VII. Как же бороться?[5]

В предшествующих главах мы выдвигаем два положения. Мы утверждаем и оправдываем принцип «симфонии», как принцип догматически, канонически, философски и практически самый совершенный вопреки ученому суеверию, будто он устарел безвозвратно. Одновременно мы утверждаем, что при глубоко изменившихся идеологически формах новейшей государственности и общественности прежняя классическая форма симфонии церкви и государства стала нереальной, а потому и опыты практического воплощения ее в современных условиях должны быть глубоко перестроены. Иначе происходит сектантское ухождение церкви из плоти данной государственной и культурной действительности в монофизитскую пустыню только интимного субъективного благочестия. По норме православной догматики и мистики духовная и плотская сторона жизни должны быть тесно связаны по образу соединения в Богочеловеке Божества и человечества, разумеется, при самоочевидном первенстве начала божественного.

Брезгливый уход церкви от государства и культуры, ставших непокорными церкви, был бы монофизитской ересью, реализованной в жизни. Ио также самоочевидно было бы недостойной церкви практической ересью и преклонение пред безоговорочным первенством светского безбожного государства. Исход из этого высоко драматического положения мы указали в оправданной уже историческим опытом системе благополучной жизни и деятельности церквей на базе нового правового государства. В нем церковь юридически уравнена со всеми другими религиями, но с сохранением драгоценного условия внутренней и внешней свободы. Это не привилегия, это не господство, это не первенство, но это высокой ценности условие, отправная точка, открытый путь для преследования церковью ее внутренне непреложного, неотменяемого теократического задания и идеала. На этом пути церковь не может симфонировать с аппаратом государства, но ей открыты широчайшие и разнообразные возможности симфонирования со стихией свободного общества. А силы общественные составляют душу самого по себе мертвого, приближающегося к механизму, аппарата политического. Церковь, таким образом, по существу своей миссии является попечительницей и наставницей духа и сердца самого населения. Точнее — избранной христианской части его, не принудительно и не паспортно только, но свободно вдохновляющейся церковными задачами. Задачи эти осуществляются изнутри, конституционно-законными методами свободной правовой государственности. Не без борьбы и конкуренции, в свободном состязании с другими подобными же идеологическими активностями других течений общественности. В этой новейшей форме симфонии не прямо с государством, а с верующим народом, плановый облик симфонии очень и очень ускромняется. Зато устраняется убаюкивающий волю христиан «номинализм» старых «христианских» государств. Получается «реализм» действительных, а не призрачных достижений христианизации мира сего. Это метод, изнутри и частично, скромно преобразующий вещи и явления мира сего в духе евангелия, а не внешне только штемпелюющий их эпитетом «христианский». Это действительное подчинение мировой ткани воле Божией, это реально-теократическое преображение ее, это так сказать, молекулярное достижение на путях созидания царства Божия на земле.

Долгий исторический опыт христианских церквей выработал несколько систем или методов такого теократического воздействия евангелия на мир сей, на государство, на политику, экономику, культуру. Известен преимущественно римо-католический тип теократического активизма. По нему церковь, беря в свои руки оба меча — духовный и железный, усиливается непосредственно, «клерикально», т. е. через своих клириков, начиная с папы и до последнего монаха, править всеми земными делами. Иной, протестантский тип теократического активизма, без религиозных колебаний и сомнений, доверчиво вручает свою общественную жизнь государству, князьям, считая, по-видимому, всю земную культуру абсолютно законной и святой, не чувствуя при этом никакого мистического раздвоения и рискуя подчинить евангелие потребностям государства. Третий тип решения проблемы преимущественно характерен для восточно-православной церкви. Здесь церковь благословляет меч земной культуры в руках государства, но берет и культуру, и государство, как области, подчиненные отраве первородного греха, под свою евангельскую цензуру. И осуществляет эту цензуру не через внешнее давление, не в формах внешней власти и принуждения, а изнутри, через пастырское воздействие не совесть своих духовных детей, в путях духовной свободы. Вот это-то духовническое, интимное воздействие на верующие сердца и есть основной метод теократической миссии церкви, православной в особенности. Вот этот метод мы и должны иметь в виду в планах осуществления начала симфонии в модерных условиях новейшей государственности, когда церковь формально отделена от государства и часто, не без предубеждений и вражды, по возможности отдалена от так называемой мирской деятельности.

Само собой разумеется, что указанное положение церкви в новом государстве без особых привилегий, большею частью усыпляющих бдительность духовенства, вынуждает последнее к очень нелегкой задаче осведомления и сознательности в широчайшем круге мирских политических и социальных вопросов, далеко выходящих за пределы и без того обширной сферы чисто церковных наук. Пред пастырством, начиная с его школьной подготовки, встает труднейшая задача — быть «церковью учащей» не только катехизису богословскому, но и катехизису общественных знаний. Чтобы это не звучало абсурдом, нужно понимать такую энциклопедическую универсальность пастырского горизонта не в смысле невозможной специализации во всем, а только в смысле духовнической мудрости, которая требовалась от пастырей душ везде и всегда. Пастырская духовная школа всегда была в некоторой мере энциклопедичнее всех других, даже общеобразовательных школ, именно в целях общего руководства душ. Все пастыри вынуждены давать мирянам духовные советы не только по вопросам спасения души, но и по вопросам житейским, личным и общественным. Энциклопедичны были по необходимости и переобременены так называемой «многопредметностью» и наши прежние духовные школы, средние и высшие. Именно в силу энциклопедичности задач пастырского служения, хотя школы и страдали от «многопредметности» в ущерб своей специальности[6]. Иллюстрацией этих «жертвенных» усилий духовной школы, во имя пастырской миссии, может служить введение в учебный план Духовных Академий, даже в годы так называемой «реакции» против крайностей «революции» 1905 г., предмета «Христианской Социологии», посвященного изучению социализма и его критике. Это составило часть предмета кафедры Нравственного Богословия. Для римо-католической, отчасти и протестантской школ, это уже не составляет новизны. Там вопросы социальные разбираются в рамках и Нравственного и Пастырского Богословий. Разумеется, все-таки и эти по необходимости общие и поверхностные познания в области наук общественных не могут разрешить вопроса о надлежащим, высоком, достойном влияния церкви на социальные функции общества. Для этого нужны и особые посредствующие организации и особые методы действия, о которых речь будет ниже. Здесь мы пока подчеркиваем отличие способа использования теоретических знаний о явлениях общественных со стороны церкви и ее служителей, и ревнителей с одной стороны и — профессиональных общественников и политиков — с другой. Для последних принципы и программы общественной деятельности есть самоцель. Они их реализуют в конкретной действительности с возможным техническим совершенством. Христиане заинтересованы другим. Церкви важна не техника, не утилитарная целесообразность, не продуктивность социальных предприятий и реформ самих по себе, а их сообразность с духом Евангелия и строительства царства Божия на земле. Ибо там, где бдительно и активно не строится эта civitas Dei — царство Божие, там естественно, с легкостью, без конкуренции, на чистом поле воздвигается civitas diaboli — царство «зверя», вавилонская башня безбожной цивилизации и культуры. Не нейтральная по духу, а заостренная против Христа. Вот эта ревность о духе, во имя которого совершается строительство и творчество в земной жизни, и есть специфическая задача христиан. Они не могут, вернее не имеют права со спокойной совестью созерцать весь процесс внешней жизни нейтрально, религиозно без чувственно, как якобы безразличный для жизни духовной. Если православные люди не унылые буддисты и не еретики-монофизиты, скопчески отрекшиеся от творения Божия, они должны религиозно чувствовать всю космическую жизнь, тем более и ближе всю социальную жизнь человека и оценивать ее непосредственно, кровно, как свою плоть, в ее здоровье и в ее болезнях. Религиозное здоровье — это правильность, праведность, святость. Болезнь — это зло, грех, нечистота. Вся тварь в незримых ее глубинах уже искуплена страданием и воскресением Спасителя, но, еще подавленная больной отравой первородного греха, она «совоздыхает и соболезнует с нами доныне» (Рим. 8, 22) и «чает» освобождения «от рабства тлению» (Рим. 8, 21). В каждом атоме бытия уже лежат рядом с тленным наследием и семена нетления. И это интимное полярное напряжение, распространяющееся универсально на всю ткань жизни, прозревается в каждом явлении даже индивидуальной христианской совестью. Тем яснее прозревает качество явлений соборный разум церкви. У нее безошибочный суд: какая вещь, какой факт мира сего годен на службу царству Божию и какой нет? За что нам браться? Что защищать и что разрушать в этой пестрой смеси добра и зла? И не только одинокому члену церкви преподает духовный совет его духовный отец, но и сама церковь всему верующему народу преподает свое учение excathedra. Непозволительно думать, что духовные отцы-старцы обладают каким-то особенным, эзотерическим учением, которое не содержится ни в соборном разуме церкви, ни преподается открыто устами учащей церкви. У церкви есть в потенции принципиальные ответы на все решительно вопросы жизни. И она должна иметь постоянный организованный центр для подготовки ответов на них. Мало элементарных учебнических сведений богословских школ. Нужно напряженное соборное творчество. В настоящую эпоху, напр., вопрос социальный во всем мире, а в нашем истерзанном коммунистами отечестве особенно, стоит неизбывно в центре общего внимания. Было бы кощунственно думать, что пошлый материализм и злой марксизм могут оперировать с этим вопросом, а Евангелие и церковь должны растеряться пред ним, как слепцы и невежды, тогда как именно они только и в состоянии дать правильную этическую ориентировку в этой области и духовно вывести обманутый народ из коммунистического ада. Значит, в наше искусительное апокалиптическое время воинствующая церковь должна выковать, обновить и усовершенствовать специальный вид оружия. Вывести из скромных рамок Пастырского и Нравственного Богословия особо разработанную дисциплину «Общественное Богословие», т. е. богословие об обществе, или «Христианскую Социологию», как ее обычно называют. Конечно, этого нельзя выжать как мертвую теорию из кабинетных мозгов профессоров богословия. Дело последних — только написать учебники доктрины, выношенной самой церковью, надлежащими соборными путями и преподанной высокоавторитетными постановлениями и инструкциями компетентной церковной власти.

Что в этой теоретической и практической разработке социальной миссии церкви нет никакого легкомысленного модернизма, указывает нам пример консервативной по существу римо-католической церкви. Она умеет и смеет давать и торжественные excathedra и частные ответы на все, обращенные к ней вопросы и на опыте показывает, что христианская философия мудрее всех других систем мысли. А у нас еще многие, под предлогом невмешательства в земные дела и боязни обмирщения церкви, немощно отмалчиваются от жгучих вопросов жизни, а потом задним числом бесплодными словами обличают бедных заблудившихся овец в том, что они сбились с пути. Сами же пастыри не могли дать им сколько-нибудь вразумительных указаний, как поступать в данной конкретной обстановке. Одним словом наступили крайние сроки, когда соборному голосу церкви неуместно прятаться за ширмы только небесных целей Евангелия. Давно пора ему громко и властно звучать среди социальных бурь современности и быть указателем для верующих мирян, живущих в этом мире, а не в Фиваидской пустыне.

Выдающийся знаток и любитель церковности, талантливый чиновник и чуткий церковный политик, обер-прокурор Св. Синода, В. К. Саблер-Десятовский вскоре же после революции 1905 г. опубликовал свою книгу: «О мирной борьбе с социализмом», где он дал свою одобрительную информацию об итальянском католическом рабочем движении Azzione Cattolicaи сделал определенные рекомендации о своевременности такого церковного движения у нас. Это служит к чести государственного ума покойного сановника и несомненно повлияло на быстрое введение Христианской Социологии в духовных школах. Примечательно, что книга Саблера быстро исчезла из обращения и сейчас почти не находима. Это только доказывает, насколько антихристианским силам страшна активная работа церкви на социальной ниве.

Мы думаем, что, по возвращении нас в лоно нашего отечества, русская церковь, и по требованию канонов и по уставам собора 1917–19 гг., проведет в своей структуре начало соборности снизу доверху и через это естественно приблизится к пульсу общенародных переживаний. Сближенная таким образом с интересами и волнениями народной мирской жизни, она надлежащим образом использует для целей христианизации жизни соборное участие мирян в ее управлении и почти во всех сферах церковности. Церковь по праву будет управителем всей соборной машины, а миряне выполнителями ее принципов и указаний в гуще жизни. Взаимодействие церкви и мира сего, при канонически нормальном, соборном строе церкви, само собой принимает лояльный, гармонический и «симфонический» характер: ни церковь не обмирщается, ни мир не клерикализуется. Воздействие церкви на внешнюю социальную и культурную жизнь не ограничивается только функцией учительства и советов. Христианская жизнь не есть только чистый дух, но дух, воплощенный в осязательных конкретных действиях. Проводниками, творцами и закрепителями этих христианских воздействий на внешнюю материальную жизнь должны бить по преимуществу члены церкви миряне. Мирянская церковная масса, реально ежедневно погруженная в среду политики, экономики, культуры, невольно предаст и Христа и церковь, если слепо пойдет на поводу у командующих этими сферами безрелигиозных элементов нации. Чада церкви, повторяем, преимущественно в чине мирян, и должны быть орудиями учащей церкви, которые приставлены, как верные домоправители в мире сем, дабы колесница его не катилась беспризорно и безудержу в объятия антихриста. Христиане-миряне под руководством учащей церкви должны все силы напрягать, чтобы преодолеть эту почти монополию антихристианских сил общественности. Руководимые в каждом их ответственном шаге пастырскими советами, христиане должны усиливаться преобразовать и формы, и содержание политической, экономической и культурной жизни в духе церкви. Тут необходимо устранить очень распространенное недоразумение людей, слишком элементарно мыслящих о взаимоотношении церкви и государства. Примитивным людям кажется, по примеру прошлого, что если церковь была слажена с государством на основе государственного принуждения, то и обратно, активное воздействие церкви на всю национальную жизнь есть проповедь об обратном давлении, т. е. о том, что церковь явно или прикровенно должна овладеть «мечом железным», мечом государственного законодательства, внешней силы, партийных и иных махинаций. Горькое недоразумение. Это православию чуждо. Мы не средневековый латинский Рим. Дурной клерикальный теократизм не водится ни в каких инстинктах нашей восточной церкви. Когда мы, восточно-православные церковники ревнуем о так называемом «оцерковлении» жизни, мы знаем и догматически и исторически, каких уклонов от православной нормы тут нужно избегать.

Дело идет не о том, чтобы иерархию оторвать от ее апостольского «служения слова», от алтарей и молитв и приковать к «попечению о столах» (Деян. 6, 2–4), превратить во второсортных политиков, публицистов, кооператоров, фельдшеров и агрономов, но чтобы всех этих общественных работников, поскольку они сыны церкви, привлечь в круге их специальности к планомерному проведению в жизнь начал христианских, вместо царящих там начал языческих и прямо антихристианских. Не обмирщать иерархию, а наоборот, оцерковлять мирян в их государственной, экономической и культурной деятельности — вот основной метод социальной миссии, который предстоит осуществлять русской православной церкви. Эта миссия церкви, т. е. христианизация всей внешней, общенародной жизни в реализаторской, исполнительной фазе, в конкретном воплощении и осуществлении есть специальное призвание, не священства, не служителей алтаря и наших молитвенников, учителей, вдохновителей и руководителей, а нас — мирян. Это наше мирянское служение церкви, а не миру сему. Это делание теократическое. Мы легкомысленно этого не понимаем. Это предмет мистический, это тайна христианства, в корнях своих превышающая силы нашего гордого, но куцего естественного разума. Разуму не внятно: как это так, маленький Адам согрешил, воспротивился воле Божией и — весь необъятный мир через одного человека вдруг поработился тлению? Равным образом, через Нового Адама, Главу искупленного Им человечества, вошло в принципе опять-таки во весь необъятный космос нетление, воскресение, изгнание «князя мира сего» и в конце времен обожение всего, когда «Бог будет всяческая во всех» (Римл. 5; 1 Кор. 15). А во имя этого грядущего чудодейственного дара божественной любви Творца к страждущему детищу — миру и мы, как «соработники Божии» (1 Кор. 3, 9), должны хотя бы символически, в поте лица, здесь на земле, подвизаться, стараясь вернуть мир и всю жизнь в лоно Отца, запечатлев их святейшим Именем Господа Иисуса Христа, освятив таинствами и молитвами, в меру наших мизерных сил преобразив, охристианив, принеся в жертву чистую Милосердному Судии мира. На это наше устремление нашей немощной, но доброй воли — все христианизовать, все оцерковить, и Единый Искупитель мира прольет чудо Своего преображения «светом Своим присносущным», какое Он в порядке предвосхищения показал своим земнородным тленным апостолам.

Церковь и иерархия изнемогают в мире сем в единоборстве с завоевавшей его и оккупировавшей безрелигиозной, антихристианской цивилизацией. У вождей безрелигиозной культуры с азартом корысти и бескорыстно работают тьмы тем инженерных войск и серой покорной пехоты. А у главного штаба и командного состава церкви, т. е. у священства почти совсем отсутствуют массы церковного воинства. Масса беззаботно не сознает себя мобилизованной. Не сознает даже, что христиане давно уже не живут в эпоху мира, а наоборот, в эпоху сверхмировой войны «не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных» (Еф. 6, 12). Эта война спустилась уже с высот духа и стала нашей реальной обыденщиной. Есть минуты бытия, о которых сам Христос сказал: «продай одежду свою и купи меч» (Лк. 22, 36). Время мобилизации мирян. Они не сознают ни своей ответственности в церкви, ни своих прав. Фактически церковные дела считают профессиональными «поповскими». Все, что в церкви не ладится, «то архиереи и попы виноваты». Больной иллюстрацией такого непонимания являются наши эмигрантские церковные расколы. Не сознавая своей ответственности, миряне кричат: «почему это архиереи не хотят соединиться?!» А потому, что церковные расколы почти неизлечимы. Разбить хрустальную вазу церковного единства не трудно, но склеить ее опять почти невозможно. Архиереи, как грамотные богословы, не должны действовать в церкви по указке мирян и швыряться каноническими принципами в угоду мирянам-политикам. Эти последние легкомысленно учинили церковный раскол, пренаивно полагая, что долг церкви — служить их политике, а не наоборот долг мирян — служить церкви и свою политику преображать в духе церкви. Параллельный грех иерархии тут бесспорно в том, что она малодушно не использовала присущей ей командной пастырской власти над овцами. Овцы, как капризные дети, зарвались, а пастыри, как безвольные родители, их не удержали. По степени сознательности и вменяемости, ответственность пастырей — попустителей расколов, конечно, тяжелее малосознательных мирян. И все-таки, несмотря на эту некомпетентность мирян в вопросах церковных, мы не спешим делать латинских клерикальных выводов, не говорим: procil este profani! Наоборот, приведенной иллюстрацией мы хотим только подчеркнуть нашу восточную слабость — неорганизованность и неподготовленность во многих смыслах к строительству Св. Руси. Исправиться, измениться не так-то легко. И первый шаг на этом пути — теоретическое осознание православного взгляда на важное и высокое положение мирян в церкви. По православному народ церковный это — живое тело церкви. Он хранитель самой веры, если и несознательный, то подсознательный, инстинктивный. Он мистический участник в совершении таинств церковных. Но в особенности и преимущественно народ церковный — миряне, как militia Christi, есть первейший исполнитель, осуществитель заветов церкви в жизни мирской, общественной. Специфическое призвание мирян, их миссия, их апостольство, в восполнение и усиление учительного и сакраментального апостольства иерархии — это христианизация культуры и оцерковление мира. На то нам и дано это высокое звание мирян, т. е. граждан мира сего по естеству, но одновременно и граждан не от мира сего, граждан церкви. Мир дал нас церкви, а церковь послала нас в мир, чтобы привели его в целом к порогу царства Божия. Это специфически наше служение. На то иерархия, клир и благословляет для нас и хлеб насущный, и жилище, и очаг семейный, и все наши частные добрые деловые предприятиями власть государственную, чтобы мы всем этим занялись во имя Царствия Божия, как и сама иерархия занята этим с другого мистического конца. А потому, взяв на свое попечение христианизацию всех мирских дел, мы не отрывали бы клир от алтаря и учительской кафедры. И, благословляемые и наставляемые нашими пастырями, дружно, соборно преображали бы в духе евангельском все вышеперечисленные натуральные блага и средства нашего существования в благословенные орудия Царства Божия и жизни не только плотской, но и духовной. Метафорическая терминология «пастыри и овцы» не есть разрешение на бездеятельность мирян, на уравнение с безответственно пасущимися овцами. Писание называет нас «словесными» овцами, т. е. одаренными «словом — логосом — разумом», ответственными за реализацию в жизни того благодатного духовного питания, которое мы получаем от пастырей. Говоря о мирянском служении церкви, мы не закрываем глаз на настоящую почти поголовную к тому неподготовленность. Миряне, даже и посещающие церковь, в большинстве недостаточно углублены в ее жизнь и задачи. Они должны еще воспитаться для прямой роли церковной. Общей школой является наша соборная жизнь в церкви. Ее дух должен, по заветам Всероссийского Собора 1917–18 гг., проникнуть всю нашу жизнь. Уже наш скромный эмигрантский опыт убеждает нас, что система самоуправляющихся приходов, чего еще не было в нашей старорежимной церкви, сама собой производит селекцию активных церковных мирян. Эти «словесные овцы» являются уже духовно сильнее инертной массы. И при их помощи христианские начала могут организованно проникнуть в жизнь общественную. Живя вне своей территории, народа и государства, мы разумеется и не можем здесь, до возвращения в Россию, претендовать на эксперименты полнокровной христианской общественности, вливания христианского духа в экономику, государственность, культуру, лежащие вне церкви и охватывающие ее извне. Но во имя будущих перспектив на родной земле мы должны спроектировать некоторые формы организованного влияния христиан-мирян на всю сложную ткань жизни национальной.

Попутно нелишня одна оговорка. Наиболее консервативные из православных могут забеспокоиться, слыша речи об особо активной роли мирян в церкви. Нет ли тут какого-то умаления иерархии, протестантизма, или просто анархии? Неудивительно это не только в мирянах, но и в старшем поколении духовенства, над сознанием которого еще тяготело трехсотлетнее иго нашей латинизованной богословской школы. Наши бессознательно латинствующие миряне мыслят церковь, как хорошо организованный аппарат власти и подчинения, начальства (иерархии) и подчиненных (мирян). Учение Хомякова о церкви им, как и римским богословам, кажется протестантским; термин «народ церковный» из Послания Православных Восточных Патриархов 1847 г. — термином модернистским. Длительная латинская школа богословия, окрасившая все наши учебники и законоучительство, настолько затемнили у нас точное разумение православия, что оно само может показаться модернизмом[7].

Итак, широкая внешняя миссия церкви — социальная, культурная, государственная есть особый долг и особая задача преимущественно для мирянской «армии» церкви. Точнее — самой церкви, церкви в целом, но с распределением ролей: церкви учащей и церкви учимой. Учащая дает принципиальные, духовные директивы, а учимая стратегически, тактически и технически — конкретно борется за их хотя бы частичное проведение в гуще жизни, вплоть даже до «базара житейской суеты». Борется на всем поле жизни, не упуская из внимания никакое людское захолустье. Спасительная проповедь света православной церкви и благодатная теплота ее должны проникать во все щели и без щелей, «радиально», и изгонять всякую тьму. По евангелию, где люди спят, враг приходит и всевает плевелы. Нельзя, под предлогом чистоты и духовности церковной жизни, покидать нашу бедную землю и человеческий муравейник и белоручками уходить в эмпиреи квиетизма. Предоставим это внешнее удаление с мирской площади специалистам затвора — инокам. Всякие силы и дарования ценны в общем арсенале церкви, как особый род оружия в борьбе с врагами. В данном случае — в борьбе за Св. Русь. И азбучное правило: в борьбе с организованным противником и наши мирянские силы должны стать не только индивидуальными, но и массовыми организациями.

Западная церковь, идущая в своем теократическом опыте по грани политики, социологии, экономики, культуры далеко впереди нас, умела и раньше приспособлять свое миссионерское служение к новейшим формам социальной жизни и в наши дни дает нам поучительный пример. Как нужно не довольствоваться только устаревшими (двухтысячелетней давности) методами христианизации внешнего мира. Издавна пользуясь разнообразием форм орденского служения, западная церковь не перестает рождать и другие новые формы, требуемые временем, так сказать формы adhoc. Такова, например, во Франции форма деятельности prêtres-ouvriers — предмет волнений и пререканий во французском католичестве в 1953–54 гг. и доныне. Острота проблемы вскрылась со стороны специфически латинской. Сравнительно юные священники, после специальной школьной подготовки, по благословению архиеп. Парижского, кардинала Сюара, десять лет подвизались на пути совмещения пастырства среди индустриальных рабочих и, (одновременно с последними) — физического фабричного труда. Неудивительно, что столь искусительное и небывалое служение незаметно завлекло юные сердца пастырей-подвижников до переступания загадочной черты допустимого. Часть их солидаризовалась и с боевыми формами пролетарской борьбы вплоть до уличных столкновений с полицией. Romalocuta поставила барьер дальнейшим увлечениям. Принявшая под свою защиту это движение по существу, французская иерархия предприняла внешнюю его реформу, с намерением продолжать это необходимое для церкви дело. Парижский кардинал Фельтэн в своем открытом пастырском послании (февраль 1954 г.) обстоятельно трактует тему о «подлинном и ложном лике» миссии prêtres-ouvriers. Тут вскользь цитируется краткая инструкция кардинала Сюара от 1949 г., где опять предостерегает священников от искушения активизмом, несовместимым с их саном, и признает, что какие-то виды деятельности специфически лежат на сословии мирян («des fonctions pour lesquelles les laïcs seuls ont grâce d’état»,). И сам папа Пий XII в своем послании к проповедникам во время 40-цы (28.11.1954 г.) дает инструкцию использовать «апостолат мирян». Хочется сказать: «наконец-то догадались!»…

Вот эта последняя деталь и вскрывает слабое место латинской церкви в ориентации на социальный вопрос. Природа ее перегружена клерикальностью. Мало отведено места роли мирян. А в социально-экономическом, подавляюще мирском вопросе, именно роль мирян и должна быть выдвинута в первую очередь. И это как раз соответствует природе православия. У нас нет ни догматических, ни канонических препятствий для максимального использования церковных сил и прав всей мирянской миссии, всего сложного тела церкви.

Таким образом идущая впереди нас в своем жизненном опыте римская церковь по природе своей организации поставлена в социальном вопросе в положение менее благоприятное, чем мы восточные, не связанные клерикализмом. Это преимущество должно нас окрылять и вдохновлять в благородной конкуренции с христианским Западом.

Какими же традиционными формами организации деятельности мирян мы православные располагаем? Может быть не нужно изобретать ничего нового, а только оживить и поощрить то, что есть, но по нерадению нашему прозябает, не используется? Дело обстоит именно так. По нашим восточным традициям, канонам и историческим примерам формы организации мирянских сил предуказаны.

Основную, канонически прочную опору для организации мирян дает форма прихода. Двухсотлетнее замирание прихода за время синодального периода создало и атрофию мирянской активности в церкви. Не было для нее узаконенного места, и русские православные люди утратили самую идею о ней. Но нужно оговориться и по существу. Нельзя в формы прихода втиснуть то, что не соответствует церкви в ее высшем, мистическом, спасительном назначении. Назначение прихода прежде всего специфически церковное в догматическом смысле: споспешествовать спасению душ христианских, ткать первоначальные клеточки церкви около алтарей. Этим полагается основа, мистический первоисточник духовной силы христиан. Только вооруженные ею, а не с пустыми руками, христиане и могут выходить на пути миссии внешней: — пытаться влиять на преображение в духе Христовом и внешнего мира. Как, какими путями, индивидуальными, или соборными? Прежде всего теми духовными силами, которыми обладает данный христианский индивидуум, данная церковная личность. Спора нет, что христианизующее влияние на внешний мир может оказывать только реально, а не номинально христианская личность. Уже самым своим существованием, излучая свет Христов: «так да светит свет ваш пред людьми… (Мф. 5, 16)». Но пути и средства христианизации этим не ограничиваются. Наши богословы аскеты крайнего, монофизитского и буддийского уклона, на этом индивидуальном пути христианского свечения миру и ставят точку и считают дальнейшую деятельность христианина во внешнем мире не имеющей духовного, спасительного значения, безразличной, если не прямо умаляющей его личную аскезу. Такова, напр., была в конце XIX и нач. XX в. проповедь выдающегося архимандрита Троице-Сергиевой Лавры и затем архиепископа Вологодского Никона, знаменитого издателя «Троицких Листков» и руководителя ежемесячника «Душеполезное Чтение», человека великой добродетели и великих заслуг на поприще церковного просвещения народа. Арх. Никон отрицал даже филантропическую и просветительную деятельность таких выдающихся женских монастырей юго-западного края, как обители Леснинская, Вировская, Красностокская. Да будет благословен пафос таких ревнителей мировой Фиваиды. Пусть они умножают свое братство, свое воинство из сродных им душ. Но есть души и иного строя, которым потребно иное призвание, иное вдохновение. Каждому свой дар, как мудро объясняет нам Великий Павел в 12 гл. I-го посл. к Коринф.: «дары различны, но Дух Один и Тот же» (ст. 4). Есть в церкви и служение мирское, в смысле объекта, и служение общественное, в смысле соборности и самого метода работы. Есть дело Христово индивидуальное, но есть и коллективное, вернее соборное. Есть аскетическое «внутреннее делание», но есть и делание внешнее, направленное adextra. Есть миссия преобразования, перевоспитания, переработки, преображения мира в духе евангельском. И она-то главным образом и нуждается в кадрах разнообразно специализированных работников. Эту работу надо делать организованно, всем миром, соборно. Мирянам одинаковых устремлений, одинаковых дарований и профессий естественно и целесообразно слагаться в братские союзы по специальностям. Для этого существует прославленная в истории русской церкви, канонически освященная форма церковных братств.

Братства в истории восточных церквей играли и играют роль аналогичную орденам западной церкви. Ордена сделали и делают огромную услугу римской иерархии, давая организацию специальным работникам на ниве церковной. Такова же заслуга и наших прославленных в истории братств. В бывшей Литовско-Польской державе на исконно русских территориях эти братства в XVI–XVII вв. спасли православие от полного поглощения насильственно введенной унией, укрепили его устройством школ, типографий, и созданием книжности вопреки иерархии, разложенной злонамеренным подбором и потому изменившей вере отцов.

Патриархи Константинопольские, стоявшие тогда во главе юго-западной русской церкви, в борьбе с разложенной иерархией, оперлись для обороны православия на братства, дав им привилегию контролировать свою иерархию. Это, конечно, не соответствует православной доктрине об иерархической власти. Но что же делать, если последняя заболевает? Тут то и выступает на сцену та глубокая истина «соборности», которую смело выразили восточные патриархи в ответе папе римскому 1847 г., утверждая, что «у нас хранителем веры является самый народ церковный». Такое выдвижение на первый план низов против верхов есть, конечно, явление крайнее, исключительное, уместное лишь в моменты патологические в жизни церкви. Но оно показательно для экклезиологической мистики Востока в отличие от клерикальной доктрины римского Запада.

Характерен выдающийся расцвет проповеднического братства мирян «Зои», т. е. «Жизнь» в Элладской Церкви уже в XX в. Как последствие долгого турецкого ига, приходское духовенство в Греции, лишенное веками богословской школы, потеряло способность проповедовать и учить народ Закону Божию. Интеллигентные миряне, в значительном числе питомцы Афинского Богословского факультета, приняли на себя подвиг разъездных проповедников в церквах и законоучителей в школах. Под руководством своих духовников они начали жить уставно, общежительно, без монашеского пострига. В случаях женитьбы и ухода в приходские священники, члены братства уходят из его кадров и становятся периферическими друзьями и сотрудниками братства. После трений и конфликтов с некоторыми епископами — членами Синода, братство было полностью легализовано. Оно владеет домами, типографиями, издает обильную религиозную литературу и имеет своего представителя даже в самом Синоде. Теперь это слава и гордость Афинской церкви.

В русской церкви синодального времени вплоть до наших дней братства по традиции численно не переставали возрастать. Были братства всероссийские, и местные и приходские. Но, при бюрократическом строе церковном, братства, приспособляясь к нему, не могли расширить свою инициативу и большею частью приобрели мертвенный, «казенный» характер. При канонически нормальном соборном строе братства могут развиваться и цвести пышным цветом. Тут ничего нет новаторского и фантастического. В атмосфере политических и культурных свобод, это — заурядное, будничное явление. Профессор Москов. Дух. Академии С. С. Глаголев, очутившись в научной командировке в Германии в конце XIX в., в своих письмах в «Богослов. Вестник» подчеркивал, бросившийся ему в глаза факт при сравнении с доконституционной Россией. А именно: вся политическая, общественная, культурная, вероисповедная жизнь в Германии полна бесчисленными «ферейнами» — союзами, сообществами, кружками; переплетена, опутана ими. И это самый простой естественный результат атмосферы свободы. Был бы интерес к какой-то самодеятельности, привычка и закал в работе — форма так называемого общественного «сложения сил» уже готова, В церковном облике это — братства. Это — чрезвычайно широкая, гибкая, на разные лады приспособляемая к данной задаче форма сложения духовных сил, если есть на то добрая воля. Вот существенная предпосылка жизненности, действенности, подлинности братств. Их нельзя создать механически, по приказу сверху. Это были бы только мертвые ярлыки. Раз нет еще в самом православном обществе достаточного запаса духовной творческой энергии, то одними формальными усилиями его не родишь. При полицейско-бюрократическом строе принято в обществе безответственно будировать и бранить якобы во всем виноватое «начальство». При свободном строе эта бесплодная критика проверяется на деле. Если «начальство» не успевает — извольте сделать сами лучше, препятствий нет. Так будет на деловой проверке, когда, даст Бог, вернемся «домой», на свою почву, в толщу своего народа. И тогда — план ясен. Найдутся ли только у нас силы? Пенять будет не на кого. Догматика, каноника и историческая практика православия возлагают на нас-мирян в церкви идеально-широкие права, но и страшную ответственность. Православию даны все преимущества римо-католичества, т. е. иерархический принцип, и протестантства, т. е. полноправие лаической, мирянской массы верующих. Ни завидовать, ни тосковать о каких-то нехватках для дела Христова православным не приходится. Чего нет — значит, сами виноваты. Чего-то сами не доделали.

Однако об этом преимуществе православия так крепко забывают, что напоминание о нем родит у робких людей даже испуг. Да не есть ли программа оживления православных церковных братств новый вид большевизма, церковной анархии? Вспоминается дикий, лживый и жуткий клич «вся власть советам»! Да не будет! Осеним себя крестным знамением и успокоимся. Все должно быть церковно-легально, канонично, законопослушно и подчинено власти церковной на всех ее ступенях от низшей до высшей. Братства разных охватов: и всероссийские и областные и малые приходские — все утверждаются епископской и высшей церковной властью и имеют во главе своей, наряду с избираемыми техническими профессиональными председателями, всегда еще и духовного отца, как бы сверх-председателя, утвержденного епископской властью и пред нею или и пред высшей властью ответственного за все направление, за всю деятельность братства. При этом внутреннем постоянном контроле иерархии никакой анархии нет места. Как во всяком человеческом сообществе естественны трения, конфликты. Но это не трагедия. Уставы братства должны дать церковной власти все гарантии против внесения какой-либо антицерковной смуты и заразы. У каждого братства должен быть свой годовой праздник, дни и сроки общих говений и причащений, общих паломничеств ко свв. местам. От подбора людей зависит степень живости братства. Одни будут полнокровными, другие анемичными, третьи начнутся и замрут. Это уже детали жизни.

Итак, ворота открыты, пути известны — в добрый путь, братья миряне! Организуйтесь в братства по призванию, по специальностям. Разумеется речь идет только о верующих, православных, верных сынах церкви. Академики, ученые, писатели, художники, журналисты, политики, экономисты, государственники, общественники, педагоги, военные, индустриалы, коммерсанты, ремесленники, рабочие, даже деньгоделатели банкиры, биржевики (да, да — все члены церкви!!), все работники сложного современного общества объединяйтесь в церковные братства, как технические товарищи по оружию, чтобы братски обсуждать и христиански осмысливать и все вопросы своей специальности в свете церкви и вместе способы направления своей специальности во благо церкви и получать в решении этих — надо признаться — мудреных вопросов советы и указания пастырей церкви. Таким путем не только интимно и индивидуально в сердце своем, но и организовано, вся деятельность сынов церкви — специалистов труда и творчества будет в какой-то мере становиться под влияние и руководство православной церкви, говоря возвышенно-догматически — христианизоваться, оцерковляться, преображаться. Иначе, при нашем бездействии ничто и не сделается само собой в направлении Христа и евангелия. Наоборот, наверняка следует ждать, при церковной беспризорности жизненной арены, прогрессирующих захватов слугами антихриста. Даже физически природа не терпит пустоты. Евангелие открывает нам тайну действия того же закона и в духовном мире. Место, не занятое Духом Божиим в сердце человека, захватывается вновь даже изгнанным оттуда духом нечистым, приводящим «с собою семь других духов, злейших себя» (Мф. 12, 43–45). Пусть мы по грехам нашим духовно немощны, бессильны, не стяжали даров Духа, не имеем харизмы творить чудес, изгонять бесов. Но мы в церкви, «с нами Крестная Сила!» Не всуе мы молимся: «непобедимая и непостижимая и божественная Сила честного и животворящего Креста, не остави нас грешных». Мы должны непрестанно носить с собой это духовное оружие и дерзновенно прибегать к нему, невидимо изгоняя им так же невидимых духов, «гнездящихся» в вещах мира сего. Пусть это до последнего суда будет только символическое действие, только залог грядущего высветления и преображения. Но этот «залог» есть духовная (еще невоплощенная, еще не физическая) реальность. И вещи, запечатленные Святейшим Именем Лиц Божественной Троицы, уже изъяты от окончательного тления и уничтожения в мире сем при его испепелении. Это теургические семена «нового неба и новой земли». Таинства церкви и все другие сакраменталии незримо для плоти и крови преображают «проходящий образ мира сего» (I Кор. 7, 31). Просящий милостыню и творящий ее «Христа ради», творят не только акт механический и этический, но духовный, т. е. акт теургический. Силою Имени Божия изъемлют хотя и ничтожный момент, атом бытия из фатального круговорота космической материи и предвосхищают его предизбрание к грядущему преображению в нетление. Подобное сему невидимое для внешнего мира и видимое лишь очами веры и церкви внутреннее преображение входит и во все сферы человеческой общественности и истории, не в состав только спасительного восхождения отдельной личности во Христе, но и в состав всего огромного коллективного творчества человечества, которое антихристианское большинство все агрессивнее стремится превратить в окончательный триумф вавилонской башни, «града диаволова». А мы — христиане обязаны по меньшей мере помешать своим контр-активизмом, и даже более: сорвать и разрушить дело антихристово, если уже неспособны положительно обогнать «столпотворцов» строительством «града Божия» на земле. Это есть наше подлинное теократическое служение царству Божию. Разрушена, завяла под жгучими апокалиптическими ветрами старая форма теократии, как бы исчезла из видимого оборота Св. Русь. Но мы не имеем права с буддийским фатализмом пассивно легализоваться в обезбоженных государствах и выбирать паспорта с антихристовыми печатями. Мы обязаны бороться за имя Христово до конца и лично и коллективно, вернее — соборно, организовано.

Вся Россия должна быть покрыта огромной, сложной сетью церковных братств. Братств не только обращенных на внутреннюю мистическую жизнь, но и на борьбу во всех секторах жизни социальной. Заражаясь вдохновением и наставлениями от церкви, члены братств специально общественного назначения вносили бы во все каналы культурного творчества и национальной жизни мощные струи евангельского, православного духа. Вся жизнь под их воздействием преобразовалась бы внутренне, органически, без малейшего насилия, свободно, без государственного давления, как случалось иногда раньше, что в сущности чуждо свободному духу православия.

Отрицательной, почти карикатурной иллюстрацией нетактичного, грубо-утилитарного, в духе латинского клерикализма, а не православия, был опыт государственной мобилизации духовенства в 3-ю и 4-ю Государ. Думы. Испуганное обратной карикатурой состава 2-ой Гос. Думы, увлёкшей десяток священников на скамьи социалистов-революционеров, императорское правительство круто изменило избирательный закон и через него специально подобрало многочисленные кадры духовенства на поддержку правого большинства. Этот прием вручения служителям алтаря рычагов политики, т. е. вотирующих голосов в парламенте, был приемом клерикализма, т. е. латинства, а не православия. Можно объяснить испуг правительства пред темным ликом революции, показавшимся из недр 2-ой Думы. Но поступило оно антиканонично. Уже канонами ранее византийской эпохи (3-е прав. IV-го Вс. С., 11 пр. Двукр. Соб.) запрещено отрывать клириков от алтарей и принуждать технически заниматься светскими публичными делами. Это не значит, что в сложных перипетиях национальной жизни не могут на политических ролях и постах, тем более в представительных учреждениях выступать отдельные иерархические фигуры, клирики. Это зависит от их личного значения, особо льготного положения, даже специальной делегации от церковной власти. Но это не массовая мобилизация целого духовного сословия, как это было сделано у нас. Этот грех чуждого православию клерикализма случился как прямое последствие бюрократизма и бессоборности господствовавшего в синодальное время строя нашей церкви. Бюрократизированная церковь не приглашалась к свободному воздействию на политику ее собственными методами, которые в значительной мере при бессоборности у нее были отняты, а просто принуждалась сама, не снимая рясы, исполнять политические функции. Чистейший клерикализм и очень убогий. Клерикализм вообще весьма сомнительное оружие в руках церкви. Он противопоставляет церковь светскому обществу на одном уровне с другими борющимися силами и партиями. Да еще как партию «казенную», т. е. не свободную, но небескорыстно услужающую властям. Унизительная и вредная для дела церкви и притом по существу ложная картина. Она только роняет моральное достоинство церкви, оправдывает пропаганду безрелигиозного лаицизма и мостит путь для прихода воинствующего безбожия. Рекомендуемый нами неклерикальный, а православный путь общественного (в широком смысле) активизма церкви пролегает через свою родную для церкви среду верующих мирян, ее сынов. Последние являются фактическим мостом между двумя по природе даже антиномическими областями: между мистической глубиной церковной благодатной жизни и между ареной внешнего государственного и культурного строительства. Через этот мирянский провод, через это орудие церковь естественно, не изменяя своей духовной сердцевине, воздействует на внешнюю общественность. Церковь преображает внутренний мир своих сынов. А те, входя в коллективы общества, свойственными той среде коллективными методами проводят христианские начала, состязаясь на равных основаниях с другими свободными идеологическими группировками и течениями.

Представим поконкретнее такую работу. Напр., в форме партийной политики. Нельзя допустить, чтобы церковь унизилась до организации своей собственной партии на одну ногу с другими партиями; чтобы это была партия в рясах, или рясы, посланные в партию. Чтобы эта партия побивалась как таковая другими партиями. Нет, эта партийная функция должна, за редкими исключениями, целиком лежать на ответственности преданных церкви мирян, компетентных в политике. Опираясь на церковь, они, по своим индивидуальным склонностям и оттенкам, могут находить себе место в разных партиях (кроме, конечно, антихристианских) и везде проводить из внутри в жизнь христианские начала или по крайней мере ориентировать решение партийных вопросов не ко вреду, а к пользе церкви.

Возьмем область просвещения: науку, литературу, прессу. Тут должен быть не клерикальный захват учеными монахами и протоиереями академий наук, университетов, журналов, газет в свои руки. А это должна быть работа во всех областях ученых, журналистов, писателей и т. д., принадлежащих к церкви, организованных, если хотите, в братства, или просто в союзы, и проводящих в просвещении «свет Христов, просвещающий всех». Пример во Франции: «союз католических писателей», имеющих ежегодные открытые конгрессы. Христианское школьное просвещение — не превращение гимназий и лицеев в духовные семинарии, а корпоративное усилие всего братски организованного православного учительства — для проведения в системе образования и воспитания юношества христианского мировоззрения, христианского духа вместо культивируемого в педагогии внерелигиозного гуманизма.

Как участвовать в раскаленной среде социально-экономической борьбы, отравленной классовой идеологией? Разумеется это не проповедь иерархии в защиту интересов крупного капитала и крупной собственности. Но и не «Гапоновская» демагогия с угодничеством по адресу социалистически обольщенных и озлобленных пролетариев. Это свободное участие компетентных и авторитетных мирян-христиан, в обоих лагерях сталкивающихся между собой «труда и капитала». Православные экономисты и политики в эту страстную борьбу должны вносить отрезвляющие начала совести, взаимного доверия, человечности. Напоминать о жертвенности, справедливости, изгонять отсюда религию Маркса, дух классовой злобы.

Как христианизовать, как преображать культуру? Это не значит ханжески отвергать свободную поэзию и заменять ее житиями святых и патериками; не заменять всю музыку одними церковными стихирами; живопись — иконописанием и т. д. Нет, все вещи остаются на своих местах. Небо не насилует земли, но манит ее к себе ввысь. И земное искусство способно несказанными путями отражать красоты божественных сфер через сердца верующих и духовно питающихся от церкви творцов-художников. В меру духового очищения их сердец лучи невечернего горнего света почиют и на их творениях. И земное сублимируется, возвысится в синтезе с небесным, т. е. будет внутренне преображаться. Таково и устремление всего космического процесса. Такова христианская философия истории. Но аналогии с тайной соединения двух природ во Христе. Человечество, т. е. земная природа не уничтожается, а «неслитно», но и «нераздельно» соединяется с градом небесным. Не буддиско-монофизитское отвержение земной человеческой культуры, а ее просветление, сублимация.

Вот схема православного понимания социально-культурной миссии церкви и ее метода: — не клерикально-государственное навязывание извне христианской идеологии и дисциплины, а внутреннее, органическое, духовно-свободное, постепенное, эволюционное преобразование общенациональной жизни и творчества. Но эта грандиозная перспектива останется нереальной мечтой, если не придать нашей церкви достаточно мощного аппарата в виде мобилизованной армии мирян. Православные миряне должны осознать себя миссионерами православия в океане окружающего нас нео-язычества, вдохновиться всемирно-исторической значительностью и ответственностью своего мирянского апостольства. Это и будет реализацией православной «соборности», которой мы хвалимся, но на деле этих похвал еще не заслужили.

При подсчете сил в борьбе за Св. Русь мы в теории на почве православия и догматически и канонически имеем широкие и многообещающие перспективы, а на практике должны иметь мужество сознаться, что к правильной мобилизации мирянской армии всех родов оружия мы еще далеко не готовы. Мы еще не осознали ни нужды в этом, ни нашего долга. А дальше предстоят еще немалые внутренние и внешние трудности. Силы верующих мирян еще почти целиком поглощает грандиозная и беспощадная машина секулярной, внерелигиозной жизни, вне которой не добудешь хлеба насущного. И люди поневоле живут в раздвоении, в двойной бухгалтерии, работают двум господам. И даже религиозно думают, что так и следует жить в двух мирах раздельно, т. е. мыслят еретически, несториански, без надежды и попыток соединить два естества в какой-то единой ипостаси. И чем безнадежнее разъединяют церковь и остальную жизнь, тем считают себя православнее, ибо не засоряют, не оскверняют «дворы Господни» никакой нечистотой суеты земной. Таково наше обычное, господствующее, практическое несторианство, в упрощенном богословском осознании мгновенно и парадоксально оборачивающееся прямым монофизитством, ибо религиозная жизнь исчерпывается одной только духовной стороной, в отрыве от плоти реальной жизни. Только личное спасение во Христе и в церкви и никакого общественного, «соборного». Сама «соборность» лишается своего буквального, плотяного смысла и ограничивается только соборностью духовной, связью мистической в церковном культе и молитве. Нельзя найти догматического оправдания этой слабости, изнеможению нашей грешной практики. Халкидонское православие равно отвергает и несторианство и монофизитство и требует соединения двух естеств в единой ипостаси. Это непостижимо для разума. Но это чудо дано нам в Господе Иисусе Христе, не только реальном Человеке (не призраке), но и Втором Адаме, заключающем в Себе судьбы всей твари. И в нашем подвиге подражания Его искупительному чуду мы не имеем права соблазняться ложным спиритуализмом, ложным отожествлением святости только с духовностью. Мы должны быть по-халкидонски православными, т. е. спасаться в церкви во всей полноте двойства нашей духовно-плотской природы и в духовно-плотской, неразрывной связанности со всей коллективной жизнью человечества и космоса, посильно перерабатывая последнюю хотя бы символически из коллективности в идеальную соборность. Выражаясь языком аналогическим, мы должны мыслить «во ипостаси» церкви соединенными «неслитно и нераздельно» и задачу нашего личного спасения и, вместе с нами и при нашем деятельном участии, спасения соборного — всей твари.

Эта синтетическая задача — поистине «симфоническая». Император Юстиниан, римский юрист и византийский богослов, окрестил синтез «двух даров Божиих» человечеству, «священства и царства», т. е. церкви и государства «симфонией». Этот термин был только транспозицией христологической Халкидонской формулы в область каноническую. Но осуществлять в истории эту симфонию церкви и государства, как мы видели, самой древле-благочестивой Византии далеко не удавалось. А в новую эпоху это красивое видение и совсем исчезло с горизонта эмансипировавшихся от религии государств и их народов. Ослабевшая теократическая сила церквей соблазнила их пассивно примириться с своим изгнанием с территории строительства видимого «града Божия» на земле. Церкви забиты агрессивным лаицизмом в границы почти одного личного, духовного делания, загнаны подневольно на позицию далеко не ортодоксальную, не халкидонскую. Тут и несторианский отрыв от природы человеческого общества и монофизитская спиритуализация дела церкви, два порочных уклона. Церковь, оторванная от государства непредвиденным и неодолимым идейным поворотом истории, утратила почти совсем надежду на восстановление симфонии с ним. Но, как мы видели, наша стратегия не должна приходить в отчаяние. Неудавшаяся пока симфония с государством должна быть, во имя догматического и практического торжества православия, перенесена на занятие церковью позиций и на укрепление их через верующий народ, через организованных в братства верных сынов, на всем широком поле национальной, всероссийской жизни, через влияния изнутри на мысль, на чувства, на волю нации: от столицы до деревни, от правительства до пастуха и стрелочника ж. д. полустанка. Повторяем, актуальная задача нового времени есть воссоздание той же симфонии, но не с государством, а с живым обществом, с верующим народом.

Наивное ожидание, что великое вселенское дело возврата строптивого мира под идейно-теократическое водительство церкви должно быть сделано без нас, одним духовенством, есть грозная для будущего Св. Руси слепота. И безнадежно и несправедливо ожидать от одной «учащей церкви» социально-оздоровляющего творчества, как какого-то незаслуженно щедрого подарка любящей матери нам — беззаботным деткам, без великого крестного подвига всех и каждого из нас, хотя бы ничтожных в вере и могущих только вздыхать: «верую, Господи, помоги моему неверию» и тем не менее неизбывно обязанных нести крестную ношу соборного воссоздания Св. Руси. Ведь никто же другой за нас этого делать не будет!

Загрузка...