Война Чарли Уилсона

ГЛАВА 32. «ЗА ТЕБЯ, СУКИН ТЫ СЫН!»

Находиться в своем офисе в девять часов утра было не в обычае у Чарли. Как правило, он подъезжал к ланчу. Но 17 августа 1988 года он сидел за своим столом, когда заместитель министра обороны Ричард Армитедж позвонил ему со скорбным известием: «Самолет президента Зии уль-Хака разбился вместе с ним и генералом Ахтаром; мы исходим из того, что это подлинная информация». Посол США Эрни Рейфель тоже находился на борту вместе с американским военным атташе и девятью членами высшего пакистанского командования. Предположительно все они погибли.

Уилсон сразу же понял, что сообщение не может быть ошибкой. «За всю свою жизнь я не получал плохих новостей, которые бы потом не подтверждались», — доверительно говорит он. Чарли встал, запер дверь своего рабочего кабинета и не возвращался до раннего вечера. Что-то внутри него опустело в эти долгие часы, пока он в одиночестве измерял свою утрату.

Он будет скучать по Ахтару — сдержанному, добродушному генералу с британскими манерами, который, несмотря на небольшую разницу в возрасте, всегда относился к Чарли как к проказливому мальчишке, но привязался к нему и уговорил Зию сделать конгрессмена «тайным фельдмаршалом», хотя в пакистанской армии не было такого звания.

Он только начал узнавать поближе Эрни Рейфела, блестящего молодого посла, который, по общему мнению, в один прекрасный день должен был стать госсекретарем. Недавно Чарли и Аннелиза провели с ним волшебную неделю в долине Ханса, напоминавшей сказочную долину Шангри-Ла, где все счастливы и живут по меньшей мере до ста лет. Эрни недавно женился на своей очаровательной коллеге из Госдепартамента, и их совместный отпуск стал весенней идиллией любви, расцвеченной восторгами юности.

«Я почти одинаково любил всех троих», — признается Уилсон, но самым тяжким ударом для него стала гибель Зии уль-Хака. На государственной церемонии похорон в Исламабаде в присутствии более одного миллиона пакистанцев и моджахедов Чарли подошел к преемнику Ахтара Хамиду Гулю и расплакался. «В тот день я потерял отца», — сказал он.

У Чарли не было детей, и его родители давно умерли. Вся его эмоциональная жизнь была неразрывно связана с войной. После возвращения в Вашингтон тяжесть катастрофы надломила его. Он сказал Чарли Шнабелю, что больше не может вести дела с афганцами и даже с пакистанцами. Шнабель должны был взять бразды правления в свои руки.

В течение долгого времени отсутствие Уилсона оставалось незаметным, поскольку Чарли Шнабель уже столько лет действовал от его имени, что теперь мог обеспечить безупречную маскировку. Но Шнабель тревожился за своего босса. «Я даже не мог вытащить его на наши оперативные совещания», — говорит он, словно описывая ребенка, слишком несчастного, чтобы пойти в кафе-мороженое.

С каждым советским батальоном, уходившим из Афганистана, моджахеды все больше возвращались к своей истинной сущности. Их больше нельзя было называть борцами за свободу, потому что противник перестал сражаться. Теперь они были просто афганцами, со всеми недостатками, сопровождавшими их поразительные качества.

На пуштунском языке слово «кузен» также значит «враг». Афганские кланы начали грызню между собой еще до того, как ушли русские. Мрачное предчувствие владело умами наиболее проницательных американских чиновников, когда они думали о громадных запасах оружия, хранившегося в горных пещерах по всему Афганистану.

Не менее тревожными были вопросы, задаваемые Госдепартаментом и некоторыми репортерами — вопросы о тех фракциях моджахедов, которые получали большую часть американской помощи и все еще пользовались особыми привилегиями. Многие из них были исламскими радикалами, не слишком отличавшимися от фанатичных мусульман в других странах, которые начинали пугать американское правительство. Даже Чарли Шнабель, обратившийся в ислам в порыве симпатии к героическим повстанцам, уже предупреждал Чарли, что воины Аллаха, которыми он так восхищается, сами боятся настоящих фанатиков, таких как любимец пакистанской разведки и ЦРУ Гульбеддин Хекматиар.

Однако Уилсон черпал вдохновение в идее освободительного движения как таковой. Он специально не заводил личных знакомств и связей с афганцами. Он защищал их дело, но старался не проводить различий между ними.

Теперь чары почти развеялись, и Чарли уже не мог надеяться на торжественный парад плечом к плечу с Зией уль-Хаком. Тем не менее по мере приближения срока окончательного вывода советских войск он не мог не испытывать гордость за свое творение.

Он снова написал Гасту: «Нам тебя не хватает. Хотелось бы, чтобы ты сейчас был здесь. Надеемся, ты хорошо проводишь время в Африке. Берегись копий».

«Спасибо на добром слове, — ответил Гаст. — В прошлом месяце поймал два копья». На письме стояли африканские штемпели, но Гаст по-прежнему находился в Маклине, штат Виргиния.

Целую неделю Чарли купался в лучах славы документальной программы «60 минут», включавшей благодарственную речь Зии уль-Хака и воздал Уилсону львиную долю почестей за то, что впоследствии было названо «крупнейшей и самой успешной операцией в истории ЦРУ». А потом произошло то, что Зия заранее назвал «чудом XX века». Пятнадцатого февраля 1989 года Борис Громов, командующий некогда гордой 40-й армией, перешел через мост Дружбы перед всемирной телевизионной аудиторией и стал последним русским военным, покинувшим Афганистан.

Милт Берден прислал простую телеграмму из оперативного пункта в Исламабаде. Там было только два слова: «Мы победили». Чарли направил собственную телеграмму Гасту: «Мы сделали это».

В тот вечер Вебстер устроил торжественный вечер в штаб-квартире ЦРУ. «Это была самая публичная и буйная вечеринка в Лэнгли», — вспоминает Уилсон. Стены были увешаны десятками огромных фотографий моджахедов со «Стингерами» и их добычи: разбитых вертолетов и танков. Приглашенный оркестр играл джаз, пока гости пили виски и угощались отборными яствами.

«Там было много счастливых людей — наверное, не меньше двух сотен, — говорит Уилсон. — Они то и дело подходили ко мне и говорили «вы вернули нам гордость», «вы были единственным, кто поверил в нас», «я просто хочу пожать вам руку» и так далее. Там было много объятий. Я обнимался с незнакомыми людьми, а Вебстер смеялся и провозглашал тосты».

После того как директор с гордостью рассказал о поразительном успехе, он уступил ораторское место Уилсону, который для начала выразил свое восхищение «работой блестящих антропологов, психиатров, культурологов и лингвистов, которых Агентство может привлечь к сотрудничеству в любое время. Ни одно другое учреждение в мире не может похвастаться таким собранием талантов и энтузиастов своего дела». Потом он воздал должное Гасту Авракотосу, Фрэнку Андерсону, Джеку Девайну и Милту Вердену. «Никто не думал, что нам удастся это сделать, когда мы начинали, — сказал он своим рокочущим голосом. — Конечно, время от времени нас посещали сомнения. Но пока мы живы, никто не сможет отрицать, что мы нанесли решающий удар «империи зла», от которого она уже не оправится».

«Это было похоже на предвыборный митинг, — вспоминает Чарли. — Я помянул Кейси добрым словом и, разумеется, вынес отдельную благодарность моджахедам. Меня встретили громом аплодисментов. Потом была масса разговоров насчет того, что нужно бы найти еще одну такую же войну. Было очень шумно и весело. Ко мне снова начали подходить всевозможные люди, которые говорили «я сотрудничал с афганской группой», «я встречал с вами в Пакистане» или «я участвовал в материально-техническом обеспечении». Кажется, директор в конце концов вывел меня наружу. Он снова поблагодарил меня, а я поблагодарил его».

«Не помню, что я делал дальше, — говорит Уилсон. — Но я точно был пьян, и, наверное, мне хотелось напиться, потому что там не было Гаста. Я собирался вернуться домой, сесть перед камином и выпить за Зию, Ахтара и Эрни».

Гаст был в Риме в тот день, когда Чарли тихо напивался в своих апартаментах, а Борис Громов уводил свои войска домой. Теперь Авракотос находился в отставке. Когда Том Твиттен возглавил Оперативное управление, он понял, что у него больше нет шансов получить хорошую должность.

Наблюдая за тем, как русские делают хорошую мину при плохой игре, Гаст думал, что они легко отделались. При помощи Агентства моджахеды довели советские потери до 25 000 человек, хотя Кремль признавал лишь половину от этого количества.

В тот день Авракотос получил только один поздравительный звонок — от своего соотечественника и давнего друга Питера Коромиласа, который впервые познакомил его с реальными обязанностями оперативного агента, когда Гаст приехал в Грецию. Благодаря Питеру Авракотос, который тогда находился всего лишь в ранге GS-14, фактически управлял страной через «черных полковников», и, по его собственным словам, «оберегал ее от коммунистов». Коромилас напомнил ему старую спартанскую поговорку О Tolmon Nika, что значит «тот, кто рискует, побеждает».

Звонок Коромиласа тронул сердце Гаста и заставил его вспомнить о молодом человеке, на которого он сделал ставку в афганской программе. «Никто и никогда не признает твоих заслуг, — писал он Викерсу. — История не узнает, насколько велик был твой вклад в нынешний уход русских из Афганистана».

Разумеется, Гаст думал о Чарли и очень хотел позвонить ему. Но он полагал, что Уилсон сейчас празднует победу со всеми бывшими коллегами Авракотоса. Он не выносил жалости к себе и не хотел выглядеть чужаком, поэтому так и не подошел к телефону.

Если бы Гаст мог увидеть Чарли и узнать, как старый техасский друг тоскует по нему, это разбило бы ему сердце. Как будто целая жизнь прошла с тех пор, как Джоанна Херринг вдохнула огонь в сердце «Весельчака Чарли» и отвлекла его от бесцельного времяпрепровождения. Она увидела его скрытый потенциал. Она убедила его объединиться с ее героем Зией уль-Хаком и встать на защиту борцов за свободу, чьим единственным оружием было их мужество.

Политический ландшафт мира быстро менялся. На следующее утро, когда первые лучи солнца разбудили Чарли Уилсона, он включил телевизор и вышел на террасу. Он посмотрел на монумент в честь морских пехотинцев, погибших при Иводзиме, который неизменно трогал его душу. Вашингтон вообще не переставал удивлять этого великодушного большого ребенка из Техаса. Он восхищался сияющим белым мрамором Капитолия, но в следующее мгновение скосил глаза и увидел на экране телевизора колонны танков и БТРов с угрюмыми русскими солдатами в меховых шапках. Это была запись, и генерал Громов снова готовился перейти через мост Дружбы. Чарли быстро подошел к холодильнику, где всегда держал бутылку шампанского «Дом Периньон» для подобных случаев.

Усевшись на террасе перед телевизором на фоне города, который он любил, высокий мужчина поднял бокал и произнес тост в честь Бориса Громова:

— За тебя, сукин ты сын!