Война Чарли Уилсона

ГЛАВА 31. ЦЕНА СЛАВЫ

Воскресенье в Пакистане было вторым рабочим днем недели, как и во всех мусульманских странах. Утренние улицы Исламабада и соседнего Равалпинди представляли собой обычную пеструю смесь старины и современности: уличные торговцы, ярко раскрашенные мопеды, толпы молящихся в мечетях, мальчишки с чайными подносами, ряды сидящих школьников в медресе и правительственные здания, открытые для работы.

И тут мир как будто раскололся пополам. Град шрапнели обрушился на дома, стекла разлетались вдребезги. Сотни людей получали ранения и увечья. В полумиле от эпицентра первого взрыва в ревущем воздухе проносились странные призраки, разбрасывавшие автомобили, словно детские игрушки. Это были ударные волны новых взрывов, каждый из которых, казалось, зарождался от предыдущего. В небо взметнулось грибовидное облако черного дыма высотой в несколько сотен метров, пронизанное вспышками пламени.

Население охватила паника; люди думали, что столица подверглась нападению. По городу разлетелись страшные слухи — все знали, что Индия обладает ядерным оружием. Более недоверчивые полагали, что Советская армия наконец решила нанести удар возмездия. Многие были уверены, что израильтяне разбомбили секретные ядерные заводы Пакистана. Некоторые настаивали на том, что во всем виновато ЦРУ. Как ни странно, лишь последнее предположение было недалеко от истины.

Разумеется, оперативный пункт Милта Вердена в Исламабаде не был напрямую причастен к этому к этому событию, но все боеприпасы, детонировавшие и убивавшие пакистанцев в тот день, были доставлены в страну усилиями ЦРУ. Местом катастрофы был военный лагерь Оджири на полпути между столицей и Равалпинди, где хранилось около 10 000 тонн оружия и боеприпасов, сложенных беспорядочными кучами на нескольких складах. Поставки этого товара были частью огромной и тщательно спланированной операции по созданию долгосрочного арсенала для моджахедов до подписания Женевского соглашения, которое формально должно было покончить с войной.

Русские с огромным уважением относятся к героям своей родины. Везде, где появлялись советские ветераны Второй мировой войны, можно было наблюдать одну и ту же картину. Когда старик с медалями на груди входил в автобус или вагон метро, его соотечественники вставали. Не только дети и подростки, но даже пожилые женщины предлагали свое место в знак благодарности за их великий подвиг в страшные годы, которые в России называют Великой Отечественной войной. В день 9 Мая Красная площадь наполнялась ветеранами, которым оказывали всенародные почести. Страна славила своих героев и показывала, что не забывает их жертвы во имя победы.

С другой стороны, советских ветеранов афганской войны как бы не существовало. По официальной версии, они не сражались на войне, продолжавшейся более пяти лет. Да, в Афганистане находился ограниченный контингент советских технических советников, помогавших строить социализм и содействовавших революционному афганскому правительству в его усилиях покончить с бандами душманов, как они называли моджахедов. Но никто не вторгался в Афганистан, и стодвадцатитысячная военная группировка никогда не находилась в этой стране. Советские пилоты не бомбили города и не опустошали сельскую местность. В Афганистане не было войны, и там не гибли советские солдаты.

Официальные заявления звучали странно на фоне цинковых гробов, прибывавших домой на специальных самолетах, известных как «черные тюльпаны». Эти вестники смерти доставляли свой груз со строгими инструкциями для матерей, которым запрещалось писать на надгробиях, что их сыновья погибли в Афганистане. Матери сообщали, что ее сын пал смертью храбрых при исполнении интернационального долга, но его нельзя представить к награде за доблесть, потому что никакой войны нет.

Советским гражданам внушали, что враги сеют ложь и клевету через радиостанции ВВС и «Голос Америки». Но вскоре поползли шепотки и появились пьяные застольные истории, которые тысячи молодых людей год за годом привозили домой из Афганистана. К 1986 году слухи достигли критической массы; страна полнилась рассказами о жутких вещах, творившихся в далекой южной стране, где советских людей считали «неверными», друзья и враги выглядели одинаково, и ничто не казалось безопасным.

Когда в России погибает молодой человек, у матери есть время, чтобы оплакать его и подготовить ребенка к переходу в лучший мир. Это грустная и мучительная церемония, но в ней есть достоинство. Члены семьи, друзья и соседи скорбят над павшим героем вместе с матерью. Но во время этой войны, которой якобы не существовало, коммунистические чиновники были вынуждены лишать русских матерей даже этой последней привилегии. Матери погибшего солдата не разрешали открыто признать героизм своего сына, его самопожертвование и патриотический долг.

Людям это не нравилось — да и как могло понравиться, когда счет убитых пошел на тысячи? В конце 1985 года солдатские матери начали объединяться, хотя сперва это происходило втайне от властей. Матери, утратившей своего сына таким образом, кажется, что ей уже нечего терять. Ее трудно запугать. Молодые русские ветераны тоже начали выстраивать свои организации. В отличие от ветеранов Вьетнама, возвращавшихся домой поодиночке, советские солдаты уезжали на войну целыми отделениями из одного города или деревни и по окончании срока службы возвращались такими же группами.

По всему Советскому Союзу, раскинувшемуся на двенадцать часовых поясов, афганцы начинали обретать собственный голос в общественной жизни страны. По вечерам они встречались, чтобы выпить, почитать стихи и исполнить песни о своей военной службе. В песнях содержалась тайная история войны — подробное описание событий, не существовавших с точки зрения советского правительства. В них говорилось о вторжении и штурме дворца Амина. В них говорилось о жестоких душманах и товарищах по оружию, павших в бою. В них говорилось о «черных тюльпанах», цинковых гробах и о матерях, которых принуждали ко лжи в государственных интересах.

Система, выстроенная Лениным и Сталиным, отличалась прочной дисциплиной, и в течение нескольких лет она выдерживала растущее напряжение, ощущавшееся по всей стране. Солдатские матери разговаривали, жаловались и задавали вопросы. Хуже того, на улицы выходили искалеченные молодые ветераны без рук и ног, потерянных на войне, которой никогда не было. В начале 1986 года практически все что-то знали об ужасах Афганистана. Деньги Чарли Уилсона сыграли свою роль, и программа Викерса начала осуществляться. Моджахеды неожиданно вышли из укрытий. Они повсюду переходили в наступление, устраивали засады на военные конвои, убивали русских солдат, минировали гарнизоны, бомбили советское посольство, сбивали самолеты и вертолеты. При этом они тоже несли потери. Да, моджахеды продолжали гибнуть в гораздо большем количестве, чем советские солдаты и их афганские союзники. Но моджахеды отправлялись в рай, где их ожидало вечное блаженство, а неверующие были лишены этого удовольствия.

Неверующим оставались лишь «черные тюльпаны». Каково это было для них, когда тела родных и близких людей были упакованы в цинковые гробы с маленькими окошечками, и то лишь если лицо погибшего не было изуродовано до неузнаваемости? В одной из песен, сочиненных ветеранами, говорилось о матери, которая открыла гроб и обнаружила тело другого юноши. Но даже если бы это был ее собственный сын, что она могла сказать? Она могла лишь написать на могильной плите: «Родился 28 июля 1964 года, погиб 8 февраля 1985 года при исполнении интернационального долга».

Зимой 1986 года дух советского народа был отравлен ядом потерь в Афганистане, и члены внутреннего круга Горбачева знали об этом. Проблема заключалась в том, что с каждым следующим годом после вторжения обстановка лишь ухудшалась. Теперь, после наступательной операции генерала Варенникова, они столкнулись с тревожными признаками, свидетельствовавшими о том, что повстанцы проявляют поразительную живучесть и владеют новым смертоносным оружием.

Как ни странно, советское командование в Афганистане попалось на удочку собственной пропаганды о зверствах моджахедов. Смысл заключался не в том, чтобы запугать солдат, а в том, чтобы убедить их в опасности ночных прогулок без сопровождения товарищей по оружию. Повсюду были развешаны соответствующие плакаты, проводились инструктажи, и с того момента, когда солдаты высаживались из транспортных самолетов на авиабазе Баграм, до них доходили слухи о том, что случается с их соратниками. Все они знали о фанатичном Гульбеддине Хекматиаре и его обычае оставлять на дороге безногих и безруких советских солдат. Этих несчастных выставляли в качестве приманки, чтобы новобранцы, разъяренные страданиями жертвы, бросились мстить и угодили прямо в засаду. Они научились опасаться удара в спину, когда дружелюбный продавец с улыбкой разговаривал с ними, а его сообщник в это время подкрадывался сзади с длинной спицей, намазанной ядом.

Теперь каждый афганец был врагом. Надежных афганских союзников больше не существовало. Стихотворение Киплинга об участи британских солдат, пришедших сюда в прошлом веке, стало мрачным рефреном для бойцов Советской армии:

По словам русского журналиста Артема Боровика, впоследствии написавшего о том, что он видел и слышал в Афганистане, многие советские солдаты обращались к религии: атеисты искали Бога. Все имели при себе один дополнительный патрон, чтобы застрелиться, если их возьмут в плен. Армия полнилась суевериями. Некоторые пристрастились к наркотикам, покупаемым у афганцев в больших количествах. Боровик пишет о том, как солдаты сидели в лагере в наркотическом ступоре, слушали «Pink Floyd» и рассказывали жуткие истории о врагах, поджидавших за каждым углом.

Если бы у них только был противник, согласный сражаться лицом к лицу, со страхами было бы покончено. Но их изматывала бесконечная неопределенность. Они испытывали чувство, сходное с кошмаром, когда человека преследует во сне огромное бесформенное чудовище. Даже когда афганские воины попадали в плен и подвергались пыткам, их палачи с ужасом обнаруживали, что не могут добиться никакой реакции. Афганцы лишь смотрели в пространство пустыми глазами.

Горбачев попал в ловушку. Соединенные Штаты шли на эскалацию боевых действий, и Америка впервые вела себя так, как если бы собиралась до конца придерживаться выбранного курса. Больше не было уверенности, что СССР и дальше сможет платить цену этой войны. Для того чтобы справиться с ухудшающейся ситуацией, нужно было ввести в Афганистан как минимум полмиллиона солдат. Но такой шаг вынудил бы Горбачева к публичному признанию, что Советский Союз уже давно ведет войну и проигрывает ее. Это было невозможно.

В феврале Горбачев все-таки признал, что Афганистан стал кровоточащей раной на теле Советского Союза. Никто в Кремле не знал, что через несколько месяцев после этой речи самолет ВВС США приземлится глухой ночью на той же военной авиабазе в Равалпинди, которая использовалась для рейсов по программе Макколлума. Начальник оперативного пункта ЦРУ находился на летном поле и наблюдал за разгрузкой первой партии «Стингеров». Там присутствовал и бригадный генерал Реза из ISI, который должен был убедиться, что специальный груз в целости и сохранности перевезен на ближайшую тренировочную базу, где группа элитных воинов ислама была готова приступить к двухмесячному курсу боевой подготовки.

Почти все для СССР шло не так, как было задумано. В апреле, когда в Афганистане открылся новый сезон военных действий, генерал Варенников срочно вылетел из Кабула с государственным поручением особой важности. Взрыв ядерного реактора в Чернобыле, в результате которого произошло радиоактивное заражение тысяч квадратных миль советской территории, стал самой большой катастрофой в истории ядерной энергетики. Отдав распоряжение Варенникову, Горбачев ушел в тень и вел себя так, словно ничего не произошло. Он признал факт катастрофы одиннадцать дней спустя, и то лишь под возмущенные протесты мировой общественности.

Около двухсот тысяч несчастных жителей Белоруссии и Украины были эвакуированы, и сборные бригады со всей страны направились на ликвидацию последствий аварии. Вместо того чтобы развернуть дивизию на границе Пакистана, Варенников теперь отдавал убийственные приказы о проникновении в зону разрушенного реактора и очистке смертоносных отходов. Мир с ужасом наблюдал за происходящим. В Белом доме Рейган сказал своим советникам, что, если бы чернобыльская катастрофа произошла в Америке, это положило бы конец его усилиям по укреплению национальной обороны. По его словам, Горбачев должен был столкнуться с такими же проблемами.

Горбачев уже испытывал сильнейшее давление со всех сторон. Советская экономика находилась на грани коллапса; она больше не могла выдерживать угрожающий темп гонки ядерных и обычных вооружений, предложенный Рейганом. Программа «звездных войн» пугала советское военное руководство. Наверное, чернобыльская трагедия не могла произойти в худшее время для страны. В конце апреля произошло событие, оскорбившее Варенникова до глубины души: по приказу Рейгана пилот американских ВВС сбросил «умную бомбу» на шатер ливийского лидера Муаммара Каддафи. Это был тонко рассчитанный вызывающий жест. Варенников, великий стратег советской империи, полагал, что СССР не может игнорировать подобные вызовы. Вместе с тем он был убежден, что его собственные коллеги в генштабе, возглавляемые министром обороны Язовым, фактические довели страну до банкротства. С его точки зрения, они клюнули на приманку США и теперь строили абсолютно ненужные системы вооружений только потому, что Соединенные Штаты делали то же самое[66].

Но вопрос о причине кризиса уже не имел значения. Горбачеву было ясно, что натиск нельзя сдерживать до бесконечности. Той весной в Кремле начались исторические внутренние дебаты, и Афганистан занимал важное место в повестке дня. Это было характерно для проблем, с которыми столкнулась советская система.

Тоталитарное государство, такое как Советский Союз, обладавший самой большой в мире сухопутной территорией, должно контролировать свое многочисленное и этнически разнообразное население с помощью силы. Но для армии и полиции тоже существует предел возможностей. В конечном счете власть опирается на представление о всемогущем правительстве, готовом мгновенно и безжалостно сокрушить любое неподчинение.

В 1986 году в Афганистане вся советская мощь оказалась неэффективной. Кремлевские стратеги были вынуждены примириться с тем, что еще недавно казалось немыслимым, и отказаться от надежды покончить с повстанцами.

Зия уль-Хак затягивал переговоры в женевском представительстве ООН, чтобы дать ЦРУ дополнительный месяц для новых поставок. После подписания договора обеим сверхдержавам запрещалось производить дальнейшие поставки вооружений в Афганистан. Зия хотел быть уверенным в том, что афганцы смогут разделаться с просоветским правительством своей страны. Но в то утро секретный запас моджахедов в Оджири был полностью уничтожен. Тридцать тысяч ракет, миллионы патронов, огромное количество мин, «Стингеров», ракет SA-7, «Блоупайпов», противотанковых снарядов «Милан», многоствольных ракетометов и минометов взлетели на воздух. Они не только взорвались, но и погубили много пакистанцев: более ста человек погибли и более одной тысячи получили ранения.

Когда снаряды все еще взрывались, пакистанский диктатор позвонил своему послу в Вашингтоне Джамшиду Маркеру и дал строгую инструкцию: «Свяжись с судьей Вебстером (преемником Кейси в ЦРУ) и Чарли Уилсоном. Скажи им, ради Аллаха, пусть возместят утраченное».

Маркер был поражен железной выдержкой своего президента. «Он даже не просил помощи в тушении пожаров или уходе за ранеными. Он хотел только одного: получить новое оружие».

Это было удивительное хладнокровие со стороны человека, который лишь несколько недель назад балансировал на грани утраты всей зарубежной помощи США, Теперь, когда его столица была объята пламенем, он звонил директору ЦРУ и запрашивал поставку новой партии самых совершенных орудий убийства стоимостью сто миллионов долларов. По его словам, русские должны были знать, что Соединенные Штаты верны своему слову.

Зия уль-Хак в последний раз обратился к ЦРУ и Чарли Уилсону за помощью, и по всем свидетельствам очевидцев ответ на его просьбу был одним из главных успехов Агентства в области материально-технического снабжения. В течение двадцати четырех часов огромные транспортные самолеты разгружали «Стингеры» и другое оружие, отправленное с «прифронтовых» складов НАТО в Западной Европе.

В Исламабаде, где взрывы с небольшими интервалами продолжались в течение двух суток, Милт Верден вошел в образ полевого командира. Теперь Верден находился в своей стихии. Афганская война стала для него таким увлекательным занятием, что он даже сожалел о ее скором окончании. Прибывало все больше разнообразных устройств и технических новинок, которые нужно было испытать в реальных условиях. К примеру, они до сих пор не провели испытания «Техасской пули» — беспилотного летательного аппарата с волоконно-оптическим управлением, которое моджахед мог запустить в иллюминатор ИЛ-76 и взорвать груз ракет «Скад» стоимостью в пятьдесят миллионов долларов. Всем не терпелось посмотреть, как будет действовать последний вариант израильской «Лошадки Чарли», далеко ушедший от первоначального образца. Это новейшее оружие было предназначено для разбрасывания сотен противопехотных взрывных устройств над огромной территорией; некоторые из них опускались на парашютах, и все взрывались на разной высоте с чудовищным грохотом.

Но Вердена послали в Исламабад не для развлечений. Он был профессионалом, и его цель заключалась в успешном завершении афганской войны. Верден решил, что лучшим способом ускорить вывод советских войск будет превращение тайной войны в открытую. Он стремился не только заменить пропавшее оружие, но и вонзить нож в самое сердце советской империи. Нужно было дать русским понять, что взрыв на складе боеприпасов никак не повлиял на боеспособность моджахедов. Поэтому, когда сотрудники посольства стали возражать против отправки транспортных самолетов на том основании, что противник может опознать их, Милт заткнул им рот. «Выкрасите самолеты флуоресцентной краской, — заявил он. — Включите все посадочные огни».

Сразу же после взрыва в приемной посольства начальник оперативного пункта, одетый в темный деловой костюм, заметил своего коллегу из КГБ и пригласил его выйти в сад. Небо над головой было заполнено американскими транспортниками С-141 и С-5, кружившими над городом в ожидании посадки. «Знаете, что это такое? — осведомился Верден. — Прекрасное зрелище, не правда ли?» Сигнал был предельно ясным.

Четырнадцатого апреля 1988 года по московскому телевидению без фанфар было объявлено о подписании Женевских соглашений. В отличие от зловещего молчания, окружавшего вторжение Советской армии в Афганистан девять лет назад, это молчание было признаком унижения. В Исламабаде Зия уль-Хак назвал вывод советских войск «чудом XX века».

Оглядываясь назад, можно сказать, что неимоверные усилия, приложенные для восстановления военного арсенала в Оджири, скорее всего не сыграли никакой роли в уходе русских из Афганистана. Решение уже было принято на уровне Политбюро и высшего армейского командования. Любая великая держава сознает последствия очевидного военного поражения, особенно такая, чья армия обладает легендарной репутацией. Решение было болезненным, но неизбежным. Империя рушилась, и ничто не могло помешать этому.

Но для Чарли и Зии уль-Хака, Милта Вердена и ЦРУ, Мохаммеда Газаля и саудовцев, неизменных в своей финансовой поддержке, эта операция была последним моментом славы. Они направили личное послание Горбачеву, смысл которого сводился к следующему: «Мы можем облегчить ваш уход, но можем напоследок пощипать вам перышки».

В Женеве госсекретарь Шульц, заключивший сделку с русскими, теперь находился в центре внимания. Заместитель госсекретаря Майк Ар-макост выполнял роль Чарли, занимаясь координацией бюрократических структур. Гордон Хамфри, который, в конце концов, был сенатором, получил широкое признание как истинный защитник афганских интересов. Между тем чиновники, продвигавшие решение по «Стингерам», толпились вокруг и давали интервью, словно все заслуги принадлежали им.

Уилсона можно простить за то, что им овладело вполне естественное желание получить свою долю заслуженных почестей. Продюсер программы «60 минут» обратился к нему за помощью в составлении репортажа о гуманитарной программе Кренделла. Пакистанцы отказались впустить в страну американских тележурналистов. В результате было достигнуто предварительное соглашение о создании большого сюжета с участием Уилсона, если он окажется в Пакистане вместе со съемочной группой «60 минут».

Тогда Чарли позвонил в ЦРУ и попросил о первой услуге личного характера. Билл Кейси недавно умер от опухоли головного мозга. Его преемник Уильям Вебстер унаследовал отношения с Уилсоном, не омраченные воспоминаниями о первоначальных трениях между конгрессменом и Агентством. Теперь Уилсон был полноправным партнером, который мог звонить в любое время и давал советы по любым вопросам, связанным с Афганистаном, а также разрешал большинство проблем ЦРУ в отношениях с Конгрессом.

По всем внешним признакам Чарли был начальником оперативного пункта ЦРУ в Капитолии. Впоследствии, когда он возглавил подкомиссию по надзорным вопросам, выявляющую злоупотребления в сфере разведки, то сразу же позвал своих друзей из Лэнгли отпраздновать это событие. За ланчем новоиспеченный председатель торжественно объявил: «Итак, джентльмены, лиса находится в курятнике. Теперь можете делать, что хотите».

Такая бравада была типичной для Уилсона, но обитатели седьмого этажа Лэнгли знали, что они всегда могут рассчитывать на него. Когда ЦРУ пользовалось дурной славой, никто не осмеливался занимать такую агрессивную позицию, как Уилсон, и руководители Агентства были глубоко признательны ему. Поэтому, когда Чарли уединился с директором и его заместителем Бобом Гейтсом, им было трудно отказать ему в единственной просьбе. Он хотел, чтобы они помогли ему доставить съемочную группу «60 минут» в Афганистан.

Ни Вебстер, ни Гейтс, ни все остальные, к кому обращался Уилсон, не считали это удачной идеей. Чиновники из Госдепартамента и Агентства по международному развитию пришли в ужас, а Аннелиза настойчиво уговаривала Чарли отказаться от поездки. Пакистанцы, неприязненно относившиеся к любой огласке, не испытывали никакого интереса к его инициативе. Но Зия уль-Хак, как и все остальные, не мог отказать человеку, который сделал для него больше, чем любой другой иностранец.

Питер Хенниг, оператор программы «60 минут», был ветераном, который занимался съемками по всему миру, все видел и везде побывал. Но в мае 1988 года, в середине первого дня съемок Чарли Уилсона в зоне боевых действий, он осознал, что никогда не видел политика, который пользовался бы таким почетом в опасных и необычных обстоятельствах.

Экзотические сцены начались сразу же после того, как они пересекли границу. Из ниоткуда возникла почетная стража моджахедов на гарцующих конях, очень похожих на персонажей исторического кинофильма. Всадники повели Чарли и членов съемочной группы по маршруту, впоследствии названному «афганской тропой Хо-Ши Мина». В авангарде и арьергарде каравана пять стрелковых групп со «Стингерами» осуществляли воздушное прикрытие от советских штурмовых вертолетов. Двести вооруженных до зубов моджахедов сопровождали их, пока они ехали через территорию, напоминавшую лунный ландшафт. Когда они прибыли в Али-Кель, первый гарнизонный городок, освобожденный от захватчиков, целая толпа воинов ислама высыпала навстречу и приветствовала конгрессмена, выходившего из машины.

Хеннинг шел позади и вел съемку. Командиры предложили Хеннингу отправиться в форт, где русские оставили на столе открытую бутылку, наполовину разлитую по стаканам. Они хотели, чтобы их покровитель увидел, как быстро бежали неверные, спасая свою жизнь. Вдруг Уилсон рассмеялся глубоким, рокочущим и заразительным смехом. Моджахеды посмотрели на американцев, облаченных в их национальную одежду, и тоже захохотали.

Но самым странным для Хеннинга было то, как афганцы относились к конгрессмену, словно он был одним из полевых командиров. Снаружи моджахеды собрали поразительную коллекцию оружия, полученного от ЦРУ Они аккуратно выложили предметы огромным полукругом. Каждый раз, когда конгрессмен подходил к следующему образцу, они делали несколько выстрелов из пулеметов калибра 12 и 14,5 миллиметров, многоствольных ракетометов, минометов и «Эрликонов». Они неизменно попадали в мишени и приветствовали каждый успех громогласным восклицанием «Аллах акбар». Уилсон, триумфально потрясавший кулаком, присоединился к стрельбе и к боевому кличу джихада.

Оператор живет тем, что он видит через линзы объектива своей камеры, и в этой поездке Хеннинга не покидало ощущение, будто он напал на золотую жилу. В какой-то момент конгрессмен позировал на вершине горы, выжженной напалмовыми бомбами, и тут словно по волшебству появились афганцы в тюрбанах и шерстяных фуфайках, несущие большие подносы с цыплятами и бараниной, стопками плоских афганских лепешек, горками риса и кувшинами йогурта. На земле расстелили длинную цветную ткань, похожую на восточный ковер. Двадцать полевых командиров с патронташами на груди расселись перед почетным гостем, положив автоматы рядом с собой. Стрелки со «Стингерами» следили за небом, пока Уилсон спокойно пировал вместе с афганцами. Хеннинг не осмелился прекратить съемку, чтобы поесть.

Когда Уилсон выпустил пулеметную очередь в мишень, установленную на горном склоне, и моджахеды испустили победный клич, оператора охватило чувство дежавю. После того как конгрессмен оседлал белого коня, до Хеннинга наконец дошло, что все это время он вспоминал Лоуренса Аравийского. С этого момента он не мог отделаться от мысли, что снимает кинофильм для Голливуда.

Питер Хеннинг не имел понятия, насколько точным окажется его предчувствие. На самом деле живописные сцены для передачи «60 минут» были мастерски организованы невидимой рукой Милта Вердена.

Когда конгрессмен прибыл в Исламабад, Верден сообщил ему, что подготовил съемочный график. Двое оперативников, несмотря на запрет пересечения границы для американцев, уже проверили территорию предстоящих съемок и убедились в отсутствии противопехотных мин. Именно Верден предложил выложить огромный полукруг из разных видов оружия для показательных стрельб и расставил вдоль дороги дымящиеся советские танки. По словам Уилсона, начальник оперативного пункта говорил с ним как заправский режиссер-постановщик. «Чарли, ты не поверишь, как свирепо будут выглядеть моджахеды», — сказал Милт.

Вечером перед поездкой в Афганистан Верден присоединился к Уилсону за ужином в штаб-квартире генерала Ахтара. Здесь, в присутствии группы пакистанских чиновников, шеф разведки провел официальную церемонию и назначил Уилсона почетным фельдмаршалом армии Пакистана. Потом Ахтар подарил Чарли превосходно подогнанный мундир с медалями и аксельбантами. Он поблагодарил конгрессмена за службу не только в интересах Пакистана, но и ради свободы во всем мире. Было лишь одно условие: Уилсон не должен носить свой мундир на территории Пакистана. На прощание Ахтар пожелал ему удачи в завтрашней поездке.

На следующее утро с первыми лучами солнца джип «Тойота-Лэнд-крузер», набитый людьми, похожими на моджахедов, подъехал к главным воротам американской дипломатической миссии. Охранники пропустили автомобиль; даже в афганском наряде они узнали генерала Дженджу, который теперь руководил пакистанской частью операции ЦРУ в Афганистане. Автомобиль Дженджи проехал мимо кустов бугенвиллеи к резиденции посла и стал терпеливо дожидаться конгрессмена.

На военной авиабазе генерал отвел Уилсона в служебное помещение и предложил ему на выбор несколько головных уборов. Чарли отверг тюрбан, в котором он был похож на клоуна, и довольствовался белой пуштунской шапкой с плоским верхом. Он подумал, что со стороны Милта было очень предусмотрительно позаботиться о его гардеробе, но начальник оперативного пункта проявил бдительность и в другом, более важном вопросе. В тот вечер он организовал спутниковое наблюдение за перемещениями советских войск по другую сторону границы. В докладе сообщалось, что в окрестностях Али-Хеля все спокойно, и можно не опасаться столкновения с противником. Тем не менее Зия уль-Хак отдал приказ пограничным частям пакистанской армии находиться в состоянии полной боевой готовности, пока Уилсон и его американские друзья будут в опасной зоне. Эскадрилья перехватчиков F-16 выдвинулась на взлетную полосу с работающими двигателями. Спасательные группы на вертолетах тоже были готовы в любой момент подняться в воздух.

Сотрудников ЦРУ нигде не было видно, когда конные моджахеды неожиданно появились на границе. Но Верден незаметно следовал за караваном, держась вне поля зрения, переодетый моджахедом и оснащенный портативной рацией. Рядом с начальником оперативного пункта находился его босс Фрэнк Андерсон, который прилетел из Вашингтона, чтобы лично проследить за безопасностью конгрессмена. Уже через несколько минут после того, как караван Чарли прибыл в Али-Хель, двое людей из ЦРУ тоже вошли в форт.

В соответствии со строгими правилами своей профессии, Верден и Андерсон держались в тени. Они были немного похожи на двух кобелей, метящих завоеванную территорию и задирающих ножку у каждого стратегически важного куста. Большая, плохая Советская армия ушла, и теперь они не могли удержаться от небольшой экскурсии по захваченному форту. Перед уходом они сделали несколько памятных фотоснимков, а потом прикрепили к двери гарнизона жестяную пластинку с зашифрованным приветствием для друга — изображением русского медведя, отмахивающегося от роя жалящих пчел.

Рискованный поступок Вердена и Андерсона можно объяснить лишь чувством благодарности. Они были не единственными, кто отдал дань уважения Чарли Уилсону. Госдепартамент, американское посольство в Исламабаде, пакистанская армия и разведка — все нарушали правила и всевозможными способами выражали свою признательность этому необыкновенному конгрессмену. Чарли получал заслуженные почести за операцию, которую уже тогда можно было назвать последней великой кампанией холодной войны.

Но самую памятную речь произнес президент Зия уль-Хак. Благодаря ему джихад мог продолжаться, и в течение десяти лет он вникал во все аспекты тайной войны ЦРУ. До сих пор он намеренно окутывал покровом тайны многогранную деятельность американских и пакистанских спецслужб, и почти никто, кроме него самого, не мог в полной мере оценить достигнутое. Теперь, стоя перед камерой программы «60 минут», он тщательно выбирал слова, которые должны были обеспечить Чарли справедливое место в истории.

— Если есть хотя бы один человек, сыгравший такую роль в событиях последних лет, которая должна быть записана в анналах истории золотыми буквами, то это Чарли Уилсон, — сказал он.

— Но как это возможно? — озадаченно спросил корреспондент Гарри Ризонер. — Разве один конгрессмен мог совершить такое?

— Боюсь, мистер Ризонер, сейчас еще слишком рано объяснять подробности, — ответил Зия. — Могу сказать лишь одно: «Это сделал Чарли».

Эти слова в конце концов стали названием документального фильма. Они были начертаны на экране в штаб-квартире ЦРУ, когда Уилсон получал почетную награду несколько лет спустя. Но весной 1988 года Уилсон вместе со съемочной группой отправился на Хайберский перевал, где произнес речь, вошедшую в заключительную часть фильма.

Ризонер, отец нескольких сыновей, поработавший репортером во Вьетнаме, хорошо знал, что такое горечь поражения. Он упомянул о тринадцати тысячах советских солдат, уже погибших в Афганистане, и спросил, не испытывает ли Уилсон «если не сочувствие к русским, то хотя бы понимание того, что им довелось пережить, когда они столкнулись с непонятным противником, получавшим оружие и снаряжение неизвестно откуда».

Некая мощная сила всколыхнулась в душе Чарли Уилсона в тот момент, когда он стоял на залитой солнцем площадке — высокий, загорелый, с афганскими равнинами на заднем плане и Хайберским кряжем вокруг него. Теперь он обращался ко всей Америке. С его точки зрения более важная статистика заключалась в том, что сто тысяч советских солдат по-прежнему находились в Афганистане, а три миллиона афганцев ютились в лагерях беженцев в Пакистане, и никто не знал, сколько людей умерло от насилия, нищеты, голода и холода. Его речь звучала почти угрожающе:

— Никто не может радоваться той боли, которую здесь испытал двадцатилетний паренек из Ленинграда. Никто не радуется его смерти, потому что он не имел к этой войне никакого отношения… Но, Гарри, в моем округе было сто сорок семь похорон, — добавил он, имея в виду своих избирателей, погибших во Вьетнаме. — Сто шестьдесят семь ребят из Восточного Техаса погибли в моем маленьком избирательном округе. Они тоже не имели ничего общего с теми, кто развязал войну! Я рад, что мы отплатили русским их же монетой, и думаю, большинство американцев разделяют мое мнение. Советский режим должен был получить урок и получает его даже сейчас, когда мы говорим с вами. Теперь они окапываются перед последним боем, но им суждено проиграть, и мне это нравится!

Последние слова были произнесены с такой ветхозаветной пылкостью, что Чарли напоминал моджахеда, разглагольствующего о возмездии для неверных. Ни один американский политик уже двадцать лет не говорил ничего подобного. Патриотическое рвение времен холодной войны настолько устарело, что звучало как откровение. Оно не имело ничего общего с текущей доктриной зарубежной политики США, которая призывала к сдерживанию коммунизма без крупных побед или поражений. Уилсон представил новую концепцию. Это была не Корея с тридцатью тысячами американцев, погибших за демаркационную линию, которая в конце концов осталась на том же месте. Это был не Вьетнам, не залив Свиней и не кошмарная ситуация с ядерным противостоянием на Кубе. Но самое главное — это была не опрометчивая и плохо организованная тайная война в Никарагуа, которая закончилась скандалом. Это была победа, и Уилсон не проявлял христианского милосердия к поверженному противнику.

Миллионы зрителей, впоследствии посмотревших фильм, не имели представления о том, как глубоко Америка завязла в Афганистане, и лишь немногие слышали о конгрессмене Чарли Уилсоне. Для тех, кто слышал его слова, произнесенные перед камерой на Хайберском перевале, Уилсон должен был выглядеть как карикатурный персонаж из фильмов о Джоне Уэйне, жаждущий коммунистической крови.

Но Чарли не смог бы расшевелить нацию такими черно-белыми аналогиями. Его побуждения и движущие силы имели гораздо более глубокую причину. Центральное место в его жизни занимала старомодная вера в миссию своей страны, в духе фразы президента Кеннеди «платить любую цену, вынести любую ношу» или афганского лозунга «живи свободно или умри как собака». Эти голоса юный Чарли слышал по радио в Тринити, когда Черчилль обращался к соотечественникам во время битвы за Британию, а Рузвельт поднимал американцев на борьбу с нацизмом. Мать с детства учила его защищать угнетенных, поэтому он не мог пройти мимо беженцев, дрожавших в палатках, и храбрых воинов, бессильных в борьбе с небесными демонами.

Именно поэтому Чарли Уилсон приложил все силы, энергию и мастерство к тому, чтобы Советская армия потерпела поражение. Но Гаст Авракотос тоже был прав насчет своего старого друга. Чарли делал это ради удовольствия, ради экзотики и потому что в конце он смог превратить афганскую операцию в «свою войну» и даже предстать перед съемочной группой на Хайберском перевале в образе простодушного американского патриота.

По правде говоря, после окончания съемок команда «60 минут» находилась в некотором замешательстве. Кто такой этой конгрессмен и что о нем может подумать нормальный мыслящий человек? В какой-то момент после завершения работы в Афганистане Питер Хеннинг ехал вместе с продюсером в кузове грузовика, забитом пулеметами и моджахедами. «Знаешь, Джордж, у тебя есть большая проблема, — сказал он. — Раньше мне не доводилось видеть ничего подобного. Ты можешь превратить Чарли Уилсона в величайшего героя или в полного клоуна… все зависит от того, как ты смонтируешь картинку».

Это было лучшее резюме всех пятидесяти пяти лет жизни Чарли Уилсона до настоящего момента. Люди всегда относились к нему подобным образом, и нечто странное начало твориться с ним в Вашингтоне, пока русские продолжали свое отступление, а он ждал, чем все закончится.

Чарли переживал то, что выпадает на долю солдата, который возвращается домой с войны и обнаруживает, что никому не интересно узнать настоящую историю. Некоторые коллеги поздравили его после заключения Женевских соглашений, когда СССР назначил дату окончательного вывода войск. Уилсон по-прежнему принимал участие во всех серьезных решениях, связанных с Афганистаном, но после ухода Советской армии его роль становилась неясной. Он еще не пал духом, но снова пристрастился к спиртному, из-за чего его отношения с Аннелизой стали еще более напряженными, чем раньше. Для нее это было все равно что наблюдать за мужчиной, который каждый вечер играет в «русскую рулетку». Ему было пятьдесят пять лет, а ей лишь двадцать восемь. Даже финалистке конкурса «мисс Мира», решительной украинской красавице из Кливленда было нелегко заставить победителя Советской армии отказаться от виски.

Два Чарли Уилсона снова сошлись в схватке за господство над его личностью. Чарли нуждался в таком человеке, как Авракотос, который мог бы придать ему направление и наполнить новой жизненной энергией. Пребывая в уверенности, что Гаст находится где-то в Африке, он направил в Агентство письмо, где извещал старого друга о зачислении в почетные члены клуба «Рейдеры Флэшмена». Весельчак Чарли, плескавшийся с девушками в джакузи и устраивавший пьяные дорожные аварии, уже начал оттеснять со сцены тайного государственного деятеля. Впадая в депрессию, Чарли Уилсон еще больше, чем раньше, жаждал с трудом добытого права думать о себе как о фигуре мирового масштаба.

Только один человек мог утолить эту жажду. Зия уль-Хак отлично знал, кто такой Чарли, и это стало едва ли не единственной зацепкой, позволявшей Уилсону сохранять контакт с реальностью. Зия был его надежным якорем в бушующем море. В мире существовал поистине великий человек, знавший о его собственном величии.

Улыбчивый диктатор был единственным персонажем этой истории, который мог сравниться с Чарли по своему значению доя афганской войны. Несмотря на религиозные, культурные и политические различия, они были тесно связаны друг с другом. Редьярд Киплинг сверхъестественным образом предвосхитил эту невероятную дружбу в притче, действие которой разворачивается в тех самых приграничных горах, где сто пятьдесят лет назад афганцы разгромили гордую армию Британской империи.

Зия и Уилсон были родственными душами, несмотря на разительные отличия в их образе жизни. Каждый из них неустанно поддерживал другого в течение шести лет и в конце концов стал относиться к нему как к настоящему другу и партнеру.

По мере того как джихад близился к кульминации, у обоих появилось ощущение, что они стали великими актерами на сцене мировой истории. Теперь во время своих встреч они говорили о необходимости определяющего момента, подобного тому, который наступил для Макартура, принимавшего безоговорочную капитуляцию Японии на палубе линкора «Миссури». С самого начала они договорились, как должен выглядеть этот момент: десятки тысяч борцов за свободу на центральной улице Кабула кричат «Аллах акбар» и выпускают в небо автоматные очереди, а «двое сильных мужчин с разных концов земли» плечом к плечу едут на конях и смакуют вкус победы, которую видит весь мир.