Вот брат твой!..

Вместо эпилога

Сейчас, когда повесть написана, когда изучена масса фактологического материала, все в ней кажется мне понятным и закономерным. Тогда же, в шестьдесят третьем, казалось странным, что заболотцы считают Яшку Наконечного медведем. Я спросил у Денисова, что он думает по этому поводу сам.

— Дак что, — ответил Алексей Николаевич, — тронулся, конечно, Яшка. От злобы своей, от испуга. Но медвежье в нем есть, никуда от этого не денешься. Я ведь нет-нет да и встречу его в лесу. Он меня, конечно, не признает. Посмотрит, поворчит что-то под нос и уйдет с глаз долой. Идет, а сам все чего-то ищет по сторонам, то камень перевернет на пути, то корягу. Чисто медведь. Да и принюхивается по-медвежьи.

— А где ж он живет? — спросил я.

— Зимой дома, дом-то после Маркела большой остался. Не знаю, не был я в нем, но люди говорят, будто Яшка и в доме спит на полу. Будто кровать так и стоит всегда убранной.

— А кормится чем?

— Мир кормит. Мир у нас какой — всех убогих кормит да обхаживает. Но это зимой. А летом Яшка дома не бывает, все время в лесу…

И последнее.

— Белун — это ты придумал или Денисов в самом деле так звал своего медведя? — спросил меня мой знакомый, прочитав рукопись.

— Ничего не придумывал, все как есть.

— Интересно, — сказал мой знакомый. — А ты знаешь, кто это такой — Белун?

— Понятия не имею, — ответил я.

— Белун — это языческое божество древних славян. Представлялся в виде седобородого старичка, который выходил навстречу людям из ржи. Если встреченные нравились старичку, он начинал сморкаться, и у него из носа падали золотые и серебряные деньги. Не нравились — молча уходил обратно в рожь. Об этом можно прочитать у того же Даля. Но мало кто знает, что Белуном в языческие же времена в Полесье и Литве называли и другое божество — медвежье. Ничего связь, а? Уж Денисов-то об этом никак не мог знать и называл так медведя по белому пятну, но, согласись, интересное совпадение.

— Интересное, — согласился я, потому что это действительно так…

Помните, что ответил художник, у которого спросили, как долго он работал над одной из своих картин? «Всю жизнь и один час», — был ответ.

Конечно, я не собираюсь утверждать, будто писал эту книгу всю жизнь, однако и не год, и не два, и даже не пять. Целых двадцать — такие рассказы, как «Сюмусю, дикий пес» и «Обида», были опубликованы в периодической печати еще в 1968 году, тогда как повесть «Весьегонская волчица», которая дала название всей книге, увидела свет лишь весной 1987 года.

Судя по читательским откликам, повесть вызвала немалый интерес — разные люди писали мне из разных мест Советского Союза, а также из Болгарии и ГДР. Среди множества вопросов, которые задавали мне читатели, чаще всего встречались такие: действительный ли случай описан в повести? был ли такой человек, как Егор Бюрюков? охотился ли когда-нибудь сам автор?

Ответить на такие вопросы было нетрудно; гораздо большей ответственности требовал вопрос, содержащийся во всех без исключения письмах: оправдано ли с точки зрения общечеловеческой морали и нравственности такое человеческое деяние, как охота? Имеет ли она право на существование на современном этапе развития земной цивилизации?

И хотя позиция автора четко виделась в мировоззрении и поступках главных героев повести, убедительность этой позиции могла доказать лишь определенная философия, целая система взглядов на вопрос. Об этом мне и хочется поговорить на последних страницах книги.

Одиноки ли мы во Вселенной или нам еще предстоит встретить собратьев по разуму — на этот счет существуют разные точки зрения. Но допустим, что верно предположение о множественности миров и что Землю наконец-то посетили представители иных цивилизаций. Само собой разумеется, цивилизаций высокоорганизованных и высоконравственных. Что же увидят они? Нерадостную картину увядания когда-то прекрасной, цветущей планеты. Отравленная атмосфера, отравленная вода, отравленные земли. Катастрофическое вымирание животных и растительных видов. И что самое ужасное — полное разобщение человеческого сообщества, повсеместно исповедующего философию насилия, жестокости, попрания чужих прав.

Но может быть, так было не всегда, засомневаются инопланетяне и с надеждой заглянут в наши исторические анналы. Увы — их постигнет еще большее разочарование, ибо выяснится, что вся история человечества есть история войн. Пять или шесть тысяч лет взаимного истребления! Во имя чего?!

Простим пришельцам их недоумение. На то они и пришельцы, чтобы ломать голову над чужими загадками, а мы-то с вами знаем, во имя чего истреблялись в разные времена миллионы людей — во имя ложных идеалов, во имя упрочения тиранических режимов, во имя осуществления заведомо преступных планов и доктрин. Во имя всего, что должно составлять позор для всякого цивилизованного общества.

Каких только войн не вело человечество! Среди бесконечного перечня есть Столетняя, Тридцатилетняя и Семилетняя войны, война Алой и Белой розы, войны за всевозможные наследства, например за испанское, гражданские, религиозные и, наконец, мировые. Сколько миллионов людей сгорело в их истребительном огне — никто не знает. Но можно представить эту цифру, если вспомнить число жертв только одной войны, второй мировой, — пятьдесят миллионов погибших и девяносто миллионов искалеченных. Уму непостижимо!

Столь же непостижимо и другое: человечество, словно оно и не носит гордое имя гомо сапиенс, не извлекает никаких уроков из своей жизненной трагедии. И поныне всякие конфликты разрешаются кровью, как будто никаких других путей не существует. Философия агрессии и силы сидит в нас как заноза, и каждое поколение передает ее последующему с молоком матери. Разве случайно, что любимейшая игра детей во всем мире — это игра в «войну»? Разве случайно, что и по сей день в магазинах всего мира продаются военные игрушки? И разве не должен вызывать у нас тревогу вид четырех- и пятилетних малышей на улицах, которые с упоением строчат из автоматов во всех встречных? Пока, слава богу, из игрушечных, но, как знать, не придется ли стрелять и из настоящих! Никакой уверенности в том, что этого не случится, у меня, например, нет. Человек, с пеленок воспитывающийся на сознании, что рано или поздно ему придется встретиться в своей жизни с врагом, от которого можно избавиться, лишь расправившись с ним физически, не может вырасти нравственно здоровым. И это надо наконец-то осознать.

Но позвольте, скажет удивленный читатель, при чем здесь война и экскурсы в наше отдаленное прошлое? Мы начали разговор об охоте, так давайте вернемся к нему.

Давайте. Я вполне согласен с предложением, однако сначала хочу уточнить: отступление от главной темы вовсе не было случайностью. Назовем его присказкой, а значит, сказка впереди, и, если читатель наберется терпения и выслушает ее, он наверняка увидит взаимосвязь обеих частей нашего рассказа, ибо, как уже говорилось в одном месте этой книги, ничего разобщенного и несоединимого на свете нет, а есть только взаимосвязанное, идущее от одной пуповины.

Как вы думаете, сколько у нас в стране охотников? Организованных и не охваченных учетом? Не знаете? Я тоже. Но полагаю, что много. Десятки тысяч. А может, сотни. Скорее даже сотни. Ну а в мире, сколько таких охотников в мире? Правильно, не один миллион, то есть громадная армия вторжения. Правда, не на чужую территорию, а в собственные леса. Количество животных, убитых солдатами такой армии, не поддается никакому исчислению. И совсем неважно, что в деле охоты существуют определенные запреты (например, устанавливаются сроки охоты или называются виды, которых по каким-либо причинам нельзя отстреливать в таком-то и таком-то году), важно, что она во всем мире разрешена, и это влечет за собой последствия, которых мы, к сожалению, до сих пор не хотим понимать. Именно не хотим, а не потому, что не можем. И виной тому наша волосатость, наша тысячелетняя привычка к пролитию крови, к убийству.

Предвижу негодующие возражения со всех сторон — и от самих охотников, и от ученых-специалистов, и от идеологов охоты — есть и такие. Они, как мне представляется, опаснее других, потому что подавляющее большинство охотников не ведает, что творит, живет по дедовским законам; ученые-специалисты находятся в плену сомнительных научных и экономических идей, и только «идеологи» действуют по уму и сердцу.

А между тем, если говорить откровенно, ни одна из трех названных групп не имеет никакого морального права на возражения. Роль охоты и охотников в оскудении животного мира Земли ныне получила совершенно новую окраску. Если раньше считалось, что первобытный охотник брал от природы необходимый минимум (и не потому, что осознанно ограничивал себя с расчетом сохранить кое-что и на завтрашний день, а в силу несовершенства орудий промысла), то новейшие исследования показали, что дело, вероятно, обстояло совсем не так. Охотник ледникового периода брал как раз максимум, и только этим можно объяснить исчезновение из дикой фауны десять — двенадцать тысяч лет назад мамонтов и шерстистых носорогов, пещерных медведей и гигантских оленей, а не изменением климатических условий. Эти изменения были не столь уж резкими, а вот интенсивность охоты превзошла всякие нормы, и в результате с лица земли навсегда исчезли многие виды животных.

Что это могло быть именно так, показали расчеты нашего соотечественника геофизика М. И. Будыко. Созданная им математическая модель ни в чем не противоречит условиям решаемой задачи, то есть вполне вероятно, что названных выше животных истребили орды первобытных охотников. А ведь их было тогда на всей Земле совсем немного, всего три миллиона, из которых надо вычесть женщин, детей и стариков. Да и вооружены они были лишь копьями да каменными топорами, однако результаты охот оказались, как видим, поразительными. Что же говорить тогда о более поздних эпохах, когда на смену примитивному оружию пришло оружие огнестрельное? А вот что.

Сейчас Международная Красная книга насчитывает около шестисот видов животных и птиц, находящихся на грани исчезновения. Начиная с 1600 года исчезло сто пятьдесят видов млекопитающих и сто двадцать форм птиц. Разумеется, не всех их истребили только охотники, виновато наступление человека вообще, но разве не охотник, вооруженный автоматическим ружьем, виноват в гибели шестидесяти миллионов американских бизонов? А почти поголовно выбитые моржи и белые медведи? А киты, которые даже и в море не находят спасения? А обвиненный во всех смертных грехах волк, которого испокон травят и убивают всеми известными методами? При этом оправдываются тем, что волк, дескать, главный враг животноводства. Но обвинители в таких случаях почему-то стыдливо смотрят в пол. Впрочем, ясно почему. Любому понятно, что настоящему животноводству никакой волк не страшен, а когда это самое животноводство хромает на обе ноги, когда возле него кормятся любители погреть руки за чужой счет — тогда и валят все на волка. И составляют всевозможные графики и нормы, по которым волк якобы питается в дикой природе. Нормы эти едва ли соответствуют действительности, поскольку никому не известно, как много волк съедает диких животных — в день, в неделю, в месяц. Однако установлено, а вернее, взято с потолка, что средний волк должен за сутки съедать четыре килограмма мяса. Значит, за год один волк съест полторы тонны, а такое количество мяса могут дать семьдесят пять баранов весом по двадцать килограммов.

Несообразность таких расчетов видна невооруженным глазом, однако от этих цифр начинают плясать и дальше. А дальше получается и вовсе сомнительное, чтобы не сказать резче: механически перенося свои приблизительные выкладки на живую жизнь, специалисты по волкам приходят к выводу, который лежит совершенно в другой плоскости их собственных рассуждений. Вместо того чтобы, следуя логике начатых расчетов, сказать, что коль один волк съедает полторы тонны мяса в год, то сотня волков съест столько-то, они, не моргнув глазом, заявляют: таким образом, отстрел каждой сотни волков — это сбережение животных, по массе равных семи с половиной тысячам баранов! Вот уж поистине в огороде бузина, а в Киеве дядька…

Парадоксально, но факт: в нашей стране, располагающей богатейшим животным миром и крупными силами ученых-натуралистов, невозможно встретить популярную книгу о животных наподобие тех, что пишут Фарли Моуэт, Конрад Лоренц, Бернгард Гржимек, Джейн и Гуго ван Лавик-Гудолл, за которыми тысячи людей у нас буквально гоняются и, не в силах найти их на прилавках магазинов, покупают на черном рынке по спекулятивной цене.

Чем объяснить такое положение? Ничего на ум не приходит, кроме одного: всевозможные запреты, налагаемые у нас долгое время на всё и вся, отбили у натуралистов охоту писать книги такого рода. В них невозможно было высказать свои заветные мысли, идущие вразрез с официальной наукой, гораздо спокойнее было писать сухие научные монографии, которые никто не читал, кроме узкого круга специалистов. И вот результат — кризис жанра. И не только это. Кризис идей, предположений, взглядов. Охотовед ли, биолог — каждый говорит о прописных истинах, которые давно всем набили оскомину. Но это еще хорошо — о прописных истинах. А когда все подлажено под действующую в стране экономическую доктрину? Когда ученый оперирует цифрами лишь в расчете, что они, эти цифры, соответствуют генеральной линии? И перечисляются сотни тысяч добытых за сезон шкур, десятки тысяч тонн мяса и жира, сотни тонн всевозможных клыков, рогов и копыт. И сопоставляются задания плана и его реальное выполнение, исчисляется прибыль, экономия, стоимость амортизации и т. д. При этом как бы забывается, что за всеми этими цифрами кроется только одно — убитые животные и птицы, что в наших лесах стало на несколько тысяч меньше лосей и кабанов, лисиц и зайцев, тетеревов и глухарей.

Оправдано ли это? Уверен, что экономисты скажут: оправдано. А если положа руку на сердце? Мясо лесных животных не может вывести страну из продовольственного тупика, слишком много его надо, этого мяса, и отстрелянные кабаны и лоси — лишь прибавка к общесоюзному столу, прибавка, скажем прямо, мизерная.

Шкуры и пушнина? Слов нет, это статья доходов солидная, причем доходы эти исчисляются в валюте, но разве нельзя получать валюту иным путем? Например, производя такие машины и приборы, которые на мировом рынке покупались бы нарасхват. Но мы продолжаем идти по линии наименьшего сопротивления, безжалостно опустошая наши леса. А они не бездонны. Ныне это стало ясно всем. К тому же здесь ощутим не только материальный урон, но и нравственный. Он — даже в большей степени. Его не выразишь ни в цифрах, ни в графиках, и рано или поздно новые поколения спросят: почему, по какому праву так долго и безоглядно велась стратегия на уничтожение животного мира? Что мы ответим?

А отвечать нужно уже сейчас, потому что ныне на Земле каждый день вымирает один вид живых организмов. Всемирный фонд диких животных предупреждает: к двухтысячному году в мире не останется бенгальских тигров и горилл, носорогов и орангутанов. К двухтысячному году, до которого всего ничего — двенадцать лет…

Но главная опасность, которая шаг за шагом подводит нас к роковому рубежу, отделяющему нас если не от гибели, то от полной нравственной деградации, есть наше допотопное, пещерное мироощущение. Мы и на исходе двадцатого века, летая в космос и пользуясь совершеннейшими ЭВМ, так и не поняли того, что понял еще сто с лишним лет назад кёнигсбергский затворник Иммануил Кант, сказавший: «Две вещи наполняют душу все новым и нарастающим удивлением и благоговением, чем чаще, чем продолжительнее мы размышляем о них, — звездное небо надо мной и моральный закон во мне».

Это не просто красивая фраза, это — признание существования кровной связи между небом, а шире — космосом, Вселенной, и Землей; это — напоминание о том, что всякий ответствен в своих поступках перед высшим судом. Но этот суд Кант ни в коей мере не отождествлял с божественным. Не заповеди бога, а наш долг перед живыми и умершими заставляет нас поступать нравственно, утверждал он. И лучшим, чеканным выражением этой мысли есть формула Канта — «моральный закон во мне».

Но что нужно понимать под словами «моральный закон»? Только одно — Совесть. Но совесть не в узком, житейском смысле, когда она употребляется как синоним совестливости, а как категория высшего порядка, определяющая всю жизнь, все помыслы и поступки человека. Это его суть и содержание, кои рано или поздно будут взвешены и определены. Кем? Временем, которое только и определяет все, отделяет зерна от плевел, ценности истинные от мнимых.

Предвижу, что все, о чем я хочу сказать дальше, вызовет у многих чувство раздражения; не сомневаюсь, что раздраженные немедля наклеют мне какой-нибудь ярлык типа «малохольный» или что-то в этом же роде. Пусть будет так, как будет, но мне мой моральный закон не позволяет держать у себя какую-либо животину, например бычка или телку, кормить и поить их, а потом, по достижении ими кондиционных норм, спокойно пустить своих выкормышей под нож. Как не могу выбросить на улицу щенка или кошку, которые не выполняют каких-то домашних правил.

Этот же закон напрочь отвадил меня в свое время от охоты, но не поселил в моей душе ненависти к охотникам. По собственному опыту знаю: со временем все большее и большее число их проникнется пониманием пагубности своего занятия и добровольно оставит его. Но вот что угнетает: на смену им придут новые люди, по большей части молодые, одурманенные — другого слова не подберу — безответственной пропагандой идеологов от охоты. А их, к сожалению, пока хватает, стоит лишь почитать такие, скажем, издания, как «Охота и охотничье хозяйство» или «Охотничьи просторы».

Веление времени, буквально носящееся в воздухе и заставившее род людской по-новому взглянуть на свою жизнь и дела и как никогда ясно осознать гибельность дальнейшего поступательного движения в военной гонке, адептов охоты никак не задело. Они по-прежнему призывают браться за ружье и идти в лес, обещая своим прихожанам манну небесную. Лучшим подтверждением этого является статья Н. Судзиловского, опубликованная в сорок четвертом номере альманаха «Охотничьи просторы» за 1987 год. Даже заглавие статьи — «Пристрастные заметки» — сразу же дает понять: читатель будет иметь дело с человеком, обуянным определенными страстями. Какими? Конечно, охотничьими, которыми Н. Судзиловский старается заразить своих будущих единомышленников. И наверное, заразит, поскольку в самом начале статьи обещает «дать некоторой части молодежи захватывающее занятие».

Уже одна эта фраза объясняет понимание Н. Судзиловским содержания и смысла охоты. Как видим, она для него всего-навсего «захватывающее занятие». Но что же захватывающего в том, чтобы убить, к примеру, токующего косача? То есть захватывающего здесь, конечно, хоть отбавляй, но смотря для кого. Для человека, которого вид крови приводит в нездоровое возбуждение, это действительно сильный допинг. А для нормального? Для нормального такая охота ничем другим, как отвращением, быть не может. Убить птицу в пору любви! Она, конечно, не знает о том, что это низко и гадко, но мы-то с вами, товарищ Судзиловский, знаем! А если, зная, пользуемся птичьей беспомощностью, то кто мы после этого? Да, да, товарищ Судзиловский, обыкновенные подонки! И ваша фраза о том, что «не надо бояться, что это сделает ребят грубыми, ожесточит их», — фраза неискренняя, с отрицательным смыслом. Стрельба по живой цели сделает грубее и невменяемее к чужим страданиям хоть кого. А вдобавок она приучит к себе как к работе, превратится в привычку. Последнее это дело, когда так-то.

Именно об этом говорит в своей книге «Царь-рыба» Виктор Астафьев. Говорит убежденно и страстно, как человек, переживший в свое время увлечение охотой: «…я на войне был, в пекле окопов насмотрелся всего и знаю, ох как знаю, что она, кровь-то, с человеком делает! Оттого и страшусь, когда люди распоясываются в стрельбе, пусть даже по зверю, по птице, и мимоходом, играючи, проливают кровь. Не ведают они, что, перестав бояться крови, не почитая ее, горячую, живую, сами для себя незаметно пересекают ту роковую черту, за которой кончается человек, и из дальних, наполненных пещерной жутью времен выставляется и глядит, не моргая, низколобое, клыкастое мурло первобытного дикаря».

Добавить к таким словам нечего. Они пригвождают, распинают, и всякие возражения против них есть один детский лепет. И не надо вновь и вновь щеголять перевыполнением охотничьих планов и оправдывать беспощадный отстрел кого бы то ни было, хотя бы того же волка, желанием нормализовать численность животных в лесу. Такие уверения попросту безграмотны. Человеку, так пристрастно пишущему об охоте, следовало бы знать, что искусственное регулирование численности любого вида лишь временно поправит положение, а в дальнейшем лишь усугубит экологический дисбаланс. Например, у волков, о которых я уже неоднократно упоминал, эффект искусственного отбора приводит к тому, что звери начинают вырабатывать совершенно новые привычки, ранее не свойственные данному виду, — успешно избегать капканов, картечи, ядов. И этот новый опыт наследуют последующие волчьи поколения. А мы размахиваем руками и кричим: «Регулировать, регулировать!» Бесполезное это занятие — переделывать на свой лад природу. Кроме вреда, это ничего не принесет, в чем мы уже неоднократно убеждались. Лучше следовать одному из «законов» экологии, сформулированному американским ученым Б. Коммонером; «Природа знает лучше».

Что обнадеживает на сегодняшний день? Первое и главное — поворот в человеческих умах, по сути новое мышление, явившееся результатом глубокого осознания возможной экологической катастрофы. Равно как и новый взгляд на существующие доныне военные доктрины. Анализ обстановки ядерной войны показал, что победителей в ней не будет, что единственный путь спасения — международное сотрудничество и абсолютное отрицание каких бы то ни было войн. И надо надеяться, что новое мышление — явление не временное, а постоянное, обусловленное жизненной необходимостью и потому вызвавшее в сознании людей принципиально новый качественный скачок. Бесследно это пройти не может. Новое качество даст ростки во всех направлениях, и мы, может быть, доживем до такого времени, когда одно из древнейших человеческих занятий — охота — покажется нам чудовищным анахронизмом, пережитком, одно воспоминание о котором будет вызывать у нас краску стыда.

Изменения в этом направлении есть: совсем недавно в нашей стране, пусть и с большим опозданием, организовано Общество охраны животных. Порадуемся этому, и да поможет нашим братьям меньшим человеческое милосердие.

Автор