Война или военная преступность. Сборник публикаций

(Киев: ИЗДАТЕЛЬСКИЙ ДОМ «КИЕВО-МОГИЛЯНСКАЯ АКАДЕМИЯ», 2011. - 228 стр. ISBN: 978-966-518-567).

Третий президент Украины Виктор Ющенко (20052010) сделал инструментализацию истории краеугольным камнем своего наследия. Президент учредил институции по управлению памятью и производству мифов, наделяя другие государственные органы обязанностями по пропаганде. Одним из этих учреждений был бывший архив КГБ (ныне известный как архив СБУ). Всего за пару лет его директор — молодой историк Владимир Вятрович (1977 г. р.) — стал ключевой фигурой в Ющенковской политической истории. Таким образом, он не только принимал непосредственное участие в изготовлении записей, но и оказывал прямое влияние на то, кто получал доступ к архиву[56]. Легитимизированные Ющенко историки представили рассказ о страданиях, сопротивлении и освобождении, в котором героические изображения крыла Бандеры Организации украинских националистов (ОУН [б]) и Украинской повстанческой армии (УПА) были ключевыми компонентами[57]. Вятрович экстернализирует советское право как оккупацию геноцида, которой украинский народ оказал героическое сопротивление. Он утверждает, что культ личности, поддерживаемый государством, необходим, поскольку, утверждает он, без этих «национальных героев» не было бы Украины.

Украинская борьба за независимость является одним из краеугольных камней нашей национальной самоидентификации. Потому что без УПА, без Бандеры, без Шухевича не было бы современного Украинского государства, не было бы современной украинской нации… Сам пример бескомпромиссной борьбы повстанцев вдохновлял будущие поколения борцов за права человека и национальное единство — от участников диссидентского движения до активистов «оранжевой революции»[58].

Вятрович представляет историю как телеологическое, либеральное повествование, путь украинского народа к государственности. С его мощным акцентом на родовых национальных героях и мучениках это странное анахронистическое повествование является ярким примером советской историографии. Вятрович характеризует основателя ОУН Евгения Коновальца как «героя Украины», «которым весь украинский народ должен гордиться». Коновалец и Степан Бандера являются фигурами всеукраинского уровня, и места таких героев должны составить Национальный пантеон, который должен быть построен в Киеве»[59]. Так как официальный героический рассказ расходится с менее чем героической на самом деле реальностью, это сопровождается тяжелой аэрографией. Будучи уволенным после падения Ющенко, Вятрович продолжает свою инструментализацию истории как руководитель ОУН (б) «передовой организации», Львовского Центра по изучению освободительного движения (Центр дослідження визвольного руху, ЦДВР)[60].

ЦДВР — организация с хорошими связями, занимающаяся пропагандой, связана с рядом авторитетных и не очень авторитетных организаций[61] и служит в качестве моста между ультранационалистическими мифотворцами в диаспоре и такими в Украине, а также между поколениями, с целью повернуть первую и вторую стороны Украины вместе вправо[62].

Стратегия Вятровича является относительно простой. Исторические события, которые не отражают в достаточной степени «Украинскогонационально-освободительного движения», как правило, не принимаются во внимание как устаревшие советские мифы, пропаганда и стереотипы. Прекрасно понимая, что повторение — мать мифологического мышления, за последние пять лет Вятрович появлялся в украинских СМИ почти еженедельно. Он отверг причастность ОУН в 1941 году к погромам[63], защищал факт убийств гражданских лиц активистами ОУН-службы Украинской вспомогательной полиции в Беларуси[64] и охарактеризовал сотрудничество Ваффен-СС «Галичина» с нацистской Германией как «советскую пропаганду»[65].

В 2006 году ЦДВР Вятровича опубликовал целую книгу для того, чтобы опровергнуть антисемитизм ОУН[66]. Эта нерецензируемая книга была основана частично на известных ОУН (б) подделках, в том числе мифической автобиографии фиктивной еврейской медсестры, которая якобы пережила Холокост в рядах ОУН-УПА[67]. Издание было резко раскритиковано как чрезмерно одностороннее[68]. Другое название ЦДВР — совместного производства Вятровича и УПА — Армия Непобедимых было создано с явной целью убедить молодых украинцев идентифицировать себя и развивать по модели ОУН и УПА[69].

«Вторая украинско-польская война. 1942–1947» Вятровича является попыткой решить, пожалуй, наиболее сложный и чувствительный вопрос в истории ОУН-УПА — совершённые ею в 1943-44 гг. массовые убийства польского населения на Волыни и в Галиции, которые польский сейм в тщательной проработке описывает как «массовые убийства, характеризующиеся этническими чистками со следами геноцида»[70].

В аннотации указано, что «книга предназначена для ученых, лекторов, студентов и всех, кто интересуется историей Украины и Польши» (стр. 2). «Вторая украинско-польская война. 1942–1947», кажется, не была достаточно отрецензирована, несмотря на то, что опубликована совместными усилиями ЦДВР и издательствами ведущих университетов Украины, Киево-Могилянской Академии (стр. 1, 2). Гарвардский Украинский исследовательский институт (ГУИИ) финансировал работы Вятровича в составе коллекций Николая Лебедя, и, таким образом, эта книга увидела свет. Впоследствии в своём продвижении книги Вятрович позиционировал себя как «старший приглашенный исследователь, Гарвардский университет»[71] или «Владимир Вятрович в Гарвардском университете»[72]. На презентации книги, организованной ректором Киево-Могилянской Академии Сергеем Квитом, ветераном украинских крайне правых политического движения, присутствовали представители других партнеров ЦДВР[73]. Презентация прошла накануне неофициального дня УПА, который также является религиозным праздником, Дня Защиты Божьей Матери[74].

Описание убийств поляков членами УПА

На обложке книги изображены два человека в военной форме на фоне, который имеет политический подтекст. Название издания — «Польско-украинская война», но только один из двух флагов на обложке является государственным флагом: красно-белый флаг Польши. Украинцы, однако, представлены черно-красным «революционным» флагом ОУН (б) под руководством УПА, которых Вятрович последовательно относит к «украинскому освободительному движению» (стр. 25 и след.).

В книге Вятрович представляет резню УПА поляков как часть более крупного конфликта, к которому он ссылается, используя неологизм «Вторая польско-украинская война», то есть продолжение «Первой польско-украинской войны» 191819 годов между Польшей и Западно-Украинской Народной Республикой (ЗУНР), конфликта, имевшего место даже до того, как родилось большинство солдат УПА, и который мало кто из них помнит (стр. 27). Встроенные в рамки двадцати девяти лет конфликта убийства УПА в 1943-44 гг. поляков становятся одним из аспектов, деталью более крупного конфликта, в то время как массовые убийства гражданских лиц рассматриваются как военные операции[75].

Рецензент не находит эту концепцию полезной. Это правда, что Вторая Польская Республика имела плохой послужной список в отношении политики меньшинств, а также украинское население выражало законные претензии, особенно после смерти Пилсудского. Все более авторитарная диктатура поляризовала и антагонизировала (установила вражду) поляков и украинцев, а также евреев. ОУН приветствовала и получала выгоду от такого хода событий. Расширяя охват до 1947 г., Вятрович также включает Акцию Висла («Akcja Wisia»), депортацию 140 000 украинцев на «вторичные», ранее немецкие территории, как часть конфликта[76]. Тем не менее «первая» и «вторая» «польско-украинские войны» были отдельными конфликтами, и их оценки требуют различных подходов.

Неологизм Вятровича подразумевает войну между двумя формами правления. Но это не была война между двумя государствами, также не война между двумя армиями.

В подавляющем большинстве случаев это была кампания массовых убийств и этнических чисток, направленных против этнических меньшинств. Жертвами становились преимущественно гражданские лица: многие женщины, дети и пожилые люди. Улыбающийся польский солдат, тяжеловооруженный советским пулеметом, пистолетом и гранатой, который украшает обложку, вводит в заблуждение в лучшем случае. Ситуация на местах весной, летом и осенью 1943 года характеризовалась внутренними убийствами, нанесением увечий телам, а также сжиганием целых деревень вместе с их жителями. Не существовало ни польского государства, ни солдат с автоматами для защиты польского гражданского населения Волыни.

Вятрович представляет ОУН-УПА в качестве легитимного носителя традиций украинской государственности ЗУНР, как регулярную армию, которая удовлетворяла требования международного права: «Армия Крайова и Украинская повстанческая армия имели все военные отличия в соответствии с требованиями Гаагской конвенции для того, чтобы юридически рассматриваться как участники военных конфликтов» (стр. 26–27).

Домино и симметрии

Убийства, совершаемые ОУН-УПА, были успешно контекстуализированы Тимоти Снайдером[77]. Гжегож Мотыка представляет польско-украинский конфликт как конфликт «в два этапа», в котором главным событием в период с февраля 1943 по 1945 г. было удаление поляков с большинства украинских земель. Второй этап, утверждает он, длился с осени 1944 года, начиная с первого насильственного переселения поляков и украинцев и заканчивая операцией «Висла» и подавлением подполья УПА в Польше в 1947 году[78].

В то время как Игорь Ильюшин, так и Гжегож Мотыка различают сравнительно небольшой масштаб и местный антиукраинский террор в Хелме/Холмщине в 1942-43 гг. и масштабные антипольские кампании массовых убийств на Волыни в 1943 г. и Галиции в 1943 и 1944 гг. Эти последние кампании были централизованно организованы, и жертвы исчисляются десятками тысяч. Кроме того, эти историки утверждают, что не было никаких непосредственных причинно-следственных связей между двумя волнами насилия. Вятрович, напротив, предлагает теорию домино для объяснения насилия[79]:

«Говоря в общем, относительно развития этой войны, присутствовал определенный "эффект домино”… Все началось на Холмщине летом 1942 года. Война была еще и в ограниченных масштабах: с украинской стороны около 500 пострадавших. Здесь поляки ликвидировали украинцев. В 1943 году конфликт распространился на территорию Волыни, где страдающей стороной были прежде всего и в наибольшей степени поляки, но катализатором стала информация о событиях на Холмщине. "Эффект домино” также имел место на работе в Галиции в 1944 году, а в 1945 году на территории к западу от линии Керзона»[80].

В рецензируемой книге массовые убийства восточных поляков очерчены как часть войны, которая, как настаивает на том Вятрович, была взаимной и симметричной:

«В польской историографии термины "истребление”, "этнические чистки”, даже "геноцид” используются. Таким образом, польская сторона в конфликте представляет себя только в качестве жертв, а польскую сторону только как страдающую. Действия польского подполья по уничтожению украинцев представлены только в качестве необходимых мер в ответ на украинскую агрессию. Тем не менее документы (украинские, польские, советские, немецкие) свидетельствуют, что как минимум поляки применяли не меньшие инициативы» (стр. 28).

То, что польский Сейм описывал в терминах геноцида, Вятрович представляет как нормальную часть войны и то, в чем обе стороны были одинаково виновны. В этом нет ничего нового, мы признаем легитимацию военных преступлений, которая имеется в апологетике Вятровича, украинской вспомогательной полиции в Беларуси в 1942 году, где он оправдал нападения украинских вспомогательных сил на гражданских лиц: «С автоматом он — солдат, но с мотыгой — он относится к гражданскому населению. Когда они убивают его в бою, он гражданский или военный?»[81].

Вятрович не руководствуется резолюцией Конвенции ООН по предотвращению и наказанию преступлений геноцида (1948 г.), вместо этого он использует свое собственное определение: «Геноцид требует общей беззащитности, невозможности другой стороны, чтобы защитить себя»[82]. Для Вятровича решающим фактором является то, были ли жертвы беззащитны или нет. «Существует полное отсутствие такой симметрии в актах геноцида» (стр. 29), — утверждает он и продолжает настаивать, что резня УПА поляков, следовательно, не является геноцидом. Но даже Вятрович признает, что «в украинских свидетельствах с Волыни до середины 1943 года нет практически никакой информации о каких-либо антиукраинских мероприятиях со стороны польского подполья. В то время они были явно способны на такое действие» (стр. 114). Нейтральные наблюдатели сходятся во мнении, что к 1943 году волынские поляки не представляли собой угрозы для украинского большинства. Они были сокращены до 8 процентов населения Волыни, по словам Тимоти Снайдера, «разбросаны деревни, лишенные элиты, депортированные, без государственной власти, за исключением немцев, чтобы защитить их, а не местные партизанские армии собственных»[83]. Есть сведения, что на презентации книги призыв Вятровича к «симметрии» подвергся критике со стороны Игоря Ильюшина за несоответствие современным исследованиям[84].

Согласно националистической идеологии, Вятрович опускает антипольские кампании ОУН и УПА к «третьему фронту» (с. 15): «ОУН не считает польский фронт в качестве основного… Они не рассматривают поляков как главного врага, против которого направлены все их усилия, как это часто можно прочитать в современной польской литературе» (стр. 89). Скорее всего, Вятрович настаивает на том, что «для украинского подполья, наряду с немцами, главным врагом были красные партизаны, которые подготовили почву для возвращения Советов» (стр. 77). Его утверждение, что кампания УПА против польского меньшинства была бы меньшим приоритетом, чем её сопротивление нацистской Германии, не подтверждено фактами. Скорее всего, это мифологизированное утверждение является частью типичной «постсталинградской» пропаганды ОУН (б) с целью минимизации ее сотрудничества с нацистской Германией, которое при Ющенко было возведено в ранг официальной идеологии. Вятрович не приводит данных о конкретных немецких и советских личностях, убитых УПА. Также он не упоминает о том, что верховный главнокомандующий УПА Роман Шухевич служил в немецкой униформе до 1943 года и что он категорически был против любых нападений УПА на немецкие войска[85]. Если цифры имеют значение, то 6 процентов командиров УПА-ОУН были убиты немецкими силами — в бою, попытках ареста, перекрестном огне или в заключении, но более 50 процентов офицеров УПА имели опыт работы в немецкой службе[86]. В местной полиции немецкой службы многие из них служили в частях, которые принимали активное участие в Холокосте. Многие из них были по локти в крови во время Холокоста. Их опыт участия в массовом убийстве был позже использован против поляков[87].

База источников

В дополнение к материалам из различных украинских архивов Вятрович во многом полагается на материалы Николая Лебедя из Гарвардского университета, которые в значительной степени состоят из микрофиш копий, сделанных Лебедем самостоятельно в 1980 году. В 2007 году часть коллекции была передана в архив ЦДВР[88]. Вятрович не пытается проблематизировать этот источник, созданный «ведущим членом украинского освободительного движения» (стр. 25–26). Неспособность сделать это вызывает серьёзное опасение. Главный активист ОУН Николай Лебедь был осужден как один из людей, которые были вовлечены в убийство в 1934 году польского министра внутренних дел Бронислава Пиераки. После освобождения немцами из тюрьмы он прошел подготовку в гестапо в 1940-41 гг. Лебедь руководил Службой безопасности ОУН (б) (Служба безпеки) в 1943-44 гг. После войны он был взят под крыло ЦРУ, которая в своей внутренней переписке называла его «известным садистом и коллаборатором немцев», но его стратегическое значение в холодной войне было таким, что она защищали его от Управления специальных расследований (OSI) Министерства юстиции, которая хотела, чтобы он был привлечен к ответственности за военные преступления[89]. Несмотря на ее порой насильственную борьбу, различные разделы эмигрантской ОУН были вовлечены в производство картины соответствующего прошлого. Круги украинской диаспоры восприняли убийства ОУН-УПА восточных поляков молчанием. Эта тема практически отсутствует в собственной версии прошлого ветеранов УПА, многотомного «Літопису УПА»[90]. Эта публикация была частично финансируема ЦРУ, так как рассматривалась в категориях идеологической войны во время Холодной войны, а Лебедь сам был членом Издательского комитета «Літопису УПА»[91]. В этом многотомном труде, созданном самими ветеранами УПА, тема убийств ОУН-УПА умалчивается. Другие украинские националисты выбрали разные стратегии. Идея представить массовые убийства УПА поляков как жертв в симметричной войне не является новой. В 1979 году Владимир Кубийович послал ученому и добровольцу Ваффен-СС Василию Вериге (Vasyl Weryha) руководствующие принципы для написания предлагаемой истории Украинского Центрального Комитета. «Если мы пишем о польско-украинских отношениях, — писал Кубийович, — они должны быть представлены в основном в виде взаимного уничтожения»[92].

Рецензенты «Ставлення ОУН до євреїв» отмечают, что «Вятрович очень "критически” относится к уличающим источникам, в то время как к источникам, которые идеологически близки к его позиции, он относится очень некритически»[93]. Та же проблема сохраняется в публикации «Вторая украинско-польская война. 1942–1947», где он снова полагается на отредактированные и скорректированные ОУН (б) сборники документов, не обращая внимания на рецензентов, которые указывали на недостоверность этих коллекций (стр. 59)[94]. Книга Вятровича не содержит никаких дискуссий о том, почему зависимость от коллекций, составленных преступниками и ультранационалистическими эмигрантскими организациями, является проблематичной. Издание не отражает, почему такой осужденный убийца, как Лебедь, как лидер ОУН (б) принимал непосредственное участие в убийствах и, может быть, был заинтересован в представлении менее чем полного и откровенного отчета по «Волынской резне». Историки, не исследующие деятельность ОУН, среди них Джон-Пол Химка и Марко Карыннык, которые также работали с материалами коллекции Лебедя, указывали на многочисленные серьезные недостатки: группа Лебедя опубликовала документы выборочно и только отредактированные. Кроме того, она редактировала, перепечатывала или иным образом манипулировала опубликованными документами с целью получения назидательного рассказа в соответствии с националистической идеологией[95]. Анализируя «Ставлення ОУН до євреїв», Вятрович ставит под сомнение документы, которые показывают, как руководство ОУН одобряло массовое убийство евреев. Без предоставления доказательств Вятрович «сомневается» по поводу подлинности в 1941 году автобиографии Ярослава Стецько, в которой «премьер-министр» ОУН (б) выразил свои обязательства по «уничтожению евреев и целесообразности привлечения немецких методов истребления по отношению к евреям в Украине»[96]. В книге «Вторая украинско-польская война. 1942–1947» Вятрович ставит под сомнение подлинность документов, подтверждающих обязательства руководства в отношении массовых убийств польских меньшинств. Одним из таких документов являются протоколы допросов местного командира УПА Юрия Стельмащука, который подтверждает, что руководство ОУН приказывало совершать массовые убийства польского населения. Гжегож Мотыка, ведущий специалист по убийствам УПА, цитирует Стельмащука: «[В] июне 1943 года представитель Центрального Провода ОУН "Клым Савур” передал мне секретную директиву от Центрального Провода ОУН об общей физической ликвидации всего польского населения, проживающего на территории западных областей Украины»[97].

Вятрович представляет этот эпизод таким образом, что у читателя формируется впечатление, что все показания Стельмащука фиктивны: «Эти слова являются сегодня главным свидетельством приказа Провода ОУН об общем истреблении поляков. Неужели мы не имеем дела с одной из многих попыток НКВД скомпрометировать украинское освободительное движение?». Вятрович задает риторический вопрос (с. 93). В интервью «Украинской правде» он представляет различные теории и приписывает подделки КГБ. «Цитирование производится из несуществующего протокола, который, я думаю, появился в 1960-е годы, когда КГБ создавало массу материала об УПА. А отсутствие важных документов, которые поставили бы под угрозу УПА, было просто заполнено путем создания псевдо-директив. К сожалению, этот документ довольно часто используют польские историки, которые не читали дела Стельмащука»[98]. Когда КГБ в 1959-60-е гг. решил обвинить во львовском погроме ОУН (б) батальон Нахтигаль, он оставил огромную путаницу в документах[99]. Если инсинуации Вятровича о том, что на самом деле фальсифицированные КГБ дела Стецько и Стельмащука являются действительными, почему бывший директор архива СБУ не отменил требование относительно источников? Подобно тому, как в случае с жизнеописанием Стецько, ключевые моменты показаний Стельмащука подтверждаются другими источниками. Столько, сколько автобиография Стецько подтверждает одобрение руководством ОУН (б) антиеврейских убийств, исповедь Стельмащука доказывает, что был приказ ОУН-УПА относительно массового убийства поляков. Осторожность, впрочем, всегда желательна. Точное осуществление такого порядка не может быть само собой разумеющимся. НКВД часто не записывал показания вербуемых, но перефразировал их. Свидетельство Стельмащука не является доказательством геноцида ОУН-УПА против поляков. Оно, однако, подтверждает использование УПА неизбирательного политического насилия и убийства гражданских лиц. Свидетельство Стельмащука ссылается на аналогичные предписания ОУН-УПА об устранении всех советских военнопленных в Западной Украине, всех россиян в УПА, а также всех семей, сочувствующих таковым советским. Как и в случае убийства поляков, эти заказы подтверждаются различными видами доказательств убийств УПА россиян и советских военнопленных, просоветских украинцев и их семей[100].

Еще одной проблемой является избирательное использование источников. Например, Вятрович приписывает сожжение села Малин 14 июля 1943 года, вследствие которого погибло несколько сот мирных жителей, «государственной полиции, совершившей это при помощи узбеков и поляков»[101]. Вятрович использует один документ случайно, чтобы объяснить, что произошло в Малине, когда существуют как минимум 10–15 различных и конкурирующих вариантов, основанных на столь же законных источниках[102].

Не существует весомой причины, по которой Вятрович выбирает тот конкретный источник, где поляки упоминаются в роли преступников, отличный от того, который выбрал бы рецензент, и таким образом сохраняет свои претензии на «симметрию». Методология Вятровича в отношении основных источников заключается в поиске и некритическом восприятии тех, кто представляет «героев» и «национальных освободителей» в самом лучшем свете, в резком контрасте представлениям поляков.

Критика науки

Подобные проблемы также очевидны в использовании Вятровичем вторичных источников. Он не пытается проблематизировать «Літопис УПА», составленный самими ветеранами ОУН и УПА. Сомнительным является то, что он некритически рассматривает роль активиста ОУН (б) Петра Мирчука, который первым распространил вышеупомянутую подделку о фиктивной еврейке в УПА с целью «опровергнуть» антисемитизм ОУН-УПА[103]; ветерана УПА Льва Шанковски, который утверждает, что правительство ОУН (б) отдало приказ милиции, чтобы остановить погром во Львове в 1941 году и таким образом спасти евреев[104], или Владимира Косых, чья повторная публикация документов ОУН была отредактирована с тем, чтобы соответствовать эмигрантским политическим предпочтениям ОУН (б)[105].

Некритическое восприятие эмигрантских источников ОУН резко контрастирует с тем, как Вятрович относится к ученым, которые не принадлежат к последователям украинской националистической традиции и относятся к ней критически. Он считает попытку Тимоти Снайдера «приравнять антипольские действия к действиям по уничтожению евреев» странной и призывает историка Йельского университета к ответу за то, что он «не в состоянии обосновать утверждение», что «УПА имела политическую программу для реализации её "антипольской” этнической чистки» (стр. 29 абз. 27; стр. 90–91). Вятрович критически относится к работам Владислава и Евы Семашко, обвиняя их в совершении «многих очень серьезных ошибок с целью демонстрации чрезвычайных страданий только поляков и уменьшения числа жертв с украинской стороны». Их работа, по словам Вятровича, содержит «очень много искажений, преувеличений и открытых фальсификаций»[106]. «Историки, — пишет Вятрович, — «должны иметь более бесстрастное отношение к теме, исследовать её солидно, и, прежде всего, искать документы»[107].

Более серьезной является инсинуация Вятровича о том, что польские и западные учёные намеренно завышают число деревень, сожжённых и разрушенных УПА 11 июля 1943 года: «Польские исследователи, опираясь, в частности, на Семашко, первоначально говорили о 80–90 деревнях, уничтоженных в тот день. Сегодня они говорят о более чем 160. Это используется в качестве подтверждения систематических антипольских действий, произведённых на больших территориях. Я не видел никакой серьезной методологии в подсчёте числа потерь, как с польской, так и с украинской стороны»[108]. Имея в виду атаку УПА 11–12 июля 1943 года польских деревень Волыни, Вятрович пишет: «Масштаб операции… постоянно растет — от нескольких десятков до более чем ста населённых пунктов» (стр. 120); «В показаниях Коморовского идут разговоры об около 60 населенных пунктах, Гжегож Мотыка говорит о 96. В предисловии к сборнику документов, изданному польским Институтом национальной памяти и СБУ в 2005 году, — число выросло до 99, [в книге] Тимоти Снайдера — до 167!» (стр. 120, прим. 205). Но не только цифры таинственно растут в руках этих историков. «Очевидно, что операция, в которой 60 населенных пунктов одновременно являются целью, требует серьезной координации, — это то, что могло содержаться в документальных материалах УПА. Напротив, такая информация, по крайней мере до сих пор не была найдена» (стр. 122). Таким образом, «установить на основе этих ограниченных данных ход массовой акции или любую другую её деталь, к сожалению, невозможно. Тезис о большой операции в ночь с 11 июля и 12 по-прежнему не подтверждается источниками» (стр. 123–124).

Следовательно, «вопрос о том, инициировало ли руководство украинского подполья массовую анти-польскую кампанию, остается спорным» (стр. 129).

Вятрович вводит цифры как наброски, источников не хватает. Как и показания выживших являются ненадежными и предположительно неподтвержденными, так, «к сожалению», и «ответственные и серьёзные историки могут очень мало сказать об этих событиях». В результате те, кто всё же пишет об убийстве УПА, — безответственны: в интервью интернет- журнала «Историческая правда» (подраздел «Украинской правды») на обоих ключевых ресурсах, которые с нетерпением переиздали рассказ Вятровича, говорится: «Мне страшно от постоянно растущего числа, «охота за трупами» в Волынской трагедии», — подчеркивает историк. В 1990 году используемая цифра была по-прежнему близка к 50 000 убитых поляков, а затем мы услышали цифру 75 000, потом 90 000 и 100 000. Более правые историки уже говорят о 250 000, даже 500 000. Поскольку у нас нет методологии, то это всё — жонглирование цифрами»[109].

Вятрович прав в том, что данные о точном количестве ОУН-УПА жертв по-прежнему являются несколько неопределенными. Мы также согласны, что политизация и инструментализация этой трагедии привела к неудачным искажениям[110].

Тем не менее представление Вятровичем польской и западной историографии является избирательным и лицемерным: в академических дискуссиях ведущие специалисты по вопросу польских жертв украинских националистов называют число между 60 000 и 100 000 польских и от 10 000 до 20 000 украинских жертв в этом конфликте[111]. Последние исследования показывают, что количество украинцев, убитых поляками, возможно, придется пересмотреть в сторону понижения, в то время как представляется необходимым достижение более широкого консенсуса относительно числа польских жертв.

Украинские жертвы

Существует относительно немного исследований, посвященных вопросу украинских жертв польского террора во время Второй мировой войны. Мотыка ранее говорил о 20000 украинских жертв[112]. В исследовании 2011 года Мотыка снизил свою цифру относительно украинских потерь от рук польского подполья до 10-11000 и 15 000: около 2000–3000 украинцев на Волыни, 1000–2000 в Восточной Галиции и 800010000 на территории современной Польши, 3 000-4 000 из которых были убиты до 1944 г. и 5 000-6 000 — с 1944 по 1947 год[113].

Если учитывать значимость докладов Михаила Хомяка в местных архивах Альберты, то число украинских жертв польского террора в 1942 и 1943 годах на этнически смешанных территориях, которые входят в состав современной Польши, возможно, придется снизить еще больше. 22 января 1944 г. в отчете Украинского комитета помощи, посланном Хомяку, редактор «Краковских вестей» из Люблинского офиса Украинского Центрального Комитета перечисляет 500 украинских передовых лиц (Ukrains'ki peredovyki), которые стали жертвами нападений со стороны польских сил в 1942 и 1943 годах в Хелме/Холмском районе и Подляшье/Pidliashshia. Украинские потери имели следующее географическое распределение: 269 — в Грубешове (Hrubeshiv/Hrubieszow), 58 — в Холме (Chelm/Kholm), 20 — Бела Подляска (Biela Podlaska/Bila Pilias'ka), 60 — в Замостье (Zamosc/Zamistia), 54 — Билгорай (Bilgoraj/Bilhorai-Tarnohorod), 10 — Красныстав (Krasnystaw/Krasnostav), 5 — Радын (Radyn) и 24 в Люблине (Lublin)[114]. Этот документ не только показывает количество убитых украинцев, но и содержит информацию об их профессиях, которая проливает дополнительный свет на динамику. Неудивительно, что подавляющее большинство жертв были крестьянами; это свидетельствует о социально-экономическом составе населения. Бросается в глаза, однако, чрезмерная репрезентация некоторых коллабораторов: способы защиты местных администраторов и полицейских. Из 500 украинских жертв в списке 177 (или 35,4 %) служили в различных формах, находясь при власти нацистов, а члены Украинского комитета помощи — полицейские, гвардейцы, судебные приставы или старейшины. Тридцать четыре человека были убиты в 1942 году, 4 — в 1941 году, в то время как подавляющее большинство — 462 — в 1943 году; октябрь (92 убитых) и май (91 убитый) являются самыми кровавыми месяцами.

Это, следует отметить, в то время, когда резня УПА волынских поляков продолжалась уже в течение месяцев[115].

Таким образом, во-первых, появляется причина для дальнейшего сокращения количества украинских жертв польского насилия, по крайней мере на землях современной Польши, где поляки составляли большинство населения и польское подполье было сильнее. Во-вторых, высокий удельный вес исследований различных сотрудников в области украинских потерь показывает, что польский террор против украинцев носил иной характер, чем ОУН (б) антипольские убийства на Волыни, которые, как и ОУН (б) убийства евреев, были идеологически мотивированы и систематически нацелены на этнические меньшинства[116]. В-третьих, насилие не предшествовало кампании УПА на Волыни, но и обострилось после того, как этнические чистки на Волыни уже начались.

Польские жертвы

Историки Гжегож Грицюк и Гжегож Мотыка в Польше, как и Игорь Ильюшин в Украине и Тимоти Снайдер в Соединенных Штатах, значительно расширили наше понимание о массовых убийствах ОУН-УПА. Ева и Владислав Семашко не историки по образованию. Как участник Армии Крайовой в мероприятиях, Владислав Семашко не является нейтральным наблюдателем. Его дочь Ева — инженер, а не историк по образованию. Оба работают в жанре повествования, которое было описано как националистическое[117]. Тем не менее они десятилетиями собирали и документировали информацию «о выживших», и их выводы нельзя просто сбросить со счетов.

Существует развивающийся консенсус относительно цифр. Тимоти Снайдер приводит число польских гражданских жертв, убитых УПА на Волыни только в 1943 году, 4000060000[118]. Гжегож Грицюк, проанализировав демографические потоки на Волыни, приходит к выводу, что судьбу 60700 поляков на Волыни необходимо «объяснить»[119]. По мысли Гжегожа Мотыки, эта цифра находится между 70000 и 100000[120]. Оценки Евы Семашко являются аналогичными: около 60 000 на Волыни в 1943-44 гг., и 32000 в Восточной Галиции в 1944 году. Ее исследование относительно числа жертв — самое подробное на сегодняшний день. Ева Семашко проводит различие между «подтверждёнными смертями» и «жертвами, известными по именам». В 2010 году она округлила число подтвержденных смертей до 88700, из которых 42496 известны по именам[121]. Обновленное исследование, опубликованное в 2011 году, насчитывает 91200 подтвержденных случаев смерти, 43987 людей из которых известны по именам[122].

Тем не менее Вятрович утверждает, что он «не читал респектабельной работы» об убийствах[123]. Работа Семашко «содержит целый ряд неточностей и преувеличений», — предъявляет претензию Вятрович, добавляя, что «к сожалению, воспоминания не могут служить достаточно надежным источником информации для исследователей» (стр. 18). Вятрович предупреждает, что «историк должен работать осторожно», подразумевая, что это то, что он делает, а приведенные выше ученые — нет (с. 19). Он утверждает, что производство документов также является частью войны, в которой один пытается «оправдать свои собственные действия и обвинить противников» (стр. 23). Вятрович поддаёт сомнению цифры, которые предлагаются в самых детальных исследованиях, но сам не предлагает альтернативных цифр. Цифра должна быть значительно ниже, мы понимаем, и все специалисты ошибаются в своих исследованиях и участвуют в пугающей «охоте за трупами». Нам было бы интересно узнать, какие цифры Вятрович считает правильными. К сожалению, исследователь склоняется к корректирующим нечётким данным: «несколько десятков тысяч убитых с обеих сторон» (с. 32). В этой связи возникает вопрос: если Вятрович не хочет или не чувствует себя компетентным, чтобы привести даже приблизительную цифру числа жертв, что является основанием для его претензии на «симметрию»?

Инструментализация истории

Вятрович пишет, что «использование термина "геноцид” для этих событий осуществляется только с политической, а не научно-познавательной целью и недостаточно для описания особенностей этого конфликта» (стр. 30). Данный рецензент соглашается: термин «геноцид» сам по себе не добавляет к нашему пониманию резни больше, чем нам это помогает понять, скажем, украинский голод 1932-33 годов. Сначала можно подумать, что Вятрович отреагировал на растущую в научном сообществе озадаченностьпо поводу инструментализации истории в некоторых посткоммунистических государствах Восточной Европы[124]. Тем не менее критическое отношение Вятровича к инструментализации геноцида выдает его «страх» «охоты на трупов», его нежелание предоставить хоть какую-то оценку числа жертв в поддержку своего заявления «симметрии» не является показательным для общей осторожности автора в отношении источников или терминологического консерватизма. На самом деле Вятрович не располагает доказательствами, чтобы определять уровень критицизма термина «геноцид» в инструментализации. Во время своего пребывания в должности директора архива СБУ Вятрович позиционировал голод 1932-33 годов как преднамеренный геноцид украинского народа. Серьёзные учёные в данной области оценивают количество смертей от голода в Украине в 1932-33 годах в 2,5–3,9 миллиона человек[125]. СБУ даже представила точную цифру — 10063000 жертв в республике во время Голодомора, или «геноцида голодом» в 1932-33 гг. Сотрудники пришли к такому числу, учитывая самые высокие оценки, включая 3 941000 голодных смертей, к которым добавили 6122000 «нерожденных» детей[126]. В ноябре 2011 года Вятрович громко выступал за геноцид сознания. Одетый в черное и с мегафоном в руке, он прошёл перед парадом в честь памяти Голодомора в Киеве, выкрикивая: «Сегодня мы чтим память миллионов детей, которые были убиты в 32 и 33. Тех, кто мог бы стать будущим Украины. Тех, кто стал потерянным поколением. Наша память может продолжить их жизни»[127].

Полный скептицизм Вятровича в отношении показаний очевидцев, терминологии и источников не свидетельствуют об академизме, исследовательской философии или методе, но, на наш взгляд, обусловлен темой. Таким образом, в то время как воспоминания выживших после резни ОУН-УПА поляков не могут быть приняты в качестве достаточного основания для историков, свидетельства украинцев, переживших голод, не только рассматриваются как действительный источник, но память о голоде считается критически важной. Геноцид является не научной и политической категорией, когда к нему взывают польские власти, чтобы описать резню ОУН-УПА восточных поляков, но обоснованной концепцией, которая должна приниматься за чистую монету, когда к ней апеллируют украинская власть и Вятрович при описании голода 1932-33 гг. Вятрович выступает против предоставления жертвам ОУН-УПА статуса жертв геноцида — того, чего он добивается для украинцев — жертв Сталина. Исследователь отвергает методологию Мотыки, Семашко и Снайдера для установления количества жертв ОУН-УПА. Было бы хорошо, если бы Вятрович применил их методы в своем деле, рассчитывая точное число никогда не существующих украинских жертв геноцида, и достиг «точного» числа, которое само по себе превысило бы аналогичное число жертв Холокоста.

Такая инструментализация и капитализация человеческих страданий, вопиющими примерами использования которых является Вятрович и его институт, создают трудности со смирением с травмирующей историей ХХ века.

Антон Полонский называет это явление «страданием Олимпийских игр»[128]. Другие относятся к этому как к конкурентному страданию и Холокосту зависти. Такой подход является вопиющим и разлагающим и несёт особенно много рисков, когда используется последователями организаций, которые делали заказы на совершение массовых убийств и сами совершали их.

Сравнивая украинский народ с ОУН (б)

Показывая украинцев с черно-красным флагом Крови и Земли, Вятрович приравнивает «их» к ОУН-УПА. Это и неуместно, и исторически неточно. Ответственность за убийство лежит на преступниках, их командирах и идеологах. ОУН-УПА в подавляющем большинстве присутствовала на территориях, которые были аннексированы Советской Украиной в 1939 и 1940 годах, и, кроме того, её влияние было ограничено. УПА Клячкивского на Волыни и в Полесье в апреле 1944 года насчитывала 6920 мужчин, число которых к сентябрю 1944 года, когда Советы вернулись, снизилось до 2600[129]. Советская разведка подсчитала, что 40 % мужчин УПА были добровольцами, а остальные — принудительно мобилизованы. На Волыни план привлечения в ряды был особенно жестоким, в Ровенской области мужчины были мобилизованы под угрозой физического уничтожения[130]. Логично предположить, что цифры были примерно такие же весной и летом 1943 года, в период, когда антипольское насилие УПА достигло своего пика. Таким образом, скорее маргинальной группой вооружённых 6000–7000 ультранационалистов во главе с офицерами, 50 % из которых имели опыт работы пособниками нацистской Германии, было убито примерно в десять раз больше поляков в течение нескольких месяцев[131]. Так как УПА мобилизовала гражданское украинское население для совершения убийств, украинский народ не может нести ответственность за действия небольшой сектантской группы ультранационалистических экстремистов. Хотя это движение убивало во имя Украины, оно высказывалось за незначительную часть своего воображаемого сообщества. Таким образом, Ющенко сделал Украине большую немилость, когда по инициативе Вятровича и других легитимизированных историков определил ОУН и УПА Героями Украины. Когда он идентифицировал украинское государство с ОУН и УПА, посмертно реабилитировал Шухевича, Бандеру, Стецько и поставил задачу перед государственными органами сфальсифицировать убийства, государство взяло на себя моральную ответственность за свои злодеяния.

По наблюдению Павла Хокеноса, эта форма ревизионизма особенно сильна в нелиберальных политических культурах. Украинская — не уникальна в этом отношении: ультранационалистические историки играют важную роль в преувеличении числа крайне правых во многих странах Восточной и Центральной Европы: «Страны, в которых эти дискурсы являются самыми сильными, как правило, имеют высокий уровень антисемитизма и других нелиберальных ценностей. Те идеологии могут быть отражены не только в партийных программах, но и в учебниках, музеях и средствах массовой информации. Некоторые из самых отвратительных крайне правых движений, такие как неофашистская партия Джобик (Jobbik) в Венгрии, выросли из правого крыла ревизионистских отделов истории»[132].

Может возникнуть соблазн интерпретировать сокрушительное поражение Ющенко в качестве подтверждения провала его исторической политики. Тем не менее это может оказаться преждевременным. Напротив, она осмелела и призвала диаспоры ультранационалистов добиваться реабилитации ветеранов ОУН и УПА в Канаде[133]. В Украине, как положено, политика узаконила многие требования крайне правых, таких как Всеукраинское объединение «Свобода» и его неофашистские партнёры.

Для многих людей среди украинских крайне правых отрицание — больше вопрос идентичности, чем исторического исследования. Свобода приняла практический подход к отрицанию. В августе 2011 года ее активисты захватили и разграбили лагерь археологов, которые пытались подсчитать кости жертв ОУН-УПА в бывшей польской деревне Островки (Ostrowki)[134].

Трудно понять, как эта инструментализация истории не будет иметь негативного влияния на польско-украинские отношения. Опросы показывают, что растущее число поляков связывают простых украинцев с убийствами УПА и этническими чистками[135]. Однако, несмотря на попытки «посторанжевой революции» отождествить бандеровцев с украинцами, большинство польских исследователей установили важное различие между украинцами и участниками организаций, которыми совершались убийства. Когда Ющенко по рекомендации Вятровича сделал Шухевича официальным Героем Украины, Польский Институт национальной памяти опубликовал целый том, посвященный «праведным» украинцам, пытавшимся скрывать польское гражданское население от убийц ОУН-УПА[136].

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Франциска Брудер указывает на сомнительность академической надёжности ультранационалистических идеологов, которые не принимают во внимание основные стандарты научного метода.

Общественные и исторические дебаты не ведутся в вакууме. Конечно, могут быть противоположные позиции, различные фокусы, различные акценты на источники, но исторические исследования должны опираться на признанные стандарты работы с источниками, которые ни один историк не может игнорировать, чтобы его репутация не потускнела. Кроме того, при оценке источников и исторических ситуаций историки должны придерживаться определенных ценностей, например, закрепленных во Всеобщей декларации прав человека[137].

«Вторая украинско-польская война. 1942–1947» не дотягивает до минимальных академических стандартов. Несмотря на использование арсенала записок и амбициозные попытки ректора Сергея Квита узаконить это, по мнению данного рецензента, она не может быть принята в качестве научной работы, и это после того, как с некоторым колебанием рецензент согласился пересмотреть её. Скорее всего, эта работа является пропагандистской и опубликована преемниками организаций, ответственных за злодеяния. Этнические чистки и массовые убийства гражданских лиц — не «война», но военная преступность. В 2001 году Международный уголовный трибунал постановил, что в 1995 году резня в Сребренице была актом геноцида[138]. Сегодня кампания ОУН-УПА 1943 года против мирного польского населения будет квалифицироваться в соответствии с Конвенцией ООН 1948 года о предотвращении и наказании преступления геноцида как «преднамеренное и систематическое уничтожение полностью или частично этнической, расовой, религиозной или национальной группы». Для нас вопрос, был ли это геноцид или нет, имеет второстепенное значение. Однако попытки релятивизации зверств в масштабах десятков сребреников путем избирательного использования источников и пересмотра нарушений прав человека в массовом масштабе, как «войны», являются недопустимыми. В доказательство того, что невозможно доказать, Вятрович ставит государственную консолидацию выше прав человека. Рецензируемая книга, по сути, представляет собой пример ультранационалистической политической активности под видом академических исследований. Так как автор не придерживается принятой научной практики, то издание не должно быть принято научным сообществом.

Несмотря на это, позиция Вятровича заангажирована. «Вторая украинско-польская война. 1942–1947» привносит мало с точки зрения деконструкции мифов, если есть какое-либо понимание событий на Волыни в 1943 году. Даже еще меньше, чем такого рода мифотворчество поддерживает любые перспективы примирения, либо между Украиной и Польшей, либо внутри самой Украины.

В связи с фальсифицированной оценкой убийства восточных поляков членами ОУН-УПА данный рецензент не рекомендовал бы книгу «Вторая украинско-польская война. 1942–1947» ни ученым, ни преподавателям, ни студентам. Тем не менее критическое вступление работы могло бы быть использовано в качестве объекта исследования в высших учебных заведениях при изучении ультраправого ревизионизма и методов запутывания. Как и «Ставлення ОУН до євреїв», оно иллюстрирует культуру исторического отрицания того, что в сочетании с самостоятельной виктимизацией питает рост числа крайне правых. На фоне текущих событий в Украине это тревожит.

Мы настоятельно рекомендуем эту книгу североамериканским партнёрам, в частности, администрации Украинского исследовательского института в Гарварде, которая финансировала исследования Вятровича, выполненные в архивах Лебедя, и способствовала изданию данной работы. У неё есть все основания задуматься над последствиями сотрудничества Гарвардского университета с деятелями такого рода. Украинские исследования уже давно пытаются провести грань между научной и ультранационалистической активностью. Эта книга затрагивает серьезные вопросы не только академической целостности, но и фундаментальных прав человека.

РЕЗЮМЕ

В подробной рецензии на книгу Владимира Вятровича «Вторая украинско-польская война. 1942–1947» Пер Рудлинг подвергает острой критике выводы и концептуальные основания рецензируемой работы.

Исследователь утверждает, что попытка Вятровича представить уничтожение Украинской повстанческой армией (УПА) польского населения Волыни и убийства украинцев польскими националистами в годы Второй мировой войны как симметричные события является исторически неубедительной и сомнительной с точки зрения морали. То, как в книге освещена «Волынская резня», противоречит установленным в историографии фактам, особенно выводам работ Игоря Ильюшина и Гжегожа Мотыки. Эти историки доказали, что речь идёт о сознательной этнической чистке, подготовленной Организацией украинских националистов (ОУН), идеологически доминировавшей в УПА, с целью превратить Волынь в этнически гомогенную украинскую территорию.

В заключение Рудлинг отказывает рецензируемой книге в научном значении и квалифицирует её как такую, которая представляет собой политически мотивированный уход от признания совершенного преступления.

Источник:

http://www.academia.edu/1603987/ Warfare orWarCriminaiity Voiodymyr Viatrovych Druha poisko-ukrainska viina 19421947 Kyiv Vydavnychyi Dim Kyevo-Mohyiianska Akademiia 2011 Ab Imperio 1 2012 356–381