Восход луны

«ТЕ, КТО ПОД ГНЕВОМ»

В мрачный и душный зал шариатского суда, где по скамейкам расселись любопытные, мальчик-поводырь ввел рослого, худого слепца. Слепец шел, высоко вскинув голову, словно бы устремив вперед невидящий взор. Под мышкой он держал потрепанный коран. Дойдя до возвышения, босоногий поводырь остановился. Слепой нащупал ногой ступеньку, неуверенно поднялся на нее, раскрыл коран и, глядя куда-то в пространство, начал монотонно произносить слова из суры «Открывающей досточтимое писание». В притихшем зале зазвучало: «Во имя бога, милостивого, милосердного… Скажи: слава богу, господу миров, милостивому и милосердному, держащему в своем распоряжении день суда. Тебе поклоняемся и у тебя просим помощи…»　

Голос слепца дрожал, срывался, как у муэдзина, с трудом взобравшегося на минарет и не успевшего отдышаться. Он, кстати сказать, и был муэдзином, подрабатывавшим в шариатском суде. По традиции муэдзином выбирали слепого, чтобы с минарета, возвышающегося над кварталом или даже над целым городом, он не мог ранним утром заглядывать в окна, в открытые двери, не смотрел на плоские крыши домов, где еще спят супруги. Правда, теперь времена изменились, и муэдзину нет нужды забираться так высоко: молитвы записывают на пленку, на минарете установлены и обращены во все стороны усилители. Включишь магнитофон — и над домами разнесется звучный призыв: «Аллаху акбар…» В результате даже появляется возможность подработать на стороне, вот как на этот раз — в суде.　

Судья Исмаил, не хуже муэдзина знавший коран и тоже умевший прочитать наизусть любую суру, внимательно слушал старца, лишь изредка вспоминая о предстоящем разбирательстве.　

Обвиняемая сидела опустив голову, закрыв лицо большим черным платком. Впрочем, она успела разглядеть обшарпанные, покрытые плесенью стены, паутину, свисающую с потемневшего потолка, судью, у которого такая длинная шея и совсем маленькая голова, — он немного смахивал на палку муэдзина с большим набалдашником. Ей очень хотелось, чтобы судья, внимающий словам корана, воистину оказался «милостивым и милосердным» и понял, что никакого умысла в ее деяниях не было, не могло быть.　

Иногда Фарида аль-Баяти вздрагивала при мысли, что в зале появится мать и увидит свое единственное дитя на скамье подсудимых. Она умрет тут же от разрыва сердца, и ее гибель всю жизнь будет на совести дочери… Фарида заметила бледную, растерянную Саиду, черкешенку, принявшую ее в своем доме, как родную, Да, мир не без добрых людей. Недаром говорят: сделай доброе дело и брось в реку — не пропадет. Саида делает добро, не требуя ничего взамен. Если бы не она, Фариде пришлось бы худо…　

Судья Исмаил, окончивший мусульманский университет, слыл знатоком шариатского права — юридических и религиозных норм, определенных кораном. Его даже приглашали в качестве консультанта в столицу, когда возникали запутанные дела. «Согрешил — нарушил закон. Нарушил закон — не избежишь наказания. Адам у бога был один-единственный, и то он его наказал» — так обычно заканчивал Исмаил беседы о судопроизводстве. О, он знал назубок свод законов, ниспосланных небом.　

Предписания распределены на пять категорий, в которых предусмотрены обязанности мусульман, оговорены случаи, когда их исполнение поощряется, неисполнение наказывается. Свод обязанностей — фард — делится на личную и дополнительную обязанности. В первом случае — за строгое исполнение предписаний — мусульманина ждет вознаграждение, однако и неисполнение этих обязанностей пока еще не влечет за собой наказания, как, впрочем, не влекут за собой наказания и дозволенные и предосудительные действия. Исмаил на память знал и при каждом удобном случае перечислял, загибая длинные пальцы, пять юридических предписаний, за нарушение которых виновный должен быть непременно наказан. Подразделялись они на правильные, ничтожные, дозволенные, действенные и связывающие.　

Каждому из них Исмаил умел давать свое толкование и сам испытывал чувство удовлетворения, когда нарушитель оказывался припертым к стене.

Особенно строг и непреклонен бывал Исмаил при вынесении приговоров женщинам. И это оттого, что он давно овдовел и с тех пор всей душой присоединился к корану, утверждающему, что жены мешают правоверному исполнять предписания неба. Исмаил полагал, что коран вообще не слишком уважительно относится к женщинам: женщины, мол, вырастают в думах об одних лишь нарядах и в бестолковых спорах, поэтому мужчинам разрешено вступать в брак только с девушками, «воспитанными в строгости и послушании».　

Фарида ничего не знала о законах, но со слов матери ей было известно, что вдове разрешается вступить в новый брак по истечении четырех с лишним месяцев траура, а брошенная жена может выйти замуж через три лунных месяца, если в течение этого срока муж не сменил гнев на милость. Фарида боялась наказания за бегство от мужа, хотя и уверяла себя в том, что она, «отвергнутая», вправе распоряжаться собой как хочет. О том, что ей вменяется в вину, она и представления не имела.　

В протоколе, составленном в полицейском участке, говорилось следующее. Ночью, в половине второго, патруль, услышав женский визг и крики, поспешил к месту происшествия. На мостовой дрались две проститутки, не поделившие «район действий». Та, что попроворней, сумела скрыться, вторая же замешкалась — искала в темноте туфлю, соскользнувшую с ноги. Она была схвачена и доставлена в участок. Далее в протоколе было сказано, что Фарида аль-Баяти, молодая девица без определенных занятий и постоянного места жительства, снимает угол у Саиды аль-Казима, проживающей по улице Аль-Караме в доме номер семь. При обыске у Саиды обнаружен странный документ, именуемый «декларацией»; подписавшие «декларацию» родители невесты обязуются не брать у жениха шарты (платы за дочь) свыше четырехсот бумажек.　

На допросе Фарида аль-Баяти призналась, что она знает об этом документе, слышала о нем еще в деревне, где жила до недавнего времени, но почему документ очутился в доме тяжелобольной аль-Казима, пояснить отказалась. На основании этих и других столь же «красноречивых» улик полиция сделала вывод: Фарида аль-Баяти ведет недостойную жизнь, связана с социально опасными элементами, ставящими своей целью подорвать устои общества, изгнав из страны благодетелей — тех, кто приобщил арабов к современной цивилизации, развивает промышленность и торговлю — источники благосостояния народа.　

Протокол был составлен для представления в гражданский суд, но нашлись все-таки добрые люди, и по их просьбе дело направили в шариатский суд в надежде на более мягкий приговор.　

Исмаил подчеркнул слова: «Связана с социально опасными элементами», — видно, считал, что в них суть обвинения и что они должны обусловить решение суда. Обвинение же в «недостойной жизни» ничем не подтвердилось. Возвращать дело в полицейский участок из-за отсутствия экспертизы — значит, затянуть разбирательство.　

В зале духотища, полумрак. Люди, изнемогая, обмахиваются платками, концами куфей, но_г не уходят: им интересно, чем все кончится. Если подсудимую приговорят к избиению камнями, они первыми не преминут поднять на нее руку…　

Муэдзин, как бы ощутив во рту сладостный вкус священных строк, читает коран с удовольствием — напевно, медленно. Наверное, ему кажется, что он не в суде, а на минарете. Исмаил перелистывает дело. Оно состоит из полицейского протокола в одну страничку. Все, кажется, проще простого — девица отбилась от рук, пошла искать легкой жизни в темных переулках вокруг отеля, где ловят красоток иностранные дельцы.　

Подсудимая не видела в своем поведении того, что в полиции называли «составом преступления». Да и слова такие — «состав преступления» — Фарида слышала впервые. На ее месте любая женщина защищалась бы как могла. Ее задержали, ну что же, суд разберется и отпустит, на то он шариатский, справедливый.　

О случившемся Фарида не сообщила матери, чтобы понапрасну ее не волновать. О, если бы был жив отец! Он бы примчался мигом!.. Фарида не может без слез даже вспомнить о родителях. Водоворот воспоминаний тут же подхватывает ее и уносит, как щепку, оторвавшуюся от водоподъемного колеса.

Феллах Омар, отец Фариды, мечтал разбогатеть на шарте, которую дадут за дочь, обещавшую еще в детстве стать писаной красавицей. Он назвал ее Фаридой, что означало — единственная, не имеющая себе равной, как бы заглядывая, таким образом, в судьбу ребенка. Фарида не помнит ни деревушки на берегу большой реки, ни маленькой апельсиновой плантации — источника семейного благополучия. Отец, по словам матери, два раза в год возил урожай в город и всегда продавал его оптом одному и тому же скупщику. Началась война, семье пришлось оставить страну. Омару еще повезло: на свои небольшие сбережения он сумел приобрести клочок поливной земли и поселился в деревне. «Человек вышел из земли, в землю и уйдет, с землей порывать нельзя» — часто повторял отец.

Он был беден, нездоров и выбивался из последних сил. Омар очень хотел, чтобы и дочка полюбила землю.　

Фарида подросла, пошла в школу, и тут ее начали посвящать в свои секреты замужние женщины. Особенно усердствовала в этом одна смазливая щеголиха, четвертая жена соседа.　

— Помни, — учила она удивленно слушавшую ее девочку, — однообразие убивает даже интерес к еде. Мужчины всегда ищут в женщине чего-то необычного, прежде ими не изведанного. Вот ты и кажись той, какую они ищут, старайся каждый раз быть новой.　

Щеголиха рассказала Фариде старую, как мир, притчу об одной ловкой притворщице. Эта женщина однажды заметила, что ее благоверный Асхад с вожделением поглядывает, на молоденькую соседку, навестила соперницу, когда супруга не было дома, и кое о чем с ней договорилась.　

В один прекрасный день, отправив мужа торговать мясом на базаре, молоденькая соседка тайком приглашает Асхада в гости. Она предупреждает его, что оставит дверь открытой, но, чтобы его жена ничего не заметила, наглухо закроет ставни. Сосед от радости чуть не рехнулся. Тайком улизнув из дому, Асхад перемахнул через глинобитную ограду в чужой двор, толкнул приоткрытую дверь и очутился наконец в обещанной темноте…　

Это повторялось не раз. Однажды прелюбодей захотел сделать комплимент своей подруге:　

«Счастлив твой муж. Ты не женщина — рай земной. Будь моя жена такой, как ты, я бы во славу аллаху быка заколол…»　

«Выводи быка, простофиля несчастный!» — в ярости крикнула незадачливому любовнику его собственная жена, ибо, конечно, то была она.　

Бедняга едва унес ноги и целую неделю не смел показываться ни дома, ни на людях. С тех пор в сарифе, говоря: «Он заколол быка», — имеют в виду, что кто-то оскандалился перед собственной женой.　

— Поняла? — Соседка-щеголиха, кончив рассказ, залилась так весело, будто поведала о собственной проделке.　

— Поняла, — шепотом отвечала Фарида, хотя не поняла ровно ничего. Интерес к замужеству в ее душе уже пробудился, но то, что рассказывала соседка, как-то не волновало.　

В пору полевых работ вся семья выезжала пахать и сеять. Отец, жалея дочь, не давал ей трудной работы. Фарида лишь отмеряла палочкой на борозде места, где надо было делать лунки для семян. Она втыкала и втыкала палочку в рыхлую землю, а сама думала: «Что это значит — каждый раз казаться новой?..»　

Начинался полив; тут Омар терял покой, он даже ночевал в поле, чтобы не пропало ни капли отпущенной общиной воды. Вместе с другими мужчинами он поднимал воду с помощью архимедова винта — приспособления, известного еще в Древней Греции. Иногда применялось не менее старинное средство — шадуф, что-то вроде журавля, стоящего над рекой. В последние годы Омару удалось уговорить соседей соорудить на общие средства сакию — большое водоподъемное колесо, приводимое в движение с помощью живого тягла. Омар целыми днями не выходил из воды: вбивал сваи, ладил бревна, приделывал к колесу черпаки. Колесо поначалу разорило пять семей, но зато потом все были вознаграждены — каждый год приносил три урожая.　

Самым радостным праздником для Фариды был сбор дыни. Фарида наслаждалась пряным ароматом сочных, золотистых плодов. И в арбузах она знала толк, мать, прежде чем разрезать арбуз, советовалась с дочкой, спелый ли он, и радовалась, убедившись, что Фарида словно вовнутрь арбуза глядит — никогда не ошибается.　

Наладилось дело с поливом, и отец взялся за рис. Доходная культура, на нее всегда есть спрос на городском суке — крытом рынке. Теперь Омар и вовсе не вылезал из воды, а под бахчу, к огорчению Фариды, отвел лишь совсем небольшой клочок земли. Поездки в город с арбузами и дынями теперь стали совсем редки. Для Фариды же они были сущим праздником. Чего только не увидишь на базаре! К груде больших зеленовато-черных плодов то и дело подходят покупатели, прицениваются:　

— Почем?　

Фарида еще издали могла сказать, кто настоящий покупатель — с деньгами, а кто просто любопытствует, но всем отвечала одинаково приветливо. Иногда отец уходил куда-нибудь, оставив дочку одну с товаром. Фарида и тогда не терялась.　

Разборчивый покупатель требовал, чтобы девочка, сидевшая на самом верху кучи, подала ему то один, то другой арбуз; выбрав, он подносил арбуз к уху и стучал по нему, давил, проверяя, хорош ли. Фарида и так знала, что все арбузы и дыни у нее зрелые, но, чтобы угодить покупателю, готова была сколько угодно перебирать плоды.　

После распродажи отец давал дочке денег — купи себе, мол, что захочешь. Это был верх блаженства. С несколькими грошами Фарида заходила во все лавки — особенно в те, где продавались ткани и украшения. Требовательная покупательница, она просила, чтобы ей показали то одно, то другое, то третье, Купцы знали, что девочка ничего не купит, но добродушно подчинялись — стаскивали сверху рулоны с тканями, разворачивали, показывали, потом из-под прилавков доставали другие. Фариде нравилось все. Ей хотелось обязательно купить столько, чтобы хватило и маме и ей на одежду (на абаи), — вот только недоставало денег. Она подолгу простаивала у витрин ювелиров, мысленно примеряя украшения. Сколько тут соблазнов — только настроение себе испортишь! В конце концов покупала какие-нибудь недорогие сладости, усаживалась в повозку и лакомилась, пока отец заканчивал торговлю.　

— А эта хорошенькая девочка не продается? — шутили прохожие, ласково поглядывая на Фариду.　

Фарида смущалась, прикрывала лицо, а у самой сердечко колотилось от предчувствия близкого и таинственного счастья — того, о котором так непонятно рассказывала соседка. В эти минуты почему-то вспоминалась школа, словно ее жених был там…　

Отец тоже радовался, что дочка у него так хороша, — глядишь, затмит красотой сверстниц. Таким сокровищем уж наверное соблазнится какой-нибудь богатый жених. Жаль, не палестинцем он будет. Палестинцы большей частью в поселениях для беженцев, разбросанных по свету. Из одного такого поселения Омару бог помог выбраться. Вспоминая о времени, проведенном там, Омар всякий раз вздрагивал.　

Мать рассказывала Фариде, что когда-то ее муж мечтал о сыне. Уже тогда болезнь легких подтачивала силы Омара. Ему хотелось воспитать наследника и передать ему хозяйство, а сам он, глядишь, и пристроился бы к какой- нибудь нетрудной работе вроде присмотра за сакией. Когда мать носила Фариду под сердцем, старухи предсказывали, что у нее родится дочь; отец сердился на них, называл кощунством попытки разгадать божий промысел. Но будь он шиитом, он пошел бы в десятый день месяца муххарама — день убийства халифа Али — с процессией огорченйя, несмотря на то что знал случай, когда один мусульманин, возглавив в этот день траурное шествие Аза Камат, зря надел черную рубаху и понапрасну в исступлении бил себя по плечам и по спине цепью. Пророк не послал ему сына, его усердие не было замечено.　

Омар понимал, что он сам недолговечен, что вместе с ним прекратится род аль-Баяти. Он горевал, что уже и так потерял Палестину — родину отцов, теперь его семя исчезнет без следа.　

Старухи, предсказывавшие наследницу, оказались правы. От огорчения здоровье Омара, и без того слабое, ухудшилось. Но он не сдавался — трудился и дома и в поле, ежедневно пять раз совершал салят — посещал мечеть, ходил на похороны.　

Однако беды словно преследовали его. Омар и без того еле таскал ноги, а тут его сразила новая болезнь. Из города приехал врач и объяснил, что по-научному эта болезнь называется шистоматоз, причина ее известна. Оказывается, стоячие воды, в которых возделывают рис, кишат мельчайшими червячками-церкариями. Они впиваются в кожу, проникают вовнутрь, распространяются по всему организму. Отсюда и адские головные боли, и резь в пояснице.　

Несмотря на свой недуг, Омар не пропускал ни одного салята. С трудом совершив омовение, становился на молитвенный коврик. Пока он стоя шептал молитвы, боли не было, но стоило ему опуститься на колени, нагнуться, чтобы лбом коснуться коврика, и тут от боли он начинал путать все, тщетно силился подняться, кряхтел и стонал.　

В таких случаях мать не ждала, когда ее позовут. Обеими руками она хватала мужа, как малого ребенка, помогала ему встать на ноги.　

— Мне бы водицы из священной реки — все недуги как рукой снимет…　

Омар был уверен, что ослабел от тоски по родине. На него иногда находила такая грусть — хоть волком вой…　

Ночами он бредил рекой в далеких родных землях; в эту реку, он думал, несут свои воды все ручейки и родники земли. Недаром первый город в мире, названный Городом Фиников, построен на ее берегах семь тысяч лет назад. Теперь по ночам рядом с ним светится огнями «город слез» — поселение палестинских беженцев, В долине стоит златоглавый дворец халифа Хашама ибн аль-Малика — творение самого всевышнего. Омар прежде не раз лежал на каменных диванах при входе в беломраморный храм. Во дворце есть и бани с горячей водой. Омар закроет глаза и видит мраморные стены, расписной потолок. На полу мозаика — древо жизни; рядом — две картины; лев, бросающийся на газель, и стадо газелей, мирно срывающих листочки с деревца.　

Древний художник, словно заглянув через тысячелетия, изобразил кровожадного льва-захватчика, в лапы которого попали «мирные газели» — люди, лишившиеся родных земель.　

От живописной реки до Города Храмов рукой подать. Вдоль дорог, вьющихся между холмами, установлены транспаранты, приветствующие тех, кто вступил на святую землю. Теперь по тем дорогам мчатся автомобили оккупантов. О аллах, доживет ли Омар до того дня, когда захватчики будут изгнаны и он вернется в родной и любимый город, окруженный зубчатыми стенами из белого камня! Над городом поблескивают купола церквей. Три религии веками уживались в городе, а два народа ужиться не могут. Воистину близок судный день, по земле бродит ивлис — злой дух, отвергнутый аллахом.　

Омар в детстве любил подниматься на Гору Олив, откуда открывался вид на Город Храмов. По склонам горы раскинулись оливковые сады, окаймленные кипарисами. Эту гору когда-то называли Горой Трех Светов, ибо солнце озаряет ее и ранним утром, и на закате, а ночью на нее падает отблеск огней Соломонова храма… Омар любил наблюдать вереницы паломников на берегу реки, когда люди разных верований устраивались в тени живописных ив и олеандровых зарослей, спускалась к реке по широкой лестнице, прохлаждались, набирали воду в кувшины, чтобы унести с собой, или совершали омовение. Казалось, так будет до скончания дней.　

— За какие грехи бог изгнал нас из рая?.. — Омар сокрушается, с грустью вспоминая цветущую долину. Встретит где-нибудь на базаре земляка-палестинца и от души пожелает ему: «Да вернет тебя аллах в родимые земли». Становясь на молитвенный коврик, Омар ни разу не забыл попросить всевышнего о том же для себя.　

Он чувствует, как с каждым днем его покидают силы, даже помолиться — не дай бог, чтобы это дошло до неба — становится невмочь. Нечего и говорить — свой надел обрабатывать он скоро и вовсе не сможет. Но Омар все ждал милости от бога, обращался к докторам, тратился на лекарства, даже от знахарей не отказывался. Сляжешь — голод раньше лекаря постучится в дверь. Больше всего на свете он хотел дожить до того дня, когда к Фариде прилетит птица счастья.

— …Веди нас путем прямым, — звучали слова муэдзина.　

Исмаил принялся перебирать в памяти шариатские законы, как бы советуясь с самим аллахом по поводу наказания. Классификация шариата четка и определенна. Существует, например, возмездие «однородным действием». Это месть, как бы ограниченная личностью виновного, когда должен пасть свободный за свободного, раб за раба, женщина за женщину. Есть еще наказание, приговаривая к которому судья обязан руководствоваться словами корана: «Злобу отклоняй добротой»…　

Пока муэдзин читал суру, Исмаил успел перекинуться несколькими словами с заседателями. Те закивали головами в знак согласия. Признать подсудимую виновной в прелюбодеянии — значит приговорить ее к избиению камнями; при этом не исключен смертельный исход. В подобных случаях Исмаил, правда, предпочитал ограничиваться ста ударами кнутом, если речь шла о мужчине. Но перед судом ответ держит женщина, и Исмаил непреклонен. Тут и камней мало. Ночные клубы судья считал притонами шайтана, отравляющего душу и плоть мусульман. Некоторых купцов он без промедления собственноручно отправил бы в ад — пусть в адском огне вечно расплачиваются за то, что развращали людей непотребными товарами, тайно вывозимыми из других стран. Против всего этого только одно средство — держать молодежь, особенно девушек, в строгости. Недаром коран предписывает: заточайте совершивших гнусное дело «в дома ваши до тех пор, пока не постигнет их смерть».　

Вон газеты пишут, что в другой стране, в Ливане, участились беспорядки, связанные с борьбой христианских и мусульманских организаций: каждая считает, что только она идет «путем прямым». На чьей стороне правда, знает лишь аллах. Исмаилу хотелось, чтобы правы были мусульмане, но брат его уверял, что устами мусульман якобы не всегда глаголет истина, а сторону христиан — прокляни их аллах — Исмаил не примет никогда. Судья взглянул на подсудимую: может, осудить ее как пособницу христиан?..　

Фарида даже не догадывалась, какие над ней сгущаются тучи. Ей казалось, вот-вот подойдет Саида, возьмет ее за руку, уведет домой. Белья накопилось, наверное, целая гора, а она тут неизвестно чем занимается.　

Исмаил извлек из бокового кармана карманные часы на массивной цепочке, легко нажав на замок, открыл крышку. Фигурные стрелки стояли на двенадцати. С улицы послышался призыв муэдзина к полуденному намазу.