Восхождение самозваного принца

ПРОЛОГ ГОД ГОСПОДЕНЬ 839-Й

Весна в этот год рано пришла в Палмарис — самый северный из крупных городов королевства Хонсе-Бир. По берегам залива Мазур-Делавал заблестели красные и синие огоньки первых весенних цветов. С юго-востока дул ровный, мягкий ветерок. Лишь иногда он менял направление, принося холодное дыхание сумрачных вод залива Короны.

Жизнь в Палмарисе бурлила; в ясные дни горожане высыпали на улицы, чтобы понежиться на солнышке. По всему чувствовалось, что мир возвращается к полнокровной жизни после семи страшных лет розовой чумы. Она свирепствовала в Хонсе-Бире и сопредельных с ним государствах с восемьсот двадцать седьмого вплоть до восемьсот тридцать четвертого года и унесла десятки тысяч жизней. Чудесное средство исцеления было найдено за много сотен миль от Палмариса, в далеком Барбакане, на вершине горы Аида. Это чудо явила миру женщина, которая ныне правила Палмарисом, являясь его баронессой. С тех пор как Джилсепони Виндон приняла этот титул, каждый последующий год был лучше, чем предыдущий, словно природа и сотворенный руками человеческими мир с благодарностью отзывались на ее правление.

Никогда еще в Палмарисе не царили такое спокойствие и благополучие. В последние годы борьбы с чумой его население росло как на дрожжах, ибо Палмарис являлся своеобразными воротами, за которыми начинался долгий путь на север, к горе Аида. Многие паломники, обретя исцеление, не возвращались в родные края, оседая в Палмарисе. Ожили опустошенные чумой крестьянские усадьбы и деревни вокруг города; теперь возделанные земли простирались на несколько миль к северу и западу от Палмариса. Ремесленники, почуяв возможность хороших заработков, стали открывать на чистых, ухоженных городских улицах свои лавки и мастерские, обеспечивая нужды окрестных крестьян и сходящих на берег моряков. Поскольку светское правление баронессы Джилсепони и правление церковное, осуществляемое настоятелем аббатства Сент-Прешес Браумином Хердом, представляли собой образец терпимости, в городе значительно выросла община смуглокожих бехренцев — жителей государства, граничащего с Хонсе-Биром на юго-западе. Бехренцы особенно сильно пострадали от чумы. Второй удар нанесли им в охваченном чумой Палмарисе братья Покаяния — мятежные монахи, отколовшиеся от абеликанской церкви. Они люто ненавидели бехренцев, считая этих язычников главной причиной возникновения розовой чумы, и подстрекали жителей Палмариса к расправам над ними.

Правление баронессы Джилсепони изменило ситуацию. Многие бехренцы, устремившиеся на север из родных краев и из южных городов и селений Хонсе-Бира, чтобы на себе испытать чудо завета Эвелина, находили в Палмарисе возможности, о которых прежде даже не смели мечтать в чужой стране. Теперь едва ли не каждый третий грузчик и матрос в гавани были из Бехрена, а некоторым бехренцам даже удалось стать судовладельцами, служить морскими офицерами или капитанами на сторожевых кораблях палмарисского гарнизона. Нельзя сказать, чтобы коренные жители Хонсе-Бира полностью изменили свое отношение к смуглокожим южанам — нетерпимость к людям с другим цветом кожи слишком глубоко укоренилась в их сознании. Однако теперь бехренская община Палмариса обрела определенную силу и влияние. Более того, бехренцы все нагляднее показывали жителям Хонсе-Бира, что, если не принимать во внимание цвет кожи и традиции, они совершенно от них не отличаются.

Баронесса Джилсепони часто гуляла по мирному процветающему Палмарису; она любила ходить без сопровождения, одевшись в простое платье. Скоро ей должно было исполниться тридцать пять, но ни годы, ни жизненный путь, полный тяжких испытаний и трагических потерь, ничуть не уменьшили энергии и сияющей красоты этой женщины. Неудивительно: ведь теперь Джилсепони познала истину. Всю истину, без остатка. Она видела чудо нетленной руки Эвелина, простертой из его каменной могилы на вершине горы Аида. Она говорила с призраком брата Ромео Муллахи и узнала о завете.

Девочкой Джилсепони осталась без отца и матери, а затем, около пятнадцати лет назад, лишилась и своих приемных родителей. Она потеряла Элбрайна, своего горячо любимого мужа, и ребенка, вырванного из ее чрева, как считала сама Джилсепони, отцом-настоятелем Далебертом Марквортом, в которого вселился дух поверженного дракона. Но теперь баронесса твердо знала: все эти жертвы не были напрасными.

Ныне Джилсепони знала правду о Боге, о духовном пути и о том, что со смертью тела жизнь не заканчивается. Знание этих истин приносило ей ощущение покоя и безмятежности, которых она не испытывала с далеких детских лет, когда носилась по лесистым долинам вокруг Дундалиса — деревеньки в глуши Тимберленда. Вторжение гоблинов в один миг оборвало ее детство, столкнув с болью утрат и ужасом смерти.

В один из теплых весенних вечеров, когда в темном небе зажглись мириады звезд, баронесса Джилсепони покинула свою резиденцию и пошла по улицам Палмариса, с наслаждением впитывая краски, звуки и запахи города. Навстречу ей попался уличный торговец рыбой, громко расхваливавший свежий улов. Судя по темному цвету кожи и характерному акценту, торговец был из Бехрена. Джилсепони не удержалась от улыбки. Еще пару лет назад ни один бехренский торговец не отважился бы забрести в эту часть города в надежде продать свой товар. Нынче эти времена казались такими далекими, а ведь тогда многие жители Палмариса отказывались употреблять в пищу что-либо, чего касались руки бехренца!

Джилсепони продолжала свою прогулку по городу. Она поймала на себе несколько любопытных взглядов, однако была уверена, что никто ее не узнает. Над головой сияла почти полная луна, называемая в этих краях Шейлой. В ее серебристом свете перед баронессой предстало здание, при виде которого ее захлестнуло потоком чувств и воспоминаний. Это был трактир «Кости великана», а когда-то на его месте стоял другой — носивший название «У доброго друга»; его дотла сожгли приспешники отца-настоятеля. Маркворта. В те времена заведение славилось своей гостеприимностью далеко за пределами Палмариса.

Проходя мимо трактира, Джилсепони плотно сжала губы и откинула с лица прядь золотистых волос, падавших ей на плечи. Здесь когда-то осиротевшая испуганная девчонка нашла любовь своих приемных родителей — Грейвиса и Петтибвы Чиличанк, которым принадлежал трактир «У доброго друга». Джилсепони часто проходила мимо этого места и каждый раз вспоминала добрые старые времена, усилием воли изгоняя из сознания картины ужасной смерти Грейвиса и Петтибвы. Перед ее мысленным взором представала приемная мать, которая, пританцовывая, ловко сновала между столиками, удерживая сильной рукой тяжелый поднос, уставленный кружками с пенящимся элем. Джилсепони вспоминала ее улыбку, светившую ярче, чем огонь в громадном очаге; ей слышался веселый заливистый смех Петтибвы…

Джилсепони улыбнулась. Свернув за угол, она проскользнула в узкий проход к водосточной трубе, по которой было очень удобно забираться на крышу трактира.

Женщина полезла вверх с изяществом воина, в совершенстве владеющего искусством би'нелле дасада — эльфийского боевого танца с мечом. Оказавшись на крыше, она бесшумно скользнула к дымовой трубе и остановилась, прислонившись к ее теплым кирпичам. Повернувшись на восток, Джилсепони устремила взгляд в сторону залива Мазур-Делавал, где сквозь дымку проступали высокие мачты кораблей, похожие на стволы гигантских деревьев. Даже эти мачты пробуждали в ней воспоминания, ибо первые двенадцать лет жизни баронессы прошли в Тимберленде. Этот край славился своими лесами, высоченные сосны которых давали превосходный материал для корабельных мачт. В детстве она часто видела, как быки, пыхтя от натуги, волокли связки бревен из Дундалиса на юг. А как часто они с Элбрайном, бесшумно вынырнув из кустов, взбирались на какую-нибудь из связок и успевали неплохо повеселиться, прежде чем обнаруживший детей возница не сгонял их.

— Элбрайн, — с печальной улыбкой произнесла Джилсепони, и на ее глазах выступили слезы.

Это он прозвал ее Пони, и прозвище на много лет пристало к ней. Теперь никто не называл ее так; разве что Роджер He-Запрешь, да и то лишь с глазу на глаз. Что ж, она сама этого захотела. Когда не стало Элбрайна, имя Пони утратило свое прежнее значение.

А ведь со времени ее детства прошло всего-навсего двадцать лет. Неужели она когда-то жила весело и беззаботно? Сейчас баронесса с трудом в это верила. Вся ее взрослая жизнь прошла в тревогах и была полна впечатляющих событий.

Джилсепони сидела на плоской крыше, погрузившись в воспоминания. В воздухе пахло дымом от трактирного очага. Запах этот смешивался с ветром, приносившим соленое дыхание залива Короны. Картины прошлого проносились в сознании баронессы, и она окунулась в их бурлящий водоворот. Так незаметно прошел час. Ветер со стороны Мазур-Делавала стал холодным, но женщина едва обратила внимание на перемену в погоде. Она не боялась холода. Джилсепони пребывала сейчас там, где тихо и спокойно. В глубине ее существа находился островок, не тронутый ни ужасающими воспоминаниями прошлого, ни мыслями о ее нынешних — иногда казавшихся ей нескончаемыми — заботах и обязанностях.

Баронесса не заметила света фонаря, проплывшего внизу, и не услышала, как заскрипела водосточная труба под тяжестью карабкавшегося по ней человека.

— Вот ты где, — знакомый голос ворвался в сознание Джилсепони, резко прервав ее путешествие в прошлое.

Она повернулась и увидела рядом с собой улыбающегося человека, чье лицо с ямочками на щеках было окаймлено густой бородой. Наклонившись, Браумин Херд, а это был он, взял от того, кто следовал за ним, фонарь и поставил на крышу. Браумин был почти на десять лет старше Джилсепони. Его некогда темные волосы подернула седина, а в углах серых глаз появилось множество морщинок. «Следы от частых улыбок» — так он их называл. Браумин Херд всегда был плотным, широкоплечим мужчиной и ходил, выпятив грудь колесом, а за последние годы еще и заметно раздался в талии.

Вслед за Хердом на крышу поднялся его надежный друг и помощник, с которым его связывала многолетняя дружба. Магистр Виссенти Мальборо представлял собой полную противоположность Браумину: тщедушный, беспокойный человечек, непоследовательный, со множеством причуд. Однако его удивительный ум, способный видеть многие вещи совсем не так, как они представлялись другим, часто помогал Браумину Херду найти верное решение в затруднительных ситуациях.

Крыша трактира была излюбленным местом Джилсепони, и она предпочитала сидеть здесь в одиночестве. Появление двоих монахов выглядело вторжением в ее заповедный уголок. И все же баронесса была рада встрече со своими старыми друзьями. Оба монаха стояли плечом к плечу с нею и Элбрайном в последние мрачные дни правления отца-настоятеля Далеберта Маркворта. Оба знали, что в случае победы Маркворт не пощадит их, а он, как тогда казалось, был близок к победе… В дальнейшем в отношениях Джилсепони с Браумином Хердом и Виссенти Мальборо бывало всякое. Джилсепони негодовала, когда они, подобно остальным монахам абеликанского ордена, укрылись за стенами аббатства и отказались помогать жертвам розовой чумы. Но ее гнев остался в прошлом. Браумин и Виссенти оказали ей неоценимую помощь, когда Джилсепони приняла титул баронессы, а вместе с ним — обязанности по управлению большим городом. В ее ведении находилось все, что касалось светских сторон жизни Палмариса, духовные же заботы горожан лежали на плечах Браумина Херда, настоятеля аббатства Сент-Прешес. Никогда еще Палмарис не знал такого единодушия между церковью и светской властью — даже в те времена, когда хозяином Чейзвинд Мэнор был великодушный и справедливый барон Бильдборо, а Сент-Прешес возглавлял добросердечный аббат Добринион.

— А вам не приходило в голову, что мне иногда необходимо побыть наедине с собой? — спросила Джилсепони, однако ее недовольный тон смягчала улыбка.

— Конечно приходило, да и нам иногда такое не помешало бы! — ответил Браумин Херд, шумно переводя дыхание и усаживаясь рядом с баронессой.

Джилсепони лишь вздохнула и прикрыла глаза.

— Кстати, если будешь сидеть с закрытыми глазами, не увидишь паруса, — желая поддразнить ее, заметил Браумин.

— Паруса? — удивленно взглянув на него, встрепенулась баронесса.

— Ну да, паруса. Разве сейчас над нами не сияет весенняя луна, магистр Виссенти? — лукаво спросил Херд.

Маленький монах поднял голову, почесал подбородок и задумчиво изрек:

— Да, достопочтенный аббат, я полагаю, что это именно так.

Джилсепони понимала, что над ней подшучивают, и знала, на что намекает Браумин. Однако решила до поры до времени не подавать виду.

— Парусов вдали достаточно — вон сколько мачт на горизонте, — ответила она. — Но «Сауди Хасинта» капитана Альюмета сейчас идет вдоль побережья Лапы Богомола, а все прочие паруса меня не интересуют.

— Вот оно как, — протянул Браумин. — Значит, баронессу Палмариса нисколько не трогает, посетит ли король город, которым она правит?

— Бедный монарх, обреченный выносить подобное неуважение! — в тон ему продолжил Виссенти, картинно заломив костлявые руки.

Джилсепони поджала губы, однако на самом деле она не имела ничего против их шутливых подначек. Все знали, что король Дануб Брок Урсальский вознамерился провести это лето в Палмарисе. Так продолжалось уже в течение четырех лет, хотя первые два года королевский визит не достигал цели, ибо баронесса покидала подвластный ей город и отправлялась на север, в Тимберленд, чтобы провести лето со своими старыми друзьями. Затем Дануб стал заблаговременно сообщать о своем прибытии. В этом году Джилсепони также получила королевское уведомление. Все уже знали, что летом восемьсот тридцать девятого года Господня король Дануб снова почтит своим присутствием Палмарис. В Урсале и во всех городах и селениях между столицей королевства и Палмарисом было известно и то, что Дануба не ждут в Палмарисе первостепенные государственные дела. Он отправлялся на юг даже не для того, чтобы удостовериться, насколько успешно молодая баронесса правит городом. Нет, король лето за летом отправлялся в Палмарис ради встречи с Джилсепони Виндон.

— Как ты полагаешь, уважаемый магистр, на этот раз наша недотрога Джилсепони позволит наконец королю Данубу поцеловать ее в щечку? — осведомился Браумин.

— Ну, в щечку, я думаю, позволит, — ответил худосочный монах.

— А вот твоя приобретет поистине великолепный оттенок, когда я влеплю тебе пощечину, — усмехнувшись, заявила баронесса.

Оба монаха от души рассмеялись, но затем лицо Браумина стало серьезным.

— Ты понимаешь, разумеется, что устремления его величества простираются несколько дальше поцелуев в щечку и что на этот раз король, скорее всего, будет действовать более решительно? — спросил он.

Джилсепони вновь повернулась в сторону Мазур-Делавала.

— Понимаю, — созналась она.

— И как ты думаешь поступить? — поинтересовался настоятель Сент-Прешес.

«В самом деле, как?» — задала себе вопрос Джилсепони. Дануб Брок Урсальский нравился ей — а какой женщине он бы не понравился? Король неизменно был с ней учтив и искренен. Дануб был на несколько лет старше баронессы, но его темные волосы еще не тронула седина, а тело сохраняло прежнюю силу и крепость. Да, он нравился Джилсепони, и она с удовольствием находилась бы рядом с ним все то время, что король намеревался провести в Палмарисе. Баронесса не возражала против дальнейшего развития их отношений. Возможно, дружеские чувства могли бы перерасти в любовь, однако…

Здесь существовало и всегда будет существовать одно препятствие. Джилсепони ясно сознавала, что эту преграду ей не преодолеть. Ее сердце было отдано Элбрайну Виндону — лучшему другу, мужу, возлюбленному. Баронесса знала: бесполезно сравнивать кого бы то ни было с Элбрайном — найти подобного ему было невозможно. К Данубу Джилсепони питала искреннюю симпатию, но в глубине души чувствовала, что никогда не сможет полюбить его так, как любила Элбрайна. И если она знала об этом препятствии, знала, что на самом деле таится в ее сердце, могла ли она принять предложение короля?

Пока у Джилсепони не было ответа на этот вопрос.

— Даже Роджер He-Запрешь стал благосклонно относиться к вашему с королём союзу, — заметил магистр Виссенти, и, услышав это, его собеседница нахмурила брови уже непритворно.

— Я… я хотел сказать… — заикаясь забормотал монах, но под суровым взглядом баронессы дальнейшие слова застряли у него в горле.

Глаза Джилсепони еще долго метали молнии в несчастного магистра. Она понимала, что кроется за его словами. Действительно, Роджер He-Запрешь — ее лучший друг и ближайший помощник в Чейзвинд Мэнор — изменил свое мнение относительно понятных всем намерений короля Дануба. Внешне эта перемена выразилась в том, что Роджер и его жена Дейнси еще до первого снега покинули Палмарис и отправились далеко на север, в Дундалис. В прежние годы Роджер, будучи другом погибшего Элбрайна, храня верность его памяти, упорно противился сближению Джилсепони с королем — впрочем, как и вообще с любым мужчиной. Баронесса знала об этом. Но прошлым летом отношение Роджера изменилось. И все равно Джилсепони не испытывала особого удовольствия, когда Виссенти или кто-либо другой пытались подталкивать ее к тому, что предстояло решать ей самой, основываясь на своих чувствах. Наверное, простой люд был бы рад, если бы она вышла замуж за короля Дануба и стала королевой Хонсе-Бира. Значительно возросла бы и ее роль посредницы в нескончаемых раздорах между церковью и государством. В этом Джилсепони тоже не сомневалась.

— Прости нас, — нарушил молчание аббат Браумин. — Церковь только приветствовала бы ваш союз с королем Данубом, если бы он состоялся, — пояснил он. — Разумеется, я приветствовал бы его еще горячее, если бы сердце Пони действительно не возражало против такого союза, — поспешно добавил Браумин, заметив, что баронесса, похоже, рассердилась не на шутку.

Джилсепони уже собиралась обрушить на Браумина свое негодование, но, услышав «Пони», замерла на полуслове. Это было ее прозвищем, ее единственным именем в течение многих лет. Элбрайн и почти все их друзья всегда называли ее Пони. Но когда разразилась чума и Джилсепони решила, что далее не может скрываться в Дундалисе, предаваясь своему горю, она намеренно отказалась от этого детского прозвища и предпочла именоваться так, как ее назвали, — Джилсепони Виндон. И вот теперь это имя неожиданно прозвучало из уст Браумина, закружив новый вихрь образов и воспоминаний.

— В сердце Пони нет места для короля, — тихо ответила она, разом позабыв про свой гнев.

Похоже, истинный смысл этих слов оба святых отца пропустили мимо ушей.

— И должна напомнить вам, друзья мои, что официально я подчиняюсь государству, а не вашему ордену, — добавила Джилсепони.

— Мы прекрасно знаем об этом, — пряча улыбку, заверил ее магистр Виссенти.

— На самом деле ты принадлежишь одновременно и церкви, и государству, — поспешил вставить Браумин, опасаясь, как бы неуместный сарказм слов Виссенти не заставил Джилсепони вновь ощетиниться. — Да, ты предпочла титул баронессы тому высокопоставленному положению, которое могла бы даровать тебе церковь. Но, став ею, ты сближаешь церковь и государство и по духу, и в повседневных делах.

— Ваша церковь ни за что не допустила бы меня к вершинам власти без борьбы не на жизнь, а на смерть, — заметила Джилсепони.

— Тут я с тобой не согласен, — возразил Браумин. — Особенно после второго чуда на горе Аида, когда исполнился завет Эвелина. Даже Фио Бурэй покинул это святое место изменившимся человеком, не говоря уже о его понимании силы Джилсепони Виндон и принесенного ею блага. Он не стал бы противиться даже твоему назначению на пост начальствующей сестры аббатства Сент-Прешес.

Джилсепони не ответила. Все ее только что произнесенные слова о близости к государственной власти показались ей такими пустыми…

— Тем не менее, ты предпочла стать баронессой, поскольку знала, что в этом качестве способна принести больше пользы. И это справедливо, учитывая мою поддержку — поддержку твоего друга и настоятеля Сент-Прешес, — продолжал Херд. — Ты сделала поистине мудрый выбор, и любой житель Палмариса подтвердит это. Теперь тебе предстоит сделать еще один выбор, положив на одну чашу весов устремления своего сердца, а на другую — возможность принести миру еще большее благо. Можешь не сомневаться: превращение Джилсепони Виндон в королеву Хонсе-Бира будет расценено всем орденом Абеля как великая благодать!

— Будущее церкви и так выглядит достаточно светлым, — возразила баронесса.

— Поистине так! — воскликнул Браумин. — Завет Эвелина духовно объединил многих наших братьев, которые прежде враждовали друг с другом. Если не навсегда, то хоть на какое-то время…

Последние слова были произнесены с предчувствием каких-то зловещих событий, и это не ускользнуло от проницательной Джилсепони.

— Здоровье отца-настоятеля Агронгерра становится все хуже, — сообщил Браумин. — Он ведь очень стар и, судя по всему, безмерно устал. Год, от силы два — вряд ли его правление продлится дольше. Да и его пребывание в этом мире, опасаюсь, тоже.

— Пока нет ясности с его преемником, — произнес Виссенти. — Скорее всего, на этот пост метит Фио Бурэй.

— Который получит мою поддержку, — неожиданно для Джилсепони вставил Браумин.

— А ты сам не желаешь дерзнуть и попытаться занять место отца-настоятеля абеликанского ордена? — поинтересовалась баронесса.

— Боюсь, что я все еще слишком молод для столь высокого поста, — возразил Браумин. — А если бы я выставил свою кандидатуру, то тем самым лишил бы Бурэя многих голосов.

— Не помню, чтобы ты восхищался этим человеком, — напомнила ему Джилсепони.

— Но уж лучше он, чем другой претендент, — ответил Браумин. — Ведь за магистром Бурэем в списке претендентов на этот пост идет Олин Жантиль — настоятель Сент-Бондабриса. Как известно, он не принял завета Эвелина.

— От Энтела до Барбакана не так-то просто добраться, — заметила Джилсепони.

— Во времена чумы Олин тайно поддерживал Маркало Де'Уннеро и его братьев Покаяния, — добавил настоятель Сент-Прешес.

Братьями Покаяния именовали себя монахи-отступники, которых собрал вокруг себя неистовый Маркало Де'Уннеро — заклятый враг Джилсепони. Орден Абеля отказался признать этих самозваных братьев, что не мешало им сеять смуту и устраивать мятежи в разных уголках королевства, добавляя к жертвам розовой чумы сотни новых. Братья Покаяния утверждали, что розовая чума якобы является наказанием Господним за повсеместный отход людей от истинной веры. Главными виновниками смертоносной болезни они объявляли последователей Эвелина, а также темнокожих бехренцев.

Баронесса молчала. Утверждение Браумина немало ее удивило.

— Все идет к тому, что магистр Фио Бурэй одержит верх. Но и Олина нельзя сбрасывать со счетов — он не новичок в закулисных играх. В любом случае, спокойное плавание корабля, который зовется абеликанской церковью, может неожиданно оборваться, и тогда начнется буря. Поэтому для нас всех было бы гораздо лучше, если бы баронесса Джилсепони оказалась на вершине власти.

Джилсепони долго и пристально глядела на своих друзей. Неужели на ее плечах лежит мало ответственности? Получается, что так, если ей недвусмысленно предлагают взвалить на себя еще более тяжкую ношу. Она снова представила себе образ короля Дануба — обаятельного, искреннего и надежного человека.

С этим трудно спорить. И все же… все же она никогда не сможет любить его так, как любила Элбрайна.