Вовка в Троеклятом (СИ)

4

Уже, пока, сейчас (нужное подчеркнуть) Емеля находился в средней стадии опьянения. Десяток разгоканных ваз и штук пять расплющенных кубков, изготовленных из драгоценных металлов, говорили о бодром расположении духа хозяина дворца.

Ему хотелось чего-нибудь новенького, даже появилась мыслишка, а не казнить ли с утреца Горыныча. Конечно змей пока преданно и верно служит, но зрелище трех перерубаемых толстенных шей стоило такой жертвы.

Погруженный в грезы о завтрашнем представлении, негласный хозяин Города не сразу заметил, что в зале он не один. Емеля потряс головой из стороны в сторону, выдав при этом традиционное: «Бррр!».

— Да, что же сегодня целый день творится? Нашли, блин, проходной двор! Ты кто?

— Я, конечно, дико извиняюсь, что наг'ушил Ваш покой, — ответствовал незваный гость, облаченный в разодранный плащ, — но, поймите меня пг'авильно, мой визит сугубо в Ваших интг'есах…

— Ты кто?! — Повторил хозяин более грозным голосом.

Он до сих пор не кликнул охрану только потому, что в пьяной голове родилась идея самолично отдубасить худосочного визитера. И разминка, и развлечение.

— Я, естественно, могу пг'едставиться, чтобы Ви знали, кому именно в последствии следует воздать благодаг'ность за своевг'еменно оказанную услугу.

— Знаешь, урод, мне сегодня уже пытались оказать услугу, — Емеля не торопился осуществлять задуманное, оттягивая сладостный момент расплаты, причем, услугу, из числа тех, что я весьма уважаю (он жестом показал, что именно хотела Клара). Но, не смотря на мое пристрастие к таким развлечениям, незваная гостья покинула мой дворец, раз десять кувыркнувшись на лестнице.

— О! Услуга, которую я намег'еваюсь Вам оказать, совег'шенно иного г'ода. Хотя… Но об этом мы поговог'им потом…

— Ах, ты, старый педрило! — Емеля начал медленно подниматься, стиснув кулаки.

Луциберг сообразил, что привычное словоблудство в данный момент может оказаться губительным, и выпалил одной фразой объем информации, который в условиях, не приближенных к экстремальным, он выдавливал бы из себя не менее получаса:

— В Гог'оде появился новый человек, Вовка — Сантехник. Он очень опасен!

Услышав во второй раз за день непонятное слово «сантехник», причем оба раза его пугали этим загадочным персонажем, Емеля вновь опустил на роскошный диван свой раскормленный зад, плеснул себе водки, одним глотком опрокинул в себя пойло и уставился на непрошеного посетителя.

— Ну, рассказывай. Кто он, откуда и чем опасен?

Поняв, что опасность быть вздутым миновала или, по крайней мере, временно отступила, Бес Третьей Гильдии продолжил в привычной манере:

— Дело в том, что такие категог'ии, как место возникновения или социальное пг'оисхождение мало интег'есуют личность моего статуса. Дабы избежать дальнейшие возможные недог'азумения, я таки пг'едставлюсь. Позвольте отг'екомендоваться: Служитель Темных Сил, Бес Тг'етьей Гильдии Луцибег'г.

Черт вновь скомкал окончание своей фамилии, но и на сей раз, напрасно: Емеля не блистал эрудицией и не мог принять занудливого гостя за легендарного падшего ангела, по той простой причине, что понятия не имел, кто такой Люцифер. Но слово «бес» было ему знакомо.

— Во, блин, — пробормотал Емеля и опять налил себе водки, — продолжай.

— Ну, так, вот. Что я имею Вам сообщить. В данный момент этот Сантехник пг'ямым ходом напг'авляется сюда.

— Зачем?

— Конечно, он не в коем г'азе в откг'ытую не выскажет свои истинные намег'ения, и внешне его визит будет выглядеть вполне миг'олюбиво, даже дг'ужественно. Но не стоит обольщаться, дабы потом не испытать запоздалого г'азочаг'ования. Ибо Вовка этот — весьма коваг'ный тип. И общение с ним могут иметь необг'атимые последствия…

— Слышь, ты водочки стегани, может, заговоришь по человечески, а то ни хрена не понимаю.

— Пг'емного благодаг'ен за столь лестное пг'едложение, но я не употг'ебляю гог'ячительных напитков, хотя очень даже уважаю пг'истг'астие к ним дг'угих. Тепег'ь о деле. Вам надлежит заточить в самую мг'ачную темницу этого злобного Сантехника.

— Погодь, — перебил черта хозяин, — он чем так страшен? Колдун, что ли?

— Нет, гог'аздо хуже, он…

— Богатырь?

— Нет.

— Тогда какого хрена мне его бояться?

— Я же говог'ил, что его злостные намег'ения чг'еваты катостг'офическими изменениями как в жизни всего Гог'ода, так и, непосг'едственно, в благополучном существовании глубоко уважаемой Вашей пег'соны.

— Эт, ты про Маньку так? Персона… Гм… Это что, ругательство?

— Ви в очег'едной г'аз невег'но истолковали мои слова. Я имел в виду, что безбедное существование Сантехника угг'ожает лично Вам. И по этому надлежит…

— Снести ему башку! — Догадался Емеля.

— Нет! Ни в коем случае. Возможно Ви пег'еоценили масштабы опасности, исходящей от вышеуказанного индивидуума, и столь жесткая мег'а абсолютно неуместна в данных условиях.

— Опять не могу въехать в твою галиматью. То он опасный, то нет. Если его нечего бояться, то пусть себе гуляет.

— Это категог'ически невег'ное г'ешение!

— Тогда — башку долой!

— Нет.

— Да что ж тебе надо, бесовское отродье?!

— Достаточно будет подег'жать этого Вовку в темнице, ну скажем, паг'у недель и всенепг'еменнейше на хлебе и воде.

— Так, чем эта морока с тюрягой, проще секир башку ему устроить. И нам спокойней, и народу развлечение.

— Это две большие г'азницы. Темницы вполне достаточно. И если Вас одолеет депг'ессия, то под г'укой будет достойное г'азвлечение. Ви всегда сможете г'азвеять хандг'у, пг'именив к данному субъекту истязательное воздействие.

— Чего?

— В пг'остонаг'одье это называется пытками.

— Мысль, конечно, интересная… Но надоело. Шибко громко орут.

— А г'азве Вам когда-нибудь пг'иходилось пытать настоящего Сантехника?

— Не-а. Я подумаю над этим вопросом.

— Но Ви должны мне гаг'антиг'овать, что…

— Ни хрена я тебе не должен, понял, урод? — Не смотря на постоянную подпитку допингом под названием «Смирновская», голова Емели стала ватной от обилия слабо знакомых и малопонятных слов. Он подумал, что если послушает еще несколько минут словесную дрисню беса, то рехнется. — Про пытки ты хорошо придумал. Я ни разу не истязал не только непонятных Сантехников, но и чертей тоже… Ребятушки! Ату!

— Ви не имеете ни какого мог'ального пг'ава! У меня очень высокие покг'овители. Да они в пог'ошок… — Луциберг осекся, заметив пятерых огромных мавров, вооруженных ятаганами, надвигающихся на него.

Бес попятился, постоянно натыкаясь на изобилующие предметы роскоши.

— Я таки взываю к остаткам Вашего г'азума и надеюсь, что Ви внемлете моему пг'едупг'еждению, — скороговоркой тараторил черт, отступая от приближающихся телохранителей, — и главное, не пег'ебог'щите! Ни какой казни…

Отточенное до кондиции бритвы лезвие ятагана рассекло облако дыма.

— Во, блин! Не нравится мне все это. Визиря ко мне!

Мы вынырнули из-за очередного поворота и оказались на дворцовой площади. Теперь только она отделяла нас от обиталища Емели.

Почему-то назвать дворцом это сооружение у меня не поворачивался язык. По мере приближения к цели я уже созерцал отдельные фрагменты строения, выглядывающие в просветы между домами. Но не смотря на заверения Серенького, в голове не укладывалось, что это части единого целого. Теперь же я убедился в правоте медведя и за одно — охренел.

Даже если накачать наркотой уже сошедшего с ума авангардного архитектора, то в его глюках было бы гораздо больше здравого смысла, чем в том, что именовалось дворцом Емели. Описать это — невозможно. Готические башни венчали беременные луковицы куполов, плавно переходящие в многоярусные перекрытия пагод; бревенчатый сруб, имеющий вместо крыши каменное изваяние, изображающее голову свиньи; диагональные, колбасоподобные соединительные переходы; мраморные лестницы, ведущие в никуда и тому подобные несуразности.

— Кьясотися!.. — Восторженно протянул Соловушка. — Сколько не смотью ни как не налюбуюсь.

Конечно, я не считал разбойника тонким эстетом (да и сам таковым не являлся), но такого восторга от созерцания плода больного воображения я не ожидал от своего спутника.

А Соловушка, охваченный эйфорией, не сводя изумленного взгляда от шедевра кича, заткнул большим пальцем левую ноздрю и смачно высморкался. Содержимое правой половины картошкообразного носа звонко чмякнулось на булыжник площади. Затем Славик повторил процедуру с другой ноздрей, подытожил:

— Все. Пьисли. Сто дальсе делать будем?

— А дальше — опять ночлег искать. — Резюмировал медведь. — Все равно Емеля сейчас в зюзю пьян. Тут недалеко приличная гостиница есть, как никак центр Города. Дороговато, но, надеюсь, Вячеслав раскошелится, ради общего блага? — Серенький незаметно для разбойника подмигнул мне.

Как всегда, когда речь заходила о содержимом кошеля Соловушки, он громко засопел, предчувствуя скорое расставание с несколькими золотыми кругляшами. Но, справедливости ради, стоит сказать, что как бы не сопел и не кряхтел Соловей, в те моменты, когда ему приходилось расплачиваться, делал он это всегда исправно и даже с некоей толикой гордости, ощущая полезность и значимость собственной персоны. Так что предложение Соловушки: «Мозет вейнемся куда подесевле? Или, вообсе, мозно на улисе пееносевать. Тепло, ведь, пости зайко», было скорее рисовкой, чем желанием сэкономить.

Медведь быстро переубедил разбойника, и мы направились в гостиницу. Место предполагаемого ночлега располагалось на той же стороне квадрата площади, на которой находились и мы. Только метров на триста левее.

Когда мы были уже у дверей добротного трехэтажного дома из красного кирпича, украшенного яркой вывеской «Ниф, Наф, Нуф и K°», под которой висел аналог нашего запрещающего дорожного знака, изображающий перечеркнутого волка, Соловушка напоследок оглянулся на дворец и застыл с широко распахнутым ртом.

Разбойник немного пришел в себя и, как раз, во время — Серенький уже протянул лапу к дверной ручке в виде поросячьего хвостика.

— Сто это такое?! Ни язу не видел! Кьясиво, сейт возьми. Заль ситать не умею…

Привлеченные восторженной репликой Соловушки я и медведь одновременно обернулись. Было от чего обалдеть и не только грабителю: занимая полнеба над дворцом узурпатора, горела, переливаясь всеми цветами радуги, надпись, начерченная в воздухе явно при помощи колдовства. Но еще большее удивление, чем грандиозность зрелища, вызывало содержание послания. Дугообразная светящаяся надпись гласила: «ГОСПОДИН САНТЕХНИК! ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ВО ДВОРЕЦ!»

Серенький отпустил поросячий хвостик и сокрушенно пожаловался:

— До соплей обидно. Целый день выдумывали, как пробраться внутрь, а тут — накось тебе, добро пожаловать… — он ненадолго задумался, затем продолжил свои размышления вслух. — Хотя, с другой стороны, все это очень подозрительно. В Городе ты практически ни с кем не общался. Разве, что вчера с тремя шарлатанами. Но они, кроме того, что туда надо, — медведь ткнул когтем вверх, — ни фига не знают. А уж про то, что ты — Сантехник, знаем только мы трое, Яг… Гм… Яна с Кларой, да еще, скорей всего, чертяка этот мерзопакостный. Ах, да, запамятовал. Еще Илюха Муромец в курсе. Так он поди ныкается где-нибудь от ентого колохвиума. Так что странно все это, не к добру. Ох, не к добру. Что делать-то будем?

— Как что? Раз зовут, в гости пойдем, — легкомысленно ответил я, — мы ж чуть ли не подкоп собирались рыть, а тут учтиво приглашают, грех не воспользоваться.

— Эх, Вовка, одно дело, когда мы собирались заявиться незваными гостями, а другое, когда зазывают таким образом. Я бы даже сказал, заманивают. Чувствую, не к добру это, — вновь повторил свое пророчество Серый. — Откуда, вообще, Емеля узнал о твоем существовании?

Я пожал плечами, так как ответить было нечего.

— Не волнуйся, Серенький, на месте и разберемся.

— А может сховаемся куда, переждем? Глядишь, разузнаем, за каким таким хреном ты Емеле потребовался, а?

— Не. Не пойдет. Загрызет меня неопределенность. Тем более, если этот щукоед и взаправду такой могущественный, то долго не пропрячемся, сыщет. Тогда еще хуже будет.

— Насчет этого не боись. Во ему, — медведь отмерил половину лапы, — в лес, к Яне уйдем, она тебя на время в козявку какую-нибудь малую превратит. Все его чародеи вместе взятые, хрен найдут.

Перспектива перевоплотиться (хоть и временно) в насекомое развеяла последние сомнения.

— Я решил окончательно. Вы как хотите, а я иду.

— Ну и сто, сто доего у этих поесят? Вовка, посли в гостинису. Поузинаем, поспим, а утьем есим, сто делать.

— Спасибо, Славик, но я решил. Можете подождать меня тут, — я кивком указал на свинячий отель.

— Совсем стебанулся что ль? Ни в коем разе тебя не брошу. Соловушка, ты идешь?

— Конесно, иду, — обреченно согласился толстячок.

И мы напрямик, через опустевшую к вечеру площадь, направились к главному входу аляповатого сооружения, именуемого дворцом.

На верхней ступени лестницы, ведущей к центральным воротам дворца, нас уже ждали. Вот, только, встречающие никак не ассоциировались с Емелей героем русской сказки. Два темнокожих амбала, обнаженные по пояс, с устрашающего вида ятаганами в руках. А между ними — источающий само радушие, мужик восточной национальности. О его расовой принадлежности говорили не только смуглая рожа и раскосые глаза, но и шелковый цветастый халат вкупе с белоснежной чалмой.

— Рады приветствовать дорогого гостя! Милости просим, дорогой господин Сантехник! Разрешите отрекомендоваться: Главный Визирь Высокочтимого Емели Али Баба.

— Откуда он тебя знает? — Шепотом спросил медведь. — Ох, как же все хреново!

— Фигня, прорвемся, — так же тихо ответил я.

— Я здесь небольшой, ничтожный слуга своего господина и, по этому покорнейше прошу меня простить, — не смотря на извиняющуюся речь, елейная ухмылка не сходила с лица главного визиря, — но я обязан беспрекословно и в точности выполнять распоряжения хозяина. А так как в приглашении упоминался только господин Сантехник и ни слова не было об его спутниках…

— Вот и хоесо! — Мигом согласился разбойник и тут же развернулся.

— При желании, силой той мизерной части власти, коей я тут обладаю, могу пристроить Ваших друзей где-нибудь в подсобных помещениях дворца…

— Ну, уж нет! — Презрительно процедил оскорбленный Серенький и тут же обратился ко мне, — Вовка, слушай…

Он осекся, поняв по моему взгляду, что все его уговоры бесполезны, осмотрелся кругом и, указав на неуместный выступ непонятного назначения недалеко от основания лестницы, пробурчал:

— Я буду там ждать.

Серенький понуро побрел вниз по ступеням навстречу ожидающему его там Соловушке, который, как только узнал, что ему не оказали чести быть включенным в список почетных гостей, тут же спустился на площадь.

А я, в компании Али Бабы и двух мавров (надеясь, что последние сопровождают меня только в качестве почетного караула, а не конвоя), направился во чрево архитектурного монстра.

Мы миновали множество залов и коридоров, описывать которые не хватит ни сил, ни желания, ни вашего терпения. Скажу одно: внутреннее убранство вполне соответствовало внешнему виду дворца. Приходилось то подниматься по лестницам различной длины и крутизны, то вновь спускаться. Так что, в итоге, я понятия не имел: ни в какой стороне строения нахожусь, ни на каком этаже.

Наконец-то, мы достигли цели. Вопреки ожиданиям, хозяин встречал мою скромную персону, не восседая на грандиозном золотом троне, увенчанный гибридом шапки Мономаха, папской тиары и короны Людовика XIV. Отнюдь. В одном из залов навстречу нашей процессии, расставив руки в приветственном жесте, неспешно выдвигался негласный владелец Города.

Вот, только на того Емелю, катающегося на печке, на того лохматого веселого паренька, которого я помнил из детского мультика, этот был ни фига не похож. Конечно, природа здоровьем его не обделила. Все, как положено: косая сажень в плечах, рослый, мускулистый. Однако, мышцы без должных нагрузок одрябли, по причине незастегнутой рубахи виднелось солидное волосатое брюшко, лицо распухшее то ли от водки, то ли от какой другой высококалорийной пищи, а, скорей всего, от того и другого, вместе взятых. Вместо импозантной короны, его голову украшал лишь короткий «ежик». Короче, весь его облик напоминал, что-то среднее между разжиревшим телохранителем и бизнесменом-переростком. Одним словом, — «браток».

Сближающиеся стороны остановились в полутора метрах друг от друга. Дыхание Емели источало аромат застарелого перегара в смеси с запахом свежеопрокинутой порции горячительного.

Минутное молчание первым нарушил хозяин:

— Ну, здорово, Сантехник.

— Господин Сантехник рад приветствовать Высокочтимого и Наимудрейшего, — так Али Баба перевел кивок, которым я ответил на реплику щукоеда.

— Отхлынь, чурбан, — осадил Наимудрейший своего главного визиря, — все свободны… Вовка, давай дрябнем по маленькой и поговорим.

Он ухватил меня за локоть и провел на балкон, где уже все было готово к приему гостя.

Мы сели на дугообразные диванчики, обрамляющие овальный стол красного дерева, уставленный множеством всевозможных напитков вкупе с огромным ассортиментом закусок.

— Наливай, что хочешь, что нравится, — разрешил хозяин, — короче, не стесняйся. Я-то всю эту заморскую бурду не уважаю. Предпочитаю нашенскую водовку.

С этими словами Емеля набухал в золотой бокал около двухсот граммов «Смирновской». Я так же не стал оригинальничать, только моя доза была раза в два поменьше.

— За знакомство!

Мы звякнули бокалами. Выпили. Закусили.

Я все еще хранил молчание, решив, что раз уж я зачем-то потребовался Высокочтимому, то пусть он и начинает разговор.

Пару минут Емеля буравил меня поросячьими глазками, потом не выдержал:

— Говорят, ты — великий Сантехник.

— Самый обыкновенный. Еще недавно учеником был.

— А, чем, собственно, вы, сантехники, занимаетесь?

Мне не хотелось развеять ореол таинственности, возникший вокруг моей профессии. Да и что прикажете рассказывать? Про подтекающие краны, гнилые прокладки, да унитазы, полные дерьма? Поэтому, я обошелся общими фразами:

— Всем понемногу. Иногда профилактикой, но в основном, когда где-нибудь что-то не так, мы приходим и исправляем положение.

— Ясненько. Давай, еще накатим по одной.

После второй, а Емеля наполнял свой бокал до краев, он решил больше не тянуть и спросил напрямик:

— Так за каким я тебе понадобился?

Гадая все это время над причиной приглашения, такого оборота я не ожидал.

— Так ведь это ж ты меня к себе зазвал, — я весьма неуверенно попытался перевести стрелку разговора.

— Ой, вот только не надо ля-ля, — Наимудрейший скорчил недовольную мину, — я узнал, что ты направляешься ко мне. А Сантехники в наших краях не каждый день появляются. Я и устроил эту люминацию. Так что, не темни. Чо надо? Чо задумал?

— Помощи мне надо. Емеля.

— Тебе, Сантехнику, помощь?! — Удивился Высокочтимый, — Ладно, чем смогу, помогу. Говори.

— Я слышал, тебе служат самые сильные колдуны и волшебники…

— Ну, — то ли мне показалось, то ли на самом деле в глазах Емели на мгновение зажегся недобрый огонек.

— Хочу с ними встретиться, — продолжил я, — может они смогут мне помочь.

Несколько секунд хозяин, уже не пряча подозрительного взгляда, смотрел на меня, что-то соображая. Затем широко улыбнулся, обнажив крепкие желтые зубы.

— Слышь, Вовка, давай о делах разговоры завтра будем вести. Есть такая поговорка, правда дословно не помню, но смысл такой: вечер — пьяный дурак, а утро, хоть и похмельное, но умное.

— Утро вечера мудреней, — догадался я, что имел в виду Наимудрейший.

— Во-во, это я и сказал. Так что, давай сегодня расслабимся, гульнем, отдохнем, а завтра решим все твои проблемы.

Такой расклад меня вполне устраивал. Тут же вспомнилась модернизированная поговорка: «На фига сегодня делать то, что можно отложить на завтра?».

— Я не против.

— Вот и ладушки! — Обрадовался Емеля. Ща устроим лихой сабантуйчик. Девки нам попляшут. Потом какую хошь выбирай, не жалко.

— Только, друзей предупредить надо…

— Уже. О друзьях не волнуйся.

Он хлопнул в ладоши. Как из-под земли, мгновенно появился Али Баба.

— Слышь, визирь, нам нужно…

— Я в курсе, — сановник даже не пытался скрыть, что подслушивал.

— Ну, тогда действуй. И Маньку пригласи.

Отбивая поклоны и пятясь, Али Баба удалился.

— Хитрый — чурка, — охарактеризовал помощника хозяин и вновь наполнил свой бокал, жестом приглашая меня присоединиться. Что я и сделал.

Зазвучала ненавязчивая музыка, а-ля «Тысяча и одна ночь», и на балконе появились «девки». Штук десять. Восточный стриптиз, решил я, но тут же понял, что не прав. Стриптиз предполагает раздевание, а танцовщицам абсолютно нечего было снимать, разве, что воздушные вуали. Они плавно перемещались в такт музыке, создавая из своих тел причудливые фигуры, рассыпались по всей площади балкона, затем вновь собирались в своеобразный хоровод.

Уже нормально захмелевший, я на некоторое время ощутил себя падишахом.

Неожиданно, словно повинуясь загодя отрепетированному сценарию, восточные красавицы выстроились в две шеренги, образовав коридор между входом на балкон и нашим столиком, замерли, будто статуи, в различных позах.

И тут же появилась она. Девушка шла как по подиуму, плавно покачивая бедрами, высоко держа голову. Да и вся ее внешность вполне соответствовала данным самых престижных моделей. Ноги — от ушей, фигура — 90-60-90, черные кудри до плеч, обрамляющие прекрасное личико с правильными европейскими чертами. Большие, цвета темного янтаря глаза. Одежды на ней было гораздо больше, чем на танцовщицах, но не настолько, чтобы полностью скрыть интимные места. Они четко просматривались сквозь полупрозрачное одеяние, напоминающее индийское сари.

Пока красавица неспешно приближалась к нам, Емеля с самодовольной ухмылкой склонился к моему уху и громким шепотом похвалился:

— Моя наилучшая и наибольшая толика.

— В смысле?

— Ну, всегда говорят — моя вторая половина, — продолжал доверительно шептать Наимудрейший, — а у меня этих половин — до хрена. Значит это не половинки вовсе, а частички. Толики. Но эта — самая большая и любимая.

— Теперь понял.

— Присаживайся, прелестница. Нет, нет, рядом с гостем. Поухаживай за ним. Сегодня особый случай. Сам господин Сантехник к нам пожаловал. (Девушка, намеревающаяся присесть возле Емели, скромно опустилась на диван рядом со мной. Ожили танцовщицы, продолжая прерванный балет) Вовкой его кличут. А теперь и ты представься знатному посетителю.

— Маня.

— Э, нет. Ты давай и фамилию. Все, как положено, — хозяин ехидно прищурился.

Девушка смущенно потупилась, на щеках появился румянец.

— Маня… Жопина. — Еле слышно выдавила она и преданно посмотрела на Емелю.

Высокочтимый заржал, как сивый мерин.

— За знакомство давайте выпьем.

Наконец-то, Наимудрейший начал потихоньку превращаться в Наипьянейшего. Как-никак пять полных бокалов только на моих глазах. Выпив шестой, он тихонько ушел в прострацию. Не вырубился, не заснул, а просто потерял связь с окружающей действительностью.

Маня потянулась за бутылкой «Мартини», но я опередил ее и наполнил для дамы хрустальный фужер.

— Спасибо, — поблагодарила она, пригубила вино, затем, все еще смущаясь, прошептала:

— На самом деле меня зовут Мэри, Мэри Поппинс. Но Емелюшка сказал, она бросила на бесчувственного бойфренда взгляд, полный любви, — что это у себя, там, я могу быть Мэри. А раз уж я живу с простым русским мужиком, то и называться должна по-русски. Он переиначил мои имя и фамилию. Так я стала Маней…

В эту секунду опять появился «чертик из табакерки» в белой чалме, хотя, на сей раз, его ни кто не звал. Али Баба, с виртуозностью заправского официанта, доставил прямо к моему носу поднос, на котором стоял небольшой бокал тонкого хрусталя. Такого тонкого и чистого, что казалось, будто янтарная жидкость висит в воздухе. Хоть и дегустатор из меня никудышный, но я сразу различил терпкий запах дорогого коньяка.

— Господин Сантехник, не побрезгуйте, отведайте этот божественный нектар. Держим только для дорогих гостей.

— И я с вами выпью, — поддержала визиря Маня, — у меня есть тост. За самого прекрасного, доброго, сильного, обаятельного, гостеприимного, умного, моего ненаглядного Емелюшку!

Произнося заздравницу, Мэри просто пожирала обожающими глазами хозяина, все еще находящегося в нирване и, по видимому, не собирающегося покидать ее в ближайшее время.

Чтобы не обидеть девушку (да и что греха таить, хотелось дрябнуть хорошего коньячку) я принял у Али Бабы бокал.

Перед тем как выпить, я подивился. Как может такая прелестная во всех отношениях девушка испытывать такую неподдельную любовь к этому хамоватому типу. Или деваху чем опоили, или правду говорят, что любовь зла, полюбишь и вонючего, рогатого козла.

Потом я выпил и отключился.

Небо посерело. Приближался рассвет. Медведь, всю ночь не смыкавший глаз, сидел на мостовой, опираясь спиной о стену аляповатого выступа фасада дворца. Для того, чтобы прогнать сон и не потерять бодрости духа он периодически, прямо из горлышка, отхлебывал пару глотков водки. Под стеной уже валялись две порожние бутылки, а содержимое третьей могло пережить только еще одно причащение. Рядом с Сереньким сладко посапывал свернувшийся калачиком Соловушка.

Возможно подействовало начавшее светлеть небо, или неудобные жесткие булыжники мостовой сыграли решающую роль, но разбойник что-то пробурчал, завозился и через минуту уже сидел рядом с другом. Соловушка вопросительно посмотрел на Серого.

— Пока ничего, — ответствовал тот и протянул Славику остатки водки.

— Еще будешь? — спросил медведь после того, как бутылка опустела.

— Нету хотся, — помотал головой Соловушка, — Сеега, сейсяс все явно есе яно. Есе солныско не встало. Я быстьенько к Гойинысю сбегаю. А то обидится, если узнает, сто я был ядом и не навестил. И пьякотиться хосется.

— Коли надо — иди.

— Только не бьясайте меня. Если сто, я с той стоены двойса.

— Ладно. Ступай к своему троглодиту огнедышащему.

Соловушка торопливо засеменил, огибая массивное строение, а медведь извлек из своей котомки очередную бутылку.

Яна проснулась с первыми лучами солнца. Решив, что если Клара еще не проспалась, то следует разбудить внучку ушатом ледяной воды, а затем серьезно поговорить с ней и не только при помощи языка, но и применяя подручные средства. С такими благими намерениями девочка-ведьма вышла в горницу и поняла, что ушат не потребуется.

Клара сидела закинув ногу на ногу (эта поза помогала хоть чуть-чуть прикрыться, так как одежда была аналогична вчерашней, только ячейки сетки чуть большего размера). Провинившаяся родственница занималась своим вторым любимым (после секса) занятием — что-то жевала. Но это было неудивительно. Удивительно было то, что Клара явно не считала себя виноватой. Об этом говорила наглая ухмылка, с которой она встретила появление экс-бабули.

На мгновение Яна даже растерялась, но лишь на мгновение, и тут же взяла себя в руки.

— Итак, мы пока не протрезвели или, того хуже, с утра пораньше похмелились? — Поинтересовалась хозяйка тихим, вкрадчивым голосом.

Еще неделю назад, заслышав такие интонации в свой адрес, Клара бы с перепугу грохнулась в обморок или, того хуже, — обделалась. А, учитывая ее вчерашние пригрешения, скорей всего, и то, и другое. Но не на сей раз. Даже ехидная улыбочка осталась на месте.

— Синдромами не страдаю и поэтому — не похмеляюсь.

— Значит, мы в полном здравии и отдаем отчет в своих действиях?

— Не знаю, как вы, а я-то точно в здравии.

Если до этого момента все происходящее было только наглостью зарвавшейся внученьки, то теперь прозвучало оскорбление. Однако Яна, стиснув зубы, погасила всклокотавший гневный огонь и решила отложить неминуемое наказание, чтобы выяснить до конца причины неординарного поведения Клары, и как далеко та может зайти. И уж потом приступить к экзекуции в строгом соответствии со степенью вины.

— Очень хорошо. И ты помнишь, где вчера была и что там натворила?

— Все я помню. Мне до склероза еще далеко, не то что некоторым. Хотя эти некоторые выглядят так, будто только вчера с горшка слезли.

Яна не стала реагировать на очередное оскорбление.

— Ты хоть понимаешь, как вчера опозорилась?

— А нефиг за мной подглядывать!

— Может это и нехороший поступок с моей стороны. Но ты весьма неблагонадежна. И не делаешь никаких выводов из произошедшего. Опять вырядилась так, что все телеса наружу. Куда собралась?

— Не твое дело! (Яне даже стало интересно, насколько у нее хватит терпения выносить дерзости внучки) И, вообще, с этого момента я сама себе хозяйка. Ты мне боле не указ! Куда хочу, туда пойду!

— Это мы еще посмотрим…

— Фигушки! — Клара показала дулю. — Ты теперь ни хрена не посмотришь! Взбунтовавшаяся родственница демонстративно откусила последний кусок от яблока (до этого хозяйка не обращала внимания, что именно жует вечно голодная распутница) и положила огрызок на стол. — Отшпионилась, бабуля!

Жуткая догадка мгновенно пришла в голову. Яна взглянула на волшебную тарелочку и обомлела: она была пуста.

— Так ты, тварюга, осмелилась сожрать волшебное яблоко?!!

— А это у нас семейное, яблоки всяки-разны трескать. И в кого я такая уродилась?

— Так, шуточки кончились. Ты представляешь, что натворила?..

Соловушка застал трехглавого приятеля именно там, где и ожидал. Горыныч лежал у задней стены дворца. Змей нес вахту по всем правилам устава караульной службы: левая голова дрыхла, средняя бодрствовала, а правая, вытянув длинную шею, зорко осматривала окрестности. Появление разбойника внесло сумбур в осточертевшую службу. Две головы уперлись подбородками в мостовую перед улыбающимся Соловушкой. Через мгновение к ним присоединилась и третья, разбуженная шевелением сиамских братанов.

— Здорово, Соловей, — пыхнула дымом правая.

— Рад видеть тебя, Соловушка, — ощерилась ужасной улыбкой средняя.

— Пьивет, язбойник! — Хитро подмигнула левая.

Однако, Соловушка так рад встрече, что даже не догадался обидеться на передразнивающую голову.

— Здьявствуй, Гойинысь!

— Что новенького?

— Каким ветром в наши края, Соловушка?

— Чо приперся?

Головы задавали вопросы в той же последовательности, что и здоровались.

— Тут столько всего было, столько пьяизосло! И, вообсе, я тепей ни какой не Соловуска, — разбойник сделал шаг назад и принял самую напыщенную позу, на которую только был способен. — Позвольте отьекомендоваться, тепей мое имя — Вясеслав!..

После нескольких секунд раздумий Соловей снизошел до высочайшего соизволения:

— Ну, тебе, Гойинысь, как дьюгу, мозно называть меня Славиком… Но только, когда мы одни.

— Дела-а-а! — Протянула средняя голова.

— Во, блин, — удивилась правая.

А левая молча закатила глаза в притворном испуге.

— Слысь, Гойинысь, пьякати, а! Давненько мы с тобой не летали.

— Нельзя, Соловушка, то бишь, Вясеслав…

— Не Вясеслав, а Вясеслав! — Обиделся разбойник.

— Ах, да… Прости. Давай я пока буду тебя по старому называть. А потом кто-нибудь правильно произнесет твое имя, и я запомню. — Рассудила средняя голова, которая, как и все центристы, не бросалась в крайности и не очень-то приветствовала радикальные нововведения.

— Так полетели на плосядь, там Сеенький. Вейнее Сеега. Он пьявильно-пьявильно пьяизнесет.

— Говорю же, нельзя. Боевое дежурство.

— А посему? Война, сто ль?

— Нет, не война. Но дело особой секретности и, можно сказать, государственной важности. Ты не волнуйся, дежурство закончится, слетаем к медведю, он тебя правильно назовет…

— А я и сейчас назову, — перебила брата левая голова, — Вящечлав, правильно?

Разбойник от возмущения выпучил глаза и потерял дар речи. Такого святотатства он ни как не ожидал.

А развеселившаяся левая голова, продолжила экспериментировать:

— Вячечлав? Вясечлав? Вяцечлав? Может, Члавик? Щлавик? Шлавик? Вяцечлав?

— Замолси, дуяк!!! — Взвизгнул оскорбленный Соловушка.

— Молсю, молщу, молцу, — продолжала изгаляться ехидная голова.

— Ты и правда, того, хорош. — Заступилась за приятеля средняя. — Не обижайся, Соловушка. От скуки все это. Расскажи, с чего это такие перемены?

Разбойник подозрительно взглянул на левого охальника, но желание похвастаться взяло верх.

— Я ясказу. Только это огьемный секьет.

— Могила! — хором заверили головы.

— У меня появился новый дьюг!

— Охрененная тайна, — не сдержалась левая голова, однако две оставшиеся грозно прицыкнули на нее, и Соловушка продолжил:

— Зовут его — Вовка. Появился неизвестно откуда. Я его в лесу встретил. Хотел огьябить. Но он такой, у-у-у.

— Навалял тебе что ли? — На этот раз не смогла смолчать правая.

— Да, нет! Ты сто! Он хоесий. Это именно Вовка назвал меня, — разбойник покосился на левую голову приятеля, на что та демонстративно прикусила язык тридцатисантиметровыми клыками. — Вясеславом.

— Не велика заслуга. И это все?

— А вот и нет! Всея меня Илюса Муемес поймал. Пьянисий! Излупсовать хотел, а Вовка меня спас.

— Правда?! — При упоминании о богатыре, головы, как по команде, нахмурились. — Неужто твой новый друг одолел Муромца?

— А он его тьегать не стал. Я зе говою — Вовка добьйий. Поговойил и все. Илюса сам меня на землю поставил и обесял никогда не тьегать. А потом есе Вовку уговаривал, стобы тот его отпустил.

В шести глазах Змея поселилось уважение.

— Это дело. А то, подумаешь, имя новое придумал…

— Не сказы! Вот, тебя как зовут?

Уважение в газах сменилось удивлением.

— Соловушка, ты на днях головой ни обо что не бился? Или Илюха все-таки разочек успел звездануть?

— Нет. Ты отвесяй, как зовут!

— Горыныч! Змей Горыныч. — Ответствовали в недоумении головы.

— А тебя, как? Тебя? И тебя? — Соловушка поочередно обратился персонально к каждой голове.

— Гм… Кхм… Дык я, вроде, как один…

— Знасит, Гойинысь на меня дьязнится, — толстячок показал пальцем на левую голову, — и Гойинысь за меня заступается, — указующий перст остановился на средней голове, — и Гойинысю по хьену, сто меня обизают, теперь палец был направлен на правую голову.

Такая постановка вопроса смутила Змея. По-видимому, он (они?) раньше никогда не задумывался над этой стороной своего существования. В ответ на тираду друга головы лишь разродились невнятными междометиями.

Переполненный чувством собственного превосходства, Соловушка важно напыжился.

— Вот, то-то зе! А Вовка в момент мозет имена пьидумать.

— Дык я… мы — один. Раньше и думали одинаково и говорили хором. От скуки это все…

— Ну, если не хосес, неволить не буду…

— А, может, у него имена кончились? — Головы, как в былые времена говорили хором.

— Да ты сто? Вовка узе дал новые имена мне, Яге, Кларе, Сеенькому.

— А где он сейчас?

Соловушка с видом опытного заговорщика приложил указательный палец к губам, призывая хранить в тайне то, что намеревался поведать.

— Вовка сейсяс у Емели по осень вазному делу. Вас хозяин сам его пьигласил. А нас с Сееньким не пустили. Так сто полетели к главному входу, вместе доздемся, — Соловушка не терял надежды прокатиться на приятеле.

— Не могу, служба.

— Я тебе все свои секьеты вылозил, а ты…

— Да никакой страшной тайны на самом деле нет. Сегодня казнь будет. Привычное дело. Вот только казнить будут какого-то страшного колдуна. Ну, меня и снарядили, на всякий случай, — Горыныч раздвинул головы и кончиком хвоста указал на множество тюков, сундуков и мешков, укрепленных на его пилообразной спине.

— А сто у тебя там?

— Алмазы, жемчуг, золото, короче, дребедень всякая.

Глаза разбойника запылали азартным огнем.

— Если бы у тебя была только одна голова, — Соловушка ткнул пальцем в конкретную, левую, — я бы тебя тосьно огьябил бы. Но ты мне дьюг. И по этому не буду. А засем на тебя все это нагьюзили?

— Наш Высокочтимый перетрухнул. Вдруг с этой казнью что-то не так пойдет. Вот я тут и дежурю, на случай экстренной эвакуации, — заметив недоуменный взгляд Соловушки, Горыныч растолковал более доходчиво, — если Емеле придется срочно делать ноги, он сиганет на меня, и мы смоемся из Города.

— Неузели, этот колдун такой стьясный и сильный, сто дазе Емеля его боится? А как зе Хоттабысь?

Хоттабыча нет в Городе. А насчет колдуна, фиг его знает, я в этом не соображаю…

— Хоть Емеля и плохой, но колдуны есе хузе. Где будет казнь?

— Как всегда, на площади. Ну, как мы договоримся? Предлагаю так: если твой новый друг выйдет из дворца раньше, чем я освобожусь, уговори его прийти сюда. А коли меня вперед разгрузят — вместе дождемся. Я вас всех покатаю… Даже медведя.

— Хоесо! Договойились.

— В любом случае, полетать на мне сможешь только после того, как снесут башку этому Сантехнику.

— Ага… Сто?!!! Сто ты сказал? Повтойи!

— Покатаешься только после казни, — удивился Горыныч бурной реакции приятеля.

— Нет! Сто ты сказал пье Сантехника?!

— А я разве не говорил? Сантехник — это тот самый колдун.

Соловушка плюхнулся на задницу, подняв небольшое облачко пыли. На некоторое время всем телом разбойника овладел паралич. Разбойник только часто-часто моргал и мычал что-то нечленораздельное.

Через пару минут Соловей все-таки пришел в себя.

— Так это он — Вовка!

— Что?

— Мой дьюг, Вовка — Великий Сантехник.

— Во, блин!

— Надо сто-то делать. Сьесьно! Побегу к Сеенькому!

— Слышь, Соловушка! Если у тебя еще объявится дружок, который имена раздает, то ты его сначала ко мне веди, а уж потом к Наимудрейшему, высказал Горыныч свои пожелания вслед улепетывающему разбойнику.