под его пристальным взглядом Роберт чувствовал себя не в своей тарелке. Тут премьер-министр улыбнулся.

— Я верю, что Ван говорит правду, — сказал он. — Вы честный человек, Баррингтон. Чего не скажешь о вашем господине. Вы отобедаете со мной. Более того, вы останетесь здесь, в моем доме, пока я все это обдумаю.

Обед состоял из череды кушаний, от одного вида которых текли слюнки; основным напитком служило подогретое рисовое вино, которое на пробу показалось совершенно безобидным, однако голова у Роберта закружилась очень быстро. Рядом с ним за столом сидели члены семьи Хошэня, но женщин среди них не было, отсутствовал также и Ван. Тот, оказывается, поджидал за дверьми и подошел к Роберту, когда он, проведя за трапезой несколько часов, наконец поднялся облегчиться.

— Мой господин доволен вами, Баррингтон. Он очень вам доверяет. Могу я дать вам совет?

— Валяйте, — усмехнулся Роберт. — Все равно я не обязан ему следовать.

— Он для вашей же пользы. Лорд Макартни с его приказами сейчас от вас далеко. Примите то, что вам предложит мой господин. Служите ему на совесть, и вы получите богатства, о которых не смели и мечтать.

«Служить Хошэню. Что это значит?» — вертелось все время в голове Роберта, пока его вели в спальню. Покои с шелестящими шелковыми занавесками и мягкими тюфяками встретили разлитым в воздухе нежным благоуханием и полнейшей тишиной. На не одиночеством. Закрыв дверь и бросившись на кровать, Роберт услышал шорох, встревоженно вскинул голову и увидел перед собой обнаженную девушку.

Она показалась выше китаянок или маньчжурок, с которыми ему доводилось встречаться, на глаз около пяти футов и четырех дюймов. Девушка вытянулась в струнку рядом с фонарем, висевшим в изголовье кровати, так, чтобы он мог лучше ее разглядеть. Она была узкобедрая, с маленькой грудью, но соски ее вызывающе торчали, внизу живота курчавился тонкий шелковистый пушок, а длинные сильные ноги совсем не походили на лотосы. Черные как ночь волосы закрывали плечи и отвесной волной ниспадали до изгиба бедер.

Никогда еще ему не приходилось видеть более соблазнительное зрелище, а от лица девушки он просто не мог оторвать взгляда, — вроде бы ничего особенного, хорошенькое личико, с правильными и гармоничными, возможно, чуть крупноватыми чертами. Но вот глаза и рот… они придавали ей неотразимую привлекательность. Глаза были такие же черные, как волосы, глубокие, задумчивые и даже немного печальные. Прямые и узкие губы сулили бесконечное наслаждение, но в то же время предполагали сильную волю. В девушке-служанке?

— Я — Сао, — нежно произнесла она. Ты Баррингтон.

Роберт застыл, стоя на коленях, а девушка подошла к нему так близко, что он чуть не уткнулся лицом в ее бедра.

— Я сделаю тебя очень счастливым, — сказала она.

В этом он ни капельки не сомневался. Но как же строгие инструкции Макартни? В памяти всплыли, однако, слова Вана: Макартни никогда не узнает, что происходило в доме Хошэня.

Девушка принялась раздевать его; ей явно не приходилось иметь дело с европейской одеждой.

— Я — девственница, — призналась девушка, когда он остался почти нагишом.

Роберт встревожился. Пока она раздевала его, он, не в силах сдержаться, гладил ее грудь и ягодицы и вообще не намерен был бороться со своим желанием обладать девушкой.

— Как это? — спросил он.

Она пожала плечиками.

— Мой повелитель Хо все время покупает девушек и мальчиков. Многих из нас берут специально для высоких гостей.

Вряд ли Роберт мог считать себя почетным гостем; он понял, что Хо, должно быть, отчаянно хочет убраться из Китая.

Наконец Сао сняла с него все, и он тоже лежал теперь совершенно голый. Девушка раздвинула его ноги и прижалась своим лоном к пенису.

— Хочешь, побей меня?

— С какой стати я должен этого хотеть?

— Не знаю. Это доставляет мужчинам удовольствие — так меня учили. Или ты желаешь, чтобы «яшмовая дева сыграла на флейте»?

— Немного. — Он проглотил немало китайских книг о любви и знал, что она имеет в виду. Девушка встала на колени между его ног и взяла в рот «флейту», не отводя глаз с лица Роберта. — Немного, — напомнил он, когда движения ее губ стали настойчивей, и велел: — Иди сюда.

Она помедлила в нерешительности, как бы собираясь с духом перед тяжелым испытанием, и, не меняя позы, подвинулась вверх по его телу. Ее ягодицы скользнули по его пенису, лобку, животу и утвердились на груди. При движении густая поросль волос на его теле щекотала ее, и тогда она чуть изгибалась.

— Я кажусь тебе уродливым? — спросил он. — Отвратительным?

Она удивленно посмотрела на него.

— Ты прекрасен. Ты мой господин.

— Я прекрасен, потому что я твой господин?

— Все повелители прекрасны, — с философской простотой ответила она.

Он взял ее за плечи и потянул вниз, к себе. Попытался поцеловать, чем удивил еще больше, но это не убавило восторга, с которым он принимал на себя тяжесть ее распластанного тела.

— Сколько тебе лет, Сао?

— Пятнадцать, милорд.

«Выходит, я животное, чудовище, — подумал он, — которое следует повесить». Но только для Англии. Здесь, в Китае, девушка была старовата для девственницы.

— Что доставит тебе наслаждение, мой господин? — спросила она.

Он порылся в памяти, выбирая нужные фразы из китайской библиотеки любви.

— Пожалуй, вот что: «Рыбки сцепляются своими чешуйками».

Она послушно наклонила голову; он знал, конечно, что выбрал излюбленный китайцами способ; девственница она или нет, проданная в проститутки девушка должна была изучить мужские желания и способы их утоления.

Сао приподнялась, скользнула вниз по его телу и оседлала чресла.

— Боишься? — спросил Роберт, заметив, Как напряглось ее лицо.

— Ты мой господин, — напомнила она — и приняла его в себя.

— Я обдумал требование его светлости, — начал беседу Хошэнь, когда утром они с Робертом сели завтракать. — Оно оскорбительно для меня и для моего повелителя. Вы вернетесь к своим кораблям и доложите вашему господину, что я передумал, на его корабли не поеду, так же как и в Индию.

— Я сожалею, ваше превосходительство.

— Я верю вам. Баррингтон, вы мужественный человек? Вы хотели бы добиться преуспевания и прославить свое имя?

— Если этого можно достичь без нарушения закона.

— Законы, Баррингтон, писаны людьми в своих собственных целях, и поэтому могут людьми же и нарушаться, когда эти цели им больше не подходят. Но я не требую от вас преступать закон. Я спрашиваю, достанет ли у вас смелости разбогатеть.

— Надеюсь, достанет.

— Тогда слушайте. Ваш господин боится пойти навстречу моим желаниям. Глупец. Тогда, может быть, вы согласитесь? Я щедро вам заплачу.

— Я, ваше превосходительство? У меня нет корабля.

— Достаньте. — Хошэнь щелкнул пальцами, двое слуг поспешили к ним с небольшой коробкой и поставили ее на пол перед Робертом. Один из слуг открыл коробку. Внутри сверкнул металл. — Здесь сто таэлей[4]. Самое чистое серебро на свете. Вы знаете, что такое таэль, Баррингтон?

— Да. Это мера веса, равная в нашем исчислении одной с третью унции.

— Значит, перед вами сто тридцать три унции серебра. Более восьми фунтов веса, если следовать варварскому счету. Изрядные деньги.

Роберт сглотнул слюну.

— Да, ваше превосходительство, изрядные.

— Эти деньги — ваши. Если ваш господин не пошлет корабль в Шанхай следующей зимой, я хочу, чтобы его привели вы, Баррингтон. Это серебро ваше. А когда вернетесь с вашим кораблем, получите тысячу таэлей, и столько же достанется капитану. По восемьдесят три фунта чистого серебра на каждого. Разве не хватит этого богатства на всю жизнь?

— Да, ваше превосходительство. — Роберт не верил своим ушам.

— Слушайте дальше: вы приведете свой корабль в Шанхай в устье Янцзы, как я уже сказал. Там мой доверенный человек встретит вас и в качестве лоцмана проведет вверх по реке до Ханькоу, где к вам присоединюсь я. Понятно?

— Да, конечно.

— Значит, вам ясно также, что эту тайну знаем только мы с вами. Особенно надо беречь ее от Макартни.

— Да, ваше превосходительство. Мой корабль доставит вас в Индию?

Хошэнь улыбнулся.

— Просто приведите мне корабль. Когда сделаете это, я скажу вам, куда хочу отправиться. Но помните: вы должны быть в устье Янцзы не позднее чем через месяц после окончания следующего года, китайского Нового года.

— Я понимаю.

Хошэнь кивнул.

— Тогда ступайте… Вам хорошо спалось?

— Очень хорошо, ваше превосходительство.

Хошэнь снова щелкнул пальцами, и ввели Сао, в красном плаще и шляпке в тон.

— Возьмите девушку и наслаждайтесь ею, — сказал Хо. — Она будет напоминать о том, что вы оставили, и о том, что вас ждет.

Поездка с Сао обернулась сущим удовольствием. Она горела желанием всячески угодить Роберту, готовила еду, чистила и укладывала одежду, а по ночам самозабвенно удовлетворяла прихоти его плоти.

— Разве найдешь другую такую услужливую женщину? — спросил он Вана.

— Во всяком случае, с трудом, — ответил евнух. — Когда женятся на даме равного положения, общественного или финансового, браки часто бывают несчастливыми. Заключать их не рекомендуется, если только нет на это политических или финансовых причин. А вот у этой девушки кроме вас никого нет. Если вы вышвырнете ее вон, она так и останется на улице, а значит, болезни и смерть не заставят себя долго ждать. Чтобы этого избежать, она будет преданно служить вам до конца своих дней, надеясь, что, когда она состарится и подурнеет, вы еще не совсем забудете проведенные с ней дни и ночи и не прогоните ее. Но, конечно, она никогда не посмеет и слово сказать поперек, надумай вы взять в дом еще одну женщину, помоложе.

— Подходящая философия, — одобрил Роберт, — для тех, кто принадлежит к мужскому полу.

При виде огромных кораблей, ходящих на натянутых под натиском северо-восточного ветра якорных цепях, Сао вскрикнула от удивления. Роберт же был просто счастлив застать эскадру на месте.

— Здесь я с вами попрощаюсь. — Ван стиснул его ладони. — Надеюсь увидеть вас в Ханькоу.

— Я буду там, — пылко пообещал Баррингтон. Осуществление тайного замысла грозило превратить его в самого непопулярного англичанина среди соотечественников на Дальнем Востоке. Однако оно открывало путь к богатству — такому, которое он не мечтал когда-либо заработать честным трудом.

Роберт нанял сампан, чтобы их с Сао доставили на «Льва». Сампан плясал на внушительных волнах, Роберт посматривал на девушку, но не замечал никаких признаков тревоги, она лишь улыбалась ему и казалась совершенно спокойной. «Настоящее сокровище», — думал он, наблюдая, как ее ротик округляется и принимает форму огромной буквы «О» по мере того, как увеличиваются в размерах корабли; наконец сампан поплавком запрыгал с подветренной стороны остиндца, и матросы, бросая косые взгляды на Сао, помогли им подняться на борт. Коробку с серебряными таэлями Роберт спрятал в одежде.

Лорд Макартни ждал на палубе.

— В самое время, — заявил он. — Не думаю, что мы могли бы остаться здесь еще на неделю, слишком уж разбушевались эти ветры. Итак? Привезли письмо от Сяньлуна?

— Боюсь, его не будет, милорд, Хошэнь был весьма оскорблен вашим требованием и решил, что ему в конце концов не так уж интересен визит на наши корабли.

— А я что говорил! — вскричал Марджорибэнкс. — Мерзавец пытается избежать заслуженного наказания, втайне от своего хозяина.

— Готов поклясться, что вы правы, — согласился Макартни. — Должен сказать, что все, к сожалению, обернулось довольно неудачно. — И пристально посмотрел на Роберта, как будто тот был всему виной. Потом перевел взгляд на Сао. — А это что за особа?

— Она принадлежит мне, милорд, — объяснил Роберт.

— Вам?

— Ее дал мне Хошэнь, в знак признательности за то, что я пытался для него сделать. И добавил поспешно: — Хотя эти усилия и закончились теперь ничем.

— Господи помилуй, — сказал Макартни. — Дал ее вам?

— Это обычное дело в Китае, милорд.

— Языческая страна, — проворчал Макартни. — Как я рад, что мы убираемся отсюда. Но вы должны избавиться от этой женщины, господин Баррингтон. Немедленно.

— Милорд?..

— Я с самого начала дал ясно понять, что не потерплю безнравственности на моих судах, — отрезал Макартни. — Вы меня удивили, сэр, и разочаровали, опустившись до того, что следуете китайским нравам. Но я их не допущу. Отошлите женщину на берег, Баррингтон. Мы отплываем через час!

Роберт ошеломленно смотрел на Макартни. Жизнь без Сао казалась ему немыслимой, хотя она провела с ним всего неделю.

— Милорд, — сказал он, — я готов жениться на этой девушке.

— Что? Жениться на язычнице китаянке? Слыханное ли дело! Вы разрушите свою жизнь. Я не могу этого допустить. Кроме того, ни при каких обстоятельствах ее не должно быть на моем корабле. Отошлите девушку на берег, или я закую вас в кандалы, а ее вышвырну за борт.

Робертом овладело сильное искушение дать отпор его светлости. Может, сказать ему, что если Сао покинет корабль, то уйдет и он? Но чем это кончится? Если его сошлют на берег, вряд ли Хошэнь или Ван Луцин пожелают с ним знаться. Ведь проку им от него тогда не будет. Какое-то время он проживет на свою сотню таэлей, возможно… но деньги скоро кончатся, если только прежде Хо не арестует его и не казнит за то, что он слишком много знает о его планах.

Он посмотрел на Сао. Она была прекрасна и покорна ему. Отвергнуть ее, говорил Ван, значит выбросить на улицу, обречь на болезни и унижения. И все-таки ей придется самой искать свой путь к спасению, так же, как и ему. Только богатство и власть, которая дает богатство, имели значение в этом мире. А богатство близко, рукой подать, главное — не подвести Хошэня.

И кроме того, положение не было таким уж безнадежным, каким показалось вначале. Он по-прежнему работал на Хошэня, и Ван знал об этом.

— Ты должна сойти на берег, — сказал он Сао.

— Я должна быть с тобой, мой господин.

— Нельзя — так уж получается. Послушай, возвращайся на берег, к Ван Луцину. Объясни, что я никак не могу взять тебя с собой, потому что мой господин не разрешает. Скажи, что я поручаю ему заботиться о тебе, пока сам не вернусь за тобой. Он знает, когда это произойдет.

Сао смотрела на него во все глаза, они медленно наполнялись слезами.

— Я никогда больше тебя не увижу.

— Увидишь, — пообещал он. — А теперь иди.

Она помедлила в нерешительности еще мгновение, перевела взгляд с Роберта на Макартни, затем повернулась и пошла вниз по трапу, на сампан.

— Зачем столько грусти? — поинтересовался его светлость. — Вы же овладели девушкой, не сойти мне с этого места. Или вы хотели, чтобы она сидела у вас на шее до конца жизни? Вы негодяй, Баррингтон, но удачливый негодяй. Теперь, капитан Гауэр, поднимайте паруса. Скажу вам, сэр, я просто не чаю распрощаться с этой языческой страной.

Стоя у борта, Роберт провожал взглядом сампан, шедший на веслах к берегу. На корме застыла Сао, ветер раздувал ее плащ. Назад она так и не посмотрела.

Глава 3 БЕЛЫЕ ЛОТОСЫ

— Чжэн И! — воскликнула Лу Шань и отвесила низкий поклон. — Добро пожаловать в мое скромное заведение.

При поклоне черные, струящиеся вниз волосы миниатюрной Лу Шань почти полностью скрыли ее голову и тело. Гостя встретил живой, мягкий взгляд… Этими же эпитетами несколько лет назад можно было обрисовать и фигуру Лу Шань. Только давние знакомые Лу Шань ведали о том, что она тверда, как сталь, безжалостна, как огонь, и жестока, как дикий зверь. Лу Шань преклонялась перед одной святыней — деньгами.

Да еще перед теми, кто мог их добыть. У ее теперешнего гостя, Чжэн И, денежки водились, и хотя он частенько сидел на бобах, тем не менее всегда производил впечатление человека, который вот-вот разбогатеет. С ним избегали связываться даже те смельчаки, которые не боялись Лу Шань.

Она все-таки надеялась спокойно встретить смерть в собственной постели, поэтому улыбка не сходила с ее лица, когда Лу Шань медленно распрямлялась после поклона и вводила гостя в дом. Чжэн И едва протиснулся в дверь — он выделялся статью даже среди китайцев ханьской национальности.

Шестифутовую махину его тела подпирали ножищи в лайковых сапогах, мощные плечи и грудь распирали красный халат при каждом глубоком вздохе. Чжэн И всегда дышал глубоко, как бы демонстрируя готовность бросить миру вызов. А делал он это нередко.

— Я вернулся с гор. — Чжэн И швырнул на стол пригоршню серебряных монет.

— И с удачей, как видно, — подхватила Лу Шань. О происхождении денег она предпочла не распространяться. — У меня есть новенькие девочки. Пальчики оближешь. Они заставят тебя забыть о горах.

Следом за хозяйкой Чжэн И прошел во внутренние покои. Там развалясь сидели на лежанках юные красотки в одних панталонах — больше на них ничего не было. Лу Шань щелкнула пальцами, и клиенту поднесли кубок сливового вина.

— Вот эта малышка, — Лу Шань взмахом руки подняла на ноги одну из Девиц, — из киданей[5]. Их женщины славятся гибкостью необыкновенной. В ее объятиях ты будешь чувствовать себя словно в змеиных кольцах.

Чжэн И потягивал вино и рассматривал девушку, которая поднесла кубок. Выше среднего роста, с необыкновенно длинными волосами, а глаза… глаза, казалось, затягивали Чжэн И в свою бездонную глубину. Вот только взгляд их был враждебным.

— Или вот эта, — продолжала Лу Шань. — Она с далекого юга, из Вьетнама. Совсем крошка, но никто не сравнится с ней в искусстве доставить мужчине наслаждение.

— Я хочу вот эту, — объявил Чжэн И.

Лу Шань обескураженно обернулась.

— Ты хочешь Сао? Она же всего-навсего служанка. Она была тварью Хошэня. — Голос Лу Шань почти сорвался на крик.

Чжэн И усмехнулся, улыбка едва раздвинула плотно сжатые губы.

— Тем приятнее будет ею насладиться.

— Он выкинул ее вон, — выпалила Лу Шань. — После того, как ее высекли палками. Сто. ударов. Можешь полюбоваться на отметины.

— Непременно, — согласился Чжэн И.

— Она была уличной девкой, брюхатая ко мне заявилась.

— У нее ребенок? — Глаза Чжэн И сузились.

— Нет. Ее почистили. Да коряво так… Теперь она всех ненавидит. А мужиков особенно.

— Тогда скажи мне, Лу Шань, для чего ты ее держишь, если тебе от нее никакой пользы?

Лу Шань опустила голову: на карту была поставлена ее репутация.

— Ее отец был хорошим человеком, которому не повезло в жизни.

— Он был твоим мужем?

— Братом.

— Ну, тогда эта девчонка наверняка так же хороша, как ты сама в молодости.

— Расскажи мне про Хошэня, — велел Чжэн И, стягивая одежду, когда они уединились с Сао в тихой спальне.

— Это дьявол. — Сао поежилась.

— И ты смеешь так говорить о Хошэне? — Чжэн И сделал повелительный жест, и панталоны девушки упали на пол.

— Он разрушил мою жизнь, — сказала она. — Что еще он может мне сделать?

Чжэн И повернул ее, бросил поперек кровати и впился взглядом в ягодицы. Так и есть: гладкая кожа обезображена рубцами. Рубцами, которые могли отпугнуть, как того и боялась Лу Шань, кого угодно. Кого угодно — но не Чжэн И. Он положил ладони на тугие половинки, раздвинул, и его пальцы скользнули между полушариями.

— Он спал с тобой?

Сао фыркнула.

— У меня не имеется придатка, который его превосходительство больше всего ценил в своих жертвах.

— Почему бы нет? — спросил вдруг Чжэн И.

Через плечо она испуганно посмотрела на него. Чжэн И ухмыльнулся, не разжимая губ, и вошел в нее.

— В горах мужчина должен обходиться тем, что может найти.

Она выждала, когда он достиг кульминации, подыгрывая, застонала сама и рухнула лицом вниз, придавленная к тюфяку тяжестью его тела.

— Так ты разбойник? — выдохнула она.

— Ты и минуты не можешь прожить без болтовни? — Он скатился с нее. — Понимаю теперь, почему Хошэнь тебя высек. Меня тоже так и подмывает тебя выпороть.

— Хошэнь высек меня потому, что я не ублажила внешнего варвара.

Чжэн И нахмурился.

— Внешний варвар был в Нанкине?

— Это случилось в Пекине. Он приехал с посольством английского короля.

— Расскажи мне про это посольство, — попросил он.

— Я мало о нем знаю, кроме того, что оно приехало на огромных кораблях.

— Я видел варварские корабли в Кантоне, — сказал Чжэн И. — Ты была когда-нибудь в Кантоне?

Сао покачала головой, и от этого движения ее длинные волосы перелились тягучей волной.

— Те корабли больше любых в Кантоне.

— Все женщины лгут, — заметил Чжэн И. — Такая уж у них натура.

Сао забралась к нему на живот.

— Я не лгу. Я была на этих кораблях. Они очень большие.

Чжэн И взял ее за плечи.

— Ты была на корабле, принадлежащем внешним варварам? Как ты на него попала?

— Хошэнь и этот Баррингтон заключили какую-то сделку, но хозяин Баррингтона заупрямился, и меня отправили на берег.

— Сделку. — Чжэн И в задумчивости прищурился. — Эти внешние варвары вернутся?

— Баррингтон сказал, что вернется за мной.

Чжэн И снова открыл глаза.

— Но кто же поверит длинноносому рыжеволосому варвару? — спросила Сао. — А если все-таки вернется, я своими руками сдеру с него шкуру за то, что из-за него оказалась на улице.

Чжэн И заставил ее сесть на него верхом. Получив, что хотел, во второй раз, он улыбнулся ей.

— Ты угодила мне, женщина. Я выкуплю тебя у твоей тетки и возьму с собой.

— Возьмешь куда? — недоверчиво спросила Сао.

— Из Нанкина я поднимусь вверх по реке до Ханькоу. У меня там дружки. А потом буду пробираться в горы в Шэньси. Там у меня тоже друзья.

— Ты — разбойник? — снова спросила Сао.

— Ты задаешь слишком много вопросов. Придется мне лупить тебя каждый день.

— Я не могу пойти с человеком, который занимается неизвестно чем.

Чжэн И сдвинул брови.

— Тебе сколько лет?

— Шестнадцать.

— Какое тебе дело до того, чем мужик занимается, раз уж он тебя кормит и спит с тобой?

— Есть дело. — Сао посмотрела ему прямо в глаза.

— Потому что ты всех мужчин ненавидишь. Мне Лу Шань сказала. Ладно, можешь считать меня «цзянхукэ».

С пристальным интересом Сао вглядывалась в своего любовника. «Цзянхукэ» означало буквально «человек рек и озер», но подразумевало гораздо большее. «Цзянхукэ» были не кем иными, как странствующими рыцарями без всякого понятия о рыцарстве, при первом удобном случае отбиравшими жизнь, деньги, женщин, вербовавшими повсюду верных людей.

И теперь один из них хочет, чтобы она поехала с ним в горы, где они будут дрожать от холода и где их будут преследовать мстительные знаменные солдаты за то, что они промышляют грабежами. А через какое-то время, не очень, понятное дело, длительное, учитывая способ существования Чжэн И, его убьют и ей придется снова рассчитывать только на свои силы.

Но сколько Сао себя помнила, она всегда сама заботилась о себе. Возможно, Лу Шань и доставляло удовольствие представлять покойного брата как состоятельного человека, который лишь по воле случая оказался в трудном положении, в самом же деле он капитанствовал на торговом сампане на Великом канале, пил не просыхая и имел привычку просаживать в карты все до последнего гроша.

Сао относилась к этому как к должному. Она понимала, что азартные игры и выпивка в кругу друзей составляют величайшее удовольствие в жизни китайских мужчин, которым в отличие от женщин дозволялись утехи вне домашних стен. Ее сердило другое: он зарабатывал слишком мало для того, чтобы хоть что-то перепадало собственной семье.

Тем не менее в уме ему отказать было нельзя, недаром она, его дочь, превосходила сметкой своих подруг. Когда случилось неизбежное и ее вместе с братьями и сестрами выставили на продажу, она ни на капельку не усомнилась в том, что ее судьба изменится к лучшему — по закону Инь и Ян, согласно которому вселенной правят противоположности и не может быть мира без войны, любви без ненависти, удачи без неудач.

Удача, пусть мимолетная, и в самом деле улыбнулась ей. Она попала в число девушек, которых евнухи отбирали для Хошэня. И стала одной из немногих избранных, подвергнувшись тщательному осмотру, после которого собственное тело показалось ей чужим. Вскоре ей довелось лицезреть самого премьер-министра и узнать, однако, что он редко берет к себе в постель девушек. Она очутилась в своего рода тюрьме, выполняла черную работу по дому и ждала, когда ее определят на какое-то подходящее место.

Она не сомневалась, что ее место было возле какого-нибудь мужчины, но то обстоятельство, что этим мужчиной оказался внешний варвар, поначалу ее пугало. Такого великана она никогда прежде не видела, а его нежность была просто удивительной. Он боялся причинить ей боль. Жизнь, которую он обещал ей, ужасала и в то же время возбуждала. Она чувствовала уверенность в том, что он защитит от всех невзгод, которые исковеркали ее юность. Однако и Баррингтон оказался всего-навсего обыкновенным мужчиной, который избавился от нее сразу же, как только она стала мешать.

Итак, она твердо решила, что никогда больше не будет верить мужчине. И уж конечно не собиралась доверяться Чжэн И. С другой стороны… он, конечно, уступал в росте Баррингтону, однако превосходил статью всех других виденных ею китайцев. И он заберет ее из дома Лу Шань, где ей приходилось выполнять тяжелую и нудную работу, освободит от самой ненавистной Лу Шань. Может быть, она и приходилась ей теткой, но именно эта ведьма заставила Сао избавиться от ребенка. Это было, бедою само по себе, а воспоминание о мяснике, которого вызвала Лу Шань, чтобы вычистить плод, заставляло ее содрогаться от ужаса. По всем законам вселенной теперь ее должна была ждать удача, и кто знает, не принесет ли ее хотя бы вот этот «цзянхукэ».

— Скажи мне, куда мы отправимся, — попросила она.

— На поиски Белых Лотосов, — ответил Чжэн И.

— Не нравится мне это, господин Баррингтон, — заявил капитан Петерсен. — И чем дальше, тем больше не нравится.

Он повторял это с завидным постоянством последние три дня, в течение которых бригантина «Альцеста» пробивалась против все время усиливающегося северо-восточного ветра.

— Как они называют сильные штормы, которые случаются в этих краях? — спросил капитан, всматриваясь во вздымающиеся навстречу огромные серые валы, гребни которых бриз рвал в белые клочья. Со взятыми рифами «Альцеста» одолевала волны довольно легко, она взлетала вверх по склонам и ухала вниз в туче брызг, ее шпангоуты постанывали — но не больше обычного. Однако маленький рыжебородый капитан, сутулый, с быстрыми движениями, был далек от благодушия.

— Они называют их тайфунами, — ответил Роберт Баррингтон. — Но сейчас не время для таких штормов.

— Надо нам было войти в Жемчужную, — ворчал Петерсен. — Или, куда ни шло, в Макао. Несемся как угорелые невесть куда…

Роберт вздохнул. В последние дни Петерсен не раз заводил этот разговор, хотя прекрасно знал, что они не вошли в устье Жемчужной или не бросили якорь в Макао для того, чтобы никто не пронюхал об их замысле.

К сожалению, Джошуа Петерсен не обладал ни целеустремленностью, которую Роберт хотел бы в нем видеть, ни подходящим кораблем: эта узенькая скорлупка с ее двенадцатью пушками и тесными каютами совсем не напоминала огромный 64-пушечный остиндец, который Ван Луцин так нахваливал своему господину. Однако из всех судовладельцев, с кем встречался Роберт и кому сулил несметные богатства, лишь Петерсен рискнул навлечь на себя гнев маньчжуров.

Впрочем, не располагая мощью и комфортабельностью «Льва», его «Альцеста», возможно, даже больше подходила для выполнения их задачи благодаря своей скорости и маневренности. Бригантина, тип которой английские моряки определяли как «бриг-гермафродит», являлась чем-то средним между судном с прямым парусным вооружением и шхуной. Если собственно бриг был просто уменьшенной разновидностью судна с прямыми парусами, с двумя мачтами вместо обычных трех, то грот-мачта бригантины взамен прямых несла косые паруса и благодаря этому, а также нескольким кливерам (и несмотря на то, что ее фок-мачта имела прямые паруса), могла идти против ветра гораздо легче других судов с прямым парусным вооружением. Недаром пираты Вест-Индии изобрели бригантину, чтобы быстро ходить как по ветру, так и против него. По мнению Роберта, это было лучшее судно из тех, на которых ему доводилось плавать, однако вряд ли он мог ожидать, что маньчжуры-сухопуты оценят корабль по достоинству, пока не выйдут на нем в море.

Минувший год выдался трудным. Обратный путь до Калькутты в ноябре месяце проходил в гнетущей обстановке. Роберт Баррингтон уже сыграл свою роль, к тому же без успеха, а Макартни не скрывал, что разочаровался в своем переводчике, попытавшемся, как он выразился, «удрать» с китаянкой.

Макартни осудил Роберта за безрассудство и утрату морали — и его примеру, естественно, последовали остальные члены посольства. В мгновение ока были забыты те дни, когда Роберт Баррингтон делил стол с лордом Макартни и когда ему давали возможность почувствовать себя почти на равной ноге с другими сотрудниками его светлости. На обратном пути ему велели столоваться с помощниками капитана, а те прекрасно помнили и его незаслуженный подъем по общественной лестнице во время плавания к северу, и то обстоятельство, что он не выполнял никаких определенных обязанностей на борту корабля.

Но и эти уколы, и обида, вызванная пренебрежительным отношением Макартни и его свиты, лишь укрепляли Роберта в принятом решении. Он по-прежнему был обладателем ста таэлей, надежно спрятанных на дне его морского сундучка. С этим запасцем он мог хотя бы недолго свысока посматривать на остальных моряков. Само собой разумеется, такому человеку, как Хошэнь, выложить сотню таэлей было так же легко, как Роберту Баррингтону бросить нищему пенни, но с другой стороны, что значили какие-то две тысячи таэлей, если речь шла о спасении жизни, семьи и состояния Хошэня. Все в этом мире относительно.

А как бы завидовали ему товарищи по плаванию, залучи он Сао в свою подвесную койку. Но она ушла, чтобы оказаться снова у Хошэня, где ее предложат какому-то другому клиенту, или на улице, так или иначе для него она потеряна; он не забыл свою просьбу, которую девушка должна была передать Ван Луцину, но надежды на то, что в таком прагматичном обществе Сао позволят ждать его возвращения, почти не было. К тому же он помнил слова Вана о том, что в Китае много таких Сао, а ему предстояло получить еще тысячу таэлей, если он выполнит свою часть сделки. Сумма вполне достаточная для того, чтобы он мог плюнуть в глаза всем этим презренным морячишкам, хотя, конечно, с Макартни ему никогда не сравняться. Кем была для него Сао? Только очаровательным воспоминанием. Лишь деньги имели значение в этой жизни.

Роберт не дотрагивался до них целый год. Он скорее умер бы с голоду, чем продал хоть одну унцию серебра. Ведь это могло вызвать вопросы и даже расследование.

Но ста таэлей — целых ста таэлей — оказалось недостаточно, чтобы купить корабль. Для возвращения в Китай оставалось рассчитывать лишь на собственное красноречие, на умение подать товар лицом. Ох и нелегко ему пришлось. Великобритания к тому времени втянулась в крупномасштабную войну с Францией, и несмотря на незыблемое правило англичан, согласно которому ничто не должно мешать индийской торговле, число судов, на которых можно было отправиться в плавание частному лицу, существенно сократилось. Те судовладельцы и их агенты, которые были готовы пройти Малаккским проливом в Южно-Китайское море, и думать не смели забраться выше Макао и Кантона. Торговля, которую они вели, тоже содержала риск, но имела и несомненное достоинство — она прошла проверку; многое из того, что творилось в Кантоне, противоречило маньчжурским законам, однако дело шло — благодаря продажности кантонских купцов и чиновников; уже сам факт существования (с разрешения свыше) португальского анклава у входа в Залив доказывал это. Но ничто не подтверждало возможность получения прибыли в более северных районах, ближе к средоточию маньчжурской власти, имея в виду прибыль, соизмеримую с вероятным риском.

В беседах Роберту Баррингтону приходилось рисовать словами обширные полотна. В них он вкладывал все свои впечатления. Ему не было нужды выдумывать небылицы о богатстве и бьющем через край изобилии северного Китая, о Пекине и Жэхэ, приукрашивать подмеченную издали роскошь Летнего дворца; проницательный собеседник догадывался, что он не сочинял, а вспоминал.

Его задача осложнялась необходимостью держать в тайне истинные цели предприятия. Он мог во всеуслышание мечтать о том, как бы проложить новый маршрут запретной торговли, и вызывать улыбки тех, кто знал, насколько несбыточными были эти мечты. Но проведай Макартни или любой высокопоставленный чиновник Ост-Индской компании о его истинных намерениях, он тут же очутился бы на каком-нибудь судне, направляющемся в Англию, закованный в кандалы и навсегда отлученный от Востока как опасный смутьян. Поэтому он был вынужден изображать из себя оконфузившегося пьянчугу, у которого на уме только Китай с несметными богатствами да обида на Макартни, неласково с ним обошедшегося. Об этом все знали; власть предержащие считали его потерпевшим неудачу англичанином, — а таких вокруг хватало, — который будет загонять себя до срока в могилу обильными возлияниями и болтовней.

Довольно часто ему приходила в голову мысль, что они правы. Но мечта о тысяче таэлей и о какой-нибудь другой Сао помогла ему сохранить разум. И найти в конце концов Джошуа Петерсена.

Роберт направил секстант в зенит, считал показания и осторожно убрал прибор в футляр.

— Тридцать один градус, десять секунд северной широты, — сказал он стоявшему рядом капитану и занес измерения в свою записную книжку.

— Тридцать один градус, двенадцать секунд, сэр, — поправил Петерсен.

— Как вам угодно, сэр, — не стал спорить Роберт. — Разница невелика. Держите курс норд-вест.

Петерсен испытующе посмотрел на него, потом перевел взгляд на все так же вздымающиеся навстречу волны.

— Это означает боковую волну, сэр.

— Ветер стихает, капитан Петерсен, и волны улягутся, стоит только подойти ближе к берегу.

Он оставался на палубе весь день; «Альцеста» подходила к берегу под уменьшенными парусами, лотовый то и дело промерял и выкрикивал глубину, пока бригантина не стала наконец на якорь на четырех саженях. Заходящее солнце мешало точно установить свое местонахождение, но они различали лежащие перед низким берегом острова, а дальше, в глубине суши, на фоне неба вырисовывались изогнутые крыши пагод какого-то города.

— Вы говорили о реке, — напомнил Петерсен.

— Она за островами.

Петерсен вооружился подзорной трубой.

— Я вижу буруны. Вы хотите, чтобы я повел свой корабль в эту смертельную западню?

— Нас должны встретить, — успокоил его Роберт.

Несомненно, с берега их уже заметили; в подзорную трубу они могли разглядеть на каменной дамбе южнее островов толпы глазеющих на бригантину зевак. Но солнце быстро опускалось за горизонт, и через полчаса совсем стемнело.

— Теперь, того и гляди, нас прирежут в наших собственных койках, — пожаловался Петерсен.

— Думаю, нам и впрямь нужно держать ухо востро, — согласился Роберт.

— А ведь как славно мы могли устроиться в Макао, — ворчал, отдавая распоряжения, Петерсен. Ночью несколько лодок в самом деле приблизились к бригантине, но они явно не походили на пиратские — их освещали фонари, а люди на борту громко кричали, задавали вопросы. Роберт отвечал, что им требуется свежая вода, и спросил, можно ли зайти в реку.

— О да, — крикнули с сампана. — Вы можете войти в реку. Хотите сейчас? Мы проведем вас.

— Завтра, когда рассветет, — дал Роберт ответ, по всей видимости удовлетворивший ночных гостей.

Залив был пуст, когда солнце поднялось из океана за «Альцестой». Волны улеглись, и бригантину лишь едва заметно покачивало; ветер с суши за ночь сменился легким береговым бризом.

Капитан Петерсен протер глаза, прогоняя остатки сна, и погладил бороду.

— Честно говоря, я не чаял встретить новый день, — признался он. — Что теперь, господин Баррингтон?

— Будем ждать.

С наступлением утра бригантина вновь привлекла внимание с берега, и опять «Альцесту» окружили сампаны. Среди них оказались и давешние ночные визитеры.

— Ну что, зайдете в реку? — спрашивали с сампанов.

— Вы знаете мое имя? — крикнул в ответ Роберт.

— Имя? Имя? Откуда нам знать ваше имя?

— Я буду ждать человека, знающего мое имя.

Шел час за часом, капитан Петерсен становился все угрюмее, а его люди начали перешептываться. Ровно в полдень из-за островов выскочил еще один сампан, весла несли его прямо на бригантину.

— К орудиям! — скомандовал Петерсен.

— Не открывать огонь, пока я с ними не переговорю, — приказал Роберт и встал у борта.

Он наблюдал, как, приблизившись, сампан замедлил ход и на нос вышел мужчина в переливающихся на солнце великолепных синих шелковых одеждах.

— Кто из вас Баррингтон? — спросил он.

— Я Баррингтон, — ответил Роберт.

— Мне надо подняться на борт.

Петерсен нехотя отдал команду, и сампан закачался у борта бригантины. Роберт подошел к трапу навстречу поднимающемуся по нему человеку в синем.

— Я — Юнь Кайлу.

— Как зовут вашего господина? — Роберт понял, что перед ним не маньчжур, а ханец.

Юнь Кайлу поклонился. Ростом он не вышел, усы у него уныло висели, зато глаза глядели живо.

— У меня тот же господин, что и у вас: Хошэнь. — Он посмотрел по сторонам. — Это тот самый корабль, который он ждет? — Видно, Юню тоже описывали корабль Ост-Индской компании.

— Этот корабль вполне подходит для того, что требуется, — заверил Роберт.

Юнь взглянул на грот; даже убранный, он отличался от обычного прямого паруса.

— Никогда не видел таких парусов.

— Он даст нам большую скорость, — пообещал Роберт. — Где наш господин?

— Наш господин в Пекине, на службе у императора. Вас не ждали так скоро.

— Я считал, что лучше прийти пораньше. Куда нам теперь?

— Войдете в реку и подниметесь до Ханькоу.

— Далеко до него?

— Тысяча пятьсот ли.

— Тысяча пятьсот! — опешил Роберт, зная, что ли — это приблизительно треть мили. — Не может быть!

— Отчего же? Хорошо даже, что вы прибыли загодя. Путь предстоит долгий. А ваш корабль без весел.

— Мы можем идти на буксире, — сказал Роберт. — А кто будет нашим лоцманом?

— Я ваш лоцман, — ответил Юнь Кайлу.

Джошуа Петерсена чуть не хватил удар, когда он узнал, что корабль нужно вести в самое сердце Китая.

— Представьте только, — уговаривал его Роберт, — вы доберетесь туда, куда не проходил пока ни один европейский корабль.

Еще меньше радости это известие принесло команде, особенно огорошенной тем, что большую часть пути предстояло преодолеть на буксире. Не так уж часто приходилось им это делать. С быстрым течением. Янцзы было бесполезно даже и пытаться бороться силой мускулов; Юнь посоветовал на первых порах следовать примеру многочисленных китайских речных судов — заякориться, где течение потише, и подождать морского прилива, который должен был повернуть реку вспять на протяжении нескольких миль.

Пока же они находились под прикрытием береговых укреплений — морской дамбы, которая защищала широкую равнину, простиравшуюся, видимо, на сотни миль в обе стороны; река за столетия так глубоко прорезала землю, что с палубы «Альцесты» англичане могли видеть одни лишь насыпи. Но они не помешали им заметить южный приток реки. Он назывался Ванпу, и именно на этой небольшой реке, в нескольких милях выше по течению, как оказалось, находится Шанхай; издали виднелись крыши его пагод.

На другой день прилив повернул течение вспять, они спустили шлюпки и потащили бригантину на буксире вверх по реке. Жаркая выдалась работенка, тем более что очутившиеся в окружении идущих на веслах сампанов и джонок английские моряки ни в какую не хотели уступать каким-то там желтокожим молокососам. Но вот после полудня потянул бриз с моря, «Альцеста» взяла на борт свои шлюпки и помчалась вперед, оставляя позади сампаны, зато джонки не отставали, а некоторые из них даже и обгоняли «Альцесту». К ночи, когда бригантина стала на якорь, Петерсен пришел в хорошее расположение духа.

— Не ожидал, что на этой реке будет так просто работать, — признался он.

— Главное — иметь терпение, — ответил Юнь.

Терпение не относилось к сильным качествам Джошуа Петерсена, и скоро его хорошее настроение испарилось: воцарилось полное безветрие, и «Альцеста», находясь уже вне досягаемости прилива, вынуждена была целыми днями простаивать на якоре, в то время как сампаны и джонки обгоняли ее и уходили вперед.

То же повторялось и в последующие недели. При восточном ветре бригантина быстро продвигалась вперед, но стоило ветру стихнуть или смениться на западный, как она вставала на якорь. По мере удаления от моря все более важное значение, к удивлению моряков, приобретала погода. На море с его простором корабли, а особенно способная идти против ветра бригантина, всегда имели возможность хоть как-то двигаться вперед. Вместе с тем представление английских матросов о том, что на море непогода гораздо страшнее, чем на суше, было быстро опрокинуто. Здесь, в центре огромного массива земли, совершенно неожиданно возникали и проносились над равниной ужасающие ветры, заставая команду врасплох, они не раз загоняли корабль на мель, прежде чем успевали бросить якорь, и приходилось изрядно попотеть, чтобы после бури стянуть судно на чистую воду при помощи стоп-анкеров — малых якорей. И даже тогда, когда бригантину наконец просто закрепляли на якоре, ветер все еще продолжал таскать ее из стороны в сторону.

Случалось, их застигали поражающие воображение грозовые бури с бьющими по воде зигзагообразными молниями. Несколько раз они попадали в мачты, сотрясая корабль сверху донизу. Но еще хуже были треугольной формы темные облака, насыщенные электричеством, которые, казалось, обладали способностью скакать вверх и вниз, и там, где они опускались на землю, целые деревни уничтожались в одно мгновение.

Если бы не погода и не вынужденные остановки, то путешествие можно было назвать весьма приятным. По совету Юня англичане подняли на топе грот-мачты флаг Хошэня, и поэтому получали на стоянках сколько угодно свежей воды, фруктов и овощей. Мясо доставляли редко, и матросы ворчали, но при этом выглядели и чувствовали себя здоровее, чем когда-либо.

О них проявляли также заботу иного рода: на выходивших навстречу сампанах всегда были молодые женщины. Сам по себе степенный и богобоязненный, капитан Петерсен оказался не в силах поддерживать такую же строгую дисциплину, какая соблюдалась на остиндцах — слишком уж много соблазнов поджидало матросов. То и дело они ездили на сампанах на берег, а капитан в их отсутствие мерил шагами палубу и бубнил под нос проклятья… но к рассвету матросы возвращались на бригантину, удовлетворенные и счастливые, хотя, возможно, и не в лучшей форме для тяжелой дневной работы.

Большим злом стало воровство, которое процветало из-за этих амурных приключений. У моряков скоро кончились деньги, но выяснилось, что их подружки охотно продают ласки за европейские вещи, и особенно за ружья и пули. Оружие, по совету Роберта, составляло значительную часть груза на бригантине; они плыли не для торговли, но нужно было хотя бы создать ее видимость. Теперь же все шло к тому, что никакой прибыли они не получат.

— Пропал еще один мушкет, — бушевал Петерсен. — Что делать, а, господин Баррингтон? Что делать? Вы гарантировали мне тысячу таэлей прибыли от этой поездки. Но я сочту себя счастливчиком, если удастся хотя бы привести назад корабль.

К этому времени они подошли к Нанкину, огромному городу в двухстах милях от моря, и Роберт уже не боялся, что Петерсен откажется от их затеи.

— Вы получите свою тысячу таэлей, обещаю вам. Садитесь, сэр, и я объясню вам — каким образом.

Рассказ о настоящей цели путешествия Петерсен слушал с растущим оцепенением, тревога в его душе боролась с алчностью.

— Боже мой! — вырвалось у него, когда Роберт замолчал. — Но вы же обманули меня, мошенник.

— А скажи я правду, вы отправились бы в плавание?

— Нет конечно. У меня нет никакого желания лезть в политику. Это скорейший способ потерять голову.

— И восемь фунтов чистого серебра вам совсем ни к чему?

— О Боже! — Петерсен вскочил и зашагал взад и вперед.

— Всем, в том числе и китайцам, известно: мы здесь с торговыми целями, — втолковывал Роберт. — Когда Хошэнь и его семья будут готовы и погрузятся на корабль, мы пойдем вниз по реке гораздо быстрее, чем поднимались, доставим премьер-министра куда ему угодно и уплывем прочь, уже богатыми людьми. Все просто.

Петерсен уставился на берег, откуда за ними следил конный отряд вооруженных знаменных. Такие отряды встречались им часто, они нередко сопровождали бригантину и какое-то время скакали по берегу наравне с ней. Юнь, однако, заверил англичан, что, пока над «Альцестой» развевается флаг Хошэня, они в полной безопасности.

— Куда уж проще, — пробормотал капитан и побрел вниз.

— Он слишком напуган, толку от него не будет, — заметил Юнь. Английского он не знал, но все понял по поведению капитана.

— Он выполнит свою часть сделки, — пообещал Роберт.

Размах задуманного им дела порождал подспудную тревогу, и не будь ее, Роберт от всей души наслаждался бы путешествием. Рискованные вылазки в неведомые земли, знакомство с тамошними чудесами составляли для него смысл жизни.

Баррингтон не уставал поражаться уровню развития общества, в котором он очутился. Так, бескрайнюю равнину, по которой протекала Янцзы, почти сплошь покрывали рисовые поля с густой сетью ирригационных каналов, тянущихся от реки и ее притоков; на этом обширном пространстве тут и там встречались свидетельства древней китайской цивилизации.

Внушительное впечатление произвел Шанхай, однако немногим меньше этого огромного города был Тунчжоу, находившийся всего в нескольких милях выше по течению, на северном берегу Янцзы. Напротив Тунчжоу возвышалась крепость Цзянъинь, в этом месте река сужалась, и форт служил преградой судам, которые попытались бы без разрешения подняться выше по реке. Флаг Хошэня снова, в который уже раз, позволил беспрепятственно провести бригантину под дулами нацеленных на нее орудий, солдатам знаменных войск, густо усеявшим зубчатые стены, оставалось лишь пожирать взглядами это самое странное из виденных ими судов.

На протяжении пятидесяти миль, разделявших Шанхай и Цзянъинь, река текла в северном направлении; у крепости начался протяженный плавный поворот к западу, затем Янцзы снова изгибалась к северу, подходя к городу Циньцзяну, стоявшему на месте пересечения реки с Великим каналом. Канал здесь не заканчивался, а тянулся мимо Сучжоу дальше на юг, к Ханчжоу, еще сто с лишним миль; рукотворный канал, уходящий далеко в противоположные стороны, ярко свидетельствовал о неизмеримых людских ресурсах, которыми распоряжался Сын Небес.

Пробежав миль сорок от Циньцзяна, река привела «Альцесту» в Нанкин, несколько раз за свою историю служивший столицей империи. Размерами этот большой город уступал разве что самому Пекину и так же, как Пекин, окружил себя высоченными стенами. От моря Нанкин отделяло двести с лишним миль, однако он производил впечатление морского порта, поскольку являлся главным торговым центром на реке к востоку от Ханькоу. Здесь также на север и на юг от реки простиралась покрытая посевами риса равнина, но здесь же проходила граница вице-королевства, которое фактически было независимо от столицы.

Флаг Хошэня утрачивал в этих Краях свое значение, и Юню пришлось отправиться на берег, чтобы добиться приема у вице-императора. Он пригласил Роберта составить ему компанию; лоцман уже давно пришел к выводу, что именно Баррингтон являлся главной движущей силой их экспедиции, и, кроме того, они успели подружиться. Юнь обладал способностью шутить, сохраняя совершенно невозмутимый вид, но за его внешним хладнокровием скрывалась самая искренняя заинтересованность в успехе дела. Не случайно в Нанкине, после того, как вице-император, пожаловав на «Альцесту» и обнюхав корабль от верхушки мачты до трюма, дал добро на продолжение пути, Юнь заявил Баррингтону: «Сегодня вечером мы напьемся. Самая трудная часть пути, — позади».

Петерсена он с собой не пригласил, впрочем, капитан и сам вряд ли пожелал бы удариться с ними в загул. Так что на берег, в публичный дом очень высокого разряда, они поехали вдвоем с Робертом.

— Знаешь, а денег-то у меня не густо, — признался он Юню, по-прежнему не желая залезать в свой матросский сундучок.

Юнь застенчиво взглянул на него, как бы давая понять, что знает о сотне таэлей, и улыбнулся:

— Ты вернешь мне долг, когда получишь от Хошэня свое вознаграждение.

— Даю слово, — сказал Роберт и протянул руку.

С некоторым удивлением Юнь посмотрел на руку и, помедлив, крепко пожал. Улыбка его стала еще шире. «Я обзавожусь друзьями, — подумал Роберт. — Я могу быть здесь счастлив».

Наступил китайский Новый год, и жители Нанкина готовились en fête[6]. Улицы по всей длине пестрели разноцветными флагами, такие же разноцветные фейерверки с пронзительным свистом взмывали в небо; прогулка по городу напоминала попытку проторить дорогу через поле бесконечного сражения. Но все вокруг пребывали в таком прекрасном расположении духа, что Роберт решил: это, наверное, самые счастливые люди на земле.

Мадам встретила их низкими поклонами, высокий белокожий моряк явно пришелся ей по вкусу. Она и сама была еще чрезвычайно привлекательна, даже в окружении цветущих девиц выгодно выделялась смоляными волосами, зрелой фигурой и глазами, сулящими сладкие спальные утехи.

— Хочешь старушку? — спросил Юнь, когда их потчевали рисовым вином и обжаренной свининой.

— А можно?

— Лу Шань всегда к вашим услугам, если клиент при деньгах.

— Которые ты готов мне одолжить.

— Конечно, если ты этого хочешь.

Роберт хотел. Сыграло свою роль рисовое вино да, кроме того, ни одна из молоденьких девиц ни красотой, ни — он был уверен — чувственностью не могла сравниться с Сао. А Лу Шань несомненно могла. И она не разочаровала. Все познавшая в искусстве любви, Лу Шань не сдержала восторженного писка, когда сняла с него брюки.

— Слыхала я, что мужчины-варвары такие большие, — призналась она.

— Откуда? — озадаченно спросил Роберт. Ни одно европейское судно, насколько он знал, не торговало на Янцзы.

— Мне рассказывала о них моя племянница, — улыбнулась Лу Шань.

«Должно быть, просто случайная встреча в Кантоне», — с облегчением подумал Роберт.

Лу Шань спокойно восприняла странные для нее западные привычки — она охотно подставляла губы для поцелуев и, казалось, наслаждалась, когда он играл с ее сосками. Роберт дал бы ей не меньше пятидесяти, но не находил никаких изъянов в фигуре Лу Шань, между тем как ее внимание было целиком приковано к его члену, который приобрел просто-таки невероятные для нее размеры. Наконец Лу Шань села на него верхом, и тут Роберт понял, что Сао по сравнению с ней не более чем наивная девочка, которой, она, собственно, и оставалась.

Лу Шань, однако, была забыта довольно быстро, уже к тому времени, когда река, совершив плавный поворот на запад, привела их к Уху, также крупному городу, являвшемуся главным портом, через который осуществлялись перевозки риса по Янцзы. Город, окруженный неизбежным предместьем из стоящих на якоре сампанов, процветал, жизнь в нем била ключом. «Интересно, — подумал Роберт, — сколько же в этой фантастической стране таких городов, каждый из которых превосходит размерами. Лондон?» В Уху они узнали, что император Сяньлун оставил престол.

— Далеко еще до Ханькоу? — спросил Роберт.

— Полпути, — ответил Юнь.

— Значит, наша миссия провалилась.

— Совсем необязательно, — возразил Юнь. — Император мог отказаться от трона, но не от власти.

— Что-то я тебя не пойму, — нахмурился Роберт.

— Все просто: он исполнил клятву не царствовать дольше своего деда, но не намерен отказаться от правления. В этом вся разница, мой друг. Принц Юнъянь взошел на трон и стал теперь императором Цзяцином, однако решения по-прежнему будет принимать его отец. И он решит, в частности, что Хошэнь остается премьер-министром. Так что, как понимаешь, мы все-таки успеваем. У нас еще есть время. Хошэнь организует свой отъезд, когда будет готов.

Роберт потер подбородок. Его уже одолевали другие заботы — взамен ушедшей.

— И как ты думаешь, когда же он наконец будет готов уехать?

— Не думаю, что ждать придется слишком много. Император Сяньлун, которого отныне будут называть Гаоцзун Шунь хуанди, очень преклонного возраста. В любой момент он может усесться в Небесную колесницу и вознестись к своим предкам, и Хошэнь это знает. Я бы сказал, что его замысел осуществится через год.

— Через год? — вскричал Роберт.

— Что значит год, когда на кон поставлено так много?

Типично китайский подход, но вот как поступит Петерсен при известии, что они могут на целый год застрять в Ханькоу? Роберт решил не говорить капитану правду; когда они окажутся в Ханькоу, без Хошэня им оттуда выбраться будет трудновато.

Юнь был слишком оптимистичен. «Альцеста» прошла сто восемьдесят миль вверх по реке до Уху, от Ханькоу их отделяли еще двести семьдесят миль, между тем ход бригантины замедлился из-за подъема воды, вызванного начавшимся таянием снега в горах. Порою они несколько дней подряд стояли на месте, вцепившись в дно тремя якорями, и бригантину кидало из стороны в сторону, вверх и вниз в стремительно несущемся потоке.

Они проплыли города Цзюцзян, Усюэ и достигли слияния двух рек: Ханьшуй, текущая с северных гор, впадала в Янцзы, которая брала начало в сотнях миль отсюда, в горах Тибета. В месте слияния поднялся огромный город, состоящий фактически из трех — Ханькоу на северном берегу, Учана на южном и обосновавшегося на междуречном треугольнике города-крепости Ханьяна. Самые высокие стены окружали Ханькоу, размерами почти не уступавший Нанкину и также являвшийся столицей провинции. В Ханькоу, судя по всему, Юня хорошо знали и здесь же, к огромному облегчению Роберта, их встретил Ван Луцин.

— У нашего господина все в порядке?

Ван важно наклонил голову.

— Когда он к нам присоединится?

— Сейчас он в Пекине. Но он знает, что вы здесь, и велел мне исполнять все ваши желания.

— Это хорошая новость. Но… — Роберт предупредил евнуха, чтобы тот не сообщал Петерсену, как все обстоит на самом деле, и, напротив, создавал впечатление, что Хошэнь должен прибыть со дня на день.

— Конечно, — согласился Ван. — Но вашему капитану не стоит волноваться. Почему бы вам не остаться здесь и не заняться торговлей с местными жителями? Вы можете разбогатеть. Мои люди будут снабжать вас свежими продуктами и всем необходимым. Я посоветовал бы вам держать судно в полной готовности, чтобы отчалить в любой момент. Когда наш господин решит уехать, все придется делать в спешке. — Евнух осмотрелся. — Это судно не такое уж большое.

— Это единственный корабль, который мне удалось достать. Не беспокойтесь, он доставит вашего господина куда ему будет угодно.

— А его семью? У него большая семья.

— И семью тоже, — заверил Роберт. — Скажите мне, что с Сао?

— Сао?

— Ну, с девушкой, которую мне подарил ваш господин.

— И которую вы прогнали. О да, я помню.

— Меня заставили от нее избавиться, Ван. Лорд Макартни не пустил бы ее на корабль.

— Он странный человек, — согласился Ван, — которому от рождения не дано вкушать плоды счастья.

— Но что же случилось с Сао?

— Не знаю наверняка. Скорее всего она умерла.

— Умерла? — закричал Роберт.

— Молоденькой девушке нелегко выжить на улице. Ее могли заразить, могли и прикончить, чтобы забрать накопленные деньги. А если она останется без денег, то умрет с голоду. Куда ни кинь…

— Но… разве она не вернулась назад к Хошэню?

— Попыталась было, упросила даже меня отвезти ее обратно в Пекин, и я, глупец, согласился. Ведь Хошэнь решил, что она пошла против его воли, расставшись с вами. Он приказал высечь ее розгами и выкинуть на улицу.

— Боже мой! И вы ничем не могли ей помочь?

— Меня тоже высекли, — сухо ответил Ван. — За то, что попытался вернуть ее на прежнее место. Но почему вы все еще вспоминаете об этой девушке? Разве я не говорил вам, что в Китае много таких, как она?

Выдумка о Хошэне, который «вот-вот должен появиться» вместе с деньгами, казалось, удовлетворила Петерсена, тем более что ему разрешили распродать имеющийся на корабле груз. Перед отъездом в Пекин Ван Луцин публично объявил о том, что британскому кораблю дозволено подняться по реке до Ханькоу для торговли. Юнь также сошел на берег, он хотел навестить семью, которая жила недалеко от Ханькоу.

Поэтому Роберту пришлось самому заняться переводом, когда на следующий день на корабль пожаловали купцы; они перебрали все предложенные на продажу ткани, но те явно не произвели на них впечатления.

— Мушкеты — вот на чем мы заработаем, — решил Петерсен, и уже в полдень к ним наведался некто по имени Сэнь Тукань и осмотрел оружие.

— У вас на корабле настоящий арсенал, Баррингтон, — оценил он.

— Такими мушкетами мы вооружаем наших солдат.

— Я заплачу вам пятьсот таэлей, — предложил Сэнь. — За все, что у вас есть.

— Что ж, все и продадим. Себе оставим только корабельное оружие.

— Я понимаю. — Сэнь поклонился. — Ваш корабль не должен остаться безоружным.

— Решено. — Роберт протянул руку. Так же, как некогда Ван, Сэнь сначала озадаченно воззрился на протянутую руку, но потом осторожно пожал пальцы.

— Я вернусь завтра на сампане и заберу товар.

— И привезете деньги, — напомнил Роберт.

— И привезу деньги, — согласился Сэнь.

— Сорок фунтов серебра! — ликовал Петерсен. — Вот так выручка! И это еще не все. Господин Баррингтон, примите мои извинения. Вы знаете, закрадывались иногда всякие сомнения… А теперь сам вижу, какое это замечательное предприятие. Жаль, что его нельзя будет повторить.

Да уж, вне всякого сомнения, помогая Хошэню избежать заслуженного «десерта» — достойного наказания, они станут для нового режима «persona non grata».

Юнь вернулся на следующее утро, как раз когда от бригантины отваливал сампан Сэня, нагруженный мушкетами и боеприпасами.

— Какую сделку вы заключили с этим человеком? — с тревогой спросил Юнь.

— Очень удачную. Мы продали ему все запасы нашего оружия.

Юнь не отводил взгляда от удаляющегося сампана.

— Его нужно арестовать. Я съеду на берег и сообщу знаменным.

— Арестовать? Разве продажа оружия запрещена?

— Ему — запрещена, он революционер.

— Революционер? Мне казалось, я нахожусь в самой мирной и спокойной стране.

— Ни одна страна не может быть совершенно мирной и спокойной, Баррингтон. Мы — покоренный народ, как тебе известно.

— Ну да, но я полагал, что вы с этим смирились.

— Все благоразумные мужи, все истинные мужи смирились с этим. Существует закон, писал Конфуций, гласящий: если противник слишком силен, истинный муж сдается ему и ждет лучших времен. Но в моей стране много таких, кого не назовешь истинными мужьями. В этих краях, если говорить конкретно, существует общество Белого Лотоса. Слышал о нем?

Роберт кивнул.

— Это очень древнее общество. И очень вредоносное. Его члены считают, что только они являются настоящими китайцами. Ха! Они утверждают, что лишь благодаря их борьбе из Срединного Королевства четыреста лет назад были изгнаны монголы — Юаньская династия, и ее место заняла Минская династия. При Минах Белые Лотосы процветали. Но затем пришли маньчжуры и уничтожили Минов. Белые Лотосы сражались против маньчжуров и потерпели поражение. Думали, что с ними покончено. Но за последние пятьдесят лет они снова оживились — объявились к северу от реки, засели там в горах, вербуют сторонников, а при первой возможности нападают на маньчжурские отряды. Их вождя зовут Чжэн И. Сэнь — один из его подручных. Я должен поспешить.

— Но если ты это знаешь, то и властям в Ханькоу все должно быть известно. Почему же тогда они не арестовали Сэня, как только он появился в городе?

— Взяточничество и коррупция, — мрачно сказал Юнь.

Он тут же уехал, не дожидаясь, пока Роберт расскажет о случившемся Петерсену.

— Он не конфискует наши деньги? — забеспокоился капитан.

— Ну ему же известно, что мы не знали, кто такой этот Сэнь. Кроме того, в любом случае мы остаемся единственной надеждой Хошэня на спасение.

Юню не удалось заставить местного командующего знаменными войсками выступить против Сэня, и о происшедшем, казалось, быстро забыли. Роберт, Петерсен и вся команда настроились ждать. В Ханькоу жизнь протекала даже приятнее, чем на реке. Как и обещал Ван, их снабжали даровыми свежими продуктами и водой, а когда у моряков почти не осталось пригодных для продажи вещей, это никак не мешало им заводить подруг: Юнь с готовностью ссужал их пригодными для повседневных нужд так называемыми «деньгами» — бумажными купюрами малого достоинства, которые имели в округе свободное хождение.

Из развлечений они, по примеру китайцев, нередко выбирали пользующийся большой популярностью театр, хотя и не сразу разобрались, что происходит на сцене, потому что китайцы обходились без декораций, все строилось на игре воображения и китайских традициях, согласно которым каждый предмет реквизита или костюм имел строго определенное значение. Так, если мужчина держал весло, это значило, что он плывет в лодке; веер в руках отличал ученого; если актер стоял на столе, а другие бегали вокруг него, то он был невидимкой. Кроме того, лица актеров (женщин среди них не было) густо гримировались, и каждая линия и цвет отражали какую-то характерную особенность персонажа, хорошо известную зрителям.

Когда представления шли совсем уж непонятные, моряки отправлялись глазеть на публичные порки и казни, которые устраивались ежедневно, или присоединялись к зевакам, издевающимся над несчастными в канге[7], вынужденными сносить все, что забавляло смеющуюся, глумящуюся толпу. «От этого кровь стынет в жилах», — приговаривал Петерсен.

Сильнее всего их влекли игорные притоны, где матросы быстро спускали все свои «деньги».

Но вот наступила весна, и они потеряли покой, начали в открытую спрашивать, вернутся ли они вообще когда-нибудь домой. Роберт успокаивал их как мог, но и сам уже тревожился, потому что заметил: Юнь вдруг упал духом.

— В горах идут бои, — сообщил тот. — Нашего господина послали против Белых Лотосов.

— Наш господин еще и полководец?

— Ну да, он уже участвовал в походах против Белых Лотосов.

— А тем хоть бы что.

Юнь криво улыбнулся.

— Нашего господина обвиняют в том, что деньги, отпущенные на военную кампанию, он израсходовал на свои нужды и поэтому не смог уничтожить мятежников.

— Юнь, а тебе никогда не приходило в голову, что наш господин — отъявленный негодяй?

— Он — наш господин, — сердито ответил Юнь.

Роберт съехал на берег — посмотреть, как отряд местных знаменных войск выступает в поход, на соединение с армией Хошэня. Все воины были, конечно, маньчжурами — крупные, сильные парни, особенно по сравнению с китайцами. Одежда их отличалась большой пестротой, единой формы они не имели, зато вооружились отменно, пусть и не на самый современный лад — мечами и алебардами. Один взвод составляли мушкетеры. Воины маршировали под красным знаменем и являли собой великолепное зрелище.

Однако уже через три дня они вернулись, вернее немногие из них; солдаты ворвались в город с криками, что Хошэнь разбит, а мятежники лавиной устремились с гор на равнину.

— По-моему, нам надо отсюда убираться, — сказал Юнь.

— И куда же? — спросил Петерсен.

— Можно спуститься вниз по реке, чтобы нас не настигли эти бандиты.

— А как наш господин узнает, где мы?

— Мы пошлем гонца.

— Гонцу ни за что не пробиться к нему. Хошэнь знает, что мы должны находиться именно здесь. Сюда он и прибудет, если его в самом деле разбили.

— Но Белые Лотосы могут его опередить.

— Разве город не находится под защитой знаменных?

Юнь взглянул на Роберта. Неожиданная решимость капитана и удивила и обрадовала Баррингтона.

— Я думаю, капитан Петерсен прав, — сказал он. — Нам следует остаться, потому что именно здесь наш господин будет нас искать.

— Тогда пеняйте на себя, — буркнул Юнь. — За то, что продали мятежникам оружие.

Тревожные ожидания Юня начали сбываться уже на другой день, когда знаменные погрузились на сампаны и покинули город, оставив его под защитой одних зеленознаменных — нерегулярных — войск. Их численность была велика, но, как меланхолически заметил Юнь, в ряды зеленознаменных, затесалось немало сторонников Белых Лотосов, и в отсутствие правительственных солдат стойкость нерегулярных войск немногого стоила.

— Вы считаете, нам следует забыть о деньгах и позаботиться о собственной шкуре? — обратился Роберт к Петерсену. — Все знают, что мы люди Хошэня. Эти бандиты — его враги.

— Им ни за что не захватить мой корабль, — заявил Петерсен.

Тем не менее он приказал отдать швартовы и отвести «Альцесту» подальше от берега. Корабль встал на якорь посередине реки, в нескольких сотнях футов от берега. Пушки были заряжены и выдвинуты в орудийные порты; зарядили также и установили на подставках на палубе все имеющиеся в их распоряжении мушкеты.

— Если нас атакуют, мы будем с боем пробиваться вниз по реке, — объявил Петерсен команде. — А коль у них хватит мозгов удержаться от нападения… тогда посмотрим, что делать дальше.

Роберт понял, что недооценивал капитана. Ему казалось раньше, что Петерсен недостаточно решителен для их миссии; теперь же выяснилось, что шотландец настолько упрям, что готов даже поставить под угрозу жизни их всех. Неожиданно для себя он восхитился старым грубияном.

К следующему дню стало очевидно, что мятежники приближаются и что никто не собирается защищать город. На улицах замелькали значки Белых Лотосов и, наоборот, начали пропадать куда-то гарнизонные зеленые флаги. С «Альцеста» наблюдали, как массы людей в джонках и сампанах покидают город, вероятно, это были маньчжуры или поддерживающие правительство китайцы.

Первые мятежники вошли в город после полудня. Их появление сопровождалось оглушительным шумом за выходящей на берег городской стеной, визгом и криками, приветственными возгласами, взрывами фейерверков вперемешку с выстрелами. Спустя час бунтовщики показались на берегу, они глазели на бригантину, а вскоре от пристани отчалил сампан и направился к английскому кораблю.

Роберт взобрался на борт, чтобы получше рассмотреть сампан, тем временем команда за его спиной зажигала запальные фитили.

— Эй, вы, на варварском корабле! — донесся крик. — Сдавайтесь Белым Лотосам. Это приказ генерала Чжэн И.

— Мы никому не сдаемся, — крикнул в ответ Баррингтон. — А если генерал хочет поговорить с нами, пусть приезжает сам или присылает к нам своего полномочного представителя.

Сампан подошел уже совсем близко, и люди на нем внимательно разглядывали дула пушек в бортовых амбразурах бригантины.

— Если вы подойдете еще ближе, мы откроем огонь.

Сампан тут же дал задний ход.

— Мы передадим генералу ваши слова, — завопил самый бойкий на суденышке.

Петерсен и Юнь подошли к Роберту, дожидаясь, когда он слезет с борта.

— По-моему, — сказал Роберт, — как только ветер переменится на западный, нам без промедления надо уходить отсюда. Теперь уже Хошэню никак до нас не добраться.

— Видать, вы правы, хотя жуть как неохота отступать перед этими обезьянами, — согласился Петерсен.

— Ветер переменится, — пообещал Юнь.

Весь день до позднего вечера команда не отходила от орудий, слушая, как Ханькоу шумно отмечает победоносную революцию. Порою оттуда доносились поистине жуткие звуки, и можно было догадаться, что не всем маньчжурам или их китайским союзникам удалось вовремя оставить Ханькоу. К закату масса сампанов хлынула через реку к южному берегу и, судя по взрывам на западе, мятежники взяли в свои руки арсенал.

Никто на «Альцесте» не сомкнул глаз. Выше и ниже по реке безостановочно сновали суда, разноцветные фонари пpoчepчивaли тeмноту в разных направлениях. Но вот за час до рассвета ветер переменился на западный, и Петерсен с Робертом мгновенно собрали всех по тревоге.

— С первыми лучами солнца ставим паруса, — объявил капитан.

— Расстреливайте всех и вся при попытке нас остановить.

Этот час стал одним из самых долгих в жизни Роберта. Но наконец темнота посерела.

— Поднять паруса! — закричал Петерсен, самолично взявшись за штурвал. — Выбрать якорь!

Заскрипела лебедка, паруса наполнились ветром, и бригантина рванула якорную цепь. Лишь только якорь освободился, корабль ринулся вперед по излучине реки, чтобы за поворотом обнаружить перед собой баррикаду из сампанов, связанных канатами и перегораживающих фарватер.

— Нам конец! — вскрикнул Петерсен и инстинктивно крутанул штурвал; «Альцеста» начала разворачиваться, рыскнула в сторону, течение потащило ее вниз на сампаны.

Роберт отшвырнул капитана, схватил штурвал и вернул его в прежнее положение.

— Мы должны прорваться! — крикнул он.

Но было уже поздно. Бригантина потеряла скорость, ее паруса обвисли, к она лишь немного развернулась, продолжая дрейфовать в направлении суденышек, связанных между собой крепкими канатами.

— Огонь! — скомандовал Роберт, видя, что их неудержимо сносит к сампанам. Выпалили пушки правого борта, но в полумгле целиться было трудно, и ядра легли возле баррикады. Через несколько секунд затрещали деревянные борта столкнувшихся судов, и китайцы, размахивая мечами, хлынули через планшир на борт бригантины. Роберт и Петерсен, заранее, так же как и Юнь, вооружившиеся абордажными саблями, попытались было защитить ют, но нападавшие уже один за другим перелезали через корму. Утренняя тишина разорвалась визгом, криками, пистолетными и мушкетными выстрелами и взрывами неизбежных шутих. Роберт рубил направо и налево, слыша, как хрустят под ударами кости, чувствуя, как стекает по его руке кровь, со звоном скрещивались клинки, но тут его захлестнул поток людей, заполнивших всю палубу.

Он упал, саблю вырвали из рук. Несколько человек крепко схватили его за руки и подняли, задыхающегося, с трудом хватающего ртом воздух, но все-таки невредимого; он лицом к лицу увидел тех, кто взял его в плен, и их предводителя — женщину.

Какое-то мгновение он осмысливал этот факт, с изумлением глядя на длинные черные волосы, выпуклую грудь; женщина была одета так же, как ее солдаты. И тут Роберт понял, что перед ним Сао.

Глава 4 МЯТЕЖНИКИ

Роберт, щурясь, смотрел на ожившее видение. Все на Сао — штаны, просторная куртка, сапожки — было огненно-красного цвета. Пламенела перетянувшая лоб повязка, бриз раздувал выбивающиеся из-под нее черные волосы. Она пополнела, но больше всего изменилось лицо. Губы плотно сжаты, утратившие услужливое выражение глаза сверкали подобно черным уголькам. И в руке она сжимала меч, с которого капала кровь!

— Сао? — еле выговорил он и получил удар палкой по голове, снова бросивший его на колени.

— Меня зовут Чжэн И Сао. Ты будешь называть меня леди Чжэн. Кто эти люди?

Она спрашивала про Петерсена, Юня и юнгу Томми, захваченных вместе с Баррингтоном. Роберт затряс головой, пытаясь прийти в себя. Кажется, вождя бунтовщиков звали Чжэн. Неужели?..

— Мой капитан, Джошуа Петерсен… — начал он.

— Мне не нравится его лицо, — перебила Сао и подняла руку.

Два солдата, державшие Петерсена, вытащили его вперед. Третий оттянул за волосы голову. Четвертый взмахнул мечом, голова покатилась по палубе в струе крови, а солдаты отволокли обезглавленное тело капитана к борту и бросили в воду.

Все произошло так быстро, что Петерсен даже не успел осознать свою смерть.

— Ради Бога! — закричал Роберт. — Сао… — И опять удар по голове кинул его на палубу.

— А этот? — спросила Сао.

— Я Юнь Кайлу, — громко сказал китаец; если он и боялся, то страха не показывал.

— Ты предал свой народ, — объявила ему Сао и опять подняла руку.

Голова Юня, покатилась по палубе и уткнулась в колени Роберта, который пытался подняться на ноги, глядя как завороженный на свою бывшую рабыню и любовницу.

— А он? — Сао обратила свой взор на Томми. Мальчик тоже стоял на коленях, слезы ручьем бежали по его лицу.

— Наш слуга, — задыхаясь, ответил Роберт.

Сао улыбнулась.

— Он забавный. Свяжите его. Она посмотрела на шкафут, куда согнали дюжину уцелевших моряков; Роберт увидел среди пленных боцмана Армстронга, но помощника капитана Джонсона там не оказалось. — Связать их всех, — приказала Сао и снова повернулась к Роберту. — Уведите его и мальчишку.

Роберту намертво стянули руки за спиной и спихнули по трапу вниз на шкафут. Через мгновение на него рухнул Томми.

— Что с нами будет, мистер Баррингтон? — спросил кто-то из команды.

— Молитесь, — едва успел посоветовать Роберт, как его проволокли по палубе и, словно куль с зерном, бросили в сампан. Лишь чудом он не расшибся. Правда, рот был полон крови из рассеченной губы. Томми опять шлепнулся рядом с ним.

— Господь всевышний, мне страшно, мистер Баррингтон, — прошептал мальчик.

— Да уж, — согласился Роберт; красная пелена боли начала спадать с глаз, и он попытался собраться с мыслями. Размахивающая мечом Сао, ведущая за собой в бой мятежников… и называющая себя Чжэн И… судя по всему, имеющая над восставшими полную власть…

Перебравшаяся на сампан Сао встала над Робертом, за поясом у нее торчал окровавленный меч.

— Баррингтон, — подвала она и показалась ему большой кошкой, нависшей над беспомощной мышкой. — Ты бросил меня.

— У меня не было выбора, — выговорил Роберт, ненавидя себя за жалобный тон.

— У мужчины всегда есть выбор. Но теперь ты вернулся, — Сао улыбнулась и вдруг, без всякого перехода, улыбка обернулась злобным оскалом, — чтобы помочь чудовищу Хошэню уйти от правосудия.

Роберт понял, что, солгав ей, сделает самую большую ошибку в своей жизни.

— Я вернулся за деньгами, — ответил он. — И за тобой.

— Ты лжешь. — Сао гневно фыркнула и пнула его в бок, после чего гордо прошествовала на корму суденышка, которое уже приближалось к берегу.

Там их поджидала возбужденная толпа вооруженных людей, выкрикивающая проклятья в адрес англичан. Внимание Роберта привлек мужчина, который размашистым шагом шел к ним через людское скопище, народ перед ним шарахался в стороны, освобождая проход. Это был необычайно рослый для китайца здоровяк с высоким лбом и тонкими усами. Косички у него не имелось как знак того, что он восстал против маньчжуров.

— Чжэн И! — кричали в толпе. — Чжэн И!

Вождь бунтовщиков вышел на пристань и, оглядев пленных, обратился к жене:

— Кто эти люди?

— Мои пленники. Это тот самый варвар, о котором я тебе рассказывала.

Чжэн И смерил взглядом стоявшую на середине реки «Альцесту».

— Ты рассказывала еще о корабле, огромном, как самая большая из джонок. Сейчас проверим.

Он поднялся на сампан, а Роберта и Томми поспешно выволокли на берег.

Всяк норовил в них плюнуть и ткнуть палкой, когда спотыкающиеся и шатающиеся из стороны в сторону пленники, хватая ртом воздух, одолевали дорогу до дворца вице-императора. Дворец был разграблен, по комнатам сновали мужчины и женщины, расставляли уцелевшую мебель и старались навести хоть какой-то порядок.

В комнате, куда втолкнули Роберта и Томми, мебель полностью отсутствовала, так же как отсутствовала и малейшая возможность для побега, потому что вслед за ними туда вошли двое солдат с устрашающими палаческими мечами и, скрестив руки на груди, замерли у дверей, свирепо таращась на пленных.

— Мистер Баррингтон, мы умрем? — спросил Томми. Голос его дрожал.

— Думаю, да, Томми, — ответил Роберт, — и ты должен приготовиться, собраться с духом, помни, что ты христианин.

Глотая слезы, Томми смотрел на мечи. — Мне очень хочется пить, мистер Баррингтон. Как вы думаете, они дадут нам воды?

— А мы попросим, — сказал Роберт.

С трудом верилось, что время еще не перевалило за полдень — столько всего произошло после их бесшабашной попытки прорвать заслон; перед мысленным взором все еще стояла палуба с катящимися по ней головами — головами его товарищей. Впрочем, не так ли вскоре покатится и его собственная голова? Если только Чжэн И Сао не уготовит им нечто более ужасное. А у него было печальное предчувствие, что именно так она и сделает. Но ему тоже хотелось жить, не меньше, чем мальчику.

— Воды, — сказал он. — Нам нужна вода.

В ответ стражники презрительно скривили губы.

Одна за другой нескончаемо долго тянулись минуты, и с каждой из них жажда становилась все сильнее. Томми снова заплакал, крупные слезы покатились по его щекам. Роберт перестал ощущать связанные за спиной руки, и он начал подумывать о том, как бы ему встать и броситься на охранников — это, по крайней мере, сулило скорый конец. Но додумать мысль о самоубийстве ему не дали — дверь вдруг распахнулась и в комнату в сопровождении евнухов вошла Сао. Он вздохнул с облегчением, увидев, что она без меча. Сао встала над дрожащим от страха Томми и сказала стражам:

— Можете с ним позабавиться. Только не повредите ему ничего. Потом я скажу, что с ним делать. — Она повернулась к Роберту. — Возьмите этого.

Баррингтона схватили за плечи, проволокли по череде коридоров и втолкнули в просторную комнату с высоким потолком, в которой он увидел низкий столик со стоящими на нем блюдами; вокруг него были разложены подушки для сидения. Сао вошла следом за Робертом, села и жестом предложила ему занять место напротив. Один из евнухов разрезал веревку на запястьях пленника и присоединился к остальным сопровождающим, которые почтительной кучкой застыли в дальнем конце комнаты. Роберт растер руки и, когда кровь снова прилила к пальцам, поморщился от боли.

— Ешь, — велела Сао. — Ты же проголодался?

Живот сводило от голода, и Роберт не смог удержаться от глотка рисового вина. И от вопроса:

— Что со мной будет?

— Хошэневский холуй, — последовал презрительный ответ.

— Мне были нужны деньги, — сказал Роберт. — Среди своих я считаюсь бедняком. Я искал богатства. Разве это заслуживает презрения? Я не лез в китайскую политику.

— А я?

— Мой господин велел мне оставить тебя. Ты же была там.

Сао изящно подхватила палочками крохотный кусочек мяса и отправила в рот.

— Ты принес мне много несчастий.

— Я знаю. Ван Луцин рассказывал.

— Ван Луцин. — Она хмыкнула. — Его голова слетит с плеч одновременно с головой его господина. Но он потеряет не только голову. Из-за него меня высекли. Ты знаешь, что это такое?

Роберт содрогнулся — не столько от того, что представил это изящное создание распростертым на земле в ожидании палочных ударов, нагим, в окружении толпы, сколько от мысли, что ему по-прежнему грозит опасность.

— Я видел, как это происходит.

— Не должна ли теперь я отвесить тебе сотню ударов?

Роберт взглянул ей в глаза.

— Это в твоей власти.

Ноздри Сао раздулись.

— Потом он выбросил меня на улицу. Я вынуждена была торговать своим телом — чтобы выжить.

— А ты не думаешь, что я мечтал о тебе каждую ночь?

— А ты знаешь, о чем мечтала я? — спросила она. — Я мечтала увидеть тебя перед собой — связанного, без одежды. Вот о чем я мечтала, когда приходилось терпеть все эти унижения, каким только можно подвергнуть женщину. — Она улыбнулась, но это была отнюдь не любезная улыбка. — И разве мне не повезло? Хотя бы часть моей мечты теперь сбылась.

— Но тебе повезло не только в этом, — сказал Роберт. — Я вижу, ты знаменита и у тебя есть власть.

— Разве я не самая красивая из женщин, которых ты когда-либо встречал, Баррингтон?

— Вне всякого сомнения.

— Другие тоже так считают. Чжэн И увидел меня и купил, и я ему так понравилась, что он сделал меня своей женой. Он настоящий мужчина, а ты — жалкое ничтожество.

— И с его помощью ты хочешь отомстить всему Китаю. — Во что бы то ни стало он должен заставить ее продолжить разговор, страшно представить, что произойдет, когда она замолчит.

— Всем маньчжурам, — поправила Сао, — и тем, кто их поддерживает. Белые Лотосы несут Китаю спасение. Ты съел уже достаточно.

Прежде чем он успел пошевелиться, евнухи схватили его за руки.

— Я мечтаю услышать, как та будешь кричать, когда я отсеку твое мужское достоинство, — сказала Сао.

— Боже мой! Сао…

Она взмахнула рукой, его опрокинули на спину возле стола, и восемь евнухов прижали пленника к полу, насев по двое на каждую руку и ногу. Злорадно ухмыляясь, они наблюдали, как еще двое стягивали с него штаны.

Сао поднялась, раздвинув ноги, встала над ним и посмотрела на него сверху вниз.

— В Китае есть такой обычай, — сказала она. — Перед кастрацией мужчине отводится один, последний час наслаждения. Даже тебе, Баррингтон, я дарю эту привилегию. Я доставлю тебе удовольствие в последний раз.

Ее взгляд как бы обволакивал Роберта. Несмотря на страх, он почувствовал эрекцию; Роберт не сомневался, что мужской статью никто из любовников Сао не мог его превзойти.

Она улыбнулась.

— Я должна выдоить тебя до капельки, улавливаешь, Баррингтон!

— Улавливаю, — выдохнул он, и ее одежды упали на пол.

Кто-то из евнухов тут же вышел и вернулся с громко тикающими часами; они с нескрываемым интересом наблюдали за Сао, и невозможно было догадаться, какие чувства порождал в их груди вид обнаженной женщины. Она снова стала над ним.

— Разве я не самая красивая из женщин, Баррингтон?

— Ты даже красивее, чем я тебя запомнил. — Он не кривил душой: она предстала перед ним зрелой женщиной, с тяжелыми грудями и влекущими бедрами.

— Тогда постарайся, чтобы я захотела тебя принять.

Она опустилась на колени над его лицом, и он отозвался со всей энергией, которую только мог собрать, стараясь забыть о евнухах. Сао с наслаждением выдохнула воздух.

— Я тоже помню, — прошептала она, скользнула назад по его телу, села на бедра и, поднимаясь и опускаясь, приняла его. Пригвожденный к полу, Роберт едва мог шевельнуться.

Ее оргазм был бурным, таким же, как когда-то, к тому же Роберт старался изо всех сил сдерживать себя — в надежде как можно дольше не расставаться со своим мужским достоинством, а также чтобы выиграть время и заставить Сао передумать. Она еще не решила окончательно, что с ним делать, он был в этом уверен. Также она не решила еще, что делать с уцелевшими членами их экипажа… Ему вспомнился пристальный интерес, который Чжэн И проявил к их кораблю.

Сао глубоко вздохнула и обмякла, плечи поникли, кончики волос коснулись его живота. Затем она откинулась, села рядом с ним и посмотрела на часы.

— Десять минут, — заметила она, — и ты иссяк. Я должна поднять твои силы.

— Ты делала это раньше?

— Когда я оказалась на улице, мне часто платили за то, чтобы я подарила мужчине последний час награждения. Но это все больше были мальчишки, совсем еще несмышленыши, да к тому же перепуганные. Ты боишься, Баррингтон? — Ее пальцы скользнули по его телу.

— Да, — ответил он.

— А чего тебе бояться? Ах, острого ножа? Но перед тем как резать, тебе дадут затянуться опиумом. Потом придется несладко, надо это признать. Видишь ли, у тебя все распухнет так, что ты не сможешь писать. А это означает, что тебе нельзя будет пить, не то твои пузырь лопнет. Но если ты не подхватишь какую-нибудь заразу, дня через три опухоль спадет.

— А если подхвачу?

Она жеманно повела плечиком.

— Тогда ты умрешь. Но какой смысл это обсуждать. Итак, если ты будешь в состоянии мочиться, рана заживет, и тогда ты сможешь до конца своих дней оставаться у меня в услужении. Я буду твоей последней женщиной. Ну вот, скоро ты снова будешь готов. — Она продолжала играть с ним, прикосновения ее пальцев были нежными и настойчивыми. — Скажи мне, о чем ты думаешь, Баррингтон.

Его время истекало.

— Я представляю нас с тобой на моем корабле, несущемся под всеми парусами по океанским волнам.

— Ты мне это уже когда-то обещал, — напомнила она, и ее сильные руки вдруг сжались так, что у него оборвалось дыхание.

— Теперь у меня свой корабль. Я могу увезти тебя в любой конец света.

— А как же штормы, скалы и морские чудища?

— «Альцеста» преодолела путь от Англии на Восток. Это многие тысячи миль. Она побывала уже во многих штормах. А что до морских зверей, то я плаваю по морям и океанам с двенадцати лет и ни разу не видел такого чудища, которое могло бы утопить корабль. — Сао отвела руки. — Но я вряд ли смогу командовать таким кораблем для тебя, если меня кастрируют, — добавил он.

— На что мне твой корабль? У меня же есть джонки.

— Никакой джонке не сравниться с «Альцестой», — заявил Роберт. — Под моим командованием она расправится в бою с любой джонкой. Что ты будешь делать, когда император пошлет против вас свои армии?

— Разве мой муж не разбил все армии в Шэньси?

— Провинциальных ополченцев. Будь уверена, когда император узнает о захвате Ханькоу, он направит против вас всю мощь знаменных войск.

— Тогда мы и тех разгромим.

— Ты не можешь быть в этом уверена, Сао. А если вас разобьют и вы предстанете перед императором или Хошэнем, что вас, по-твоему, ждет? Наверняка «смерть от тысячи порезов» — после того, как тебя попробуют все до единого солдаты его армии. — Сао стиснула зубы. — Опять-таки, даже если вы победите, то разве не захотите продвинуться вниз по реке до Нанкина и к самому морю? Для этого тебе понадобится боевой корабль и адмирал. Я буду нужен тебе, Сао.

Он не мог понять выражение ее лица, но был уверен, что его слова достигли цели.

— Ты можешь стать моим адмиралом не только в этом, — прошептала она. И взмахом руки отослала евнухов.

Он выиграл передышку — для себя, для Томми и для остальной команды. Но надолго ли, в тот момент Роберт еще не знал. От ножа он их увел, но положение оставалось по-прежнему угрожающим. Все его мечты потерпели крах. Мало того что уплыла тысяча таэлей, которую надеялся заполучить, так еще и свою кровную сотню потерял: мятежники, захватившие бригантину, наверняка опустошили его морской сундучок. Его судьба теперь накрепко связана с женщиной, чья красота соперничала лишь с ее же кровожадностью. Он не сомневался в том, что если их разобьют маньчжуры, то расправа над ним вряд ли будет менее скорой и мучительной, чем над Сао. Более того, все свои надежды разбогатеть он связывал с маньчжурами, с их правлением, а не с этим бушующим вокруг хаосом.

С другой стороны, все-таки он сохранил жизнь и здоровье. Ему с Томми разрешили вернуться на корабль и подготовить его к выходу в море под командованием Сао. На «Альцесте» теперь постоянно находилось около двадцати солдат Белых Лотосов, все оружие с корабля сняли, кроме, конечно, орудии, на которые китайцы поглядывали с опаской. Они никогда не видели таких больших пушек, в китайской армии давно уже применяли артиллерию, но та состояла лишь из легких полевых орудий. Баррингтон отказался от мысли попытаться снова завладеть кораблем и вырваться на свободу; даже если бы ему это удалось, армия Белых Лотосов все равно уже растеклась на несколько миль вниз по реке, и его захватили бы на первой же стоянке. Да и плавание вниз по реке без лоцмана казалось делом совсем не скорым, хотя он внимательно следил за тем, как Юнь Кайлу вел их вверх по реке.

И все-таки природная энергия Роберта вновь заявила о себе, стойло лишь ему смириться с фактом своего нечаянного превращения в мятежника. За время ожидания Хошэня он довольно хорошо изучил Ханькоу, и выяснилось: там, где прежде китайцы смотрели на него с неприязнью, как на прислужника ненавистного премьер-министра, теперь его встречали улыбками — ведь он находился на службе у Белых Лотосов и генерала Чжэн И. Жители Ханькоу, быстро сообразил Роберт, не надеялись, что их нынешняя удача продлится долго, — как ни крути, жизнь оставалась всего лишь перечнем неудач, — однако готовы были наслаждаться своей свободой от правительственного надзора возможно дольше.

Анархия захлестнула Ханькоу и его окрестности, но это была счастливая анархия. Город пережил уже момент дикой эйфории, когда маньчжуров и всех китайцев, которых подозревали в их поддержке, рубили на куски — мужчин, женщин и детей, превращая их тела в ужасающие обрубки плоти. После этого все притихли. Возможно, Белые Лотосы намеревались сформировать свое правительство, но на какое-то время победа слишком их окрылила, чтобы заботиться о законах, налогах и тому подобных вещах. Правда, Чжэн И с суровым видом вышагивал по улицам города и при первой возможности выступал с речами перед своими собратьями по оружию. Однако, несмотря на то что именно он возглавлял решающее наступление на город, Чжэн И оставался лишь одним из нескольких вожаков и любой из равных ему по положению мог отменить его приказ.

Между тем Чжэн И, без всякого сомнения, являлся личностью незаурядной. Ему не исполнилось и сорока — он вряд ли был намного старше Роберта. Сын состоятельного купца, слывшего также и хорошим воином, он вырос в острой ненависти к правящей маньчжурской элите. Китайская философия определила весьма практичный принцип, согласно которому жили эти люди: когда враг оказывался слишком силен, все разумные люди покорялись, потому что боги явно покровительствовали победителям; в то же время, если правительство проявляло слабость или погрязало в коррупции, долгом всех честных людей считалось восстать и скинуть его, потому что боги отворачивались от такого правительства. Общество Белых Лотосов утверждало, что с отречением императора Сяньлуна династия Цин не в состоянии более осуществлять правление и, следовательно, утратила Мандат Небес. По правде говоря, Чжэн И не было дела ни до какой другой философии, кроме своей собственной. Вне всякого сомнения, Чжэн видел себя основателем новой династии, он со своим сильным характером как нельзя лучше отвечал этому предназначению, тем более теперь, когда маньчжуры потерпели поражение. Вот только каким образом превратить этот ликующий сброд в армию и уж тем более как сплотить народ, об этом он не имел ни малейшего представления.

К счастью для всех, традиции и уклад китайской системы общественного управления, созданный столетия назад и лелеемый от одного испытания до другого, был способен выдержать любые потрясения и перевороты, как это часто случалось в прошлом, а следовательно, налоги по-прежнему собирались, хотя и в меньших размерах, поскольку поместья всех землевладельцев, обвиненных в поддержке маньчжуров, были разорены, и по-прежнему исполнялись законы, за исключением навязанных маньчжурами. К примеру, большая часть мужского населения Ханькоу последовала примеру мятежников и тут же поотрезала ненавистные косы.

Вместе с тем, как и Баррингтон, Чжэн И знал, что простое сохранение статус-кво не могло отсрочить день, когда вся мощь знаменной армии неминуемо обрушится на них. Это тяготило его, и он то и дело обращался за советом к жене. А та ни капельки не сомневалась в том, что уж ее-то звезда непременно продолжит свое восхождение. Уверенность Чжэн И Сао легко передавалась другим, хотя отличалась такой практичностью и приземленностью, что коробила многих из ее окружения. Руководители общества Белых Лотосов были настоящими отцами-патриотами, их вера в чистоту конфуцианских идеалов смешивалась с преклонением перед буддизмом, который, собственно, и породил тайное общество много веков назад. Идти в бой под водительством размахивающей мечом женщины казалось им отрицанием сокровенных ценностей, они подозревали, что тем самым подрываются идейные основы их восстания. Ее яркая личность самим своим существованием оскорбляла их представление о конфуцианском порядке.

Зато в глазах простого люда, который бежал за ее знаменем, Сао была непогрешимой. Она воплощала таящийся глубоко в подсознании каждого китайца дух анархии, свойственный, им в гораздо большей степени, нежели другим народам, возможно, по той причине, что их внешняя жизнь жестко ограничивалась суровейшим сводом законов.

Но что еще важнее, Сао являлась непогрешимой в глазах главного полководца общества — своего собственного мужа. Достаточно было взглянуть на ее сияющие глаза, вздымающуюся грудь, подвижные бедра, чтобы понять, почему Чжэн И подобрал ее с улицы. Однако следовало знать характеры супругов, чтобы понять, почему он так возвысил ее в условиях, в которых женщине отводилось единственное место — дом. Честолюбивого революционера Чжэн И реальная жизнь часто ставила в тупик, погружая в депрессию и пессимизм, какая-нибудь пустяковина вырастала перед ним в огромную гору, на которую предстояло долго и мучительно карабкаться. От этого он, по-видимому, страдал всю свою жизнь — до тех пор, пока на помощь ему не пришла Сао с ее бьющей ключом, нередко просто-таки яростной уверенностью. Так, она стала одной из тех, кто поднял Белых Лотосов на восстание, а сейчас вдохновляла его продолжение. Сао мало ценила учение Конфуция. Начиная с самого рождения жизнь для нее была борьбой. Она шла сразу к двум целям: отомстить тем, кто несправедливо с ней обошелся, и обрести все возможные богатства и блага.

Чжэн И поощрял ее мечты, довольный тем, что она придает ему силы. По той же причине он не возражал, когда она снова и снова вызывала Роберта к себе в постель. А также когда той же чести удостоился юнга Томми. Однако Баррингтон понимал, что их жизни висят на волоске и зависят лишь от страсти этой женщины.

Но какой страсти! Своей чувственностью она превзошла его самые необузданные фантазии, сочетая свойственную китаянкам утонченную соблазнительность с готовным бесстыдством проститутки. Он приходил к ней исключительно по ее вызову и уходил сразу же, как только она его отсылала. Роберт никогда не предполагал оказаться в столь опасном и унизительном положении. В то же время он быстро понял, что Сао, несмотря на свое отнюдь не знатное происхождение, превосходила мужа и умом и дальновидностью. Как никто другой, она знала, что успех мятежа быстротечен. И намеревалась во что бы то ни стало уйти от беды, очертания которой уже могла различить, и позаботиться о собственном благополучии. Роберт затронул очень чувствительную струну, предложив ей один из способов добиться этого.

Однако женщина оставалась женщиной. Чжэн И Сао не исполнилось и двадцати, но инстинкты зрелой женщины вовсю бушевали в ее крови. Как она хотела ребенка… Но это осталось несбыточной мечтой — из-за аборта, который ее вынудили сделать, когда ради пропитания она продавала себя на улице. Не случайно Сао впала в весьма распространенное заблуждение, уверив себя в том, что Роберт в силу размеров своего фаллоса наверняка способен ее оплодотворить. Но он не мог выполнить невозможное — сколько бы дурно пахнущих трав ни поглощала Сао, какие бы диковинные позы ни принимала в надежде зачать, если он проникнет достаточно глубоко.

Сао нисколько не сомневалась в конечном успехе. Роберт в свою очередь полагал, что не существовало еще узника, испытывавшего большее физическое наслаждение. Ему подносили лучшую еду и питье, а от него требовалось лишь держать корабль в полной готовности к выходу в море и восстанавливать силы для постели своей повелительницы, которая в любой момент могла призвать его в свои покои. Единственное, чего он опасался, — это гнева ее мужа, но Чжэн И смотрел на слабость жены сквозь пальцы, с благожелательным безразличием.

Роберт томился от неизвестности и неопределенности своего будущего, а тем временем цветущая весна сменилась летом, лето снова зимой, пока не миновал почти год с того момента, как «Альцеста» под управлением Юнь Кайлу вошла в Янцзыцзян. Наверное, в Калькутте их давно уже считали пропавшими без вести.

Что ж, они и в самом деле пропали — словно пошли ко дну во время тайфуна. Роберт не думал, что кто-нибудь из них снова увидит Англию. Во всяком случае его матросы уже совсем потеряли надежду. Некоторые из них женились на китаянках и больше времени проводили на берегу, чем в заключении на корабле, но никто против этого не возражал. Томми с головой окунулся в дворцовую жизнь; Роберту порою приходила в голову мысль, что Сао готовит из юнги замену ему самому; ведь когда-нибудь он постареет и утратит силы. Только боцман Армстронг не втягивался в местную жизнь, редко покидал бригантину и был постоянно погружен в раздумья об их судьбе. Все стремились к одному — выжить, а между тем их положение оставалось весьма непрочным. Особенно оно поколебалось летом 1796 года, когда Сао, державшая невольничий рынок, выбрала себе на нем приемного сына — шестилетнего мальчика по имени Бао.

— Выходит, мне отставка, — сказал Роберт.

Сао улыбнулась.

— Никакой отставки, Баррингтон. Ты согреваешь мою постель как никакой другой мужчина. Но я должна смотреть в будущее.

Роберт так и не понял, что она имела в виду, да вскоре стало не до того — пришла долгожданная весть о смерти императора Сяньлуна.

Смерть императора явилась событием огромного значения для всего Китая — она означала не просто смену правителя. Императора положено было похоронить только в указанный придворными астрологами день, а он мог наступить даже через год. Затем следовал период траура продолжительностью в двадцать семь месяцев. В это время запрещалось жениться, умерших хоронили с более скромными церемониями, а новорожденным не давали имен.

Никто не знал, относятся ли все эти правила к отрекшемуся от трона императору, но в любом случае народ в Ханькоу не был склонен придавать особое значение происходящим в Пекине событиям. Чжэн И и его соратники просто испытали облегчение оттого, что умер человек, которого они боялись больше всего на свете. Оставался только Хошэнь. Но вот сначала пришло известие, что Хошэнь смещен новым императором со всех своих постов, а затем сообщили, что его заставили покончить с собой.

— Теперь наша революция победила — объявил Чжэн И.

— Жаль, — задумчиво сказала Сао. — Я мечтала кастрировать его своими собственными руками.

— Сейчас, когда император Сяньлун умер, — продолжал Чжэн И, — мы в полной безопасности. Этот, новый, не обладает такой силой воли, какая была у его отца. Маньчжурская империя рухнет, и мы создадим свою империю здесь, в Шэньси. По-моему, варварский корабль нам больше не нужен.

— Я подумаю, что нам лучше сделать, — ответила Сао.

Роберт попытался в последний раз уговорить Сао.

— Мы вам больше не нужны, почему бы не позволить нам вернуться домой? — отважился спросить он.

— Ха! — откликнулась Сао. — Посмотрим.

Некоторое время ему пришлось довольствоваться этим ответом, но на следующий месяц все снова пошло кувырком: Ханькоу достигла новость о том, что император Цзяцин собирает большую знаменную армию для похода в провинцию Шэньси, чтобы покончить с Белыми Лотосами раз и навсегда.

— Ты говорил, что теперь у нас будет несколько лет мира, — напомнила мужу Сао.

— Не уразумею я что-то. Гаоцзун Шунь хуанди мертв. Император Цзяцин всегда слыл пьянчугой и бабником.

— И к тому же глупцом, — добавила Сао. — Мы разобьем его так же, как разгромили отца.

— Войсками его отца командовал Хошэнь, — заметил Чжэн И. — На сей раз возглавить войска может какой-нибудь храбрый вояка.

— Ба! — Сао усмехнулась. — Вот и сразимся с ним!

Ее уверенность снова превратила Чжэн И в счастливого, не сомневающегося в своих силах мужчину. Война и кровопролитие — вот в чем он по-настоящему знал толк. А вот Сао, невзирая на свои смелые речи, нередка впадала в задумчивость при виде приемного сына.

— Почему бы тебе не остаться здесь, пусть мужчины сражаются, — предложил Роберт.

— Нет, я должна быть там. — Сао посмотрела на него. — И ты тоже должен быть там, Баррингтон.

— Я? Я моряк, а не солдат.

— Тебе не помешает узнать, каково приходится солдатам. Кроме того, я хочу быть уверенной в том, что твой корабль останется здесь, вдруг он нам понадобится.

— Я готов остаться, Сао.

Она улыбнулась.

— Ты будешь со мной, как тебе и подобает.

— Я ничего не могу сделать, — сказал он Армстронгу. — Но я полагаю, что наше заключение скоро закончится. Белые Лотосы уверены в победе. Если они победят, мы Чжэнам больше не будем нужны.

— И они отрубят нам головы.

— Но не сейчас. А пока мы помозгуем, что делать в случае их поражения. Джим… Я хочу, чтобы ты выслушал меня очень внимательно. Всех мужчин, способных встать под ружье, призовут в армию, и наших стражей на корабле в том числе. Я хочу, что-бы ты держал бригантину готовой к отплытию, но не двигался с места, пока я не вернусь или пока ты не получишь известие о поражении Белых Лотосов. Получив такое сообщение, тут же незаметно ускользни из Ханькоу и отправься вниз по реке. Я хочу, чтобы в день вы проходили не больше пяти миль, и так в течение недели. В вашем распоряжении пушки, а я позабочусь о том, чтобы вам вернули и обычное оружие. Дрейфуйте вниз по пять миль в день и вставайте на якорь. Я вас найду.

— А что с женщинами?

— Естественно, пусть мужья возьмут с собой жен.

— А если вы не вернетесь в течение этой недели?

— Если меня не будет к концу недели после новости о поражении Белых Лотосов, ставьте паруса и убирайтесь из Китая. Корабль будет твоим. — Он хлопнул боцмана по плечу. — Но я уж постараюсь вернуться.

Привыкший жить на полную катушку, Баррингтон обнаружил, что с нетерпением предвкушает военный поход вместе с китайской армией. Но эта эйфория длилась недолго. Дисциплиной в армии Белых Лотосов и не пахло, она просто-напросто брела в указанном ее генералами направлении. Из-за отсутствия единого обмундирования невозможно было отличить воинов от следующих лагерем вместе с ними гражданских лиц, начиная с женщин всех возрастов и кончая мальчишками, гордо шествующими под трепещущими на ветру многоцветными знаменами.

Вместе с ними передвигалась армия животных, состоящая преимущественно из собак и свиней. Наличие ходячего провианта не мешало воинству прибирать к рукам всю встреченную на марше живность. Никакого представления о порядке и справедливости не существовало. Так, сержант мог снести голову солдату-насильнику, но лишь для того, чтобы самому надругаться над женщиной. Особенно жестоко обходились с дамами из местной знати, для которой, по мнению Белых Лотосов, любое наказание являлось чересчур мягким; было нечто особенно унизительное в том, что женщину с ножками-лотосами, обладающую свойственной ее положению утонченностью, насиловала в грязи свора подонков.

Армия передвигалась пешим порядком, лошади полагались только генералам, а также Сао. Безлошадный Роберт шлепал за Сао по раскисшей от зимних дождей дороге и старался держаться поближе к хозяйке, потому что это было самое безопасное место. «Будут ли эти люди сражаться?» — спросил он, когда они стали лагерем на ночлег, погруженные в разносящуюся на несколько миль окрест какофонию криков, визга, яростного рева и отчаянных воплей, лая собак, овечьего блеяния, коровьего мычания и петушиного крика, дополненную взрывами шутих и шумом дождя.

— Для этого они пришли сюда, — отчеканила Сао. — Что, боишься, Баррингтон? Не трусь. Белые Лотосы непобедимы. — Даже в устах Сао это звучало чересчур напыщенно, но уверенность в своих силах не покидала ее даже тогда, когда обстановка становилась все сложнее и сложнее. Наступление продолжалось.

Роберт безуспешно пытался выяснить, из каких частей, если таковые вообще имелись, состояла армия. Конечно, она располагала орудиями небольшого калибра, но они не были сведены в батареи. Попадались мушкеты, но опять-таки из их обладателей не сформировали ни батальоны, ни роты. Большинство воинов было вооружено мечами и пиками, а следовали они за тем из генералов, кто им больше приглянулся. Утешало, по крайней мере, то обстоятельство, что немало солдат пожелало маршировать под знаменем генерала Чжэна, но чьей это являлось заслугой — его самого или же супруги, Баррингтон не знал. Он был убежден в одном: когда этот сброд столкнется с мало-мальски дисциплинированным войском, он будет уничтожен.

Поход, если его можно так назвать, длился всю весну, затем продолжился ранним летом, и все потому, что обе армии двигались не спеша. Белые Лотосы могли не знающей преград волной нестись вперед два и три дня кряду, затем неизбежно следовала остановка для пополнения провианта или для основательного разграбления какого-нибудь городка; порою армия останавливалась из-за истощения сил. Такие привалы могли растягиваться до двух недель.

Императорская же армия, очевидно, получила приказ не вступать в бой до полного сосредоточения сил, а это являлось делом долгим и непростым, поскольку знаменные войска набирали из гарнизонов, разбросанных по всей этой огромной стране. Но, несомненно, обе стороны были полны решимости уничтожить противника; Баррингтон не представлял, какие чувства испытывали маньчжуры, но в войсках Белых Лотосов царила уверенность в победе (как он подозревал, совершенно необоснованная).

Роберт ни с кем не мог поделиться своими опасениями, к нему относились лишь как к прислужнику Сао, чуть ли не как к ее игрушке. Высказать свои опасения во время становящихся все более редкими мгновениями наедине? Сказать, что эта огромная, неуправляемая масса может споткнуться о свои собственные ноги? Это вызовет или хохот, или гнев, а Роберт находился не в том положении, чтобы рисковать.

Но вот во время одной из бесконечных остановок шедшие впереди фуражиры примчались с донесением, что они заметили лес знамен в десяти милях оттуда. Маньчжурская армия подошла столь близко незамеченной по той причине, что у Белых Лотосов не имелось кавалерии для разведки, как, собственно, отсутствовало и представление о ее проведении.

Новость вызвала вспышку воинственного энтузиазма. Затрубили сигнальные трубы, взорвались фейерверки, забегали мужчины, заголосили женщины.

— Вызовем их! — кричал Чжэн И. — Вызовем и уничтожим врага!

Роберт понял, что тот готов незамедлительно вступить в бой.

— Сао! — крикнул он и схватил сидящую в седле воительницу за руку. — Хотя бы произведете разведку.

Она нехотя повернулась и посмотрела на него:

— О чем это ты?

— Ты должна послать кого-нибудь разведать позиции врага, определить, сколько у него сил, как они расположены, какое вооружение.

— Ба! — воскликнул Чжэн И. — Мы здесь для того, чтобы их уничтожить.

— Это легче будет сделать, если вы узнаете их расположение, великий Чжэн, настаивал Роберт.

— Я думаю, он прав, — сказала Сао. — Я поеду и посмотрю.

— Ты? — удивился муж.

— Кто же еще знает, что нужно выведать. Но Баррингтон поедет со мной. Найдите ему лошадь.

Подвели коня, и Роберт, не самый лихой наездник, вцепился в поводья не на жизнь, а на смерть; не дожидаясь его, Сао пустила лошадь легким галопом, удаляясь прочь от бурлящей армии Белых Лотосов. Только тогда до него дошло, что вся разведка состоит лишь из них двоих. Что поделаешь — у Лотосов не хватало лошадей, чтобы посадить на них еще кого-нибудь для их охраны.

Стояла сушь, вода в реке, вдоль которой они ехали, еще была высокой, что Роберт отметил с удовлетворением. Он не сомневался, что река им понадобится, и очень скоро. Ни люди, ни животные на пути не попадались, две деревни, которые они миновали, оказались разграблены и разорены — всюду чувствовалось зловоние смерти. Обширные поля лежали незасеянными.

— Оживет ли когда-нибудь эта земля? — спросил Роберт, когда Сао придержала лошадь перед пологим подъемом.

— Эта земля всегда оживает. — Она взглянула на него. — Ты все еще боишься, Баррингтон? — Сао со смехом пришпорила коня, но тут же вновь натянула поводья. На холме впереди них показались с полдюжины всадников. Даже издали были видны пики с красными флажками.

— Знаменные! — сдавленно воскликнула Сао, выхватывая меч из ножен.

— Лучше нам убраться отсюда, — остановил ее Баррингтон. Он тоже был вооружен пистолетом и мечом, но все равно силы слишком уж неравные.

Всегда готовая к драке, Сао после короткого раздумья все-таки повернула коня и пустилась вскачь. Знаменные не бросились за ними в погоню, и как только они исчезли из виду, Сао чуть придержала лошадь.

— Как ты считаешь, они из основных сих маньчжурской армии?

— Да, — сказал Роберт. — Слушай!

Даже тяжелый топот копыт их коней не заглушал доносившийся издали устрашающий гул.

— На тот подъем, — решила Сао и пустила коня галопом; помедлив, Роберт поскакал за ней, в любой момент он ожидал снова увидеть маньчжурские войска. Но они без помех достигли вершины холма, и перед ними открылась равнина. Почти вся она была покрыта движущимися знаменами: синими и с синей каймой, белыми и с белой каймой, красными и с красной каймой, желтыми и с желтой каймой. Под знаменами двигались вперед сведенные в эскадроны тысячи всадников. Конница на полмили опережала основные силы, состоящие из призванных на военную службу ополченцев-пехотинцев, которые маршировали под своими зелеными флагами.

Приоткрыв рот, Сао не отрываясь смотрела на приближающуюся армаду. С нее как ветром сдуло браваду, и из бывалого вояки она превратилась в ту, кем была на самом деле: в очень юную, испуганную женщину.

— Это мощь величайшей на земле империи, — сказал Роберт.

— Сколько их?

Он навел на войско прихваченную с корабля подзорную трубу. Даже с такого расстояния он мог выхватить лица, рассмотреть широкие многоцветные флага, которые развевались над командующим и его свитой. Он водил трубой в разные стороны: вот идет батальон мушкетеров, вот копейщики, мечники, вот двигается артиллерия…

— Сто тысяч, не меньше. А ты имеешь хотя бы представление, сколько сил у нас?

— По крайней мере столько же.

— Но точно ты не знаешь?

— Какое это имеет значение? Мы сметем их как сор. — Она повернула коня и помчалась вниз по склону.

Роберт галопом скакал бок о бок с ней.

— Сао… — Их колени соприкоснулись, он схватил ее поводья и остановил обоих коней.

— Ты боишься!

— Да, боюсь. Это профессиональные солдаты.

— Знаменные! — Ее голос был полон презрения.

— Это воины, которые умеют сражаться.

— Мы уничтожим их.

— Может быть. Но только не в открытом бою.

— И что же ты посоветуешь?

— Вы должны позволить им приблизиться. Вам нужно как следует подготовиться. Пока еще время есть. Они вынуждены будут атаковать вас. В этом ваше преимущество. Заставьте своих людей поработать, выкопайте рвы, соорудите завалы, укройтесь за ними. Если вы так встретите атаку знаменных и отразите ее, тогда у вас появится шанс.

— Так вот как сражаются внешние варвары? — Ее голос звучал даже еще презрительней.

— Внешние варвары думают, как победить, и именно так они сражались бы в этих обстоятельствах.

— Мы будем биться, как бились всегда. — Ее голос смягчился. — У нас нет выбора, Баррингтон. Если я поставлю своих людей за завалы, они просто убегут. Они могут только идти вперед. И мы пойдем вперед. Мы должны победить или умереть. Все очень просто.

Глава 5 ЛЕДИ-ДРАКОН

С протяжным «ура» армия Белых Лотосов ринулась вперед. Роберт Баррингтон никогда не слышал и тем более не видел ничего подобного. Чжэн И просто махнул мечом в указанную женой сторону, и армия пришла в движение. Без настоящей разведки, без попыток определить тактику, без приказов, кроме одного-единственного: «В атаку!»

Но еще более удивительным казалось то обстоятельство, что размахивающих мечами мужчин сопровождали их жены и дети постарше, а также собаки. Но вот воины ускорили шаг, и женщины с ребятней быстро отстали, зато собаки, рыча и лая, продолжали бежать.

Мятежники поднялись на холм и застыли как вкопанные — не потому, что требовалось перевести дух после быстрого подъема, нет — от картины, которая перед ними предстала. За наступлением мятежников наблюдали вражеские конные патрули, и маньчжурский военачальник успел расставить войска. Знаменная армия сражалась по кланам, каждое знамя представляло собой укомплектованную дивизию; копейщики выстроились в линию, которую с обеих сторон замыкали отряды мушкетеров, их дополняли роты лучников. Впереди каждого отряда размещалась артиллерия — легкие полевые орудия. Пехоту подпирала конница.

Эта была очень старомодная диспозиция, к тому же очень статичная; по всей видимости, маньчжурский генерал отвергал или же не принимал во внимание тактические схемы военных действий, примененные Фридрихом Великим в Европе: использование скрытных фланговых маршей или концентрацию превосходящих сил в заданной точке перед позицией неприятеля. Генерал, конечно, достаточно хорошо знал тактику Белых Лотосов, чтобы не сомневаться в своей победе. И не без основания. Когда мятежники пошли в атаку вниз по склону, паля из мушкетов и посылая в небо фейерверки, в ответ им рявкнули пушки. Задрав стволы как можно выше, они посылали ядра над головами передних цепей, и чугунные шары врезались в плотную массу арьергарда. Крики и вопли наполнили воздух, перестали взмывать в небо огненные шутихи.

Передние ряды бегом надвигались на маньчжурские мушкеты. Но восставшие давно израсходовали свои заряды, а времени перезарядить им не дали. Дисциплинированные знаменные выждали, пока противник приблизится на расстояние выстрела, на сто ярдов, и дали залп, ставший почти столь же опустошительным, как и орудийный. За пулями летели стрелы такой необъятной зловещей тучей, что показалось: под ними пал каждый третий атакующий; впрочем, Роберт был уверен, что поражена только половина из них, а остальные просто уклонялись от боя. Он и сам подумывал последовать их примеру, а пока бежал рядом с лошадью Сао (его спешили, потому что коня забрал назад один из вождей мятежников). Роберту казалось, что он со всех сторон охвачен горячим ветром.

Вдруг лошадь Сао упала на колени, а затем рухнула наземь. Скакавшая с мечом в вытянутой руке Сао, не меняя позы, вылетела из седла: оставшийся без живого прикрытия Баррингтон успел подхватить ее под мышки и оттащить в сторону.

— Мы должны идти вперед! — пробормотала она.

— За собственной смертью?

От оглушительного рева он вскинул голову и увидел, что знаменные, сохраняя строй, бросились в атаку, мечи и алебарды сверкали на солнце. Мятежники, остановленные залповым огнем, казалось, дрогнули, готовые пуститься наутек. И в самом деле. — вот они повернули и побежали самым бесстыдным образом, спасая свои жизни.

— Трусы! — взвизгнула Сао и поднялась на ноги.

Пришла пора Баррингтону позаботиться о своей собственной жизни. Рядом с ними один из генералов Белых Лотосов все еще пытался собрать своих людей. Роберт взмахнул мечом, вышиб генерала из седла, водрузил в него Сао, а сам сел сзади. Маньчжуры подошли уже совсем близко, но тут у них кончились заряды. Роберт пришпорил коня и послал галопом сквозь поток спасающихся бегством мятежников, опрокидывая и разбрасывая их в разные стороны. Сао кричала и осыпала проклятьями бывших соратников, однако против своего спасения не возражала.

На подъеме Роберт придержал коня и оглянулся. Знаменные опрокинули первые ряды восставших и остановились, взлетали и опускались мечи — победители обезглавливали убитых и раненых. Очевидно, они получили приказ не брать пленных.

Он посмотрел вперед, на другой склон, по которому побежденная армия огромной беспорядочной массой неслась к холмам. Возможно, мятежники могли бы снова собраться воедино, но Роберт сомневался в том, что им дадут время это сделать, — знаменная конница уже выдвинулась вперед для преследования.

Баррингтон заметил приближающуюся кучку всадников.

— Это Чжэн И! — обрадовалась Сао.

— Чжэн И Сао! — Супруг откликнулся на ее голос с неменьшей радостью: пусть он редко навещал ее в постели, зато всегда ценил как свою надежную опору. За ним следовала дюжина верховых, среди них ни одного генерала, из чего Роберт сделал вывод, что они последовали его примеру и ради собственного спасения ссадили своих командиров.

— Наши люди двинули в горы. Давай и мы за ними, — сказал Чжэн, подъехав к ним.

— И что дальше, ваше превосходительство? — спросил Роберт.

— Ну, соберу их снова и поведу в бой.

— Даже если они последуют за вами после такого разгрома, разве не разобьют их снова?

— По-моему, Баррингтон прав, — сказала Сао. — Революции конец, по крайней мере с этими людьми. Мы должны спасать свою жизнь.

— Каким же образом, если не заодно с нашими друзьями?

— Мы отправимся в Ханькоу.

— Ханькоу? Там нас будут искать в первую очередь.

— Когда они туда придут, нас там уже не будет. — Она через плечо посмотрела на Роберта и улыбнулась.

Роберт не доверил свой план даже Сао. Он не знал, сможет ли Армстронг выполнить задуманное, с другой стороны, его замысел произведет на Чжэна и его людей гораздо большее впечатление, если они не услышат о нем заранее. Он заявил, что быстрее всего они доберутся да Ханькоу по берегу реки, и Чжэны с ним согласились.

Им следовало торопиться, так как Сао, что и следовало ожидать, потребовала заехать в лагерь восставших и забрать Бао. Основные силы маньчжурской конницы поспешили в погоню за удирающими в панике мятежниками, однако группа всадников на холме не осталась незамеченной, и к ней уже направлялся кавалерийский эскадрон. Бао они нашли в полном одиночестве, слуги его бросили, и это привело Сао в ярость. Пока она грозила всем страшной карой, Баррингтон порыскал вокруг, нашел и засунул за пояс несколько нерасстрелянных ракет. Наконец они оседлали коней, пришпорили их и погнали прочь от лагеря.

Следующие несколько дней они играли в кошки-мышки со своими преследователями, на протяжении всего пути опережая их лишь на считанные часы.

— Мы проиграли, — стонал Чжэн. — Пока мы пытаемся удрать, они уже послали конных прямиком в Ханькоу, и те наверняка захватили твой корабль.

— Доверяйте мне, — ответил Роберт.

Куда бы ни загоняла их погоня, он старался не терять из вида реку и выбирался к ней по крайней мере раз в день. Наконец на четвертые сутки сражения Баррингтон наткнулся в излучине реки на «Альцесту», она стояла на якоре в тихой заводи у песчаной отмели. Роберт был один, его спутники укрылись в сожженной деревне. Он подъехал к кромке воды и замахал своей треуголкой. Через несколько минут от корабля отчалила шлюпка и направилась к берегу.

— Слава Богу! А мы уж и не чаяли вас увидеть. — У румпеля сидел Армстронг собственной персоной.

— Со мной еще дюжина людей, — сказал. Роберт. — Я иду за ними. Готовьтесь поднять якорь. Пушки заряжены?

— Мои пушки заряжены, с того самого дня, как вы уехали, господин Баррингтон.

Роберт кивнул.

— Я вернусь завтра на рассвете. Когда подъедем, подам сигнал — одной ракетой. Заметите ее — и сразу отправляйте за нами лодку, а сами оставайтесь на борту, будете руководить стрельбой. Проследите, чтобы пушки зарядили крупной картечью. Наведите их на верхнюю границу берега, а потом перенесите прицел ниже и накройте огнем склон. Огонь откроете по взмаху моего меча. Ясно?

Погрустневший боцман (ему ох как не хотелось оставаться на месте еще одну ночь) вернулся на судно, а Баррингтон отправился на поиск отряда Чжэна.

С изумлением Чжэны выслушали его сообщение о том, что корабль находится всего в нескольких милях.

— Ты обманывал нас, — сердито бросила Сао.

— Разве? Да пожелай я обмануть вас, то просто поднялся бы на борт и отплыл вниз по реке, а вас бросил на произвол судьбы, не так ли?

— Пожалуй, так. — Она улыбнулась. — Верный мой Баррингтон. Поспешим же на твой корабль.

Во тьме они вели шагом своих коней, черная ночь сменилась рассветом, когда наконец до них донесся плеск волн. И тут же послышалось позвякивание удил.

— Стой! — приказал Чжэн.

Они затаились и вскоре различили скользящие вдоль берега тени всадников. Их оказалось около сорока.

— Мы пропали, — сдавленно произнес Чжэн.

— Подождем, пока проедут, — сказала Сао.

— Нельзя ждать, — отрезал Роберт. — Они заметят корабль и попытаются его захватить или просто отрежут нас от него. Нам надо прорываться.

Сао прижала Бао к груди.

— Это слишком рискованно.

— Двенадцать против сорока! — Чжэн потянул себя за ус.

— Двадцать четыре, — поправил Роберт. — На судне двенадцать человек, и у них пушки. — Он зажег ракету, и через минуту она по дуге взмыла в светлеющее небо.

Захваченные врасплох знаменные не успели даже обнажить мечи, когда люди Чжэна бросились на прорыв. Двоих мятежников сбили с коней, но и они и их товарищи невредимыми скатились вниз по склону к песчаной отмели. Уже рассвело, корабль был как на ладони. И лодка — она отчалила одновременно со вспышкой ракеты, шестеро гребцов гнали ее к мели.

— Всех она не возьмет, — охнула Сао, спрыгивая с коня.

— По очереди. Сначала ты с мальчиком. — К радости Роберта Армстронг остался на борту, как он и приказал.

— И ты тоже, — потребовала Сао.

Роберт посмотрел на Чжэна. Знаменные уже перегруппировались для атаки.

— Мы будем в полной безопасности, — пообещал он и взмахнул мечом, потому что знаменные уже пустили своих коней вниз по склону. Шесть орудий правого борта дали залп; как и велел Роберт, они были заряжены крупной картечью, ливень свинцовых градин обрушился на знаменных и рассеял их ряды. Севшая в лодку вместе с Бао и еще шестью спутниками, Сао радостно взвизгнула.

Чжэн с Робертом и оставшаяся четверка встали спиной к воде. Наступил самый опасный момент. Орудия смолкли, они выбили по меньшей мере половину знаменных, но все равно тех оставалось втрое больше, чем мятежников.

Однако знаменные после таких потерь сочли за лучшее отойти под укрытие береговой насыпи. Один или двое из них имели мушкеты, но расстояние для эффективной стрельбы было слишком велико. Через десять минут лодка вернулась, а еще через пять все оказались на корабле в целости и сохранности.

— Ветер западный, — сказал Роберт. — Чего еще нам остается желать?

С его точки зрения было бы грешно желать большего. Потому что командовал теперь он, Чжэны ничего не знали о кораблях, о море и даже о реке. С благоговейным трепетом они во все глаза смотрели, как моряки управляются с судном, которое скользило вниз по реке, влекомое ветром и течением. Они завизжали от ужаса, когда уже при свете дня корабль наскочил все-таки на мель, и вздохнули с облегчением, когда две лодки спустили на воду и взяли корабль на буксир. С тем же восхищением они рассматривали свои спасительницы-пушки, намного превосходящие размерами полевые орудия китайской армии.

— Баррингтон, — спросила Сао, — мы в безопасности?

— В большей безопасности, чем раньше, — ответил Роберт.

Им предстоял долгий путь, но они значительно опережали знаменную армию, которая продолжала преследовать скрывающихся в горах мятежников; они располагали временем, пока в погоню за ними не отрядили весомые силы. В запасе у них имелось несколько дней.

Новость о падении Хошэня, конечно, уже распространилась по реке, и рассчитывать на радушный прием больше не приходилось. По-прежнему их встречали крестьяне, сочувствующие делу Белых Лотосов, но медлить с бегством все равно не стоило. Однажды была предпринята серьезная попытка остановить их перед Великим каналом, когда вечером они встали на якорь выше Нанкина. В наступившей темноте несколько сампанов с вооруженными людьми отошли от берега и приблизились к ним. К счастью, светила луна, и Баррингтон с Армстронгом вовремя их заметили. Заговорили пушки, две лодки были поражены ядрами и перевернулись, их команды посыпались в воду с криками и воплями. Уцелевшие сампаны незамедлительно ретировались.

Продовольствие приходилось закупать в прибрежных деревнях, но проблем с этим не возникало, потому что у Чжэна уцелела переметная сума, доверху набитая серебряными монетами. А несговорчивых деревенских старост легко «уговаривали» пушки, и одно-единственное ядро, выпущенное в сторону ближайших домов, вызывало неизбежную капитуляцию.

С приближением лета река мелела, и с монотонным постоянством команда стаскивала корабль с мелей. Над рекой проносились грозы, бури рвали якорные канаты и трепали корабль до течей в обшивке, случались дни и порою даже недели, когда ветер дул с востока — но ради дальнейшего продвижения вниз стоило тащить судно на буксире даже навстречу ветру. Ничто не могло их остановить, и Чжэны не уставали восхищаться сноровкой английских моряков, которым в трудный момент подставляли плечо жены: девять китаянок предпочли не расставаться с мужьями и отправились в плавание вместе с ними.

Между тем каждый день приближал их к открытому морю.

— Ну и куда ты отправишься? — спросил Роберт у Сао; стоя на корме, они рассматривали поднимающиеся над равниной пагоды Циньцзяна; слева виднелся вход в Великий канал.

— А куда нам идти, Баррингтон? Мы вне закона.

— Ну?.. — Он осекся, потому что по трапу к ним поднимался Армстронг.

— Прошу прощения, мистер Баррингтон, — сказал боцман, — но что прикажете делать вон с теми приятелями?

Роберт перевел взгляд на большую джонку, которая до этого пряталась в канале, а сейчас полным ходом неслась к середине реки. Мачты усеяны знаменами и флажками, палубы набиты людьми, и, как прикинул Роберт, на ее борту насчитывалось около двадцати орудий.

— Это боевая джонка, — сказала Сао.

— Мы пропали! — выкрикнул подскочивший к ним Чжэн.

«Что за безнадежный пессимист», — подумал Роберт. Но Сао тоже встревожилась:

— Что нам делать, Баррингтон?

— Выдвигайте орудия, мистер Армстронг, — скомандовал Роберт.

— Вы хотите дать бой? — поразился Чжэн.

— У нас нет выбора.

— Но она же намного больше.

— На нашей стороне ветер и скорость. Встаньте к штурвалу, мистер Армстронг.

Роберт спустился вниз на шкафут, к пушкам. Прицел пришлось устанавливать вслепую, потому что пока еще он не видел в амбразуре цели. Ничего, высоту бортов джонки он определит, когда они будут проходить мимо нее.

— Спуститесь лучше вниз, — посоветовал он Чжэну и Сао. — Они наверняка откроют по нам огонь.

— Я хочу остаться и посмотреть, — ответила Сао и отправила вниз Бао. Чжэн счел должным остаться на палубе вместе с женой, хотя было заметно, что он очень нервничает.

Роберт поднял марсели. Дул попутный ветер, и Баррингтон знал, что поставил на карту все: если с полными парусами бригантина налетит на мель, то завалятся мачты, а это конец. Но прочь сомнения — его била нервная дрожь от возбуждения и решимости… это была его стихия, не то что суша, где он чувствовал себя не в своей тарелке. Если он выиграет бой, Чжэны будут есть у него из рук.

«Альцеста» набрала ход; несмотря на обросшее водорослями днище, она делала несколько узлов на глубокой воде и намного больше на мелководье, где ее подгоняло течение. Удерживаемая гребцами боевая джонка неподвижно застыла на стремнине носом против течения, начисто лишенная свободы маневра. Она вдвое превосходила размерами бригантину, и ее капитан, во всей видимости, рассчитывал, что само по себе одно лишь появление джонки заставит варваров остановиться.

— Все по местам! — крикнул Армстронг, а Роберт еще раз проверил прицел пушек, прежде чем выглянул за фальшборт. На палубах джонки царило лихорадочное оживление, вызванное скорее волнением, нежели необходимостью; тем временем по ветру на нее надвигалась бригантина.

Запалили бикфордовы шнуры, и всматривающийся в переднюю из орудийных амбразур Роберт наконец увидел появившийся в поле его зрения корпус китайского судна.

— Огонь не открывать! — гаркнул он, когда орудия джонки выплюнули дымок.

Куда угодили маньчжурские ядра, неизвестно, но они явно прошли намного выше цели. Правда, в гроте зазияла парочка прорех, но других повреждений бригантина не получила.

Теперь Роберт видел перед собой уже всю джонку.

— Огонь! — закричал он.

«Альцеста» качнулась от взрывов, но чугунные ядра уже неслись к джонке, чтобы врезаться в ее деревянные ребра-шпангоуты. Одно ядро опрокинуло орудия, другое снесло головы рулевому и его помощнику и разметало их тела по палубе. Еще два ядра раздробили весла, оставленные охваченными паникой гребцами, и вышедшая из-под управления джонка развернулась поперек течения.

«Альцеста» уже миновала ее, река в этом месте была широкой и глубокой.

— Поворачиваем назад, мистер Армстронг! — крикнул Роберт.

После минутного колебания Армстронг повернул штурвальное колесо вверх, а команда уже управлялась со шкотами.

— Что вы делаете? — завопил Чжэн, когда бригантина почти во всю свою длину вставала против течения.

Роберт и Томми бегали по палубе из конца в конец, проверяя наводку орудий левого борта; Роберт хотел нацелить их на ватерлинию джонки.

— Пустим ко дну этого приятеля, — задыхаясь, приговаривал он.

Команда джонки поняла, что происходит, но ее продолжало боком сносить вниз по течению, у руля и на веслах никого не было, только у разряженных орудий левого борта суетились люди. Некоторые из них отчаянно пытались перезарядить пушки, другие в поисках спасения перебегали на правый борт.

«Альцеста» наконец развернулась.

— Товсь! — крикнул Роберт, призывая матросов назад к бикфордовым шнурам запалов. — Товсь!

Бригантина рассекала воду, идя в крутом бейдевинде[8], пока не достигла точки, которую наметил Роберт.

— Штурвал вниз! — заорал он.

Армстронг среагировал мгновенно, и как только «Альцеста» снова поменяла направление, Роберт приказал открыть огонь. Шесть ядер врезались в корпус джонки, как раз в самую ватерлинию. Тут же огромный корабль начал крениться, а крики команды эхом подхватили зеваки на берегу.

— Она тонет! — крикнула Сао и запрыгала на месте.

— Брасопь реи! — заревел Армстронг. Роберт сам отвязал гроташкот, и бригантина пошла вниз по течению. Теперь он мог встать на гакаборте, на корме рядом с Чжэном и Сао, и наблюдать, как джонка медленно погружается в воду, а ее команда прыгает за борт.

— Баррингтон, — сказала Сао, — ты победитель.

Больше никто не пытался их остановить, и через несколько дней они увидели вдалеке крыши Шанхая, а затем и острова. Роберт предпочел бросить якорь на ночь, подождать рассветного берегового бриза и тогда уж совершить последний рывок к спасению. Наконец подняли якорь, бригантина вышла из широкого речного устья, и высыпавшие на палубу китайцы заголосили от ужаса — впервые в своей жизни они оказались на водном пространстве, которое не имело видимого противоположного берега.

— Где же другой берег? — недоумевал Чжэн.

— Приблизительно в восемнадцати тысячах ли отсюда, — ответил Роберт. Чжэн недоверчиво уставился на него. — Ну что ж, говорите, куда вы хотите отправиться.

Опершись на борт, Сао смотрела на удаляющийся берег.

— Как ты узнаешь, где мы находимся, — спросила она, — когда потеряешь из вида, землю?

— У меня есть секстант для определения широты и хронометр для определения долготы, и еще есть мои морские карты, по правде говоря, не слишком точные, но я справляюсь.

— Замечательно, — сказала она. — Эти джонки гонятся за нами?

В поле их зрения находилась небольшая эскадра кораблей, идущая на север; ветер был по-прежнему юго-западный и береговой.

— Нет-нет. Это купцы. Идут, наверное, из Кантона в Шанхай.

— Не в Пекин?

— Их груз, может, и предназначен для Пекина, но его скорее всего перегрузят на сампаны в Шанхае или Циньцзяне и повезут вверх по Великому каналу. Сама знаешь, почти вся китайская торговля идет по воде. Это быстрее и дешевле, чем преодолевать горы. Но к северу от Янцзы погода слишком неустойчивая, поэтому и построили Великий канал.

— Ты мог бы захватить эти корабли, Баррингтон, со всеми их товарами?

Роберт нахмурился:

— Это будет актом пиратства.

— Но разве не будет это самым эффективным способом продолжить нашу борьбу с маньчжурами? Ведь страна живет торговлей. Значит, если мы подорвем ее, то нанесем маньчжурам удар гораздо более жестокий, чем если бы просто-напросто сражались со знаменными.

Роберт почесал затылок; он не ожидал услышать умозаключение, которое могло повлечь самые разрушительные последствия.

— Я думал, ты хотела бежать из Китая, — осторожно предположил он.

— Чтобы ты мог вернуться к своему народу? В качестве кого? Без гроша в кармане. А так — ты можешь разбогатеть… и тогда вернешься к своему народу.

Роберт разглядывал груженые джонки. Ему никогда не приходило в голову стать пиратом… Но то было на Западе, с дышащим в затылок королевским флотом. В этих водах британским флотом и не пахло, а в глазах маньчжуров он все равно являлся мятежником. Он считался бы мятежником даже в том случае, если бы удалось осуществить задуманный план и помочь Хошэню бежать. Правда, тогда он положил в свой морской сундучок еще и тысячу таэлей.

Сао наблюдала, как меняется выражение его лица, и знала, что победила.

— Не стоит топить все эти суда, — сказала она. — Я хочу оставить хотя бы одно для нас.

Роберт отдал приказ, бригантина изменила курс и направилась к «купцам». Те явно не подозревали того, что вот-вот должно было произойти, и держали прежний курс, пока «Альцеста» не приблизилась к одному из них на расстояние выстрела. Роберт нацелил орудия на палубы и осыпал их ядрами с сокрушительным эффектом, две или три мачты были снесены, и джонка превратилась в неповоротливое, беспомощно дрейфующее корыто.

Остальные суда осознали грозящую им опасность и бросились врассыпную, но они не обладали ни скоростью, ни маневренностью бригантины; к тому же их застигли врасплох. Роберт сделал поворот оверштаг, дабы продемонстрировать своей второй жертве орудия левого борта, и на сей раз в ход пошла картечь; жертва также легла в дрейф, с неповрежденными мачтами и парусами, но с грудами убитых и умирающих на палубе. К этому времени орудия правого борта уже перезарядили, причем китайцы и женщины работали наравне с матросами, и снова Роберт применил крупную картечь. Железный град осыпал палубы третьей жертвы, и те, кто на ней уцелел, устремились вниз. Через мгновение Армстронг поставил бригантину борт о борт к джонке, на нее тут же перекинули и намертво закрепили канаты, а когда китайская команда попыталась с боем вернуться на палубу, ее встретили мечи и пистолетный огонь.

Сао и Чжэн возглавили абордажный отряд. Маньчжуров было легко распознать — они не носили кос. Без всяких церемоний их бросали в воду. Роберт наблюдал за происходящим со смешанными чувствами, но они вели военное сражение и не имели возможности брать пленных.

Сао обратилась к оставшимся в живых китайцам.

— Вы рабы Цинов, — спросила она, — или готовы сражаться, как подобает мужам народа хань, за свободу нашей страны?

Никто из них не питал иллюзий относительно своей судьбы, выбери они первое, и матросы не замедлили издать громогласный приветственный клич во славу госпожи Чжэн.

Три другие джонки полным ходом удирали на север; Баррингтон оставил Армстронга с шестью матросами на борту захваченного судна, чтобы там никто не передумал, направил «Альцесту» назад к дрейфующей посудине и крикнул команде, чтобы та оставила корабль; для абордажа у него не оставалось людей.

Конечно, существовал риск, что они откроют кингстоны перед тем, как оставить корабль, но команда еще не отошла от ужаса недавнего обстрела и покорно полезла с двух бортов в лодки, а Роберт тем временем подвел «Альцесту» вплотную. Этот трофей можно было бы и отремонтировать, но где взять для него команду? Поэтому судно выпотрошили, забрали все ценное, включая порох, ядра, подходившие для пушек бригантины, и подожгли.

После этого они занялись второй джонкой. Уцелевшие члены экипажа уже покинули ее и что есть мочи налегали на весла, направляя лодки к виднеющемуся вдали берегу. Роберт взял джонку на буксир, догнал лодки и заставил их пристать к нему. Сао выступила со своей привычной речью, но на сей раз она заставила моряков самих расправиться с маньчжурскими хозяевами, теперь китайцы были с головой замешаны в преступлении. Затем три корабля сошлись вместе, вторую джонку тоже обчистили, прежде чем оставить, охваченную огнем, на волю волн.

Успех дела ошеломлял. Не говоря уже об очень ценном грузе, снятом с трех джонок — нефрите, фарфоре и даже изрядном количестве серебра, — за один день они удвоили флот и в пять раз увеличили свои силы.

— Теперь у тебя есть собственный корабль, — сказал Роберт.

— Теперь у нас есть два собственных корабля, — поправила Сао. — Что бы мы делали без твоего корабля, Баррингтон?

Ловушка захлопнулась. Но, может быть, о такой жизни он всегда и мечтал? К тому же, сражаясь за Чжэнов, он мог достичь большего, нежели воюя за Англию против Франции, да вдобавок и с меньшим риском.

Две недели спустя они нагнали еще одну группу направляющихся на север джонок. Роберт командовал трофейной джонкой, Армстронг — «Альцестой»; нападавшие отсекли пять из семи кораблей и теперь уже захватили два из них; они снова встретили готовность пленных матросов перейти на их сторону и снова удвоили свои силы.

Находившиеся на судах маньчжуры погибали все до одного — или должны были погибнуть. Баррингтон, возглавлявший абордаж на второе судно, отвернулся, как обычно, чтобы не видеть готовящуюся резню, когда его остановил крик:

— Баррингтон, пощадите, Баррингтон!

Он обернулся — к борту тащили одного из маньчжуров.

— Баррингтон! — кричал тот.

— Стойте! — взревел Роберт. Он узнал этого человека.

Крик заставил китайцев остановиться, и в тот же миг Роберт оказался среди них, раскидал всех в стороны и выхватил жертву из их рук.

— Клянусь всеми святыми — Хуэйчжань!

— Баррингтон! — Старый знакомец приник к Роберту. — Спаси меня.

— Что такое? — К ним подступила Сао. — У тебя приятели среди маньчжуров, Баррингтон?

— Это Хуэйчжань, большая шишка из Гуандуна, — возбужденно доложил кто-то из китайцев. — Он казнил многих наших.

— И теперь умрет за свои преступления, — заявила Сао.

— Нет, — сказал Роберт. — Я рассказывал тебе о человеке, который спас мне жизнь в Кантоне. Вот он. Это перст судьбы, Сао. Не спаси меня этот человек и его семья от смертельной болезни, ты не была бы сейчас здесь, хозяйка морей. — Он знал, что Сао верит в судьбу. — Твоя семья с тобой, Хуэйчжань? — спросил он.

Хуэйчжань указал на кучку маньчжуров, ждущих, когда их бросят за борт, среди них были несколько женщин и мальчик. Роберт признал жену и старшую дочь Хуэйчжаня.

— Я требую жизни этих людей, Сао, — твердо сказал он.

Поколебавшись, Сао кивнула.

— Пусть их, раз уж они подарили мне тебя. Посадите их в лодку, — велела она матросам.

Хуэйчжань сжал руки Роберта:

— Я навечно твой должник.

— А я выплачиваю свой долг, — напомнил ему Роберт.

— Я этого никогда не забуду, Баррингтон. Существует пророчество, я уже говорил тебе…

— …Что в один прекрасный день ваша семья займет наивысшее положение в стране, — улыбнулся Роберт. — Я бы на твоем месте поосторожнее распространялся на эту тему. Это могут расценить как измену.

— Так будет, — упрямо повторил Хуэйчжань. — Об этом поведали звезды. И когда это произойдет, тебе воздадут почести, как никому другому, Баррингтон. Клянусь душами моих предков.

Роберт стоял у борта и смотрел, как Хуэйчжань с сыном налегают на весла, правя лодку к берегу, а его жена, наложница и дочери молятся на корме.

Запас ядер, во всяком случае для бригантинных пушек, почти весь был теперь израсходован. Они могли добывать порох на захваченных судах, так же как ядра для небольших орудий на джонках, но подходящих ядер для 24-фунтовых пушек «Альцесты» не находили. Роберту пришлось отказаться от тактики обстрела тяжелыми ядрами и использовать для зарядов всякий железный хлам, но и такого «металлического дождя» хватало для победы. За следующий месяц они напали на две эскадры джонок и захватили еще пять кораблей. Чжэн И командовал теперь флотилией из девяти судов с тысячным экипажем.

— Так мне на роду написано, — сказал он Роберту. — Разве я не потомок Чжэн Чэнгуна, которого варвары называли Коксинга?[9] Слыхал о таком?

Конечно, Роберт слышал о Коксинге, который в минувшем веке боролся против маньчжуров на стороне Минов, а когда Минская империя рухнула, не сложил оружия и овладел большим островом Формозой; прежде чем пасть наконец в бою, он успел превратить остров в свое удельное княжество. Но вот его китайское имя он услышал впервые. С другой стороны, фамилия Чжэн была довольно распространенной у китайцев, и вряд ли Чжэн И в самом деле являлся потомком Коксинги; провозглашая себя его потомком, он просто-напросто хотел возвыситься в глазах китайцев.

Впрочем, Чжэн И уже не нуждался в прославлении, его собственное имя внушало страх и передавалось вполголоса из уст в уста, от порта к порту, его набеги становились все удачливее, и важная роль в этом принадлежала прекрасной и кровожадной жене, которая всегда шла в бой бок о бок с мужем. Сао же придумала и пиратское знамя; если императорский флаг был с красным драконом на желтом фоне, то Чжэны пиратствовали под желтым драконом на красном фоне. Вскоре уже один вид флага с драконом заставлял корабли сдаваться.

Роберта такая жизнь вполне устраивала. Он усердно копил деньги, это стало его главной целью. В то же время он не забывал о будущем. Маньчжуры не могли до бесконечности терпеть пиратов, мешающих их процветанию. Маньчжуры не были мореходами, но волей-неволей должны будут ими стать, если они хотят покончить с Чжэнами. Все чрезвычайно протяженное побережье Китая находилось в полном распоряжении пиратов. В промежутках между набегами они прятались в какой-нибудь из сотен бухт на берегу или на одном из многочисленных прибрежных островов. Там они килевали и чинили свои суда; конечно, их присутствие быстро обнаруживалось, но крестьяне поддерживали пиратов в пику ненавистным маньчжурам и не доносили о них местным властям, а, напротив, снабжали новостями о передвижениях судов.

Когда же против них посылали знаменные отряды, они просто снимались с якоря — поминай как звали. Если требовалось существенно пополнить припасы, они врывались в порт побольше, захватывали его, забирали все необходимое и уходили до подхода знаменных. И все их действия осенялись именем Чжэна.

На отдыхе Роберт обучал китайцев приемам морского боя. Почти всем доводилось ходить по морю, теперь же Роберт учил их, как заряжать пушки и вести огонь, как использовать ветер и течение при плавании на неуклюжих джонках. И больше всего он старался вселить в них уверенность в том, что в нужный час они смогут принять бой и победить императорский флот.

Чжэн И и его жена обучались с таким же энтузиазмом, как и остальные, причем Сао обнаружила способности на лету схватывать основы мореходства и морского боя. Вскоре уже она командовала своими кораблями почти с таким же мастерством, как и Роберт.

— Теперь я больше тебе не нужен, — полушутя заметил он.

— Ты всегда будешь мне нужен, Баррингтон, — заверила Сао. Впрочем, она имела в виду только их дело, потому что хотя иногда еще и призывала его в свою постель, однако имела теперь богатый выбор красивых молодых людей.

Летом 1801 года неподалеку от устья Янцзы, в районе самой добычливой пиратской охоты, произошло давно ожидаемое столкновение с императорскими боевыми джонками. Маньчжурам потребовалось больше года, чтобы собрать достаточное для победы, с их точки зрения, количество кораблей, и признаться, у Баррингтона екнуло сердце при появлении в устье реки императорской эскадры — примерно двадцати больших судов. Но и флот Чжэн И насчитывал уже сорок кораблей, в число которых входили трофейные боевые джонки.

Однако самое главное заключалось в том, что пиратский флот возглавляла «Альцеста», завоевавшая легендарную репутацию. Они выиграли битву еще до ее начала, поскольку пираты заряжали орудия и вели огонь вдвое быстрее маньчжурских канониров. Пиратские корабли были битком набиты жаждущими сражения людьми, и, когда суда противников сближались, непривычные к схваткам на воде робеющие знаменные не могли противостоять перекатывающейся через борт лавине китайцев.

В тот вечер устроили великое празднество, так как половина императорского флота была захвачена или пущена ко дну, а остатки спаслись бегством назад в реку.

— Мы контролируем Китай, — объявила Сао.

Это не было пустое хвастовство. За шесть лет пиратский флот Чжэн И, в сущности, свел на нет морскую торговлю и вынудил маньчжуров использовать сухопутные маршруты, что учетверяло длину пути и стоимость товаров.

Казалось, вся империя вот-вот развалится, потому что приходившие сообщения из Пекина говорили о том, что император Цзяцин совсем погряз в разврате и праздности. Чжэн ударился в мечты о том, чтобы провести свой флот вверх по Вэйхэ и напасть на столицу — Пекин. К счастью, Сао сохраняла трезвую голову.

— Мы побеждаем, — говорила она, — потому что делаем то, что у нас хорошо получается. Надо просто продолжать в том же духе и ждать, когда маньчжуры рассыплются в прах.

— А как мы будем кормить наших людей, расширять наши завоевания, пополнять запасы пороха и ядер? — поинтересовался Чжэн. — С каждой неделей в этих водах встречается все меньше и меньше торговых кораблей.

— Мы будем ходить дальше, — ответила Сао.

— Ха! Это ты будешь ходить дальше. А я останусь на побережье, потому что наше будущее здесь.

— Воля твоя, — согласилась Сао. Она уважала его, но больше уже не боялась и рада была убраться подальше от мужа, который страдал перепадами настроения и от самоуверенности легко переходил к депрессии.

Идти на север не имело смысла. Там их ждали непогода и пустой океан, потому что японские правители запретили торговлю с внешним миром и в год лишь одному голландскому кораблю разрешалось заходить в порт Нагасаки. Между тем все больше и больше европейских судов появлялось к югу от них, на морском пути в Кантон.

— Не побоишься напасть на европейские суда, Баррингтон? — спросила Сао,

— Если только это будут не английские суда, — ответил Роберт, — и если ты обещаешь, что мы не будем убивать всех без разбора. Эти люди вам не враги; они купцы, которые хотят заработать.

— Даю слово, что мы оставим в живых всех, кто не окажет сопротивления.

— Но они будут стойко сражаться, — мрачно размышлял Роберт. — Мы должны изменить нашу стратегию.

Он повел десять кораблей, в том числе один под командованием Сао, к островам, рассыпанным юго-западнее Макао. Именно там идущие с юга корабли приближались к берегу на подходе к португальской колонии и к устью Жемчужной реки; покидающие устье реки суда тоже проходили рядом с островами перед выходом в открытое море. Чжэн И неохотно отпустил с ними «Альцесту», но Сао настаивала, а Чжэн по-прежнему ни в чем не мог отказать своей жене. Теперь оставалось лишь ждать — подходящего корабля и подходящей погоды. Так они пропустили португальский корабль, затем английский, потому что ветер был восточный. В любом случае Роберт дал бы англичанину уйти, несмотря на то, что его команда уже проявляла нетерпение. Роберт не двигался с места, пока не увидел большой корабль, идущий под северо-западным ветром к югу от Макао.

Их разделяли несколько миль. С такого расстояния флага не разглядеть, но, судя по форме парусов, это было европейское судно; подгоняемое легким попутным ветром, оно шло под всеми парусами. Да, большой корабль.

— Бьюсь об заклад, идет с шелком и чаем, сказал Роберт.

И наверняка с полным вооружением. Роберт хотел получить его целым и невредимым и заранее обсудил с Сао план действий, который она полностью одобрила. Бригантина направилась в открытое море, битком набитая вооруженными до зубов людьми, но под уменьшенными парусами. Баррингтон хотел, чтобы ее не сразу заметили и чтобы она не слишком далеко отошла от островов; в то же время ничто не должно было указывать, где она до этого пряталась.

Жертва все четче вырисовывалась на морском просторе; Роберт спустил паруса, бригантина легла в дрейф, ее относило к югу. Баррингтон ждал, когда же наконец сможет рассмотреть флаги незнакомца. Он готов был отказаться от нападения, если увидит Юнион Джек — британский флаг; нет — на мачте реял голландский триколор. Он знал, что Голландия вошла в подчинение новой Французской республики, однако принадлежащие Голландии ост-индские территории предпочли сохранить независимость. Таким образом, судно в его глазах являлось законным трофеем.

Начиналась самая опасная часть операции. Он заранее высыпал на палубу горючую смесь из фейерверков и плеснул масла. Теперь «костер» зажгли, а Томми и другие члены экипажа не сводили глаз с огня. Мгновенно вверх взметнулся толстый столб густого черного дыма, который поднялся на несколько сот футов и был хорошо виден с приближающегося корабля.

Люди Роберта засновали по палубе, делая вид, что пытаются потушить огонь. Капитан подходившего все ближе «голландца» видел, что на его глазах горит европейское судно, и, конечно, не мог бросить его на произвол судьбы в столь негостеприимных водах. Он убрал паруса, остановил корабль и дал сигнальный выстрел, выказывая готовность прийти на помощь.

«Альцесту» к этому моменту отнесло на несколько миль южнее островов, поэтому вынырнувшие из-под прикрытия берега пиратские джонки оказались с наветренной от незнакомца стороны и шли очень быстро, как могут идти джонки при крепком ветре. Моряки с «купца» не замечали их, готовясь подойти к английской бригантине, которая, казалось, уже вовсю пылала.

Вскоре корабли сблизились на расстояние крика.

— Эй, на судне! — крикнул в рупор капитан «купца». — Вы оставляете корабль? — Он говорил по-английски.

«Голландец» оказался теперь в пределах эффективного орудийного огня.

— Ваш черед, мистер Армстронг, — бросил Роберт.

Без промедления мнимый пожар потушили, открыли орудийные порты и выдвинули шесть пушек, которые почти сразу открыли огонь. Дождь железных обломков, из которых состояли заряды, обрушился на палубы жертвы, разбрасывая в стороны находившихся на них людей. Впрочем, обошлось без больших разрушений, и, как полагал Роберт, серьезные ранения получили не больше полудюжины матросов, однако «купец» был застигнут врасплох, его экипаж не успел опомниться от неожиданности, как вдруг дымок «пожара» на «Альцесте» исчез, взмыли вверх паруса, и бригантина устремились вперед, описывая поворот.

Роберт хотел поскорее подойти вплотную к «голландцу», чтобы использовать перевес в живой силе, и, главное, сохранить неповрежденным такой большой и мощный корабль. Однако «Альцесте» пришлось все-таки выдержать бортовой залп «купца» — ответ экипажа, сообразившего, что его провели. Приблизившаяся к этому времени «Альцеста» получила тяжелый удар — чугунные ядра пробили фальшборт, с оглушительным треском рухнула за борт фок-мачта, лишив корабль управления. Но Армстронг уже переложил штурвал, жертва, которая называлась «Ян Питер» и была приписана к амстердамскому порту, оказалась слишком близко, чтобы избежать столкновения, корабли врезались друг в друга и стали.

Не мешкая Роберт во главе своих людей бросился к борту, перескакивая через обломки своей фок-мачты и стараясь добраться до фок-вант «голландца». С мечами в руках они лезли на борт «купца», а голландские матросы, вооружённые абордажными саблями и пистолетами, устремились навстречу, чтобы дать им отпор.

Но тут с кормы раздались крики: капитан обнаружил, что десять боевых джонок подкрались по ветру к его кораблю. В отчаянии голландские моряки кинулись рубить веревки, которые забрасывали им на борт, но поздно. Небольшие ядра (ими по приказу Роберта зарядили пушки на пиратских джонках) обрушились на «голландца», вдребезги разнесли окна в кормовой каюте и смели с кормы все живое.

Защитники с носа корабля отступили назад, и все больше и больше людей Роберта проникало на палубу. С кормы к «купцу» вплотную приблизились джонки, и он оказался полностью окруженным. Матросы отступили и сгрудились у грот-мачты, обратившись лицом к противнику.

— Кто у вас старший? — спросил Роберт. За время своих прежних плаваний в Кантон он поднахватался голландской речи.

— Я капитан, — ответил бородатый мужчина.

— Тогда велите своим людям сдаться. Мы оставим им жизнь. Я даю вам слово.

— Какое слово? — усмехнулся капитан. — Я вижу вас, европейца, во главе этих дикарей…

— Вы неправильно оцениваете ситуацию, капитан. Эти люди за моей спиной считают дикарями вас. А теперь сдавайтесь и живите — или сражайтесь и умрите.

Голландец поколебался мгновение, но у него не оставалось выбора. Он бросил саблю, матросы последовали примеру своего капитана. Между тем на борт поднялась Сао, и пленные в ужасе воззрились на нее, осознав, в чьи руки они попали.

— Леди-Дракон! — пробормотал капитан по-китайски.

Сао улыбнулась.

— Так вот как они меня называют, Баррингтон? По-моему, это великолепно.

— Да, Сао. Теперь, капитан, спускайте шлюпки на воду и перебирайтесь в них. Макао в двадцати милях отсюда.

— У меня внизу пассажиры, — сдавленно сказал капитан.

Роберт повернулся к пиратам, стоявшим рядом в ожидании приказаний.

— Приведите их, да не трогайте.

Съежившиеся от страха пассажиры затаились в большой кормовой каюте. Окна в ней были выбиты ядрами с джонок, осколки стекла задели некоторых из них, но серьезных ранений никто не получил. Щурясь на ярком солнце, пассажиры неумеренным шагом поднялись на верхнюю палубу. Четыре женщины, трое мужчин и с ними двое детей. Судя по одежде, они принадлежали к процветающему купеческому сословию, фигуры и лица женщин скрывали просторные дорожные платья и широкополые шляпы. Они испуганно смотрели, на пиратов.

— Можете взять их с собой в лодки, капитан, — сказал Баррингтон.

— А наши вещи? — спросила одна из женщин, более храбрая, чем ее спутники мужчины. Голос женщины звучал молодо и энергично.

— Они конфискованы. — Роберт отвернулся, ему не терпелось поскорее осмотреть свою добычу. Это была настоящая находка — чего стоили хотя бы 32-фунтовые пушки на шкафуте, превосходившие мощью любое из бригантинных орудий.

Но радость его испарилась, когда среди убитых он увидел Томми, сраженного выстрелом в голову при штурме «голландца». Роберт смотрел на окровавленное лицо и испытывал такое отчаяние, словно мальчик был его собственным сыном.

От горестных размышлений его отвлек шум у трапа — это Сао преградила женщинам путь с корабля.

— Баррингтон, самое время тебе взять жену из своего собственного народа, — громко сказала она.

Ее слова поразили Роберта не меньше, чем всех остальных.

— Ты дала мне обещание.

— И я его сдержала. Я обещала сохранить им жизнь, но ничего не говорила о свободе. Ну так как же, выберешь сам или я должна постараться за тебя?

Она говорила на общепринятом китайском, и многие из пассажиров, которым довелось пожить в Макао и которых угораздило выбрать столь неудачный момент для возвращения домой, ее поняли.

— Вы не посмеете, — возмутилась та же самая женщина.

— Вот ее бы я не взяла, — заметила Сао. — Уж больно сварливая.

Роберт подошел к пленницам поближе. Предложение Сао показалось ему любопытным. Отчего бы ему и в самом деле не обзавестись женой? Он мог бы взять какую-нибудь китаянку, но боялся Сао… Теперь же она сама предлагала ему невесту. После сегодняшних подвигов о невесте с Запада мечтать не приходилось. Эти люди ославят его как пирата от Кантона до Лондона. Отныне и навсегда его место здесь, а Сао просто-напросто предлагала таким образом оставить ее постель…

— Негодяй! — вырвалось у капитана, когда Роберт принялся оценивающе рассматривать пленниц.

Они отвечали ему взглядами, полными страха и отвращения. Старшая из них, лет сорока с небольшим, с нежным миловидным лицом, льнула к одному из купцов, судя по всему, своему мужу, и прижимала к себе двоих детишек, которые уткнулись в ее юбку. Вторая, по виду также замужняя дама, была немногим младше первой.

Зато две другие казались совсем юными. Приглядевшись, Роберт понял, что перед ним сестры — возможно, дочери старшей из женщин. Красивыми их не назовешь, но обе с правильными чертами лица, высокие и, насколько позволяли судить их просторные платья, крепкого сложения. Но вот характерами они явно различались: одна была готова вот-вот упасть в обморок, а другая — та, с маленьким твердым подбородком, осмелившаяся возражать, — и не подумала отвести глаза под пристальным взглядом Роберта.

Сао подошла и встала рядом с ним.

— Хочешь, возьми обеих.

— Нет! — вскричала мать. — Сэр, если вы христианин…

— Не унижайся, мама, — одернула ее не желающая покориться дочь.

В Роберте внезапно проснулось желание обладать ею, подчинить своей воле. Эта упрямица бросала ему вызов.

— Тебе придется ее поколачивать, — предостерегла внимательно наблюдавшая за ним Сао. — Но она родит тебе сильных сыновей. — Лицо Сао исказилось, она упомянула то, чего сама не могла ему дать.

— Как тебя зовут? — спросил Роберт.

Девушка вскинула голову и в упор посмотрела на него.

— Вильгельмина.

— Вильгельмина Гелаарт. — Впервые ее отец подал голос, он звучал глухо и покорно. — Обращайтесь с ней по-доброму, сэр.

— Я буду относиться к ней как к своей жене, — ответил Роберт. — Капитан, а сейчас вы совершите брачную церемонию.

Капитан беспомощно оглянулся на Гелаартов.

— Церемония должна состояться, — сказал Гелаарт. Он знал, что выбора у них нет.

Сао захлопала в ладоши.

— Вот и развлечемся!

Затем произошло самое необычное, как подумалось Роберту бракосочетание на свете. Время едва перевалило за полдень, солнце начало медленно скатываться на запад. На верхней палубе «голландца» собралась толпа желающих понаблюдать за церемонией, среди них были даже раненые. Убитых уже выбросили за борт, но тут и там на палубе виднелись пятна крови, а ветер еще не развеял запахи боя. И посреди всего этого венчались мужчина и девушка, рядом с невестой встали родители, расстававшиеся с дочерью против своей воли.

Капитан предложил Вильгельмине Гелаарт дать руку Баррингтону и повторять за ним слова обручения. Но та не сводила глаз с родителей и совсем не смотрела на своего будущего мужа. Мать плакала, не скрывая слез, ей вторила старшая дочь. Отец застыл воплощением бессильного отчаяния.

«Они мне никогда не простят», — думал Роберт. Но телесная близость девушки оттесняла все остальные мысли — он предвкушал то, что вот-вот должно было произойти.

— Кольца нет, — посетовал капитан.

Меврув Гелаарт снял свое кольцо, и Роберт надел его на палец невесты.

— Объявляю вас мужем и женой, — проговорил наконец капитан.

Сверху вниз Роберт заглянул в лицо невесте, и впервые за всю церемонию она подняла голову и посмотрела на него. Роберт наклонился и слегка коснулся ее губ, но она не ответила.

— Странная церемония… — завороженно обронила Сао. — А теперь убирайтесь прочь, варвары. Убирайтесь прочь.

— Позвольте нам хотя бы минуту побыть наедине с нашей дочерью, — попросил Меврув Гелаарт.

— Только минуту, — согласилась Сао.

Не успели Гелаарты, перешептываясь, обняться в последний раз, как остальных голландцев и их жен погнали к борту и стали усаживать в лодки. Но вот Вильгельмина Гелаарт, отныне Баррингтон, осталась в одиночестве на палубе, глядя, как уходят ее родные и друзья. Она не проронила ни слезинки. Да, она подарит Роберту сильных сыновей, как и предсказала Сао…

— Давай осмотрим этот корабль, — прервала его размышления Сао. — Или тебе не терпится лишить свою невесту невинности?

— Давай осмотрим корабль, — согласился Роберт.

— Хорошо, тогда отошли ее вниз, в каюту, и пусть за ней как следует присматривают. Вдруг ей взбредет в голову покончить с собой. — Сао расхохоталась. — Я наслышалась баек о застенчивости варварских девиц.

Он осматривал вместе с Сао корабль, поднимался и опускался по трапам, и с каждым шагом росло его восхищение. «Ян Питер» был доверху набит прекрасными товарами, включая фарфор, но что гораздо важнее, имел по каждому борту дюжину 32-фунтовых пушек, на носу возвышались 24-фунтовые дальнобойные орудия, не говоря уже о двух десятках легких орудий на вращающихся станинах для ближнего боя. Пороха и ядер хватало на несколько битв.

— Ты понимаешь, — Сао смотрела вслед лодкам, плывущим на север к Макао, — что из-за — твоего великодушия уловка с пожаром больше уже не сработает? Эти люди предупредят все корабли, отправляющиеся в Макао.

Роберт похлопал по стволу 32-фунтовой пушки.

— С этим кораблем нам больше не понадобятся уловки.

Она чмокнула его в щеку.

— Когда-то я проклинала день, в который встретила тебя. А теперь я благодарю предков за эту встречу. Иди же, насладись своей невестой.

Роберт проводил Сао к трапу и подождал, пока она поднялась на борт своего судна. Тем временем с «Альцесты» сняли орудий, обвязали фалами и подняли лебедками на «Яна Питера»; затем в борту обреченного судна сделали пробоины. Роберт стоял рядом с Армстронгом на корме и смотрел, как бригантина медленно погружается в морские волны.

Моряк не может без трепета смотреть, как тонет корабль, на котором ему доводилось плавать, но волнение совершенно невыносимо, если ты прожил на борту этого корабля несколько лет и не раз ходил на нем в бой. Баррингтон и Армстронг отдали кораблю честь и обменялись рукопожатием.

— Надеюсь, этим кораблем мы будем гордиться так же, как «Альцестой» — сказал Армстронг. — Как вы его назовете?

— Полагаю, лучше всего назвать его «Леди-Дракон», — решил Роберт.

— Девочке понравится, это уж как пить дать, — одобрил Армстронг.

Они подняли паруса и следом за другими пиратскими кораблями направились назад к островам. Роберт спустился вниз. В нем боролись разные чувства: печаль из-за гибели «Альцесты» и смерти Томми, душевный подъем оттого, что вместо бригантины получил гораздо более мощный корабль, ко всему этому добавилось еще и телесное вожделение. Но мужчины для того и сражаются, рискуя своими жизнями и забирая чужие, чтобы испытать все эти чувства, которые только и делают мужчину мужчиной. Ему доводилось от души пить и досыта есть, а теперь…

Он распахнул дверь каюты. На столе стояли блюда с остатками обеда, который он велел отнести своей невесте; что ж, аппетита Вильгельмина не утратила. При его появлении двое китайцев вытянулись в ожидании приказаний. Взмахом руки он отослал их и запер дверь на замок.

Его невеста уже сменила дорожное платье и накидку. Чем дольше он смотрел на нее, тем больше она ему нравилась. Длинные и совершенно прямые светло-золотистые волосы, бледно-голубые глаза, свежий цвет лица оттеняло синее шелковое платье с широким воротником, обычного покроя, но с декольте — впрочем, ни в малейшей степени не вызывающим. Большой бант прикрывал широкий пояс, подол платья окаймляла белая полоса.

Он открыл прихваченную с собой бутылку вина из трюмных запасов, наполнил два бокала, один протянул невесте. Поколебавшись, она приняла его.

Роберт поднял свой бокал.

— За счастливую семейную жизнь.

— А это возможно, сэр?

— Зависит от нас. И главным образом от тебя.

Она решительным, уже знакомым ему движением вскинула голову.

— Я всегда понимала, что меня могут в один прекрасный день выдать замуж за человека вдвое старше, с которым я даже не буду знакома. Ну, а что он окажется ко всему прочему еще и пиратом — это не более чем довесок к бремени, которое я должна вынести.

«Тебе придется ее поколачивать, говорила Сао, она сварливая. Но я хочу, чтобы она всегда оставалась такой — трепетной, живой», — думал Роберт. Но все-таки ее слова задели за живое, ему не приходилось задумываться о своем возрасте, несмотря на сорок один год, он чувствовал себя как никогда сильным и энергичным.

— А сколько лет тебе?

Вильгельмина снова вскинула голову.

— Семнадцать, сэр.

— О, тогда, моя дорогая Мина, боюсь, ты вышла замуж за человека, который старше тебя даже больше чем вдвое.

— Мина?

— Никто не называл тебя так раньше?

— Э-э, нет, сэр.

— Тогда только я буду называть тебя этим именем. Оно мне нравится. А сейчас, Мина, я хочу лечь с тобой.

И тут впервые она дрогнула.

— Сейчас, сэр? Средь бела дня?

— Жара еще больше меня возбуждает.

Она облизнула губы — быстро и нервно.

— Тогда, сэр, если вы настаиваете… Будьте любезны, выйдите. — Девушка встала.

Я хочу посмотреть, как ты раздеваешься, Мина.

Ее щеки порозовели.

— Тебе хочется меня унизить?

— Нет, просто я еще крепче буду тебя любить.

Не двигаясь они смотрели друг на друга несколько секунд, затем она решилась и начала снимать платье. Уже давно Роберт не видывал европейского женского белья, но ему показалось, что на Мине надето многовато всего, включая даже длинные панталоны. Да, мода явно изменилась с тех пор, как он последний раз был в Англии.

Однако намного интереснее было то, что открылось взору, когда одежды спали. Вильгельмине Гелаарт, возможно, в самом деле исполнилось всего семнадцать, но она предстала перед ним самой чувственной из всех виденных им когда-либо нагими женщин — округлые груди и ягодицы, сильные ноги, четко обрисованный потаенный холмик. С годами она, конечно, раздастся, но сейчас это была женщина, которой хотелось обладать, которую хотелось ласкать, холить и лелеять.

Охваченная жаркой волной испуга и смущения, она замерла, глядя на него.

— Ложись. — Он указал на постель.

Она повиновалась и легла, вытянувшись в струнку и плотно сжав ноги. Но не отвела глаз, когда он стал раздеваться.

— Я постараюсь не сделать тебе больно. — Он сел рядом с ней, осторожно тронул ее груди.

По телу Мины от плеч до пяток пробежала дрожь.

— А я постараюсь не возненавидеть тебя, — ответила девушка.

Она не боялась его, но совершенно не разбиралась в искусстве любви, которым столь изощренно владела Сао. Невинная и несведущая в науке любви, Мина тем не менее принимала все происходящее безропотно, как и подобает жене. Он ждал ответной страсти, но приходилось напоминать себе, что она еще молода и что у него еще есть время.

— Ну и как? — полюбопытствовала Сао, когда пиратская флотилия вновь собралась на своей якорной стоянке. — Ты доволен женой, Баррингтон?

— Вполне, — заверил он.

Адриан Баррингтон родился в 1803 году, Мартин — двумя годами позже, и в 1807 году на свет появилась Саския. Роберт не возражал, чтобы Мина дала его детям голландские имена: он полюбил ее.

Но и она полюбила его, хотя старалась скрывать свое чувство под покровом хладнокровия. И только иногда, лежа обнаженной в объятиях мужа, выдавала себя, нежно покусывая его ухо или робко затевая любовную игру.

Флот Чжэн И постоянно увеличивался. К 1805 году он командовал уже сотней боевых джонок, не считая вспомогательных судов. Баррингтон оставался его самым боевым капитаном, на корабле «Леди-Дракон» он в поисках добычи вдоль и поперек избороздил китайские моря. Мина мечтала о домике на берегу, но никогда не жаловалась, и ее стараниями самая большая каюта ост-индского «голландца» превратилась в уютное гнездышко, насколько это вообще было возможно.

Единственно, с чем Мина не могла примириться, — это с их нападениями на голландские суда, но вот Наполеон Бонапарт сосредоточил в своих руках высшую власть в континентальной Европе, война Франции с Британией обострилась, и голландцы, сами того не желая, стали для англичан врагом даже более опасным, нежели французы. По правде говоря, пиратский флот разросся до таких размеров, что даже Роберт оказался не в состоянии его контролировать, и пираты захватили несколько английских кораблей, которые пытались пройти с торговыми целями в Кантон. Роберт догадывался, что после этих злосчастных налетов его уже наверняка заклеймили как изменника и парию. Теперь, когда в погоне за славой и удачей он вроде бы крепко ухватил их за хвост, собственный народ взял да и предал его анафеме.

Маньчжурское правительство зашло в тупик, не зная, как совладать с этим нескончаемым злом. Императору Цзяцину оставалось только испрашивать у своих предков чуда… которое и произошло нежданно-негаданно для Сына Небес. В 1807 году в стычке между маньчжурскими джонками и пиратской эскадрой у устья Хуанхэ, Желтой реки, на севере Китая Чжэн И упал за борт и пошел ко дну прежде, чем к нему успели прийти на помощь.

Весть об этом настигла Чжэн И Сао и Баррингтона на их южной стоянке. Они тотчас подняли паруса, направились на север и застали пиратский флот в полном смятении.

— Что нам делать? — вопрошал Хун Лофэн, вице-адмирал Чжэна. — Великий Чжэн во всех делах был нашим вождем. Теперь он мертв. Что нам делать?

Сао обвела взглядом собравшихся для ее встречи капитанов.

— Я буду вашим адмиралом.

Капитаны принялись переглядываться с таким видом, будто не верили собственным ушам. Женщина-адмирал?

— Да, я женщина! — Сао смотрела на них, уперев руки в бока. — В сражениях я убила больше врагов, чем мой муж или любой из вас. Воины беспрекословно шли туда, куда указывал мой меч. Разве я не Леди-Дракон? Вы пойдете туда, куда я вас поведу. И впереди будет плыть мой собственный «Леди-Дракон» под командованием Баррингтона.

Воодушевленные ее речью пираты принялись с удвоенной энергией совершать налеты, захватывать, грабить и жечь корабли.

Между тем известие о гибели Чжэн И заставило маньчжуров воспрянуть духом. Истинным вождем пиратов они считали Чжэна, но если его вдова пытается сохранить эту преступную империю, придется иметь дело с ней. Все суда под командованием маньчжуров постепенно собирались в устье Янцзы; когда флот стал насчитывать более ста джонок, он двинулся на юг.

О всех этих событиях Чжэн И Сао знала от своих многочисленных шпионов. Она вызвала Роберта на свою боевую джонку «Белый лотос».

— Они хотят уничтожить меня. Мы должны ответить на вызов. Нам по силам разбить их?

— Если ты этого захочешь, Леди-Дракон.

Сао взглянула на Бао, который спокойно сидел рядом с ней. Весь флот знал, что она спит с приемным сыном; было также известно, благодаря каким способностям Бао заслужил эту честь.

— Я устала, Баррингтон, — сказала она наконец. — Ты понимаешь, что мне уже тридцать один? И чего я достигла?

— Богатства, славы, бессмертия?

— Я хочу только одного — провести старость в мире и спокойствии. Но я не позволю разрушить все, чего мы достигли. Прежде всего мы должны выиграть эту битву. А потом подумаем о будущем.

Мину с детьми по настоянию Роберта высадили на берег перед выступлением навстречу императорскому флоту. И тут он впервые увидел, как жена плачет.

— Мы столько лет плавали вместе с тобой, — пыталась сопротивляться она.

— Это будет страшное сражение. — Он распахнул перед ней сундучок со своими сокровищами. — Если мы победим, я вернусь за вами. Если проиграем и я погибну, возвращайся на родину. Здесь целое состояние, и ты будешь жить в роскоши до конца своих дней.

— К чему мне роскошь без моего мужа? — Она зарыдала.

Он взъерошил ей волосы.

— Мина, тебе всего двадцать четыре. У тебя впереди долгая жизнь — долгая и благополучная.

Сражение произошло в нескольких милях южнее устья Янцзы. Маньчжуры уже не были прежними новичками в морских битвах: Они изучили стратегию и тактику пиратов, набрали наемников — голландских и английских моряков, которые управляли кораблями и стояли у артиллерийских орудий. Между тем у Баррингтона остались считанные матросы из его старого экипажа — Армстронг умер годом раньше.

Но у пиратского флота была «Леди-Дракон». Сао на сампане проплыла через скопление своих судов, чтобы люди узрели ее во всем блеске: красный халат, меч в руке, развевающиеся на ветру волосы. Причем этот «парад» происходил на виду у приближающегося маньчжурского флота.

К моменту столкновения пираты горели жаждой битвы. Как и все морские схватки с участием китайцев, это сражение велось по канонам сухопутной тактики. Два флота шли друг на друга лоб в лоб; оказавшимся против ветра пиратам пришлось налечь на весла; однако идущий по ветру императорский флот даже не попытался извлечь выгоду из своего положения, думая только об одном: как бы поскорее сойтись с врагом.

А когда это произошло, дело стало за отвагой и артиллерией. Отваги и тем и другим хватало, но, как и прежде, пиратские пушки вели огонь в два раза быстрее маньчжурских. «Леди-Дракон» шел в крутой бейдевинд перед пиратской флотилией и непрестанно лавировал, поворачивая с одного галса на другой, стараясь сохранять позицию. Конечно, Роберт бравировал, и неудивительно, что спустя несколько минут он оказался в одиночестве, без поддержки, в самой гуще императорских кораблей.

Но его вышколенные пушкари вновь превзошли самих себя, к тому же вскоре подтянулись остальные суда Сао и врезались в ряды вражеских кораблей. И вот уже выбыл из боя один корабль с красным драконом на флаге, за ним другой, еще несколько загорелись, тут и там пираты шли на абордаж и подобно саранче лезли через борт вражеского судна.

К ночи остатки императорского флота обратились в бегство. Пираты дорого заплатили за победу — многие были убиты и ранены, потеряли они и немало кораблей. Но победа одержана полная — в этом никто не сомневался.

— Вот теперь океаны по-настоящему мои, — заявила Сао. — Мой покойный муж имел дерзкую мечту: подняться на своих кораблях по Вэйхэ и заставить императора отречься от престола. Так ли уж несбыточна эта мечта, Баррингтон?

— Да. Потому что вашим судам ни за что не пройти по этой реке. А если вы оставите суда и сойдетесь с маньчжурами на суше, вы просто отдадите себя в их руки.

— Что толку тогда в моей победе?

— Наберись терпения. Думаю, после такой великой победы император сам пожалует к тебе.

Месяц спустя его слова сбылись. Пираты собрались в одном из облюбованных ими заливов южнее устья Янцзы и зализывали полученные в битве раны, когда сторожевой корабль ворвался на стоянку с вестью, что с севера приближается боевая джонка под императорским флагом, но с закрытыми орудийными портами.

— Как я и предсказывал, Леди-Дракон, к тебе пожаловал император.

— К чему вы стремитесь, Леди-Дракон? — спросил Сэньцин, адмирал маньчжурского флота.

— Выгнать всех маньчжуров с земли народа хань, — не колеблясь ответила Сао. Местом встречи посланника она избрала верхнюю палубу «Белого лотоса», на ней собрались все адмиралы. К ее кораблю подтянулись остальные, и пиратский флот предстал во всей своей мощи. Верная себе, Сао облачилась в желтый халат, прекрасно зная, что одежду такого цвета имели право носить только члены императорского рода.

Но Сэньцина оказалось нелегко смутить.

— Этого вам ни за что не добиться.

— Разве я не выгнала их из китайских морей?

— Море — это пустое пространство, Леди-Дракон. Море бьется испокон веков о берег, но берег стоит себе и стоит.

Сао посмотрела на Баррингтона — как и всегда, когда нуждалась в совете.

— Тогда зачем вы здесь? — вступил в беседу Роберт.

— О, великий Баррингтон, — повернулся к нему Сэньцин, — мой господин послал меня спросить, отдаете ли вы себе отчет в том, что делаете? Ваши пиратские вылазки не причиняют никакого вреда моему господину, но они доставляют несказанные страдания народу Китая. Вашему собственному народу, Леди-Дракон. Мужчины-ханьцы, их жены и дети голодают, потому что нет торговли. Они ненавидят само имя Чжэн И Сао, потому что нет торговли. Вам наплевать на свой собственный народ?

Ноздри Сао раздулись.

— Значит, вы предлагаете мне сдаться и подставить свою шею под меч?

Сэньцин развел руками:

— Мой господин признает важность ваших побед, ваших успехов на море. Но сейчас он спрашивает, почему вы подобно волнам бьетесь о его неприступный берег и причиняете так много страданий вашему народу, в то время как вы могли бы объединиться с этим берегом для усиления вашего величия.

Сао снова посмотрела на Роберта.

— Что же предлагает ваш господин? — спросил он.

— Сын Небес предлагает прощение всем, кто с оружием в руках сражался против него. Более того, он хочет, чтобы этот пиратский флот вошел в состав императорских военно-морских сил. Все офицеры вашего флота получат соответствующие чины на императорском флоте и будут обеспечены должным жалованьем. — Сэньцин сделал паузу и глубоко вздохнул. — А Леди-Дракон будет назначена главным адмиралом всех императорских военно-морских сил.

Сао ошеломленно смотрела на посла.

— Наверное, такое предложение необходимо серьезно обсудить, — пробормотал Роберт.

— Это будет означать предательство дела, за которое сражался мой муж и за которое он погиб, — выпалила Сао, едва дождавшись ухода посла.

— Тебе стоит подумать о себе, Леди-Дракон, — посоветовал Роберт. — Сам Чжэн И принял бы такое предложение. Разве не станет оно величайшим достижением в твоей жизни?

— Адмирал императорских военно-морских сил, — тихо проговорила Сао. Ее глаза блестели.

— Если только можно верить императору, — заметил Чжэн Бао.

— Раз уж император дал обещание как Сын Небес, то не осмелится его нарушить, — высказался кто-то из капитанов.

— Какова будет ваша воля? — Сао обвела всех взглядом.

— По-моему, посол прав: морю никогда не одолеть берег, — сказал Хун Лофэн. — Мы достигли нашей вершины. Думаю, настала пора заключить мир с маньчжурами и повести страну к процветанию.

Сао склонила голову. Затем повернулась к Роберту.

— А ты, Баррингтон? По-прежнему будешь моей правой рукой на море? Или вернешься к своему народу?

Он ответил ей долгим взглядом. Семнадцать лет минуло с тех пор, как он впервые ее увидел, и каких лет… Он приехал в Китай в поисках богатств; теперь они у него были, и больше, намного больше, чем мечталось. Но в погоне за сокровищами он оборвал корни, связывающие его с родиной. Для западного мира он стал всего-навсего пиратом.

Да и вообще, хотел ли он вернуться в грязный и лицемерный Лондон? Не лучше ли найти себе место здесь, где он любил и побеждал — и где уже добился кое-какой славы?

— Ни то, ни другое, Леди-Дракон, — сказал он наконец.

— Объясни!

— Я останусь в Китае, если разрешит император. Но сражаться я больше не буду. Все, чего я прошу, — дать мне право торговать на Янцзыцзян.