Восстание в пустыне

Кочевые племена и кочевая жизнь

Прошло уже пять недель со дня нашего отъезда из Ваджха. Мы истратили почти все деньги, которые захватили с собой, дали возможность верблюдам отдохнуть или заменили их новыми. Отъезду ничто не препятствовало. Новизна ощущений заранее вознаграждала нас за все, а Ауда накануне нашего выступления дал прощальный пир в своей огромной палатке, на котором присутствовали сотни людей. Этот пир превосходил все предыдущие.

Во время пира Ауда, указывая на Мухаммеда, спросил нас:

— Не хотите ли вы, чтобы я рассказал вам, как в течение пятнадцати дней Мухаммед не спал в своей палатке?

Все захихикали от восторга, и Ауда рассказал, как Мухаммед купил нитку жемчуга в Ваджхе и не отдал его ни одной из своих жен. Все они перессорились из-за украшения, но сошлись на том, чтобы отвергнуть его.

Этот рассказ был, конечно, чистым вымыслом: лукавый юмор Ауды обострился вследствие восстания, и злополучный Мухаммед, который уже две недели гостил то у одного, то у другого соплеменника, призывал Бога и меня в свидетели, что Ауда лжет. Я торжественно откашлялся. Ауда призвал к спокойствию и просил меня подтвердить его слова. Я начал с традиционной фразы каждого рассказа:

— Во имя милосердного и человеколюбивого Бога. Нас было шестеро в Ваджхе. Это были: Ауда, Мухаммед и Заал, Гасим эль-Шимт, Муфадди и бедный человек (я сам); однажды ночью, перед самым рассветом, Ауда сказал: «Пойдемте побродить по базару». И мы сказали: «В добрый час» — и пошли; Ауда в белой одежде и красном головном покрывале, Гасим в заплатанных сандалиях, Мухаммед в шелковой тунике «семи королей» и босиком, Заал… я забыл, как был одет Заал. Гасим был в бумажном платье, а Муфадди в голубом полосатом шелке с вышитым головным покрывалом. Ваш покорный слуга был одет, как теперь.

Я сделал паузу среди всеобщего изумления. Это была пародия на эпический стиль Ауды. Я подражал его жестикуляции, его голосу и тем модуляциям, которые подчеркивали остроты или то, что он считал остротами в своих неостроумных рассказах. Арабы ховейтат сидели тихо и молчали как убитые, жадно впиваясь глазами в Ауду; все они узнавали оригинал, а пародия была неведомым доселе ни ему, ни им искусством. Слуга по имени Муфадди, убежавший некогда из Шаммара из-за убийства, сам характерный тип, забыл подбрасывать ветки терновника в костер — так внимательно он слушал рассказ.

Дальше я рассказал, как мы вышли из палаток и пошли по направлению к деревне, причем описывал каждого верблюда и каждую лошадь, которую мы встречали, каждого прохожего и горы, лишенные пастбищ, так как эта страна была бесплодной.

— Иногда мы останавливались, чтобы выкурить папироску, и при малейшем шуме Ауда останавливался и говорил: «Друзья, я слышу что-то…» А Заал прибавлял: «Ей-богу, вы правы». И мы останавливались послушать, но ничего не слышали, и я говорил: «Ей-богу, я ничего не слышу». И Заал повторял: «Ей-богу, я ничего не слышу». И Мухаммед сказал: «Ей-богу, я ничего не слышу». И Ауда: «Ей-богу, вы правы».

И мы шли и шли, и страна была бесплодна, и мы ничего не слышали. Направо от нас появился негр, верхом на осле. Осел был серый, с черными ушами и одной черной ногой, а на его плече было клеймо, и его хвост двигался, и его ноги также. Ауда увидел это и сказал: «Клянусь Богом, вот осел и раб». И Мухаммед сказал: «Праведный Боже, это осел и раб». И мы пошли дальше. Дальше была гора, небольшая гора. И мы пошли к горе, и она была голая. Эта страна бесплодна, бесплодна, бесплодна. И, мы шли дальше. Потянулись опять горы, и мы подошли к тем горам и поднялись на них, и там ничего не было, и вся страна выгорела, и мы поднялись на те горы и пошли до самого верха. Клянусь Богом, клянусь моим Богом, клянусь истинным Богом — над нами вставало солнце.

Так я закончил рассказ. Каждый из присутствовавших двадцать раз слышал рассказ Ауды о восходе солнца, с его бесподобным пафосом. Ауда часами тянул его. Тривиальность конца была подчеркнута мной, что делало рассказ похожим на рассказ Ауды. Все катались по полу от смеха.

Ауда смеялся больше и громче всех, так как он любил, когда над ним подшучивали, а бессмысленность моего повествования показала ему его собственное мастерство описания. Он обнял Мухаммеда и признался, что выдумал историю с ожерельем. В знак благодарности Мухаммед пригласил весь лагерь к завтраку. Нас угостили верблюжонком, сваренным женами Мухаммеда в кислом молоке.

Мы выступили 19 июня 1917 года за час до полудня. Нас вел Насир верхом на своей Газале, великолепной верблюдихе, похожей на античный корабль и возвышавшейся на добрый фут над остальными животными, но тем не менее восхитительно пропорциональной.

За Насиром следовали Ауда и я. Наш отряд, включивший представителей северных племен, сейчас насчитывал в целом более пятисот человек, и зрелище этой веселой толпы бесстрашных, самоуверенных северян, дико гоняющихся по пустыне за серной, мгновенно развеяло опасения о печальном исходе всего нашего дела.

Все старшины племени абу-тайи пришли поужинать с нами. Мы сели на коврах вокруг горячей золы костров, дававших приятный жар в прохладе этой нагорной северной страны, и начали болтать, перескакивая с одного предмета на другой.

Насир улегся на спину с моим телескопом в руках и начал изучать звезды, громко называя одно созвездие за другим, он громко кричал от неожиданности, когда открывал маленькие светила, невидимые невооруженным глазом.

Ауда подсел к нам, чтобы побеседовать о больших телескопах, о том, как люди за триста лет так далеко ушли вперед от первых попыток, что теперь открыли тысячи неизвестных звезд. А звезды — что это такое? Мы перешли на тему о солнцах, превосходящих наше, о величинах и пространствах, непостижимых нашему разуму.

— Что будет теперь с этой наукой? — спросил Мухаммед.

— А мы возьмемся за нее, и ученые и умные люди, собравшись вместе, соорудят настолько более мощные телескопы, чем наши, насколько наши сильнее галилеевских. Сотни астрономов будут распознавать и вычислять тысячи доселе невиданных звезд, отмечать их на карте и давать каждой из них название. Когда мы их все увидим, не будет более ночи на небесах.

— Почему люди Запада всегда хотят захватить все? — лукаво спросил Ауда. — За нашими немногими звездами мы видим Бога, которого нет за вашими миллионами.

— Мы хотим знать, где кончается мир, Ауда.

— Но мир — создание Бога, — жалобно сказал Заал, начиная сердиться.

Мухаммед не хотел упускать интересовавшую его мысль.

— Живут ли люди в этих больших мирах? — спросил он.

— Бог знает.

— А имеет ли каждый из них пророка, небо и ад?

Ауда набросился на него:

— Друзья, мы знаем наши округа, наших верблюдов и наших жен; бесконечность и слава принадлежит Богу. Если верх мудрости состоит в том, чтобы открывать новые звезды, то наша тупость нам приятна.

Потом он заговорил о деньгах и направил их мысль в другом направлении, так что они заговорили все разом. Немного погодя он прошептал мне на ухо, что, если он захватит Акабу, я должен достать ему богатый подарок от Фейсала.

Мы выступили на заре, и Ауда тут же заявил мне, что едет вперед к Баиру, и спросил, не хочу ли я его сопровождать. Мы помчались и через два часа прибыли на место. Баир лежал у вершины холма. Ауда спешил вперед, чтобы посетить гробницу своего сына Аннада, которого убили из засады пятеро из его родичей в отмщение за Абтана, их лучшего бойца, убитого Аннадом на поединке. Ауда рассказал мне, как Аннад дрался с ними один против пятерых и умер славной смертью.

Однако, когда мы спускались к могилам, нас встревожили клубы дыма, стелившегося по земле возле колодцев. Мы круто изменили направление и осторожно приблизились к развалинам. Казалось, там царило полное безлюдье, но всюду густо лежал навоз, а верхушка колодца была разбита вдребезги. Почва была разрыхлена и почернела, словно от взрыва, а когда мы заглянули в скважину колодца, то увидели, что его подпоры сброшены и расколоты, а сам он наполовину завален грудой брошенных туда глыб. Я потянул носом воздух и почувствовал запах динамита.

Ауда подбежал к следующему колодцу, находившемуся под могилами в ложбине долины, но и тот был разрушен и завален камнями.

— Эта работа племени джази, — сказал он.

Мы пересекли долину, направляясь к третьему колодцу племени бени-сахр, — от него оставалось лишь отверстие. К нам подъехал Заал, ставший серьезным при виде случившегося бедствия. Мы исследовали разрушенный караван-сарай и нашли оставшиеся от прошлой ночи следы не менее сотни лошадей.

К северу от развалин, на открытой равнине, находился четвертый колодец, и мы в отчаянии направились туда, думая о том, что будет с нами, если весь Баир окажется уничтоженным. К нашей радости, он остался невредимым.

Четвертый колодец принадлежал племени джази, и то, что его не тронули, подкрепляло предположение Ауды.

Беспокоило, что турки уже успели приготовиться к нашему походу. Мы начали опасаться, что они, быть может, уже совершили набег на лежащий к востоку от Маана Эль-Джефер, вокруг колодцев которого мы рассчитывали сосредоточить все наши силы перед началом наступления. Их блокада действительно затруднила бы выполнение нашего плана.

Несмотря на это, положение, хотя и тяжелое, не являлось опасным: четвертый колодец оставался цел. Но поскольку содержавшихся в нем запасов воды не могло хватить для пятисот верблюдов, нужно было отрыть наименее поврежденный из остальных колодцев.

Один из людей племени аджейль принес нам пустую гильзу, очевидно, от того взрывчатого вещества, которым воспользовались турки. Мы быстро расчис тили второй колодец и решили остаться на неделю в Баире. К нашим заботам о пище и о настроениях племен между Мааном и Акабой прибавилась третья — необходимость узнать, в каком состоянии находятся колодцы Эль-Джефера.

С этой целью туда был послан особый человек. Мы приготовили небольшой караван из вьючных верблюдов и в сопровождении трех или четырех людей племени ховейтат, которых никогда не могли бы заподозрить в союзе с нами, отправили его за линию железной дороги в Тафиле. Эти люди должны были скупить всю муку, какая там имелась, и привезти ее через пять или шесть дней.

Что же касается племен, обитавших вокруг дороги на Акабу, то мы нуждались в их активной помощи против турок, чтобы осуществить план, разработанный нами еще в Ваджхе. Он сводился к тому, что мы внезапно выступаем из Эль-Джефера, пересекаем линию железной дороги и углубляемся в великое ущелье Нагб-эль-Штар, ниже которого дорога опускалась с плоскогорья Маан к красной равнине Гувейра.

Чтобы удержать это ущелье, нам следовало захватить мощный источник у его истока на расстоянии около шестнадцати миль от Маана. Гарнизон там был очень велик, но мы надеялись обратить его в бегство при первом же натиске. Затем мы обложили бы дорогу; сторожевым постам, стоявшим вдоль нее, к концу недели пришлось бы сдаться из-за угрозы голода. Однако вероятнее всего, что еще раньше горные племена, прослышав об успешном начале наступления, присоединились бы к нам, чтобы очистить ущелье от врага.

Самым сложным моментом в нашем плане являлось не дать времени вооруженным силам, находившимся в Маане, совершить вылазку, чтобы оказать помощь запертым в ущелье соратникам и прогнать нас из входа в Нагб-эль-Штар. Если, как и сейчас, у них будет лишь один батальон, они вряд ли рискнут выступить, а если они допустят падение Аба-эль-Лиссана в ожидании прибытия помощи, Акаба также сдастся нам, и мы укрепимся у моря, владея удобным ущельем, отделяющим нас от врага.

Итак, чтобы обеспечить себе успех, нам следовало не нарушать спокойствия Маана, не подозревавшего о присутствии арабов.

Нам всегда было трудно сохранять в тайне наши передвижения, так как мы беспрестанно агитировали туземцев за восстание и несогласные с нами доносили об этом туркам. Неприятель знал о нашем долгом походе через вади Сирхан, и даже самый тупоумный человек, далекий от военных дел, не мог бы не понять, что единственной нашей целью являлась Акаба. Разрушение Баира (а также и Джефера, ибо нам сообщили, что семь колодцев Джефера подверглись уничтожению) показывало, что турки настороже.

Даиф-Аллах, вождь племени джази-ховейтат, приезжавший в Ваджх и принесший там присягу, находился в Джефере, когда Королевский колодец был взорван заложенным под него динамитом. Он тайно известил нас об этом из Маана. Он был убежден, что скважина колодца осталась нетронутой и очистить ее — дело нескольких часов. Мы надеялись, что так оно и окажется, и для выяснения вопроса выступили из Баира 28 июня.

Мы быстро пересекли чарующую равнину Джефер. На следующий день около полудня добрались до колодцев. Они оказались совершенно разрушенными, и это породило опасение, что перед нами первое препятствие к исполнению оперативного плана.

Тем не менее мы отправились к колодцу, являвшемуся семейной собственностью Ауды, и работали над его расчисткой двадцать четыре часа не покладая рук. Зато к рассвету следующего дня он был восстановлен.

Но воды в нем оказалось не слишком много, и нам удалось напоить только часть наших верблюдов.

В Джефере мы приступили к активным действиям. Несколько всадников поехало вперед к палаткам клана даманийе, чтобы руководить нападением на блокгауз Фувейла, прикрывавший вход в ущелье Аба-эль-Лиссан. Атака предполагалась за два дня до прибытия каравана из Маана, еженедельно пополнявшего запасы местных гарнизонов. Голод облегчил бы покорение этой отдаленной местности.

Мы оставались в Джефере, поджидая известий о счастливом исходе нападения. От его успеха или неудачи зависело направление нашего следующего похода. Наш отдых не был неприятным, ибо положение имело свою комическую сторону. Нас можно было видеть из Маана в те минуты, когда горизонт не застилался дневным маревом, однако мы беспрепятственно слонялись тут, восхищаясь нашим восстановленным колодцем. Турки же считали, что здесь и в Баире воды невозможно раздобыть, и лелеяли приятную мысль, что повстанцы сейчас отчаянно сражаются с их кавалерией в Сирхане.

На заре следующего дня в наш лагерь приехал всадник с известием, что клан даманийе открыл стрельбу по посту Фувейла вчера днем, как только к ним прибыли наши люди. Однако нападение не застигло турок врасплох, и они, бросив людей на свои каменные брустверы, отогнали врага. Упавшие духом арабы отступили, и неприятель, считая, что происходит лишь обычная стычка с каким-либо племенем, совершил кавалерийскую вылазку на лагерь туземцев.

Там находились лишь один старик, шесть женщин и семеро детей. Не найдя действительного врага, турецкие кавалеристы в своем гневе разнесли лагерь и перерезали его беспомощных обитателей. Люди даманийе с вершин холмов услышали крики, когда было уже слишком поздно. Они бросились к дороге, по которой возвращались убийцы, и в своей ярости перебили их почти до последнего человека.

Чтобы завершить свою месть, они штурмовали уже ослабленный форт и захватили его при первом же своем свирепом натиске, причем пленных не брали.

Мы поспешно оседлали наших верблюдов, и не прошло и десяти минут, как выступили к Гадир-эль-Хаджу, первой железнодорожной станции на юге от Маана, на нашем прямом пути к Аба-эль-Лиссану.

Одновременно мы выделили небольшой отряд, чтобы он пересек железную дорогу как раз выше Маана и тем отвлек бы внимание неприятеля в другую сторону.

Нашей задачей было создание угрозы крупным стадам больных верблюдов, пригнанных с Палестинского фронта[46], которых турки пасли на выгонах равнин Шобека до тех пор, пока они вновь не станут работоспособными.

Мы высчитали, что известие о поражении при Фувейле достигнет Маана не раньше утра и они не смогут до наступления ночи пригнать этих верблюдов (если даже предположить, что нашему северному отряду не удастся захватить их), а также снарядить вспомогательную экспедицию. И если бы мы тогда атаковали железнодорожное полотно у Гадир-эль-Хаджа, турки, вероятно, произвели бы диверсию в направлении последнего. Таким образом, мы могли спокойно продолжать наш путь на Акабу.

С надеждой на такое развитие событий мы безостановочно ехали сквозь марево до полудня, когда спустились к железнодорожному полотну и, освободив его на большом протяжении от вражеских дозоров и патрулей, занялись мостами захваченного участка. Маленький гарнизон Гадир-эль-Хаджа совершил вылазку против нас с мужеством неведения, но зной ослепил врага, и мы прогнали его с немалым уроном.

Турки бросились к телеграфу и известили об атаке Маан, в котором не могли не слышать гула от многократных взрывов. Наша цель заключалась в том, чтобы выманить противника ночью сюда, где он не нашел бы ни одного человека, но зато увидел бы множество уничтоженных мостов, так как мы действовали быстро и причинили большой ущерб. В течение шести минут нам удалось взорвать десять мостов и полотно на большом протяжении.

После наступления сумерек, когда наше передвижение не могло быть видно, мы проехали на пять миль к западу от железной дороги. Тут к нам галопом подскакало трое всадников с донесением, что длинная колонна новых войск — пехоты и артиллерии — из Маана появилась у Аба-эль-Лиссана. Людям даманийе, потерявшим боевую готовность после победы, пришлось покинуть свои позиции без боя. Сейчас они находились в Батре, поджидая нас.

Без единого выстрела мы потеряли Аба-эль-Лиссан, блокгауз, ущелье и господство над дорогой к Акабе.