Война Чарли Уилсона

ГЛАВА 30. ПАМЯТЬ О ДЖИХАДЕ

В салоне первого класса не было других американцев, кроме Чарли, когда двое сотрудников ISI поднялись на борт самолета и вывели конгрессмена наружу, пока остальные пассажиры еще оставались на своих местах. За ужином Зия уль-Хак признался Уилсону, что ему тоже очень хочется попасть в Афганистан. Они договорились, что после победы вдвоем проедут по главной улице Кабула на белых конях. «Ты навсегда запомнишь этот день», — дружелюбно пообещал Зия на прощание.

Бригадир Юсеф принес Уилсону два разных комплекта афганской одежды на выбор. На этот раз он сделал все необходимое, чтобы американец попал в Афганистан. Это было еще более неблагодарное поручение, чем предыдущее, так как президент приказал пакистанской разведке доставить Уилсона в зону интенсивных боевых действий и обеспечить его безопасное возвращение.

Чарли поразило, как напряженно держался Юсеф и его подчиненные, когда они свернули на дорогу от Банха в Мирам-Шах. Здесь господствовали кочевники, издавна промышлявшие похищением людей. Пакистанцы не имели абсолютно никакого влияния на эти племена. Все, на что мог рассчитывать Юсеф, — ехать быстро, и если понадобится, с боем прорываться наружу. Чарли казалось очень странным, что даже попытка попасть на войну сопряжена с такими опасностями.

Окружающие сцены создавали у Чарли впечатление, будто он движется назад во времени. Они проезжали города, напоминавшие ему постоялые дворы, где останавливались почтовые кареты; правда, на улицах не было женщин. На крюках висели туши коз и овец, недавно забитых мясниками. Все афганцы имели при себе оружие, многие носили черные или белые хлопковые тюрбаны, а их глаза сверкали, словно автомобильные фары. На них не стоило смотреть пристально — с этими людьми вообще не стоило шутить.

Чарли вспомнил о жизни на Диком Западе, когда Юсеф рассказал ему о пуштунской воинской традиции и о том, как детей учат терпеть боль. По его словам, для любого мальчика старше шести лет слезы были позорным проявлением малодушия. Он говорил о важности возмездия и о пуштунах, готовых ждать целые поколения, чтобы свести счеты с врагами. Он говорил об их поразительном мужестве, непоколебимой вере и почти сверхъестественной меткости. Он говорил о том, как мало нужно афганцам для жизни в боевых условиях и как они хоронят павших товарищей прямо на месте гибели. Для них не было более высокой чести, чем стать шахидом и умереть за дело джихада.

Разумеется, Уилсон уже слышал об этом, но слова наполнились новым содержанием, когда он своими глазами увидел караваны верблюдов и мулов, собранные вместе для перегона в Пакистан, где их должны были навьючить оружием. «Там было целое море животных», — вспоминает Чарли. Он до сих пор не может выразить свой восторг при виде этого зрелища в конце XX века, свое ощущение принадлежности к другому времени и почти болезненное осознание того, что эти люди сражаются подобно их далеким предкам. Он сотни раз говорил об этом, но видеть это воочию было чем-то совершенно иным.

Так начался момент боевой славы Чарли Уилсона. Он не только провел в Афганистане четыре дня, но сделал все, что хотел. Он ездил на белом коне. Он носил одежду воинов ислама: плоскую пуштунскую шапку и шальвары, а его безопасностью занималась элитная охрана из бойцов пакистанского спецназа. Две группы, вооруженные «Стингерами», постоянно держали его в поле зрения. Ему казалось, что даже у Чингисхана не было такой надежной стражи.

На второй день Чарли поднялся в горы над Хостом вместе с Рахимом Вардаком, одним из двух афганских полевых командиров, служивших ему проводниками. По мере того как они поднимались из жаркой долины, воздух становился все холоднее, и наконец пошел снег. Пакистанцы сообщили Вардаку, что у Уилсона больное сердце, и он не может долго идти пешком. Они уговаривали его сесть на лошадь, но он настоял на своем и пришел в восторг, когда моджахеды позволили ему выпустить ракету в направлении советского гарнизона. Это было по-настоящему. Вместо того чтобы сражаться с коммунистами словами и законодательными мерами, Чарли расстреливал советский гарнизон из многоствольного ракетомета. Оружие было куплено на его деньги, и теперь его палец нажимал на спусковой крючок.

Впрочем, конгрессмену вскоре пришлось понять, что он находится не на стрелковом полигоне. Артиллерия гарнизона открыла ответный огонь, и снаряды ложились достаточно близко, наполняя воздух клубами пыли и каменной картечи. Закаленный в боях пакистанский полковник ударился в панику. К изумлению Вардака, полковник Муджиб буквально набросился на Чарли и прижал его к земле. «Наверное, ему сказали, что его расстреляют, если что-то случится с Уилсоном», — говорит Вардак. По его словам, контингент пакистанского спецназа постоянно находился в напряжении, готовый броситься на защиту своего подопечного. С другой стороны, моджахеды, беспрекословно верившие в волю Аллаха, вели себя так, словно снаряды не взрывались по обе стороны от них. Они просто продолжали идти своей дорогой.

Для Уилсона эти моменты настоящего боя были одновременно ужасающими и восхитительными. Всплеск адреналина позволял ему держаться наравне с неутомимыми горцами, и, по крайней мере внешне, он хранил солдатское спокойствие. Как ни странно, оно покинуло его лишь однажды, когда они с Вардаком приблизились к цитадели моджахедов на склоне холма над Хостом.

Афганцы повели себя так, словно подверглись нападению. Они дружно крикнули «Аллах акбар» и перешли в наступление. «Они открыли пальбу из всех видов стрелкового оружия, — вспоминает Уилсон. — В тот момент я перепугался и не знал, что делать». Даже Вардак признает, что сначала ему показалось, будто моджахеды стреляют в них. Но это был лишь дружеский жест: тысячи выстрелов в воздух приветствовали великого покровителя джихада[63].

В другой раз Уилсон едва не осрамился перед афганскими воинами. Они решили, что гостю будет нанесена глубокая обида, если им не удастся сбить хотя бы один советский вертолет у него на глазах. Поэтому они принялись обстреливать из минометов ближайший гарнизон, чтобы выманить Ми-24 в зону поражения.

В своих кошмарах Уилсон не раз видел, как штурмовые вертолеты сбрасывают напалмовые бомбы, пускают ракеты и расстреливают разбегающихся афганцев из турельных пулеметов. Теперь кошмар воплощался в действительности. Два вертолета взлетели, но держались высоко, опасаясь приблизиться к лагерю моджахедов. Чарли, окруженный своей пакистанской стражей, укрылся за валуном.

Однако стрелки со «Стингерами» гордо стояли на возвышении. Они упрекали спутников конгрессмена в трусости, оскорбляя их и требуя, чтобы они сели в джипы и стали разъезжать по горной дороге, чтобы поднять пыль и вызвать огонь на себя.

Сердце Уилсона упало. Он вовсе не был уверен, что для него уготовано место в раю, поэтому обратился к командиру. «Если вы делаете это ради меня, то, пожалуйста, прекратите», — попросил он. К тому времени вертолеты уже возвращались на базу, и афганцы не истолковали его просьбу как проявление малодушия. Это было непостижимо: они решили, что конгрессмен всего лишь пытается спасти их от позора за то, что им не удалось сбить летающее чудовище у него на глазах.

Лишь впоследствии Уилсон полностью оценил значение того, чему он оказался свидетелем. Противоборствующие стороны поменялись ролями. Теперь Чарли шел вместе с армией «технологических партизан», ищущей возможности сразиться с самым грозным советским оружием.

Трудно винить Уилсона за то, что он видел в этих людях только хорошее. Большинство американских репортеров тоже прибегали к черно-белой риторике при описании афганцев. В волшебном сне Уилсона борцы за свободу были лишены изъянов. Он называл «воплощением доброты» полевого командира Хакани, воинственного фундаменталиста, сопровождавшего его в окрестностях Хоста.

В увлечении Уилсона этими воинами была одна странная особенность: ему так и не удалось близко познакомиться с кем-либо из моджахедов. Вероятно, в глубине души он понимал, что не осмеливается этого сделать, иначе волшебство развеется как дым. Он не понимал язык этих людей, не разделял их религиозные убеждения, а если бы их образ жизни вдруг стал популярным в Техасе, то всей душой восстал бы против них. Но здесь, в горах, они защищали свое право на жизнь, и Уилсон был горд находиться рядом с людьми, которые существовали для американцев конца XX века лишь в мире мифов и легенд.

Афганцев отличало глубокое спокойствие. Их движения не были быстрыми, но они всегда двигались целенаправленно. Пять раз в день они простирались в сторону Мекки и молились своему богу, но даже их вера каким-то образом была личным делом. Уилсон ловил себя на том, что восхищается их убежденностью и едва ли не завидует им. Они говорили так, как будто изрекали божественные истины. Они сражались на стороне Аллаха против неверных. С их точки зрения именно Аллах заставил Чарли Уилсона приехать сюда и воспользоваться гостеприимством своего верного муллы Джалалуддина Хакани. Господь сотворил чудо, пробудив доброту и милосердие в сердце американского конгрессмена. «Сначала мы одни сражались с советскими захватчиками голыми руками, — говорили они. — Храбрость афганского народа привлекла иностранца, и он стал помогать нам».

Четыре февральских дня, проведенные Уилсоном в горах и холмах Афганистана, пролетели как один волшебный миг. Они обедали в пещере в окружении бородатых людей, за которыми стояли столетия героической борьбы. Они ели баранину с плоскими афганскими лепешками и запивали йогуртом. За чаем они беседовали о разных способах убийства русских солдат Чарли находился вместе с наследниками людей, которые отстояли свою землю, когда армия Александра Великого вторглась в Хайберское ущелье. Их предки изгнали британских захватчиков, и, по преданию, полностью истребили их, кроме одного посланца. Но самое лучшее — Уилсон был заодно с теми, кто подрывал военное могущество «империи зла», зная, что победа будет за ними.

В последнее утро сотни моджахедов приехали к Хакани, чтобы попрощаться с конгрессменом. Перед отъездом Чарли позировал для фотографов на белом коне с тремя воинами, стоявшими рядом с ним. На снимке запечатлен последний чистый момент сказочной истории под названием «война Чарли Уилсона».

Когда Юсеф пришел, чтобы отвезти конгрессмена к генералу Ахтару и Зие уль-Хаку, он заметил нечто новое в облике американца. Подчиненные рассказали ему о храбрости и стойкости Уилсона, которая произвела впечатление даже на моджахедов. Юсеф, в целом неприязненно относившийся к американцам, не мог не признать достоинства Уилсона. «Он был храбрым и энергичным человеком, господствовавшим на сцене событий, — говорит генерал. — Я очень уважал его. Он хотел отомстить за американскую кровь, пролитую во Вьетнаме».

Как и афганские моджахеды, Юсеф восхищался этим качеством Уилсона. В его культуре месть представляет собой едва ли не высшую категорию мужской добродетели. Но, как ни странно, больше всего в Уилсоне его привлекала ковбойская романтика. «В детстве я видел много фильмов про ковбоев — пожалуй, даже слишком много, — говорит он. — Ковбой это крепкий парень, который всегда стоит за справедливость, в любое время готов стрелять налево и направо, сражаться с ворами, отомстить за своего отца или отправиться в вылазку против апачей. Он на голову выше окружающих и всегда одинок. Он сражается на стороне слабых. В ковбое можно найти лучшие качества воина, если не считать бравады».

Для Чарли Уилсона эта поездка была откровением. «Я чувствовал, что вступил в ряды посвященных, — вспоминает он. — Вскоре после возвращения я поужинал в армейском клубе с Зией и Ахтаром. Зия говорил о том, как ему хочется попасть в Афганистан и сражаться самому. Он особенно завидовал, когда я рассказал, как моджахеды разрешили мне выпустить несколько ракет. Я был благодарен Зие и Ахтару за эту поездку. Это было гораздо больше, чем я ожидал».

Первые слова Милта Вердена, обращенные к Уилсону, были довольно резкими. Он сказал конгрессмену, что тот позволил себе непозволительную роскошь. Афганская программа оказалась под угрозой, и все были очень недовольны. Сделав это заявление для записи, начальник оперативного пункта громко рассмеялся и попросил Чарли рассказать ему обо всем. Уилсон поведал Вердену о своих приключениях, а потом заговорил об эффективности программы ЦРУ Он спрашивал афганцев, получают ли они все необходимое для борьбы, и каждый раз получал утвердительный ответ. Еще никогда за всю свою карьеру в Конгрессе он не встречал программу, в которой не было бы ни одного изъяна.

По возвращении в Вашингтон Уилсон как будто стал еще выше ростом и раздался в плечах. Он побывал в мире мужчин, оперировавших не только словами и законами, которые предписывают всем остальным, что они должны или не должны делать. Теперь он не только отвечал за финансирование важного аспекта внешней политики США. В умах его коллег афганская война на самом деле стала «войной Чарли Уилсона». Чарли лично сражался с русскими. Поговаривали даже, что он ходил в атаку на белом коне.

Между тем демократы стараниями Рональда Рейгана были превращены в партию недовольных нытиков. Пока Уилсон путешествовал по Афганистану, демократы выступали по национальному телевидению с нападками на ЦРУ и администрацию президента за операцию «Иран-контрас». Но ни одной политической партии не нравится, когда ее отождествляют только с оппозиционной политикой. Чарли дал демократам нечто такое, что они могли поставить себе в заслугу. Это была благородная война, поддержанная демократическим большинством в Конгрессе.

Примерно в то же время Стив Соларц, старый противник Чарли, увидел фотографию Уилсона на белом коне с перекрещенными пулеметными лентами на груди. Соларц, большой любитель исторических романов о Флэшмене, испытал момент откровения: Чарли Уилсон был точной копией книжного героя.

«Это про тебя», — сказал он Чарли, вручив ему экземпляр книги. На самом деле сравнение было не слишком лестным. Главный герой, полковник Гарри Флэшмен, представляет типаж обаятельного повесы — англичанина, одержимого погоней за женщинами, который обязан своим восхождением к славе поразительному совпадению, удаче и редким проявлениям таланта и добродетели.

В новелле «Атака кавалерийской бригады» Флэшмен думает, что бежит с поля боя, пока не узнает, что скачет прямо на позиции противника. Там, как и в каждом произведении из серии о Флэшмене, этот беспринципный греховодник, по ошибке оказавшийся в отчаянной ситуации, проявляет удивительное мужество и сообразительность.

В историях об Отто фон Бисмарке, о британской армии в Китае или о печальной участи экспедиционного корпуса в Афганистане в 1848 году Флэшмен предстает в образе абсолютного антигероя — человека, который неизменно делает правильные вещи по неправильной причине. Независимо от того, насколько низменными были его первоначальные намерения, в большинстве случаев наступает момент, когда он становится подлинным героем. Но горькая истина состоит в том, что если бы Флэшмен мог поступить по-своему, он бы просто растратил свою жизнь на похождения, не заслуживающие ничего, кроме презрения его соотечественников.

Как ни странно, Чарли сразу же воспользовался аналогией Соларца и объявил себя Флэшменом. Возможно, ему понравился этот псевдоним; в конце концов, Флэшмен был человеком, который часто оказывался в центре великих исторических событий. Чарли просто не мог считать себя героем, не провозгласив сначала, что это ложь. Он даже начал пропагандировать образ Флэшмена и создал собственный элитный клуб под названием «Рейдеры Флэшмена». Те, кого он избрал во внутренний круг, получили книги в кожаных переплетах с названием клуба, вытисненным на задней обложке. Уилсон написал Гасту в Лэнгли, рассказал ему о новой организации и заверил своего старого друга, что он будет ее почетным членом.

Вполне в духе Флэшмена и к большому разочарованию Аннелизы, Чарли снова начал прикладываться к бутылке. Впрочем, это не имело для него большого значения. Он контролировал себя, и в целом все шло нормально.

Несмотря на то что еще никто не предсказывал победу, сводки боевых действий, поступавшие в ЦРУ, свидетельствовали о поразительных успехах. Моджахеды даже проводили набеги через границу, вторгаясь в то, что Билл Кейси называл «мягким подбрюшьем Советского Союза»[64], где жили десятки миллионов мусульман. Агентство опасалось, что такие провокации на территории СССР могут привести к ужасному возмездию. Тем не менее это демонстрировало абсолютную уверенность в собственных силах.

Сотрудники Госдепартамента докладывали из Женевы, что русские, по-видимому, искренне заинтересованы в переговорах о завершении войны. Но потом неожиданное событие нанесло удар в ахиллесову пяту афганской программы. В июле, сразу же после того, как Конгресс утвердил законопроект о новом пакете зарубежной помощи Пакистану, человек по имени Аршад Первез, считавшийся агентом Зии уль-Хака, был взят с поличным при попытке закупить двадцать пять тонн специального стального сплава, необходимого для создания ядерной бомбы.

Дела обстояли гораздо хуже, чем во время скандала со скоростными переключателями для ядерных зарядов в 1985 году. Теперь Конгресс принял поправку Соларца, вынуждавшую Белый Дом прекратить любую помощь Пакистану в случае подобных инцидентов. Не было никакой возможности избежать этого, и Соларц первым сообщил Уилсону о том, что натворили его пакистанские друзья. «Кажется, Стив рассказал мне об аресте Первеза со злобным блеском в глазах», — вспоминает Чарли[65].

Впоследствии Уилсон назвал свои усилия по спасению военной и экономической помощи режиму Зии уль-Хака «моим величайшим достижением в Конгрессе». Все остальные его успехи были достигнуты в тени и за закрытыми дверями, но здесь ему пришлось открыто выступить против коалиции «добродетельных либералов». Уилсону выпала неблагодарная задача отстаивать право пакистанского диктатора на нарушение американских законов для создания собственного ядерного оружия — и это при том, что Зия уль-Хак продолжал претендовать на огромную зарубежную помощь США. Чарли должен был это сделать во имя спасения афганской программы ЦРУ.

По всем признакам дело казалось безнадежным. Американское правительство твердо придерживалось принципа нераспространения ядерного оружия. Законы США явно были нарушены. У президента не оставалось иного выбора, кроме как привести в действие поправку Соларца и прекратить любую помощь Зие уль-Хаку. Даже если бы Рейган наложил вето из соображений национальной безопасности, конгрессмены были исполнены решимости отстоять собственный закон.

Но в конце концов Уилсон заставил коллег отказаться от претензий на этическую непогрешимость. Единственный раз в своей жизни он разоблачил Конгресс как орган, который действует исключительно на основе власти и взаимных обязательств. Здесь он привел массу примеров, и, к ужасу своих либеральных коллег, добился успеха,

С точки зрения Уилсона и ЦРУ, если бы Соединенные Штаты влепили Зие уль-Хаку публичную пощечину и прекратили свою поддержку, то все было бы потеряно. Они знали, что без диктатора, управлявшего страной по законам военного времени, не было бы никакой афганской войны. Официально Пакистан не поддерживал моджахедов, но пакистанцы безусловно знали правду, и она им не нравилась. Советский Союз бомбил их пограничные территории и организовывал акты саботажа. В Пакистане находилось три миллиона афганских беженцев и десятки тысяч вооруженных партизан. Все это происходило в то время, когда Пакистану приходилось беспокоиться о возможности новой войны с Индией, Зия уль-Хак мог сохранять лояльность армии в проведении своей политики лишь благодаря миллиардам долларов военной и экономической помощи США. Если бы этот поток иссяк, все обязательства утратили бы свою силу.

За обедом в пакистанском посольстве бывший советник по национальной безопасности Збигнев Бжезинский задал Стиву Соларцу вопрос: «Стив, каковы ваши цели в прекращении помощи Пакистану? Если это произойдет, я предвижу следующие события: во-первых, афганское сопротивление будет сломлено, и Советы восторжествуют. Во-вторых, нынешнее правительство Пакистана исчезнет, а в-третьих, вы получите там антиамериканское правительство, обладающее ядерным оружием. Вы этого хотите?»

Но для Соларца и других сторонников доктрины нераспространения ядерных технологий вопрос не подлежал обсуждению. Исламский диктатор сунул свой нос в Америку и нарушил закон. Соларц вызвал представителей ЦРУ на закрытые слушания и высказал свое возмущение тем, что он охарактеризовал как ряд систематических и злостных нарушений со стороны Пакистана. Блестящий молодой аналитик Агентства выступил с разоблачительными показаниями на этих слушаниях, где Уилсон присутствовал «просто для того, чтобы немного потрепать нервы Стиву». За присутствием Уилсона неизменно маячила угроза возмездия для Индии, но ничто не могло сравниться со скандалом, разразившимся вокруг Аршада Первеза.

Чарли беспокоился о судьбе зарубежной помощи Пакистану задолго до инцидента с Первезом. В феврале в Исламабаде он сказал Зие уль-Хаку, что больше не может в одиночку держать линию фронта. «Я сказал ему, что движение за ядерное разоружение набирает обороты, что сейчас он получает третий по объему пакет зарубежной помощи США и что у меня начались неприятности с Госдепартаментом. Соларц проводил слушания. Гленн и Пресслер занимали непримиримую позицию в Сенате. Я сказал, что все это достигнет кульминации осенью, при обсуждении законопроекта об ассигнованиях на зарубежную помощь, и мне нужен цепной пес, который мог бы сдержать их натиск».

Зия нанял хорошего знакомого Чарли, невероятно деятельного и изобретательного лоббиста Денниса Нейла. «Ему не было равных, — объясняет Уилсон. — Он обрабатывал каждого члена комиссии по ассигнованиям и комитета по зарубежным делам. Он обхаживал их штатных сотрудников. Хилл и Нолтон хорошо умеют проводить общественные мероприятия, но эти навыки не годятся для того, чтобы побеждать в подковерной борьбе. Если на заседании посреди ночи кто-то присылает вам пиццу и пиво, вы знаете, что это Деннис. Он всегда где-то рядом. Он не имеет права войти внутрь, но незримо поддерживает вас».

Арест Первеза произошел в неудобное время, в канун дня Благодарения. Но два старых профессионала решили, что им нужно подобрать людей с разными политическими взглядами, которые смогут выступить на их стороне. Зия уль-Хак согласился принять зарубежную делегацию, и Чарли принялся выкручивать руки, обзванивая жен конгрессменов и обещая им незабываемую поездку. Наконец он собрал делегацию из семи влиятельных членов Конгресса вместе с их женами, которые согласились провести день Благодарения в Пакистане. В эту группу вошли огнедышащий консерватор Боб Дорнан, уважаемый калифорнийский либерал Джордж Браун и бывший знаменитый баскетболист Том Макмиллан. Уилсон выбрал людей, чей голос имел значение.

Чарли хорошо знал, как его коллеги отреагируют на посещение афганских тренировочных лагерей. По его замыслу, они должны были проникнуться сочувствием к моджахедам, ощутить свою причастность к патриотической драме и признать, что их решение фактически определит судьбу этих борцов за свободу. Как и ожидалось, мужество и глубокая религиозная вера афганских воинов произвели на конгрессменов глубокое впечатление. Некоторые из них настолько воодушевились, что переоделись моджахедами для поездки в секретные тренировочные лагеря, а остальных Уилсон мягко пожурил за то, что они не последовали примеру товарищей.

Пешавар был наполнен добровольцами, врачами и медсестрами, работавшими по линии гуманитарной программы Кренделла. Даже воздух в городе казался наэлектризованным. Но главный сюрприз был преподнесен за ужином в государственной резиденции Зии уль-Хака.

Невысказанный вопрос об исламской ядерной бомбе был пресловутой ложкой дегтя в бочке меда. Когда Уилсон встал, чтобы произнести первый тост, он обратился к этой проблеме в своей бесподобной и шокирующей манере.

— Мистер президент, в истории человечества для меня есть три героя: Уинстон Черчилль, президент Линкольн и президент Зия уль-Хак, — сказал он и обвел взглядом своих коллег, прежде чем продолжить. — Если бы Зия не стоял у руля Пакистана, история человечества и свободного мира была бы другой. После консолидации сил в Афганистане русские исполнили бы свою заветную мечту достичь Индийского океана и обрести господство в этой части света.

Потом он перешел к главному:

— Мистер президент, на мой взгляд, вы можете изготавливать любые бомбы, какие захотите, потому что вы наш друг, а СССР и Индия — наши враги. Но не все американцы придерживаются такого же мнения. Есть некоторые вопросы, мистер президент, и вам нужно ответить на них, потому что проблема становится довольно острой.

Зия уль-Хак с серьезным видом подошел к кафедре, в очках и с заготовленной речью в руке. Интуиция подсказала Чарли, что нужно вмешаться. Он не хотел слушать выступление по бумажке и объявил, что, поскольку он сам выступал без очков и подсказок, президент не должен иметь преимущества.

— Мой друг Чарли сказал, что я не должен пользоваться очками или записями, поскольку у него не было ни того, ни другого, — сказал Зия. — Я не могу несправедливо обойтись со своим дорогим другом, и раз уж он забрал мою официальную речь, то буду говорить от души.

Диктатор приказал слугам покинуть банкетный зал, а его адъютант запер двери изнутри. Зия уль-Хак не брезговал ложью в интересах ислама, особенно когда речь шла о таких вещах, как ядерная бомба. Но в тот день в его голосе звучала искренняя убежденность.

Он говорил о любящем муже, который заверяет жену в своей неизменной верности: «Иногда ей приходится полагаться на его слово. Она всегда может требовать доказательств». Ядерная программа его страны была предназначена исключительно для мирных целей. Он просил поверить ему на слово: у Пакистана нет намерения создавать систему доставки ядерного оружия.

Потом Зия рассказал трогательную историю о том, как много они с Чарли смогли сделать для Афганистана. Он говорил о доблести афганцев и об исторической важности текущего момента.

— Если на этом этапе американские друзья отвернутся от нас, это будет историческим предательством, и будущие поколения сурово отнесутся к тем, кто примет такое решение. Мы не приняли первоначальные условия Америки, (он имел в виду отказ принять программу помощи Джимми Картера, которую назвал «жалкой подачкой»), поэтому как американцы могут надеяться, что мы уступим сейчас, когда русские уже истекают кровью? Мы продолжим борьбу, с американской помощью или без нее. Мы будем бороться, хотя я не знаю, сколько жизней нам придется отдать за свободу. Пожалуйста, возвращайтесь домой и заверьте всех, кого это касается, что мы не поддадимся давлению и не готовы принять дополнительные условия. Наверное, эта задача будет трудной, но мистером Чарли Уилсоном на Капитолийском холме нет ничего невозможного.

В аэропорте перед отлетом, когда пакистанские журналисты попросили прокомментировать итоги визита, Уилсон предпочел дать слово своему либеральному коллеге Джорджу Брауну. Политическое мастерство Чарли подсказывало ему, когда нужно уступить и высказать свое мнение устами другого человека.

Тем не менее в Вашингтоне лишь один конгрессмен выступил вперед и вступил в бой. Вместе с Деннисом Нейлом Чарли прошелся по телефонному справочнику Конгресса и позвонил каждому человеку, которому когда-либо оказал услугу. «Настало время платить по счетам», — говорил он. Все было очень просто: Уилсон собирал свои долги.

Пожалуй, Нейл предлагает лучшее объяснение, каким образом ему и Чарли удалось добиться победы в пять часов утра на затянувшемся совместном заседании Конгресса и Сената. «Большая часть заседаний в Конгрессе — это слова и дебаты, которые ничего не могут решить, — говорит он. — Но в комиссиях по ассигнованиям речь идет о деньгах, и там заседают очень практичные люди». Условия были предельно четкими: Чарли хотел получить деньги для Зии уль-Хака. Он хотел, чтобы его коллеги утвердили пакет американской помощи Пакистану. Он делал это раньше и должен был сделать снова. «Вы со мной или с Соларцем?» — спрашивал он каждого из своих коллег. Все знали, что Чарли навсегда запомнит, чью сторону они выберут.

Утром Чарли Шнабель, который пришел в офис раньше всех остальных, еще за дверью услышал громкие телефонные трели. Зия уль-Хак звонил только для того, чтобы подбодрить их. «Пусть Чарли облачится в доспехи и идет в бой», — сказал он. На кону стояли сотни миллионов долларов. В то время Пакистан был третьим крупнейшим получателем американской помощи после Израиля и Египта, и битва за эти деньги достигла кульминации на вечернем совместном заседании Конгресса и Сената. По словам Денниса Нейла, «объединенные слушания похожи на игру в покер. Для того чтобы быть настоящим игроком, вы должны знать, что делаете. Вы должны читать движения других игроков и понимать, когда нужно сделать решающий ход». Когда игра началась, старый лоббист мог лишь сидеть у дверей снаружи и ждать результата.

Главная трудность для Уилсона заключалась в том, что у антипакистанской коалиции в обеих комиссиях хватало голосов, чтобы нанести ему поражение. Разумеется, его противники уже неоднократно требовали провести прямое голосование. Но Чарли вытащил из рукава свой первый козырь. Он смог повлиять на повестку дня, так как заключил сделку с председателем подкомиссии Дэвидом Оби, который заведовал организационными вопросами. В результате голосование по спорному вопросу было отложено до конца заседания, когда усталые конгрессмены и сенаторы обычно уже не думают ни о чем, кроме возвращения домой. Кроме того, он знал, что Оби найдет способ не допустить прямого голосования.

Дэвиду Оби нисколько не нравился Зия уль-Хак и идея создания «исламской бомбы», но он находился в долгу перед Уилсоном. Чарли был тайным орудием председателя, обеспечивавшим контроль и дисциплину в подкомиссии. Его нельзя было назвать консерватором. Фактически он стоял на либеральных позициях, когда речь шла о внутренних делах, таких как гражданские права и свободы для женщин. Но в вопросах контроля над вооружениями, антикоммунизма и национальной обороны он был сторонником самой жесткой линии. Это позволяло ему эффективно посредничать на переговорах Дэвида Оби с консерваторами. Уилсон многое сделал для Оби, но их отношения напоминали улицу с двухсторонним движением. В данном случае это означало, что председателю пришлось наступить на горло собственной песне и поддержать амбициозного мусульманского диктатора, за которого ратовал Чарли.

«До тех пор я никогда не видел, как председатель полностью отдает инициативу другому члену комиссии, — говорит Стив Гус, который сначала был уверен, что либеральная коалиция во главе с его боссом Бобом Мразеком сможет добиться прекращения зарубежной помощи Пакистану. — Нам хватало голосов, и закон был на нашей стороне». Однако к трем часам утра Чарли уже сотворил маленькое чудо, и значительная часть первоначального финансирования была восстановлена. Но Чарли по-прежнему был недоволен, и ни Дэвид Оби, ни его коллега из Сената, председатель Дэниэл Инойе, не хотели рисковать, навлекая на себя его гнев. Оба понимали, что Уилсон готов вынести вопрос на открытое обсуждение, если не добьется желаемого.

Это был второй козырь, который Чарли держал в рукаве той ночью. Они с Нейлом считали, что на публичных слушаниях им хватит голосов для победы. Для Оби и Инойе не было большего кошмара, чем неудачное совместное голосование по законопроекту. Если бы обе палаты парламента стали голосовать по каждому отдельному пункту, то воцарилась бы анархия.

Покерная партия с высокими ставками продолжалась до раннего утра. Инойе неоднократно спрашивал Уилсона, может ли он пойти на компромисс.

— Нет, я не смогу жить с этим, — отвечал Чарли.

Все усилия были тщетны: Уилсон не отступал ни на дюйм. Вначале этого года он предстал перед бригадным генералом Юсефом в образе одинокого ковбоя, борющегося за дело моджахедов. Теперь, в Капитолии, этот высокий техасец в полосатой рубашке с непременными подтяжками и эполетами снова в одиночку сражался с противниками, но на этот раз он выбрал поле битвы, где происходила настоящая схватка за продолжение афганской войны. Он вел себя не как обычный конгрессмен, выбивающий деньги для будущего спонсора своей предвыборной кампании. Чарли исполнял высокую миссию. Он чувствовал свою ответственность и право говорить от лица одного миллиона погибших афганцев и трех миллионов беженцев, от лица целой армии борцов за свободу, которая в эти минуты воевала с настоящим врагом Америки. Он никому не позволит забрать эту войну у него, афганцев и Зии уль-Хака. В ту ночь он настоял на своем и победил.

Зия остался почетным союзником США, а моджахеды продолжали сбивать советские воздушные суда не реже одного раза в день. Программы боевой подготовки и «симфонии вооружений» Викерса развернулись в полную мощь, и стало ясно, что время работает на воинов ислама.

Ночное заседание комиссий Конгресса и Сената не принадлежало к событиям, которые попадают в военные хроники. Но можно утверждать, что великие события афганской войны в последние недели 1987 года и первые несколько дней 1988 года были отчасти связаны с победой Чарли Уилсона в Вашингтоне.

Вполне вероятно, что в Москве уже было принято решение о выводе советских войск из Афганистана. Независимо от итога совместных слушаний в Капитолии, СССР уже мог начать подготовку к уходу примерно в это же время… а может быть, и нет. Можно лишь сказать, что главным козырем Вашингтона до сих пор была демонстрация готовности к затяжной войне. После того как Зия уль-Хак пережил сражение в Капитолии, у сторонников жесткой линии в Кремле не осталось никаких надежд. Фактически они столкнулись с историческими процессами, которые больше не могли сдерживать.

Вскоре Эдуард Шеварднадзе, находившийся в Женеве, отвел своего коллегу Джорджа Шульца в сторонку и по секрету сказал ему, что Кремль решил уйти из Афганистана. «Война Чарли Уилсона» близилась к завершению, но непредвиденные последствия были еще впереди.