Война олигархов

Глава первая. Аппараты, товсь!

13 января 1999 года

Санкт — Петербург

Чуден Питер в любую погоду. Даже сейчас, в середине января. Правда, мокрый снег временами сменялся колючим мелким дождём, а ветер с залива порой пронизывал насквозь. И всё равно было хорошо.

Гоша с Зерой уже третий день обретались в городе на Неве. Для Зеры по сути это была первая поездка в Петербург. Так получилось, что она попала сюда в первый и единственный раз в возрасте пяти лет. Потому и помнила какую–то ерунду: пёструю кошку на Дворцовой площади, огромное количество бананов, продававшихся прямо на улицах и столь же огромное количество комаров, одного из которых она чуть не проглотила.

Конечно, зимой многих возможностей они оказались лишены: прогулок по каналам на кораблике; путешествий в пригороды и даже возможности беззаботно прогуливаться по бесконечным набережным и открытым площадям. Было скользко и холодно. И приходилось прятаться в музейных залах Эрмитажа, Русского музея и бывшей Биржи. Но они были вместе и это казалось сейчас самым главным.

— Меня уже тошнит от музеев, — сказала Зера.

Они как раз пересекли Владимирский проспект. Обогнув вдоль ограды желтую громаду Владимирского собора, где толпились плохо одетые люди, продававшие за гроши подержанную одёжку и прочую дешёвую мелочёвку, углубились в заставленный бесконечными машинами Кузнечный переулок. На подступах к рынку жизнь бурлила вовсю, несмотря на то, что под ногами чавкала, как голодная бродячая собака, снежная жижа.

— Ладно, Зера, так и быть, на сегодня — это последний музей. Потом — в гостиницу, что–нибудь перекусим, а вечером…

— Я помню, помню. «Щелкунчик» в Мариинке. Только пешком я туда не пойду, — предупредила Зера, постукивая сапожком о сапожок. Звук получился глуховатым — ноги промокли насквозь.

— Я тебя донесу, — засмеялся Гоша и сделал вид, что хочет подхватить её на руки.

— Гошка не смей, испачкаешься! — замахала она руками, хотя в глубине души она была бы не против, чтобы её сейчас понесли на руках.

Гоша, несмотря на мерзкую погоду, при каждой возможности всё–таки пытался протащить её по городу пешком, по ходу рассказывая забавные байки из жизни исторического Петербурга. Об офицерских гулянках в ресторане Палкина, о Пушкине с Гоголем, а заодно и о собственных юношеских похождениях по злачным питерским местам в районе Пяти Углов. Обстановка обязывала — направлялись они в музей–квартиру Достоевского.

Квартира Фёдора Михайловича особого впечатления на них не произвела. Скромно жил писатель. Всего–то шесть комнат, да и те — проходные. За окнами вид не из лучших: взгляд упирался в ряд мрачноватых доходных домов. И света было мало. Достоевщина, понимаешь!

Зато по выходу они были вознаграждены забавным наблюдением. Почти напротив дома Достоевского, чуть наискосок, располагался «Интим–салон». Гоша вдруг заржал как подросток. Зера с некоторым недоумением посмотрела на него:

— Ты чего?

— Зер, у меня гениальная идея! Надо питерским пиарщикам подарить!

— Ну чего, чего, говори, — Зера готова была рассмеяться, пока только не понимала — чему.

— Им надо питерские «Интимы» назвать «Соня Мармеладова»!

— Да, в этом что–то есть! — кивнула Зера. И, лукаво улыбнувшись, добавила: — Может, зайдём? Сразу и предложишь?

Но Гоша почему–то не согласился, даже смутился чуть–чуть и потащил её дальше.

На Кузнечном рынке у толстой усатой азербайджанки он купил три роскошных бордовых розы и прямо на рыночных ступенях преподнёс их Зере.

— Теперь пешком точно не пойдём, — облегчённо вздохнула Зера, — а то цветочки замёрзнут.

О том, что сама она замёрзла давно и, кажется, навсегда, она уже не думала.

У метро взяли такси:

— В «Европейскую»…

Когда с Невского свернули на Михайловскую и, развернувшись, подъехали к парадному подъезду уже родного отеля, Зера вдруг вцепилась в рукав Гошиной куртки и выдохнула:

— Подожди, не выходи!

— Что такое? Что случилось? Тебе нехорошо?

— Подожди! — и она с трудом перевела дух, будто не ехала в машине, а бежала все эти последние десять минут. — Это Сергиенко! Вон, видишь, седой? С усами?

— Это кто?

— Папин зам, исполнительный директор «Башконефти», — Зера слегка сползла вниз по сиденью, чтобы с улицы её не было видно.

— И что? — удивился Гоша.

— Что–что? Ты что, не понимаешь? Сейчас бы выкатились ему навстречу! Ты, Гошка, что, и вправду совсем ничего не понимаешь? Папа уже сегодня знал бы, что я в Петербурге. С розами в охапке. И с каким–то…

— Ну, спасибо… Комплимент однако.

— Ладно, не цепляйся к словам, Гош. Каким бы ты ни был, ты мне пока не муж. Сам знаешь.

Гоша понимал — девушка из мусульманской семьи, строгий отец и прочая ерунда. Оказывается, не ерунда. По крайней мере для Зеры.

Сергиенко, крупный импозантный мужик в длинном кожаном пальто, стоял на ступеньках отеля буквально в двух шагах от них. Он курил и, похоже, кого–то ждал. В руках у него был небольшой коричневый портфель. Пышные усы Сергиенко слегка подмокли от питерской непогоды.

Таксист, не оборачиваясь, бросил:

— Здесь стоять больше пяти минут нельзя.

— Заплачу вдвое, — пообещал Гоша.

Зера молчала и, спрятав лицо в цветы, наблюдала за происходящим за окном.

Сергиенко бросил в урну сигарету и спокойно посмотрел на часы.

Наконец, к Сергиенко подошёл какой–то человек. Коренастый, в короткой дублёнке и пыжиковой шапке. Откуда взялся этот чижик–пыжик, Гоша даже не заметил, но уж точно он не выходил из гостиницы.

Руки Сергиенко и «пыжик» друг другу не пожали. Они коротко переговорили, после чего Сергиенко передал собеседнику портфель. «Пыжик» кивнул и цепким взглядом окинул улицу и немногочисленных прохожих. Гоша инстинктивно прикрыл лицо ладонью.

Но и нескольких мгновений ему хватило, чтобы разглядеть и запомнить лицо «пыжика». Вполне заурядное, впрочем, лицо. Если бы не одна деталь. Этот человек был как две капли воды похож на Гошиного препода по теории математических игр по кличке «Гитлер». И потому что звали его Адольфом Петровичем и потому, что зверствовал он на экзаменах почище самого фюрера. Ну, копия Гитлер! Разве что «пыжик» был заметно моложе, к тому же университетский Гитлер уже два года как помер. А так — один в один: нос — этакой унылой уточкой, узкие губы и глазки прямо возле переносицы.

«Пыжик» испарился так же мгновенно, как и появился,

Сергиенко, не заходя в отель, пересёк тротуар и сел в поджидавшую его машину — такси — «мерседес» с рекламой «Европейской».

Путь был, наконец, свободен.

Пряча лицо за цветами, Зера проговорила быстро:

— Я спрячусь в баре, а ты разузнай — совсем он уехал или нет. Сергиенко Андрей Анатольевич, запомнил?

— Угу, — мрачно кивнул Гоша.

Похоже, настроение Зеры испортилось безвозвратно. Надо было им ещё в музей Римского — Корсакова на Загородном заскочить! Глядишь, всё бы и обошлось.

У стойки ресепшена Гоша открыто и доверительно улыбнулся не слишком молодой, но вполне миловидной администраторше:

— День добрый! Я здесь должен был встретиться с коллегой. Его фамилия — Сергиенко. Андрей Анатольевич. Правда, я не уверен, что он живет в нашем отеле…

— Молодой человек, вам не повезло. Только что, буквально пятнадцать минут назад он уехал.

— Жаль. Очень жаль, но он, надеюсь, ещё вернётся?

— Он рассчитался. И уехал в аэропорт.

— Ох, не повезло… А не подскажете, каким рейсом он летит?

— Не подскажу. Такой информации, молодой человек, мы не даём.

Две десятидолларовые бумажки, тем не менее, сделали тайное явным: Сергиенко летел рейсом Санкт — Петербург-Уфа в семнадцать двадцать.

Ещё в лифте Гоша сообщил эту радостную новость Зере. Та в ответ угрюмо молчала. И только в номере, прямо с порога, заявила:

— Гоша, прошу тебя, закажи билеты на ближайший московский рейс.

— Зер, ну не паникуй. А как же наш «Щелкунчик»?

— Гоша, я прошу. Или я полечу одна, — упрямо сказала Зера, дрожа от озноба.

— Хорошо, хорошо, а может, всё–таки переедем в другой отель? Ты же вроде как для всех на даче под Москвой? До завтрашнего вечера? — закинул удочку Гоша.

— Гош, я не могу больше здесь оставаться, — взмолилась Зера и, отведя глаза в сторону, добавила. — Ты не знаешь моего отца.

— Надеюсь вскоре познакомиться, — едва сдерживая раздражение, ответил Гоша.

Но, увидев, что Зера готова разреветься в полную силу, обнял её, поцеловал в висок и сказал ласково, как ребёнку:

— Хорошо, милая, я звоню насчёт билетов.

В Москву они прибыли в десять вечера.

— Отвези меня домой, — попросила Зера. Она по–прежнему дрожала. Не то от пережитого испуга, не то от начинавшейся простуды.

— Хорошо, — ответил Гоша, понимая, что ему самому придётся ехать сегодня к себе, на Ленинский.

Но он уже не злился на Зеру. Понимал, что она и так уже нарушила все мыслимые и немыслимые законы и запреты того мира, в котором прежде жила…

Уфа

Юруслан был в полном недоумении. Такого беспредела в порученном его заботам городе не было уже давно. Когда четыре года назад люди поставили его смотрящим по Уфе, здесь творился форменный бардак. Хотя такого, как сейчас, даже и тогда не бывало.

В те времена Юруслану удалось достаточно быстро развести бесконечно враждовавшие между собой две основные группировки. Город и сферы влияния были чётко поделены. И по справедливости. В общак все отстёгивали исправно и шальные пули в городе не летали.

Одной, русской, бригадой правил бывший тяжелоатлет Дубов по кличке Поддубный. По–другому его ещё называли человеком–горой — был тот огромен, прямо как борец сумо. Сто сорок килограммов чистого веса при росте метр девяносто пять — это по–любому выглядело внушительно.

Вторая бригада была татарская и во главе её стоял авторитет Дёма, который родился в барачном посёлке на берегу одноимённой реки. Там, где Дёма ещё не впадает в Белую. Этот, в отличие от несудимого коллеги Поддубного, имел за расписными плечами четыре ходки. За разбой, хранение оружия и наркотики. Вообще Дёма был отъявленный псих. Особенно его повело в последнее время, когда он снова подсел на наркоту.

Бригады именовались русской и татарской достаточно условно. И в той, и в другой наличествовал полный интернационал: татары, русские, башкиры, марийцы, украинцы и всякие прочие представители народов и народностей многонационального Башкортостана.

Мир начал рушиться в самое предновогодье. Сначала сгорело казино, принадлежащее Дёме. Мгновенно поползли слухи, что это дело рук Поддубного. Потом, чуть не средь бела дня, какие–то пацаны в чёрных масках разнесли рынок, который контролировал Поддубный. Грешили, естественно на Дёму. Вслед за тем всё пошло вразнос. Едва что–то случалось с «объектом» Дёмы, как включал ответку Поддубный. И — наоборот. Горели автосервисы, взрывались сауны, гибли пацаны. Назревала большая война. Причём менты хранили ледяное спокойствие.

Всё это было странно и более чем не вовремя. Братву, казалось, стравливала некая третья, невидимая сила. И это как раз тогда, когда Юруслан всерьёз начал въезжать в нефтянку. Ох, нехорошо было. И дурно пахло.

Последние пару дней Юруслан вёл бесконечные переговоры то с Дёмой, то с Поддубным. Подключились к переговорам и серьёзные люди из Москвы и Питера. Юруслану, как говорится, было даже указано на «неполное служебное соответствие». Задушить разгоравшуюся войну было теперь для него делом чести.

Стрелку забили на шестнадцать ноль–ноль, пока ещё не стемнело, на берегу Белой, на другой стороне от парка Гафури. Неподалёку от заброшенных цехов ремзавода.

На место подъехали как и положено — все одновременно. Поддубный со своими бойцами — на трёх машинах. Дёма — на четырёх. Юруслан — на чёрном бронированном джипе в компании с четырьмя «быками».

Вылезли из машин. Все с пушками. В основном с «калашами». Будто на стрельбище собрались, — недовольно поморщился Юруслан.

Поддубный и Дёма стояли на расстоянии метров семи друг от друга и старались не встречаться взглядами. Их бригады стояли с пушками наизготовку. Особо нервные чавкали жевательной резинкой.

— Братва, — поднял вверх ладони Юруслан. — Слушайте сюда.

Высокий, с короткой ухоженной бородкой и пронзительным взглядом, он стоял, широко расставив ноги, и как бы олицетворял собой вершину треугольника, двумя другими углами которого были Дёма и Поддубный.

— Братва, — повторил он, — я думаю, нам всем не нравится наступивший беспредел. Совсем не нравится.

Взаимноненавидящие взгляды Дёмы и Поддубного на мгновение встретились. Дёма дёрнул кадыком, судорожно сглатывая. Поддубный упёр свои огромные руки в бока.

— И люди нами недовольны, — продолжал Юруслан. — Тихо! — прикрикнул он, на секунду опередив уже готовых заорать друг на друга авторитетов. — Вы и так уже много дел наворотили. Меня не интересует, кто начал. Важно — кто закончит. Хотя, слушайте сюда внимательно, есть у меня большое подозрения, что кто–то берёт нас на понт и разводит, как лохов. Что не ты, Дёма, и не ты, Поддубный, эту бучу начали.

— Хм, ну и кто по–твоему? — набычился Поддубный.

— Может, ты сам и начал? — взвизгнул Дёма.

— Фильтруй базар, Дёма, — рявкнул Юруслан. — Давайте по–людски толковище вести. Сдаётся мне, братва…

Вид на место «толковища» с крыши цеха ремзавода открывался почти идеальный. Двое в чёрной униформе и армейских ботинках лежали рядышком, наблюдая через окуляры своих оптических винтовок за происходящим на берегу реки.

— Огонь только по моей команде, — сказал Первый.

— Есть, товарищ капитан, — ответил Второй.

— Ты берёшь пузатого, а я — вертлявого, — Первый поудобнее расставил ноги и положил палец на курок.

Второй последовал его примеру.

— Аппараты, товсь! — скомандовал Первый. Когда–то в юности он, видно, служил на подводной лодке.

— Есть! — ответил Второй.

— Пли!

Поддубный схватился за сердце и изменился в лице.

Дёма негромко вскрикнул и рухнул на руки пацанов. Вместо правого глаза у него зиял кровавый провал.

— Убили, бля! — раздался душераздирающий крик.

— Всех порешу! — заорали в ответ.

С обеих сторон понеслась беспорядочная стрельба. Братва палила друг в друга с остервенением. Те, кто поумнее, залегли и, продолжая стрелять, отползали за машины.

Люди Юруслана втолкнули шефа в машину и джип, не разбирая дороги, понёсся прочь от этой Куликовской битвы.

Вслед им нёсся голос Шевчука — от пули, краем задевшей сиди–проигрыватель одной из машин, вдруг запустился стоявший на паузе диск:

«…но мне уже не страшная, Белая река, капли о былом, ах, река–рука, поведи крылом…», — пел известный рокер, не обращая внимания на грохот автоматных очередей.

Посмотрев вечерние уфимские новости, Ирек Нурисламович Сафин остался доволен. Хотя и не слишком дёшево обошлись ему эти заморочки, но они того стоили. Спецы, присланные нефтяными коллегами, сработали на славу. Натравили крыс на крыс и те перегрызли друг друга. Всего–то и надо было: с пяток статей в газетах, грамотно запущенные слухи, несколько хорошо спланированных и организованных налётов, прослушка и пара снайперов из бывших спецназовцев ГРУ. Теперь синим не до нефти — раны надо зализывать. А на закуску Герцензон обещал заказать один очень, очень важный звонок.

Все женщины Стаса Котова были хоть в чём–то, но похожи на Нюшу. Но всё не то. Вот если бы к глазам Алисы приставить носик Оли, прибавить губки Леночки и каштановую шевелюру Аиды… Да ко всему к этому фигурку Светы — Коврика да интеллект Серафимы Олеговны… Что тут говорить! Нюшу заменить было всё равно некем.

Посему Котов предпочитал вызывать барышень парами. Всё–таки в таком антураже сходства было поболе. С тех пор, как Нюша дала Котову окончательный отлуп, Стас словно с цепи сорвался. Пытался любовными утехами усмирить любовь. Или — уязвлённое самолюбие?

Хотя во всём остальном дела Стаса шли в самую что ни на есть гору. Он хорошенько задружился со строительными чиновниками из московского правительства и теперь подряды на самые разные объекты сыпались как из рога изобилия. Правда, и откаты были нехилые.

Свою квартиру в Обыденском он отделал не в стиле пошлого евроремонта, а с настоящими дизайнерскими закидонами. Да ведь и было где дизайнеру развернуться — на двух–то этажах! Его хай–тэковская квартира даже попала в каталог лучших дизайн–проектов современного жилья за прошлый год. Стоило всё это изысканное роскошество также не кисло. В треть стоимости самой квартиры. Дополнительно, конечно. Но для себя Котов денег не жалел.

В квартире было жарко, но не душно. Огромная мохнатая ёлка подмигивала огоньками. Зелёные огни сменялись красными, затем жёлтыми и следом — синими. За синими наступала пауза, а потом огни вспыхивали все вместе, кидая блики на редкие серебряные шары. Ёлку тоже делал дизайнер. Хорошая дизайнер, похожая на Нюшу голосом. С нею Котов провёл и Новый год, и всю рождественскую неделю. Потом выставил — надоела. Пила много и стоила дороговато.

Стас лежал на огромном диване, обложенный, как подушками, своими кисками–мисками, как он их называл.

Роскошная блондинка Лара с пышными сиськами и гордым званием «Мисс — Бюст‑98» лежала справа, стыдливо прикрыв простынёю ноги. Те не были её сильным местом. Сильные места возвышались аппетитными холмами и маскировки не требовали.

Слева спала, вздрагивая во сне как собака, которой снится погоня, «мисс Подмосковье» Мата. Стас так и не понял, откуда у неё такое имя. То ли производное от Марина, то ли жалкая аллюзия на знаменитую Мата Хари. Мата и трахалась, как собака. В смысле — как собака Баскервилей. То есть — остервенело. Потому и дрыхла сейчас так самозабвенно.

Кутили они со вчерашнего и Стас устал. Не обращая внимания на Лару, зазывно поглаживающую светло–коричневый сосок, он протянул руку через Мату и взял с прикроватной тумбочки, поблёскивающей изогнутыми хромированными боками, телевизионный пульт. Мата всхлипнула и засмеялась во сне. Не иначе, собака Баскервилей поймала дичь.

Лара глянула на трусы–боксеры спонсора и успокоилась. Можно и впрямь посмотреть телевизор — весёлые, в плейбойских зайчиках трусы показывали штиль.

— Стасик, включи первый, — попросила она. — Там сейчас концерт на старый новый год показывают.

На экране огромного новомодного плоского телевизора фирмы «Сони» (стоимостью гораздо больше услуг цветовода–дизайнера даже с учётом рождественской недели) возник Киркоров в перьях. Он старательно пел, размахивая руками и широко расставляя ноги.

— Супер! — прошептала Лара.

— Говорят, голубой, — почти ревниво заметил Котов.

— Наверняка врут! Я читала, у них с Пугачёвой — настоящая любовь! Прямо космическая, сакральная связь! — вступилась Лара за кумира.

— Обыкновенный пиар–ход, — тоном знатока отрезал Котов.

Киркоров ему надоел и он щёлкнул на второй канал. По «России» шли новости. Ну надо же! В Уфе, не иначе, как в честь праздника, две бандитские группировки перестреляли друг друга. Устроили, понимаешь, фейерверк на берегу реки Белой!

Телевизионная картинка показала заснеженный берег реки с неаппетитными кровавыми пятнами и брошенными машинами. Ну, на фиг! Стас щёлкнул дальше. Так, новогодний огонёк… А кто это там сидит, такой блестящий?

— Смотри, и здесь Киркоров! — взбодрилась заскучавшая было Лара. — И как это он так быстро успел?

Но Стас уже щёлкнул дальше. Опера — это неинтересно… Спорт: два человека мутузили друг друга пухлыми перчатками. Один — огромный, высоченный, с лицом, которое требовало особого внимания. Внимания учёных, пытающихся найти выпавшее звено эволюции между человеком и обезьяной. Второй — маленький, живой, скакал как мячик, пытаясь ударить соперника повыше. Выше плеча не получалось.

Котов, забыв о мисках, кисках и собаках засмотрелся на бой. Блин, только передача интересная попалась, как тут же и закончилась! Судья, пожевав губами, поднял руку огромного. После боя у того оказалось вполне даже человеческое лицо.

Стас стал щёлкать дальше — благо, программ в агрегате было не меряно. Что значит — не Советский Союз, а бурно развивающаяся страна!

Лара только ойкала, пытаясь остановить руку Котова, когда на экране появлялось что–то весёленькое. Но Стас упрямо щёлкал и щёлкал, выходя уже на второй круг. По первой пела теперь Распутина, по второй сходил с рельсов поезд в Индии, опера сменилась балетом, а бокс — бильярдом.

— Остановись же! — взмолилась Лара на МузТВ. Там, что удивительно, был не Киркоров, а Алла Борисовна в цветной шали. — Ты что, заболел?

— Да вроде нет, разве что немного — насморк, — Стас шмыгнул носом и искоса посмотрел на неё, в который раз удивившись безупречной форме бюста. Силикон у неё там, что ли?

— Я не про то. Болезнь такая есть, когда пультом всё время щёлкают. Клептомания, кажется…

— Клептомания — это когда воруют, — поправил Стас.

— Ну, значит, что–то вроде этого. Может, кнопкомания? Или пультомания? Нет, не помню, — кокетливо расстроилась Лара. — Но ты этим точно страдаешь!

— Скажешь тоже, — Стас скривился. — Я просто…

Он замялся, придумывая, как бы отмазаться от придурочного диагноза и вдруг классная мысль пришла ему в голову. Блин, как же он раньше–то не додумался! Ведь это то, что ему нужно. А миска–то, дура дурой, но на мыслю креативную навела! Ведь тиви — классная вещь. Влиять на общественное мнение — это то, чего Котову не хватает.

— Что просто? — она вопросительно посмотрела на него, зазывно облизывая язычком губы.

Ну, тёлка, все мысли только про одно.

— Просто хочу купить канал, — снисходительно пояснил он.

— Супер! — восхитилась Лара. — А какой?

— Пока не решил. Вот и щёлкаю… А ты тоже мне — клептомания, — передразнил он её.

— Стасик! — взмолилась она, забыв о своих примитивных секс–уловках. — Купи ВСТ! Самый клёвый канал. Кроме новостей, конечно.

— Да, новости у них и в самом деле — высший класс, — немного невпопад согласился Котов. — И с владелицей я знаком. Виолетта Спесивцева. Красивая бабец. В возрасте, но с шиком. И на вид ёбкая…

— Стасик, — теребила его Лара, — а ты меня в ведущие возьмёшь? Я могу передачу типа «Про это» вести. Возьми, а?

— Подумаю, — важно пообещал Стас, прикидывая, во что обойдётся ему перекупить частный канал. А, ладно, не дороже ведь денег?

— А меня возьмёшь? — со сна голос у Маты был хриплым.

— Нет, меня! — настаивала Лара.

— Я стриптиз буду показывать! — заявила Мата и вскочила с дивана.

Фигурка хороша, особенно ножки, — отметил Стас.

— Вот так буду показывать, на всю страну!

Обнажённая Мата начала медленно и красиво вращать бёдрами, прикрывая интимное место ладонью. Она была не по–зимнему загорелой, наверное всё свободное время торчала в солярии.

— Вот так! — выкрикнула она победно, открывая выбритый в форме ромбика лобок.

— Ну и дура ты, — ревниво заявила Лара. — Стриптиз, это когда раздеваются.

— А стриптиз по–русски — это когда одеваются, — парировала Мата, накидывая котовский махровый халат.

— Девочки, не ссорьтесь, — примирительно сказал Котов. — Всех возьму. Будете новости вести. И с каждой новостью — снимать деталь одежды.

— А что? Прикольно! — обрадовалась Лара.

— Ну, тогда тебе лучше начинать стриптиз с верхней части туловища. Глядишь, новостей не хватит… — не удержавшись, съязвила Мата, но Котов остановил её одним мановением руки.

— Принеси шампанское и бокалы, — приказал он.

Мата послушно скинула халат. Уж ей–то, во всяком случае, простынёй ноги прикрывать без надобности!

Шампанское было холодным и открылось с лёгким хлопком.

— Выпьем за ВСТ, — провозгласил Котов, поднимая мгновенно запотевший бокал. — Моё ВСТ, — уточнил он.

Глава вторая. Красное море, Белая река

16 января 1999 года,

Шарм–эль–Шейх, Египет

Туристическая программа–минимум была уже выполнена. Лёвка с Виолеттой сначала съездили в Каир, где постояли у подножия пирамид и сфотографировались на фоне сфинкса. Побывали в Цитадели и Египетском музее. Пили кофе и курили кальян в темных и прохладных заведениях старого города. Послушно покупали золотые побрякушки и благовония, поддельные папирусы и столь же поддельные древнеегипетские статуэтки.

Виолетта преподнесла Лёвке тематический подарок: золотого Урея, священную египетскую кобру, которая в своё время украшала корону фараона. Вместо глаз у кобры были зелёные камешки, якобы изумруды. А может, и в самом деле изумруды, кто их разберет.

— Доктору Кобрину от египетских собратьев, — пояснила довольная Виолетта.

Лёвка долго думал, чем ему отдариться. Столь же символически. И в конце концов на одном из развалов обнаружил папирус с тремя древнеегипетскими танцовщицами, стройными и воздушными. Одна из них была невероятно похожа на Виолетту.

— Ну, польстил, малыш, польстил, — растроганно поцеловала его Виолетта.

А вот последний свой день на море они решили целиком и полностью посвятить именно ему, морю. Тихому, тёплому, солёному–пресолёному. И такому прозрачному, что сквозь воду у пирса, на приличной глубине были видны простенькие обитатели Красного моря: морские петухи, рыбки–попугайчики и стаи кого–то вроде анчоусов. Это Виолетта так утверждала, про анчоусов, потому как Лёвка настаивал, что анчоусы — это такой фрукт. Типа манго. «Манго» ходили косяком и слетались на брошенный камешек, как на невиданное лакомство. Глупые такие.

Виолетта слегка пошевелилась на лежаке, когда Лёвка вернулся с пирса. Она загорала по все правилам — переворачивалась исключительно по часам и переставляла лежак по направлению солнечных лучей.

— Малыш, натри мне спину, — попросила она томно. — А то я не достаю.

— Руки коротки, — рассмеялся он и взял тюбик с кремом.

Втирая маслянистую массу в спину Виолетты, он в который уже раз восхитился: какое у неё тело! Ни капли лишнего жира, кожа гладкая и нежная… Такое знакомое, щедрое и любимое тело. Он давно забыл о разнице в возрасте, не подозревая, скольких усилий Виолетте приходится прилагать, чтобы быть такой вот соблазнительной. Она мужественно отказывалась от пирожных и жирной пищи. Иногда Лёвке казалось, что Виолетта питается одной травкой.

— Что–то наши юные друзья сегодня припозднились, — заметила Виолетта, укладываясь на бок, так, что соблазнительная ложбинка на груди заметно углубилась.

— А вон они, на помине легки, — Лёвка указал ей на две фигуры, перетаскивавшие лежаки поближе к морю. — Эй, ребята! Давайте к нам!

Фигуры переглянулись и потащили лежаки уже поближе к ним.

— Вы чего такие кислые? — удивился Лёвка.

Саша что–то пробурчал в ответ, а Оля фальшиво–бодро ответила:

— Да так, у Сашки голова болит. Ничего, переболит.

Саша, покосившись на неё, кинул лежак на песок и, скинув шорты и футболку, решительно направился в сторону моря.

Накануне Лёвка с Виолеттой были на Синае, а затем в монастыре Святой Екатерины у подножия Моисеевой горы. Выезжали затемно: на Синае должны были встречать восход солнца, а утром — в монастырь, за духовным обогащением. На этот маршрут из их отеля они поехали вчетвером, с молодой супружеской парой из Екатеринбурга — Олей и Сашей Беловыми.

С этими ребятами они познакомились едва ли не в первый день по приезду, но на экскурсии совпали только сейчас. Саша был спокойным и невозмутимым, зато Оля, словно компенсируя отсутствие живости у мужа, оказалась весёлой хохотушкой. Она ни минуты не могла усидеть на месте и в море плескалась с детьми, поднимая шума и брызг словно целая группа детского сада.

Оля оставила дома на бабушек полугодовалую дочку и всё время названивала в родной Екатеринбург. Экономя деньги на карточке, она задавала лишь один вопрос:

— Ну как? — и, получив столь же краткий ответ, тут же нажимала отбой.

Лёвка всё гадал, что же ей отвечали: О кей? Нормально? В порядке? Было очевидно, что нечто в этом роде, потому что после каждого звонка Оля оживлялась и теребила спокойного как тюлень Сашу: дула ему в ушко, щипала за локоть, чмокала в висок. Их взаимная влюблённость была столь очевидна, что даже Виолетту, скупую и строгую на публичное высказывание чувств, эти щипки и поцелуйчики не раздражали.

Лёвка, правда, не рассказал Виолетте, что когда они только уселись в автобус, Саша, предлагая подкрепиться купленным ещё в дьюти–фри джином, спросил:

— Твоя матушка не будет против, если ты выпьешь?

Лёвка обернулся — слава богу, Виолетта была достаточно далеко — на безупречном английском выясняла график маршрута у водителя–араба, тот темпераментно отвечал на ломаном русском.

— Это моя подруга, — улыбнулся Лёвка Саше и тот остолбенел, утратив на миг обычную свою невозмутимость.

Подъём на Синай был умеренно суровым. Для Лёвки, конечно. А вот Виолетта дошла с трудом — на последнем, крутом вираже она останавливалась и садилась на камни чуть ли не каждые пять минут. Сашу с Олей они нагнали лишь на самой вершине, прямо перед самым восходом.

На вершине суетились японцы, расставляя на всех углах смотровой площадки роскошную аппаратуру. Виолетта немного оживилась — как телевизионщик, она была неравнодушна к любой хорошей оптике. У них–то с собой была лишь простенькая камера и классный «Никон» — подарок «малышу» на Новый год.

— Ой, Сашка, смотри, смотри, и правда — крест! — Оля схватила мужа за рукав, показывая на край горы.

Там, стремительно разгораясь, появилось солнце. Сначала маленькая оранжевая точка, затем шарик, потом — шар… От точки (шарика–шара) в форме креста тянулись в тёмное небо лучи. Сначала бледные, они постепенно становились всё ярче и ярче, словно кто–то невидимый подкручивал рычажок, добавляя света…

Лёвка щёлкал без перерыва. Аппарат у него — зверь. Конечно, не как у этих солнцепоклонников, японцев, камеры, но снимки должны, просто обязаны получиться!

— Лёв, — если у нас не выйдет, вышлешь потом карточки? — взмолилась Оля, приплясывая от холода.

Здесь, в горах, особенно на вершине, была настоящая зима, и даже не верилось, что совсем недалеко, в каких–то полутора часах езды существует тёплое море с раскалённым песчаным пляжем.

— Обязательно, — пообещал Лёвка и обернулся к Виолетте, которая уже отсняла всю кассету. — Сестрица Ви, встань на фоне солнца, у меня ещё несколько кадров есть.

Виолетта, напустив на лицо загадочности, встала на указанное место. В этом освещении она была восхитительно хороша: задумчивое нежное лицо, стройная, как у девушки фигурка, которую не могли скрыть ни дутая куртка, ни свободного покроя джинсы. Девушка и солнце — да и только.

Спускаться было легче, хотя бессонная ночь оказалась испытанием не только для Виолетты, но и для двужильного Лёвки. Поэтому красоты монастыря они осматривали несколько вяло. Лёвка лишь слегка оживился при виде Неопалимой купины:

— Сестрица Ви, — предложил он шёпотом, — а давай–ка её проверим!

— Кого проверим, братец Лео? — не поняла Виолетта. Она не снимала тёмных очков, чтобы хоть как–то скрыть следы бессонной ночи.

— Ну эту, купину, — Лёвка задумчиво глядел на роскошный зелёный не то куст, не то дерево в форме огромного шара.

Глянцевые листья купины неодобрительно шевелились — она не слишком–то жаловала авантюристов.

— А как ты собираешься её проверять? — Виолетта приспустила очки и внимательно посмотрела на Лёвку.

Надо же — поздняя любовь, кто бы мог подумать? Она и не предполагала, что на старости лет, на пятом десятке, она как девчонка влюбится по уши в случайного, как казалось когда–то, любовника.

— Как думаешь, с какого боку лучше подпалить? — Лёвка вполне серьёзно присматривался к зелёному шару.

— Малыш, не смей! — строго приказала Виолетта, но не выдержала и рассмеялась. — Ты что, хочешь провести остаток дней в арабской тюрьме?

— А чего будет–то? Если она неопалимая, то не сгорит. А если сгорит, значит, это не она, — рассудил Лёвка и достал из куртки зажигалку.

— Ты что, даже и не думай! — Виолетта, выхватив у Лёвку зажигалку, потащила его в другую сторону. — Не богохульствуй!

Выговаривая Лёвушке, Виолетта слегка кривила душой. Ей самой не очень–то нравился монастырь. Слишком было утоптано туристами, замусолено праздными взглядами. Да и чересчур помпезно: богато, с золотом и каменьями. Подарки со всего света. Да одного лишь камешка с роскошного оклада маленькому приходу в средней полосе хватило бы на целый год. И на ремонт осталось бы.

За стеной монастыря находилось тоже нечто впечатляющее — настоящий могильник. За решёткой в маленьком, едва освещённом кирпичном строении лежали горой черепа и кости — останки особо послушных монахов.

— Прямо Верещагин. Апофеоз войны! — воскликнул Лёвка и расчехлил фотоаппарат.

— Только, чур, меня на этом фоне не снимай, — усмехнулась Виолетта и отошла в сторонку. Только что она спасла купину, а здесь святые мощи были хорошо защищены от её Лёвушки — решётка на вид была достаточно крепкой.

Они решили не ходить на поклон мощам самой святой Екатерины. Хотя, как заговорщицки поведал Саша, тем православным, что поцелуют эти мощи, дарят памятное серебряное колечко…

— Чего это он у тебя такой кислый? Уксусу что ли выпил? — спросил Лёвка у Оли, старательно раскладывающей на лежаке полотенца.

— Лёв, ты же доктор? — спросила она, оглядываясь.

Саша плавал далеко в море, Виолетта, казалось, заснула. Теперь она лежала на животе, прикрыв голову Лёвкиной панамой.

— По образованию и призванию, — приосанился Лёвка. — Но я не практикую. У тебя проблемы?

— Просто ужас, — призналась Оля.

— Ну, выкладывай, если смогу, помогу.

— Помнишь, вот вы вчера не пошли на мощи смотреть? — Оля не смотрела на Лёвку, изучая собственную ногу.

— Не пошли, а что?

— И правильно сделали! Кости и кости, ничего особенного. А Сашке ужасно кольцо это захотелось, ну, которое дают, если поцелуешь…

— Приложишься, — поправил Лёвка.

— Ну это одно и то же. Так вот, я не поцеловала — понимаешь, не могу кости целовать. Как–то это негигиенично, что ли… А Сашка…

— Ну? Приложился? — обрадовался Лёвка.

— Прикинь! — согласно кивнула Оля.

— И что? Подумаешь, ничего особенного, — начал успокаивать её Лёвка. — Знаешь, сколько народу специально туда едут только за этим?

— Так то другие… А я после этого… — Оля покраснела.

— Ну? — поторопил её Лёвка. Он заметил, что Виолетта не спит, а едва сдерживая смех, прислушивается к их беседе.

— Баранки гну! — рассердилась Оля и покраснела ещё гуще. — Я после этого с ним целоваться не могу! И другое — тем более. Понимаешь? Брезгую!

Она отчаянно взглянула на Лёвку. В её голубых глазах накопились слезинки, готовые обрушиться на горячий песок Египта. Чтобы смыть его! На фиг!

— Так это потому Сашка такой квёлый! — догадался Лёвка.

Оля мрачно кивнула.

— И зачем мы только на эту экскурсию поехали? — отчаянно спросила она и тихо добавила. — А вдруг я больше никогда теперь не смогу…

— Не говори ерунды! — перебил её Лёвка. — Заставь его пополоскать рот шампунем. «Хэд энд шоулдерсом». Он не только перхоть, но и вообще всё живое уничтожает! Дать пузырь?

— Да у нас свой есть. Думаешь, поможет?

— Клянусь дипломом! — Лёвка, глядя честными глазами, приложил руку к сердцу.

— Ой, спасибо, Лев. Пойду, Сашке расскажу!

И Оля, на ходу сбросив шлёпанцы, устремилась к морю.

И только когда Оля отплыла от берега на приличное расстояние, Лёвка с Виолеттой позволили себе рассмеяться.

— Детский сад, — вытирая выступившие от смеха слёзы, констатировала Виолетта.

Вообще, поездка в Египет выдалась удачной во всех отношениях. Совместили приятное с полезным. Посмотрели на всякую экзотику. Загорели неплохо — и это посреди–то зимы! Поздно ложились и поздно вставали.

Впрочем, Лёвкино отношение к Виолетте порой принимало не совсем адекватные формы — это когда вдруг было отчётливо видно, насколько она его всё–таки старше. Тот случай с «мамой» Лёвка всё никак не мог выбросить из головы. И это его раздражало настолько, что он становился невероятно груб и нетерпим к любому виолеттиному жесту. С другой стороны, опыт Виолетты — во всех отношениях — был для Лёвки бесценным подарком.

Виолетта и в самом деле вела себя с ним отчасти по–матерински. Во всяком случае, подспудно следила за его манерами, не слишком–то до того изысканными. Просвещала она его и по части родного медиа–бизнеса. Лёвка больше понтовал, чем и вправду в его хитросплетениях разбирался. Но теперь он, по крайней мере знал, кто там есть кто. Многим был уже и лично представлен. Начал понимать, что можно себе позволить, а чего нельзя. Порой Виолетта брала на себя смелость напрямую давать ему деловые советы:

— Нет, малыш, ты можешь быть хорошим хозяином и даже работником в своей «Царь–медиа». Однако тебе необходим в этом деле специалист. Профи. Твой зам по творческим и оргвопросам. Да–да, что–то вроде шеф–редактора всего холдинга. И, между прочим, такой человек у меня есть…

— И кто же этот счастливчик?

— Клим Ворошилов…

— Ну да! — захохотал Лёвка. — Мы ж его так кинули с «Московским вестником», так кинули, что он нам этого по гроб жизни не забудет…

— Лёвушка, поверь, это — уже совсем не твои проблемы…

— Ну и замечательно. А то — ты ведь знаешь — проблем я не люблю.

По возвращении в Москву, через пару дней, Клим Ворошилов и вправду стал шеф–редактором «Царь–медиа». И буквально с этого дня дела холдинга не сразу, но потихоньку снова пошли в гору.

После возвращения из Петербурга Зера замкнулась в себе. Это так в романах пишут. Но она и в самом деле замкнулась напрочь. Не выходила из дома дальше соседнего супермаркета, игнорируя начавшиеся занятия. Коротко и неохотно отвечала на телефонные звонки. Сама вообще никому не звонила.

Гоша названивал ей утром и вечером, предлагая приехать, или с просьбой встретится где угодно.

Зера отвечала до ужаса однообразно:

— Не хочу. Мне надо побыть одной.

Это «побыть одной» ужа начало Гошу доставать. Хотя в глубине души он и понимал, хотя бы отчасти, что с Зерой на самом деле происходит. С ней случился обыкновенный психологический ступор. Так, как раньше, она жить не могла, а по–новому ещё не научилась.

Свою любовь, их бурный роман с Гошей она поначалу воспринимала как игру. Красивую, увлекательную, но всё же игру. Ей даже казалось временами, что всё это происходит вовсе не с ней, а с героиней мелодрамы или телесериала.

И вот та неожиданная встреча с человеком из другого, отцовского, мира в Петербурге, ну, почти встреча, которая могла всё в одно мгновенье перевернуть с ног на голову… Это была просто встреча с реальностью.

Зера лучше кого бы то ни было понимала, что у их с Гошей романа нет и не может быть никакого продолжения. Отец со своими национальными и религиозными заморочками этого никогда не допустит. А если узнает, что у неё, незамужней девушки, были определённые отношения с мужчиной… Зере становилось холодно от одной только мысли, что будет, если отец узнает. Он ведь способен на всё. Не против неё — против Гоши.

Так что оставалось одно — запереться и в одиночестве пережить это глухое и страшное чувство всепобеждающей тоски и грусти. Все последние три дня Зера лежала на диване в своей просторной и пустой квартире и читала «Анну Каренину». И хотя история Анны менее всего походила на её собственную, именно в этом великом любовном романе Зера и пыталась найти ответы на самые главные свои вопросы. А главным из них был вечный и самый сакраментальный: что делать?

Гоша на третий день плюнул, наконец, на все условности и приехал на Ломоносовский, где в одном из кирпичных домов с застеклёнными балконами и жила Зера.

— Собирайся, — не здороваясь, заявил он ей прямо с порога.

— Куда? — она испуганно отступила, пропуская его в квартиру.

— Летим в Уфу. Билеты я заказал. И поторопись — у тебя час, — он посмотрел на часы, — нет, полчаса, вдруг в пробке застрянем.

— Но, Гоша…

— Никаких «но», — отрезал он жёстко и вдруг подхватил её на руки и, крепко прижав к себе, шепнул. — Соскучился — ужасно!

— Я тоже, — призналась Зера и, обвив руками его шею, ответила на поцелуй.

Поцелуй затягивался, время словно перестало существовать для них. Первым опомнился Гоша:

— Зера, я с ума сошёл! Давай, быстрее! Бери всё самое необходимое, мы только на два дня, у меня здесь дел — по горло, — он очень убедительно почесал ребром ладони ворот водолазки.

И тут Зера испугалась:

— Почему в Уфу? Зачем в Уфу?

— Буду просить твоей руки у твоего отца. Ты меня ещё должна всем церемониям научить. Что можно говорить, чего нельзя… Научишь?

— Попробую, — слабо улыбнулась Зера, — вот только…

— Зера, точно опоздаем! — взмолился Гоша.

Он пошёл за нею в комнату, словно боялся отпустить хоть на минуту — а вдруг она опять спрячется? — и блестящими влюблёнными глазами наблюдал, как она кидает в портплед абсолютно необходимые в поездке вещи: летние босоножки, вечернее в мелких блёсках платье, огромную готовальню…

— Всё, хватит, чего не взяла, там купишь, — он отобрал у неё набор пивных кружек, которые она задумчиво разглядывала перед тем, как упаковать. — Откуда они у тебя?

— Дали как приз, когда принтер покупала.

— И зачем они тебе в Уфе?

— Не знаю… — Зера пожала плечами. И вдруг подняла на него глаза, бездонные карие глаза, чуть приподнятые к вискам, что делало её такой неповторимой и такой беззащитной. — Гоша, а ты правду сказал, ну, про руку и сердце?

— А ты что, против?

— Ты же знаешь, я — за. Но ты…

— А я без тебя жить не могу, — сказал он просто и, сам испугавшись своих слов, поцеловал её снова.

На самолёт они всё–таки ухитрились не опоздать. Исключительно потому, что вылет задержали на сорок минут.

Зера успокоилась, только когда Гоша заставил её выпить красного вина. Они сидели в самом углу, на последних креслах бизнес–салона, совсем одни. Только на передних сидениях спало семейство: толстый дядечка в твидовом костюме, его такая же толстая жена и кругленькая девочка лет пяти.

— Ты не знаешь моего отца, — начала Зера.

— Сегодня же вечером познакомлюсь, — улыбнулся Гоша, перебирая пальцы на её руке.

— Я тебе расскажу, — упрямо продолжила Зера…

В тот день ей исполнилось шесть лет. Папа подарил огромного розового медведя с колокольчиком на шее. Колокольчик — как у коровы. Но это был медведь, мягкий–мягкий, с твёрдым коричневым носом.

— Винни, я назову его Винни! — обрадовалась Зера. Только вчера старшая сестра Люция закончила читать ей сказку про Винни — Пуха, который охотился за пчёлами.

— Дикими башкирскими пчёлами, — объяснил им папа за ужином.

— Называй, как хочешь, — улыбнулся папа. — И быстренько — завтракать. Сегодня едем встречать маму!

— Ура! — хором закричали Зера и восьмилетняя Люция.

Мама уезжала в Казань на день рождения дедушки, а их с собою не брала, потому что у Люции был насморк, а Зера только–только пошла в нулевой класс, вот родители и решили не срывать девочек из школы. Мамы не было всего пять дней, а им казалось — вечность.

В аэропорту сёстрам ужасно понравилось. Во–первых, папа купил им по шоколадке. Во–вторых, все пассажиры с восторгом провожали их глазами. Ещё бы! В их косах были пышные белые банты, а Винни вёл себя примерно: упал всего один раз, правда в лужу. В-третьих, у них был самый лучший и красивый в мире папа. И встречали они самую любимую маму. Мама приедет, испечёт любимых пирожков, а вечером споёт им не одну, как обычно, а три песни. А папа будет заглядывать в детскую и спрашивать:

— Ты скоро?

На что мама ответит:

— Уже иду.

И поцелует в щёки, подоткнув душистой рукой одеяло…

— Идёмте, девочки, самолёт уже зашёл на посадку, — поторопил папа, и они торжественной троицей вышли на край лётного поля. Туда никого не пускали, а их пустили. Ведь папа — большой начальник, его все здесь уважают.

Поле было необъятное и такое ровное, будто выглаженное утюгом. Зера вцепилась в папину руку: на поле ездили машины и стояли огромные, пахнущие керосином самолёты. Винни опять хотел упасть, но она удержала его.

— Во–он, видите, девочки? — папа рукой показал на маленький самолётик, который с каждым мгновением становился всё больше и больше. — Это наша мама летит.

И тут произошло что–то непонятное: из самолётика повалил дым, а вокруг забегали разные люди в форме «Аэрофлота». Зера, почувствовав, как напряглась папина рука, отцепила свою ладошку, схватив Винни поудобнее.

— Что это, папа? — испуганно спросила Люция, но отец не успел ответить. Раздался страшный взрыв — это мамин самолёт, коснувшись земли, превратился в одно мгновение в огромный столб дыма и пламени, из которого во все стороны летели какие–то железяки.

Зера с ужасом видела, как папа, их большой и спокойный папа, неловко держась за левый бок, бежит по лётному полю и кричит почему–то тонким, высоким голосом…

— Он так и не женился потом, — сказала Зера и отглотнула вина, — конечно, у него были женщины, но его семьёй были только мы с сестрой. Винни я закопала в саду, мне показалось, что он погиб вместе с мамой. И с тех пор я никогда не праздную свой день рождения, — заключила она, глядя не на Гошу, а куда–то в сторону, на зелёную табличку «Выход».

— Бедная моя, — Гоша поднёс её руку к губам и поцеловал каждый пальчик по отдельности. А мизинец — даже два раза.

— Теперь ты понимаешь, почему он так трясётся надо мной?

Гоша кивнул:

— Но ведь замуж тебе всё равно когда–нибудь надо выходить?

— Да, этого он хочет. Но чтобы мужем был мусульманин.

— А если мы скажем, что мой прадед был татарином?

— А что — был?

— Понятия не имею, — признался Гоша.

— Нет уж, — вздохнула Зера, — тогда лучше не врать.

Самое удивительное произошло, когда самолёт произвёл посадку в Уфе. Зера мгновенно успокоилась. Будто единственной причиной её волнений был страх полёта.

Пока самолёт заруливал на стоянку, она позвонила отцу:

— Папа, здравствуй, я дома, в Уфе. Извини, что не предупредила… Да–да, всё в порядке, но я не одна… Со мной мой друг… Нет, машины не надо, на такси быстрее доберёмся… До скорого!

— Что он сказал на друга? — поинтересовался Гоша.

— Промолчал… Ох, Гоша, не завидую я тебе! — негромко рассмеялась Зера, но видно было, что сейчас ей совсем не до смеха. И добавила: — Он будет ждать нас в городской квартире.

Ирек Нурисламович ждал их в своём кабинете. Что опять же ничего хорошего не предвещало. Иначе они расположились бы в гостиной.

Правда, руку Гоше Сафин протянул. Что в некотором смысле было моментом положительным.

— Учитесь вместе?

— Нет, я уже закончил. Мехмат МГУ, — Гоша понимал, что отвечать нужно чётко и немногословно — к вальяжной беседе Ирек Нурисламович был явно не расположен.

— Чем занимаетесь, если не секрет?

— У нас свой бизнес. Завод, две газеты, ну и прочее, — сказал Гоша, сам не вполне понимая, что означает это загадочное «прочее». Волнуюсь, однако, — подумал он.

— Что же вас, Георгий Валентинович привело в наши края? Бизнес? Да вы присаживайтесь, присаживайтесь.

— Вовсе нет. Интересы нашего бизнеса пока так далеко не распространяются.

— А это вы зря, молодой человек. У нас прекрасные перспективы для развития любого бизнеса. Милости просим, — Сафин смотрел на Гошу цепким оценивающим взглядом. Будто на работу принимал.

Зера напряжённо молчала, переводя взгляд с Гоши на отца.

Гоша понимал, что разговор начинает принимать затяжной позиционный характер, и решил взять инициативу в свои руки.

Он поднялся из кресла, одёрнул пиджак:

— Уважаемый Ирек Нурисламович! Я надеюсь, что у нас ещё будет время и место поговорить о перспективах развития моего бизнеса. Сейчас мы, — Гоша подчеркнул это многозначительное «мы», — приехали не за этим. Я, честно говоря, не знаю, как всё происходит в рамках вашей национальной традиции. Не буду лукавить. Я хотел бы просить у вас руки вашей дочери, Зеры!

— В нашей национальной традиции, как вы изволили выразиться, молодой человек, такие предложения делают по крайней мере в отсутствие…

— Папа…

— Ну, я же говорил! — Сафин сделал в сторону дочери жест, явно означающий, что она здесь третья лишняя.

— Папа, это, между прочим, меня больше всех касается.

— Ладно, — Ирек прошёлся по просторному кабинету туда–сюда. И, наконец, спросил, обращаясь к Гоше:

— Ну, и что по–вашему я должен ответить?

— Согласиться, — с почти искренним простодушием подсказал Гоша.

— Я говорю — нет. И объясню, почему. Во–первых, насколько я понимаю, вы не так долго знакомы. Во–вторых, я вас совсем не знаю. В-третьих… — Сафин, привыкший всё раскладывать по полочкам, вдруг почувствовал, что сейчас у него это как–то не получается. И чтобы хоть что–то добавить, он сказал, не слишком, впрочем уверенно: — Ну, и национальные традиции играют не последнюю роль. Надеюсь, вы меня правильно понимаете, молодой человек, — его голос вновь обрёл уверенность.

Повисло напряжённое молчание. Гоша с Зерой переглянулись — в первый раз за время всего разговора.

— Так что я повторяю: я категорически против столь скоропалительного брака.

— Я вас хорошо понимаю, Ирек Нурисламович. Однако мне представляется, что в сложившейся ситуации мы с вами просто обязаны спросить мнение Зеры.

— Папа, я тебя редко о чём–то прошу, — начала Зера, но Сафин перебил её:

— Я сказал — нет! И мама бы этого не одобрила…

— Папа, это нечестно! Это удар ниже пояса! — вспыхнула Зера. — Мы уезжаем. Прямо сейчас, обратно в Москву.

Сафин промолчал, упорно глядя в тёмное окно.

— Извините, что вынуждены были… — начал Гоша.

— Не надо, — не оборачиваясь, сказал Сафин. — Если уж вы всё решили без меня, то вся ответственность за это решение ложится на вас, Георгий Валентинович. Я не буду выступать в роли опереточного папаши. Не буду никого проклинать. Не буду лишать дочь наследства. И даже ежемесячного вспомоществования. Я просто не желаю видеть вас обоих. Прощайте. Моя машина внизу, водитель отвезёт вас в аэропорт.

…Дочь с нежданным женихом уехали, а Сафин всё стоял и стоял у окна, всматриваясь в темноту.

Всегда была упрямая, — думал он. — Вся в меня!

— Что и требовалось доказать, — сказала мрачная, как туча, Зера, когда самолёт набрал высоту.

— Не плачь, любимая, — ответил Гоша сладким голоском героя–любовника, — испытания только укрепят наши чувства.

Зера, наконец, улыбнулась:

— Тебе город–то понравился?

— Очень! — проникновенно сказал Гоша. — Особенно река. Белая.

И Зера рассмеялась, совсем как прежде.

— Зера, ответь мне теперь на один вопрос, — нахмурившись, попросил Гоша.

— Хоть на два.

— Зачем ты брала с собой готовальню?

После перестрелки на берегу Белой обе воюющие стороны понесли тяжёлые потери. Пятеро убитых, в том числе Дёма и Поддубный, и шестеро раненых. Информация об этой бойне прошла не только по местным, но и по всем центральным телеканалам — будто журналистов кто–то предупредил, настолько оперативно они сработали.

Подключились, наконец, и менты, но достаточно формально: они лишь бесконечно допрашивали пострадавших. Прямо на больничных койках.

Вызывали и Юруслана. Но только что он мог рассказать? Ведь в момент Куликовской битвы, как перестрелку тотчас же назвали журналисты, Юруслан был на своей даче. Шашлыки жарил. Что и подтвердили многочисленные свидетели. Жарил шашлыки, отмечал старый Новый год.

Однако серьёзные люди в Москве и Питере именно от него требовали наведения порядка в городе. Этим про шашлыки не расскажешь.

Впрочем, активные действия уже и не велись, война перешла в оборонительно–позиционную стадию. Юруслан вёл бесконечные телефонные переговоры и консультации.

Он орал и приказывал, но сам в действительности не понимал, что произошло. Почему пацаны вдруг, как цепи сорвавшись, начали палить друг в друга? И кто та крыса, что начала первой? Как–то оно всё не срасталось.

Но об этом можно будет размышлять потом, пока же ему было приказано взять весь город полностью под себя и утихомирить излишне горячие головы.

Сегодня, впервые за последние дни, Юруслан заснул относительно спокойно. Ему снилась река Белая. Во сне она была и впрямь белой, как молоко. Разве что кое–где по ней плавали кроваво–красные кувшинки нечеловеческих размеров.

Проснулся он от звонка. Вовсю верещал мобильник. Юруслан посмотрел на часы — было полтретьего ночи.

— Слушаю, — устало сказал он в трубку.

— Ну, здравствуй, — ответил ему хриплый голос. — Узнал?

Юруслан сразу узнал этот голос с характерными интонациями — звонивший говорил негромко и безразлично, но с абсолютной уверенностью в том, что каждое его слово будет услышано. Хотя с обладателем этого голоса Юруслан встречался всего один раз. Тот уже много лет жил в Америке, в Майями, откуда тем не менее продолжал решать наиболее сложные вопросы, возникавшие в криминальном сообществе. Всей стране было известно его имя — Дед, просто Дед.

— Конечно, узнал. Здравствуй, Дед.

— Слушай сюда. Донеслось до меня, что проблемы там у вас.

— Мы уже всё решили, — поспешил отчитаться Юруслан.

— Ничего вы пока не решили. И ты даже не знаешь, насколько ваш вопрос ещё не решён. Но я тебе подскажу. Проблема у вас только одна. Не надо лезть в нефтянку. Ты меня понял?

— Понял.

— Ну, а с остальным и сам разберёшься. А о нефти забудь — это не твой прикуп.

Глава третья. Горько!

1 марта 1999 года

Поезд Кострома — Москва прибыл на Ярославский вокзал вовремя — ровно в половине пятого утра.

Среди прочих пассажиров из купейного вагона N7 вышел и человек с небольшой кожаной сумкой. Обычный провинциальный командировочный. На нём было черное, средней длины распахнутое пальто с поднятым воротником, полосатый недорогой костюм, одноцветный тёмно–синий галстук, чёрные немодные, хотя и хорошо начищенные ботинки.

Лицо человека было тоже не слишком выразительное — вполне правильные черты, небольшой аккуратный, чуть вздёрнутый нос, пухлые губы. Лет ему было, наверное, чуть за тридцать. Русые недлинные волосы тщательно зачёсаны назад. По виду — провинциальный менеджер очень среднего звена или, может быть, мелкий бизнесмен. У таких даже милиция обычно паспортов не проверяет.

И только недорогой серебряный перстень на безымянном пальце правой руки немного не соответствовал общему среднестатистическому имиджу приезжего.

Человека с перстнем никто не встречал. Он неторопливо прошёл по перрону, обогнул здание и по подземному переходу пересёк Комсомольскую площадь. Оказавшись уже на Казанском вокзале, он спустился в зал автоматических камер хранения. Отыскав ячейку под номером 725, он набрал код. Дверца открылась. Внутри ячейки лежал коричневатый конверт из плотного крафта. Человек взял пакет и положил его в боковое отделение сумки. Крафт недовольно зашуршал.

Через несколько минут «менеджер» вошёл в вокзальный туалет и занял одну из кабинок. Он достал из сумки конверт и открыл его. В нём оказалась пачка долларовых банкнот, которую человек аккуратно пересчитал. Всё правильно. Теперь фотографии. Их было несколько.

Лицо на снимках было человеку с перстнем знакомо. Нередко мелькало на телеэкране. Особенно в новостях, так или иначе связанных с нефтяной темой. Один из нефтяных генералов.

Человеку с перстнем стало ясно, почему на сей раз аванс был значительно больше, чем обычно. Работа предстояла непростая.

К фотографиям был приложен лист бумаги с нужными адресами и прочими необходимыми для дела сведениями. Изучив их и твёрдо запомнив, человек порвал бумагу на мелкие клочки и спустил в унитаз. Вслед за тем та же участь постигла и фотографии.

Потом человек вновь зашёл в камеру хранения и в одной из ячеек оставил конверт с деньгами. Поднявшись в кассовый зал и отстояв короткую очередь, он купил билет на ближайший поезд, отходящий в восточном направлении.

Виолетта Львовна Спесивцева была недовольна. И это мягко сказано. Вся схема, которую она тщательно выстраивала последние три месяца, рухнула в одночасье.

Телекомпания ВСТ располагалась в аккуратном трехэтажном доме на Новокузнецкой улице. Точнее, в глубине квартала, спрятавшись от городского шума за высокими жилыми домами. Всё было хорошо. Но компания росла и, как это бывает в любой семье, где вырастают дети и рождаются внуки, со временем стало тесно.

И ведь наклёвывался замечательный выход из создавшегося положения. Просто идеальный.

Бок о бок с их трехэтажным особняком стоял ещё один домик, почти точно такой же. В мечтах Виолетта Львовна уже видела эти два домика объединёнными общим переходом в единое целое. Занимала соседний дом какая–то третьеразрядная контора, которая большую часть помещений просто сдавала. И, как выяснилось, контора эта особых прав на здание не имела. Так что Виолетта не сомневалась, что здание достанется ей. Мало того, что у неё были хорошие связи среди московских чиновников, так ещё и двадцать процентов акций ВСТ принадлежало московскому правительству. Ну, как же не порадеть родному–то человечку?

Но буквально вчера вдруг выяснилось, что дом этот, оказывается, уже продан. Некой строительной фирме «КоСта». Греки, что ли?

Зато сегодня удалось заключить приличный контракт — на двадцать одну серию французского модного сериала о старшеклассниках. Тема была не заезжена и сулила хорошие рекламные вливания. Так что сериал мог окупиться не за два, а сразу за один показ. А дальше пойдёт уже чистая прибыль. Этими приятными расчётами Виолетта пыталась успокоить себя и заглушить не стихавшее из–за упущенного дома раздражение.

И всё–таки ближе к обеду случилось чудо. Иначе не назовёшь. Позвонил сам хозяин фирмы «КоСта», оказавшийся вовсе не греком, а самым что ни на есть русским.

— Станислав Евгеньевич Котов, — представился он вкрадчивым баритоном. — Нас с вами, Виолетта Львовна, когда–то знакомили. Может быть, вспомните, на банкете после «Ники»?

— Да–да, помню, — честно соврала Виолетта.

Однако когда Котов вошёл в кабинет, она сразу его узнала. Совсем не изменился — разве что пополнел немного. Те же усики, тщательно подбритые, нагловатые круглые глаза и безвольный подбородок дамского угодника.

Да и как она могла не узнать его, когда он тогда увивался за нею весь банкет, будто она мёдом намазана. Предлагал то оливки, которые она терпеть не может, то копчёного угря, такого жирного, что сводило челюсти от одного вида деликатеса. А под конец, настояв на вальсе, этот самый хлыщ томно вздыхал и пытался пригласить продолжить вечер. Из–за него она тогда упустила классного ведущего, которого, накачав шампанским, перекупила вездесущая первая кнопка.

— Так это, стало быть, вы увели у меня из–под носа соседнее здание, на которое, признаюсь, я очень рассчитывала? — исподлобья глядя на Котова, задала риторический вопрос Виолетта Львовна.

— Вы, может быть, удивитесь, но действовал я в наших общих интересах, — Котов склонил голову и шаркнул ножкой.

— Начинаю удивляться… — она жестом пригласила его присесть. — С каких это пор у нас появились общие интересы?

— Знаете ли, Виолетта Львовна, я давно и с большим интересом наблюдаю за работой вашего канала, — Котов вальяжно раскинулся в кресле. — С другой стороны, меня привлекает медийный бизнес. Мне и моим коллегам необходим выход на широкую московскую аудиторию. Сами понимаете, реклама наших новых объектов, ну, и что греха таить, борьба с недобросовестными конкурентами…

— Понимаю и даже приветствую, — Виолетта радушно улыбнулась. — Мы всегда открыты для сотрудничества. Постоянным рекламодателям у нас большие скидки. А можем запуститься и с новой программой, посвящённой строительству и архитектуре новой Москвы. У нас, кстати давно такая задумка была. Уверена, что это будет взаимовыгодно. Тем более, что передачу мы можем подавать не как рекламу, а как аналитику. Сами понимаете, это намного ценнее.

— Да–да, Виолетта Львовна. Однако мне хотелось бы гораздо более тесного взаимодействия между нами, — Котов склонил голову, обнаруживая вполне приличную плешь.

— В смысле? — насторожилась Виолетта.

— Предлагаю своеобразный бартер. Я беру на себя полный ремонт под ключ этого соседнего здания. По вашему проекту, с учётом всех ваших редакционных и студийных интересов. Арендная плата будет чисто символической.

— И что же вы хотите взамен?

— Всего лишь десять процентов акций вашей телекомпании. По–моему это не слишком высокая цена.

— Не слишком, — согласилась Виолетта. — Мне необходимо подумать.

— Сколько?

— Пару дней.

— Хорошо, я жду вашего ответа, — поднялся Котов. — Но должен предупредить об одном: в этом соседнем здании меня очень настоятельно просят открыть казино. Я думаю, что это будет не самое лучшее соседство для вашего телеканала.

— А вы не добрый, Станислав Евгеньевич, — укоризненно покачала головой Виолетта Львовна.

— Доброта — это не категория бизнеса, — и Котов дробно рассмеялся. Будто камешки во рту перекатывал.

— О какие люди! Почему без охраны? Давно ждёшь, Кэт? — запыхавшийся Лёвка вихрем ворвался в свой редакторский кабинет.

Катя сидела за его столом с грозным видом самого что ни на есть главного редактора:

— Опаздываете, Кобрин, — постучала она по циферблату наручных часов.

— Успеем, — отмахнулся Лёвка, просматривая ежедневник. — Ну, на сегодня вроде бы всё. Подарок купила?

— Почти, — поднялась Катя.

— Катька, ты с ума сошла! Что значит — почти? Мы же договорились!

— Да купила, не гони волну, ещё вчера купила, надо только заскочить забрать.

— А чего вчера же и не забрала? Что, такой огромный? — Лёвка лихорадочно начал прикидывать, где раздобыть грузовик, если Катька ухитрилась прикупить слонёнка из зоопарка. Как раз вчера в «Вестях» был радостный репортаж о новорожденном, и он сам подумал, что это будет славный подарок. На всю жизнь.

— Сегодня выставка заканчивается, — объяснила Катя.

— Так ты что, нетленку решила подарить? Надеюсь, Шишкина?

— Увидишь, — загадочно ответила Катя. — Дай я тебе галстук перевяжу. И причешись — а то ты как из бетономешалки вылез.

…На самом–то деле Катя для подарка выбрала на выставке московских художников не картину, а скульптуру. Такого славного зайца, что как только она его увидела, сразу решила: куплю! Заяц был потрясающий: толстенький, деревянный, а уши из слегка поржавевших железяк. Но главным было лицо, именно лицо зайца. Такое славное и такое своё, что хотелось поцеловать его в нос.

Она расплатилась с галерейщицей и, пока наблюдала за тем, как на бирке скульптуры с простым названием «Заяц лесной, обыкновенный» наклеивают красный кружок, подошёл и скульптор — лохматый парень в красной толстовке и кожаных джинсах.

— Валера, — представила художника галерейщица.

Тот, склонив лохматую голову, дружелюбно улыбнулся:

— Я рад, что вам понравился мой обыкновенный, уважаемая э–э–э…

— Екатерина, — подсказала Катя. — Можно просто — Катя. Ваш заяц просто чудо! И, знаете, мне кажется, что он на меня похож.

— А как вы думаете, Катя, этот заяц — он какой?

— Белый и пушистый, — не задумываясь ответила Катя.

— Вот в этом–то всё и дело! — обрадовался художник. — Все мы в душе считаем себя белыми и пушистыми, поэтому каждому, у кого хоть немного развито ассоциативное мышление, видят в этом зайце самого себя…

Причесавшись, Лёвка стал наконец похож на человека.

— Ты за рулём? — спросил он, когда они спустились.

— Конечно, — ответила Катя небрежно, хотя водить она начала недавно, и этим страшно гордилась.

— Тогда я оставлю машину. Ох, и напьюсь сегодня! — радостно сообщил Лёвка, усаживаясь на переднее сидение.

Когда вырулили с Лубянки на Старую площадь и, естественно, застряли в пробке, Катя сообщила:

— Лёвушка, нужна твоя помощь!

— Если ты о пробке, то я пас!

— Я серьёзно, — обиделась Катя.

— Ну, давай серьёзно, — согласился Лёвка.

— Можешь завтра организовать для меня съёмку?

— Само собой, — ухмыльнулся он.

— Только мне нужны не твои корреспонденты, а из «Слухов плюс», у тебя же там есть свои люди?

Лёвка прикинул:

— Фотокорреспондент есть, а журналиста могу своего одолжить. А что снимать–то?

— Меня на фуршете. После открытия выставки новейшего банковского оборудования. Наши, немцы, французы и англичане — как в анекдоте, кто кого перехвастает. Но это — предлог. Главное — фуршет. Там весь бомонд соберётся. Не актёры, конечно, но вполне солидно. Устроишь? Вопрос жизни и смерти, Лёв!

И Катя в двух словах обрисовала Лёвке ситуацию.

— А что — прикольно! — согласился Лёвка. И заорал прямо на ухо: — Кэт, давай, жми, успеем проскочить!

И они проскочили.

В галерее уже все пили и, кажется ещё со вчера.

— Испанского красного? — подскочил к Кате бородатый парень с глазами красными, как у вурдалака.

— Спасибо, мы за рулём, — ответил за Катю Лёвка.

Художник Валера спал на кушетке, как младенец после сытного обеда. Его красная толстовка была обсыпана какими–то стружками.

Галерейщица оказалась единственной трезвой в этом пьяном царстве, хотя и её слегка пошатывало. Наверное, надышалась.

— Я вашего мальчика в запасник унесла, — объяснила она Кате и Лёвке, застывшим в недоумении перед пустым заячьим постаментом. — Идёмте.

В маленькой тёмной комнатке заяц обыкновенный стоял посередине большого стола, застеленного белым ватманом.

— Катька! — восторженно осмотрел его Лёвка и погладил между железными ушами. — Какой он! А тебе не кажется, что он на меня похож?

Катя усмехнулась:

— Это в тебе говорит тщеславие, Лёвушка, — объяснила она и милостиво добавила, — Ну, и ассоциативное мышление. Ты ж у нас высокоразвитый организм.

Всё смешалось в домах Сидоровых — Сафиных.

Свадьбу Гоша с Зерой решили справлять по–простому. По самому простому. Если уж не вышло пиршества на полторы сотни родственников, то можно было обойтись лишь приглашением самых близких друзей.

Правда, долго дискутировали, куда, собственно, приглашать гостей. Дело в том, что к Зериной квартире Гоша питал явное нерасположение. Нет, квартира была замечательной во всех отношениях — просторной, ухоженной, уютной: тут уж Зера постаралась. Но это была папина квартира, и Гошу это не устраивало. Так что последний месяц они с Зерой жили как полубездомные, то есть на два дома, нигде по–настоящему не приживаясь. С одной стороны, у Сидоровых было тесновато — всё–таки там жили Нюша и с каждым днём дряхлеющая бабушка. С другой стороны, в трёх–с–половиной–комнатной квартире Зеры Гоша чувствовал себя чужим, чуть ли не приживалой.

— Что ж, мы так и будем с тобой всё время метаться? — спрашивала его Зера, которой до чёртиков надоела эта искусственная бытовая неустроенность.

— Недолго, недолго, — ответил Гоша. — Я уже присмотрел квартирку в новом доме на «Фрунзенской». И даже первый взнос заплатил. Правда… — и тут Гоша загадочно закатил глаза, — в том доме только седьмой этаж пока возвели. А наша квартира на одиннадцатом. Сюрприз хотел сделать…

— Ну что ж, обрадовал, — рассмеялась Зера. — долго бы я ждала…

Но свадьбу справлять Зера решила всё–таки в своей квартире:

— Гоша, мне надоели твои заморочки! — заявила она безапелляционно. — Эту квартиру отец мне подарил. И она — моя. Даже на моё имя записана.

Гоше пришлось смириться.

Свидетелями назначили Нюшу и Нура. Чтобы далеко не ходить. Далеко и не пошли — расписаться должны были в соседнем ЗАГСе. Поехали туда вчетвером и быстренько закончили все формальности. Гоша, Зера и Нюша улыбались и пили шампанское. Только Нур всё вздыхал. Пить он не мог — был за рулём. А присутствие двух несостоявшихся невест его и вовсе удручало. Хотя он старался относиться к этому философически.

Из ЗАГСа Нур отвёз Гошу с Зерой домой. Он сам порывался готовить плов, но Гоша остановил его благородный порыв:

— Мы всё заказали в ресторане.

— Так я настоящий сделаю, свадебный! — настаивал Нур.

— Мы именно такой и заказали, — счастливо улыбнулась Зера и поправила нитку жемчуга — свадебный подарок Нюши.

Сама Нюша, расцеловав новую родственницу и брата, пообещала:

— Я постараюсь вечером пораньше. Сегодня как раз последнюю главу добью и буду свободна, как ветер.

Нюша дописывала уже второй приквел «Роз для Марии» и собиралась отказаться от сиквела — голова её опухла от бесконечных хитросплетений мексиканской жизни. К тому же от героев, которые не должны были участвовать в дальнейшем сюжете, Нюше приходилось избавляться. И не всегда мирными способами:

— У меня руки по локоть в крови, — жаловалась она Зере.

Оставшись одни, молодожёны обнялись прямо в прихожей.

— Гошка, осторожно, платье помнёшь, — опомнилась и отстранилась было Зера, но Гоша прошептал:

— Да сними ты его совсем!

— Гош, что ты, у нас же дел полно, ещё посуду надо расставить…

— Успеем, до вечера уйма времени, — Гоша уже расстёгивал пуговки на высоком вороте кремового шёлкового платья.

— Думаешь? — Зера помогала ему, но пуговки, обтянутые шёлком, упорно сопротивлялись.

Звонок в дверь заставил их вздрогнуть.

— Кто это? — шёпотом спросил Гоша.

— Представления не имею. Из ресторана? Вроде рано, — так же шёпотом ответила Зера, пытаясь восстановить порядок, только что так старательно разрушенный в четыре руки.

— Кто там? — спросила она у двери.

Там что–то ответили по–татарски и Зера, радостно улыбнувшись, распахнула дверь:

— Мударис! Вы откуда?

Гоша с недоумением рассматривал огромного мужика, стоящего на пороге с огромной коробкой и букетом роз.

— Из Уфы, — ответил великан.

— Ну проходите, проходите же! — Зера повернула сияющее лицо к Гоше. — Это папин сотрудник, — объяснила она.

— Да я на минутку, — огромный Мударис вошёл и неловко протянул Зере розы: — Вот, поздравления от Ирека Нурисламовича. И подарок.

Коробку он отдал Гоше.

— Спасибо, Мударис! — Зера держала розы осторожно, как стеклянную вазу. — Идёмте в гостиную, вы же с самолёта? Сейчас будем завтракать! Или по уфимскому времени обедать?

— Нет, нет, у меня ещё дела! — Мударис раскланялся и исчез так же неожиданно, как появился. Разве что без звонка.

— Гоша, ты понимаешь? — закричала Зера и закружилась по комнате. — Папа меня простил! Я так и знала, что ты ему понравился! Ой, а что там в коробке?

— Это я и пытаюсь выяснить, — Гоша исследовал привезённый подарок со всех сторон, — ага, вот так мы откроем…

В коробке оказалась одежда.

— Что такое? — удивлённо спросил Гоша, вытаскивая длинный халат с вышитыми по обшлагам узорами, напоминающими значок доллара. — Халат для миллионера?

— Глупый! — развеселилась Зера. — Это же чапан! Это папа нам прислал татарскую национальную одежду. Его ответ на твои глупые националистические намёки.

Она вытаскивала из коробки красивые вещицы одну за другой и объясняла:

— Это кушак — для тебя. И тюбетейка — для тебя, ичиги — опять для тебя!

Разглядывая ичиги, мужские узорные сапоги, Гоша спросил:

— А я тебя не обделил?

— А вот и моё! Смотри: калфак, платье, камзол. А вот и мои сапожки. Слушай, Гош, а давай сегодня так гостей встречать?

— Только так! — Гоша надел тюбетейку и подмигнул молодой жене. — Чтобы плову соответствовать!

— Гошка, как я тебя люблю! — вздохнула Зера. — Прямо ужас! Надо папе позвонить, — не вполне в тему добавила она.

— Заодно уж и моей маме. Ещё раз скажем, что завтра мы — у них. Непременно. А то она слегка напряглась, когда я сказал ей, что у нас сегодня — только молодёжь.

К приходу гостей всё было готово: плов и прочую снедь доставили вовремя.

Первыми появились Лёвка и Катя.

— Умираю, глоток шампанского! — заорал Лёвка прямо с порога, сунув в руки Гоше букет оглушительно пахнущих белых лилий.

Выпив поднесённый Зерой фужер, он выдохнул:

— Спасли от голодной смерти! Горько!

— Уймись, — рассмеялся Гоша, легонько поцеловав Зеру в висок, — скоро попросишь спасти от обжорства.

Левка заглянул в комнату и взвыл в голос. Было понятно, что уймётся он ещё не скоро.

Катя внимательно разглядывала костюмы молодожёнов:

— Стильно, — признала она и спохватилась, — ой, поздравляю! Счастья, любви и вот…

Она достала из большого пакета скульптуру зайца и протянула Зере:

— Пусть он вас охраняет.

— Потрясающе! — Зера осторожно взяла деревянного толстого зверя и поцеловала его в нос. — Гош, смотри, он на тебя похож!

— А мне кажется, на тебя, — Гоша ласково погладил славное животное меж железных ушей. — Спасибо, ребята!

Он растроганно поцеловал Катю в щёку и пожал Лёвке руку. Тот уже что–то жевал. Судя по запаху — маринованный чеснок.

В прихожей стало тесно: почти одновременно приехали Нюша и Нур. Нур помог Нюше снять пальто и только тогда преподнёс свой подарок — Библию и Коран в кожаных переплётах.

Только–только все расселись за столом, как Лёвка вместо первого тоста вновь провозгласил оглушительное:

— Горько!

Поцелуй новобрачных настолько затянулся, что гости, не выдержав, навалились на жратву. На плов, конечно.

А плов молчал и терпел. Он знал наверняка, что даже эти крепкие молодые аппетиты не в силах победить его вот так, нахрапом. Он их если не измором, то количеством возьмёт.

И заяц, белый и пушистый, на той свадьбе был едва ли не самым желанным гостем. Но мёд–пиво не пил. Такой вот оказался трезвенник и праведник. В отличие от всех остальных.

Глава четвёртая. Третье от угла окно

3 марта 1999 года

— Ну ладно, Катюш, до вечера, — Константин Петухов взглянул на часы Киевского вокзала — было уже без пяти час, — целую.

Он символически чмокнул в трубку — телефон, казалось, благоухал Катиными духами, свежими и чуть арбузными. Ему страшно нравился этот запах нового Катиного парфюма — у неё в гостях он всякий раз подносил к носу пузырёк «212» в форме капсулы. Он даже хотел эти двести двенадцать подарить жене, но потом передумал. К тому же Катя объяснила, что «212» — это два–двенадцать, код Нью — Йорка. А жена постоянно рассуждала и чуть ли не гордилась своей неприязнью к заморской державе. Папочкино влияние — Оксана была дочерью крупного политического деятеля, руководителя левой думской фракции «Патриоты России».

Петухов так и не смог взять в толк, насколько серьёзны антиамериканские взгляды жены. Лично ему было глубоко начхать на бесконечно далёкую страну, её валюта интересовала его куда как больше. Оксана же говорила и говорила об Америке. Чаще, чем об учёбе собственной дочери в тоже далёкой, но всё же не заокеанской Англии.

— Целую, — нежно ответила Катя.

Ещё не знает, — подумала она. То, что она задумала, удалось в полной мере — Лёвка не подвёл. Теперь оставалось лишь пожинать плоды.

Петухов надел пиджак и поправил галстук — выглядеть под взглядами подчинённых надо на все сто. Обед в банковской столовой был неким ритуалом. Там он, как демократичный руководитель, становился в общую очередь к раздаче, переговариваясь с главбухом и двумя своими первыми замами, которые всегда входили в столовую ровно через секунду после него, в какое бы время он не спускался. Петухов был уверен, что они поджидают его где–то на подступах, но ни разу так и не просёк, где же они прячутся.

Этому трюку — обедать с народом — его научил тесть, старая лиса, точнее, лис коммунистической формации. Лис оказался прав — среди сотрудников Петухов слыл своим парнем, а сотрудницы называли его «душкой». И работали слаженно не только за зарплату, но и за идею. А работа за идею всегда предполагает гораздо большее усердие. Особенно если зарплата не слишком велика.

Петухов выйти не успел — дверь кабинета распахнулась, да так стремительно, что чуть не стукнула его по лбу.

— Оксана? — изумился он, увидев жену.

Удивило его не столько внезапное появление «половины» на его работе, где она бывала лишь на праздничных мероприятиях, а то, что та была не при макияже. Её абсолютно «голое», по собственному Оксаниному выражению, лицо было искажено гримасой гнева. Здесь, в светлом кабинете, Петухов вдруг заметил, как она постарела, несмотря на все ухищрения. Типа кремов ценой в полуторагодовалую зарплату сельского учителя или золотых нитей, о стоимости которых лучше не упоминать всуе.

— Ты что, совсем охренел, козлище? — злобно прошипела она бледными губами и бросила мужу в лицо глянцевый журнал.

— Закрой дверь, — приказал он, ловко перехватывая журнал. — «Сплетни плюс», — прочитал он.

Странно, вроде бы Оксана прежде жёлтой прессой не интересовалась. Что это её укусило? А–а–а! — догадался он. — Там, наверное, папеньку пропечатали! Что–нибудь вроде: человек, похожий на патриота Голубкова в сауне с молодыми патриотками…

— Полюбуйся, страница третья, светская хроника, — Оксана, тяжело дыша, опустилась в кресло и закурила сигареллу.

По кабинету разнёсся удушливый и сладкий сливовый аромат дорогого курева. Петухов на автомате включил кондиционер и только после этого развернул журнал. И — остолбенел. Прямо с глянцевой фотографии на него смотрел… он сам! Бликуя глуповатой слащавой физиономией, он обнимал за плечи ослепительно улыбающуюся Катю. В руках Катя держала бокал шампанского.

Табак, казалось, благоухал арбузом. Оксана, покачивая ногой, вскинутой на другую ногу, поторопила:

— Читай, читай, донжуанно хренов!

Статейка была короткой, но всеобъемлющей. Называлась она «Разбор птичьих полётов».

В развязной манере глянцево–жёлтой журналистики в ней сообщалось, что известный банкир Константин Сергеевич Петухов был замечен на открытии международной выставки банковских технологий со своей новой подругой Екатериной Чайкиной. По сведениям, полученным из неких таинственных источников, журналисту или журналистке с явно фальшивой фамилией А. Дуло стало известно, что в ближайшее время Петухов собирается сочетаться законным браком с известной в благотворительных кругах блистательной Е. Чайкиной. Сами Е. Чайкина и К. Петухов слухов о предстоящем браке не подтвердили, но и не опровергли. Известно, что ранее банкир был женат на дочери лидера левой думской фракции Оксане Голубковой.

Как отнесётся к подобному развитию событий сам Голубков, партия которого, как известно всем, даже младенцам, финансировалась «Ва — Банком»? — вопрошал(о) под конец Дуло.

— А и вправду, как отнесётся? — осторожно спросил Петухов, глядя на жену, нервно подпиливающую глянцевые ногти пилочкой с перламутровой инкрустацией.

— Ч-чёрт, чуть ноготь из–за тебя не сломала! — чертыхнулась та. — Что значит, как отнесётся? Сообщу тебе, дорогой, что ты — старый блядун. Притом давно. Но раньше ты хотя бы имел совесть не афишировать свой разврат! Я требую, слышишь, требую, чтобы ты больше никогда не встречался с этой…

— Мал–чатть! — по–армейски гаркнул Петухов.

Он знал, что его жена, крайне невоздержанная на язык, вполне может ляпнуть такую гадость, что в кабинете будет пахнуть не сливой и арбузом, а самым натуральным дерьмом.

— Ты что? — прищурилась Оксана, — Ты что, всерьёз? — она, кажется, испугалась.

— Абсолютно!

— Так всё, что написано в этом мерзком журнальчике, правда?

— Источники подтверждают, — кивнул Петухов. — Но–но–но! Только без истерик! Наш брак и так давно уже именно что брак.

— Не пошли, как студент, — поморщилась Оксана. Кажется, она уже обрела вновь утерянное на миг самообладание. — Но учти, больше тебе папа ни одного клиента не сосватает.

— Ну и клал я на него, — облегчённо вздохнул Петухов, глядя на вытягивающееся лицо жены, на её злые глаза, которые когда–то, лет пятнадцать назад смотрели на него с таким неподражаемым обожанием.

И уточнил для ясности:

— С пробором.

Он вспомнил, как Катя впервые появилась в этом самом кабинете в брюнетистом парике и улыбнулся.

— Чё лыбишься, скотина? — злобно бросила Оксана. — Ещё пожалеешь!

Она хлопнула за собой дверью так яростно, что, если бы не евроремонт, наверняка бы посыпалась извёстка.

— Не дождёшься! — крикнул он в закрытую дверь.

Сердце его пело: Свободен! Свободен!

Он жаждал надеть новые, сладкие путы. Под названием Екатерина. Код — два–двенадцать. Что означает — «любовь».

Когда Петухов позвонил, Катя с первого же его слова поняла: сработало! Йес! Надо Лёвушке поставить обещанный ящик «Наполеона». Заслужил. Главное, чтобы не спился. Сдуру и радости. За неё, родимую.

17.30, Уфа

«По вечерам подолгу стоит у окна» — это была ключевая фраза.

В подъезд дома на углу улиц Достоевского и Цурюпы вошёл человек со славянским лицом, в синем рабочем халате, надетом поверх обычной цивильной одежды. В руках у него был тяжелый и потёртый старомодный чемодан. В таких слесаря и прочие ремонтники обычно таскают инструменты и всякий иной необходимый в работе скарб.

Поднявшись на самый верхний, нежилой этаж, человек поставил чемоданчик на пол, достал из кармана ключи и отпер небольшой висячий замок на двери, ведущей на чердак. Дверь открывалась наружу. Оказавшись на тёмном чердаке, человек включил маленький фонарик, отбрасывавший очень узкий сноп света.

Открыв чемодан, человек достал из него кусок проволоки примерно в метр длиной. Один конец он примотал к дверной ручке, второй — к металлической арматурине, торчавшей из стены. Закрыв чемодан и выключив фонарик, человек, аккуратно переставляя ноги, пошёл в сторону чердачного окна, полукругом белевшего в окружении полной черноты. За время довольно продолжительного пути «наощупь» человек не произвёл ни малейшего шума. Вполне можно было предположить, что на чердаке этом он уже бывал и знал здесь все стёжки–дорожки.

Из углового чердачного окошка открывался идеальный вид на противоположный жилой дом с башенкой. Хорошо просматривались и подъезды к дому.

18.30

К подъезду дома с башенкой подкатили два «мерса» — «шестисотый» и квадратный «джип». Из «джипа» вышла пара дюжих молодцев. И вошли в подъезд, под козырьком которого ярко горела лампа.

Через несколько минут открылась передняя дверца «шестисотого» и появился третий дюжий. Внимательно посмотрев по сторонам, он открыл заднюю дверцу. Из машины появился грузный солидный мужчина в длинном пальто и, в сопровождении дюжего, тоже скрылся в подъезде.

Приехал, голубчик, — сказал себе человек со славянским лицом, наблюдавший за происходящим из чердачного окна противоположного дома. Теперь на некоторое время можно было и отвлечься от наблюдения.

Человек вновь открыл чемодан. Достал из него две трубы, одна из которых была с деревянной ручкой — как у пистолета, только посолиднее. Он составил вместе оба длинных предмета — секреторные выступы патрубка и соответствующие им выемки трубы с тихим щелчком совпали. Вместе трубы превратились в оружие, на военном языке называемом РПГ‑7Д, что на человеческом языке расшифровывалось как «ручной противотанковый гранатомёт — десантный». Из того же чемодана человек достал «выстрел», похожий на маленькую ракету с хвостовым оперением, называвшийся ПГ‑7В и снарядил им с «хвоста» свой гранатомёт. На чердаке было достаточно пыльно, и ему, чтобы не чихнуть, пришлось отвлечься от орудия. Помассировав переносицу чуть вздёрнутого носа, он вновь занялся работой.

Пристроив оружие на плече, сквозь окуляр оптического прицела человек нашёл третье справа окно на третьем этаже дома с башенкой. Теперь они были готовы к бою. И гранатомёт, и человек.

18.50

Ирек Нурисламович Сафин ужинать не стал. И вообще домой заехал ненадолго — только переодеться в менее официальную одежду. Почти сразу он собирался отправиться к старшей дочери и ждал только её звонка. Проблема была только в одном — приболел внук Нурислам, маленький Нурчик. Было подозрение на краснуху. Если оно действительно так, то Люция всё время будет с ребёнком. И тогда Иреку придётся общаться исключительно с Эмилем. А это было выше его сил. Ну, не очень он любил своего зятя. Что тут поделаешь? Какой–то он… — Сафин на минуту замер, подыскивая слово, — бесхребетный что ли…

Тут как раз и запиликал телефон. Звонил как раз Эмиль, лёгок на помине:

— Ирек Нурисламович, это точно краснуха. Уже третий доктор подтвердил…

— Как он себя чувствует?

— Да нормально, только весь красными пятнами покрылся. А так — будто вообще ничего… Температура тридцать семь ровно.

— Ладно, выздоравливайте и держите меня в курсе. Я тогда к вам на днях загляну…

— Обязательно. Люция вам сама попозже позвонит. Она сейчас какую–то мазь разводит…

Положив трубку, Ирек вздохнул: опять придётся коротать вечер в одиночестве. Ладно, можно будет поработать спокойно и сделать несколько деловых звонков, отложенных прежде на завтра. Уж коли так оно всё получилось.

Отпустив охрану, он наскоро и без особого аппетита поужинал. Болезнь Нурчика его, конечно, беспокоила, но не слишком. Уж он–то хорошо знал, как отец–одиночка, что все эти детские болезни только выглядят серьёзно, а на самом деле не страшнее взрослого насморка.

Главное — Зера позвонила. Вот так, без него, и вышла замуж. Был бы жив её дед, не сносить бы Иреку головы. Да и самой Зере. А уж тем более Георгию Валентиновичу. Хороший парень, — в который раз подумал Сафин. Ну и что, что не татарин? Велика важность! Вон и у брата дочка вышла и вовсе за хохла, и ничего, живут, уже троих воспитывают. А родственники перетопчутся. Вот справим в следующие выходные свадьбу по всем правилам, все и шептаться разучатся! За этим парнем Зера — как за каменной стеной. Не то что Люция с её во всех отношениях «правильным» Эмилем. Правда, Нурчиком порадовали. Теперь очередь за Зерой.

Ирек Нурисламович поднялся из–за стола и по длинному коридору направился в кабинет. Он включил свет и, несколько раз пройдя из угла в угол, остановился у тёмного окна.

19.00

В оптическом прицеле прорисовалась человеческая фигура. Всё было видно столь отчётливо, что без труда можно было прочитать название фирмы, вышитое на кармане спортивной куртки Сафина: «Adidas».

Помедлив две секунды, человек положил палец на курок. Матово блеснул серебряный перстень на правом безымянном пальце.

Точно направленная граната разнесла в пыль бронированное стекло в третьем от угла окне на третьем этаже. И взорвалась уже в кабинете.

От Ирека Сафина не осталось ничего. Только воспоминания.

Совместной жизни и общего хозяйства не было. И это устраивало обоих. Хотя Лёву и обижало немного, что Виолетта так и не снизошла до того, чтобы заглянуть к нему в гости. А ведь от её Патриарших до его Большой Бронной, где он купил небольшую, но классную квартиру, даже пешком было ходу минут десять.

Всё равно Виолетта была главной. Старшей. И вовсе не в смысле возраста. Она по привычке руководила. И Лёвке пришлось с этим смириться.

Обычно они встречались где–нибудь «в городе» — именно так выражалась Виолетта. По «городу» передвигались исключительно на её машине. Виолетта водила здорово, да и возможности её спортивного БМВ не шли ни в какое сравнение с его несколько устаревшей зелёной «маздой».

Ездили по разным ночным клубам. В основном по закрытым для обычного народонаселения. Благодаря Виолетте Лёвка и сам стал членом стольких заведений, что их карточки уже с трудом вмещались в его объёмистый бумажник.

— Здесь нужен не бумажник, а багажник, — ворчал Лёвка, засовывая очередную карточку поверх какой–нибудь старой.

Сегодня поехали в Архангельское. Там как раз только что открылся клубный ресторан под названием «Джамолунгма». Непальская кухня. Из непальского там было лишь жаркое из какого–то горного козла, а в остальном кухня была международной, на любой вкус.

Лёвка с Виолеттой съели на двоих одну порцию фуа–гра и по осетрине в лимонно–спаржевом соусе, выпили почти целую бутылку шампанского, а потом заскучали. Музыка уж больно была унылая, видимо непальская.

После шампанского Лёвка заказал себе текилы. И так — несколько раз. Виолетта воздержалась:

— Мне ж тебя в целости и сохранности доставить надо, — отмахнулась она от Лёвкиных приставаний насчёт пяти капель кактусового самогона.

Под текилу, пока Лёвка не перешёл на коньяк, Виолетта решила поговорить о делах — завтра ей предстояло дать ответ Котову. Всё–таки её несколько напрягала вся эта ситуация с акциями.

В доступной форме Лёвка изложила Лёвке весь расклад: про здание, про десять процентов, про свои подозрения по поводу щедрого инвестора.

— Фамилия? — спросил Лёвка.

— Что? — не поняла Виолетта. Похоже, малыш всё–таки перебрал. Текила–то она прямо по мозгам бьёт, притом наотмашь.

— Фамилия его как?

— Да какая тебе разница? Котов его фамилия…

Лёвка чуть не поперхнулся текилой.

— Как, как говоришь? А зовут его…

— Станислав… — начала Виолетта, а Лёвка продолжил торжествующе:

— Евгеньевич!

— Ты что его знаешь?

— Я за его уши, — Лёвка стукнул себя в грудь, — жизнью рисковал! Вот этой самой жизнью. — И он ещё раз убедительно стукнул себя между грудью и животом, будто именно там помещалась единственная и неповторимая жизнь доктора Кобрина. — А теперь, пожалуйста, поподробнее!

Левка мгновенно протрезвел и стал прямо–таки олицетворением внимательного слушателя.

Виолетта обрисовала ситуацию: шестьдесят процентов акций у неё, двадцать у московского правительства…

— Ну, про это можешь забыть, считай, что они уже у Котова, он с московскими — вась–вась. А что с остальными двадцатью?

— Они распылены. По мелочи, у шести человек, все мои хорошие знакомые. Если, как ты утверждаешь, у твоего Котова уже, допустим, есть двадцать плюс те десять, что он просит за домик, то всего лишь получается тридцать.

— А теперь я посчитаю, — хищно прищурился Лёвка. — У тебя остаётся всего пятьдесят, то есть если распылённые двадцать переходят к Котову, то у него получается столько же. И вот тут он тебя скушает. На паритетных началах.

— Ну, у своих–то знакомых я хоть один процент да куплю, и у меня снова будет контрольный пакет, — уверенно заявила Виолетта. — Лёва, ты не понимаешь, мне позарез нужно это здание, а твой Котов сделал мне предложение, от которого я не могу отказаться. Неужели ты думаешь, что он умнее меня?

— Нет, сестрица Ви, он не умнее, он подлее. Звони! — приказал он.

— Кому? — удивилась Виолетта.

— Своим держателям акций. Тем, которые по мелочёвке.

— Да ты что Лёва, с утра позвоню, — попыталась отбиться Виолетта, но Лёвка вошёл в раж:

— Нет, звони сейчас же!

Виолетта, пожав плечами, достала из сумочки телефон:

— Аллё, Витя? Спесивцева… И я рада… Конечно, по делу. Хочу выкупить акции ВСТ. За ценой, сам понимаешь, не постою… Что? Когда?… Ну ладно, рада была слышать, жене привет, как дети? … С ума сойти, я думала, они ещё в детском саду! … Обязательно заеду, но не сегодня… И не завтра, на следующей неделе.

Она нажала отбой и растеряно посмотрела на Лёвку:

— Продал. Ещё на прошлой неделе.

Лёвка кивнул:

— Звони ещё.

Второй звонок дал те же результаты — акции проданы.

— Больше можешь не звонить, и так всё ясно, — Лёвка погладил расстроенную Виолетту по руке. — Не плачь, милая. Этот домик я тебе добуду. У меня с этим псевдоушастым свои счёты… Ты только свои акции храни, как зарницу ока.

— Зеницу ока, — машинально поправила Виолетта и выпила Лёвкину текилу.

— Сестрица Ви, а знаешь, я тут вот подсчитал…

— Что это ты подсчитал? Уф, и крепкая!

— Сколько мы с тобой вместе. И знаешь, получилось — семь месяцев! В два с лишним раза дольше, чем я был женат! — радостно провозгласил Лёвка. — считаю, это не самый худший повод выпить. Ещё две текилы, — прищёлкнул он пальцами в сторону официанта.

— Ну, положим, не семь, а почти десять, — усмехнулась Виолетта.

— Тем более! — обрадовался Лёвка. — Шампанское будем пить дома!

Лёвка был страшно, страшно доволен. Впервые за время их длительного — десять, блин, месяцев! — романа он был старшим. Защитником вдов и сирот. Почти папой.

А Котова он порвёт, как Тузик — грелку.

Слышишь, Котов? Береги уши!

Глава пятая. Тайна Ослиной Горы

7 марта 1999 года,

Уфа

Зера на удивление мужественно перенесла смерть отца. И только Гоша, который старался быть с нею буквально каждую минуту, понимал, чего ей это стоило.

Она почти не могла спать, только забывалась на несколько минут, в лучшем случае на полчаса, и снова открывала глаза.

И вот только сейчас, в рабочем кабинете отца в «Башконефти» она вдруг заснула крепко–крепко, свернувшись калачиком в огромном кожаном кресле. Гоша, сняв пиджак, накрыл её. Зера даже не пошевельнулась.

В кабинет заглянула секретарь Сафина Нелли:

— Георгий Валентинович!

Прерывая её, Гоша прижал палец к губам и кивнул на спящую Зеру.

— Вот бумаги, которые вы просили, — уже шёпотом продолжила Нелли.

Гоша взял документы. Ему ещё предстояло в них разбираться чуть ли не весь день. И в первую очередь его интересовала «чёрная» бухгалтерия.

— Андрей Анатольевич звонил, — всё так же шёпотом доложила Нелли и уточнила, — Сергиенко. Уже из аэропорта. Он вам нужен?

— Да, я хотел бы с ним поговорить.

— Ему прямо сейчас ехать?

— Пусть заедет домой, я жду его через два часа.

С Сергиенко Гоша мельком познакомился на похоронах. Тогда тот прилетел из важной московской командировки только на полдня, сейчас же Гоша рассчитывал пообщаться с ним поплотнее. Тем более, что вопросы к нему у Гоши были.

Как–то так оно получилось, что Гошу в конторе тестя сразу стали принимать за главного. Первого зятя, Эмиля Вафина, никто всерьёз не воспринимал. Да тот и не пытался особо вникать в несколько запутанные дела «Башконефти», предпочитал вершки корешкам. Должность директора по связям с общественностью с несколько туманными полномочия его вполне устраивала.

Жене Вафина, Люции, старшей сестре Зеры, в наследство досталось двадцать пять процентов акций. Что, с одной стороны, гарантировало приличные ежеквартальные дивиденды, с другой стороны — снимало ответственность за управление корпорацией. С этими доходами, к тому же имея возможность продать акции по рыночной цене, Эмиль Вафин мог уже до конца жизни ничего не делать и жить при этом припеваючи. Единственная его серьёзная страсть, по крайней мере, видимая, была связана с бадминтонным клубом, который он пытался вывести на серьёзный международный уровень. Теперь этих возможностей стало несоизмеримо больше. Но по любому, от гибели Сафина формально Эмиль Вафин, несомненно, выиграл.

Семьдесят процентов «Башконефти» после смерти отца достались Зере. Вместе со всей ответственностью, которую и пришлось взвалить на собственные плечи Гоше. Оставшимися пятью процентами владел исполнительный директор «Башконефти», тот самый Сергиенко, который так напугал Зеру в Питере.

Так что под подозрением были практически все. Делом о заказном убийстве Сафина занималась милиция и нефтяные службы безопасности. Собственное параллельное расследование предприняли и Гоша с Нуром. Гоша углубился в изучение документов, а Нур взял на себя отслеживание внешних связей всех так или иначе задействованных в деле лиц. Прежде всего — Вафина, Сергиенко и, насколько то было возможно, «нефтяных генералов».

Версию о вмешательстве в нефтяные дела «синих» друзья решили оставить официальным службам.

Так же, как и версию о причастности к покушению Георгия Валентиновича Сидорова, младшего зятя Сафина. Следствию прекрасно было известно, что Сафин был категорически против этого скоропалительного брака… И всё же эту версию, хотя она и была едва ли не самой интересной и правдоподобной, Гоше с Нуром пришлось отмести в сторону. Гоша–то наверняка знал, что он тут не при чём.

Углубившись в документы, Гоша не заметил, как пролетело два часа.

Ну, в общем, «чёрная» схема не отличалась слишком большой оригинальностью. От налогов уходили всеми возможными способами. Самым простым из которых было формальное занижение зарплат. Если судить по ведомости, то даже топ–менеджеры «Башконефти» получали чуть больше школьного учителя. Правда, московского учителя — из частного платного лицея. Остальные сотрудники и вовсе, судя по бумагам, едва сводили концы с концами. На самом деле, и это было понятно, основные суммы выдавались через третьи фирмы в виде всякого рода подарков, беспроцентных кредитов и прочих хитрых выплат. Всё это, пусть и в несколько иных масштабах, Гоша использовал во всех собственных предприятиях, прежде всего в ликёрке.

С реальной серьёзной прибылью тоже всё казалось более или менее ясным — система липовых посредников уже давно и хорошо была всеми отработана. Нефть и продукты её переработки могли продаваться где угодно, а денежки по большей части оказывались за границей. И вот с этими–то денежками творилось что–то непонятное… Как будто сочились они сквозь пальцы, эти денежки. Причём выглядело это довольно странно.

Получалось так, что в последние пару месяцев Сафин пошёл в своём бизнесе вразнос. Это выглядело так, будто он как минимум собрался линять из страны, переводя все возможное активы за границу сразу на множество фирм. Хотя, судя по всему, планов скрыться где–нибудь на Лазурном берегу у Сафина вроде бы не было. Правда, именно на лазурном берегу возле Сен — Тропеза была у Сафина вилла, вполне скромная, как объяснила Зера, которая пару раз там бывала. Зато другой серьёзной недвижимости ни в Париже, ни в Лондоне, ни в Нью — Йорке не было. Даже собственной квартиры в Москве, не считая той, что была куплена для Зеры, тоже не имелось. Так что по всему можно было предположить, что Сафин собирался работать прежде всего в родном Башкортостане. Прямо патриот, каких ещё поискать. Тогда почему же деньги из страны уводились прямо–таки с остервенением? Это была загадка.

Гоша поднял голову: Нелли приоткрыла дверь и сообщила негромко:

— Андрей Анатольевич приехал. Может быть, к нему в кабинет пройдёте? — она кивнула на всё ещё спящую Зеру.

Зера, почти не открывая глаз, сообщила:

— Я уже не сплю.

— Лучше здесь, Нелли, через пять минут. И сделайте нам, пожалуйста, кофе на всех, — попросил Гоша.

— Андрей Анатольевич не пьёт кофе на работе, — возразила Нелли.

— Ну, делайте, как знаете, а нам кофе.

— И покрепче, Нелли, — улыбнулась уже совсем проснувшаяся Зера. — Пойду умоюсь.

Зера скрылась за незаметной дверцей в углу кабинета, где располагалась комната отдыха.

— Здравствуйте, Георгий Валентинович!

Гоша в ответ коротко кивнул, не отрываясь от бумаг.

Сергиенко вошёл, предварительно постучавшись, но в кресло возле рабочего стола присел без приглашения:

— Вы, кажется, здесь уже освоились?

Он окинул взглядом Гошу, сидящего за директорским столом с кучей бумаг, разложенных в стопки. Его опытный взгляд тотчас отметил, что непрошеный сафинский зять вплотную изучает приходно–расходные документы за последние пару месяцев.

Сергиенко был ровесником Ирека Сафина, но выглядел намного моложе не в последнюю очередь потому, что придерживался жёсткой диеты и вообще правильного образа жизни. Он играл в теннис, плавал через день в бассейне, а в другие дни бегал трусцой не иначе, как от инфаркта. Пока удавалось убежать. Дорогой серый костюм сидел на нём, как влитой. Тёмно–синий галстук с красными вкраплениями выдавал хороший вкус, а тонкий свежий запах от «Армани» подчёркивал общую холёность. Седые пышные усы Сергиенко явно подравнивал каждый день.

— Андрей Анатольевич, у меня к вам несколько вопросов.

— Личных или производственных? — Сергиеннко вальяжно положил ногу на ногу, сцепив ладони на коленях. Он смотрел на Гошу как богатый барин на заезжего гусара: снисходительно и немного устало.

— Пока производственных.

— А вы что, разбираетесь в вопросах нефтедобычи? Или нефтеперерабтки? Или, может быть, — Сергиенко деланно воодушевился, — вы — крупный специалист по нефтеперегонке?

Гоша в самом вопросе почувствовал подвох и решил сразу пресечь это ёрнический тон:

— Нет, в этих вопросах, Андрей Анатольевич, я не разбираюсь. Пока. С другой стороны я уверен, что мне не обязательно в них разбираться. Для этого есть специально обученные люди. Зато я разбираюсь в цифрах. И некоторые из них меня смущают. Так что будьте добры, отвечайте по существу.

— А вы что, Георгий Валентинович, уже приняли на себя управление компанией?

За Гошу ответила Зера, как раз вышедшая из комнаты отдыха:

— Да, мой муж по моему поручению принял на себя управление «Башконефтью». Кстати, распорядитесь, чтобы подготовили необходимые документы. Я подпишу их прямо сегодня. Вы, надеюсь, не забыли, что контрольный пакет принадлежит мне?

— Да–да я всё сделаю. Задавайте ваши вопросы, Георгий Валентинович, — Сергиенко любезно улыбнулся, демонстрируя всем своим видом готовность служить новым хозяевам. Не теряя при этом достоинства.

— Собирался ли Ирек Нурисламович сворачивать или продавать бизнес?

— Насколько мне известно — нет.

— Тогда почему последние два месяца практически все деньги переводились на заграничные счета и почти ничего не вкладывалось в производство?

— Ну, понимаете ли, Георгий Валентинович, как раз в последнее время нашу отрасль достаточно сильно лихорадит. Кое–кто даже склонен считать сложившуюся ситуацию третьей нефтяной войной. Про две первых вы, наверное, слышали?

— Да–да, — подтвердил Гоша. — И что же?

— Мы подстраховывались. Все решения принимал Ирек Нурисламович.

— У вас, конечно же, нет письменных распоряжений?

— Правильно понимаете — такие приказы в нашей стране отдаются устно.

— Хорошо, — согласился Гоша, поняв, что ничего принципиально важного он у Сергиенко сейчас не вытянет. — Подготовьте мне, пожалуйста, выписки из всех наших банковских счетов и составьте общий реестр нашей денежной капитализации.

Сергиенко цепким взглядом осмотрел нового шефа. Похоже, что в финансовых делах этот молодой человек собаку съел. Как бы не подавился невзначай.

— И ещё… — продолжал Гоша, — поймите меня правильно, Андрей Анатольевич, мне бы хотелось видеть статистику пополнения личных счетов всех топ–менеджеров нашей компании.

— И Вафина? — понимающе прищурился Сергиенко.

— Естественно. Всех — значит, всех.

Сергиенко чуть манерно откланялся, клюнув руку Зеры, и исчез, оставляя после себя «зеленоватый» шлейф «Армани».

— Гош, ты чего на него так наехал? Не переборщил? — озабоченно спросила Зера, допивая кофе. — Он же институтский друг отца.

— Ничего, нормально, — ответил Гоша. — Если рыльце не в пушку, то мы с ним найдём общий язык. В принципе, он мне нравится. Нормальный мужик. Но ведь…

— Ладно, понимаю, Гош, не маленькая. Подозреваются все, — вздохнула Зера.

Нур замаскировался на славу. Главной частью его экипировки стала синяя вязаная шапка с белым помпоном. Если учесть, что Нур никогда, даже в самые холода не носил головных уборов, то сама уже мысль «об надеть шапку» была с его стороны подвигом. Скромным таким подвижничеством в общих благородных целях разоблачения Эмиля Вафина.

Вафин ему никогда не нравился — был он каким–то скользким, что ли. Ещё на свадьбе Люции Нур подумал: зачем она так поторопилась с замужеством? А теперь ещё и эти подозрения. Ведь кроме того, что у Вафина была куча акций «Башконефти», именно он звонил, как выяснилось, Иреку Нурисламовичу в тот самый вечер. Звонил, чтобы тот не приезжал к дочери… Не оттого ли так стремительно бегали глазки Эмиля?

С неприязнью натянув шапку по самые брови, Нур попытался впихнуть под неё свои длинные волосы, стянутые в хвост. Немедленно обнаружился лоб — шапка была мелковата для головастого Нура. Ладно, сойдёт, — решил он, надевая тёмные очки. Очки были пластмассовые и немного мутные, однако нормальные свои чёрные очки Нур решил не надевать. У тех была металлическая оправа, а холодно было не по–весеннему. Ещё примёрзнут к переносице, отдирай их потом. И всё же, взглянув в зеркало, Нур снял и пластмассовые очки, уж больно те были ненатуральные, прямо из шпионского боевика тыща девятьсот лохматого года.

— Ты что это уже час перед зеркалом вертишься? — удивлённо спросила мама, выглядывая в прихожую. Она была в фартуке, обсыпанном белой мукой — по случаю приезда сына из Москвы всё время что–то пекла и стряпала.

Нур, не отвечая, поправил шапку, из–под которой немедленно выполз клок волос. Ну что за ерунда, в самом–то деле!

— Влюбился, что ли? — с надеждой спросила мама, отряхивая фартук. Белое облачко муки окутало её, будто утренний туман.

— Мамуль, мне пора, — сообщил Нур. — Буду вечером.

— А обедать? — всполошилась мать.

— Вечером! — крикнул Нур, уже сбегая по лестнице.

Ну, мама — потрясающая женщина! Поняв, что женить сына не так–то просто, она решила хотя бы откормить его. По ремню джинсов Нур понимал, насколько она в этом деле преуспела за те несколько дней, что он был в Уфе.

Он выскочил из подъезда так стремительно, что чуть было не сбил соседку.

— Извините, тёть Ась, — он вежливо придержал дверь.

— Нурмухамет! — обрадовалась пожилая женщина и перехватила сумку, из которой игриво торчал пучок зелёного лука. — Ты давно приехал?

— Давно, — кивнул Нур и устремился вперёд, через дома, к шоссе.

Там должен был ждать его школьный друг Серёга Глазов, а проще, Меткий Глаз. Так называли его в школе. Не иначе как за редкое умение не попадать в баскетбольную корзину мячом ни с одной, даже с самой выгодной позиции. Ещё Меткий Глаз отличился, когда женился в десятом классе на их однокласснице, дочери большого начальника из республиканского МВД. Скандал был на весь мир — Ирка сдавала выпускные с заметно округлившимся животиком. Даже до Нура, который заканчивал школу в Москве, докатилось эхо этого скандала.

— Не женился ещё? — нёсся вслед за Нуром пронзительный голос тёти Аси.

Родной город был предсказуем и узнаваем до боли.

Меткий Глаз не подвёл — ждал его у самой обочины. Правда, Нур не сразу обнаружил его в коричневой развалюхе, при ближайшем рассмотрении оказавшейся бежевым «москвичом» с многократными наслоениями разноцветной краски. Нур–то по наивности был уверен, что такая техника существует лишь на свалках. Или в кино. Если действие фильма происходит опять же на свалке.

— Здорово, — пожал он руку Серёге, вылезшему из «москвича» не без потерь — на джинсах Меткого Глаза появилась бурая полоса, а дверца ретро–авто блеснула исконной бежевизной.

— Принимай технику, — Серёга гостеприимно указал на машину.

Серёга со школы почти не изменился — разве что стал ещё длиннее и худее. Ещё с вечера они договорились, что Меткий Глаз одолжит другу колёса на день. Серёга предупреждал, что машина старая, но что она настолько старая, Нур и предположить не решился бы. Конечно, он мог взять любую машину «Башконефти», но все они были знакомы Вафину. Кстати, сам Вафин предлагал Нуру и Гоше пользоваться его собственными «джипом–чероки» и «оппелем–астрой». Сам он ездил на БМВ. Но следить за Вафиным на машине Вафина представлялось Нуру верхом цинизма. И уж точно нарушением всех мыслимых и немыслимых правил честного сыска.

Что ж, придется щеголять на этом «Россинанте», — подумал Нур и крепко пожал руку друга:

— Тебя куда–то подбросить?

— Не-а, мне тут рядом.

Серёга махнул рукой на торчавшее неподалёку здание гостиницы «Башкортостан», где работал барменом. Но почему–то всё топтался рядом, не уходил, словно хотел удостовериться, что Нур сможет оседлать его верного коня.

И только втиснувшись в машину, Нур понял причину «заботливости» своего друга: на заднем сидении сидел, вжавшись в подушку, семи–восьмилетний пацан с пронзительно–голубыми круглыми глазами. Ужасно знакомыми глазами!

— Ты что, Мелкий Глаз, что ли? — спросил он у пацана.

Тот, радостно закивал и улыбнулся во весь рот, демонстрируя процесс смены молочных зубов — вместо двух передних верхних зубов в дёснах пробивались трогательные белые зубчики.

— Нур, — взволнованно затоптался рядом Серёга, — понимаешь, Ирка сегодня работает, а я Серёгу повёз в школу, а там учительница заболела, вот, просили забрать, кто может, а к себе я не могу, ты ж знаешь, у меня там дым коромыслом…

— Так что, — перебил его Нур, — куда его отвезти? — он подмигнул Серёге младшему, который от волнения чуть не проглотил леденец.

— В том–то и дело, что некуда, — вздохнул Серёга–старший. — Слышь, Нур, пусть он с тобой в машине посидит, он мешать не будет. Правда, сын?

Паренёк кивнул.

— Ну что с вами делать, Глазовы, — вздохнул Нур. — Пусть сидит. Только, чур, уговор: сидеть тихо. Понял?

— Понял! — завопил Мелкий Глаз так оглушительно, что стёкла машины вздрогнули и чуть не вывалились.

— Слышь, Нур, — явно обрадованный Глазов кивнул на Нурову шапчонку. — Это так в Москве носят, что ли, с кисточкой?

— Ага, — согласился Нур. — Последняя модель от Гуччи. «Возвращение на родину блудного мачо» называется.

К дому Вафиных приехали вовремя — Эмиль как раз разогревал мотор мощного «БМВ». — Нас спасут только городские пробки, — тихо сказал Нур Серёге. — Вон, видишь ту машину?

— Суперская, — кивнул Мелкий Глаз.

— Поедем за ней, — объяснил Нур, понимая, что скрывать что–то от пацана с такими огромными любопытными глазами просто не получится.

— Дядя Нур, ты шпион? — восторженно спросил Мелкий.

— Ну, как тебе сказать, малыш… — растерялся Нур.

— Шпион! — констатировал воспитанный на телевизионных боевиках ребёнок. Кто бы мог подумать, что у папы такой крутой друг?

Движение по городу было таким неспешным, что Нур и вправду почти не отставал от Вафина. Он почти не скрывался. Во–первых, стёкла автомобиля были достаточно мутными, хотя и чистыми. Мутными они были от возраста, увы. Во–вторых, можно было наверняка утверждать, что пижон Вафин и взглядом не удостоит ту жалкую развалюху, которую являл собой «Россинант». Однако, при всех прочих, машина была на полном ходу — видимо, Меткий Глаз боролся за звание Умелых Рук.

Первая остановка была у Гостиного Двора. Здесь Нур хотел оставить Серёгу в машине, но тот неожиданно заупрямился:

— Пойду с тобой, — заявил он, твёрдо выдержав строгий взгляд Нура. Понимал, паршивец, что теперь дядя шпион никуда от него не денется: солнце высоко, папа далеко…

В магазине Вафин вёл себя крайне подозрительно. Он так долго торчал в отделе женского белья, что Нур забеспокоился и проверил, нет ли там второго выхода. Второго выхода не было.

Затем, сложив пакет с покупками в портфель, Вафин прилип к витрине с драгоценностями. Это было ещё подозрительнее, особенно потому, что Вафин ничего не купил, а лишь выспрашивал, судя по выражению лица продавщицы, цены.

Серёга старательно сопел, его влажная ладошка намертво вцепилась в руку Нура.

Но вот когда Вафин углубился в отдел, полный птиц и зверей, то есть в отдел игрушек, мелкий Глаз заявил решительно:

— Ты стой здесь, а я пойду за ним. И всё подслушаю.

— Подслушивать нехорошо, — Нур почесал взмокшие под шапкой волосы.

Надо сказать, что он в данный момент чувствовал себя полным идиотом.

— Подсматривать тоже, — отпарировал дерзкий ребёнок. И уже спустя мгновение Нур увидел, что тот вертится ужом между продавщицей и Вафиным.

— Купил большого зайца, — доложил Серёга. — Ещё звонил куда–то, сказал: сейчас приеду. Так что пойдём в машину. А то она не всегда сразу заводится. Мы один раз с папой посреди проспекта застряли. Ой, как на нас ругались!

И вздохнул, оглядываясь на игрушки:

— А заяц — суперский!

— Я тебе потом куплю, — пообещал Нур.

— Ты что, богатый? — удивился Серёга.

— Богатый, — признался Нур.

— Тогда… — Серёгины глаза загорелись неземным огнём, — тогда лучше купи мне робота–трансформера!

В этот момент Мелкий Глаз стал ужасно похож на своего отца, когда тот — совершенно случайно! — забил гол в решающей игре на чемпионов двора. Правда, в свои ворота, но ведь забил! Им было тогда по десять лет. Нур посмотрел на восторженного Серёгу и ему вдруг стало жутко завидно, что у Меткого Глаза такой вот замечательный смешной сынишка.

Машина, вопреки ожиданиям, завелась сразу. И вовремя: Вафин, нагруженный зайцем и тортом, появился неожиданно быстро. Дальше преследуемый повёл себя ещё подозрительнее. Он развернулся и поехал на Проспект Октября. Если бы не светофоры, Нур точно бы его потерял. В конце проспекта, около жёлтого здания Нефтяного университета, могучий «БМВ», едва не срезав рекламный щит, свернул во дворы. И, к счастью, остановился.

— Сиди здесь! — приказал Нур сонному Серёге и с трудом вылез из машины.

Укачивало на «москвиче», как на океанском лайнере в хорошую качку.

Нур едва успел заметить, к какому дому повернул гружёный как тягловая лошадь Эмиль. В его багажнике обнаружился вдобавок ко всему и букет хризантем. Кажется, Нур уже знал, отчего так стремительно бегали масляные глазки его косвенного родственника…

Окончательную ясность внёс народный референдум у подъезда. Нуру даже расспрашивать не пришлось: бурное обсуждение хахеля Резеды с четвёртого этажа к моменту появления Нура шло вовсю.

— И ведь через день ходит! Всё ходит и ходит! — бабуля в пуховой шали качала головой, как маятником.

— Наверное, женится скоро? — предположила другая, в меховой шубе, когда–то бывшей, кажется, цигейкой.

— Ну конечно, кто ж её с ребёнком–то чужим возьмёт? — не верила пуховая.

— Да и женат он наверняка! — дед постучал палкой о лёд.

— Но симпатичный, — бывшая цигейка мечтательно закатила глаза.

— Тебе все, кто в брюках, симпатичные, — обрезал её дед.

Всё было слишком понятно. Скромный, не слишком аппетитно пахнущий секретик Вафина мог заинтересовать, кажется, только его жену, Люцию. Но той, полностью погруженной в заботу о маленьком Нурисламе, похоже, было не до похождений излишне любвеобильного мужа.

Ловить здесь было нечего. Со свечкой стоять Нур уполномочен не был.

В ближайшем универмаге он купил самого большого робота из всех предложенных кокетливой молоденькой продавщицей и вернулся к машине. Мелкий Глаз сладко спал с открытым ртом.

Только сейчас Нур понял, что давно может снять дурацкую шапочку, от которой голова чесалась, будто её кусали блохи. Он снял «модель от Гуччи» и кинул на переднее сидение. Родина охотно приняла блудного мачо в свои объятия: машина отказывалась заводиться напрочь.

Дольни Кубин, Словакия

Уже вторую неделю некоронованный «стальной король», он же теневой губернатор Белоярской области Виктор Викторович Боков жил здесь, в западных Татрах, в маленьком словацком городке Дольни Кубин. Дышал горным воздухом и катался на горных лыжах, раз за разом покоряя Ослиную Гору. Она уже снилась ему, эта гора.

Но он должен был здесь отсиживаться, пока всё не закончится. А всё из–за того, что этот «северный» осёл не захотел делиться. Не захотел — и хрен с ним. Кто не делится — у того отнимают всё. Закон, понимаешь, Ослиной Горы…

Погода стояла изумительная. Зима была на излёте. Дороги уже подтаяли, но снег на склонах, чуть–чуть подтаяв, был просто идеальным для лыжников и сноубордистов, которых здесь водилось в изобилии, особенно по выходным. В будние же дни гора была почти пустой — сюда приезжали только местные жители, да редкие туристы–поляки. Русских здесь практически не наблюдалось. И это было одной из причин, по которым Боков выбрал это место для своего вынужденного отдыха.

Уж больно Боков не любил эти русские толпы на дорогих лыжных курортах! Сплошной выпендрёж, шум и суета. Он же любил тишину. Шума ему и по работе хватало.

Он арендовал небольшой, но очень симпатичный альпийский домик чуть выше по склону от Ослиной Горы. Правда, дом только внешне выглядел скромно, внутри же он был оснащён по максимуму, даже небольшой бассейн там имелся в подвале.

И самое главное — хорошая связь. А то здесь, в этом горном ландшафте было слишком много «ям», где даже самые навороченные мобильники не работали. Не ловили ни звука. На той же Ослиной Горе поговорить по телефону можно было только на вершине, а чуть ниже связь исчезала, как заколдованная.

С утра, после небольшого завтрака они с Лялей катались. Охранник Вова торчал у подъемника, как волос на лысине. Боков даже толком не знал, как эту Ляльку зовут — как и всех своих женщин на сезон называл просто Лялей. Она откликалась — и ладно. Длинноногую подружку–спортсменку привёз ему верный друг, Паша — Сидиром.

Привёз, сам покатался денёк — корявенько так у Паши получалось, и отбыл назад, на историческую родину. Творить, мать её, историю. Раз уж этот осёл, скорее козёл, а ещё точнее — кабан, оказался таким строптивым. Ох, не любил Боков подобных раскладов!

Лялька, подруга Ослиной Горы, каталась неплохо. Даже артистично. Спортивная девчонка, надо всё–таки узнать, как её настоящее имя, — лениво думал Боков, рассматривая гору внимательным взглядом. Сегодня народу было совсем немного — какие–то поляки с визгливыми детьми и таксой в бархатной попоне, несколько местных, из городка — их рожи Боков видел вчера в баре, где они с Лялей накачивались резаным пивом. Занятное такое фирменное пиво — полкружки тёмного, пол — светлого. Стоит копейки, а вполне ничего. Надо в Белоярске сделать пивбар для своих, где давали бы такое же. Сидирома напрячь, пусть организует. И чтобы обслуживали Ляльки в мини–шортах, аппетитно врезающихся в задницу…

Боков подождал, пока подруга Ослиной Горы спустится:

— Ещё по разу и потом — в бар? — предложил он.

— Как скажешь, — пожала плечами раскрасневшаяся девушка.

Она на самом деле предпочла бы покататься, пока стоит погода, но приказы здесь не обсуждались. Паша её об этом предупреждал, указывая на соответственный пункт в контракте, который шёл сразу после пункта «сексуальные услуги».

Ей здесь платили по дням, и платили хорошо, поэтому выёживаться она не собиралась. В бар — так в бар. К маме — так к маме. Хорошо хоть клиент попался ничего — не слишком старый и к групповухе не принуждал. Хотя она особенно бы и не расстроилась — охранник Вова был жеребцом вполне фактурным, накачанным, ей такие нравились.

Звонок, которого Боков ждал, застал его на начале спуска. Звонил Паша:

— У нас всё готово, — орал Паша, как зарезанный. — Когда выступаем, шеф?

Боков не успел ответить — связь сразу прервалась, хотя он и притормозил, виртуозно совершив вираж влево.

Завершив спуск, он приказал Ляле:

— Жди меня в баре, я ещё раз съеду.

Она кивнула и стала отцеплять лыжи.

Боков оседлал простенький подъемник и через несколько минут оказался наверху. Там, стоя на вершине, он спокойно переговорил с Сидиромом. Гора сохранит их тайну. Даром что Ослиная.

Внизу оранжевой точкой маялся Вова, проклиная эти грёбаные горы. Он замёрз и хотел жрать. А шеф всё стоял и стоял на вершине горы, будто каменный гость, про которого Вова не то читал в детстве, не то смотрел по телевизору. Такса в бархатной попонке подошла к нему, брезгливо принюхалась и помочилась на шнурованный ботинок. Но Вова не заметил наглого кобелька — он нёс свою, не менее собачью службу.

Глава шестая. Паззл по имени «НЕФТЬ»

9 марта 1999 года,

Уфа

День выдался морозным и солнечным. Такие яркие деньки ранней весной на Урале случаются гораздо чаще, чем в Москве, где солнце упорно пытается пробиться сквозь низкое небо, но словно бы спотыкается о серые городские облака.

Даже в баре гостиницы «Башкортостан» солнечные лучи просачивались сквозь щели меж плотными синими шторами, узкими полосками словно бы перерезая поверхности столов и бликуя на разнокалиберных бутылках, выставленных на стойке бара.

Звякнул дверной колокольчик. Увидев входящего Нура, бармен Глазов, он же Меткий Глаз, устроил целое представление. Народу в баре ещё не было, поэтому Серёга старался лишь для одного Нура. Он жонглировал бутылками и бутылочками, ухитряясь одновременно готовить какой–то хитрый коктейль. Что ж, учёба в кулинарном техникуме и стажировка в школе барменов не прошла даром: Меткий Глаз не пролил ни капли, а оранжевый напиток в высоком бокале выглядел вполне на уровне мировых стандартов. Каковыми их, по крайней мере, считал Нур:

— Здорово! Пора переименовывать тебя в Ловкую Руку! — искренне порадовался талантам друга Нур, но, с сожалением посмотрев на коктейль, отодвинул бокал в сторону. — Я ж не пью с утра, — пояснил он.

— Безалкогольный, — Глазов ловко запустил бокал по стойке, прямо к руке Нура.

— Как там Мелкий? — Нур с удовольствием потянул напиток через соломинку. На вкус произведение Глазова оказалось ещё вкуснее — что–то молочно–апельсиновое нежной консистенции.

— Сегодня учится. С твоим роботом в школу пошёл, я не смог отнять, — пожаловался Серёга, расставляя свои колдовские снадобья в известном ему одному порядке. — И спал с ним в обнимку. Прикинь: робот на подушке, Мелкий — рядом.

— Ну, узнал что–нибудь? — Нур выжидающе смотрел на товарища своих давних школьных лет.

— Угу, — кивнул Глазов. — Ирка узнала.

Жена Глазова, их одноклассница Ирка заканчивала заочный юрфак Уфимского университета и работала у своего отца, крупного чина МВД.

— Ну, и? — Нур допил коктейль. — Серёг, дай минералки, а то внутри всё слипнется, — попросил он.

Глазов уже без выкрутасов налил другу холодной воды.

— В общем, у них три версии по Сафину, — Серёга обернулся на звук открывающейся двери, но кто–то, лишь заглянув, тотчас же закрыл её.

Дверной колокольчик, обиженно брякнув, замер.

— Первая — бандиты. Но это — вряд ли. У них тут недавно разборка была, может, слышал, даже по всем центральным каналам показывали! — похвастался Глазов.

— И слышал и видел, — подтвердил Нур.

— Так что они сейчас раны зализывают и вряд ли станут деньги на такую заказуху тратить. Тесть говорит, что киллер такого уровня меньше ста штук не берёт. Прикинь, какие бабки?

— Зашибись! — в тон ему поддакнул Нур.

— Ну, наши «синие» скорее удавятся, чем чужому платить будут. А своего такого Вильгельма Телля не вырастили, — важничал осведомлённостью Серёга. — Но у этих сам сегодня узнаешь. Пацан, с которым можно перетереть, будет через полчаса. Деньги взял?

Нур похлопал себя по карману джинсовой куртки:

— Ста штук я им, конечно, не гарантирую… — он, усмехнувшись, погладил тонкие усики и жестом как бы загнул вверх их несуществующие стрелы.

— Так что у папашки, — продолжал Глазов, — на сегодня два основных подозреваемых.

— И кто же?

— Шерочка с машерочкой. Оба двое зятя Сафина…

Вновь звякнув колокольчиком, дверь бара приоткрылась. Появилась лохматая голова:

— Земфиры не было? — хрипло спросила голова женским голосом.

— Будет после обеда, — ответил Глазов и голова исчезла, будто отрубленная тяжёлой дверью бара.

— Так что заказчик либо Вафин Эмиль, либо Сидоров Георгий… Забыл отчество, кажется…

Глазов замолк — в бар вошёл посетитель и решительно направился прямо к стойке.

— Знакомься, — ехидно улыбнулся Нур школьному другу и указал на подошедшего высокого парня. — Сидоров Георгий, а отчество — Валентинович. Гош, третьим будешь?

Глазов чуть не поставил бутылку с минералкой мимо стойки. Одно слово — Меткий Глаз!

— Можно просто Гоша, — Гоша сел на высокое кресло и протянул руку.

— Сергей, — Глазов пожал Гошину руку и вопросительно уставился на Нура.

— Версия о втором зяте — тупиковая, — рассмеялся Нур.

— Можно кофе? И покрепче, — попросил Гоша и огляделся. — Давай за столик пересядем, а то здесь прямо как на насесте.

Нур с Гошей устроились за столиком в углу, куда не доходили вездесущие солнечные лучи. Кофе был сладким и горячим. А уж крепким! — для не слишком подозрительного подозреваемого Серёга расстарался.

Гоша хмуро прихлёбывал бодрящий напиток и внимательно слушал вести из МВД. У него версий было ровно столько же, только вот фигуранты — разные. Их с Нуром расследование, несколько доморощенное, надо признать, упрямо не хотело складываться в чёткую картину. Это как паззл собирать — вроде бы почти всё складывается, но именно что — почти. Не хватало нескольких фрагментов, которые, уложенные ровно на своё место, помогли бы восстановить полную композицию…

На звук колокольчика ни Нур, ни Гоша не повернули головы, хотя уже подошло время назначенной встречи. Или, если встречаешься с представителями определённого круга, встречи следует называть стрелкой? Они слышали, как пришедший — судя по шагам, это был мужчина — тихо переговорил с Глазовым и направился к ним.

— Можно? — спросил вошедший, и, не дожидаясь ответа, присел за столик, стукнув о стол гранёным стаканом с яблочным соком.

Любитель яблочного сока оказался молодым парнем, практически их ровесником. Бритоголовый, широкоплечий, с тёмными глазами и слегка приплюснутым носом, он внимательно осмотрел спокойного Гошу и перевёл настороженный взгляд на Нура. И вдруг в глазах его заплескалась радость:

— Нурмухамет? — словно не веря себе, спросил он.

— Точно, — ответил Нур и вгляделся в парня, медленно узнавая его. — Рафик? Ты? — удивился он.

Кого–кого, а уж давнего своего приятеля–соперника по карате он никак не ожидал увидеть здесь, на этой, блин, стрелке! Он–то был уверен, что Рафик если и бросил спорт, то перешёл на тренерскую работу. Ведь Рафаил Исмаилов, Рафик был единственным, кто в Нуровой каратистской юности мог стать настоящим, мирового уровня, спортсменом. А они должны были встретиться то ли с правой, то ли с левой «рукой» Юруслана. Неужели Глазов что–то напутал? Хотя, конечно, вряд ли…

— Ну! — радостно подтвердил Рафик. — Ты где сейчас?

— В Москве.

— Чем занимаешься?

— Бизнес, — кратко пояснил Нур.

— Карате бросил?

— Немного занимаюсь, с детишками секцию веду. И так, по мелочёвке… А ты?

Рафик насупился:

— Спорт мне не по карману. Я делом занимаюсь.

Нур опустил глаза.

— А ты меня не жалей, — жёстко сказал Рафик. — Работа как работа. По крайней мере, зарплату вовремя выплачивают, — он цинично усмехнулся. — Так что у вас ко мне за базар?

— По Сафину, слышал о таком? — вмешался Гоша.

— Слышал, но наши здесь не при чём. У нас и своих заморочек выше крыши. И в нефть мы не лезем.

— Почему? — спросил Гоша нейтральным тоном. Вроде интересно: мёд рядом, а пчёлам это без интересу.

— Потому, — отрезал Рафик и посмотрел на Нура. Тот выдержал взгляд бывшего спаринг–партнёра. — Хорошо, скажу. Но только — между нами?

— Моего слова тебе достаточно? — спросил Нур.

— Да, — кивнул Рафик. — Юруслану звонили сверху. Рафик указал пальцем на синий потолок бара. — С самого верху, — уточнил он.

Из Кремля, что ли? — пришла в голову Гоше дикая мысль.

— И приказали — в нефтянку ни–ни. Сам Дед звонил, — шёпотом сообщил Рафик и глаза его загорелись. — Из Америки.

— И что? — не поверил Гоша.

— И то — у нас такие приказы не обсуждаются.

— Вертикаль власти, — задумчиво проговорил Нур. — Это серьёзно. Спасибо, Рафик.

Нур полез в верхний карман джинсовой куртки за оговоренным гонораром, но Рафик остановил его:

— Со своих, — он подчеркнул слово «своих», — не возьму.

— А мы — свои? — удивился Нур.

Рафик ответил неожиданно, вопросом:

— А помнишь, тогда на России, на юношеском, весь пьедестал наш был? Я, ты и Мишка из Агидели?

— Помню, — кивнул Нур.

Ещё бы не помнить! Когда они вернулись в Уфу, их чуть не задушили в объятьях прямо на трапе самолёта. А их юные наглые лица красовались на первых полосах всех республиканских изданий. Славное было времечко!

— Ну, спасибо тебе, — Нур протянул Рафику руку.

— На здоровье, — пожал тот плечами.

— Слышь, Рафик, — остановил поднявшегося было каратиста Нур. — А если у меня будет для тебя работа, нормальная, пойдёшь? Зарплату — день в день, — спохватился он.

— Пойду, — коротко кивнул Рафик.

— А какая это у тебя будет работа? — спросил Гоша, когда Рафик ушёл.

— Ну, ты же уедешь в Москву?

— Уеду, Зере учиться надо, — согласился Гоша.

— Так тебе здесь на первое время нужен будет свой человек? — прямо спросил Нур. Они пока не обсуждали этот вопрос, но такое решение казалось вполне очевидным.

— Посмотрим, — буркнул Гоша.

Он знал одно: что пока не будет найден заказчик убийства Сафина, он никого вместо себя подставлять под пули не будет. Даже лучшего друга. Тем более — лучшего друга. А пока… Пока надо искать недостающие фрагменты паззла по имени «Нефть». Ведь ясен пень — стреляли не в Сафина. Стреляли в «Башконефть».

Самому себе стыдно было признаться, но почему–то больше всего Артур Викторович Чуканов, глава «Севернефти», беспокоился о Бисмарке. Отправляясь на два дня в Москву, Бисмарка он решил лишний раз не травмировать многочасовыми перелётами. И оставил его в своём гостиничном номере в Нефтесеверске. Конечно, там о нём позаботятся.

Но ведь опять, руку можно дать на отсечение, перекормят! Хотя он уже много раз и очень настоятельно требовал, чтобы жратву тому давали точно по норме. Ну и что, что он требует ещё?! Он и так уже не на кота, а на собаку или даже свинью начал походить. По крайней мере размерами.

В остальном всё складывалось более или менее сносно. Жену с сыном Артур Викторович ещё в прошлом месяце отправил в Лондон — от греха подальше. В Администрации Президента все вопросы разрешились в лучшем виде: речь шла о передаче в личное управление Чуканова двадцати двух процентов акций. Эти акции должны были быть изъяты у проштрафившихся перед государством держателей. По остаточной стоимости. Тем приходилось выбирать. Выбор, что и говорить, был небогатый — между восполнимой потерей части собственности и невосполнимой потерей свободы. То есть, акционерам, наконец, было сделано такое предложение, от которого они не смогли уже отказаться.

Таким образом, под контролем Чуканова вот–вот окажется контрольный пакет, что позволит ему больше не оглядываться на Совет директоров, а проводить исключительно собственную и независимую политику. В пользу родного государства, естественно.

Беспокоил только Боков. Как–то слишком уж он затих в последнее время. Хотя ещё совсем недавно проявлял просто чудеса активности. Подкатывался всеми возможными способами. В общем, достал. Пришлось применить самую тяжелую артилерию. Артобработка, похоже, пошла на пользу. На Бокова хорошенько наехала Генпрокуратура за разные прошлые и нынетекущие грехи. И он вынужден был уехать не только из Белоярска, но вообще из страны. Обретался где–то в Словакии. Осваивал новые горнолыжные трассы. Может быть, просто одумался? Хотя это и мало было похоже на Витю Бокова. Козлище тот ещё. Но ведь с возрастом даже и сильно отмороженные иногда умнеют? А то возомнил себя хозяином Белоярского края! Вот и получил по носу. Не по зубам ему оказался Чуканов, не по зубам!

Из офиса «Севернефти» на Сретенке выехали в начале девятого.

— Сан Саныч, — приказал начальнику охраны Чуканов, — давай заедем в «Храм дракона» на Ленинском, перекусим. Оттуда — сразу во Внуково. Распорядись, чтоб самолёт готовили. Да и еду в «Драконе». Чего–нибудь поострее.

— Как, и домой не заедете, Артур Викторович?

— Да зачем. Там пусто и гулко. Мои в Лондоне, сам знаешь. А в Нефтесеверске — Бисмарк один.

— Понял. Отдыхать опять в самолёте будем?

Чуканов ответом его не удостоил. Только смотрел сквозь стекло на пробегающие мимо московские дома. Ему и в самом деле не терпелось вернуться в Нефтесеверск: дел там было слишком уж много.

По дороге Чуканов приказал остановиться у супермаркета на Смоленской. Там, он знал, приличный отдел для животных. Не может же он возвращаться к Бисмарку без подарка. Сан Саныч тенью следовал за спиной шефа. Тот долго рассматривал какие–то собачьи и кошачьи аксессуары.

Пока Чуканов вертел в руках приспособление для кошачьих когтей, похожее на обвитый толстой верёвкой бочонок, Сан Саныч с изумлением обнаружил нечто совсем несуразное. На упаковке с длинной сухой хреновиной было написано по–русски: «Бычий пенис». Чего только не придумают! — усмехнулся обычно невозмутимый начальник охраны.

Наконец, Чуканов выбрал. Он взял и бочонок, и какие–то специальные кошачьи лакомства, которые отвратительно воняли даже сквозь упаковку.

Ужинали почти молча. Чуканов с Сан Санычем за отдельным маленьким столиком, охрана — за большим круглым, возле окна.

Около десяти отправились в аэропорт. Движение к вечеру было небольшое. Ехали быстро, коротко притормаживая на светофорах: джип охраны следовал позади на расстоянии двух метров.

Когда в очередной раз остановились на пересечении с Обручева, слева, близко от машины Чуканова тормознул мотоциклист.

Сан Саныч цепким взглядом осмотрел парня в поблёскивающем закрытом шлеме, с небольшим рюкзаком на спине. Мотоциклист, опершись правой ногой обо асфальт, быстро сдёрнул рюкзак, державшийся на одном плече, и аккуратно пристроил его прямо на плоской крыше чукановского «мерса».

— Газуй! На красный! — заорал Сан Саныч прямо в ухо водителю: оставался шанс сбросить эту хрень на резком старте.

Но тяжелый рюкзак уже глухо стукнулся о крышу и прилепился к ней словно на магните. И в то же мгновение, секунда в секунду, мощный взрыв разворотил крышу автомобиля словно консервную банку. Пламя провалилось внутрь, а через мгновение вынырнуло вновь на поверхность — ярким чёрно–красным грохочущим грибом. Вокруг запиликали сигнализации припаркованных возле подъездов машин. Из окон домов с мелодичным звоном посыпались стёкла.

Когда охранники выбрались из отброшенного взрывной волной джипа, всё было почти кончено: «мерс» Чуканова пылал снаружи и изнутри. Ясно было как днём: шансов выжить у сидевших внутри не оставалось. Хотя двое из охраны и принялись яростно поливать останки авто пышной пеной сразу из двух огнетушителей. Через четыре минуты прибыли гаишники, ещё через пару — пожарные и скорая.

От мотоциклиста тоже почти ничего не осталось. Не считая мотоцикла, мощной красивой «ямахи». Мотоцикл, похоже, каким–то чудом вообще не пострадал. Даже двигатель продолжал работать — хоть сейчас садись и езжай. Переднее колесо медленно вращалось, поблёскивая спицами.

В доме Вафиных все уже спали. Кроме самого Вафина, который где–то шлялся — и Гоша даже знал где — и самого Гоши. То есть спали женщины, дети и старенький эрдель по кличке Буча. Впрочем, Буча спал практически всегда, делая перерывы только на еду и прогулки. Он не просыпался даже когда маленький Нурислам, только научившийся ходить, заваливался на него всем своим весом. Буча в таких случаях лишь глубоко вздыхал и переворачивался на другой бок.

Гоша не ложился — ждал звонка из Москвы. Он смотрел ночные московские новости под мерное сопение Бучи.

— А теперь — криминальная хроника, — объявил лопоухий ведущий и его синие глаза загорелись алчным блеском.

Гоше нравился этот диктор: он всегда с таким кайфом рассказывал о разборках, словно подпитывался от страшных историй энергией.

Буча вздрогнул во сне и задёргал мохнатыми лапами. Наверное, ему снились кошки.

— Сегодня в Москве около десяти вечера на пересечении Ленинского проспекта и улицы Обручева…

Гоша напрягся — это было совсем рядом с его домом.

— …был взорван автомобиль генерального директора «Севернефти» Артура Викторовича Чуканова. Погиб сам Чуканов, его водитель и охранник.

Телекартинка в сполохах мигалок показала такой знакомый Гоше перекрёсток. Посреди проезжей части стоял обуглившийся остов машины. Возле места происшествия — камера прошлась полукругом — было множество милицейских чинов, людей в куртках с буквами МЧС и ФСБ.

Комментарии давал генерал, зам. начальника Московского ГУВД:

— Взрыв произведён, — скрипучим голосом говорил генерал, — при помощи взрывного устройства, установленного на крыше машины Чуканова мотоциклистом. Исполнитель теракта тоже погиб. Скорее всего, он должен был скрыться, используя скоростные данные своего мотоцикла. Однако взрывное устройство было приведено в действие дистанционно и так быстро, что исполнитель оказался практически в эпицентре взрыва. Возможно, сообщник преступника просто поторопился, — генерал откашлялся. Он явно не одобрял торопливости сообщника. — Но могло быть и так, что он решил одним махом убрать заодно и исполнителя. На данный момент нами рассматривается одна основная версия — заказное убийство. Чуканов был очень крупной фигурой в нефтяном бизнесе. Главное управление внутренних дел берёт это преступление под особый контроль.

Генерал кашлял уже за кадром, камера показывала какую–то тёмную кучу, наверное, останки мотоцикла.

Не понос, так золотуха. Опять нефтянка, — подумал Гоша. — Какой–то падёж в нефтяном королевстве. И прям возле моего дома! Метров двести пятьдесят по прямой, — прикинул он. — Вряд ли достало. Но вообще–то у стекольщиков в ближайшие дни будет много работы.

А хроника оперативно перешла к новому сюжету.

— Сегодня в Москве, — сладострастно пел ведущий и уши его шевелились, — был убит Артюхов Пётр Афанасьевич, более известный в определённых кругах, как Артюха — Рязанский. Убийство произошло в подъезде жилого дома на улице Фонвизина. Убийство явно носит заказной характер. Артюхов был убит тремя выстрелами в грудь. После чего преступники, которых, как предполагают, было двое, произвели контрольный выстрел в голову.

В кадре появились ступеньки лестницы, залитые кровью. Труп, похоже, уже убрали.

— По сведениям из компетентных источников, — радостно продолжал ведущий, — Артюхов являлся руководителем преступной группы, специализирующейся на заказных убийствах. Артюхова и его сообщников подозревают в организации и осуществлении многих заказных убийств на территории России, ближнего зарубежья и даже за границей. В криминальной среде, как стало известно нашему источнику, группу Артюхи — Рязанского называли также «Синдикатом киллеров». Сам Артюхов давно находился в поле зрения компетентных органов, однако предъявить ему обвинение не удавалось. Артюхов никогда не принимал личного участия в убийствах, являясь лишь их организатором…

Весёлое лицо ведущего с шевелящимися ушами сменилось чёрно–белой фотографией: косая чёлка, нос уточкой, узкие губы и близко посаженные глаза. Фотография была не очень чёткой, однако Гоше этот человек явно кого–то напоминал.

— Услуги наёмных киллеров специалисты оценивают от пятидесяти до двухсот тысяч долларов. Синдикат брался только за крупные дела. Не исключено, что нашумевшее убийство депутата Петербургского законодательного собрания Зверева и вице–мэра Санкт — Петербурга Маневича дело рук группировки Артюхова…

Гоша уже почти не слушал. Этот человек с фотографии был невероятно похож на его университетского преподавателя по кличке Гитлер. Но ещё больше он был похож на того человека, которого он видел в Питере. И которому Сергиенко у крыльца «Европейской» передавал какой–то то ли пакет, то ли чемодан.

Похоже, паззл имел шанс сложиться. Хотя бы в Гошиной голове.

Гоша набрал Лёвкин номер:

— Извини, разбудил?… Выяснил?… И?… Ясно. Спи дальше.

Похоже, позиционные игры кончились. Прямых доказательств не было, но набор козырей прямо–таки жёг Гошины пальцы.

Глава седьмая. И нефть смывает все следы

10 марта 1999 года,

Уфа

Машину — обычную, хотя и новенькую «волгу» — взяли в гараже «Башконефти».

— Он живёт в Новом Сипайлово, это недалеко, — объяснил Нур. — Заодно посмотришь новую Уфу. Значить, так…

Гоша взглянул на внешне невозмутимого друга — он знал, что если Нур вместо «значит» говорит «значить» — значит, волнуется. То есть — значить, волнуется.

— Значить так: первой в половине девятого водитель забирает его жену и отвозит в Аграрный университет, она там преподает. Потом, к девяти с копейками, возвращается за ним. Так что ты должен успеть в этот промежуток.

— Ничего, водитель может и подождать, — уверенно ответил Гоша.

Новая Уфа и впрямь оказалась новой. Вполне пристойные, даже по столичным меркам, разноэтажные дома из светлого кирпича выглядели тем самым элитным жильём, о котором грезит каждый россиянин. Даже дороги в этом отдельно взятом микрорайоне были практически идеальными.

Нур остановился чуть поодаль от восьмиэтажного здания с двумя подъездами. Вид от дома на их «волгу» заслоняли густые даже по зимнему времени кусты. Возле первого подъезда стояла синяя «ауди».

— Это его машина, — пояснил Нур, рассмотрев повнимательнее номер.

Дверь подъезда открылась, выпуская средних лет даму в длинной серо–синей шубе.

— О! Норка! — с ходу определил Нур. — Похоже, бельгийского производства.

— Что, брат, Нур, ностальгия замучила? — усмехнулся Гоша. — Жалеешь, поди, что наш шапочно–меховой бизнес накрылся?

— Немного жалею, — кивнул Нур, — тогда мы были молодые… Всё, пора! Давай всё–таки я с тобой пойду.

— Нет, Нур, я один. Жди меня здесь. Если что — буду громко кричать в форточку, — не слишком ловко отшутился Гоша.

На шестом этаже было всего две квартиры. Гоша решительно нажал на нужный звонок.

— Георгий Валентинович? — открывший дверь Сергиенко остолбенел. Он думал, что это вернулась жена. — Извините, — он рукой прикрыл щеку со следами пены. — Проходите, я сейчас.

— Куда прикажете?

— Если вас не затруднит, то на кухню, я как раз собирался кофе пить. Присоединитесь?

— С удовольствием.

За несколько минут завершив свой туалет, гладко выбритый Сергиенко появился на кухне, похожей на операционную. Такое здесь всё было чистенькое и блестящее, словно иллюстрация из журнала «Идеальная кухня». Как в такой стерильности можно сварить кофе, Гоша представлял с трудом. Но Сергиенко с этой проблемой справился легко — просто нажал кнопку автоматической кофеварки.

— Я вообще–то собирался через полчаса быть в офисе. Но судя по всему у вас ко мне особый разговор. Или вопрос?

— Да, вы угадали. Позвоните, пожалуйста, своему водителю и предупредите, чтобы не беспокоился. Разговор наш может получиться долгим.

Сергиенко набрал номер:

— Константин, ждите меня возле подъезда. Я пока задержусь дома. Итак? — обратился он к Гоше, разливая кофе по белоснежным чашечкам, которых, казалось, никогда не касалась рука человека. — Вам с сахаром или без?

— С сахаром. Я сам положу, — Гоша не начинал серьёзного разговора, оставляя инициативу Сергиенко. Пусть подёргается.

— У вас ко мне какие–то вопросы? Вас что–то заинтересовало в отчётности? Какие–то проблемы? — похоже, вальяжный Сергиенко внутренне и впрямь задёргался.

— Вы вчера смотрели вечерние новости?

— Нет, не смотрел, я поздно вернулся. Но если вы имеете в виду убийство Чуканова, то я в курсе. Мне уже позвонили коллеги из Москвы.

— А вы были с ним знакомы?

— Естественно. Только, конечно. не слишком близко. Всё–таки он — птица другого полёта. С ним больше Ирек Нурисламович общался. Правда, как–то раз в бане мы с Чукановым беседовали на охотничьи темы. Он, как и я, заядлый охотник.

— Интересно, — Гоша понял, что Сергиенко скорее всего ничего не знает об убийстве Артюхова. И это было ему на руку. Можно было брать быка за рога. — Но интересно мне и другое. Скажите, пожалуйста, Андрей Анатольевич, где вы были тринадцатого января, накануне старого нового года примерно в пятнадцать часов?

— Это что, допрос?

— Нет. Пока лишь любопытство. Допросы производят в другом месте. И я думаю, что ни вы, ни я туда не торопимся.

— Торопись, не торопись, но через эту малоприятную процедуру нам ещё не раз придётся пройти в связи с гибелью… моего шефа и вашего… тестя.

— Это — параллельная история. Пожалуйста, ответьте!

Гошин взгляд зацепился за набор ножей, который висел прямо над блестящей плитой. Здесь был и широкий острый тесак для разделки мяса, и длинный, с зазубринками ножик для хлеба, несколько маленьких сверкающих клинков, один — с загнутым запятой кончиком. Блеск стали завораживал, но Гоша заставил себя смотреть не на эти орудия пыток для продуктов, а на собеседника.

— Так… Я должен подумать… — Сергиенко сосредоточенно пригладил усы. — В январе я был дважды в Москве, один раз в Брюсселе, в Тюмени и в Баку. Так что в обозначенное вами время я вполне мог быть в самолёте.

— Нет, Андрей Анатольевич, в это время вы были не в самолёте, — возразил Гоша. — А были вы в городе, о посещении которого забыли упомянуть. Вы были в Петербурге. А если ещё более точно — у входа в гостиницу «Европейская», что на углу Невского проспекта и Михайловской улицы.

Интересно, для чего этот нож с закорючкой? — думал Гоша, слушая рассуждения Сергиенко. Для выковыривания косточек из оливок? Чистки яблок? Фигурной нарезки лука?

— Да-с, может быть, пролётом из Брюсселя, — «вспоминал» Сергиенко. — Точно, я был полдня в Петербурге. Точно–точно! Это был очень удобный стыковочный рейс с Уфой. При том, что у меня оставалось немного времени для посещения всеми нами любимого города на Неве. Правда, грешен, сознаюсь: проспал всё свободное время в гостинице — не могу спать в самолёте. Но откуда такая осведомлённость?

— Вы очень удивитесь, Андрей Анатольевич, — Гоша улыбнулся, надеясь, что улыбка получилась не слишком кривой, — но моя осведомлённость простирается гораздо дальше. Тринадцатого января сего года в пятнадцать часов вы встретились возле гостиницы «Европейской» с неким человеком, которому вы передали значительную сумму денег. Передали вы их в коричневом портфеле, и я даже точно могу назвать ту сумму, что была в том портфеле. Там было двести тысяч долларов.

Ни один мускул не дрогнул на лице Сергиенко, но Гоша шестым, или каким–то двенадцатым чувством понял: он угадал.

— Что–то вы фантазируете, молодой человек, — слишком спокойно ответил Сергиенко.

— Вы прекрасно знаете, что это правда. Мало того, я даже знаю, кем был тот человек в пыжиковой шапке.

— И кто же был ваш загадочный незнакомец?

— Это был господин Артюхов, более известный как Артюха — Рязанский. Специалист по организации заказных убийств. Вот именно ему вы и передали двести тысяч долларов за убийство Ирека Нурисламовича Сафина.

— А вы со свечкой стояли? — мягко поинтересовался Сергиенко.

— Почти. Так что давайте, Андрей Анатольевич, начистоту. За что вы убили Ирека Нурисламовича Сафина, вашего, можно сказать благодетеля? О том, как беззастенчиво вы его обкрадывали, вы расскажете позже. Мне. Если не хотите это рассказывать это в другом интерьере.

Наступившую мёртвую тишину нарушал только один звук: мерно и противно дребезжала о блюдце кофейная чашечка, которую Сергиенко продолжал держать самыми кончиками пальцев.

— Ладно. Слушайте историю о моём благодетеле. Хотя, может быть, вы и сами всё знаете, если уж так осведомлены в деталях моей жизни?

Гоша промолчал.

— Первым делом я должен вам сообщить, что на господине Сафине, моём друге Иреке, столько крови, что вы и представить себе не можете. Я не буду вдаваться в подробности, но вы и сами, наверное, знаете, сколько людей в первой половине девяностых полегло на нефтяном фронте. Потом журналисты называли эти этапы приватизации в нашей отрасли нефтяными войнами. Одна пришлась…

— Я в курсе, — Гоша мельком посмотрел на ножи.

— Я мог бы назвать как минимум пять человек, — Сергиенко стал загибать пальцы на левой руке, — приказ о ликвидации которых был дан лично Сафиным. И ещё нескольких, кого он так или иначе подставил под пули. Среди них мог быть и я, но я слишком хорошо его знал и предпочёл довольствоваться самым малым. Вы, наверное, знаете, что в «Башконефти», которую мы создавали вместе, мне принадлежат лишь пять процентов.

Гоша кивнул.

— Но самое страшное в том, что он убил нашего общего друга, ещё по студенческой скамье, Илью Берзина. Все схемы, по которым мы смогли отделиться от «Башконефти» и создать собственное дело, были разработаны именно Ильёй. Он был светлый человек, Илья. Но слишком любил деньги. Ирек послал Илью вместо себя на одни очень стрёмные переговоры. Сам он вовремя заболел. Там всё кончилось стрельбой. И только много позже я узнал, что Ирек знал наверняка, на что посылал друга. И всё–таки послал Илюшу. Потом плакал на похоронах…

Вновь повисло молчание. И вновь Гоша подумал, что кухня Сергиенко напоминает операционную. Скальпели со стены бликовали в утреннем свете.

— И вы решили отомстить? Как Зорро? По–простому: уводя деньги через подставные фирмы на свои счета? «Джанто», «Альянс — Патерсон», «АСТ-Инжиниринг» — это ведь всё ваше, хотя зарегистрировано на Сейшелах и в Гибралтаре?

— А вы действительно неплохо подготовились, Георгий Валентинович, — устало признался Сергиенко. — И можете уже, наверное, сами ответить на ваш вопрос.

— Думаю, что да. Сафин начал вас серьёзно подозревать. Кое–какие звоночки вы получили и о затеянной проверке ваших фирм. И, зная Сафина давно, вы понимали, что он не будет вести с вами душеспасительных бесед. Вроде как я. С другой стороны — не станет выносить сор из избы. Ему это было меньше всего надо. Вывод прост, — Гоша замолчал.

— Именно, — жёстко сказал Сергиенко. — Для начала его люди вывезли бы меня в тихое место. Я не герой — из меня выбили бы все интересующие Сафина сведения. И по фирмам и по счетам. Заставили бы подписать любые бумаги. А потом — просто убрали. Так что здесь вариантов не было. Или я, или он. Я выбрал себя. Спасло меня, думаю, только то, что Ирек даже в мыслях предположить не мог, что я на такое способен. Впрочем, я и сам такого не мог предположить… А теперь — что вы от меня хотите?

— Я вас пытать не собираюсь, — Гоша посмотрел прямо в глаза Сергиенко, но тот отвёл взгляд. — И без прокуратуры, думаю, обойдёмся. Но, тем не менее, я хочу, чтобы вы передали мне номера счетов, куда ушли деньги «Башконефти» и коды доступа. Что же касается вашей совести, то тут уж решайте сами. Кстати, должен вам сообщить, что господин Артюхов, который столь профессионально организовал исполнение вашего заказа, убит вчера. В подъезде жилого дома на улице Фонвизина, в Москве.

— А это–то откуда вам известно?

— А вот об этом вчера вечером сообщили в «Криминальной хронике».

— Н-да, видимо, зря я не смотрел вчера телевизор… — вздохнул Сергиенко.

— Да, наверное. Но это всё лирика… Вы понимаете, что у вас, собственно, на сегодняшний день есть три выхода. Первый, и самый болезненный — предстать пред очами следователя. Второй, и самый кровавый — убить и меня тоже. И третий, самый разумный — вернуть украденное и исчезнуть…

— Хорошо. Я подумаю.

— Сегодня я улетаю в Москву, — Гоша поднялся и бросил прощальный взгляд на идеальную кухню. Всё же операционная стерильность, нарушаемая лишь двумя чашечками от кофе, раздражала. — Документы передадите Нурмухамету. Я вернусь через два дня. И надеюсь вас больше никогда не увидеть…

Полное имя ворона Карлуши было Карл Маркс. Именно так назвал его первый хозяин, известный советский диссидент, которого долго и упорно пытались выдворить из страны. Карлушин хозяин категорически упирался. Карлуша даже знал почему. Да потому, что всякую живность, кроме членов семьи, хозяину запретили вывезти. А тот, конечно, не хотел расставаться с Карлушей, воспитанным в лучших антисоветских традициях. Лишь когда хозяину предоставили выбор — либо с птицей в тюрьму, либо с семьёй в Израиль, хозяин сломался. И правильно — на скудных тюремных харчах Карлуша наверняка бы потерял свой редкий дар воспроизводить человечьи слова и всевозможные механические звуки.

Попав в ряды КГБ, ворон не растерялся. Он научился управлять сатр–рапами. Те кормили его вкусной едой и сносили все издевательства. А матерился Карлуша, как и первый хозяин — мастерски, разве что слегка картавил.

В общем, ворон, как он считал, выбился в ба–альшие начальники. Изо всех своих нынешних подчинённых он любил больше всего Пичугина. Тот терпеливо сносил его мат и исправно учил новым звучным словам: пер–рестр–ройка, кр–реветка, стар–рый пер–рдун. Впрочем генерала Морозова Карлуша тоже любил, хотя и не каждый день удостаивал Монстр–ра солёным словцом. А вот Покусаев Карлуше нравился не слишком, так себе был этот усатый генерал: говорил совсем тихо и быстро, ни хер–ра не р–разбер–рёшь! И ещё ему не нравилось жить в Бункере — даже на солнышко не покаркаешь! Нет, долго он так не протянет…

Словно в ответ на Карлушины мысли Монстр Иванович закашлялся и погасил недокуренную «беломорину».

Как раз прибыл и Покусаев, сияя лысиной:

— Правильно врачи вам говорят, Юрий Иванович! Засиделись вы в Бункере. В нашем с вами возрасте надо больше свежего воздуха.

Хоть раз сказал чётко и в точку, — подумал Карлуша.

— Знаешь ли, Федя, мне здесь как–то спокойней. Там у вас на поверхности то постреливают, то взрывают… Твою мать! — взревел он, ударив кулаком по столешнице. — Я эту падлу в каазематах сгною!

Фёдор Ильич прекрасно понимал, что под ласковым словом «падла» Монстр Иванович подразумевал Витю Бокова. Тот, даже свалив в Словакию, не успокоился. Убийство Чуканова было его рук дело.

— В общем так, Федя. Пусть прокуратура разворачивается по полной. Пусть подключают Интерпол, пусть объявляют его в международный розыск. Если у них будут какие–то проблемы, — Монстр Иваныч усмехнулся, — пусть подключают нашу агентуру. Витя Боков должен быть здесь. И мне всё равно — прилетит он на самолёте, прибудет поездом, или его привезут в фетровом чемодане с дырочками. Впрочем, можно и без дырочек.

— Юрий Иванович, — позволил себе улыбнуться краешками усов Покусаев, — а как же он дышать будет, без дырочек?

— Через задницу, — отрезал Монстр Иванович. — Дел на него столько накопилось, что суд пройдёт без сучка и задоринки. И отправится наш Витя в свой любимый Белоярский край. На зону особого режима. И пусть не мечтает о тёплом люксе на двоих в Лефортово. Хрен ему Лефортово. Вечную мерзлоту грызть будет!

Монстр Иванович перевёл дух и положил ладонь на то место, где у него должно было быть сердце. Помассировав китель, он ещё раз вздохнул:

— Что–то нездоровится мне сегодня, Федя. Ну да ладно, не дождутся. Давай по «Севернефти».

— Пока обязанности главного исполняет первый заместитель Вахромеев. Староват, но справляется.

— Так. Значит, говоришь, неплохой человек?

— Полностью наш. Ручаюсь.

— Тогда готовьте его в Государственную Думу. Сколько у нас там до выборов осталось? Девять месяцев? Как раз успеет родиться как полноценный депутат. Представитель, понимаешь, народа. А на место главного готовь Сидорова.

— Потянет, Юрий Иванович?

— А вот сейчас посмотрим, как он с «Башконефтью» развернётся. Вот ведь везёт пацану?! Такие бабки сами собой в руки падают, будто манка небесная.

— Манка–то манка, да ведь знаете, неспокойно в нефтянке…

— Хм, неспокойно! А вот это, генерал–лейтенанрт Покусаев, и есть ваша основная задача — обеспечить полное, окончательное спокойствие на этом фронте. Понял, Фёдор Ильич? — Монстр Иваныч чуть снизил обороты. — Можешь идти.

— Есть, товарищ генерал–полковник, — бодро поднялся Покусаев.

Майор Пичугин, сидя за своим столом в предбаннике кабинета генерала Морозова, решал сканворд. Правда, мысли его были далеко. Он сегодня надеялся освободиться пораньше — была у него назначена одна романтическая встреча.

Но всё опять шло прахом. Генерал–лейтенант Покусаев уже двадцать минут назад покинул кабинет шефа, а Монстр всё не уходил. Совсем, блин, заработался.

И тут из–за генеральской двери раздалась трель мобильного телефона. Одна из тех, которым сам Пичугин научил Карлушу. На свою голову, наверное.

Пичугин прислушался внимательнее: Карлуша выдавал трель за трелью. И это было подозрительно. Чрезвычайно подозрительно. Обычно Монстр Иванович затыкал птицу после первого же «звонка».

На пятой трели Пичугин подошёл к двери и коротко стукнул. Ответа не последовало. Тогда он распахнул дверь и вошёл в кабинет. Карлуша мгновенно затих — лишь шуршал крыльями, хохлясь на генеральском столе.

Сам генерал–полковник Морозов, навалившись на тот же стол, хрипло и тяжело дышал. Его непослушные пальцы пытались достать из кармана кителя нитроглицерин, который, как знал Пичугин, генерал всегда носил с собой.

Подскочив к генералу, Пичугин выудил прозрачный пластмассовый цилиндр с таблетками. Засунув лекарство шефу под язык, он нажал кнопку громкой связи:

— Юрьев, срочно врача к Морозову. Сердечный приступ.

Лицо Юрия Иваныча из белого потихоньку становилось розовым. Похоже, большой беды удалось избежать.

— Ну, Карлуша, спасибо за службу! — похвалил Пичугин ворона.

— Др–рянь пр–рикуп, — не совсем в тему отозвалась птица.

11 марта 1999 года

Гошу разбудил звонок. Это был Нур.

— Ты что так рано?

— У нас уже девять. Привыкай к местному времени.

— Что–то случилось?

Проснувшаяся Зера смотрела на него испуганными глазами.

— Так… так… ясно… Это точно? Понял. Завтра буду у вас в Уфе.

— Гоша, что там снова? — спросила Зера, едва Гоша повесил трубку.

— Сергиенко погиб. Ночью ехал на дачу. Один. Дорога была скользкой, не вписался в поворот. Машина всмятку. Погиб, похоже, сразу. Не мучался.

— Что ж это за напасть такая? — простонала Зера.

На этот вопрос у Гоши не было ответа. Он не рассказал Зере ни о том, что Сергиенко накануне смерти оставил для него пакет с документами, ни о том, что с большой долей вероятности это был вовсе не несчастный случай. Возможно, Андрей Анатольевич всё–таки решил самостоятельно разобраться со своей совестью.

Гоша взял руку жены в свою и поцеловал её ладонь:

— Всё будет хорошо, — сказал он не столько ей, сколько самому себе.