Война олигархов

Глава первая. Пора запускать Берлагу!

17 августа 1999 года

У Виолетты Львовны Спесивцевой начались проблемы с половой жизнью. Правда, не с собственной — здесь у них с Лёвкой всё было хорошо. Иногда даже отлично. А проблемы начались с популярной передачей «ПолО», которая еженедельно шла в прямом эфире на канале ВСТ.

Передача подавалась в модном формате ток–шоу, а обсуждались в ней те самые половые проблемы. В общем, говорили о сексе во всех его проявлениях под умелым руководством Оли Зайцевой, очаровательной огненно–рыжей ведущей. Она так натурально краснела в острых местах, что зрителей это только заводило.

На передачу по полной программе наехал депутат Госдумы из фракции «Патриоты России» Олег Чуйкин. В самом деле, будто государственным деятелям заниматься больше просто нечем! С другой стороны оно понятно: новые выборы на носу. Ну, почти на носу — в декабре. Вот Чуйкин и стал вылезать со своей высокой нравственностью. Явный расчёт на то, что основной избиратель — не шибко молодые, зато шибко закомплексованные провинциальные тётки. На их голоса Чуйкин и рассчитывал.

Оля Зайцева в прямом эфире пригласила Чуйкина принять участие в следующей передаче — она как раз была посвящена педофилии. «Как раз» — это в том смысле, что личико Чуйкин с мелкими хищными чертами и тоненьким носиком можно было прямо без грима помещать в учебник по судебно–медицинской экспертизе. Причём фраза по поводу приглашения в устах Оли сложилась так, что её можно было воспринять при большом желании как прямое обвинение в адрес Чуйкина.

— Вы же специалист, — невинно улыбаясь, сказала Оля.

Так что теперь Чуйкин не только со всех трибун поносил передачу, но и подал судебный иск за оскорбление чести и достоинства. Рейтинг «ПолО» подскочил до немыслимых высот, опередив футбол и «Спокойной ночи, малыши!»

Сегодня предстоял серьёзный разбор полётов. К одиннадцати часам Виолетта пригласила на совещание саму Олю и юриста телекомпании Сашу Полунина.

Они вошли вместе — субтильная огневолосая Оля и крупный, солидный Саша в модных квадратных очках и с вечным ноутбуком в руках.

— Так, Саша, что ты можешь сказать по существу этого дела? У нас могут быть неприятности? — спросила Виолетта, когда пришедшие устроились в креслах.

— Если сторона истца сможет доказать прямую связь между озвученной в передаче «ПолО» темой педофилии и предположением, что он является специалистом именно в этой области, то у нас могут быть неприятности, — Полунин вальяжно положил нога на ногу. — Но неприятностей у самого Чуйкина будет гораздо больше. Так что не думаю, что он пойдёт дальше подачи иска. Скорее всего Чуйкин, если он не абсолютный идиот, отзовёт свой иск.

— А ведь и правда, — задумчиво сказала Виолетта, — суть вопроса забудется, а связка «Чуйкин–педофил» как клише отпечатается в мозгах того самого электората. По классической формуле — то ли он украл, то ли у него украли… О господи! — схватилась она руками за голову.

За окном опять, заглушая все прочие звуки, чудовищной бормашиной загрохотал отбойный молоток. Соседи вскрывали асфальт уже третий день подряд.

— Ой, — мечтательно сказала Оля. — Чем дальше, тем больше я хочу заполучить его в передачу. Подпоить коньячком и… Слушай, Саша, а как ты думаешь, он кого больше любит — мальчиков или девочек?

— Определённо мальчиков, — ответил Саша с серьёзным выражением лица.

— Гусары, молчать! — прервала их Виолетта. — Ты мне скажи, Александр, что будет, если он всё–таки не отзовёт иск?

— Если не отзовёт, то его адвокат скорее всего будет напирать на то, что имя его клиента было использовано в порочащем его имя контексте.

— Говори по–русски, что это значит для нас?

— Максимум — штраф.

— Ладно, заплатим, — согласилась Виолетта. — А потом нагнём его и вставим по полной программе! Правда Оленька?

Оля в ответ промолчала и только залилась краской по самые кончики ушей.

Оставшись одна, Виолетта закурила и подошла к окну. Как раз наступало время почти ежедневного спектакля, который в районе полудня устраивал для неё господин Котов, владелец соседнего, так и не доставшегося ей здания.

Станислав Котов в отместку за Виолеттин отказ продать ему часть акций ВСТ, мотал ей нервы по полной программе. Мало того, что всё грохотало, мешая работать, так ещё и эти показательные выступления! Котов привозил на «объект» потенциальных арендаторов. И были эти арендаторы один другого краше. Будто Котов выбирал их из героев фильмов ужасов. Сколько бандитских рож Виолетта успела перевидать за последний месяц! А Котов всё вёл их и вёл. И ведь, поганец, специально торчал с ними под самыми её окнами! Когда не работал отбойный молоток, Виолетта даже могла слышать обрывки их разговоров.

Сегодня Котов притащил двоих. Кажется, на сей раз он превзошёл самого себя. Эти двое из ларца, одинаковых с лица, будто выпрыгнули из преисподней.

— Здравствуй, Лёвушка! — не оборачиваясь, сказала Виолетта.

Она не могла ошибиться — так стремительно и без стука в её кабинет врывался только один человек.

Лёвка чмокнул Виолетту в щёку и тоже посмотрел в окно:

— О! — обрадовался он. — Очередные братья по разуму явились?

— Похоже, на этот раз и впрямь братья, — невесело усмехнулась Виолетта.

— А чё? Котов рядом с ними вполне смотрится. Почти не тушуется, хотя руками много машет — значит, волнуется, — мгновенно оценил ситуацию Лёвка.

Стас как раз в это мгновение посмотрел в их сторону. Лёвке даже показалось на мгновение, что они встретились взглядами. Хотя быть такого просто не могло — окна в офисе ВСТ были зеркальными. И в лучшем случае Котов мог увидеть собственное отражение в обществе двух горилл со скошенными лбами.

— Как мне всё это надоело! — простонала Виолетта.

— Что ж, пора запускать Берлагу, — сказал Лёвка с интонацией Шуры Балаганова в исполнении Леонида Куравлёва.

Николай Геннадьевич Голубков, глава думской фракции «Патриоты России» прибыл на работу к десяти часам. Несмотря на жаркий месяц август и довольно раннее время, Дума бурлила, как встревоженный муравейник. Хотя обычно летом здесь всё вымирало, сейчас ситуация была особой.

До выборов оставалось четыре месяца. Надо было работать, работать и работать. То есть, прежде всего — искать деньги на новые выборы. Чем больше — тем лучше. Деньги решали всё. Или — почти всё.

Потому–то всё чаще в коридорах Думы можно было встретить очень солидных господ, прямо по лицам которых можно было прочитать, какие тугие у них кошельки. Чаще всего эти «кошельки» не были известны широкой публике. Это ехали гонцы из провинций, засланные наудачу. Они не всегда хорошо разбирались в хитросплетениях большой политики, но каждому хотелось иметь своих прикормленных депутатов. Рисковать деньгами провинциалы не спешили и предпочитали ставить на фаворитов. Или на тех, кто таковым казался.

Мелькали и очень известные из телевизора лица: главы пиар–агентств, для которых наступило время великого чёса. Капуста росла по всей стране, надо было только грамотно застолбить участки и собрать урожай. Во всех смыслах пахло большими деньгами.

Поднимаясь по парадной лестнице, Николай Геннадьевич здоровался за руку с лидерами фракций, главами комитетов и некоторыми избранными депутатами. Знакомым сотрудникам аппарата и депутатам второго ряда он лишь кивал. Вполне дружелюбно, но отстранено. Субординация — это свято.

Несмотря на жаркий день, он был в строгом сером костюме в полоску и при галстуке с искрой, что выдавало его затаённую склонность к щегольству. Просто как солидный политический деятель, к тому ж патриот, он не мог себе позволить разгуливать по коридорам власти в пижонских шмотках. Такое он позволял себе только на отдыхе.

Впрочем, отдыхал Николай Геннадьевич редко. Несмотря на это у него был хороший цвет лица, что свидетельствовало о здоровом образе жизни на свежем воздухе. Весь облик его был солиден: сразу видно — идёт государственный человек. Он прямо–таки распространял вокруг себя эту специфическую ауру. Лишь простонародный, картошкой, нос чуть подкачал. Впрочем, в России, да для патриота это тоже было скорее плюсом.

«Зона» фракции «Патриотов России» находилась на шестом этаже. При входе красовалась строгая, солидных размеров табличка с именем и регалиями Николая Геннадьевича.

Штатные помощники были уже на местах.

— Серёжа, — окликнул Голубков молодого человека в очках, стучащего по клавишам компьютера. — Зайди ко мне.

Окна кабинета с длинным столом для заседаний фракции выходили на гостиницу «Москва». Эта сторона здания среди думцев считалась более престижной. Порой значимость того или иного депутата как раз и можно было определить не только по размерам его офиса, но прежде всего по тому, куда смотрели окна — На Моховую или в Георгиевский переулок.

— Так, Серёжа, — Голубков скинул пиджак и аккуратно повесил его на плечиках в шкаф, — позвони от моего имени этому мудаку Чуйкину. Пусть немедленно заберёт свой иск к телеканалу. А то и мы вместе с ним полными идиотами будем выглядеть. Если что вякнет, скажи: вылетит из фракции к чертям собачьим. Из всех списков вычеркну! Спаситель отечественной нравственности, мать его! Ладно, иди! Позови ко мне Антонину Фёдоровну.

Помощник закрыл блокнотик и радостно помчался выполнять задание: Чуйкина во фракции недолюбливали. А в приватных разговорах и вовсе называли известного борца за всероссийскую нравственность не иначе как меняя первую букву фамилии на сакральное «Х».

Антонина Фёдоровна, женщина в летах, уже сильно постбальзаковского возраста со стильной короткой стрижкой, выполняла при Голубкове роли руководителя протокола, главного референта, а заодно и умного конфидента. Её чутью Голубков доверял едва ли не больше, чем своему. Кстати, именно она посоветовала попридержать Чуйкина.

— Что у меня сегодня, Антонина?

Антонина Фёдоровна перелистнула блокнот:

— Так, в одиннадцать тридцать у вас встреча в Администрации Президента в управлении по работе с регионами. В четырнадцать ноль–ноль — обед в ресторане «Санкт — Петербург» гостиницы «Националь» с господином Медведевым, представителем уральских машиностроительных заводов.

— Помню, помню. Нелёгкий будет обед, — вздохнул Голубков. — Этот будет просить не меньше трёх мест в первой десятке нашего федерального списка.

— Дайте два, — посоветовала Антонина Фёдоровна. — А остальных пусть по мажоритарным округам ведут. Под нашим знаменем. Уж с их–то деньгами — проведут без проблем.

— Угу, — кивнул Голубков, — а когда заседание?

— Заседание руководителей фракций назначено на шестнадцать тридцать.

— Ну и денёк! Из огня да в полымя! — Голубков довольно потёр руки.

Он любил, когда жизнь вокруг кипела. Хотя разговор на заседании тоже предстоял не из лёгких. «Демократы» наверняка упрутся и прицепятся к какой–нибудь закорючке. А ведь закон в третьем чтении должен быть принят не позже, чем на завтрашнем пленарном заседании!

Голубкову был очень важен этот закон — он лично инициировал его полтора месяца назад. Суть закона была проста и ясна: запретить организацию политических партий по половому и национальному признаку. Доводы Голубкова были ясны и чисты, как слеза ребёнка. В многонациональной стране это было просто опасно, что же касается баб-с, то женщины такие же люди, как и мужчины, поэтому зачем им собственная партия?

Хотя, если руку на сердце на «национальное» Голубкову было глубоко наплевать. Главной мишенью была партия «Новые женщины России», которую создала и возглавила эта стерва Чайкина. Та самая, что увела у дочери Оксанки мужа, заодно отняв у самого Голубкова один из надёжных источников финансирования. В лице этого грёбаного Петухова с его «Ва — Банком».

Впрочем, после предварительной серии переговоров чаша весов всё больше склонялась в пользу принятия голубковского закона. Но успокоится он только тогда, когда партии Чайкиной будут перекрыты все дороги.

— Вечер–то хоть свободен?

— Почти, — позволила себе улыбнуться Антонина Фёдоровна. — Презентация сборника «Ведущие политики России». Три федеральных канала возьмут у вас интервью.

— Тексты моих выступлений?

— Всё готово. Посмотрите сейчас?

— Перед выступлением. Вы же знаете, как я вам доверяю.

Антонина Фёдоровна сдержанно улыбнулась: она прекрасно знала себе цену.

Уже стемнело, когда грузовая «газель» свернула с Новокузнецкой улицы в проезд между жилыми домами. В здании телекомпании ВСТ горели почти все окна — телевизионщики работали в режиме «нон–стоп». Площадка перед соседним реконструируемым зданием была освещена лишь парой лампочек. «Газель» подъехала и остановилась около подъезда, рядом с которым светилась одно окошко — ночного сторожа.

Из машины вышло двое — водитель и пассажир. Пассажир постучал в окошко, откуда выглянула физиономия пожилого, не слишком хорошо выбритого дядьки.

— Открывай, Петрович, гостинцы привезли.

Небритый кивнул и дверь через пару минут открылась.

— Никого? — спросил водитель.

— Никого, — подтвердил сторож.

Водитель открыл задние дверцы фургона. Вдвоём с пассажиром они вытащили изнутри плоский деревянный ящик:

— Петрович, захвати лопаты, — распорядился пассажир.

Троица с ящиком и лопатами спустилась в полутёмный подвал.

— Где копать? — спросил водитель у пассажира.

— Вон там, в правом углу сказали, — сориентировался пассажир.

Земля была тяжёлой, но за час справились. В яму глубиной примерно в полметра опустили тяжёлый ящик. Засыпали землёй и разровняли.

— Замаскировать бы чем–то, — озабоченно причмокнул пассажир.

— А вон мешки с сухим цементом. Возьми и присыпь немного, — посоветовал Петрович. — Слышь, а по башке мне не надают?

— Дурак ты, Петрович. Никто ничего не заметит. Откуда тебе знать, что тут в подвале закопано? И с каких времен? — успокоил пассажир. — Держи бабки. Здесь две твои годовые пенсии.

— Так–то оно так…

— Всё, проехали, — отрезал пассажир. — Пора сваливать. Гаси свет.

Глава вторая. Нехороший дом

19 августа 1999 года

— Ну ты только подумай, Костя! И как он, твой между прочим, родственник, хоть и бывший, мог пойти на такую подлость? — Катя Чайкина всплеснула руками и попыталась вырвать из рук Петухова газету, которую тот читал с самым невозмутимым видом. — Не понимаю, как ты можешь вот так спокойно сидеть…

— Кать, сейчас у тебя кофе убежит, — меланхолично заметил Петухов и вновь уткнулся в текст.

Катя, тут же забыв о подлых происках бывшего чужого родственника, рванула к плите и самоотверженно спасла вздыбившийся было напиток. Катя была верна себе — ни одного дела она не делала вполсилы, даже на кухне, и, что куда как важнее — в постели. Не женщина — миллион вольт. Петухов, усмехаясь, из–за газеты наблюдал за невестой, практически женой — расписаться они должны были через неделю.

Последние полгода Петухов занимался разводом с Оксаной и вышел из этой нелёгкой схватки победителем. То есть — холостым и готовым к новому брачному подвигу. К Кате он перебрался ещё в начале процедуры развода с одним чемоданчиком. Носки, бельё, старый свитер и новый костюм без единого галстука — это и было его приданое, не считая скромного довеска в виде «Ва — Банка». Всё остальное, нажитое непосильным трудом — куртка замшевая (две штуки), магнитофон импортный (две штуки), и прочее, прочее — было сметено могучим ураганом. Даже часы и новенькую бритву Оксана отказалась отдавать подлому изменнику.

Наблюдая за Катей, энергия которой была сродни атомной, Петухов мысленно похвалил себя.

Уже через неделю после своего побега из старого дома в новый, он понял, что если Катину энергию не направить в нужное русло, то ему придётся переселиться в банк. Фонд помощи животных, с которым Катя носилась в ту пору, явно оставлял невостребованной львиную долю её темперамента. Тогда–то Петухова и посетила гениальная мысль.

— Знаешь что, Катюша, — сказал он как–то утром, вот за таким же усмирённым кофе, — тебе надо в политику идти!

Катя идеей загорелась моментально. Партия «Новые женщины России» была создана с нуля всего за два с половиной месяца. Ещё через две недели о партии заговорили журналисты. Катя купалась в лучах славы. Направо–налево давала интервью, выступала в телешоу, общалась со знаменитостями, не пропускала ни одной значимой презентации или светской вечеринки. Укрощение огня свершилось. И заодно сбывалась детская мечта Кати — быть не только богатой, но и знаменитой.

И теперь вот — такой конфуз! Что это происки бывшего тестя, Петухов не сомневался. Если Голубков мог простить ему разрыв с Оксаной, то переключение финансирования «Ва — Банка» с «Патриотов» на «Женщин» перенести спокойно было уже выше его человеческих сил. Впрочем, тот и не скрывал, что именно он инициировал закон о запрете партий по формальным признакам. Раздавал интервью, улыбался, как крокодил перед обедом, со всех газетных полос. Что ж, старик мог быть доволен: Екатерина Германовна вновь могла стать опасной для совместного проживания с Петуховым.

Надо что–то срочно предпринимать, — думал Петухов, наблюдая, как летят брызги от разливаемого в чашки кофе. Пожалуй…

— Слышь, Кать, мы перехитрим старого, — задумчиво сказал он, откладывая газету со скалящимся Голубковым.

— К‑как? — Катя чуть не поперхнулась кофе.

— Они запретили партии по половому признаку, а ты создашь объединённое движение…

— Женское?

— Нет же, к этому можно прицепиться. Надо объединиться с кем–то нейтральным… — Петухов пожевал губами, размышляя. — Пожалуй, можно с зелёными…

— Партия «Клён»?

— Точно. Там рулит мой старый кореш, ещё по райкому, с ним мы легко столкуется, — Петухов пошуршал пальцами, будто пересчитывая купюры. А вот третьими возьмите… Н-да, кого бы это взять? Националистов — на фиг, они отмороженные…

— Знаю! — завопила Катя так громко, что газетный фото-Голубков едва не вздрогнул. — Я знаю, знаю!

— Ну? — невозмутимо спросил Костя.

— Ну этих, как их, блин, которые — поддержка соотечественников за рубежом!

— Что ж, «соотечественники», «зелёные» и женщины — это пойдёт, это покатит, — согласился довольный Петухов. Кажется, в его новой семье вновь воцарялись мир и спокойствие. — Только, чур, с «соотечественниками» договаривайся сама.

— Договорюсь, — твёрдо сказала Катя.

Петухов понял — выбора у «соотечественников» нет.

— И, Кать — название! — спохватился он. — Придумайте вашему трио бандуристов название! Чтобы сразу запоминалось и чтобы ассоциации приятные. Немного ностальгии не помешает…

— Это сейчас! — Катя с горящими глазами схватила телефон и набрала номер. — Алло! Лёвка! Нужен креатив!

— Всегда готов! — заорал в ответ Лёвка.

— Прикинь: мои бабы плюс… — вопила Катя, излагая техзадание.

Петухов слегка поморщился: орут, как резаные, молодёжь! Хотя если честно, он немного ревновал свою Катерину к её самому первому мужу.

Катя замерла, прижав трубку к уху. И вдруг расцвела, заулыбалась не хуже Голубкова в газете:

— Лёвка! Супер! С меня бадья коньяка!

Положив трубку, она победно глянула на Петухова.

— И? — склонил тот голову.

— «Светлый путь»! — провозгласила Катя и закружилась по кухне, чудом не смахнув на пол серебристый кофейник. — Звони своему «зелёному»!

— Дай хоть кофе допить, — попытался возмутиться Петухов, но не выдержал и, смеясь, начал набирать номер.

Стас Котов как раз проскочил Парк культуры, когда позвонил Князев, занимавшийся реконструкцией дома на Новокузнецкой:

— Станислав Евгеньевич! К нам тут люди из Госэпидемнадзора нагрянули…

— Что им надо? У нас же все документы в порядке?

— Что–то измеряют на первом этаже и в подвале. Говорят — превышение концентрации паров ртути.

— Это с какого перепугу? Откуда? Ладно, я как раз рядом, через десять минут буду. Попридержи их пока там.

Вскоре белоснежный «шестисотый» Стаса зарулил во дворы на Новокузнецкой и остановился поодаль от развороченной мостовой перед домом. Стас вышел из машины и по привычке бросил взгляд на зеркальные окна кабинета Виолетты Львовны. И — как всегда — увидел самого себя, любимого.

Навстречу ему уже спешил Князев, небольшого роста, довольно молодой парень с усиками–щёточкой над верхней губой.

У подъезда стояла троица в белых халатах, а чуть в стороне — зелёный «уазик» с красными крестами и надписью «Мосэпидемнадзор».

— Вот, — указал Князев на жизнерадостного бородатого мужика, судя по всему, старшего в троице.

— Фотиев, Владимир Витальевич, — представился тот.

Двое других, совсем молоденьких, но крепких и немного похожих на санитаров из психушки, только кивнули. Видимо, подтверждали, что Фотиев сказал истинную правду и ничего кроме правды.

— Котов, Станислав Евгеньевич, — ответно представился Стас. — Что за проблемы? У нас по вашему ведомству всё подписано.

— Так–то оно так, Станислав Евгеньевич, — с мягкой добродушной улыбкой развёл руками Фотиев, — однако у вас в коридоре первого этажа концентрация паров ртути превышает допустимый уровень в два с половиной раза, а в подвале — аж в шестьдесят целых, одну десятую раза…

— Откуда? Никакой ртути здесь отродясь не было, — Котов строго глянул на Князева.

Усы–щёточки нервно дёрнулись:

— Точно не было. В наших строительных технологиях ртуть вообще не используется…

— Дело, господа, не в технологиях, а в истории, — вздохнул Фотиев. — Понимаете, у каждого московского дома есть своя история. Вот, например, этот дом когда–то был жилым…

— Если можно, покороче, — Стаса уже начала раздражать пространность речей Фотиева. Что ему, делать нечего? Или это он так издалека о взятке поёт?

— Как прикажете, — немного обиделся Фотиев. — Я думал, вам интересно… Так вот, в тридцатые годы в этом здании располагалась лаборатория химического управления Народного комиссариата вооружений. Вы не подумайте, тогда этих больших жилых домов не было, здесь было довольно пустынно.

— Ну и что? Мало ли что где располагалось?

— В нашу задачу входит проверка всех объектов, которые в нашем реестре значатся как теоретически опасные, — Фотиев потряс каким–то журналом, похожим на книгу учёта. — И вот видите, обычная плановая проверка показала, что всё обстоит более чем серьёзно. Здесь ведь именно в подвале был склад химикатов. В том числе и ртуть при работе лаборатории использовалась. Тогда ведь не было таких строгостей при её хранении. Так что будем проверять по полной программе.

— Что это значит? — Стас лихорадочно думал, сколько предложить бородатому, чтобы не переплатить, но и не оскорбить.

— Надо покопаться у вас в подвале, — Фотиев почесал бороду, отчего та ещё больше разлохматилась. — Судя по сверхвысокой концентрации, там могут обнаружиться какие–то ёмкости с ртутью. За такой срок они вполне могли разгерметизироваться. Так что считайте, вам повезло, что мы всё вовремя обнаружили. Это всё ведь очень и очень опасно. Ребята, — кивнул он «санитарам», — берите лопаты.

Вся группа во главе с Князевым спустилась в подвал. Распоряжался Фотиев:

— Копните по углам. На пробу.

Когда добрались до правого дальнего угла подвала, лопаты наткнулись на какую–то преграду:

— Вот здесь и копайте. Только осторожно, — весело приказал Фотиев.

Через несколько минут из–под земли показалась крышка деревянного ящика.

— Точно, та самая маркировка, — сообщил Фотиев, разглядев полустёршиеся синие буквы и цифры. — Вскрывайте!

Стас замер, предчувствуя недоборое. Да, недаром ему сегодня под утро приснилась кошка с окровавленными когтями, недаром! Взглядам присутствовавших предстало несколько округлых ёмкостей, покоящихся в полусгнившей стружке и напоминающих внутреннюю колбу термоса. Горлышки некоторых из них были отбиты.

— Это, господа, серьёзно! И даже гораздо хуже против ожидавшегося. Но я ведь чувствовал, что дом — нехороший. Нехороший дом, — с окончательной определённостью, но по–прежнему жизнерадостно подвёл итог Фотиев.

— И что ж нам теперь делать? — почти испуганно поинтересовался Котов.

— Сваливать отсюда. И побыстрее. Прекращать все работы и эвакуировать жильцов из соседних домов. Но этим пусть эмчеэс занимается. Демеркуризация и всё прочее — это уже их дело. Мы свою работу сделали. Сейчас, сверху сразу и позвоним.

Едва выбрались на свет божий, Фотиев тут же достал из кармана халата мобильник.

— Подождите, э… Владимир Витальевич, — взял его за рукав Котов. Он понял, что раскошелиться придётся по полной. Чёртова кошка! — Погодите звонить. Пойдёмте… в мою машину. Переговорим.

— Ладно, — легко согласился Фотиев. — Только не долго. У нас сегодня ещё три объекта по плану.

— Иди погуляй, — бросил Стас водителю.

Устроились на заднем сиденье, Стас — слева, Фотиев — справа.

— Давайте начистоту, доктор. Чем мне всё это грозит?

— Начистоту? Дело серьёзное. Перво–наперво надо будет провести, как я уже, говорил, первичную демеркуризацию, — Фотиев начал загибать пальцы. — По моим прикидкам ртути в колбах там килограммов пятнадцать. Часть разбита. Другие колбы тоже могут быть разгерметизированы. Если заражён весь грунт в подвале, то его придётся полностью вынимать и вывозить. Это в лучшем случае…

— А в худшем?

— Да нет, надеюсь до этого не дойдёт, — отмахнулся Фотиев.

— А всё–таки?

— Если заражена почва по всему периметру дома, то, возможно, понадобятся самые крайние меры… Снос. Но, как я говорил…

— Ладно, понял. То есть в любом случае будут проблемы?

— К сожалению, да, — на радостной физиономии инспектора никакого сожаления не отпечаталось. — Во всяком случае здесь долго нельзя будет находиться каким–либо общественным структурам.

— А на хрена мне тогда этот дом вообще нужен будет?

— Ну, я не знаю, — Фотиев пожал плечами. — Под склад, например, чего–нибудь нетоксичного сгодится.

— Ну, ты, доктор даёшь! — воскликнул Котов. — Да ведь это то же самое, что в общественном сортире стены золотом покрывать. Ты хоть знаешь, во сколько мне этот домик обошёлся?

— Точно — нет, — снова двинул плечами Фотиев и широко улыбнулся, — но примерно — догадываюсь.

— В общем, давай э… Владимир Витальевич, так сделаем. Я так понимаю, что если за семьдесят лет здесь никакой катастрофы не случилось, то ещё недельку всё это потерпит?

— Ну, недельку — пожалуй, да, — согласился Фотиев и предупредил. — Но у меня ведь — строгая отчётность.

— Да брось ты со своей отчётностью, — взвыл Стас. — Ты — приехал. Никого нет. На дверях — замки. Пока искали хозяев–арендаторов как раз неделя и прошла. Ну, что? По рукам?

— Да не знаю, право… Как–то это…

— Сколько? — прямо спросил Стас.

Фотиев пожевал бороду, достал из кармана халата блокнот и ручку. Написав на листке четырёхзначную цифру, он показал её Котову.

— Ну, у вас и аппетиты, господа!

— Но я ведь не один, — кивнул Фотиев на мявшихся у крыльца молодцов в халатах. — А у вас ртуть, а не шоколадные конфеты.

— Да, — вздохнул Стас. Как утверждали древние славяне, легче потерять сапог, чем ногу. — Завтра получите.

— Сегодня.

— Ладно, договорились. Давайте в два часа, ждите возле станции «Новокузнецкой». Мой водитель всё привезёт.

— Лады, — спокойно согласился Фотиев.

— Поехали, — крикнул Котов водителю, когда бородатый санинспектор вылез из машины.

Вот незадача! Что за хрень, да на ровном месте! — матерился он про себя.

Дом надо было срочно продавать. И чем скорее, тем лучше. Ясно как пень–день было, что по–любому Стас останется в накладе. Хотя б по себестоимости продать. Тут уж не до навару, когда эпидемнадзор дышит в спину. Через неделю цена «нехорошему» дому будет ломанный грош. Хрен на постном масле. Хрен. Хрен. Хрен,

Застеклённая башня возвышалась в глубине квартала неподалёку от Дворца молодёжи. В поблёскивающих её боках отражалось небо и проплывающие по нему редкие белые облака.

— Тебе точно понравится! — без тени сомнения провозгласил Гоша, сворачивая с Комсомольского проспекта.

— Мне уже нравится! — ответила Зера и ладонью коснулась его плеча.

Территория вокруг башни была огорожена ажурным забором, а въехать во двор можно было лишь через специальный пропускной пункт, где за стеклом сидели охранники в новенькой синей форме. Во дворе Зера тут же углядела детскую площадку с горками, качелями и песочницами. Вокруг люди в оранжевых комбинезонах высаживали в клумбы специально привезённые цветы.

— Гош! А разве в августе цветы сажают?

— Да бог его знает? Сейчас, по–моему, хоть в январе, хоть в марте — всё одно.

По пандусу спустились в подземный паркинг, и прямо оттуда поднялись на лифте на свой одиннадцатый этаж.

Стены в общем холле были отделаны тёплых тонов камнем, а двери квартир были из светлого дерева.

— Вот и наша, — указал Гоша на дверь под номером «33».

Внутри еще, конечно, и конь не валялся. Будущая квартира представляла пока собой очень просторную бетонную коробку без перегородок. Зато окна — от пола до потока — заливали всё помещение мягким солнечным светом.

— Вот это да! — только и нашла, что сказать, Зера.

— Да ты только посмотри! — возбуждённо торопил её Гоша. — Вот сюда, и — сюда!

За стеклом по левую руку видны были во всей красе Воробьёвы горы с громадой Университета, Лужниками и — чуть правее — куполами Новодевичьего монастыря. С правой же стороны открывался и вовсе невообразимый вид на старую Москву. Совсем недалеко сверкали купола Христа Спасителя, маковка Ивана Великого и алели звёзды на кремлёвских башнях.

Зера буквально застыла, глядя на этот фантастический пейзаж.

Наконец, словно бы с большим трудом, проговорила медленно, почти по слогам:

— Я никогда не знала, что Москва такая красивая!

— Скоро будешь каждое утро любоваться! — Гоша был доволен произведённым эффектом. — Ты как себя чувствуешь? Не устала?

Он осторожно погладил уже прилично заметный животик Зеры.

— С тобой я никогда не устаю, — улыбнулась она. — Слушай, Гош, а может мне тоже в Уфу перебраться? Я всё равно академку брать буду? А то я скучаю, — она жалобно посмотрела на Гошу.

Последние месяцы он бывал в Уфе чаще и что главное, дольше, чем в Москве, и Зера жутко тосковала. Ещё когда училась — было ничего, а на каникулах она совсем стала закисать. Да и беременность проходила не лучшим образом — то тошнило, то сознание теряла. Правда, врачиха утверждала, что это в порядке вещей.

— Нет, рожать будешь в Москве. А я теперь редко буду летать. Там всё под контролем, Нур — молоток, такой порядок навёл. Знаешь, как его там называют?

— Как?

— Самурай!

— А что? Ему подходит! — расхохоталась Зера.

— Так, а вот здесь у нас будет вторая детская, — Гоша показал на пространство, присыпанное побелкой.

— Вторая? — рассмеялась Зера. — А сколько ты всего планируешь?

— Пока — три! — и Гоша горделиво обвёл орлиным взором их будущий дом.

Глава третья. Без вопросов

22 августа 1999 года

Этого Лапутяна ему просто бог послал! Одно дело — показательные выступления, и совсем другое — реальность. На самом деле покупателей для «нехорошего» дома было бы найти легче лёгкого. Но тем опасным людям, которых Стас выставлял напоказ перед окнами строптивой Виолетты, продавать было стрёмно. Рано или поздно всё раскроется и «этим» никогда не докажешь, что ты был в неведении, аки младенец. Подвесят на собственных же подтяжках.

И тут вдруг объявился этот доктор. Интеллигентный такой, мягкий, незлобивый. Словом, идеальный покупатель. Стас едва сдержал эмоции и для правдоподобия немного поломался. Но всего лишь день. Сегодня он ждал Лапутяна для принятия окончательного решения.

Но Лапутян опаздывал. Уже на пятнадцать минут, и Стас начал нервничать. Время от времени он хватался за телефон, но в последнюю секунду останавливал себя.

Наконец, Анна Николаевна доложила:

— Евгений Вартанович Лапутян!

— Жду! — Стас облегчённо вздохнул.

На этот раз Лапутян Стасу совсем не понравился. То есть внешне доктор совсем не изменился. Те же усики, тот же обволакивающий взгляд дамского угодника, та же мягкая улыбка. Только вёл он себя как–то заполошно:

— Здравствуйте, здравствуйте, — заговорил он прямо с порога. — Всё хорошо, всё хорошо. Только проблемки небольшие.

— Что за проблемы? — напрягся Стас, указывая Лапутяну на кресло. Неужто тот что–то пронюхал?

— Понимаете, Станислав Евгеньевич, инвесторы подвели. Но вообще они люди надёжные, на следующей неделе всё будет тип–топ. Но вы же подождёте, что для вас несколько дней?

Стас посмотрел на Лапутяна как на сумасшедшего. И, наконец, выдавил из себя:

— Нет, э-э… Евгений Вартанович. Мы так не договаривались. Ваши инвесторы — это ваши проблемы.

— То есть, вы не хотите подождать? Или не можете? — в глазах Лапутяна появился лукавый огонёк.

Знает, сволочь, точно знает, — подумал Стас. — Нет, не знает, иначе бы вообще не пришёл.

Стас собрал остатки воли в кулак и, улыбнувшись, ответил:

— К сожалению, вы правы. Ждать я не могу. Мне бы не хотелось вдаваться в подробности. Но вам скажу: вкладываюсь в федеральный проект. Железная дорога, — понизил Стас голос почти до интимного, — вы же понимаете?

Лапутян понятливо кивнул.

— И вложиться я должен именно на этой неделе. Бизнес — он требует жертв. Сколько у вас есть?

— Половина оговоренной суммы. Но мы можем подписать договор с рассрочкой.

— Нет уж, доктор, умерла так умерла, — натужно рассмеялся Стас. — Я согласен.

— На что вы согласны?

— Считайте, что вам повезло. Вы взяли меня голеньким и беззащитным. И получите дом за половину его рыночной стоимости.

Лапутян с сомнением оглядел упакованного в дорогой костюм Стаса.

— Будем считать, что мы договорились, — выдавил из себя улыбку Стас. — Только у меня одно условие. Мы сейчас же подписываем контракт и деньги вы переводите сегодня же.

— Без вопросов.

— Тогда я зову юриста.

Формальности завершили буквально за пятнадцать минут. «Нехороший» дом был продан. Без навара, но и без катастрофических потерь. Ведь первоначальную цену расчётливый Стас очень даже прилично завысил.

Проводив Лапутяна, Стас, потирая руки, вышел в приёмную. Лицо его почти сияло. Увидев, что шеф в настроении, Анна Николаевна решила задать мучавший её вопрос.

— Станислав Евгеньевич! Это был тот самый Лапутян? — с придыханием спросила она.

— Что значит — тот самый? — удивился Стас.

— Ну, доктор Лапутян? Пластический хирург?

— Доктор, — подтвердил Стас. — Клинику хочет открыть. В нашем доме на Новокузнецкой.

— Станислав Евгеньевич! Составите протекцию? А то к нему запись на полгода вперёд!

Стас кивнул, едва сдержав готовую вырваться нелюбезность: типа, а тебе–то зачем? Секретарша ты конечно от бога, но возраст, тётенька, возраст… Поздно экстерьер–то править!

Анна Николаевна застенчиво и чуть кокетливо улыбнулась начальнику и поправила намертво залакированную причёску.

Медали за спасение генерала Карлуше не дали, но отблагодарили по полной. Ему подарили не только свет и воздух, но и роскошный пейзаж. Если раньше вокруг ворона было только четыре стены, то теперь одна из стен была стеклянной. И за этим стеклом находилась не просто улица, а Красная площадь, Спасская башня и Собор Василия Блаженного. И голуби, голуби, голуби! Братья по птичьей крови. Бездомные, жадные, жалкие, но всё–таки братья. А некоторые даже сёстры.

И всё это значило только одно: генерал–полковник Морозов вышел из подполья. Во всех смыслах этого слова.

Сердечный приступ, случившийся у Монстра Ивановича в Бункере, заставил пересмотреть отношение к действительности. Пора было выныривать на поверхность. Но только не в лубянский кабинет, который Монстр Иванович за собой всё–таки оставил, а в живую реальность жизни.

Фонд поддержки промышленников и предпринимателей, сокращённо ФППП, был создан ещё в начале года, но только теперь Юрий Иванович Морозов возглавил его официально. Разместился Фонд в здании Нижних торговых рядов на Красной площади. Помещение организовал генерал Покусаев, откусив лакомый «кусок» в собственном военно–интендатском ведомстве: здание принадлежало Министерству обороны, его хозяйственной части. Фёдор Ильич Покусаев выделил под Фонд несколько комнат на втором этаже здания и приказал открыть дверь, выходящую на Красную площадь. Так что теперь приезжающие на собеседование промышленники и предприниматели могли входить на приём к Монстру Ивановичу прямо со знаменитой и символической брусчатки. Что настраивало посетителей на нужный государственный лад, в отличие от Бункерского лада, замешанного отчасти на страхе, отчасти на торжественной почтительности.

Стол в своём кабинете Монстр Иванович распорядился установить так, чтобы из окна был виден Мавзолей. И ещё потребовал, чтобы законопатили форточки — не дай бог Карлуша не устоит перед соблазном и вовсе вырваться на свободу. Свобода, как считал Монстр Иванович, Карлуше противопоказана, как она противопоказана и всем прочим, ежели она, эта самая пресловутая свобода, не контролируется с точки зрения допустимости.

В первый раз в свой новый кабинет Монстр Иванович приехал всё–таки в генеральском мундире.

— Товарищ генерал–полковник! — с порога начал рапортовать майор Пичугин, уже переодевшийся в цивильный серый костюм.

— Не суетись, Пичугин. И смени галстук. К серому не надевают песочное. Даже если это галстук от якобы Гуччи. Ладно, привыкнешь, — махнул он рукой. — Напомни, после расскажу тебе про осла. Ладно, ладно, не обижайся и не принимай на свой счёт.

Из комнаты отдыха вышел уже не генерал–полковник и даже не Монстр Иванович. Вышел глава Фонда поддержки промышленников и предпринимателей Юрий Иванович Морозов. На нём был идеально сидевший тёмно–синий костюм в узкую полоску, ботинки на тончайшей подошве и бордовый галстук в бордовую же крапинку. Крапинки, вышитые шёлковой нитью, были заметны лишь под определённым углом зрения.

Пичугин оценил внешний вид Юрия Ивановича на раз: шефа сходу можно было запускать на самый высший уровень, хоть на встречу президентов великих держав. В качестве главного. Хотя так вопрос пока не стоял. Точнее, Юрий Иванович его так ещё не поставил.

— Товарищ…

— Просто — Юрий Иванович, Валерий Виссарионович.

Юрий Иванович, естественно, всегда знал, что папа у майора Пичугина носил громко имя Виссарион. Правда, назвали его не в честь отца Отца всех народов, а в честь Неистового Виссариона, то есть Белинского. Папа — Пичугин в своё время читал в МГУ курс по истории русской литературной критики и едва не проклял сына, пошедшего служить в органы. Просто не успел проклясть — неожиданно умер от азиатского гриппа, так и не успев вправить сыну вывихнувшиеся мозги.

— Вы просили напомнить… Ну, про осла.

— Так вот. Гражданка — это иная служба. Даже при том, что остаёмся мы с тобой слугами государевыми. Для нас это — новый мир. А встречают здесь, как понимаешь, по одёжке. Ты знаешь, кто такой онагр?

— Нет, товари… Юрий Иванович.

— Осёл. Дикий осёл. Так называли в Париже середины прошлого века модников из среднего класса, которые пытались подражать парижским денди. Извини за англицизм…

Тут Пичугин и в самом деле поверил, что жизнь развернулась на сто восемьдесят градусов — раньше генерал не извинялся даже за русский, заветный. А генерал продолжал, расхаживая по новому кабинету, как барин, вальяжно и со вкусом припечатывая ковёр:

— Не имея достаточных средств и заодно страдая отсутствием вкуса, они становились пародией на приличие, в том смысле этого слова, как понимали его люди определённого круга и воспитания, — Юрий Иванович сделал очередной круг по кабинету, посмотрел на строгую брусчатку Красной площади, и перешёл к конкретике: — Насчёт средств — обратись к Покусаеву. По моей команде он откроет тебе кредитную линию. Получишь у него кредитную карточку. Пойдёшь в ГУМ. Не один. Нет, и не с женой, — отмахнулся Юрий Иванович от незаданного вопроса. — С нашей пиарщицей Аделаидой. Да–да, я знаю, что ты глаз на неё положил. Вот заодно и… подружитесь. Экипируйтесь по полной… Ладно, журналисты готовы?

— Уже… семь с половиной минут в приёмной ждут, — сверился Пичугин с циферблатом своих часов.

— Зови! Только Карлушу прикрой, а то не ровен час материться начнёт.

Пичугин накрыл клетку с вороном огромным чёрным колпаком. Карлуша попытался клюнуть его в руку, но Пичугин привычно увернулся.

…Оглядев собравшихся за длинным дубовым столом журналистов, Юрий Иванович сразу взял инициативу в свои руки:

— Вопросы — только по существу. Сразу скажу, что собаку мою зовут Тайсон, жену Ольгой Сергеевной, а дочь Жанной. Все остальные вопросы, касающиеся частной жизни, только в свободное от работы время. Его мало, кстати… — Юрий Иванович с лучезарной улыбкой обвёл взглядом аудиторию.

Журналисты ответно заулыбались — что изначально и требовалось.

Дальше инициативу подхватила Аделаида, очень красивая, коротко стриженая брюнетка с умными глазами, сидевшая по правую руку от Морозова:

— Дамы и господа, ваши вопросы! Вы, пожалуйста, — тонкой рукой с серебряным браслетом на запястье указала она на бородатого журналиста с российского телевидения.

— Господин Морозов! А вы уверены в том, что промышленники и предприниматели в нашей стране — самый незащищённый слой общества?

— То есть вы хотите сказать, что для этой прослойки общества в нашей стране созданы идеальные условия? — легко парировал Юрий Иванович.

— Ну, нет. Конечно, нет. Но есть пенсионеры, бюджетники…

— Обо всех категориях незащищённых граждан мы никогда не забудем. Но мы ведь не Юлий Цезарь, чтобы заниматься сразу всем на свете. Дайте нам возможность проявить себя в реальной сфере. А она связана именно с российским бизнесом, — в конце фразы Юрий Иванович поставил точку — бородатого это вполне устроило.

— Пожалуйста, — кивнула Аделаида симпатичной девочке из «Комсомолки».

— И всё же, Юрий Иванович! — начала та неожиданно низким, с чудной хрипотцой голосом. — Кого и от кого вы будете защищать?

— Всех — ото всех. Промышленников и предпринимателей — друг от друга. Всех их вместе и по отдельности — от государства. И государство — от любых поползновений на его интересы.

— То есть вы хотите сказать, что ваш Фонд, — встрял брюнет с чрезмерно крупными чертами лица, ведущий политической программы на ОРТ, — будет отчасти выполнять функции арбитражного суда?

— Знаете, вы, кажется, нашли очень ёмкий образ по поводу нашей деятельности. Да, мы будем своеобразным арбитром между любыми спорящими сторонами. Разница только в том, что суд апеллирует к законам, мы же — к совести… Не смейтесь, молодой человек… И к здравому смыслу. Вообще, мы не уполномочены никого учить жизни. Мы будем только советовать.

— И вы думаете, вас послушают? — поспешил поинтересоваться всё тот же телеведущий.

— Ну, куда же они денутся? — расплылся улыбкой Юрий Иванович. — Надо только знать, как попросить.

— И вы знаете, как? — вот ведь приставучий.

— Вчера вечером, господин Зубков, — Юрий Иванович посмотрел прямо в глаза вопрошавшего, — вы вышли в эфир ровно в восемнадцать сорок…

— Естественно. Это наше обычное сетевое время.

— На вас, — Юрий Иванович посмотрел через окно в сторону Мавзолея, — был оливковый пиджак от Армани, фиолетовый галстук «Труссарди»… Лучше бы — чуть более тёплой гаммы. На вашем оппоненте, от коммунистов, пиджак был, между прочим, от Хьюго Босс, крапчатый галстук от Дольче энд Габанна… Да, чуть не забыл про ваши крокодиловые ботинки «гелентваген»… Ещё вопросы есть?

— Да, конечно. Причём здесь всё это? И откуда вы знаете про ботинки? — Зубков взъерошился, как хорёк, почуявший собаку.

— Мы знаем всё, — Юрий Иванович оглядел собравшихся. — И обо всех. Аналитика — наше сильное место.

Он обвёл журналистов общим взглядом. И подмигнул. Каждому из присутствовавших показалось, что он подмигнул именно ему.

Ответом было общее оживление. Лишь Зубков ощутил себя абсолютно не в своей тарелке. Новенькие дорогущие ботинки он надел перед самым эфиром и этого практически никто, кроме своих, студийных, не видел.

— Они вас полюбили, — сообщила Юрию Ивановичу Аделаида, как только дверь закрылась за последним журналистом.

— Думаю ответить им взаимностью, — бросил Юрий Иванович. Он немного устал. — Пичугин! — крикнул он. — Закажи обед в «Метрополе». На двоих, — и, чуть склонившись в сторону Аделаиды, добавил: — Надеюсь, вы составите мне компанию?

Прежде чем выполнить приказание, Пичугин освободил Карлушу. Оказавшись на свету, ворон моментально ожил.

— Бр–рядь! Бр–рядь! Бр–рядь! — завопил Карлуша, неодобрительно кося жёлтым глазом на Аделаиду.

24 августа 1999 года,

Подмосковье, правый берег Десны

Оглушительно пахло шашлыками. Этот запах перебивал все остальные ароматы уходящего лета. Возле шампуров колдовал лохматый Фотиев. Свою бороду он стянул в хвостик красной ленточкой. Для красоты, понятное дело, ну, и чтобы не подпалить.

— Скоро вы там? — крикнул главный эпидемиолог в сторону машин и отхлебнул сухого винца, которым поливал шашлыки.

— Уже идём! — отозвался Лёвка, рассматривая бумаги с лиловыми печатями. — Лады, — кивнул он Лапутяну. — С меня — бесплатная реклама.

Они так и договаривались — на бартер. Лапутян отдавал дом на Новокузнецкой, который и покупал для Лёвки, а тот обеспечивал рекламу на ВСТ его клиники пластической хирургии.

— На всю оставшуюся жизнь, — уточнил Лапутян.

— Твою или мою? — заржал довольный Лёвка.

Ох, и порадуется же Котов, когда Виолетта пригласит его на торжественное открытие нового здания компании ВСТ. Или раньше его порадовать?

Что значит — студенческие друзья! Давняя дружба не ржавеет. Никогда. Особенно, если люди хорошие. В три, можно сказать, паса Лёвка с корешами по медицинскому провел ушлого и до сих пор почему–то ушастого Стаса. Тот ещё Фотиеву нехилую сумму откатил. В виде нехилой взятки. Именно на неё и гуляли — из принципа.

— Нет, Жень, ты только подумай! — возмущался Лёвка. — Этот сука-Котов на чистом глазу для клиники, для лечебного, блин, учреждения заражённый ртутный дом хотел продать!

И такая искренность была в его глазах, будто это не сам он подкинул якобы ртуть в нужное место в нужное время, что Лапутян не смог не рассмеяться.

Лёвка всегда был таким. Авантюристом. С прикидом. Наверное, это хорошо, что он не пошёл по медицинской части. Не хотел бы Лапутян оказаться его пациентом, ох, не хотел бы.

— Слышь, а твоя подруга настоящая? — вполголоса спросил Лёвка, кивая на блондинку с идеальной фигурой, которая вяло перекидывалась волейбольным мячиком с пышной женой Фотиева.

— То есть? — не понял Лапутян.

— Ну, это? — Лёвка жестом показал женские формы.

— А… Лана? Пока настоящая, — спокойно ответил Лапутян и испытующе взглянул на Лёвку. — Помнишь, по Гиппократу: натура санат, медикус курат морбос?

Лёвка напрягся. Лапутян милостиво перевёл:

— Лечат болезни врачи, но излечивает природа. Моё — противоположный случай. А Ланке я пока нужен для другого. Правда, всё равно клянчит. Просит ареолы сделать овальными. Но я пока отговорил. Сказал — меня и круглые устраивают.

— Ареолы? — удивился Лёвка и склонил голову, припоминая, что это такое.

— Совсем квалификацию потерял! — Лапутян ткнул приятеля в плечо. — Окружность это значит, которая — вокруг соска. Сосок — это на женской груди. На мужской, правда, тоже есть. Но это не так интересно…

— Да я ж по детской терапии специализировался, Жень, — пропустил мимо себя эротическую тему Лёвка. — У меня: коклюш, ложный круп, свинка, — смеясь, он продолжал обороняться.

Лапутян, правда, больше и не нападал.

Ещё раз пристально взглянув на документы, Лёвка сложил бумажки в чёрную папку и закинул в свою машину:

— Ну что, двинули? А то там Фотиев сам съест всё, что приготовил.

Фотиев, словно услышав его слова, демонстративно помахал готовым шампуром и картинно вонзил в мясо свои крупные зубы в окружение не менее красивой бороды.

Только вечером Лёвка, пахнущий вином, солнцем и жареным мясом, добрался до Виолетты.

— У меня два сюрприза, — собрался он, вваливаясь в полутёмную прихожую, где привычно и нежно благоухало мимозой.

Этот запах был таким стойким, что никакие, даже самые молодые и мужские ароматы не были страшны этому стойкому, под стать растению, запаху.

— Малыш, ты опять пил? — укоризненно покачала головой Виолетта. — Что за сюрпризы? Точнее, почему — два? Первый ведь — дом? Всё получилось? — затеребила она загадочно улыбающегося Лёвку.

— Получилось, сестрица Ви! Вот он, дом!

Лёвка поднял над головой папку с бумагами и, приплясывая, пристукнул её другой рукой:

— А второй сюрприз — акции! — он плясал нечто грузинское, переходящее в испанское.

— Что за акции? Лёва, пляши в комнате, там есть где развернуться! — Виолетта поправила застеклённые гравюры на стене и подтолкнула «испанца» в комнату. — Ну–ка признавайся, какие акции?

Лёвка, шумно дыша, плюхнулся на диван:

— Те двадцать процентов, что были у московского правительства, я ещё весной у Котова из–под носа увёл! Вот они!

Лёвка извлёк из папки свои трофеи и разложил на широченном диване, где они с Виолеттой провели несколько тысяч счастливых минут.

Виолетта посмотрела на все эти сокровища и подумала: а ведь братец Лео таким образом у меня часть канала тихим сапом и оттяпал… Силён, парень! Ай да Лёвушка, ай да хватка! Но злости и ревности отчего–то не было — она сама воспитала достойную смену…

А Лёвка танцевал уже что–то латиноамериканское, знойное.

Глава четвёртая. Чуйкин против Чайкиной

20 ноября 1999 года,

Кострома

Избирательная кампания Екатерины Чайкиной набирала обороты. Баллотировалась она по Костроме. Так посоветовали имиджмейкеры. Избирательные округа на родине Кати, в Ростове были плотно забиты, а Кострома представлялась краем непуганных избирателей. Так, во всяком случае, утверждал Павел Генералов, бородатый политконсультант в затемнённых круглых очочках. Кате иногда казалось, что эти очки — без диоптрий, и Генералов носит их исключительно для солидности. Во всяком случае, когда надо было что–то разглядеть, Павел Валерьевич очочки снимал, покусывая витую дужку.

Кроме Костромы в советах Генералова мелькали изначально ещё Камчатка, Амурская область и Подмосковье. Катя сходу выбрала Кострому — именно здесь родился её дед, позже перебравшийся в Ростов. А Катин прадед был довольно известным костромским садоводом. У Кати даже хранились дома старые снимки. Под парадной вывеской «Садовое товарищество Чайкинъ и сыновья» стоял крупный фактурный бородач, неуловимо похожий стремительным выражением лица на неё саму.

Генералов уцепился за этот снимок, как за волшебную палочку, и уже вышел в свет плакат «Родная Кострома», где среди нескольких видов старого города и портретов старых горожан выделялся Катин дед. Это была косвенная реклама, которую можно было запускать прежде старта собственно кампании, тем самым опередив на старте соперников. Параллельно костромские газеты вовсю писали о знатном земляке, юбилей которого Генералов назначил на середину декабря. Местные краеведы не без скрипа согласились.

— Это будет бурный финиш, — поправив очки, изрёк Генералов. — А основная линия кампании будет «возращение к корням». Ну и, само собой, «время отдавать долги».

На утреннем заседании штаба обсуждались насущные проблемы. Среди плюсов, из которых можно было выжать максимум, значился проект «Крым».

Первая часть проекта прошла удачно, хотя стоила достаточно дорого. Под Катиным руководством на ноябрьские праздники была проведена вылазка в Крым. В поездке участвовали лучшие ученики всех костромских школ и несколько самых известных учителей. Генералов называл их «референтными лицами».

Генералов и его команда — несколько московских специалистов — рассматривали главную добычу поездки. Качественные фотографии, сделанные лучшим костромским фотохудожником, были похожи одна на другую. Штабу надо было выбрать лучшие.

На групповых снимках был один и тот же сюжет. В центре — Катя с референтниками. Вокруг них гурьбой — сияющие лица подростков. Вся эта группа позировала фотографу на борту скромного крымского пароходика. А в названии пароходика и была главная фишка проекта. Назывался тот «Лиза Чайкина». Простой выпуклый шрифт названия был не только отчётливо виден, но и рождал смутные, приятные ностальгические чувства по утраченной навсегда стране.

— То, что нужно, — чуть ли не хором сказали Катя и Генералов и, переглянувшись, рассмеялись.

— Только вот «Лиза»… — всё же засомневалась Катя.

— Дизайнер уберёт, — отмёл её сомнения Генералов.

На эти фотографии расчёт был долгосрочным. Их предполагали развесить во всех школах города. А так как большая часть избирательных участков располагалась в школах, то в день выборов, когда всякая агитация запрещена, эти скромные школьные снимки, попавшиеся — абсолютно случайно! — на глаза избирателю, должны были сыграть в нужную корзину.

— Ведь до тридцати процентов избирателей принимают решение уже на участке, — объяснил Генералов. В городском Доме культуры, где было аж четыре участка, он хотел устроить выставку краеведов.

Пока штабисты обсуждали, какие снимки выбрать, Павел Валерьевич, склонившись к Кате, тихо сообщил:

— Екатерина Германовна. Вот здесь, в папочке, статья. Почитайте.

Она хотела раскрыть папку, но он остановил:

— Когда будете одна. Это мне из штаба соперников принесли свои люди.

— От Чуйкина? — мгновенно догадалась Катя.

Именно поборник нравственности Олег Чуйкин и был главным её соперником в этой кампании. Бывший тесть Петухова, узнав, что Катя идёт по Костроме, выставил против неё одного из самых раскрученных своих бойцов. Кажется, Катя догадывалась, какого типа материал лежит в этой скромной зелёной папочке.

— Посмотрю, — нахмурилась она.

— А я подсчитаю, сколько будут стоить местные типографии. Если мы здесь перекроем им кислород, это даст нам минимум неделю форы, — Генералов был так спокоен, что Кате оставалось лишь последовать его примеру.

— Ну, что? Ваши предложения? — обратился Генералов к штабистам и те выложили перед ним пять фотографий, из которых он, бросив быстрый оценивающий взгляд, выбрал одну. — Так, Татьяна, — обратился он к своей помощнице, — отдай на увеличение и — вперёд, с песнями! Только предупреди, чтобы «Лизу» стёрли. Референтники пусть подыскивают лучшие места для развески, чтобы избиратель шёл и глазом натыкался. Аренду стены, ежели потребуют, проплачивай втёмную.

Татьяна, серьёзная дама в несолидных кожаных джинсах и чёрной обтягивающей кофте, записав указания в блокнот, кивнула:

— Только места я сама отсмотрю.

Почему эти политтехнологи так любят одеваться в тёмное? — подумала Катя и тут же нашла ответ. — Наверное, в командировках так удобнее.

— Что с сюжетом на НРТ? — строго спросил Генералов, заглянув в план мероприятий на неделю.

— Пока застопорился, — спокойно ответила Татьяна. — По не зависящим от нас причинам. Там — смена собственников и все проекты зависли.

— Запусти пока краеведческий материал по ВСТ, а на купленное время готовь для НРТ сюжет по роддому. Надеюсь, за неделю они там поделят канал?

— Надеюсь, да, — согласилась Татьяна, поправив нитку жемчуга испачканными синими чернилами пальцами.

В комнату заседаний заглянула секретарша, вчерашняя костромская десятиклассница:

— Там кошелёк приехал! — шёпотом сообщила она Татьяне на ухо.

Шёпот был таким громким, что Генералов, сдерживаясь от смеха, строго постучал карандашом по столу и состроил зверскую гримасу в сторону секретарши.

Та, испуганно пискнув, скрылась за дверью.

— Мне пора, — поднялась Катя, подхватывая опасную зелёную папочку. — Срочные финансовые дела.

Она прекрасно знала, что консультанты за спиной называют её новоиспечённого мужа «кошельком». Но не обижалась — ведь по сути это попадало в самое что ни на есть яблочко. Именно Петухов финансировал выборную кампанию Екатерины Чайкиной.

Ситуация вокруг НРТ напрягала Лёвку так, будто всё происходило с ним с самим. Или по крайней мере касалось его непосредственно. Хотя, что и говорить — по большому счёту и вправду касалось, если Лёвку посчитать типическим представителем гражданского общества.

Либералы и демократы, на сей раз заодно с обиженными на всех и вся коммунистами подавали всё происходящее как очередное удушение свободы слова на фоне безобразий, творящихся на выборах в Госдуму. Государство–де закручивает все гайки. «Сорвут резьбу — бед не оберёшься!» — делали многозначительный вывод политические аналитики. Причём мало кто понимал, даже сами аналитики с хитрющими глазами, какие такие конкретные беды в виду имеются.

Суть же происходящего с точки зрения высокопоставленных чиновников выглядела совсем иначе. И подавалось как элементарный имущественный спор между различными хозяйствующими субъектами.

С конца лета события развивались примерно по такой схеме. На государственных телеканалах началась настоящая травля хозяина НРТ и всего холдинга «РОСТ-медиа» господина Утянского. За якобы неуплату каких–то налогов его даже посадили в Матросскую Тишину. Пусть ненадолго, всего на пару недель, но тем не менее. По крайней мере, основного, кажется, добились — Утянский срочно слинял из страны. Тут уж на него обрушились по полной. Тут же из–под носа увели несколько газет и журналов, созданных его стараниями и на его же деньги. Потом уж совсем плотно принялись за НРТ.

Повод для окончательных разборок выбрали довольно скользкий — якобы кредит в несколько сотен миллионов был взят в крупнейшей газовой корпорации едва ли не обманным путём. В общем, по приказу сверху, газовая корпорация потребовала немедленного возвращения долгов. Однако все деньги на тот момент были вложены в техническое переоснащение канала. Так что вернуть их никакой возможности не представлялось. Журналисты канала проводили бесконечные митинги в Останкино и на Пушкинской площади, однако результатов это не приносило. В неравном бою государства и журналистов побеждал, естественно, сильнейший. Коллективу со дня на день должно было быть представлено новое начальство, представляющее нового реального собственника.

Вот этим–то собственником и хотел быть Лёвка. Он уже успел почувствовать, что значит иметь в своём активе настоящий телеканал, которым они владели на паях с Виолеттой. Кстати, те двадцать процентов акций, что скупил в своё время Котов, Лёвка у него смог выманить через подставных лиц. Так что на сей день он владел сорока процентами акций и половиной помещений, принадлежащих ВСТ. Учитывая же его особые отношения с учредительницей, он мог влиять на политику канала в полной мере.

Но НРТ! НРТ! Это был не маленький дециметровый канал, вещающий на выборочное число областей центральной России, на Москву и Подмосковье. Это был пусть и частный, но зато всероссийский канал со всеми вытекающими отсюда возможностями и последствиями. Лёвка на автомате считал ежедневные прибыли, которые можно было бы получить на НРТ в ходе продолжающейся избирательной кампании. И больше всего его раздражало то, что в связи со всеми этими разборками потенциальные доходы пролетали, что называется, мимо кассы. В общем, надо было что–то срочно предпринимать.

Лёвка готов был выступить спасителем любимого народом канала, но пока у него не хватало на это ни средств, ни влияния в высших сферах. А Гоша по уши погрузился в дела «Башконефти» и, казалось, перестал интересоваться всем остальным, что происходило в мире. Будучи в Москве, он всё время старался проводить с беременной женой. Так что виделись они с Лёвкой буквально урывками. И до серьёзных разговоров дело вовсе не доходило.

Но вот сегодня Лёвке всё же удалось вытащить Гошу поужинать. Встретились они в клубе «Монпарнас» на Патриарших.

Время разгула по меркам ночного клуба ещё не наступило, так что народу набралось пока совсем немного. К тому же в зале было полутемно, что вполне способствовало спокойному пищеварению и неторопливому разговору.

На маленькой эстраде напротив их столика выступал фокусник, работавший в классическом жанре: из цилиндра и рукавов фрака он извлекал бесконечные связки шелковых шейных платков, монеты, веера и живых голубей.

По Лёвкиной инициативе заказали какую–то французскую еду: салат «Монпарнас» со спаржей и ананасами, луковый суп и мясо молодого бычка, запечённое с трюфелями. Гоша не возражал. Трюфели так трюфели.

— Нет, ты понимаешь, Гош! Это ж единственный шанс получить НРТ! Такой лакомый кусок!

— Не спорю. Только денег у нас сейчас не хватит. Насколько я помню, долг у них — триста восемьдесят три миллиона…

— Триста восемьдесят четыре…

— А мы сейчас сильно вложились в проект южного нефтепровода, да ещё с Азербайджаном переговоры ведём. Так что, Лёв, нам просто не потянуть. Хотя я, как ты понимаешь, и сам был не прочь прибрать к рукам такую ценную штуковину как всероссийский канал. И Катьке бы на последнем этапе ох как помогли… Разве что с кем–нибудь на пару вложиться? — хитро заулыбался Гоша. Похоже, правильная мысль в голове его уже зародилась.

— Ну, ну, рожай, Георгий Валентинович! — торопил его Лёвка.

— На днях у меня одна важная встреча. Провентилирую там твой вопрос. На сто процентов пока не обещаю, но…

Фокусник как раз демонстрировал свои жонглёрские способности, используя сразу несколько карточных колод — карты летали по воздуху, едва касаясь кончиков пальцев маэстро, и открывались всякий раз именно на той карте, которую требовали зрители.

Лёвка тут же усложнил задачу: он заказал фокуснику выдать на гора карты, загаданные в уме и названные только соседу. Едва он успел Гоше на ухо их перечислить, как бубновый туз уже лёг на скатерть рядом с Лёвкиной тарелкой. Вслед за ним — рядком легли и остальные три туза. Это была прямо–таки мистика! А в мистику Лёвка верил. И пришёл в полный восторг. Карта шла ему точно в масть! Одна к одной, одна к одной!

Да тузы эти на твоей физиономии во всей красе прописаны! — хотел опустить друга с небес на землю Гоша. Но — промолчал. Сынтеллигентничал, не иначе.

Кострома

Они проснулись одновременно — трезвонил, как взбесившийся, Катин мобильник.

— Ч-чёрт! — ругнулась Катя и выключила телефон, взглянув предварительно на номер. Звонили из штаба. Ничего, перетопчутся, у неё неотложные финансовые дела. Неотложные финансовые дела приоткрыли левый глаз и спросили размягчённым голосом:

— Кать, мы что, заснули?

— Проснулись уже, Костя! — резонно ответила она.

— Сколько там?

— Почти четыре.

— Ничего себе! Сколько же мы проспали? — Петухов сел на гостиничной широченной кровати.

Кате выделили здесь, в лучшей костромской гостинице, естественно, носившей название «Волга», лучший номер, именовавшийся свадебным. Обычный в общем–то двухкомнатный «люкс», разве что с приличной сантехникой и неприлично широченной кроватью под неприлично же розовым балдахином.

— Ну, мы не только проспали… — ухмыльнулась Катя, любившая точность во всём, даже в интимном. — Всего–то пару часиков. Проголодалась — жуть. Будем обедать или сразу ужинать?

Она вскочила, чмокнула мужа в макушку и ловко натянула костюм, вмиг превратившись из сказочной нимфы в деловую женщину. Без пяти минут и одного месяца депутата Государственной Думы, между прочим.

— Ненасытная моя! — с пафосом провозгласил Костя, разыскивая носки. — И куда они делись? Кать, носки мои не видела?

Но жена не ответила, она уже вспомнила о зелёной папочке. И не только вспомнила, но уже и рассматривала содержимое. Это были четыре полосы вёрстки предвыборной газеты её соперника Чуйкина.

Полоса первая с портретом задумчивого патриота была посвящена делам партийным и отчёту Чуйкина о его деяниях в Госдуме. Проект о запрете абортов, борьба с законом о разрешении ранних браков, социальные программы, которые Чуйкин, не щадя живота своего, пробивал сквозь врагов простых людей, засевших в мягких креслах высшего законодательного органа страны…

На второй полосе разместился сладкий репортах о семействе Чуйкиных. На качественной, что было видно даже по вёрстке, фотографии Чуйкин обнимал своих сыновей — симпатичных мальчишек восьми и двенадцати лет. Текстуху Катя читать не стала — и так всё понятно. Примерный семьянин эт сетера.

За второй полосой лежала сразу четвёртая — с кроссвордом и рецептами от жены Чуйкина: пирог с клубникой, рождественская курица с яблоками, сладкий хворост и какие–то убогие салаты.

Зато полоса третья была вся посвящена ей, Екатерине Германовне Чайкиной. Ей и её мужьям. Катя читала и глаза её становились круглыми от изумления.

— Нет, ты послушай, Костя, какую они пургу гонят! — задыхаясь от возмущения, обернулась она к Петухову, который уже почти оделся и выбирал галстук.

— Чего там? — Петухов подошел, поцеловал в её ушко и заглянул в газету. — Кать, ты лучше прочитай, я такой мелкий шрифт не разбираю.

— Слушай: оказывается, своего первого мужа я довела до нервного истощения! — Катя недобро рассмеялась. — Прикинь, это жизнерадостного Лёвку я, оказывается, заставляла скупать ваучеры на улице и спекулировать на бирже! Да я свой ваучер даже и в глаза не видела — родители их все продали и купили унитаз. Это когда было–то с ваучерами? Я тогда ещё в школе училась! Во врут!

— Ну, сколько тебе было лет, избиратели считать не будут, — рассудил Петухов. — А что с ваучерами химичили, это они точно помнят!

— А второго мужа я, оказывается, бросила, потому что он денег мало зарабатывал. Вот я и променяла его на толстосума. Петухов, это ты, между прочим, толстосум!

— Есть немного, — гордо согласился Петухов.

— Не паясничай! — осадила его Катя. — А дальше — вообще прикол! Оказывается, мой второй муж спился от горя! А по моим сведениям, он вполне процветает и даже работать устроился в компьютерную фирму…

— Катюш, ну кого это волнует? Людям не нужна правда, им достаточно правдоподобия, — мягко сказал Петухов и обнял жену за плечи. — Это нормальное явление, в политике всегда так.

— Как — так?

— Ну, кусаются, что ли… Вампиры же. Давай обед в номер закажем?

— Да подожди ты! Надо же что–то делать! — Катя нервно ходила по номеру, размахивая гнусными листками. — Генералов сказал, у нас есть неделя.

— Вот Генералов — специалист, пусть и придумает, как нейтрализовать эту хрень. Чтобы если Чуйкин это выпустит, ему не поверили… Нанесите первый удар. Тогда все поймут, что он клевещет от злобы. Понимаешь, Кать? Чтобы это он защищался и оправдывался, а не ты.

— Петухов, ты — голова, — Катя с уважением посмотрела на мужа.

— Я — бизнесмен и разумный человек, — скромно согласился Петухов. — Кстати, а ты знаешь, как этого Чуйкина соратники по фракции называют? По фамилии, только на букву Ха! — и он вкусно рассмеялся.

Катя посмотрела на него с обожанием:

— Нет, Костя, ты не голова, — вздохнула она.

— А кто? — Петухов сделал вид, что обиделся.

— Ты — гениальная голова! — провозгласила Катя. — Теперь считай, что я уже в Думе!

И она лихорадочно стала набирать номер Генералова.

Глава пятая. Буквы над городом

22 ноября 1999 года,

Кострома

Олег Чуйкин был недоволен своим штабом, хотя его электоральный рейтинг был на десять пунктов выше, чем у ближайшего соперника. Соперницы — выскочки Чайкиной. Без года неделя в политике, а туда же — с учителями заигрывает, женские комитеты создаёт… Ничего, скоро широкая, очень широкая общественность узнает истинное лицо этой дамочки, уморившей двух мужей, а теперь исправно привампирившейся к третьему!

И всё же Чуйкин, предвкушая близкую победу, устроил вчера вечером разнос штабистам. Ударный материал, его предвыборная газета с ключевыми материалами до сих пор не вышла и даже не была сдана в типографию.

— Типография отказывается брать, — оправдывался лохматый пиарщик Валера. — Говорят, чернуху печатать не будем.

Прямо детский сад! Отказывается, видишь ли! Значит, надо платить не по расценкам, а сверху, втёмную. И потом — какая же это чернуха? Подумаешь, фельетон о похождениях ловкой бабёнки с птичьей фамилией!

С утра, ещё до заседания штаба, Чуйкин решил сам ехать в костромскую типографию, пообщаться с представителями самого передового отряда рабочего класса лично. И лично же заплатить за возможные риски.

— В типографию, Сева, — сказал он шофёру, усаживаясь в машине сзади, чтобы ничего не мешало сосредоточиться.

На сегодня была назначена встреча с избирателями на заводе «Мотор–деталь» и ему надо было просмотреть подготовленные документы по проблемам заводчан. Перелистывая бумаги, Чуйкин убедился: проблемы стандартные. Низкие зарплаты, нехватка жилья, плохое медицинское обслуживание. Обычная тягомотина, о которой он мог говорить долго, красиво и убедительно. Он даже не заметил, что машина давно переехала Волгу и остановилась у типографии.

— Жди здесь, — приказал он Севе и вылез из машины.

И конечно же, угодил начищенным ботинком прямо в лужу. Вот провинция! Даже зимой — и то лужи!

— Я к директору, — он показал пожилой вахтёрше депутатское удостоверение и решительно прошёл сквозь вертушку.

Услышав сзади сдавленный смешок, он автоматически взглянул на брюки — неужели испачкался? Всё было в полном порядке, если не считать подмокшего ботинка. Провинция, — снова подумал он.

Директор типографии, крепкий мужик с крупными руками встретил его у кабинета:

— Проходите, я сейчас, — кивнул он Чуйкину.

Чуйкин по–хозяйски сел в слегка ободранное кресло, слушая через неплотно закрытую дверь, как директор басом втолковывает что–то технологу. Формы, гранки, краски, рулоны — ну, скоро он там? Словно услышав его слова, директор вошёл в кабинет вместе с типографскими запахами:

— Чем обязан, Олег…

— Вениаминович, — подсказал Чуйкин.

Он не обиделся, что директор не полностью знает имя народного избранника, ведь на всех выборных плакатах и рекламных щитах Чуйкин был просто Олег. Олег Чуйкин — будущее России. Отчество — это для более солидных, точнее, для старых политиков.

— Чем обязан, Олег Вениаминович? — переспросил директор и приказал заглянувшей девушке. — Лида, ко мне никого не пускай.

— Уважаемый Иван Николаевич! — уж Чуйкин–то точно знал имя собеседника. — Я хочу, чтобы моя газета «Будущее России» была отпечатана в вашей типографии.

— Но…

— Меня информировали, — мягко улыбнулся Чуйкин. — За возможные риски, а я вас уверяю, что рисков нет никаких, я готов заплатить вдвое. Вторую часть — наличными и прямо сейчас.

Иван Николаевич задумался, сцепив крупные руки на столе. Он словно что–то подсчитывал в уме. Неужели мало предложил? — забеспокоился Чуйкин и вкрадчиво произнёс:

— Учитывая срочность заказа — втрое.

Но Иван Николаевич не отвечал. Он, словно не слыша Чуйкина, просчитывал возможные варианты. За то, чтобы не печатать газетёнку депутата, он уже получил сумму, в пять раз перекрывавшую доходы от собственно типографских затрат. Конечно, получить ещё весьма ощутимую сумму было соблазнительно, очень соблазнительно. Но тот парень в круглых очёчках предупреждал, что типографию закроют тотчас же, потому что за клевету он лично подаст в суд. А закрытие означало убытки — ведь до конца кампании оставался целый месяц, и за этот месяц можно заработать столько, что потом почти год можно жить спокойно, да ещё и купить новый компьютер…

— Нет, уважаемый, Олег Вениаминович! — директор потёр руки и решительно поднялся. — Или снимайте материал с третьей полосы, или печатайтесь в другом месте. У нас строгие распоряжения избирательной комиссии, так что…

— Хорошо, — Чуйкин недобро сузил глаза, став похожим на готовящуюся к броску змею. Только попробуй теперь, мужик, сунься со своими проблемами к депутату Чуйкину! — Был рад с вами познакомиться.

— Взаимно, — директор от избытка чувств так сильно сжал руку Чуйкина, что тот едва сдержался, чтобы не вскрикнуть.

— А вас, Георгий Валентинович, я попрошу быть пораньше, — проговорил Герцензон в телефонную трубку. — Покажу вам своих собачек, заодно кой–какие вопросы обсудим заранее, те–а–тет. Договорились?

Договорились, что Гоша приедет в усадьбу Герцензона к семи вечера, в то время как все остальные прибудут к восьми, к самому ужину. Пора Гоше было входить в круг нефтяных генералов, и так сей процесс сильно затянулся: коллеги, похоже, выжидали, как себя поведёт новый глава «Башконефти». Судя по всему, предварительную проверку он прошёл вполне успешно. И теперь готов был удостоиться и личного знакомства.

Белоснежный дом Герцензона выглядел величественно на фоне белых снегов, освещённых неярким солнцем, пробивающимся сквозь перистые облака.

Гошин «БМВ» подъехал непосредственно к широкому крыльцу. Встречал его по традиции сам Иван Адамович в белой армейской дублёнке и в окружении трёх разноцветных лабрадоров.

— Предлагаю для начала подышать свежим воздухом, — почти беспрекословно, на правах хозяина, потребовал Иван Адамович. — Сию же минуту вас переоденут в подобающую форму.

И вправду уже через несколько минут Иван Адамович и Георгий Валентинович, тоже в дублёнке и в валенках, уже шли по расчищенной дорожке в глубину усадьбы. Лабрадоры увязались за ними: не отставали далеко, но и не мешались под ногами.

Для начала обсудили дела в «Башконефти». Иван Адамович вопросы задавал по делу, очень конкретные — судя по всему, он был вполне в курсе происходящего в Уфе.

— Всё, конечно, вроде спокойно, — задумчиво сказал он, разводя руками, — нынче в нашем нефтяном королевстве. Однако зря вы, Георгий Валентинович, без охраны разъезжаете. Как бы чего не вышло… Не забыли, как это у классика?

— Помню, помню, — поморщился Гоша. — С одной стороны, знаю — всё равно не поможет, если что. Захотят убить — всё равно убьют. С другой стороны, верно, конечно. Придётся последовать всем этим советам… Все как один только об этом и говорят, будто тем других больше и нет.

— И Юрий Иванович тоже?

— Какой Юрий Иванович? — сделал непонимающий вид Гоша, на самом деле догадавшись, что речь идёт о главе Фонда поддержки промышленников и предпринимателей Морозове, фигуре таинственной и, судя, по многим признакам, очень влиятельной.

— Морозов. Юрий Иванович Морозов. Председатель ФППП. Он вас к себе ещё не вызывал, моралей не читал?

— Нет. Мы с ним пока не были друг другу представлены.

— Считайте, что это он пока вам не представлен, вы же ему давно и хорошо известны. Я в этом ни минуты бы не сомневаюсь, — усмехнулся Герцензон. — Тихо, Бонд! — крикнул он шоколадному лабрадору, гавкнувшего неожиданным басом на снежную бабу, печально подпиравшую высокий забор.

— А в чём его интерес ко мне? Кто я ему? — удивился Гоша.

— Ни сват, ни брат, — тонко улыбнулся Герцензон. — Объект разработки. Вы же знаете, в каком ведомстве прошли его лучшие годы?

— Наслышан. И что, сведения о его возможностях не слишком ли сильно преувеличены? — Гоша слышал разные байки о всесильной гэбухе, но многое считал россказнями и продуктом обыкновенного мифотворчества.

— Думаю, что даже преуменьшены, — серъёзно ответил Герцензон. — Вскоре сами во всём убедитесь и разберётесь. Ваша личная встреча не заставит себя ждать. И место главы «Севернефти» опять свободно…

— А я‑то здесь при чём? — аж остановился Гоша.

— Как знать, как знать, — отводя взгляд в сторону, проговорил Иван Адамович. И, кажется, даже вздохнул.

Сдаётся мне, что здесь я оказался отчасти по поручению этого загадочного Морозова… Не иначе как он лично поручил Герцензону рассмотреть заранее, кто я есть такой и с чем меня едят, — думал Гоша, в свою очередь разглядывая коричневого Бонда, крутящегося на дорожке в погоне за собственным хвостом. Эта цвета горького шоколада псинка нравилась Гоше гораздо больше двух других — чёрной и палевой.

— Я думаю, что мои предположения могут и впрямь оказаться верными, — между тем продолжил Иван Адамович после минутной задумчивости. — «Севернефть» слишком лакомый кусок, чтобы отдать его в чьи–то чужие руки. И Монстр… да, извините, так Юрия Ивановича звали коллеги, пока он ещё служил непосредственно на Лубянке… не захочет усиливать позиции кого–нибудь из нас — СНК в лице вашего покорного слуги, Маг–ойла, тот есть Теймура Теймуразович Магомаева, или Пети Бондаренко, хозяина УНК. Со всеми вы сегодня лично познакомитесь. Любой из нас, получив в своё управление «Севернефть» мог бы стать слишком опасным для Морозова. Так что нас он и близко не подпустит. Остаётесь вы…

— Что–то никак не пойму? — Гоша машинально взял палку, которую ему принёс Бонд. — Неужто в нашей огромной стране так сложно найти человека, который смог бы возглавить пусть крупную, но всё же вполне обычную нефтяную компанию?

Бонд кратко тявкнул и Гоша, понимающе ему подмигнув, бросил палку в сторону.

— Именно так, как это ни парадоксально выглядит на первый взгляд, — подтвердил Герцензон. — Люди — наше главное богатство и главный дефицит. И вы ещё лично в этом не раз убедитесь. Но, с другой стороны, я вам по поводу «Севернефти» ничего конкретного не говорил. Так, общую ситуацию обсуждали, не более того…

— Кстати, Иван Адамович… А как насчёт ещё одной общей ситуации?… Это я по поводу НРТ, — закинул удочку Гоша.

— А что, вас тоже интересует федеральный телеканал?

— Кого ж он не интересует! Я бы сходу его выкупил. Но, увы, — Гоша развёл руками, — средств не хватает. Да и влияния на центры принятия решений опять же — не хватает. Не поспособствуете? Было бы у нас, не «Новое — Независимое», а «Нефтяное Российское Телевидение». Как вы на это посмотрите?

Собаки резво умчались куда–то вдаль, и там, вдали, с криком взметнулась в небо стая чёрных птиц.

— Ладно, — согласился Герцензон. — Только нашей будущей дружбы ради. Пока, кстати, достаточно погасить лишь пятнадцать процентов долгов НРТ. Остальное — в течение года. Я уже отфильтровал ситуацию через Администрацию Президента. У нас есть все шансы, тем более, что на газовиков там сейчас злы. Самое время брать быка за рога. По рукам? Ваши — средства, мои — связи? Идёт?

— Идёт, — бодро ответил Гоша, в глубине души понимая, что сейчас, приняв это решение, он подсаживает на голодный паёк «Башконефть» по крайней мере на весь следующий год. Но отступать было не в его правилах, хотя лис-Герцензон и обвёл его вокруг пальца: ясно было как день, что своих денег Герцензон в проект Нефтяного Российского Телевидения вкладывать не собирается. Ни копейки.

Герцензон, тем временем, посчитал телевизионную тему закрытой:

— Вижу, неравнодушны вы к собачкам, Георгий Валентинович?

— Да, вы правы. А лабрадоры мне вообще давно нравятся. Особенно коричневые. Вроде вашего Бонда.

— Так за чем дело стало? На этой неделе к нему невесту привезут. Такую же, шоколадку. Глядишь, через пару месяцев и щеночки появятся. Вам зарезервировать?

— Да. Одного, мальчика, коричневого.

— Ну и замечательно. Можно сказать, породнимся… Будем дружить собаками, — Герцензон рассмеялся и потёр руки. — Не замёрзли?.. Да в любом случае нам уже пора — вон и остальные гости едут. Обед, думаю, уже готов.

От дальних ворот к главному дому как раз двигалась целая кавалькада машин. Будто гости скопом ждали за воротами, пока хозяин с Гошей закончат свой важный разговор. О собаках, естественно.

Кострома

— Звонил наш источник из типографии, — сообщил Генералов. Они сидели в Катином кабинете, согласовывая график встреч с избирателями.

— И? — напряглась Катя.

— Он к ним приезжал. Заказ не принят. Значит, уже сегодня повезли в Ярославль или в Иваново, — Генералов в уме подсчитывал сроки. — Стало быть завтра у них будет тираж, к вечеру начнут распространять…

— Ну, Павел? — лихорадочно торопила Катя.

— Значит, сегодня ночью и начнём.

— Всё готово?

— Да, — Генералов поправил очки, — спрей закуплен, мобильные группы на низком старте. — Вам, Екатерина Германовна, лучше сегодня уехать в Москву. Отсмотрите там на хорошей аппаратуре ролик, прокомментируете в вечерних новостях… Что там в мире–то происходит?

— Выборы, наверное? — пожала плечами Катя.

— Ну, что–нибудь нейтральное прокомментируете, на ВСТ тему подготовят, я предупрежу. А сюда вернётесь рано утром. И Кострома вас встретит рассветом, — рассмеялся Генералов.

23 ноября 1999 года,

Кострома

Катя возвращалась в город своих предков рано утром. Выехали затемно, ближе к Костроме рассвело. День был ясный и солнечный. Прямо не ноябрьский — весенний.

Накануне она вполне удачно выступила в расширенном блоке новостей ВСТ, рассказав о славной цирковой династии — медведях–конькобежцах. Как биолог по основной специальности, Катя рассказала непонятливым ведущим передачи, почему именно медведи способны научиться таким сложным акробатическим трюкам.

А кадр, где Екатерина Чайкина целуется с маленьким пушистым медвежонком Сашкой, умилил телезрителей до слёз. Многие телеканалы показали повтор поцелуя «сладкой парочки». О том, что Сашку перед съёмками на всякий случай накачали снотворным, в сюжетах не упоминалось.

На въезде в город водитель разбудил Катю:

— Екатерина Германовна! Вы просили…

— Да–да, — очнулась Катя.

Ей снился Петухов, уговаривавший её усыновить медведя Сашку, и она колебалась все четыре часа, которые ехали от Москвы.

Именно на развилке дороги, на повороте к городу стоял главный рекламный щит, биллборд Чуйкина. Причём Чуйкин застолбил на весь предвыборный период обе стороны щита и теперь улыбался стереоулыбкой как въезжавшим в Кострому, так и покидающим город. Обычно Катя, когда проезжала здесь, делала неприличный жест в сторону патриота: сгибала локоть и сжимала кулак. Однако сейчас жеста не понадобилось. Рассматривая освещённый скупым ноябрьским солнышком щит, Катя расхохоталась. Первая буква фамилии оппонента была густой краской перечёркнута крест накрест. А если говорить проще — буква «Ч» полностью скрывалась под маслянистой, смачной, сакраментальной русской буквой «Х».

Полученное как нельзя лучше рифмовалось со старым слоганом депутата, придавая ему новый смысл и самое неожиданное измерение: «…уйкин — будущее России!»

Теперь пусть выпускает, что захочет, козёл! — мстительно подумала Катя и зевнула. — Кто ему поверит, с такой–то фамилией!

Они ехали по просыпающемуся городу и отовсюду Кате подмигивала яркая, насмешливая буква, перечеркнувшая за одну ночь политическое будущее депутата, неосторожно перешедшего дорогу ей, Екатерине Чайкиной. Мобильные группы потрудились на славу. Благо, поле для деятельности было обширным — буквально накануне агитаторы Чуйкина исправно обклеили плакатами многострадальную Кострому.

Глава шестая. Нефтяные реки, крутые берега

19 декабря 1999 года, вечер

Уже месяц прошёл с того дня, как в усадьбе Герцензона впервые прозвучало имя Юрия Ивановича Морозова, главы ФППП. Однако никакой роли в жизни Георгия Валентиновича Сидорова он пока не сыграл. В том числе и в связи с «Севернефтью», вопрос о контроле над которой вся активнее обсуждался аналитиками и журналистами. Сам Юрий Иванович, едва ли не в ежедневном режиме появлявшийся теперь на телеэкранах, от прямых вопросов на сей счёт уходил, ограничиваясь отговорками типа:

— Всё будет сделано исключительно в интересах государства и народа. На должность руководителя «Севернефти» мы будем рекомендовать человека опытного и порядочного, кто сможет обеспечить бесперебойную и поступательную работу компании.

Таким образом, у Гоши были все основания считать, что тогдашние предположения Герцензона на поверку оказались лишь досужими домыслами. И его, Гошину, кандидатуру никто всерьёз не рассматривал. С одной стороны, так было, конечно же, спокойнее. С другой, немного уже и обидно — всё–таки втайне Гоша уже примерял на себя одёжки настоящего олигарха, коим он мог бы стать, получи он под своё управление «Севернефть». Но видно — не судьба.

И всё–таки он не слишком удивился, когда в трубке его мобильника раздался уже знакомый голос Юрия Ивановича Морозова:

— Георгий Валентинович, рад приветствовать. Юрий Морозов!

— Здравствуйте, Юрий Иванович! — ответил Гоша.

— Вы не слишком заняты сегодняшним вечером?

— Нет, а что?

— Вы могли бы подъехать ко мне, в офис ФППП?

— Во сколько?

— Часам к восьми вечера. Здание Нижних торговых рядов, второй подъезд от Ильинки со стороны Красной площади…

— Знаю. Буду.

Прибыл Гоша ровно к двадцати ноль–ноль. Юрий Иванович улыбался ему так, будто, как минимум, встретил любимого родственника. И немедленно предложил выпить. Сошлись на коньяке.

Сидели в глубоких креслах — из центрального окна во всей красе открывался вид на Спасскую башню и Василия Блаженного.

— Буду с вами предельно откровенен, — строго, уже без тени улыбки, сказал седовласый Морозов, едва они отпили по первому глотку. — Вы давно находитесь в поле нашего зрения. Самые лучшие рекомендации были вам даны в свое время Анатолием Веселовым, генералом Покусаевым и многими другими, менее известными вам людьми. Многие моменты вашей деловой активности нам известны. Вы не раз проявляли недюжинные деловые качества и, я бы сказал… м–м–м… особое остроумие в разрешении конфликтных и спорных ситуаций. Это мы оценили. Вообще, подобные качества — большая ныне редкость в среде новых русских предпринимателей…

— Простите, Юрий Иванович. Кто это — «мы»? Если это, конечно, не секрет государственной важности…

— Для вас — не секрет. Хотя именно что государственной важности, — вполне тонко скаламбурил Морозов. — Наш Фонд — посредник между крупным бизнесом и государством…

— Об этом я уже слышал в ваших многочисленных интервью. Кого лично вы представляете?

— Патриотов страны… — Морозов достал пачку «Беломора» и, покрутив в руках, с видимым сожалением отложил в сторону. — Не улыбайтесь — речь идёт не о тех патриотах, что заседают в Госдуме и кого так успешно обводит вокруг пальца ваша подруга Екатерина Германовна Чайкина. Кстати, думаю, уже к вечеру вы с полным основанием сможете её поздравить с победой… Ну, да это я так, к слову. Мы просто стоим на страже интересов страны. И не даём её разворовать, не даём захватить слишком серьёзные позиции тем, кто настроен против неё, за кем стоят чужие, чуждые нам интересы…

Юрий Иванович всё–таки выбил папиросину из пачки, но не закурил — положил на стол перед собою. Врачи запретили ему курить категорически.

— Скоро вы сами убедитесь в том, насколько всё это серьёзно и важно, — кося глазом на папиросину, продолжал Морозов. — Нам удалось не всё, так что любую критику с вашей стороны я готов рассмотреть. Но время ли делать это именно сейчас? Всё ещё впереди. Сейчас у нас есть более важные дела. И серьёзные предложения к вам.

— Хорошо. Я слушаю вас, — Гоша с интересом ждал, когда же этот тёртый лис перейдёт от глобальных проблем спасения России к конкретной северной нефти.

— Не буду больше говорить комплиментов, — Морозов решительно смял так и не закуренную папиросу и, переломив надвое, выбросил в мусорную корзину. — Возможно, о сути предложения вы уже и догадываетесь. Или даже были кем–то проинформированы. В порядке бреда, домысла, если хотите. Я же понимаю…

Морозов испытующе смотрел на Гошу, но тот невозмутимо молчал, всем своим видом показывая лишь уважение, уважение и ничего кроме глубокого уважения. Повисла пауза — где–то наверняка родился милиционер, а может и два милиционера.

— Так вот, — не дождавшись неадекватной реакции, Морозов вновь заговорил, — мы бы хотели рекомендовать ваше назначение на должность управляющего компании «Севернефть».

Не хило, — всё–таки изумился Гоша и, видимо, некоторое удивление всё же проступило на его невозмутимом, как ему хотелось бы, лице.

— Заметьте, я не оговорился, — Морозов был доволен произведённым эффектом. — Не гендиректора, не исполнительного директора, а именно управляющего. Потому что лично вам в управление будет передан контрольный пакет компании, принадлежащий государству. На сегодняшний день госпакет составляет пятьдесят два процента. Остальные сорок восемь — в частных руках. И вам вовсе не возбраняется повести тактически и стратегически работу так, чтобы хотя бы часть этих частных акций перешла в вашу собственность. Со временем можно будет рассматривать и вопрос о приобретении определённой доли в том числе из госпакета. А прямо сейчас вы решите все проблемы с выкупом НРТ, не рискуя доходами «Башконефти»…

— Чем я обязан столь неожиданным преференциям? — осторожно поинтересовался Гоша.

— Исключительно собственным талантам и порядочности. Нам, стране, нужны новые, неиспорченные люди, — Морозов расправлялся уже с третьей папиросой. Под серьёзный разговор у него обычно уходило по полпачки. — И не заикайтесь о данайцах. Здесь — точно не тот случай. Одно помните: ничто не вечно под луною. И в этом вы убедитесь не далее как в новогоднюю ночь… Итак, ваше решение?

— Когда надо принимать дела? У меня, знаете ли, жена на сносях…

— Мы — в курсе. Указ будет подготовлен и подписан в течение недели. Там — праздники. Но сразу после старого Нового года вам надо будет быть в Нефтесеверске. Принять дела. По ходу дела подберём вам хороших замов. Так что в вашем ведении будет не технологическая, а политико–стратегическая составляющая в деле руководства компанией. Мы думаем, нет, мы уверены, что вы с этим справитесь.

— Вы мне не оставили выбора, — чуть улыбаясь, пожал плечами Гоша.

— Не лукавьте, Георгий Валентинович! Не лукавьте! Ответственность за сегодняшнее решение лежит на вас. Исключительно на вас! Со всеми вытекающими отсюда последствиями! У нефтяных рек, знаете ли, молодой человек, порой очень крутые берега! — Морозов для убедительности даже поднял палец и медленно покачал им в воздухе.

Глянув в его холодные глаза, Гоша понял, что попал. Как кур в ощип. Окончательно и бесповоротно. Впрочем, о том, что абсолютно бесплатным сыр бывает только в мышеловках, Гоша старался никогда не забывать. С другой стороны и сказку о Колобке он любил с детства. И еще ребёнком сочинил для сказки иной финал, вовсе не трагический, а самый что ни на есть счастливый.

19 декабря 1999 года, ночь,

Кострома

Пить начали с восьми. Раньше Генералов не разрешал — надо было строить агитаторов. Не для агитации, само собой — закон о выборах чтился свято. Но надо было обеспечить приличную явку, единственно верное средство борьбы с соперником–коммунистом. Чуйкина в расчёт можно было больше не принимать: после операции «Х» его электоральный рейтинг снижался прямо пропорционально рейтингу известности и ему в лучшем случае светило третье место. А это место, хоть и призовое в любом другом соревновательном процессе, в выборах есть чистый проигрыш.

Правда, сам Генералов, как показалось Кате, начал прикладываться к коньячку ещё с обеда. Во всяком случае, его круглые очки запотели, а движения приобрели некоторую заторможенность. И лишь после восьми начался банкет. Приехавший Петухов выкатил штабу коробку «Реми Мартина» и ящик шампанского. Закуски было много, но вся какая–то беспорядочная: сыр, колбаса, икра, салаты и чёрный хлеб. Ну, и фрукты: пахнущие близким Новым годом мандарины, твёрдая антоновка, волосатые киви и арбуз, на проверку оказавшийся солёным.

Последняя неделя выдалась напряжённой. Открытие после ремонта Костромского родильного дома показали по всем федеральным каналам, а местная программа «Город» посвятила этому событию добрых полчаса. Нигде впрямую не упоминалось, что ремонт был сделан на деньги кандидата Чайкиной, но именно она стояла на открытии рядом с сияющим мэром и строгой главврачихой, разрезающей красную ленточку. К тому же по Костроме слух о том, кто именно спонсирует реконструкцию единственного приличного роддома в городе, распространялся исправно на протяжении последней выборной декады.

— Екатерина Германовна! Присоединяйтесь! — весёлый Генералов махал руками как ветряная мельница.

Катя с местными телевизионщиками, которые брали у неё интервью для ночных вестей, вышла из своего кабинета в снятом на время выборов офисе местного банка. Именно здесь и просуществовал, точнее, славно поработал её штаб на протяжении долгих трёх месяцев. Это было тяжёлое время, но теперь Кате казалось, что только так и можно жить — без отдыха, без выходных, работая по двенадцать–четырнадцать часов в сутки.

— Ребята, по шампанскому? — ослепительно улыбнулась Катя телевизионщикам. Те радостно кивнули.

Генералов начал тост:

— Уважаемые господа! Только что начали поступать данные от наших наблюдателей с участков. И по результатам первых шести участков наметился лидер выборов.

— Где данные? — заволновалась Катя, но Генералов жестом успокоил её.

— Должен вам сказать, что Екатерина Германовна Чайкина уверенно лидирует…

— Ура! — крикнула тонким голоском секретарша и испуганно спряталась за компьютер.

— За нового депутата! — провозгласил Генералов.

Катя выпила залпом, почти не ощущая вкуса шампанского. И тут только почувствовала, как ужасно она устала. Взглядом она поискала мужа. Тот сладко спал в кресле. Галстук сбился набок, а обычно причёсанные назад волосы сбились в смешной чубчик. Да, Косте тоже досталось будь здоров. Ничего, зато Катин «Светлый путь» хоть и не выставился списком, но смог провести в Думу целых семь депутатов! А уж там, внутри, она наведёт порядок, и к следующим выборам у неё будет своя партия, с которой пусть попробуют не считаться!

Богатая и знаменитая, богатая и знаменитая, — это не Катя Чайкина так думала. Это стучало шампанское в висках.

Я сделала это! — а это думала уже она, с умилением рассматривая мужа, мирно посапывающего среди общего шума.

— Данные ещё по десяти участкам! — вошла в комнату помощница Генералова Татьяна. — Мы лидируем с а-агромным отрывом! Оставьте коньячку–то труженикам! — возмутилась она и, прихватив бутылку и несколько яблок, скрылась за дверью.

Там дымились от постоянных звонков телефоны, и несколько операторов собирали невиданный урожай: проценты без пяти минут депутата Чайкиной превышали все предварительные прогнозы.

20 декабря 1999 года, ночь–утро,

Москва

Шоколадный лабрадор уткнулся ему в плечо и жалобно заскулил. Гоша хотел успокоить пса и открыл глаза. Было темно и тихо, лишь странные звуки нарушали ночную тишину. Это Зера, примостившись на его плече, тихонько стонала.

— Зера, что, началось? — окончательно проснулся Гоша.

Она посмотрела на него огромными испуганными глазами:

— Кажется, да. Гош, я боюсь! — призналась она.

— Вызвать «скорую»? — Гоша вскочил, лихорадочно натягивая одежду.

— Нет, я сама, здесь же близко, — превозмогая начавшуюся очередную схватку, Зера помогала Гоше натянуть на себя одежду.

В лифте она молчала, только цеплялась за Гошу и смотрела умоляющими глазами, в которых перемешались боль и страх.

И только в машине, когда боль откатилась, готовя силы для новой схватки, она заговорила тихо и быстро, словно боясь, что Гоша не даст ей выговориться:

— Боюсь ужасно! Я, наверное, — она глубоко вдохнула воздух, — умру… Нет–нет, не перебивай. Я знаю, у нас все женщины в роду рано умирают… Мне так не страшно, но за ребёнка страшно… У нас будет девочка, я знаю точно, ты не бросай, Гош, нашу девочку…

— Зера, ты бредишь! — прервал её Гоша и строго приказал. — Не пори ерунды! — он понимал, что надо говорить чётко и уверенно, чтобы выбить из головы жены дурацкие мысли о смерти. — Тысячи женщин рожают, и ты прекрасно родишь.

В приёмной Первой Градской больницы не спали. Прямо перед Зерой привезли ещё двух рожениц, эта ночь выдалась урожайной.

— Так, Сидорова, пройдёмте, — тоном доброго милиционера распорядилась пожилая дежурная.

Зера, испуганно оглядываясь на Гошу, скрылась за белой–белой дверью. Она была такой маленькой — только глаза и живот — и несчастной, что у Гоши защемило сердце. Он потёр грудь и огляделся.

— Коньячку? — предложил мужик лет сорока в лёгкой кожаной куртке. Похоже, выскочил из дома в первом, что попалось под руку. Тут только Гоша понял, что и он привёз Зеру в одном пиджаке. Хорошо, хоть джинсы догадался надеть, — усмехнулся он и протянул руку за флягой с надписью «Боссу от подчинённых».

— Первый? — спросил Босс, делая глоток вслед за Гошей.

— Первый, — согласился Гоша. Приятное тепло от коньяка разлилось по груди, немного заглушило страх, который он так тщательно скрывал от Зеры. «…У нас все женщины в роду рано умирают», — звучало в ушах.

— А у меня — третий! И всё равно никак не привыкну, — Босс удивлённо улыбнулся и снова протянул Гоше флягу.

Новый обжигающий глоток исправно отогнал дурные мысли. Гоша и сам не заметил, как задремал.

…Шоколадный лабрадор смотрел на него умными, почти человеческими глазами. Только глаза те были не ореховые, как у сестрёнки, а тёмные, приподнятые к вискам. И в глазах его плескалась боль.

Зера, всё будет хорошо, — шептал Гоша, и лабрадор согласно кивал, моргая Зериными глазами с длинными тёмными ресничками…

— Сидоров есть? — спросил лабрадор, наваливаясь Гоше на ноги.

— Я есть Сидоров, — согласился Гоша, пытаясь отпихнуть тяжёлого пса. Тот разлёгся прямо на пути к белой двери, за которой скрылась Зера.

— Сидоров есть? — женским и очень официальным голосом повторил лабрадор, и Гоша очнулся.

— Да, я — Сидоров! — он рванулся к вышедшей из белой двери пожилой врачихе и едва не опрокинул пакет с одеждой Зеры, который упал с колен и лежал прямо на полу. — Что? Что–то нужно?

Спросонья ему причудилось, что нужно немедленно бежать куда–то. Понятно куда — к Зере, сдавать кровь, в общем, спасать.

— Что нужно, вы уже сделали, — понимающе усмехнулась врачиха. — У вас дочь, Сидоров. Три сто, пятьдесят сантиметров. Роды прошли успешно, без осложнений. Поздравляю, папаша.

— Дочь? — обалдел Гоша. — У меня — дочь?

И заорал так, что врачиха испуганно замахала на него руками.

— У ме–еня–я д–о–очь! — кричал Гоша, только сейчас начинавший понимать, какое это счастье — рождение нового человека.

Теперь у него было две Зеры. Зера большая и Зера маленькая.

— Дочь! — он гордо посмотрел на сонного Босса, жену которого опередила его отважная Зера.

Глава седьмая. Трудно быть богом

30 декабря 1999 года

— В общем, договорились? — Гоша с надеждой посмотрел на Нура. — Я тебя на презентацию заброшу, сам скажу пару слов и исчезну. Ты будешь представлять группу спонсоров. А мне сегодня ещё Зеру надо забрать из роддома. Двоих Зер, — гордо добавил он.

Они стояли в пробке на Тверской, ожидая своей очереди свернуть в Камергерский. Именно там, в театральном кафе и началась уже десять минут назад презентация Нюшиного журнала. Поэтому Нюша и перестала звонить, хотя до этого трезвонила каждые три минуты:

— Народ устал ждать! — стыдила она Гошу. — Все напьются до открытия!

В конце концов Гоша не выдержал и отдал распоряжение начинать торжественное открытие без них.

Презентация пилотного номера литературно–художественного, точнее, по Лёвкиному выражению, зашибись–художественного журнала «Горе от ума» была назначена на самое предновогодье. «Чтоб этот номер стала последним литературным событием прошлого века!», — выспренне объясняла Нюша брату, тренируясь на нём перед будущими интервью. Обещались отметиться все программы. И в первую очередь, конечно ВСТ и НРТ.

Идея делать эстетский литературный журнал пришла Нюше после плодотворной работы над мексиканскими сериалами. Вдоволь нарыдавшись над мыльными сюжетами, она взалкала исключительно высокого искусства. Тем более, что все литературные издания высоколобого профиля исправно захирели, захлебнулись в бурном потоке новых экономических отношений.

Журнал «Горе от ума», конечно же, не смог бы родиться без мощной финансовой поддержки, ведь прибыли от такого издания ждать не приходилось вовсе. Ни–ког–да. Нюша сразу объявила об этом брату, которого теребил нетерпеливый Лёвушка, подсчитавший, что если тираж будет расти…

— В лучшем случае, — сказала тогда Нюша и показала Лёвке кулак, — через несколько лет мы выйдем на нулевой баланс. Но это — вряд ли, — честно и даже с некоторым вызовом добавила она.

— Будем считать, — вздохнул Гоша, — что благодаря тебе, сестрёнка, мы когда–нибудь, — он закатил глаза к потолку, — будем иметь всемерную поддержку интеллектуальной элиты России.

Лёвка фыркнул, но Нюша не обратила на него внимания. Гошка дал денег на журнал — и это было главное!

— Выходить будем четыре раза в год, — предупредила она брата.

И вот — день торжества настал, а спонсоры застряли в пробке!

— Гош, какой из меня спонсор? — ухмыльнулся Нур. — Я ж с корабля на бал, даже без галстука.

— Для спонсора главное не галстук, а кошелёк, — отпарировал Гоша.

Наконец, доехали.

— Лёвка, похоже, ещё не появился, — сообщил Гоша, осмотрев ближайшие подступы к Камергерскому: среди многочисленных машин Лёвкиной пока не наблюдалось, хотя, как известно, Лёвка всегда умудрялся пристроить своё авто максимально близко от того места, куда он в данный момент направлялся. — Так что мы не последние.

В помещении кафе было шумно и накурено. Торжественная часть, похоже, уже закончилась — литераторы пили шампанское и водку. Кто–то уже даже танцевал.

— А Нюша где? — спросил Нур и вдруг почувствовал, что волнуется. Почему–то предстоящая встреча с Нюшей, которую он не видел уже несколько месяцев, жутко беспокоила его. Сердце колотилось, как бешеное.

— А вот и она! — Гоша показал в сторону танцующих.

Нур обернулся. И обомлел: прямо на него смотрело криво улыбающееся лицо Президента. Президент вяло топтался в якобы быстром танце. Казалось, он вот–вот скажет:

— Вот, танцую, понимаешь!

Только вот что было странно — на Президенте было надето длинное синее платье, а с плеча свисала серебряная гирлянда. И вообще… Да, точно — если считать лицо Президента передом, то фигура явно была развёрнута совсем наоборот…

Президент обернулся — и Нур увидел Нюшу. Маска с лицом Президента была надета на ней — задом наперёд.

— Спонсоры приехали! — радостно провозгласила Нюша и сделала знак маленькому оркестру. Музыка смолкла. Телевизионщики, с видимым сожалением оторвавшись от фуршетных столов, засуетились около аппаратуры.

— Продолжаем торжественное открытие! — провозгласила Нюша. Гоша, вздохнув, отправился к оркестру, чтобы оттуда, из центра, прочесть приветствие авторам и создателям нового издания.

— Привет, Нур, — радостная Нюша пожала руку Нура и заглянула в глаза. — Ты журнал видел?

Нур не только видел толстенький, похожий на кирпич журнал, но и успел мельком перелистать его:

— Молодец, Нюш! Поздравляю! А тот материал про Грибоедова — просто блеск. Что, правда, Пушкин писал?

Это было единственное, что он успел отфиксировать — неизвестные письма Пушкина Грибоедову о двадцати пяти способах соблазнения замужней женщины.

— Пушкин, да не тот, — загадочно ответила Нюша. — Видишь, вон того паренька, ну, пьяного совсем? Это и есть Пушкин. Только не Александр, а Алексей. Он письма и писал.

— А Грибоедову какому? Тоже Алексею?

— Нет, Грибоедову тому самому. В прошлое из будущего, то есть — настоящего, — рассмеялась Нюша. — Ну, это такая мистификация, — объяснила она. — Редколлегия была против, но я решила, пусть будет. Ведь я — хозяйка, а хозяин — барин, правда?

— Правда, — легко согласился Нур. — Пойдём, потанцуем?

Гоша, сказав несколько ласковых, скрылся по–английски, и оркестр уже наигрывал что–то лирическое.

— Да можно никуда не ходить, — улыбнулась Нюша и положила руки ему на плечи. — Здесь танцуют везде.

Краем глаза Нур успел заметить, что Пушкин кружит в каком–то танце типа вальса полную даму с белоснежными волосами. Наверняка — замужнюю. Но уже через секунду Нур забыл обо всём на свете. Нюша, такая незнакомая в длинном синем платье и в этой дурацкой маске Президента, послушно двигалась в такт его движениям.

По новому всплеску активности телевизионщиков Нур понял, что в кафе происходит нечто. Они с Нюшей обернулись одновременно и застыли на месте. В дверях стоял шикарный Лев Викторович Кобрин. В новом, с иголочки, фраке и лаковых штиблетах. Широко улыбнувшись камерам, он направился прямо к друзьям:

— Нюша, поздравляю! — он наклонился и поцеловал ручку. — Нур! — пожал руку Нура. — как тебе мой прикид? Прикольно?

— Приколько, — согласился Нур и, переглянувшись с Нюшей, засмеялся легко и радостно.

Оркестр наяривал туш.

31 декабря 1999, ночь

Праздновали в новой квартире Сидоровых на Фрунзенской. Полностью обустроили только детскую. Там теперь царствовала маленькая Зера. По большей части пока она, правда, спала.

Остальные пространства уже тоже разгородили и привели в относительный порядок, но мебели было по минимуму.

В пустой гостиной стоял огромный длинный стол с креслами вокруг. Другой мебели пока вовсе не наблюдалось. Были только огромный плоский телевизор и музыкальный центр, стоявший прямо на полу. Хорошо хоть пол был уже не бетонным, а покрытым настоящим паркетом, а стены оклеены светло–бежевыми обоями.

Ах, да, была ещё ёлка. Огромная, пушистая, с мохнатыми лапами, она пахла, казалось, на всю Вселенную. Установили её у окон, выходящих в сторону Кремля. Когда на неё смотрели чуть прищурившись, то представлялось, будто Кремлёвские звёзды висят непосредственно на её ветвях. Наподобие игрушек.

Остальные игрушки добавили уже от себя. И тоже не простые, а по большей части символические. Эти игрушки Лёвка с Нуром мастерили полдня собственными руками, используя набор цветной бумаги из «Детского мира».

Самое сложное дело — развешивание игрушек, досталось, естественно, мужчинам: Лёвке, Гоше и Нуру. Женщинам — Кате, Нюше и Зере, конечно же, выпало что полегче — сервировать стол и выставлять напитки. От готовки Лёвка их освободил, заказав жратву по телефону с доставкой на дом. Всё должны были привезти к десяти. Лёвка гарантировал молочного поросёнка с гречневой кашей, свежих устриц с омарами, фантастические салаты и прочие кулебяки. Список был составлен, похоже, исходя из потребностей полутора дюжин персон.

Тем не менее домовитая Катя торчала на кухне и доделывала два своих любимых салата. Классический оливье и Мао Цзе–дун, с рисом и лососем:

— Отстань, — отгоняла она ехидного Лёвку. — Это же вкус детства! И Петухов это любит!

— Ну, тогда я умываю руки! — отстал, наконец, Лёвушка и отправился завершать процесс украшения ёлки.

— Все сюда, все сюда! — кричал он. — Я буду показывать фокусы.

Первым делом Лёвка украсил ёлочные ветви двумя бумажными телевизорами. Один поменьше, с надписью «ВСТ». Второй — побольше, с аббревиатурой «НРТ».

— Это наши собственные телеканалы, — для непонятливых объяснил Кобрин.

Следом ёлка была украшена двумя кривоватыми нефтяными вышками. На них надписи не уместились, но и так было ясно: одна — «Башконефть», вторая — «Севернефть».

— А это контролируемые нами нефтяные компании, — радовался Лёвка.

Нюшу больше всего умилил стандартный листок бумаги, сложенный вдвое, с названием «Горе от ума».

— Это наш стратегический интеллектуальный запас, — откомментировал Лёвка. — Посильнее нефти будет, хотя лично я ни одной статьи не понял.

— Значит, журнал точно удался, — рассмеялась в ответ Нюша.

— А это наш банк! — Лёвка достал из коробки бумажный мешочек со знаком доллара. — А где, кстати, банкир?

— Он задерживается, но быть обещал непременно, — веско сообщила Катя.

— Ну вот, — развёл руками Лёвка, — как ни крутись, а с деньгами всегда проблема.

Наконец, на ёлку водрузили прямо–таки произведение искусства. Целое бумажное здание о восьми этажах, формой весьма отдалённо напоминающее настоящую Госдуму.

— А вот и Катькин новый офис! — и Лёвка жизнерадостно заржал. — А всё вместе, — он обвёл рукой развешенные игрушки, а взглядом стоявших полукругом друзей, — это есть тот мир, который мы построили. Сами. Как античные боги!

Донельзя довольный произведённым эффектом, Лёвка всё никак не мог остановиться. Из той же коробки он выудил яркую ёлочную игрушку в форме футбольного мяча и пристроил её на самую верхнюю боковую ветку:

— И творение продолжается!

— И что сие значит? — Нюша поправила на носу несуществующие очки.

— Это — мой «Манчестер»! — объявил Лёвка.

— Любимая Лёвкина футбольная команда, — для непонятливых пояснил Нур.

— А что ты с ним… с этой командой сделаешь? — по–прежнему не понимала Нюша.

— Куплю! — с уверенностью во взоре ответил Лёвка.

Вопрос «зачем?» повис в воздухе, но так и не прозвучал. Все и так понимали, что ответа на него у Лёвки всё равно не было. Пока.

Гоша, обняв Зеру, с удовольствием наблюдал маленькое представление: всё–таки любит Лёвка устраивать перформансы. Естественно, где он — самое главное лицо. Но Гошу с Зерой не обманешь — главным лицом на сегодняшний день была всё–таки и совершенно бесспорно маленькая Зера, мирно спящая накануне своего первого Нового года.

— Так, Лев Викторович, всё это, конечно, замечательно, — прервала красочную презентацию Катя, — но где же обещанная тобой еда? Уже двадцать минут одиннадцатого.

— А в Уфе уже двадцать минут как Новый год, — меланхолично добавил Нур.

— Вот сволочи! Ни на кого положиться нельзя! — вскинулся Лёвка. — Я ж им такую кучу бабла отвалил! Ну, получат они у меня чаевые!

Примерно полчаса Лёвка дозванивался до той фирмы, где разместил свой грандиозный новогодний заказ. Там было глухо, просто смертельно занято.

За час до Нового года на столе, кроме приборов и напитков, одиноко стояли лишь Катины салаты. Благо, что по своей ещё ростовской детской привычке, Катя нарубила их две бадьи.

Петухов, появившийся в начале двенадцатого, кроме виски и шампанского, приволок ещё несколько банок рыбных деликатесов, в том числе и классические шпроты, которые сам любил до самозабвения. И вообще он был не дурак пожрать.

— Пора провожать старый год, — заявил он с порога и тут лицо его вытянулось: он увидел зияющие пустоты на праздничном столе, напоминавшем более барную стойку, нежели пиршественный алтарь.

Катя доходчиво, на ушко, объяснила ему ситуацию. Петухов несколько помрачнел.

Но тут Лёвка наконец дозвонился.

Сначала он говорил с интонацией Великого инквизитора, увещевающего погрязшего в грехе вероотступника. Потом в его страстную речь проникла ненормативная лексика. Зера не выдержалась и спряталась в комнате дочери.

В конце концов Лёвка швырнул трубку так, что чуть не расколол аппарат.

Несколько секунд, показавшихся вечностью, длилось тяжкое молчание.

— Нет, вы мне не поверите, — выдавил из себя Лёвка. — У них вырубили электричество… Во всём районе.

— Вот кому–то повезло! И это под самый Новый год! — засмеялся Нур и принялся открывать консервы.

После столь трагических событий даже теле–отречение Президента от престола восприняли вполне спокойно, если не сказать — равнодушно. Вроде как удачный номер очередного Новогоднего огонька.

И только Лёвка, глядя на прощающегося с народом Президента и закусывая только что выпитую рюмку водки шпротиной из банки, горько заметил:

— Да, трудно быть богом… В нашей стране…

И не совсем понятно было, к чему собственно относились его слова. К ним самим, владельцам «заводов, газет, пароходов», вынужденным довольствоваться студенческой закусью на главном российском празднике. Или — к уставшему ото всего Президенту великой страны, который добровольно отказался длить свои почти божественные полномочия.

— И впрямь — нелегко, — философически согласился Гоша. — И ведь это только начало… Зато шампанского у нас — хоть залейся!

Куранты ударили вовремя. Страна вступала в новый, как всегда непредсказуемый, двухтысячный год.

КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ