Воскрешение на Ресуррекшн-роу

Глава 5

Поскольку безымянный труп находился в морге, больше не было причин откладывать похороны Огастеса. Конечно, нелепо снова устраивать траурную церемонию, но и неприлично никак не отметить это событие. Это просто проявление сочувствия к семье и знак уважения не столько к Огастесу, сколько к самой смерти.

Естественно, Алисия не могла не пойти. Что касается старой леди, то она сначала решила, что слишком плохо себя чувствует из-за всех этих несчастий, но позже заявила, что ее долг — пойти проститься, и дай бог, чтобы это было в последний раз! Как всегда, ее сопровождала Нисбетт, в глубоком трауре.

Алисия была в утренней комнате, ожидая экипажа, когда туда из холла вошла Верити. Она была бледна и выглядела еще моложе из-за черной шляпы. В ней читались чистота и невинность, часто заставлявшие Алисию гадать, какой была ее мать. Ведь девушка обладала достоинствами, которых не было у Огастеса, и резко отличалась от старой леди. Как ни странно, во мраке ночи Алисия порой даже беседовала с умершей женщиной, словно та была ее другом, понимавшим, что такое одиночество и мечты, которые хрупки, но так необходимы. Алисии казалось, что первая жена Огастеса, которая умерла в тридцать четыре года, была очень похожа на нее.

Из-за этих нелепых ночных разговоров ей чудилось, что Верити чуть ли не ее собственная дочь, хотя та была лишь ненамного младше Алисии.

— Вы уверены, что хотите пойти? — спросила она падчерицу. — Никто бы не осудил вас, если бы вы предпочли не идти.

Верити покачала головой.

— Мне бы очень хотелось не пойти, но я не могу бросить вас одну.

— Ваша бабушка едет, — возразила Алисия. — Я буду не одна.

Верити издала сухой смешок. Это было впервые. Да, девочка повзрослела после смерти отца или, возможно, только сейчас почувствовала свободу.

— Тогда я обязательно поеду, — сказала Верити. — Это хуже, чем если бы вы были одна.

В другое время Алисия, наверное, сделала бы ей замечание ради приличия, но сегодня совсем не хотелось лицемерить. Настал момент истины, и форма была неважна.

— Спасибо, — сказала она просто. — Мне станет гораздо легче, если вы будете рядом.

Верити вдруг улыбнулась, и эта улыбка была заговорщической.

Не успела Алисия ответить, как обе услышали стук палки старухи в холле — она направлялась к ним. Нисбетт широко распахнула дверь, и на пороге появилась старая леди с искривленной физиономией. Она пристально осмотрела обеих с головы до ног, от черных шляп с вуалью до черных ботинок, затем кивнула.

— Ну что же, значит, вы едете? — осведомилась она. — Или собираетесь торчать здесь все утро, как две вороны на заборе?

— Мы ждали вас, бабушка, — поспешно ответила Верити. — Мы бы не допустили, чтобы вы добирались одна.

Старуха презрительно фыркнула.

— Гм-м! — Она насмешливо взглянула на Алисию. — Я думала, что вы ждете мистера Кордэ, которого так любите… На этот раз его здесь нет, как я вижу. Возможно, он испугался за свою шкуру? Ведь вы так часто хороните мужей… — Она ухватилась за руку Нисбетт и вышла, сильно стукнув палкой по двери, словно рассердившись, что та не убралась с ее пути.

— Вряд ли мистеру Кордэ было бы прилично прийти. — Алисия не могла не защитить его, хотя старуха уже была вне пределов слышимости, а Верити ничего не сказала и лишь опустила глаза. — Это приватная церемония, — добавила она. — Думаю, там будет только семья и несколько человек, которые хорошо знали Огастеса.

— Да, конечно, — пробормотала Верити. — Глупо было бы ожидать, что он придет. — И тем не менее в голосе ее звучали нотки разочарования.

Следуя за падчерицей на улицу и садясь в экипаж с черными занавесками, Алисия не могла не удивляться, почему Доминик хотя бы не прислал записку. Правила хорошего тона не позволили ему прийти, это понятно. Поскольку он любит Алисию, было бы не совсем прилично снова явиться на похороны, но ведь нетрудно прислать записку в знак сочувствия.

Алисию пронизал холод, и тут ни при чем были ветер и сквозняк в экипаже. Может быть, она придавала слишком большое значение его комплиментам и задумчивым взглядам? Еще несколько дней назад она бы поклялась, что Доминик ее любит — как и она его. Они делились сокровенными мыслями, так хорошо понимая друг друга, а порой на них нападал беспричинный смех. Но быть может, она одна испытывала эти чувства, ошибочно приписывая их ему? В конце концов, он пока что не признался ей в любви, как полагала Алисия, из деликатности. Ведь она была замужней женщиной и совсем недавно овдовела. А что, если он ничего не говорит просто потому, что не любит ее? Многим нравится пофлиртовать — это тешит тщеславие.

Но Доминик, конечно, не такой. Его лицо возникло перед мысленным взором Алисии: темные глаза, тонкие брови, изгиб рта, очаровательная улыбка. Слезы навернулись ей на глаза и покатились по щекам. В другое время это ее смутило бы, но сейчас она сидела в темном экипаже. Был сырой, холодный день, и она ехала на похороны своего мужа. В любом случае никто не заметит, что она плачет, так как у нее густая вуаль.

Экипаж, накренившись, остановился, и лакей открыл дверцу, впустив порыв ледяного ветра. Старая леди вышла первой, преградив своей палкой дорогу невестке и внучке. Лакей помог Алисии выйти. Дождь еще усилился, и с полей ее шляпы стекала вода.

Викарий заговорил со старой леди, затем протянул руку Алисии. Он никогда не был особенно жизнерадостным, но сегодня у него совсем уж несчастный вид. Алисия усмехнулась про себя. Вряд ли можно винить этого человека, даже если он ей не нравится. В конце концов, сегодня беспрецедентный случай; он очень растерян и не знает, что сказать. У него всегда наготове избитые благочестивые фразы на все случаи: крестины, похороны, свадьбы, даже скандалы. Но кто же мог ожидать, что придется хоронить одного и того же человека три раза в течение трех недель?

Алисия чуть не рассмеялась истерическим смехом, но вдруг увидела вдали стройного элегантного мужчину, и сердце ее замерло. Доминик? Потом она поняла, что ошиблась: у этого человека плечи шире, худой, да и осанка другая. Это был Сомерсет Карлайл.

Увидев, как Алисия пробирается между лужами, он приблизился, предложил ей руку и учтиво произнес:

— Здравствуйте, леди Фицрой-Хэммонд. Мне жаль, что все так получилось. Будем надеяться, они покончат с этим как можно скорее. Возможно, дождь отобьет у викария охоту разглагольствовать. — Карлайл чуть заметно улыбнулся. — Он промокнет до нитки, если долго там простоит!

Эта мысль подбодрила Алисию, которая с ужасом думала о том, что придется стоять под дождем у могилы, слушая, как викарий что-то бубнит себе под нос. Старуха была похожа на промокшую черную птицу с взъерошенными перьями, и всем своим видом выражала гнев. Верити стояла с опущенной головой, потупив взор, так что никто не знал, о чем она думает — то ли горюет об отце, то ли размышляет о чем-то своем. Оставалось лишь гадать, но Алисия склонялась к последнему варианту.

Как ни странно, прибыла и леди Камминг-Гульд. Она, как всегда, держалась величественно. Если бы не глубокий траур, можно было подумать, что она находится на чаепитии в летнем саду, а не стоит под дождем в зимний день на кладбище у разверстой могилы.

Был здесь и майор Родни, который с несчастным видом переминался с ноги на ногу, стряхивая воду с усов. Его явно приводило в смущение это мероприятие. Только чувство долга заставило его прийти. Он бросал яростные взгляды на сестер: по-видимому, это они донимали его, пока он не согласился присутствовать на захоронении. Старые девы жались друг к другу и смотрели по сторонам круглыми глазами, как маленькие зверьки, которые пробудились от зимней спячки и жаждут вернуться в свою норку.

Помимо вышеперечисленных, присутствовал Вергилий Смит, огромный в своем тяжелом пальто. Он стоял с непокрытой головой, и Алисия невольно поразилась, какие у него густые волосы и как он скверно пострижен. В самом деле, кто-нибудь должен найти ему приличного парикмахера!

Викарий начал свою речь, но, недовольный тем, что говорит, остановился и начал снова, на этот раз иначе. Ему аккомпанировали только шум дождя и свист ветра в ветвях. Все стояли молча.

Наконец викарий пришел в полное отчаяние и закончил выкриком:

— …предаем тело нашего брата — Огастеса Альберта Фицрой-Хэммонда — земле… — он набрал в легкие воздуха и буквально завопил: —… пока он не вернется, когда воскреснут праведные, когда земля отдаст своих мертвых. И да упокоит Господь его душу!

— Аминь! — ответили все присутствующие с бесконечным облегчением.

И, отвернувшись от могилы, они с неподобающей поспешностью ринулись к крытому входу на кладбище.

Когда они сбились под навесом, старая леди неожиданно сделала поразительное заявление:

— Будет поминальный завтрак для всех, кто захочет прийти. — Это прозвучало скорее не как приглашение, а как вызов тем, кто осмелится отказаться.

На минуту все умолкли, потом забормотали слова благодарности. Все снова вышли под дождь и, хлюпая по воде, которая теперь ручьями бежала по тропинкам, поспешили к своим экипажам. Они сидели, кутаясь во влажную одежду, и мокрые подолы и штанины липли к ногам. Лошади шли по Парку чинным шагом. При любой другой ситуации их бы пустили рысью, но не подобало нестись во всю прыть с похорон.

Вернувшись домой, Алисия обнаружила, что слуги подготовились к приему, хотя она не отдавала им подобных распоряжений. В холле она встретилась взглядом с Нисбетт и увидела, как у той ехидно блеснули глаза. Это многое объясняло. Ничего, в один прекрасный день она еще расквитается с Нисбетт, пообещала себе Алисия.

А пока что ей следует вести себя так, как обязывает положение. Пусть их пригласила старая леди, но она здесь хозяйка, потому что это дом Огастеса, а теперь — ее. Алисия приветствовала гостей, поблагодарив за то, что они пришли. Приказав лакеям растопить камины, чтобы все могли хоть немного обсушиться, она проследовала в столовую. Стол был накрыт, блюда и приборы расставлены. Правда, сегодняшний день вряд ли подходил для холодных закусок, даже таких изысканных, как пироги с дичью и лососина, но кто-то хотя бы догадался подать подогретое вино с пряностями. Вряд ли это старая леди — скорее Мильн, дворецкий. Не забыть бы поблагодарить его…

Беседа не клеилась — никто не знал, что сказать. Все соболезнования уже были выражены, и повторяться было просто нелепо. Майор Родни пробормотал что-то о скверной погоде, но поскольку была середина зимы, вряд ли стоило удивляться. Он ударился было в воспоминания о том, сколько людей замерзло насмерть в Севастополе, но когда на него устремились все взгляды, умолк и смущенно откашлялся.

Мисс Присцилла Родни сказала, что чатни[5], поданное к одному из пирогов, просто превосходно. Однако она покраснела, когда Верити поблагодарила ее, так как обе знали, что Присцилла готовит чатни гораздо лучше. Это было слабым местом кухарки, которой лучше удавались супы и соусы. Она всегда клала в чатни слишком много перца, и оно было таким острым, что слезы выступали на глаза.

Леди Камминг-Гульд расслабилась, наблюдая за происходящим. Положение спас Вергилий Смит, затронув единственную приемлемую тему. Он рассматривал большой парадный портрет Алисии, висевший над камином. Она была изображена на коричневом фоне, который портил картину. Портрет продолжал длинную вереницу фамильных изображений, первые из которых были написаны двести лет назад. Портрет старой леди висел в холле. Она выглядела на нем очень молодой, и он походил на иллюстрацию из исторической книги. На ней было платье в стиле ампир — такие были в моде в период после падения Наполеона.

— Этот портрет мне определенно нравится, мэм, — обратился Вергилий Смит к Алисии. — Есть большое сходство. Правда, как мне кажется, фон выбран неудачно. Я так и вижу вас в окружении зелени — деревья, трава и, возможно, цветы.

— Вы же не думаете, что Алисия потащится куда-нибудь за город, чтобы позировать для портрета! — резко возразила старая леди. — Быть может, вы проводите все время в диких зарослях — там, откуда вы родом, мистер Смит, — но у нас здесь иначе!

— Я имел в виду не дикие заросли, мэм. — Вергилий улыбнулся старухе, абсолютно игнорируя ее тон. — Мне видится скорее сад, английский сад с ивами, длинные кружевные листья которых колышет ветер.

— Нельзя нарисовать то, что колышется! — отрезала она.

— Полагаю, хороший художник смог бы. — Его не так-то легко было сбить с толку. — Он написал бы картину так, что вы бы ощутили дуновение ветра.

— Вы когда-нибудь пробовали рисовать? — Старуха бросила на него сердитый взгляд. Увы, старой леди приходилось смотреть на Смита снизу вверх, так как она была на голову ниже его.

— Нет, мэм. — Он покачал головой. — А вы сами рисуете?

— Конечно! — Ее брови взлетели вверх. — Все леди, получившие хорошее воспитание, умеют рисовать.

Смита внезапно осенило.

— Вы сами написали эту картину, мэм?

Старуха испепелила его взглядом.

— Разумеется, нет! Мы не рисуем ради денег, мистер Смит! — Ее тон выражал такое возмущение, как будто он предположил, что она занимается стиркой.

— А знаете, — вступил в разговор Сомерсет Карлайл, критически рассматривая картину, — я думаю, Вергилий прав. На зеленом фоне смотрелось бы гораздо лучше. Этот коричневый такой грязный и приглушает цвет лица… Он портит всю цветовую гамму.

Старая леди перевела взгляд на Алисию, потом вернулась к картине. Очевидно, она была невысокого мнения о цвете лица невестки.

— Несомненно, он сделал все, что мог! — отрезала она.

Мисс Мэри Энн высказала предложение:

— Почему бы вам снова не заказать портрет, дорогая? Было бы так восхитительно позировать для портрета в саду летом! Вы бы могли попросить мистера Джонса. Мне говорили, он превосходный художник.

— Он дорого берет, — возразила старая леди, сердито взглянув на мисс Мэри Энн. — И вообще, уж если мы закажем еще какие-то картины, то это должен быть портрет Верити. — Она повернулась к внучке. — Вероятно, ты потом не будешь так хороша, как сейчас. Некоторые женщины с годами становятся интереснее, но большинство — нет! — Она сверкнула глазами на Алисию. — Мы повидаемся с этим Джонсом — как его зовут?

— Годольфин Джонс, — подсказала Мэри Энн.

— Это нелепо! — проворчала старая леди. — Годольфин! И о чем только думал его отец? Но я не стану платить непомерную цену, предупреждаю вас.

— Вам совсем не нужно тратиться, — сказала Алисия. — Я заплачу за портрет, если он понравится Верити. А если она предпочтет Годольфину Джонсу другого художника, мы закажем портрет ему.

Старая леди утратила дар речи.

— В любом случае Джонс сейчас, кажется, в отъезде, — сказала Веспасия. — Мне говорили, он во Франции. По-видимому, визит в эту страну обязателен для всех художников. Нельзя называть себя художником, если ты не побывал во Франции.

— В отъезде? — Майор Родни захлебнулся вином и чихнул. — Надолго? Когда он должен вернуться?

Веспасия взглянула на него с легким удивлением.

— Понятия не имею. Можете послать к нему домой узнать, если это так важно для вас. Правда, судя по тому, что говорят мои собственные слуги, там тоже понятия не имеют. Быть непредсказуемым — вероятно, также непременное свойство, присущее этой профессии.

— О нет! — поспешно возразил майор Родни, и, схватив кусок пирога с дичью, уронил его на стол. — Нет, это ни к чему! Я только пытался помочь! — Он опять принялся за пирог, но тот снова упал на скатерть и раскрошился. Вергилий Смит передал ему тарелку и салфетку и помог с помощью ножа собрать куски.

Старая леди посмотрела на них с отвращением и отвернулась.

— Я полагаю, он опытный художник? — громко спросила она.

— У него очень высокие расценки, — ответила мисс Присцилла. — В самом деле, весьма высокие. Я видела портрет Гвендолен Кэнтлей, и она сказала мне, сколько за него заплатила. Я сочла цену чрезмерной, даже при том, что художник добился большого сходства.

— Этим все и ограничивается. — Карлайл поджал губы. — Большим сходством. В портрете частично схвачен ее характер, и было бы странно, если бы художник не передал сходство. Но это же не искусство. Сходство важно только тому, кто любит саму Гвендолен.

— Но разве не это цель портрета? — простодушно спросила мисс Мэри Энн.

— Портрета, возможно, — согласился Карлайл. — Но не картины. Хорошая картина должна доставлять удовольствие любому, независимо от того, знаком ли он с тем человеком, кто на ней изображен.

— Его перехвалили, — кивнула старая леди. — И заплатили слишком много. Я не стану швырять на ветер такие бешеные деньги. А если Гвендолен Кэнтлей заплатила, значит, она дура.

— Хестер Сент-Джермин отдала столько же, — вставила мисс Присцилла с набитым ртом. — И мне известно, что милый Хьюберт заплатил большие деньги за наш портрет, который написал мистер Джонс. Не правда ли, дорогой?

Майор Родни залился краской и взглянул на сестру чуть ли не с ненавистью.

— Я видел портрет леди Кэнтлей. — Вергилий Смит поморщился. — Я бы не купил его, если бы он продавался. На мой вкус, несколько… тяжеловесен. Она там не выглядит настоящей леди.

— Да что вы смыслите в подобных вещах? — насмешливо осведомилась старая леди. — У вас есть леди в тех краях, откуда вы родом?

— Нет, мэм, вы вряд ли назвали бы их леди, — медленно произнес американец. — Но я видел несколько таких здесь. Полагаю, мисс Верити — настоящая леди, и она заслуживает, чтобы это было передано в ее портрете.

Верити покраснела от удовольствия и одарила его одной из своих редких улыбок. Алисия вдруг обнаружила, что американец ей очень нравится, несмотря на его манеры и некрасивое лицо.

— Благодарю вас, — тихо сказала Верити. — Думаю, мне бы хотелось, чтобы этим летом написали мой портрет, если Алисия не возражает.

— Конечно, нет, — ответила та. — Я наведу справки, чтобы найти кого-нибудь. — Она почувствовала, что Вергилий Смит на нее смотрит. Алисия была красивой женщиной и привыкла к восхищению, но в его взгляде было что-то более личное, и это ее смутило. Ей хотелось нарушить тишину, но она не знала, что бы такое сказать. Наконец она повернулась к Веспасии: — Леди Камминг-Гульд, вы можете порекомендовать кого-нибудь, кто в состоянии написать хороший портрет Верити? Должно быть, вас писали много раз.

Веспасия была польщена.

— Только не в последнее время, моя дорогая. Но я наведу справки у своих знакомых, если хотите. Уверена, мы найдем кого-нибудь получше Годольфина Джонса. Хотя, судя по гонорарам, некоторые его высоко ценят, я согласна с мистером Смитом. Действительно, у него несколько тяжеловесная манера.

Старая леди злобно воззрилась на нее и открыла было рот, но, встретившись с немигающим взглядом Веспасии, тотчас закрыла его обратно и посмотрела на Вергилия Смита так, будто тот был грязным пятном на ковре.

— Именно, — с довольным видом подтвердил Карлайл. — Портретистов полно. Нет причин покровительствовать Годольфину только потому, что он живет в Парке, — если вы предпочитаете кого-то другого.

— Он написал два портрета Гвендолен Кэнтлей, — вставила мисс Присцилла. — Не могу себе представить, почему.

— Может быть, они ей нравятся? — предположила мисс Мэри Энн. — Некоторым людям он нравится, иначе они бы не платили такие большие деньги.

— Искусство — в большой степени дело вкуса, не так ли? — сказала Алисия, обращаясь ко всем.

Старая леди презрительно фыркнула.

— Естественно. Хороший вкус — и плохой вкус! Только вульгарные особы судят обо всем по тому, сколько это стоит. — Она снова взглянула на Вергилия Смита. — Испытание временем — вот что главное. То, что пережило свое время, чего-то да стоит! Старинные картины, старинные дома, старинные фамилии…

Алисии стало обидно за Вергилия, словно сделали больно ей самой. К тому же она чувствовала себя ответственной, поскольку старая леди была членом ее семьи.

— Одно лишь долголетие вряд ли свидетельствует о высоком качестве. — Она сама удивилась, что говорит так пылко. Несомненно, старая леди сочтет это наглостью с ее стороны, но ей очень хотелось выступить против старухи. — В конце концов, болезни тоже очень живучи!

Все удивленно посмотрели на Алисию. У старой леди был такой вид, словно ее скамеечка для ног поднялась в воздух и стукнула ее по голове.

Первым отреагировал Сомерсет Карлайл.

— Браво! — весело воскликнул он. — Превосходный аргумент, пусть и несколько эксцентричный! Я уверен, Годольфин его оценил бы. Ваш аргумент подытоживает связь между искусством, долголетием и ценой.

— Я не понимаю. — Мисс Присцилла даже сморщила лоб от напряжения. — Не вижу тут вообще никакой связи.

— Именно это я и имел в виду, — согласился Карлайл. — Никакой связи и нет.

Старая леди стукнула палкой об пол. Она целилась в ногу Карлайла, но промахнулась.

— Конечно же, есть! — отрезала она. — Деньги — корень всех зол! Так сказано в Библии. Вы станете с этим спорить?

— Вы неверно цитируете. — Карлайл не был устрашен и не убрал ноги. — Там говорится, что любовь к деньгам — корень всех зол. Вещи сами по себе не порочны — порочны страсти, которые они вызывают в людях.

— Софистика, — с отвращением отмахнулась от него старая леди. — А тут для нее не место. Ступайте в свой клуб, если питаете слабость к подобным разглагольствованиям. А здесь поминальный завтрак. Я была бы вам признательна, если бы вы помнили об этом!

Карлайл слегка кивнул.

— В самом деле, мэм, я приношу вам свои соболезнования. — Он повернулся к Алисии и Верити. — И вам также, разумеется.

Все вдруг вспомнили, что уже в третий раз побывали на похоронах лорда Огастеса. В неловкой тишине майор Родни довольно громко распрощался и, подхватив сестер под руки, буквально потащил в холл, где тотчас же послали лакея за их накидками.

Веспасия и Карлайл последовали за ними. Вергилий Смит на минуту задержался возле Алисии.

— Могу ли я чем-нибудь помочь, мэм? — У него был смущенный вид, словно он хотел что-то сказать, но не находил слов.

Она почувствовала, как он добр, от этого ощутила неловкость и поблагодарила его поспешней, чем собиралась. Слегка покраснев, американец удалился вслед за остальными.

— Как я вижу, ваш мистер Кордэ не явился! — злорадно сказала старая леди. — Может быть, у него нашлись дела поважнее?

Алисия проигнорировала ее. Она не знала, почему Доминик не прислал ни записки, ни цветов, и ей не хотелось об этом думать.

В то утро, когда должно было состояться захоронение, Доминик колебался, не зная, как поступить. Он встал и оделся, намереваясь пойти, чтобы поддержать Алисию, которой предстоит тяжелое испытание. Верити слишком молода и уязвима, чтобы стать ей опорой, а старая леди, как ему известно, еще больше усугубит ситуацию. Никому не покажется странным его присутствие — это просто знак уважения. В конце концов, он был на первых похоронах лорда Огастеса.

Но затем, взглянув в зеркало, чтобы нанести последние штрихи, Доминик вспомнил свой визит к Шарлотте. Она почти не изменилась. Никогда прежде он не бывал в домах рабочих, а именно в таком доме жил Питт. Принимая все во внимание, Доминик на удивление уютно там себя чувствовал. Конечно, задержись он там подольше, все было бы иначе… Но он провел там не больше часа, и обстановка не имела значения.

А вот сказанное Шарлоттой имело значение. Она прямо спросила, не думает ли он, что Алисия способна была убить своего мужа. Шарлотта всегда была откровенна, порой до бестактности. Доминик улыбнулся, припомнив, как она, бывало, шокировала светское общество.

Отражение в зеркале улыбнулось ему в ответ.

Конечно, Алисии никогда бы не пришло такое в голову, так он и сказал Шарлотте. Конечно, старый Огастес был занудой. Он бесконечно рассуждал о строительстве железных дорог, считая себя экспертом в этом вопросе. Поскольку его семья нажила на этом состояние, возможно, он действительно разбирался в таких делах. Однако нельзя же бесконечно мусолить эту тему за обеденным столом! Доминик еще не встречал ни одну женщину, которую интересовало бы строительство железных дорог; да и мужчину, пожалуй, тоже.

Но это же не повод для убийства! Убивают из-за отчаянной любви или ненависти, из страха или алчности. А бывает, что кто-то стоит между тобой и тем, чего ты жаждешь… Рука Доминика, поправлявшая воротник, замерла в воздухе. Он представил себе, что женат на шестидесятилетней женщине, в два раза старше его, нудной и напыщенной. У нее все в прошлом, а впереди — только дряхлость. Быть может, однажды возникнет непреодолимый соблазн покончить с этим союзом без любви, и если на столике окажется пузырек с лекарством, то так просто слегка превысить дозу…

Но Алисия никогда бы не смогла это сделать!

Доминик мысленно вообразил ее: белая кожа, прелестная грудь, глаза, загоравшиеся, когда она смеялась или смотрела на него. Один-два раза он позволил себе более смелые прикосновения, нежели велят правила хорошего тона, и сразу же почувствовал ответную реакцию. Под ее скромностью таится неудовлетворенность. Что-то в Алисии напомнило ему Шарлотту, возможно, манеры, поворот головы… Трудно было определить, что именно.

А ведь Алисия любила достаточно отчаянно, чтобы убить! Доминик был в этом уверен, как в собственном отражении в зеркале. Ее могли остановить моральные принципы, но только не равнодушие!

Возможно ли, что Алисия действительно убила Огастеса и старая леди об этом знает? Если это так, то он и сам замешан, так как имеет прямое отношение к мотиву.

Доминик медленно развязал галстук и снял черный фрак. Если такое возможно, то будет лучше для всех, а особенно для Алисии, если он сегодня не придет. Старая леди этого ждет, чтобы высказать какое-нибудь ядовитое замечание, даже открыто обвинить его…

Он пошлет цветы завтра. Что-нибудь белое, подходящее к случаю. И, возможно, через день нанесет визит. Никому это не покажется странным.

Доминик сменил черные брюки на серые, которые обычно носил утром.

На следующее утро он послал цветы, ужаснувшись их цене. Но ледяной ветер на улице напомнил ему, что сегодня первое февраля, так что нечего удивляться: вряд ли сейчас расцветают цветы. Время от времени выглядывало солнце, и лужи медленно подсыхали. Мальчик с тележкой, наполненной капустой, насвистывал себе под нос. Сегодня и похороны, и мысли о смерти казались такими далекими. Свобода — драгоценная вещь, она даруется каждому от рождения.

Доминик отправился в свой клуб. Он сидел в кресле с газетой, когда чей-то голос нарушил его уединение.

— Доброе утро. Доминик Кордэ, не так ли?

У Доминика не было никакого желания беседовать. Джентльмены не заговаривают с человеком по утрам, особенно если он занят газетой. Он медленно поднял глаза. Перед ним стоял Сомерсет Карлайл. Они встречались всего два-три раза, но этот человек не из тех, кого можно забыть.

— Доброе утро, мистер Карлайл, — холодно ответил Доминик. Он снова уткнулся в газету, но Сомерсет уселся рядом и предложил ему табакерку. Доминик отказался: он всегда кашлял, когда нюхал табак. Чихать — это еще приемлемо, большинство людей чихает, взяв понюшку; но кашлять так, что слезы текут из глаз, — совсем другое дело.

— Нет, благодарю вас.

Карлайл убрал табакерку, не угостившись и сам.

— Гораздо более приятная погода нынче, не так ли? — заметил он.

— Да, — согласился Доминик, все еще не опуская газету.

— Что-нибудь интересное в разделе новостей? — поинтересовался Карлайл. — Что происходит в парламенте?

— Понятия не имею. — Доминику никогда не приходило в голову читать про парламент. Правительство необходимо, как известно, любому здравомыслящему человеку, но это такая скука!

Карлайл из вежливости постарался скрыть удивление.

— Я думал, что вы друг лорда Флитвуда?

Доминик был польщен. Пожалуй, «друг» — это громко сказано: они не так давно познакомились и с тех пор поддерживали отношения. Оба любили ездить верхом и править упряжкой. Пожалуй, у Доминика было меньше смелости, чем у Флитвуда, но больше врожденной ловкости.

— Да, — ответил он осторожно, не зная, куда клонит Карлайл.

Тот улыбнулся, откинувшись на спинку кресла и вытянув ноги, и продолжил непринужденным тоном:

— Я думал, он беседует с вами о политике. Флитвуд мог бы приобрести значительное влияние в палате лордов, если бы захотел. У него много сторонников среди молодежи.

Доминик был удивлен. Они с Флитвудом никогда не беседовали ни о чем более серьезном, нежели лошади, и, конечно, порой обсуждали какую-нибудь женщину. Но теперь он вспомнил, что Флитвуд упоминал о нескольких друзьях, которые унаследовали титул. Правда, неизвестно, присутствовали ли они когда-нибудь на заседаниях парламента. Половина пэров Англии никогда не приближались к палате лордов, разве что заходили в клуб по соседству с парламентом. У Флитвуда был широкий круг общения, и Доминик не входил в число его близких приятелей.

Карлайл ждал.

— Нет, — ответил Доминик. — Главным образом мы говорим о лошадях. Не думаю, что он сильно увлечен политикой.

— Наверное, он не осознает всех ее возможностей, — предположил Карлайл. Он жестом подозвал одного из слуг клуба и, когда тот подошел, перевел взгляд на Доминика. — Приглашаю вас на ленч. У них новый шеф-повар, совершенно изумительный, а я еще не пробовал его фирменного блюда.

Доминик собирался спокойно поесть позже, но этот человек был довольно приятным, к тому же он друг Алисии. И вообще не принято отказываться от приглашения без веской причины.

— Спасибо, — ответил он, соглашаясь.

— Хорошо. — Карлайл с улыбкой повернулся к слуге. — Зайдите за нами, Бланстоун, когда шеф-повар будет готов. И принесите мне тот кларет, который я пил в последний раз. Бордо было ужасным.

Бланстоун с поклоном удалился.

Карлайл позволил Доминику дочитать газету, пока не подали ленч. Затем двое джентльменов направились в столовую. Они частично покончили с фаршированным жареным гусем под нежным соусом, с гарниром из овощей, когда Карлайл снова заговорил.

— Что вы о нем думаете? — осведомился он, подняв брови.

— О Флитвуде? — спросил Доминик, потеряв нить беседы.

— Нет, о шеф-поваре, — улыбнулся Карлайл.

— О, превосходно, — с трудом проговорил Доминик с полным ртом. — Просто превосходно. Мне нужно обедать здесь почаще.

— Да, весьма уютное местечко, — согласился Карлайл, окидывая взглядом большой зал с темными бархатными портьерами и двумя каминами в стиле Адама[6], в которых пылал огонь. На синих стенах висели портреты кисти Гейнсборо.[7]

Карлайл слишком небрежно отозвался о клубе, и Доминику это не понравилось: у него ушло целых три года на то, чтобы стать его членом.

— Я бы сказал, оно не просто уютное, — сухо ответил он.

— Все относительно. — Карлайл отправил в рот еще кусок гуся. — Полагаю, в Виндзоре обед лучше этого. — Проглотив кусок, он отпил глоток вина. — Но, с другой стороны, тысячи обитателей трущоб в какой-нибудь миле отсюда были бы рады и вареным крысам…

Доминик подавился гусем. Комната поплыла у него перед глазами, и с минуту он опасался, что сейчас покроет себя позором, так как его стошнит прямо на стол. Постепенно он пришел в себя, вытер рот салфеткой и наконец встретился взглядом с Карлайлом, который с любопытством наблюдал за ним. Он не знал, что и сказать. Это человек просто невозможен.

— Простите, — с улыбкой произнес Карлайл. — Мне не следовало портить хороший ленч разговорами о политике.

— О п-политике? — запинаясь, повторил обескураженный Доминик.

— Весьма неприятно, — согласился Карлайл. — Гораздо приятней беседовать о скачках или о моде. Как я видел, ваш друг Флитвуд носит теперь пиджаки нового покроя. Ему идет, как вы считаете? Нужно посмотреть, сможет ли мой портной сделать что-нибудь в этом духе.

— О чем вы, черт побери, толкуете? — в сердцах спросил Доминик. — Вы сказали «крысы». Я же слышал!

— Возможно, мне бы следовало сказать «работные дома». — Карлайл тщательно выбирал слова. — Или «законы о детях бедняков». Непонятно, что с этим делать. Вся семья в работном доме, и дети тоже, в окружении бродяг и попрошаек. Никакого образования и бесконечная работа с раннего утра до поздней ночи. Но это лучше, чем умереть с голоду или замерзнуть насмерть. Вы видели людей, которые попадают в работные дома? Представьте себе, какое влияние они оказывают на ребенка четырех-пяти лет. Вам известно, какие там болезни, какая пища и какая антисанитария?

Доминик вспомнил собственное детство: няня, потом гувернантка, затем школа, долгие летние каникулы. Рисовый пудинг, который он терпеть не мог, в пять часов чай с вареньем, чаще всего малиновым. А еще — песни у рояля, игра в снежки, крикет в солнечный день, сливы, которые они крали, разбитые окна, порка за дерзость…

— Вздор! — резко сказал он. — Предполагается, что работные дома — временный выход для тех, кто не может найти работу. Это же благотворительность, которой занимается приход.

— Да уж, благотворительность! — Карлайл очень ясными глазами смотрел на Доминика. — Дети трех-четырех лет вместе с отбросами общества. С самой колыбели они познают свою беспомощность. А сколько их умирает от гнилой пищи, духоты, от болезней, которыми они заражают друг друга…

— Тогда нужно положить этому конец! — решительно заявил Доминик. — Закрыть работные дома.

— Конечно, — согласился Карлайл. — Но что же дальше? Если дети не будут ходить хоть в какую-то школу, то никогда не научатся даже читать и писать. Как же им выбраться из этого заколдованного круга: бродяжничество, работный дом, затем снова улица и так далее? Что им делать? Подметать перекрестки зимой и летом? Идти на панель, а когда постареют — в потогонное заведение? Вы знаете, сколько получает швея за одну рубашку? Швы, манжеты, воротники, петли, четыре ряда швов спереди — за всю работу полностью?

Доминик вспомнил, сколько стоят его собственные рубашки.

— Два шиллинга? — предположил он, слегка сбавив цену.

— Какая неслыханная щедрость! — с горечью произнес Карлайл. — За такие деньги ей придется сшить десяток рубашек!

— Но как же они живут? — Гусь стыл на тарелке Доминика.

Карлайл развел руками.

— Большинство занимается по ночам проституцией, чтобы прокормить своих детей. А когда дети подрастут, они тоже идут работать — или вся семья попадает в работный дом, и цикл начинается снова!

— А как насчет их мужей? Ведь у некоторых, конечно, есть мужья? — Доминик цеплялся за какое-то логичное объяснение.

— О да, у некоторых есть, — ответил Карлайл. — Но дешевле нанять женщину, нежели мужчину: ей меньше платят. Поэтому мужчины остаются без работы.

— Это же… — Доминик не находил слов. Он сидел, пристально глядя на Карлайла.

— Политика, — пробормотал Карлайл, снова берясь за вилку. — И образование.

— Как вы можете есть? — удивился Доминик. Ему теперь кусок в горло не лез, и казалось неприличным продолжать жевать, если все, что сказал Карлайл, правда.

Сомерсет отправил кусок гуся в рот и сказал:

— Потому что если бы я переставал есть каждый раз, как подумаю о подневольном труде, нищете, болезнях, грязи и невежестве, то я должен был бы постоянно голодать — и что бы это дало? Один раз я попытался попасть в парламент, но проиграл. Мои идеи были крайне непопулярны среди тех, кто имеет право голоса. У подневольных тружеников нет права голоса, в основном это женщины и те, кто еще слишком молод, а также бедняки. Теперь я стараюсь добраться с черного хода до палаты лордов — через таких, как Сент-Джермин с его биллем и ваш друг Флитвуд. Им наплевать на бедняков — вероятно, они никогда не видели ни одного, — но крайне важно, чтобы они поддержали наше дело.

Доминик оттолкнул от себя тарелку. Если это правда, а не мелодраматическая болтовня за ленчем с целью шокировать, то такие люди, как Флитвуд, действительно должны что-то сделать. Карлайл абсолютно прав.

Он выпил вино, порадовавшись его терпкости: хотелось избавиться от стойкого привкуса горечи во рту. Жаль, что он встретил Сомерсета Карлайла. Джентльмены так не поступают: пригласить на ленч и потом обсуждать подобные вещи. Теперь от этих мыслей невозможно избавиться.

Между тем начальство Питта поручило ему дело о хищении в одной местной фирме. Он возвращался в свой полицейский участок после того, как весь день допрашивал клерков и читал документы, в которых ничего не смыслил. У дверей его встретил констебль с растерянным взглядом. Питт замерз и устал и к тому же промочил ноги. Он мечтал пойти домой и съесть там что-нибудь горячее, а затем посидеть у огня с Шарлоттой, беседуя о чем угодно, только не о преступлениях.

— Что такое? — спросил он устало. Констебль чуть ли не ломал руки от отчаяния.

— Это случилось снова! — сказал он осипшим голосом.

Питт все понял, но тянул время.

— Что именно?

— Трупы, сэр. Еще один труп. Я имею в виду — выкопанный, а не свежий.

Питт прикрыл глаза.

— Где?

— В парке, сэр. Сент-Бартоломьюз-Грин, сэр. Это не совсем парк — так, лужайка с несколькими деревцами и парой скамеек. Его нашли на одной из скамеек: сидит там себе и в ус не дует. Но мертвый, мертвее не бывает. Причем, я бы сказал, давненько умер.

— Как он выглядит? — спросил Питт.

Констебль скорчил гримасу.

— Ужасно, сэр, просто ужасно.

— Естественно! — отрезал инспектор. Его терпение истощилось. — Он молодой или старый, высокий или низкий — ну же, давайте! Вы же полисмен, а не автор дешевых романов! Что это за описание такое — «ужасно»?

Констебль густо покраснел.

— Он высокий и полный, сэр, волосы черные, бакенбарды тоже черные, сэр. А одет в такое плохонькое пальто, и сидит-то оно на нем кое-как. Да, джентльмены выглядят иначе, сэр.

— Благодарю вас, — мрачно сказал Питт. — Где он?

— В морге, сэр.

Томас повернулся на каблуках и вышел на улицу. Морг находился в нескольких кварталах от участка, и инспектор шел под дождем, ломая голову над этими отвратительными и явно бессмысленными преступлениями. Кому, черт возьми, понадобилось откапывать эти трупы и зачем?

Наконец он добрался до морга. Служитель, как всегда, сиял, несмотря на кошмарный холод. Он подвел Питта к столу и откинул простыню с таким видом, с каким фокусник в мюзик-холле достает из цилиндра кролика.

Как и говорил констебль, это был труп полного мужчины средних лет с черными волосами и бакенбардами.

Питт хмыкнул.

— Насколько я понимаю, это мистер Уильям Уилберфорс Портьес, — произнес он раздраженно.