Война погасила маяки (с иллюстрациями)

Глава VIII Бои на полуострове Сырве

В ту ночь, когда начался отвод наших войск с Муху на Сааремаа, группа старшины Григория Андреевича Егорычева заканчивала минирование дамбы. Чтобы преградить путь противнику, мощные фугасы заложили в трех местах. Подорвать дамбу старшина должен лишь после того, как дадут зеленую ракету.

Не до сна было в ту ненастную ночь защитникам ориссарской позиции. Бой приблизился к берегу. Проходили по дамбе поредевшие в непрерывных трехдневных боях роты. В ночной темноте белели повязки раненых. Только перед рассветом дамба опустела. В это время звуки боя донеслись откуда-то с севера, с Сааремаа.

Старшина Егорычев у дота на берегу с нетерпением ожидал сигнала.

Вскоре над темной стеной леса в Сааремаа поднялась зеленая ракета. Один за другим прогремели взрывы. Клубы пыли поднялись над дамбой, и, как бы дожидаясь этого, на севере, в тылу ориссарской позиции, вновь заговорили умолкнувшие было минометы и орудия.

Утром на берегу появились первые вражеские солдаты. Их встретил меткий огонь советских воинов. Ни бомбежки, ни артиллерийский обстрел не могли сломить стойкости защитников в районе Ориссаре. В этих боях особенно отважно действовали 85-я флотская рота и саперы старшины Егорычева.

17 сентября фашистские части вброд перешли мелководный пролив Вяйке-Вяйн и захватили плацдарм на Сааремаа. За день при поддержке авиации им удалось сосредоточить на захваченном плацдарме значительные силы.

Командование БОБР, убедившись, что наступающих на широком фронте фашистов не задержать, приняло решение отходить на юго-запад. Там, на узком полуострове Сырве длиной около 30 километров, под руководством начальника инженерной службы майора С. С. Навагина заблаговременно были созданы оборонительные позиции.

Тяжело приходилось островному советскому гарнизону, но они знали: каждый день обороны здесь, на островах, облегчал положение под Ленинградом. Об этом говорили специальные радиопередачи из города на Неве, адресованные моонзундцам.

В эти трудные дни на Сааремаа вновь забил родник смекалки и находчивости. Не хватало артиллерии — защитники острова делали у дорог камнеметы. Они должны были поражать врага не только силой взрыва фугаса, но и камнями, положенными на него. Не было танков — в танки превращали обычные гусеничные тракторы. Вместо мин замедленного действия применяли подвешенные к деревьям осколочные авиабомбы.

Для маневра силами по предложению начальника вооружения воентехника 1-го ранга А. О. Лейбовича создали подвижную артиллерийскую батарею: в кузовах автомашин установили найденные на складе 45-миллиметровые пушки.

Эта батарея, усиленная спаренными пулеметами, помогла немногочисленным зенитчикам бороться с воздушным противником, а после высадки вражеского десанта участвовала в боях под Ориссаре, расстреливая фашистов прямой наводкой.

Враги быстро наращивали силы на Сааремаа. Они начали наступление вдоль северного побережья — на Триги-Памману, в центре — на город Курессаре и вдоль южного побережья — на бухту Кейгусте. Части гарнизона, ведя бой с крупными силами противника, вынуждены были отходить на юго-запад, к полуострову Сырве.

Подразделения 46-го стрелкового полка, которым командовал майор А. С. Марголин, располагались на северном побережье Сааремаа. Двое суток в районе бухты Триги сдерживали красноармейцы наступающую группировку противника. Флотские береговые батареи поддерживали обороняющихся огнем. Артиллеристы-корректировщики находились в окопах вместе с пехотинцами, и не раз им тоже приходилось браться за винтовки, отбивая очередную атаку гитлеровцев.

В уже упоминавшейся книге В. Мельцера подчеркивалось: «Особенно сильное сопротивление противника пришлось преодолеть на южном берегу бухты Триги».

19 сентября начальник штаба 3-й отдельной стрелковой бригады полковник Виктор Матвеевич Пименов сообщил майору Марголину о том, что гарнизон Сааремаа отходит для дальнейшей борьбы на полуостров Сырве. Передовым подразделениям 46-го полка ставилась задача задержать наступление северной группировки фашистов, чтобы дать возможность организованно отвести войска на юго-запад.

И все-таки, несмотря на героизм оборонявшихся, ряды которых пополняли моряки из бухты Триги и с береговых батарей, полк отходил. Отходил, имея значительные потери, без связи, не зная обстановки на соседних участках. Уничтожив военный городок у озера Куруярви, созданный своими руками, отступали на Кихельконну.

Звуки боя доносились с юга, а где-то впереди, куда ушли роты и куда ехал командир полка, тоже раздавалась редкая стрельба. Марголин знал, что сутки назад, стремясь отрезать дорогу для отхода на юг, в районе Мустьялы фашисты сбросили парашютный десант. Все 150 парашютистов приземлились в расположении 39-го артиллерийского полка и вскоре были уничтожены. Но это было сутки назад. Отсутствие связи больше всего беспокоило майора Марголина. Утром он отправил велосипедиста, надеясь определить, где находятся соседи справа, но красноармеец обратно не вернулся.

За поворотом дороги показалась машина. Это был камуфлированный автобус в желто-зеленых пятнах. Задними колесами он съехал в кювет. Дверца кабины распахнута.

«Наш клубный», — узнал Марголин. Машина командира полка подкатила поближе, и майор увидел, что кабина пуста, а смотровое стекло прошито двумя перекрещивающимися очередями. Пулевые пробоины напоминали головки заклепок с аккуратными краями в паутине мелких трещин.

На подножке темнела кровь. Такое же пятно было и у переднего колеса на дороге. Тут же поблескивали стреляные гильзы, еще не присыпанные пылью. Гильз было много. Видимо, шофер стрелял из ручного пулемета.

Пробитый корпус автобуса в нескольких местах топорщился щепками. Но большой красочный плакат на нем сохранился: красноармеец штыком прокалывал удава со свастикой. Осенний ветер шевелил бумагу. От этого движения штык колебался, а змея корчилась, будто ей и в самом деле было больно.

Майор прикрыл усталые веки и хорошо представил себе, что произошло на этой дороге. Ему показалось даже, что он слышит знакомый голос, нараспев читающий свои стихи. Это красноармеец Георгий Ладонщиков, их полковой поэт:

Шофер объехал на дороге трупы двух гитлеровцев, притормозил у канавы: там без движения лежали еще трое.

— А вон и еще один, — указал на придорожные кусты шофер.

— Неплохая «премьера» для наших артистов!

Командир полка почувствовал гордость за красноармейцев его полка. Пожалуй, прав был комиссар, уделяя много внимания клубу. Теперь он сам убедился: музыканты и певцы не только успешно выступали на сцене, но и умело действовали винтовками и гранатами.

От опушки леса, размахивая револьвером, бежал человек.

— Стойте, стойте!

Майор поставил автомат на предохранитель. Но чем это так взволнован командир роты связи?

— Немцы перерезали дорогу. С минуты на минуту их танкетки выйдут сюда!

Взвихрив пыль, помчалась назад машина. Надо скорее предупредить командира роты, которая прикрывает отход полка, о появлении противника.

Отойдя за каменный барьер, командир полка видел, как несколько раз подбросило машину у штабного автобуса. Он представил трупы в серо-зеленых мундирах на дороге. Объезжать их уже не было времени.

Вместе с командиром роты связи Марголин отходил все глубже в лес. В мозгу складывался новый план прорыва с оставшимися людьми. А за сосняком уже лязгали гусеницы вражеских танкеток, и пули срезали ветки с деревьев, да где-то далеко рвались снаряды. Это расстреливали боезапас по наступающим береговые батареи. Тяжелые снаряды крушили сосны и ели, разметывали щебень шоссе.

317-я береговая башенная батарея старшего лейтенанта Дзофера Османова на мысу Ниназе прикрывала подходы к бухтам Тагалахт и Кюдемалахт, где в 1917 году войска кайзера тоже высаживались на остров Эзель (Сааремаа).

Но теперь, в 1941 году, враги пришли не с моря, а с суши, зайдя в тыл батарее. Пока фашисты были в секторе обстрела, советские артиллеристы вели по ним огонь. Но когда гитлеровцы приблизились и вошли в мертвую зону, дальнобойные орудия оказались бесполезными.

Старшина взвода связи Андрей Николаевич Белов вспоминал, что гитлеровцев встретили огнем винтовок и пулеметов краснофлотцы хозяйственного взвода под командованием интенданта Пискуна, рабочие механической мастерской, краснофлотцы воентехника Серебрякова.

До темноты в районе батареи шел бой. К вечеру фашисты отошли, но сил преследовать противника у защитников батареи не было. Утром атаки возобновились. Артиллеристы уничтожили всю документацию, взорвали орудия и командный пункт, отошли в лес на мыс Ниназе.

Высланная разведка донесла, что все пути отхода на юг отрезаны, без боя на полуостров Сырве не прорваться. Отвлечь внимание фашистов решил командир взвода наблюдения и связи лейтенант Попов. С ним пошли старшина Николай Лисин, пулеметчик Дмитрий Кочнев и радист Алексей Воропаев.

Через час с юга послышались пулеметные очереди. Видимо, фашисты не ожидали этого. Они ответили беспорядочным огнем. И долго еще на берегу рвались мины и снаряды. Маневр удался, батарейцы прорвались к своим.

Но это было лишь начало пути к полуострову Сырве. В ежедневных стычках с противником редела группа. Лишь немногим, в том числе и Дмитрию Кочневу, удалось прорваться к своим. От него-то товарищи и узнали, что лейтенант Попов погиб в бою, Лисину осколком оторвало руку, Воропаев был тяжело ранен. Здесь же стало известно, что раненого Пискуна фашисты захватили в плен, а Серебрякову с другой группой артиллеристов все-таки удалось прорваться в лес.

Встретив сильное сопротивление в районе ориссарских позиций, фашисты решили в тыл обороняющимся советским частям высадить морской десант. Местом высадки они выбрали бухту Кейгусте, близ которой проходила шоссейная дорога на Курессаре. Корабли артиллерийской поддержки должны были подавить береговую батарею № 1 старшего лейтенанта Евгения Павловича Будаева, установленную в этом районе.

Когда фашисты приблизились, помощник командира батареи младший лейтенант Соловьев настолько удачно скорректировал огонь, что с первых залпов были отмечены попадания.

Потеряв несколько шхун, большое количество катеров и лодок с десантом, фашисты отказались от высадки с моря. Им на помощь пришла авиация. Бомбы обрушились на 45-миллиметровую зенитную батарею № 515, которой командовал лейтенант Данилкин. Шесть вражеских пикирующих бомбардировщиков перепахали позиции батареи. Одно за другим выходили из строя орудия. Тяжелое ранение получил командир. Среди зенитчиков появились убитые.

Подавив 515-ю батарею, авиация принялась бомбить позиции береговых артиллеристов. От прямого попадания загорелся склад боеприпасов — длинная траншея близ орудий. Подойти к складу рискованно, а остаться без боеприпасов еще хуже.

Первым из укрытия выскочил командир батареи комсомолец Будаев. За ним бросились старшина Архангельский, артиллерист Рыбкин, командир огневого взвода Видякин.

Через дым и пламя, под разрывами вражеских бомб выносили мужественные люди тяжелые ящики с боезапасом, которые ежеминутно могли взорваться. Пожар ликвидировать не удалось, зато часть боезапаса все-таки спасли. И он очень пригодился, этот боезапас.

Утром над батареей, пострадавшей от бомбежки, установилось необычное затишье. Пустынно было море, перестали кружиться самолеты. Только где-то у Ориссаре все еще гремело и ухало.

Артиллеристы восстановили одно из орудий. Когда они узнали, что фашисты скопились в районе Пейде, израненная батарея вновь заговорила.

Недолго оставалось пустынным небо над Кейгусте. Снова начались ожесточенные налеты. Во время одного из них вражеская бомба упала возле КП. Осколки бомбы раздробили ноги командиру батареи Будаеву.

У бухты стали собираться разрозненные подразделения от Ориссаре. Вот подошла стрелковая рота, прибыла группа краснофлотцев во главе с политруком. Они попытались преградить путь фашистам на юг. И опять несколько часов продолжался бой. Рассказывают, что кто-то из 515-й зенитной батареи (к сожалению, фамилию бойца до сих пор установить не удалось), когда кончился боезапас, вывез на грузовой машине единственную уцелевшую пушку.

Когда фашистские части прорвались к пирсу Кейгусте, группа советских бойцов на восточном берегу бухты оказалась отрезанной от своих. Неширокая водная полоса отделяла их от товарищей. Продолжая отстреливаться, они готовились к переправе на западный берег. На плотах и вплавь красноармейцы и моряки перешли через бухту к своим.

Хмурый осенний рассвет наступал медленно. Казалось, в такой день солнце раздумывало, стоит ли вообще вылезать из пухлых низких туч. И вот когда оно наконец решилось подняться и серая облачная пелена на востоке заалела, летчик заметил впереди выложенное светящееся Т — знак посадки.

Не первый год водил он самолеты. Не раз приходилось садиться в тайге и на размокших от дождей площадках, но на этот раз он волновался. Так далеко в тыл противника летчику не доводилось забираться. Еще бы! В четырехстах километрах на восток от островов остановился фронт. Да и остановился ли?

Земля шла навстречу машине, приближаясь с каждой минутой. В глаза бросились дома — несколько длинных казарм, здание поменьше. «Военный городок», — безошибочно определил летчик. Невысокий лес вокруг стоял полуголым, желтея лишь сохранившейся листвой дубков да лаская глаз упругими зелеными конусами елок.

Делая разворот, самолет прошел над маяком. Потом внизу под крылом поплыли волны Рижского залива. Штормило, и по темной воде тянулись белесые полосы пены. На самом берегу на круглых, словно вычерченных циркулем основаниях он увидел пушки, а когда колеса коснулись грунта и побежали по траве посадочной площадки, зоркие глаза летчика заметили у опушки леса замаскированные зенитные орудия.

Видимо, самолет ждали. Откуда-то вынырнули красноармейцы и побежали навстречу. Единственный пассажир в кожаном пальто спустился на землю, по-хозяйски оглянулся. В нескольких десятках метров от самолета среди кустов виднелась мокрая гряда валунов. Их свозили сюда, расчищая посадочную площадку. У опушки — несколько темных крестов, а дальше к морю — орудия.

В Ленинграде прибывший слышал о прославленной батарее капитана Александра Моисеевича Стебеля. Он снова с интересом взглянул на длинные стволы, устремленные к морю, и догадался: пушки деревянные. Вот поэтому они плохо замаскированы. Да и место выбрано открытое, на самом берегу. Для ложной батареи это удачно.

От городка на дороге показалась камуфлированная машина М-1. Полковник не спеша направился к ней.

На КП БОБР, вырытом в поросшем сосняком песчаном холме, собрались командиры. Здесь же был и прилетевший из штаба флота. Он прибыл специально, чтобы на месте ознакомиться с положением на Сааремаа.

Где-то в соседнем помещении погромыхивает движок. Звуки отдаленной канонады приглушенно доносятся через толстые перекрытия бревен. Перед полковником топографическая карта полуострова Сырве.

По своему очертанию полуостров несколько напоминает Камчатку. Правда, он значительно меньше, длиной всего тридцать километров. Южнее Сальме, в наиболее узкой части полуострова, воды Балтики от Рижского залива отделяет перешеек чуть более двух километров.

Докладывал обстановку начальник штаба БОБР майор Иван Петрович Шахалов. Он был заместителем подполковника Охотинского и после его гибели возглавил штаб.

На карте Сырве легко прикрыть ладонью. Но начальнику штаба хорошо известна эта узкая полоса земли, вдающаяся в море, с болотцами, с песчаными холмами, поросшая смешанным лесом. Создавая оборонительные рубежи на Сырве, он вместе с начальником инженерной службы облазил ее вдоль и поперек.

Поэтому и голос звучит уверенно:

— С высадкой вражеского десанта на остров Муху авиация противника особенно ожесточенно бомбардировала наши катера и шхуны в районах Триги, Кейгусте, Ромассар и из-за отсутствия зенитного прикрытия большую часть их потопила. Когда стало ясно, что удержать в своих руках остров Муху нам не удастся, а эвакуировать гарнизон на Хийумаа нечем, комендант БОБР приказал форсировать подготовку оборонительных рубежей на полуострове Сырве.

После произведенной рекогносцировки предложения по защите свелись к следующему: оборонительные позиции необходимо создать в северной, наиболее узкой части полуострова.

На Сырве возводятся три основные оборонительные линии. Первая — по берегу реки севернее населенных пунктов Сальме-Мельдри. Вторая — в пяти-семи километрах южнее, по линии Ансекюля — мыза Лыу. Третья, главная позиция — еще на три-четыре километра южнее, в районе Каймри — Рахусте.

За короткий срок на полуострове вырыты стрелковые окопы и пулеметные гнезда. Установлены проволочные заграждения в три кола. На второй и третьей позициях поставлены надолбы. Подходы к ним заминированы. На восточном берегу начато сооружение противотанкового рва. Кроме ранее построенных на побережье дотов, создано тридцать три легких дзота, служащих защитой личному составу от пуль и осколков.

— Почему легких? — спросил полковник, изучая карту.

— В этом районе на глубине восьмидесяти сантиметров обнаруживаются грунтовые воды. Поэтому командование отказалось от дотов. К строительству оборонительных позиций привлекалось местное население. Сюда же были собраны 137 пулеметов и 32 орудия калибром от 37 до 76 миллиметров. В районе Рахусте на временном деревянном основании установлено 130-миллиметровое орудие, перевезенное с 25-й береговой батареи. Оно получило название 25-А батареи. Ведутся работы по снятию еще двух таких же пушек с острова Абрука. 22 сентября передовые части противника вышли в район Сальме. С тех пор на Сырве не прекращаются бои.

— Есть ли оборонительные позиции южнее линии Каймри — Рахусте?

— Сплошной обороны нет. Имеются отдельные узлы, главным образом на перекрестках дорог. Создана сухопутная оборона береговых батарей. Минирована часть побережья.

— Благодарю вас. Товарищ генерал, может быть, детали обороны мы уточним на местности?

Поглаживая седую бородку, поднялся комендант береговой обороны А. Б. Елисеев. За ним встали командиры. Словно дожидаясь этого, ухнула земля от близких разрывов.

— Тяжелая батарея противника?

— Нет, это стреляют стебелевцы. Видимо, снова к Сырве подошли фашистские корабли.

В то время как на КП проходило это совещание, рота старшего лейтенанта А. Г. Киселева после боя с вражескими автоматчиками отошла на оборонительный рубеж к Сальме. Красноармейцы вброд перешли неглубокий ручей, вышли к проволочным заграждениям. Какой-то старшина, выскочив из блиндажа, замахал им фуражкой:

— Стойте, дальше минировано.

Рота укрылась в орешнике в ожидании дальнейших приказаний. Красноармейцы чистили винтовки, поругивали куда-то запропастившегося старшину, обещавшего выдать харч сразу за три дня. Здесь-то и обнаружилось, что нет одного из командиров взвода — лейтенанта Василия Федоровича Куксенка. Кто-то из красноармейцев сказал, что во время артиллерийской подготовки видел, как командир взвода пробежал в свою землянку, а потом в нее попал вражеский снаряд. Сомнений больше не оставалось — лейтенант остался на территории, занятой противником. Может быть, он жив и ему нужна помощь? Командир отделения Михаил Гузеев вызвался разыскать командира. Шансов на успех было немного. Поредевшая в боях рота, кроме взводного, рисковала потерять еще и командира отделения. И все-таки командир роты разрешил Гузееву поиск.

К вечеру фашистские части вновь пытались атаковать позиции советских бойцов. Потеряв до роты солдат и убедившись, что здесь не прорваться, они снова отошли. Весь день бойцы старшего лейтенанта Киселева с нетерпением ожидали Гузеева. Прошла ночь, снова начались атаки, бомбежки. Уже кое-кто стал считать, что командир отделения погиб или попал в плен. В сумерках измученный, обессиленный Гузеев вернулся. Он нашел в полуразрушенной землянке раненного в лицо командира, оказал ему медицинскую помощь и притащил к проходу через минное поле. Так, рискуя своей жизнью, командир отделения 34-го инженерного батальона Михаил Гузеев спас жизнь своего боевого товарища.

В эти дни находившегося на излечении командира 43-й береговой батареи старшего лейтенанта Букоткина вызвал на командный пункт генерал-лейтенант Елисеев. Узнав, что раненый офицер чувствует себя удовлетворительно и готов снова вернуться в строй, комендант Береговой обороны послал его в армейские полевые батареи. Моряку-артиллеристу поручили познакомить сухопутных артиллеристов с основными положениями стрельбы по морским целям. Фашистские боевые корабли все чаще и чаще подходили к берегам Сааремаа.

Вернувшись из этой поездки, Букоткин попросил назначить его командиром новой береговой батареи № 25-А, а точнее, единственного 130-миллиметрового орудия, установленного в районе бухты Лыу. Состояла она из артиллеристов, вместе с которыми на Сааремаа начинал свою службу Букоткин. Здесь же служили его хорошие товарищи — И. И. Федотов, командовавший спаренными зенитными пулеметами, и парторг М. М. Шашелев. В состав батареи вошли и четырнадцать бойцов, прорвавшихся с Кюбассари из 43-й батареи во главе с сержантом Логуновым. От них Букоткин узнал, что, пробиваясь к своим, где-то на пути к Курессаре батарейцы завязали бой с врагами. Старший политрук Карпенко разбил своих подчиненных на два отряда. Вступив в бой с основной группировкой фашистов, Карпенко создал благоприятные условия для прорыва второй группы. Сам он под давлением врага вынужден был отходить к заливу. О дальнейшей судьбе отряда Г. А. Карпенко и самого старшего политрука артиллеристы ничего не знали.

Стремясь любой ценой прорваться на Сырве, противник нес огромные потери. Только в районе Сальме выросло кладбище из 600 березовых крестов. Ряды защитников тоже поредели. На передовую были посланы сводные роты, сформированные из личного состава тыловых учреждений. Встретив сильное сопротивление на полуострове, фашистское командование стало широко привлекать для обстрелов рубежей боевые корабли. Как признают сами немцы, в обстрелах Моонзундского архипелага участвовали три легких крейсера — «Кёльн», «Эмден» и «Лейпциг» — и несколько эскадренных миноносцев.

Утром 27 сентября наблюдатели 25-А береговой батареи в районе Рахусте доложили старшему лейтенанту Букоткину, что на горизонте замечены дымы. Вскоре стали видны военные корабли, приближавшиеся к бухте Лыу. Зная, что русских кораблей здесь нет, а несколько оставшихся самолетов-истребителей не представляют серьезной угрозы, вражеский отряд, не ожидая противодействия, подошел близко к берегу.

Для более точного ведения огня крейсер стал на якорь, а шесть эскадренных миноносцев ходили к северу от него, прикрывая флагман от атак подводных лодок. Поддерживая свои наступающие части, корабли открыли огонь по позициям островного гарнизона на полуострове Сырве. В бой с вражескими кораблями вступили батареи Стебеля и Букоткина. Фашисты перенесли огонь по ним. На батарее 25-А, не имевшей надежных укрытий, появились раненые, погиб радист Иван Левашев.

Атаковать противника командование послало все исправные торпедные катера под командованием старшего лейтенанта В. П. Гуманенко. Для их прикрытия вылетели три истребителя.

Обогнув полуостров Сырве, катерники увидели вражеские корабли. Тяжелые фонтаны вставали возле них. Это вели огонь береговые батареи. Близкие разрывы заставили фашистов сняться с якоря. И вот как раз в это время врага атаковали наши торпедные катера.

Первым вышел в атаку катер лейтенанта Б. П. Ущева. Прикрывая товарищей, умело поставил дымовую завесу катер главного старшины А. И. Афанасьева.

Все четыре советских катера сблизились на дистанцию торпедной атаки и выпустили торпеды. Несколько мощных взрывов снова прогремело над водами Балтики. Запарил один из миноносцев, на другом были замечены языки пламени.

Но противник не прекращал огня. Через несколько минут, когда катера, прикрывшись дымовой завесой, начали отход, вражеский снаряд попал в моторный отсек катера лейтенанта Н. Н. Кременского. Находившегося у пулемета краснофлотца Демидова сбросило в воду. Потеряв ход, катер стал медленно погружаться. На помощь ему вышел катер лейтенанта Б. П. Ущева.

Контуженый моторист, пошатываясь, вылез на палубу. За сносимой ветром поредевшей дымовой завесой виднелись очертания вражеского эсминца. Корабль прекратил огонь. Над его полубаком тянулось к небу облако дыма. Остальных вражеских кораблей за завесой не было видно, но орудийная стрельба продолжалась. Всплески разрывов уходили все дальше и дальше от поврежденного катера в сторону берега. Видимо, фашисты стреляли вслепую. Катер покачивало на легкой волне. Он заметно погружался носом в воду. Невдалеке плавал пулеметчик.

— Демидов, — позвал его моторист, ответа не последовало. Рядом послышалось гудение моторов. Краснофлотец безошибочно определил: идет наш катер. Действительно, прорезав дымовую завесу, к ним подходили товарищи. У форштевня белел номер — 111.

— Личному составу покинуть катер! — раздалось приказание командира.

Моторист с трудом направился к рубке. Он-то хорошо знал: спасти под огнем противника свое суденышко нет никакой возможности. Надо быстрее отходить к берегу, пока фашисты не пришли в себя после атаки и не вывели из строя остальные катера. Соседний катер приблизился к ним. «Катер Ущева, — узнал моторист. — Этот не подведет».

После контузии ноги слушались плохо. Он не сразу понял, что же все-таки произошло. Словно в замедленном кино, моторист видел, как на подошедший катер перепрыгнули двое, и он, взревев моторами, быстро направился прочь. Шевельнулась мысль: «Неужели бросили? Неужели не снимут?» Силы оставили, он тяжело опустился на палубу. Где-то недалеко послышались пулеметные очереди, нарастающий рев самолетного мотора, уходившего ввысь.

К нему подбежал командир:

— Старшина, ранен? Прыгай в воду!

В холодной балтийской воде ему пришлось пробыть недолго. Через несколько минут весь личный состав подняли на катер лейтенанта Ущева. Отбив атаку «мессершмитта», Ущев вернулся за своими товарищами. Вытащили и пулеметчика Демидова, но он был уже мертв.

На отходе с торпедных катеров видели черное облако над миноносцем. Крейсер медленно удалялся в сторону моря. Из трубы его поднимался густой желтый столб дыма.

Вылетевший в район боя летчик доложил, что в результате действий торпедных катеров и батарей Береговой обороны два вражеских эскадренных миноносца потоплены, а еще один миноносец получил повреждения. Обстрел наших позиций на полуострове Сырве прекратился.

За этот бой с фашистскими кораблями комендант Береговой обороны представил его участников к правительственным наградам. Многим, в том числе и Букот-кину, досрочно присвоили очередные воинские звания.

Упорнейшие бои на Сырве продолжались. На 6-й день обороны на участке Сальме — Мельдри из 137 пулеметов осталось 11, из 32 орудий — 3. Потери в личном составе были очень большими. Поредевшие роты отошли на вторую позицию. Именно в эти дни прибывший на острова представитель из штаба флота радировал в Ленинград: «На месте убедился в тяжелом положении. Командованием БОБР приняты меры к удержанию Сырве. Личный состав несет большие потери от авиации противника. Нужна немедленная помощь самолетами, которых до сего времени нет, несмотря на сообщение о вылете. Шлите самолеты, снаряды, мины, станковые и ручные пулеметы, ускорьте вывоз раненых самолетами «дуглас».

30 сентября части гарнизона отошли на последний рубеж обороны — Каймри — Рахусте. С Ханко на помощь гарнизону выслали все исправные истребители, но их было всего восемь.

Изнуренные непрерывными боями, не получая пополнения, ряды защитников Сааремаа таяли. На передовую ушли все тыловые подразделения. Вместе с командами торпедных катеров, чьи катера погибли в боях, возглавляемые политруком секретарем партбюро А. И. Сухановым, с винтовками в руках ушли на передовую десять комсомольцев — артистов театра КБФ. Прощаясь с товарищами, артисты не обошлись без шуток. «Погибать, так с музыкой», — заявил один из них.

Каждый метр земли, скупой, каменистой эстонской земли полуострова доставался фашистам дорогой ценой. Недаром все тот же В. Мельцер писал, что на Сырве «пехота вынуждена была буквально прогрызать расположенные одна за другой оборонительные полосы».

Днем после непрерывной бомбежки и обстрелов вражеские солдаты врывались на полуразрушенный рубеж и занимали его. Ночью штыковой атакой советские моряки и солдаты возвращали обратно свои позиции.

О героях этих ночных боев рассказывали удивительные истории. Выделенный отряд коммунистов и комсомольцев 76-го стрелкового полка направлялся для ночной атаки противника. Командовал отрядом лейтенант Ворона, военкомом назначили Манченко. В полку молодого политработника с орденом Красной Звезды на гимнастерке хорошо знали. Сколько раз выступал он перед бойцами с воспоминаниями о боях в Финляндии, рассказывал о дерзких рейдах советских лыжников по тылам врага.

Они сосредоточились в лесу близ оборонительного рубежа. Сюда же подошли кухни. Ели прямо из касок. Котелков в такую вылазку не брали.

С наступлением темноты, скрытно для врагов пройдя минное поле и углубившись на территорию, занятую противником, отряд внезапно атаковал фашистов. Гитлеровцы не ждали нападения с тыла. После короткого боя они бросили позиции и бежали. Стрельба послужила сигналом для атаки наших частей и с фронта. В ту ночь, понеся большие потери, фашисты отошли на несколько километров. Отряд Вороны — Манченко в этом бою потерь не имел.

Только днем, подтянув резервы и бросив на перешеек большое число бомбардировщиков, фашистам удалось вернуть захваченные позиции.

С началом боевых действий на Сааремаа оба госпиталя гарнизона рассредоточились по хуторам. В этом было известное неудобство, но достигалось главное — в небольших крестьянских домиках, часто расположенных в лесу, раненые находились в большей безопасности, чем в крупных зданиях, привлекавших внимание вражеских летчиков.

Особенно много раненых оказалось на полуострове Сырве. Туда в ожидании эвакуации на Большую землю их заблаговременно начали вывозить. Начальнику госпиталя В. И. Бондаренко и его помощникам крепко доставалось. Хирурги по двадцать часов работали у операционных столов. Чтобы экономить время, медики спали здесь же.

Но отправить на Ханко или в Ленинград удавалось немногих. Слишком опасен был путь по минным полям Финского залива. Еще рискованней лететь на тихоходной громоздкой машине, представляющей хорошую цель для вражеских истребителей и зениток.

Там, где когда-то был клуб 34-го инженерного батальона, теперь тоже находились раненые. На севере шла бомбежка. Вздрагивала земля. Красные всполохи разрывов гуляли по небу, и края низких взлохмаченных облаков наливались зловещим багрянцем и снова меркли.

Вечер выдался по-летнему погожим. Раненые выбрались во двор. В темноте белели повязки. Слышался сдержанный говор, позвякивание котелков. Изредка мелькал огонек цигарки и исчезал так же быстро в натруженных солдатских ладонях. Прошла крытая машина и остановилась у дома.

— Пополнение к нам, — невесело пошутил кто-то.

Маленький санитар в каске выскочил из кабины, помог первому раненому сойти на землю. Подошли еще несколько.

— Откуда, ребята?

— Дорогу, дорогу! — совсем по-мальчишески крикнул санитар. — Люди чуть держатся, а они с расспросами.

— Кто это? — спросил красноармеец с перевязанной головой, когда дверь за ранеными закрылась.

— Санитар-то? Воспитанник музвзвода Юра Трошнев. Весной в шестой класс ходил. А теперь с сумкой на боку на передовой раненых подбирает. И не гляди, что мал. Лезет в самое пекло и, говорят, даже к ордену представлен.

Неожиданно раздавшаяся песня прервала разговор. Голос певца был несильный, но разговоры и даже звяканье котелков прекратилось. Раненые прислушались к простым, близким их сердцу словам, исполняемым на мотив «Каховки»:

— Наша островная песня, в редакции ее сложили, — тихо произнес кто-то в темноте.

Дальше говорилось о подвиге моряков с Цереля, оставшихся взрывать в 1917 году свою батарею. Пел кто-то, а люди, всего несколько часов покинувшие поле боя, с жадностью ловили каждое слово.

Недалеко гремел бой. Фашисты захватили почти весь остров, а песня вселяла бодрость, звала на подвиг.

Смолк певец, и, словно ожидая этого, громовым раскатом рвануло сзади. Со свистом над головами раненых понеслись снаряды.

— Батарея капитана Стебеля бьет! — крикнул кто-то. — Держитесь теперь, фашисты!

Какой-то человек с пачкой газет появился в кустах. Видимо, раненые его хорошо знали. Послышались возгласы.

— Товарищ политрук, сюда!

— Сюда газету!

Это в небывалых по сложности условиях продолжала выходить, уменьшаясь и размером и тиражом, островная газета «На страже». Маленький коллектив редакции, возглавляемый политруком Михаилом Дмитриевичем Крыловым, проявлял чудеса изобретательности, стремясь сделать свою газету боевой, острой, злободневной. На страницах «На страже» приводились сводки Информбюро, перепечатывались наиболее интересные материалы из центральных газет, информация корреспондентов газеты «Красный Балтийский флот» политруков В. Максимова и В. Лебедева, выходил сатирический уголок «Прямой наводкой». Под взрывы бомб и снарядов в землянке, где помещалась типография, художник на линолеуме вырезал хлесткие карикатуры. Это в газете был помещен стихотворный фельетон ленинградского поэта, тоже попавшего на Сааремаа, Всеволода Веденского (Вальде) «Открытое письмо». Особенной популярностью пользовалось четверостишие о фашистских летчиках, сбрасывавших свои бомбы в воду:

Газета быстро разошлась по рукам. Несколько человек забрались в шалаш. Вспыхнул затемненный фонарик. Стало слышно, как кто-то начал читать:

— «От Советского Информбюро. Утреннее сообщение от 1 октября. В течение 1 октября наши части вели упорные бои с противником на всем фронте».

— А что про наш остров пишут?

— Погоди. Вот есть и про остров. «Герой боев — комсомолец Бородулин», — прочел тот же голос. — Член Всесоюзного Ленинского комсомола старшина Бородулин смело вступил в бой с прорвавшимися гитлеровцами. Фашистская пуля пробила грудь воина, намок от крови комсомольский билет, а отважный балтиец не выпускал из рук ручного пулемета. Меткими очередями он уничтожил четыре вражеские машины и большую группу солдат. Когда подоспела помощь, Бородулин был трижды ранен, но продолжал стрелять. Защитники Эзеля, берите пример со старшины Бородулина!»

Над головами раненых проносились снаряды последних пушек капитанов Стебеля и Букоткина {9}. Подходил к концу боезапас. 315-я вынуждена была перейти на стрельбу отдельными башнями, а затем — поорудийно. Выстрелы фугасных снарядов артиллеристы чередовали с бронебойными. Предназначенные для поражения боевых кораблей, защищенных толстой броней, эти снаряды при стрельбе по наступающему на суше противнику оказывали главным образом моральное воздействие.

Измотанные тяжелыми боями советские воины находили в себе силы и с винтовками и гранатами в руках бросались в атаки на врага. За последние дни боев остатки гарнизона 45 раз контратаковали противника, задерживая его продвижение.

Днем 2 октября фашисты прорвали последний оборонительный рубеж Каймри — Рахусте. Вражеские снаряды и мины стали рваться у пристани Мынту, где под дощатым навесом укрывалось пять оставшихся торпедных катеров.

Штаб БОБР пытался эвакуировать с острова хотя бы часть раненых. После одного из вражеских налетов на риф у маяка Сырве выбросился поврежденный буксир «Лиза». Для осмотра буксира направили старшего лейтенанта В. П. Дыкого с группой катерников. Это были ремонтники, ранее лишившиеся своих катеров и после боя приводившие в порядок катера товарищей. Посланные моряки должны определить, можно ли снять буксир с камней, залатать его пробоины, ввести в строй машину и использовать «Лизу» для перехода на Хийумаа.

Из пяти торпедных катеров, оставшихся на острове, только четыре могли выходить в море. Да и на тех моторы были изношены до предела, а многочисленные пробоины заделаны в импровизированной мастерской, под которую приспособили мастерскую строительства, ведавшего оборонительными работами. Пришлось поизобретать механику дивизиона К. Д. Добровольскому, чтобы на пирсе сделать подъемник для осмотра корпуса, смены винтов и погрузки торпед и множества других, не менее важных приспособлений. Пятый катер старшего лейтенанта А. Н. Ткаченко, возвращаясь с боевого задания, получил серьезные повреждения и выходить в море уже не мог.

Старший политрук дивизиона Д. М. Грибанов, вернувшись от маяка, куда ездил вместе с Дыким, по лицам товарищей увидел: что-то случилось. Так оно и было. Только что к катерникам приезжал комендант БОБР. На КП в просторной землянке на берегу залива он собрал командиров.

Осмотрев всех, достал из сумки телеграмму. Громко, чтобы все слышали, прочел: «Шесть самолетов с подвесными бачками, если позволит погода, высылаем завтра утром. Отобраны лучшие летчики. За вашей борьбой с фашистской сволочью внимательно следим. Гордимся вашими боевыми успехами. Отличившихся представляем к правительственным наградам. Крепко жмем ваши руки. Жуков, Жданов».

Генерал-лейтенант замолчал, но все присутствующие хорошо понимали, что приехал он по какой-то другой, более важной причине. Так оно и было.

— Обстановка очень серьезная, товарищи. Пока помощь подоспеет, мы должны быть готовыми ко всему.

— Командир дивизиона, — обратился Елисеев к Богданову, — подготовить один катер для ночного перехода на Хийумаа с партийными документами. На нем пойдет начальник политотдела Копнов.

Ночью несколько машин подошли к береговой базе в Мынту. Прибыл штаб Береговой обороны. Началась посадка на катера.

3 октября 1941 года в 1 час 20 минут четыре перегруженных торпедных катера покинули пристань Мынту. На каждом из них, кроме команды, находилось по 40–45 человек вместо положенных 15.

Пятый катер старшего лейтенанта Алексея Никифоровича Ткаченко продолжал ремонтироваться. На нем осталась ремонтная бригада во главе с воентехником 2-го ранга П. А. Агеевым.

Да, катера нуждались в ремонте. Но они еще могли наносить удары по противнику. Наконец, на них можно эвакуировать хотя бы часть гарнизона, пускай сто — сто двадцать человек. Взорвать катера можно, но это крайняя мера.

Своими мыслями военком дивизиона старший политрук Грибанов поделился с командиром. Капитан-лейтенант порекомендовал доложить об этом в штаб. В штабе предложение молодого политработника нашли дельным. Старшим на полуострове назначили командира 3-й отдельной стрелковой бригады полковника Петра Михайловича Гаврилова.

Днем 3 октября бои на Сырве разгорелись с новой силой. Фашисты вели наступление вдоль дороги, не рискуя заходить глубоко в лес. Это облегчало положение обороняющихся.

В этот день в штабе Краснознаменного Балтийского флота получили с Сааремаа радиограмму: «Командование БОБР выбыло на Даго. Отправил туда же трех специалистов. Сам остался со Снимщиковым до последнего. Видимо, отсюда не вырваться. Мы прижаты к воде. Отступать некуда, помощи тоже не ждем. Если удастся — мелкими группами будем пробиваться на материк. Настроение здоровое. Еще раз прошу: за документы не беспокойтесь, уничтожим, в руки врагу не дадим. Привет всем».

Радиограмму подписал начальник шифровального отделения штаба БОБР техник-интендант 2-го ранга Александр Дмитриевич Пантелеев. Вся жизнь этого мужественного человека была связана с флотом, с Балтикой.

Во время призыва молодой слесарь зерносовхоза попросил, чтобы его направили служить на корабли. Учебный отряд, подводные лодки. Нелегкой в первое время показалась военно-морская служба, но коммунист Пантелеев не искал легкой жизни. И когда подошло время увольнения в запас, он сообщил родным: «Остаюсь на сверхсрочную». Александр Дмитриевич хотел окончить среднюю школу и поступить в военно-морское училище. О самоотверженной службе его несколько раз писала флотская газета. Война помешала осуществлению его планов.

Как вспоминает командир комендантской роты, оборонявшей командный пункт, техник-интендант 2-го ранга Алексей Николаевич Борисов, 3 октября противник усилил артиллерийский и минометный огонь по КП. В этот день Пантелеев со своим помощником В. Н. Снимщиковым уничтожал секретные документы. Поблизости на костре начальник административно-хозяйственной части бригады Александр Иванов сжигал штабные дела. Красноармейцы закапывали сейф с деньгами и облигациями. На приметной сосне делали зарубки. Рота Борисова получила приказание отойти на юг. При расставании со своим другом Пантелеев сказал:

— В прошлую войну мой отец натерпелся в германском плену. Я сдаваться не буду.

Из штаба флота послали радиограмму: «Эзель, Пантелееву. Комфлота приказал документы уничтожить немедленно, самим переходить на Даго». Была в этой радиограмме еще одна фраза, говорившая о беспокойстве за судьбу шифровальщика: «Почему не ушел с командованием?» Однако и без ответа было ясно: связь с гарнизоном должна поддерживаться. Для этого и остался коммунист Пантелеев. Помощник начальника отдела связи КБФ майор Демешко, посылавший радиограмму, вычеркнул эту фразу.

Старшина из штаба БОБР А. М. Манаков в письме родным Пантелеева после войны сообщал: «Последний раз я его видел в 10 часов вечера 4 октября. На радиостанции он уничтожал последние документы».

Во время войны отцу и матери Пантелеева кто-то переслал записку. Направлена она была с попутчиком, покидавшим Сааремаа на самолете незадолго до окончания боев. В ней Александр Дмитриевич сообщал: «Подробно писать нет возможности. Время очень серьезно. Мы находимся в полном окружении. В плен сдаваться не будем и, если нужно, то умрем за Родину. Что б ни случилось, обо мне не беспокойтесь. Войны без жертв не бывает. Очень жаль детей. Объясните им, когда вырастут, где я был и что делал.

Ваш сын Александр».

Позднее товарищи рассказывали, что, разделавшись с документами, Пантелеев вместе с другими защитниками отбивал атаки автоматчиков. Последний патрон он приберег для себя.

Обстановка на фронте не позволяла перебросить самолеты на помощь защитникам Сааремаа. Тяжелое положение складывалось под Ленинградом. На острове приближался трагический финал. С наступлением темноты у маяка Сырве и на пристань Мынту стали собираться остатки островного гарнизона. Много было ходячих раненых. Ждали обещанных с Хийумаа катеров. Ночью бой затих. Лишь упруго раскатывались залпы с моря. Вражеские корабли снова обстреливали полуостров. Батарея Стебеля на этот раз не отвечала. Артиллеристы берегли боезапасы до последнего дневного боя.

Около 8 часов утра оставшийся на Мынту полковник Гаврилов приказал командиру катера № 154 заводить моторы и выходить в море. Вместе с Гавриловым на торпедном катере ушли военком 3-й отдельной стрелковой бригады батальонный комиссар Кулаков, капитан 3-го ранга Фадеев, начальник политотдела Батраков, инженер Гинзбург и ряд других командиров и политработников. За себя на Сырве Гаврилов оставил боевого офицера, участника войны с белофиннами полковника Николая Федоровича Ключникова.

Утром этого же дня наши бойцы от маяка видели, как в Ирбенском проливе два вражеских самолета атаковали какой-то катер. Скоро густой черный дым окутал его. Когда поредевшее облако поднялось над водой, ни людей, ни обломков уже не было заметно.

В боях на полуострове Сырве огромную роль сыграла башенная 315-я береговая батарея, которой командовал известный на Балтике командир капитан Александр Моисеевич Стебель. Правда, основным назначением батареи была борьба с морским противником, а на деле вести огонь артиллеристам пришлось не только по кораблям, но и по наступающим гитлеровцам.

Нелегко приходилось стебелевцам. Один отряд добровольцев за другим уходили с батареи на сухопутный фронт. Оставшиеся заменяли своих товарищей и продолжали вести огонь по врагу. До 300 бомб сбросили гитлеровцы на батарею капитана Стебеля. Но благодаря отличной маскировке и умело подготовленным ложным позициям 315-я оставалась в строю, пуская на дно вражеские корабли, поднимая в воздух вражеские укрепления.

На острове рассказывали, что сбитый на Сырве фашистский ас просил показать ему, где находится эта неуловимая и невидимая с воздуха тяжелая батарея, наносившая гитлеровцам такие потери.

По оценке генерал-лейтенанта Елисеева, «капитан Стебель прекрасно организовал управление. Широкая сеть наблюдательных постов позволила 315-й батарее наносить своим огнем сокрушительные удары по врагу».

И вот существование и этой батареи подходило к концу. Около 22 часов к КП — крутому зеленому холму, где под толстым слоем бетона разместился целый подземный городок, подошла легковая машина. У артиллеристов оставалось всего по нескольку снарядов на орудие. Дежурил секретарь парторганизации батареи коренастый, похожий на цыгана младший сержант Николай Николаевич Пушкин. Приехал начальник артиллерии майор Харламов.

— Где командир?

— На маяке, товарищ майор.

— Немедленно вызвать сюда. Подготовить батарею к взрыву.

Днем 4 октября полковой комиссар Михаил Захарович Шкарупо, оставшийся за начальника политотдела БОБР, приказал редактору газеты «На страже» политруку Крылову вместе с сотрудниками редакции срочно перейти на Хийумаа.

Они разбили типографскую машину, высыпали шрифт в воронку от бомбы и тщательно перемешали его с землей. По лесной дороге от госпиталя работники редакции прошли к батарее капитана Стебеля. Там им разыскали старенькую рыбацкую лодку с подвесным моторчиком. В ночь на 5 октября шлюпка с редакционными работниками вышла в море.

С докладом о положении на батареях в штаб гарнизона вызвали представителя Береговой обороны. Отправился полковой комиссар Шкарупо. Начальник артиллерии майор В. М. Харламов и начальник штаба майор И. П. Шахалов были где-то на передовой. Не оставалось сомнений, что бои на Сырве заканчивались. Артиллеристы выпускали по наступающим последние снаряды. Даже патроны и те были на исходе. Многие красноармейцы и краснофлотцы вооружались трофейными винтовками и автоматами. К ним боеприпасов хватало.

До доклада оставалось полчаса, когда полковой комиссар в рощице увидел походную кухню. Кок с перебинтованной головой ожесточенно чистил миски. Длинные дощатые столы стояли под соснами, и осыпавшаяся хвоя покрывала их. Только возле кухни доски были вытерты. Видимо, там недавно обедали люди. Лицо краснофлотца показалось комиссару знакомым. Конечно, это его в начале боев принимали в партию. И фамилия даже припомнилась: Кузьменко.

— Здравствуйте, товарищ Кузьменко. Давно ли стали коком? — Краснофлотец удивленно взглянул на подошедшего, застегнул ворот гимнастерки.

— Здравствуйте, товарищ полковой комиссар. В боях под Техумарди осколком зацепило, с тех пор вот и кашеварю. Не хотите ли отведать?

Полковой комиссар вспомнил, что с утра ничего не ел, и охотно согласился. Моряк полотенцем протер миску, щедро зачерпнул половником из котла. Рассыпчатая рисовая каша, заполнив посудину, попала на стол, просыпалась на землю. Заметив осуждающий взгляд Шкарупо, краснофлотец сказал:

— Все едино — немцам достанется. Поверьте, товарищ комиссар, закладка в котел — на всех, а есть придут — четвертой части народа не наберется.

Каша была хорошая, маслянистая. Полковой комиссар ел с аппетитом, а кок, пригорюнившись, присел напротив.

— Как вы думаете, придут этой ночью за нами шхуны?

— Должны прийти.

В рощице гулко ухнуло орудие. Только сейчас Шкарупо заметил замаскированную зенитную пушку. Хвоя с сосен снова посыпалась на столы.

— Не вешай носа, Кузьменко. По всему берегу ребята сколачивают плоты, чинят шлюпки и рыбачьи баркасы. Если не придут этой ночью катера, будем переходить на латвийский берег. А он не так далеко, каких-нибудь 30–40 километров.

Сказал так полковой комиссар, а у самого на сердце легче не стало. Сколько из остатков гарнизона смогут забрать шхуны с Хийумаа? А что делать остальным? И если они все-таки переберутся через Ирбенский пролив, там тоже оккупированная фашистами территория, а до линии фронта добрых 500 километров? В тяжелом, очень тяжелом положении оказался советский гарнизон.

У Ключникова в штабе собралось человек десять командиров. Были здесь начальник штаба бригады полковник Пименов, начальник связи майор Кузнецов, капитан Двойных, несколько моряков из Береговой обороны.

Полковник коротко обрисовал обстановку: снарядов и мин больше нет, потери личного состава достигают 70–75 процентов, раненых эвакуировать некуда, пристань Мынту занята противником. Шансов на то, что шхуны прорвутся к Сырве, очень мало.

— Наш командный пункт заминирован, — закончил Ключников, — если фашисты прорвутся — все взлетит на воздух. Один я не вправе решать судьбу оставшихся. Давайте сделаем это сообща.

Мнения выступавших командиров разделились. Одни предлагали перейти на плотах и рыбацких лодках на латвийский берег, а оттуда пробиваться к линии фронта. Другие считали, что лучше прорываться в глубь острова, уйти в лес, а с наступлением морозов по льду перейти на материк.

Сошлись на одном: всем командирам разойтись по местам и сделать все, что в их силах, чтобы еще хоть на день задержать противника. Ночью, оставив на дорогах заслоны, отвести людей к маяку, где ожидается посадка на катера. Если помощи с Хийумаа снова не будет, объявить красноармейцам и краснофлотцам о прекращении боевых действий, уничтожить всю технику, материальные ценности и на подсобных средствах переправляться в Латвию илр мелкими группами просачиваться на север острова. Последний снаряд оставить для подрыва пушки, последний патрон — для себя.

4 октября в Москве была принята радиограмма с Сааремаа, имевшая гриф: «Вне всякой очереди». Она была дана открытым текстом. «Радиовахту закрываю, иду в бой, в последний бой». На вопрос принимавшего радиста, каково положение на Эзеле, было отвечено: «Прощайте, прощайте…» В 16 часов 10 минут связь с героическим гарнизоном, находившимся на Сырве, прервалась.

В ночь на 5 октября 1941 года катера с Хийумаа вновь не пришли. Утром бои возобновились, главным образом южнее пристани, в районе аэродрома и по дороге на Церель.

Интересные подробности об этом дне, последнем дне обороны полуострова Сырве, рассказал офицер штаба ПВО капитан Михаил Федорович Морковкин.

День стоял теплый и солнечный. На севере продолжалась перестрелка, но вражеской авиации в воздухе не было. Машины ЗИС-5 легко тащили за собой уцелевшие зенитные орудия. Батарея отходила к маяку. Пушки расставили в орешнике. В отличие от прошлых дней никто не рыл укрытий. Не требовали этого и командиры. Многие перебирали свои вещи, рвали фотографии и письма.

Красноармеец у окопа чистил винтовку. Руки его действовали быстро и уверенно, а взгляд был отсутствующий, и мыслями он был далеко-далеко, может быть, дома, с близкими.

На юг тянулись журавли. Зенитчики с завистью провожали их. Вот бы тоже подняться и полететь. А краснозвездных журавлей, давно обещанных гарнизону, все не было и не было.

Около девяти утра командиров вызвали в штабную землянку.

— Боевые действия на Сааремаа закончены. Все взорвать и уничтожить. Затем действовать по своему усмотрению. Объявите это бойцам.

Слова последнего приказа поползли от одного к другому. То там, то здесь начали раздаваться взрывы, вспыхивали яркие костры. От склада военторга местное население уносило продукты: сахар, крупу, муку. Их раздавали населению, чтобы не оставлять противнику.

У вещевого склада солдаты и матросы переодевались в новое обмундирование. Кое-кто натягивал на себя по две пары — зимой сгодится. Вскоре, облитый бензином, запылал и этот склад.

Не по сезону выдался теплый день на Сырве, не по настроению — светлый и тихий день. Словно солнце напоследок хотело обогреть уцелевших героев.

Где-то совсем близко сухо щелкнул одиночный выстрел. Кажется, никто не обратил на него внимания. Только ветер зашевелил ветки можжевельника. Под кустом, похожим на маленький кипарис, аккуратно расстелил на земле черную шинель молодой командир. В перевернутой фуражке распечатанная пачка папирос. Рядом на земле два изжеванных окурка — следы последних мучительных раздумий. Кажется, еще дымится один, или это идет пороховая гарь от выпавшего из руки пистолета?

Этот сделал свой выбор, пусть ошибочный, поспешный, но его уже не изменить.

Соседи метрах в тридцати в кустах заделывают пробоину в смоленой рыбацкой лодке. Рядом красноармеец, с руками, до локтя перемазанными маслом, колдует над подвесным мотором. Им не до мертвых. Они собираются жить и выживут. Другие, наиболее нетерпеливые, рассаживаются на плоту.

— Что вы делаете, ребята? Разве вы забыли про авиацию? Зачем быть мишенью фашистским летчикам? А если вы и пройдете Ирбен, на латвийском берегу уже несколько дней как подняты на ноги айсарги {10}. Подождите до вечера.

Но нет, не слышат или не хотят слышать.

Матрос в бушлате отталкивается шестом. Солдат из брезента мастерит что-то вроде паруса. Остальные сидят нахохлившись, но у каждого в руках винтовка.

Медленно, словно неохотно, выходит в море плот с бойцами. Ой недалеко в такой солнечный день можно уйти. Вернулись бы лучше, ребята!

На КП 315-й батареи, куда перешел штаб бригады, полковник Ключников вновь собрал командиров. В их числе был начальник штаба БОБР майор И. П. Шахалов. Ключников объяснил, что радиостанция вечером 4 октября разбита. Связи с командованием нет. Личному составу приказано с боями прорываться на север Сааремаа.

— Сегодня мы собрались вместе в последний раз, — говорит полковник.

Люди молча стояли, слушая своего командира.

— Мы вместе вели тяжелые бои, теряли товарищей, но войны без жертв не бывает. Однако все мы — советские люди и, что бы ни случилось, всегда останемся ими.

— Что же дальше — плен? — послышался чей-то голос.

— Плен — великое несчастье. Позади нас Балтика, впереди — германские штыки. Но можно, хотя и трудно, продолжать борьбу.

Шумит ветер в деревьях, срывая последнюю листву. Где-то еще идет стрельба, а на поляне все притихли.

— Легких рецептов уберечь себя не подскажу.

— Трудных не испугаемся, — раздается тот же голос.

— Хорошо, слушайте. Партизанить на Сырве негде. Предлагаю группами по три-пять человек просачиваться на север. Там леса. Такими группами легче уйти, укрыться. Местные крестьяне помогут. Дождемся зимы, а потом на Большую землю — партизанить. Все орудия и машины сейчас же уничтожить, а винтовки — как совесть подскажет. Это каждый решает сам. Все, товарищи.

Однако уходили с Сырве не только мелкими группами. Вечером часть бойцов и командиров, собрав несколько грузовых машин, установив на них пулеметы, на большой скорости устремились на север. Находились среди прорывавшихся командир пограничных катеров А. В. Василенко, комсорг дивизиона краснофлотец Николай Трошин, старший политрук из артиллерийской части Сергей Свинухов.

Фашисты, уверенные, что русские в создавшихся условиях не предпримут активных действий, пропустили машины. Только где-то у Сальме им удалось перекрыть дорогу. Встреченные на повороте пулеметным огнем в упор, машины полетели в канавы, прорывающиеся в большинстве своем погибли. Немногих раненых фашисты отправили в лагерь для военнопленных.

Командиры-зенитчики лейтенанты А. А. Чепраков, А. С. Малофеев и политрук П. М. Жуков вместе с краснофлотцем-мотористом Романовым с 315-й батареи перебрались через Ирбен на маленькой рыбацкой лодке. Чепраков до военного училища обучался в морском техникуме, плавал на паруснике «Товарищ», три года был бессменным старшиной шлюпки. Правда, одно дело — надежная устойчивая морская «шестерка», совсем другое — ветхая лодка. Пришлось идти на риск. Другого выхода не было. Шли всю ночь под парусом и на веслах, каской вычерпывая льющуюся через щели воду. Прекратился начавшийся с вечера дождь, стих ветер. Артиллеристы надеялись, что к рассвету доберутся до берега. Но в наползавшем густом тумане исчезли огни пожаров на Сырве, и они потеряли ориентировку.

Утром, когда туман рассеялся, они оказались в открытом море. Не видно берегов, на горизонте изредка показывались корабли, пролетали самолеты. Чтобы не привлекать внимания, парус пришлось спустить. Лодка медленно дрейфовала к востоку. В дымке открылся латвийский берег. Вновь надежда затеплилась у людей. Но земля, поросшая лесом, приближалась быстрее, чем они хотели бы. С наступлением темноты легче высадиться, укрыться от наблюдения береговых постов.

Сейчас больше всего артиллеристы опасались встречи с самолетом. И эта встреча произошла. Фашистский гидросамолет — «лапотник», как его называли на островах за поплавки, — заметил лодку. Артиллеристы пошли на хитрость: залегли на дне в самых неудобных позах, притворились убитыми. Спустившись до бреющего полета, самолет дал несколько очередей и ушел на север. За эти минуты лодка наполнилась водой. Артиллеристы взялись ее вычерпывать, и, увлеченные работой, не сразу заметили опасность. Был ли это тот же самый «лапотник» или ему на смену прилетел другой, только самолет прошел над водой, чуть ли не задевая поплавками за гребни волн, и стал расстреливать людей. Три винтовки били по самолету. Эти редкие выстрелы заставили фашиста подняться выше. Все же одна очередь попала в лодку. Сидевший на средней банке политрук Жуков со стоном схватился за голову и упал. С левого борта срезало верхнюю доску обшивки. Хлынула вода. Лодка перевернулась, и все четверо оказались в ледяной воде. Винтовки, патроны, небольшой запас продуктов — все пошло на дно. К счастью, лодка не затонула. Тянула вниз намокшая одежда. Артиллеристы держались за лодку. Выпустив еще несколько очередей и дав ракету, «лапотник» улетел.

Их медленно сносило к берегу. Тело политрука его товарищи привязали ремнем к рыму на носу. Фашистская пуля попала Жукову в голову, и он, не приходя в сознание, скончался.

Вскоре показался сторожевой катер. Артиллеристы уничтожили свои документы, а минут через тридцать их и убитого политрука подняли на палубу.

Писарь 34-го инженерного батальона Дмитрий Иванович Дрожак вместе с бойцом этого же батальона Иваном Земляным и другими переправился через Ирбен на большой рыбацкой лодке. Им удалось незамеченными пересечь пролив. Гребли посменно. К утру, когда в сумерках появился берег, сильный удар чуть не перевернул шлюпку. Камни. Они подстерегали красноармейцев всюду. Невидимые в темноте, укрывшиеся под водой, замедляли движение, грозили перевернуть лодку, плеском выдать врагу. Пришлось прыгать в воду и брести к берегу. Через дюны углубились на материк.

Октябрьский ветер разгуливал в лесу. Холодило мокрое обмундирование. Дрожак чувствовал, что начинается озноб, болело плечо, но продолжал идти с товарищами. Где-то в лесу они нарвались на фашистов. Разгорелся короткий ночной бой. Группа рассеялась. Когда выстрелы затихли, с Дрожаком остался лишь один Земляной. Что стало с товарищами, они не знали.

Шли несколько суток, питаясь капустой и брюквой. Чтобы получить продукты и узнать дорогу, решили заглянуть на одинокий хутор. Из осторожности на разведку пошел Земляной. Вскоре Дмитрий Иванович услышал выстрелы. Товарищ назад не вернулся. Ориентируясь по звездам, пришлось идти на восток одному.

Так прошел он еще два-три дня. Болезнь окончательно свалила с ног. Очнулся он в сарае, куда забрался на ночевку, разбитым и ослабевшим. Идти Дрожак не мог. На помощь балтийцу пришли местные жители. Старушка, пасшая корову, принесла ему одеяло, пищу, рассказала, что большой лес находится километрах в сорока. Затем в сарай пришел молодой латыш. Он пообещал связать Дмитрия Ивановича с партизанами. Когда Дрожаку стало лучше, двое товарищей зашли за ним. Переодетый в гражданское, бывший писарь инженерного батальона с острова Сааремаа с помощью латвийских друзей ушел в леса Белоруссии и стал бойцом партизанского отряда имени Суворова.

Часть защитников Сааремаа достигла берегов нейтральной Швеции и там оказалась интернированной. В лагере Бюринген группа командиров во главе с майором Марголиным, воентехником 2-го ранга Могилевым и подполковником Анисимовым составили краткий обзор боевых действий на острове.

Сорок пять суток укрывались работники курессарской милиции Лабо и Герасимов на острове. Несколько дней вечерами в районе командного пункта БОБР они слышали выстрелы. Там шли расстрелы. Фашисты вооружили националистические банды — омакайцев, и они помогали вылавливать остатки гарнизона. Однажды в лесу было схвачено несколько политработников. Когда их привели в Курессаре в комендатуру, немцы удивились.

— Зачем вели? Политруков расстреливать на месте.

Представление о том, как оценивал оборону острова наш противник, дает статья участника боев финского капитан-лейтенанта И. Вирки «Захват островов Рижского залива», опубликованная в декабрьском номере «Морского журнала» за 1941 год в Хельсинки.

Отмечая, что вся территория Эстонской ССР к моменту высадки фашистских войск на Моонзунде оказалась давно захваченной гитлеровцами, автор пишет: «Можно было ожидать понижения боевого духа русских на этих изолированных островах». Но на деле оказалось иначе. И. Вирки констатирует: «Русские защищали свои позиции фанатически, поэтому от наступающих потребовалось максимальное напряжение всех сил». Русские «особенно яростно оборонялись на полуострове Сырве и в окрестностях поселка Кихельконна».

Пока мы не знаем, какие части удерживали Кихельконну. Ни сохранившиеся документы, ни уцелевшие участники боев не говорят об этом. Видимо, это была какая-то отрезанная группировка островного гарнизона, прорваться которой на полуостров Сырве не удалось.

5 октября 1941 года прекратилось организованное сопротивление на полуострове Сырве.

В этот день начальник генерального штаба сухопутных сил Германии генерал-майор Гальдер в служебном дневнике сделал следующую запись: «Остров Эзель занят нашими войсками».

Операция «Беовульф II» закончилась.

Однако бои отдельных групп продолжались. По свидетельству того же И. Вирки, только 11 октября последние защитники острова были обезоружены.

Мнение советских людей хорошо выражено в дневнике капитана 2-го ранга М. А. Нефедова {11}, эвакуированного с острова вместе с ранеными бойцами. Эта запись сделана 12 октября 1942 года в блокированном Ленинграде: «В той гигантской борьбе, которую ведет Советский Союз с оголтелым фашизмом, борьба на Эзеле есть лишь маленький славный героический эпизод. Слава и вечная память героическим защитникам Эзеля. Они своей беспримерной борьбой оттянули силы противника и тем самым выполнили честно свой долг перед Родиной. Слава им, слава!»