Война торговцев космосом

Теннисон Тарб

Она без сомнения приложила все усилия к тому, чтобы выглядеть наилучшим образом, но ей это не удалось. Моему взору предстало жалкое, достойное сожаления существо. Невзрачная, болезненного вида, с землисто-серой кожей, она испуганно таращила глаза на стены моего кабинета, то и дело проводя языком по губам. А дивиться, бедняжке было чему. Стены моей консульской приемной представляли собой экраны с движущимися полнометражными изображениями новых образцов продовольственных товаров, рекламируемых нашим Агентством.

— Господи, Кофиест. Что бы я ни отдала за один его глоток, — услышал я шепот, похожий на стон.

Я с удивлением посмотрел на посетительницу. В таких случаях мне всегда следовало изображать самое искреннее удивление. Затем я сверился с ее досье на дисплее.

— Странно. В вашем досье сказано, что вы самым активным образом убеждали венерян не поддаваться пагубной привычке пить Кофиест.

— Мистер Тарб, я сейчас вам все объясню…

— Давайте-ка лучше посмотрим, что это за пометка на вашем прошении о визе… — продолжал я и, прочитав, неодобрительно покачал головой. — Неужели это правда? «Планета Земля, коррумпированная до основания, находится в полной власти хищнических и разбойных рекламных агентств, превративших население в бессловесное стадо…» А?

Я слышал, как у нее перехватило дыхание.

— Откуда вы это взяли? Меня уверяли, что досье является строжайшей тайной…

Я пожал плечами.

— Меня вынудили сделать такое заявление. Я должна была ругать рекламу, иначе мне не дали бы визу сюда, — запричитала моя просительница.

Я продолжал хранить невозмутимое спокойствие чиновника при исполнении своих обязанностей: семьдесят пять процентов сочувствия — «ничем не могу помочь», и двадцать пять процентов сдержанного негодования — «какая черная неблагодарность!» Все было до тошноты знакомо. За четыре года службы на Венере в моем кабинете такие, как она, появлялись не реже одного раза в неделю.

— Это была моя ошибка, мистер Тарб, поверьте, — жалобно оправдывалась бедняжка, как будто вполне искренне, тараща на меня глаза и без того занимавшие слишком много места на ее изможденном лице. Я знал цену искренности таких заявлений. Однако в ее глазах были неподдельный ужас и отчаяние, ибо более всего ее страшило то, что ей откажут в визе и она не сможет вернуться на Землю. В таких случаях можно безошибочно определить, когда человек уже на пределе. К тому же ее физическое истощение дошло до такой степени, которая у медиков называется «анорексией игнатуа». Такое обычно происходит с вполне приличными и и хорошо воспитанными потребителями, попавшими с Земли на Венеру.

Ежедневно посещая венерянские магазины, где при выборе товаров покупатель начисто лишен какой-либо подсказки и помощи со стороны рекламы, эти люди настолько теряются, что нередко обрекают себя на систематическое недоедание.

— Пожалуйста, прошу вас… дайте мне визу, — с трудом закончила она фразу, и губы ее сложились в жалкое подобие не то обворожительной, не то умоляющей улыбки.

Я бросил торжествующий взгляд на рекламу агентства «Фаулер Шокен», бегущую по стенам. Сославшись на необходимость отлучиться по срочному делу, я мог бы оставить ее еще минут на десять один на один с этим фантастическим изобилием, представленным во всей своей красе нашей коммерческой рекламой, но опыт подсказывал мне, что в дальнейшей обработке моя просительница уже не нуждается. К тому же она как-никак была представительницей слабого пола…

Молоток опустился, торг был закончен.

— Эльза Дикман Хонигер, — громогласно изрек я, бросив взгляд на ее прошение о визе. — Вы обвиняетесь в измене.

От испуга у несчастного создания буквально отвалился подбородок. Я видел, как ее глаза наполняются слезами.

— В вашем досье сказано, что вы росли и воспитывались в семье добропорядочных потребителей, в детстве, как положено, состояли в организации юных друзей рекламы, получили прекрасное образование в Университете Джорджа Вашингтона в Нью-Хэвене. По окончании занимали ответственную должность в отделе связей с потребителями в одной из крупнейших компаний по продаже в рассрочку ювелирный изделий. В послужном списке ваша работа оценивалась как отличная. Однако вы пренебрегли всем этим. Вы заклеймили позором воспитавшую вас систему и решили сбежать на эту дикую, ничего не смыслящую в цивилизованной торговле планету…

— Меня обманули, — жалко лепетала моя просительница, роняя слезы.

— Конечно, вас обманули, — грозно рычал я. — Но вы могли бы не поддаться обману, будь у вас хоть капля благодарности…

— О, пожалуйста, пожалуйста, мистер Тарб, я сделаю все, что вы скажете, только позвольте мне вернуться домой!

Настал момент выложить карты на стол. Я строго поджал губы и на мгновение замолчал.

— Все? — раздумчиво переспросил я, словно впервые слышал такие слова из уст малодушных перебежчиков.

Я позволил ей выплакаться, подождал, когда она просохнет и наконец поднимет голову и посмотрит на меня глазами, полными страха и мучительного ожидания. Когда я заметил, что в них мелькнуло что-то, похожее на лучик надежды, я милостиво кинул приманку.

— Возможно, у вас есть еще выход, — промолвил я и снова замолчал. Вернувшись к ее досье, я сделал вид, что еще раз внимательно его изучаю.

— О немедленном разрешении на выезд не может быть и речи, — наконец предупредил я.

— Я согласна подождать, — с надеждой воскликнула она. — Даже пару недель, если это необходимо.

Я саркастически рассмеялся.

— Недель? — Я покачал головой. — Эльза, — строго сказал я, — это несерьезный разговор. Ваш поступок невозможно искупить какими-то двумя паршивыми неделями отсрочки, или даже месяцами, если хотите знать. Вы заблуждаетесь. Забудьте все, что я вам сказал. В визе вам отказано.

И, поставив на ее прошении жирный красный штемпель «отказать», вернул его ей. А затем, откинувшись на спинку стула, стал ждать, что последует дальше.

Все было как обычно в таких случаях. Сначала шок, потом бурное негодование и ярость отчаяния, а затем, неуверенными шагами, словно слепая, она покинула мой кабинет.

Как только за нею закрылась дверь, я с довольной улыбкой подмигнул портрету Фаулера Шокена на стене и спросил гения рекламы:

— Ну как, неплохо?

Потрет исчез, и вместо него на меня глядела Митци Ку. Она улыбнулась мне в ответ.

— Отлично, Тенни, спускайся ко мне, отпразднуем.

Именно такого ответа я и ожидал. Не мешкая, я поспешил на свидание, прихватив по дороге в посольской лавке все, что полагается по такому случаю.

Когда в Кортней-центре возводили здание нашего посольства (хотя правильнее было бы сказать «рыли»), пришлось воспользоваться местной рабочей силой. Таковы были условия соглашения между Венерой и Землей. Сожженный жарой каменистый венерянский грунт был податлив и рыть его было нетрудно. Когда появились первые партии рабочих, охранявшим строительство морским пехотинцам пришлось выполнять двойную задачу. Четыре часа, одетые в свою нарядную форму, они несли охрану объекта, а затем, по окончании смены, когда стройплощадка пустела, переодевшись в рабочие робы, спускались в котлован, чтобы рыть потайные подземелья военного назначения.

Венеряне так ничего и не подозревали, несмотря на то, что территория посольства буквально кишела ими в рабочие часы. Правда, их никогда не пускали в наши посольские туалеты, и поэтому они не могли знать, что в конце каждого из них имелся потайной ход, ведущий в святая святых Митци Ку, нашего культурного атташе, занимавшейся, однако, делами, имевшими самое отдаленное отношение к вопросам культуры.

Когда, наконец, весь запыхавшись, я спустился к ней, с ловкостью жонглера держа перед собой руку с подносом, на котором стояла бутылка виски и вазочка с колотым льдом, Митци заканчивала заносить в картотеку данные моей недавней посетительницы. Увидев меня, она подняла руку, как бы прося этим жестом не мешать ей, и указала на стул. Я приготовил коктейли и, вполне довольный собой, сел и приготовился ждать, когда Митци закончит свои дела.

У Митци Ку характер твердый, как сталь, или, пожалуй, бронза, что ближе к восточному нежно-смуглому цвету ее кожи. Голос у нее звонкий, чеканный, движения тоже отточенные. Мне нравятся такие женщины. У нее необыкновенно красивого отлива черные волосы ее далеких предков-японцев и хрустально-синие глаза. К тому же она такого же высокого роста, как и я, хотя сложена куда лучше. Если все это собрать вместе, — а мне постоянно хотелось это сделать, когда я видел ее, — то более красивой начальницы шпионской службы не сыскать во всех посольствах вселенной.

Синие глаза угрожающе сузились, но она, вдруг смягчаясь, послушно сказала:

— Ты хорошо поработал, Тенни, спасибо.

— И всего-то? — не унимался я. — А почему бы не сказать: «Тенни, дорогой, ты отлично постарался. По этому случаю нам не грех тряхнуть стариной…»

В синих глазах сверкнули молнии.

— Черт побери, Тенни! Да, нам было хорошо вместе, и тебе и мне, но все это уже позади. Ты уезжаешь, я остаюсь, все ясно, не так ли?

Но я решил не отступать, ибо сам лично не собирался ставить на этом точку.

— До моего отъезда еще целая неделя, — возразил я. И тут она взорвалась.

— Прекрати молоть вздор! — резко оборвала она меня.

Я проклинал себя за то, что довел Митци до гнева. А еще я проклинал Гэя Лопеса, вернее Хезуса Мария Лопеса, который хоть и не был столь пригож собою, как я, и не так хорош (я уверен) в постели, но в одном все же взял перевес надо мной — он оставался, а я уезжал. А Митци, без сомнения, думала уже о завтрашнем дне, а не о дне вчерашнем.

— Ты порядочный зануда, Тенни, — наконец сменила она гнев на милость. Однако морщинки над переносицей не разглаживались. Когда Митци хмурилась, шутить с этим не следовало. Даже если гроза была еще за горами и лишь легкие тучки собирались на горизонте, верным предвестником надвигающейся бури были эти две тонкие вертикальные морщинки над переносицей между словно карандашом нарисованными бровями. Они предупреждали: «Берегись. Идет гроза». Синие глаза становились льдинками — и сверкала молния.

Но могло такого и не случиться, как на сей раз.

— Тенни, — сказала она, успокаиваясь. — У меня есть кое-какие планы в отношении нашей пигалицы. Что если ее внедрить нашим агентом в шпионскую сеть венерян?

— Зачем? — недовольно проворчал я, ибо мне хорошо было известно, что и внедряться было некуда, ибо венеряне не способны создать более или менее приличную разведывательную сеть.

Это им не под силу. Половина из них — это полоумные консервационисты, эмигрировавшие на Венеру по доброй воле и убеждениям. Хотя через полгода большая часть их горько жалела об этом. Многие из них хоть сейчас вернулись бы обратно. А это зависело от меня, ибо я был заместителем начальника консульской службы посольства. Митци же занималась тем, что время от времени отбирала из этого контингента тех, кто мог бы стать ее осведомителем. Хотя по должности она значилась заведующей отделом культурных связей, ее связь с венерянами пока ограничивалась террористическими актами в аэропортах и пожарами на складах. Считалось, что таким образом удастся внушить венерянам мысль, что им не стоит тягаться с планетой с населением в сорок миллиардов, да еще отстоящей от Венеры на расстоянии бог знает скольких световых лет. Все же они скоро будут поставлены на колени, и сами попросятся в сообщество цивилизованных процветающих народов. А пока Митци следила за тем, чтобы они совсем не отбились от рук, а точнее, не сообразили наконец, что за дьявольская западня эта их горячая планета. Шпионаж? Со стороны венерян? Нам он не грозит.

— Что? — выходя из раздумий переспросил я, поняв, что Митци продолжает что-то говорить.

— Они что-то замышляют, Тенни. В прошлую мою командировку в Порт-Кэти в гостиничном номере кто-то рылся в моих вещах.

— Выбрось это из головы, — успокоил я ее уверенным тоном. — Лучше давай подумаем, как мы проведем оставшуюся неделю.

Легкие морщинки вот-вот грозили снова перерезать ее переносицу, но, к счастью, до этого не дошло.

— Ладно, — сказала она. — Выкладывай, что за идеи у тебя в запасе.

— Небольшая прогулка, — с готовностью воскликнул я. — Слетаем на рейсовой ракете в Полярную исправительную колонию. У меня там кое-какие дела — переговоры об обмене заключенными. Ты могла бы составить мне компанию.

— О, Тенни, — прервала она меня. — Хуже ты ничего не мог придумать? Что я там не видела!

Действительно, Полярная колония не входила ни в один туристский путеводитель по Венере, хотя о подобном путеводителе вообще говорить не приходится, когда речь идет об этой чертовой планете.

— Я, знаю, что рейсовая ракета летит прямо сегодня, но у меня дел по горло. Спасибо за приглашение, но я не смогу составить тебе компанию, Тенни. — Она в задумчивости умолкла. — Все же жаль, что ты так и не видел настоящую Венеру.

— Настоящую Венеру? — Теперь пришел мой черед иронизировать. От жары на этой планете плавились даже пломбы в зубах. Жарко было и за городом, где климат удалось немного изменить, но и там тоже было пекло и ядовитые испарения. Узнать «настоящую» Венеру! А какая она? Старая раскаленная печь, в которой уголь уже сгорел, а жар еще не выветрился.

— Я не говорю о пустыне, — поспешила добавить Митци, — Ну, например, Русские горы. Кстати, ты также не видел здешний космодром, это всего лишь час лету отсюда. Я говорю это на тот случай, если мы решим провести вместе весь день.

— Прекрасно! — воскликнул я, хотя мог бы предложить что-нибудь получше. Но я решил пойти на уступки. — Сегодня?

— О, нет, нет, Тенни, что ты! Сегодня День Поминовения. Никаких развлечений, все будет закрыто.

— Когда же, в таком случае? — настаивал я, но она только пожала плечами. Мне не хотелось, чтобы она снова хмурилась, поэтому я не настаивал.

— А что конкретно ты собираешься делать с ней?

Она недоуменно посмотрела на меня.

— С кем? А, ты об этой ренегатке. То, что со всеми, я полагаю. Пять лет в качестве тайного агента, а затем мы ее репатриируем на Землю при условии, конечно, добросовестной службы.

— Не переоцениваешь ли ты ее? Я к ней присмотрелся. Она — новичок. Может, ты просто позволишь ей раз в месяц заходить в магазины, где торгуют старыми добрыми яствами с Земли? За это она готова будет сделать для тебя все, что угодно.

Митци, допив коктейль, поставила стакан на поднос и как-то странно посмотрела на меня.

— Тенни, — сказала она смеясь и качая головой. — Мне, действительно, будет не хватать тебя. Знаешь, о чем я иногда думаю, если не засыпаю тут же? Я думаю, что с какой-то точки зрения все, что я делаю, можно назвать безнравственным. Я превращаю обыкновенных порядочных людей в шпионов и диверсантов…

— Остановись! — резко перебил я ее, ибо есть вещи, о которых не следует говорить вслух даже в шутку.

Но она предупреждающе подняла руку и продолжала:

— …а потом смотрю на тебя и думаю, что по сравнению с тобой я просто ангел. А теперь убирайся отсюда и не мешай мне работать.

Я поднялся, гадая, проиграл я или выиграл в результате этой короткой дискуссии. Во всяком случае, мы почти договорились о новой встрече, и я уже знал, как буду наверстывать упущенное.

День Поминовения — одна из скучнейших знаменательных дат на календаре Венеры. Это годовщина смерти старого пройдохи Митчела Кортнея. Разумеется, в этот день не работали ни мелкие клерки, ни портье, и свою чашечку кофезаменителя мне пришлось раздобыть самому. Взяв чашку, я проследовал в холл второго этажа, откуда хорошо было видно все, что происходит за стенами посольства.

Средний обыватель Венеры — это троглодит, пещерный житель. За все это время, что бы ни предпринималось на Венере для очистки воздуха, — трубы Хилша и прочее, — полностью избавить города от вредоносных газов и пыли не удалось. Хотя надо отдать должно венерянам — кое-чего они все же достигли. И тем не менее бывать на улице или за городом без защитных комбинезонов и фильтрующих респираторов не рекомендовалось. Я вообще отваживался на такие прогулки лишь в исключительных случаях. Венеряне не случайно выбирали для строительства городов самые глубокие расселины, которых на этой планете высоких температур было великое множество, а затем сооружали над ним нечто вроде крыши. Вытянутые по дну длинных узких и извилистых ущелий, эти города действительно были похожи на «нерестилища угрей», как метко съязвила Митци Ку. Самый большой город на Венере даже городом не назовешь — какие-то жалкие сто тысяч населения, да и то благодаря наплыву туристов, взявших за обычай посещать Венеру в каждый из ее дурацких праздников и юбилеев. А таких было немало. Не знаю, кому взбрело в голову включить в их число годовщину смерти такого мошенника как Митчел Кортней. Правда, на Венере никто не знал истинную причину его бегства на эту планету.

Но я-то знал. Мой дед по материнской линии, Гамильтон Харнс, был в те времена одним из вице-президентов рекламной фирмы «Фаулер Шокен», в которой работал Кортней, и которую он потом так коварно предал и опозорил. Когда я был еще ребенком, мать рассказывала мне, как дед с самого начала не доверял Кортнею, считая, что он что-то замышляет. В конце концов, дед оказался прав. В один прекрасный день, чтобы убрать свидетелей своих постоянных махинаций, Кортней отстранил от работы моего деда и еще нескольких преданных фирме сотрудников филиала в Сан-Диего. Впрочем, знай об этом венеряне, они, чего доброго, сочли бы это за геройский подвиг во имя правды и справедливости.

Наше посольство на Венере расположено на бульваре О’Ши, главной улице столицы, и в этот день большинство венерян занималось своим любимым видом спорта — демонстрировало перед нашим посольством. Лозунги не отличались оригинальностью: «Нет рекламе!», «Земляне, убирайтесь вон!».

Когда в собравшейся толпе я увидел свою утреннюю просительницу, это меня даже позабавило. Вырвав из рук рыжего верзилы плакат, она, что-то выкрикивая, присоединилась к тем, кто вышагивал взад и вперед перед зданием посольства. Все шло по расписанию. Когда наступит нервный спад, как предсказывала Митци, жертва станет слабой и покорной.

Холл постепенно заполнялся старшими сотрудниками посольства, собирающимися к одиннадцати часам на брифинг. Одним из первых пришел мой соперник и сосед по комнате Гэй Лопес. Когда я вскочил, чтобы тут же раздобыть для него чашечку кофезаменителя, он посмотрел на меня с опаской и подозрением. Мы не были друзьями, хотя и делили один двухместный номер — верхняя койка была у меня. Причин не испытывать друг к другу симпатии у нас было более, чем достаточно. Представляю, как он должен был себя чувствовать в те часы, когда у меня на верхней койке «гостила» Митци Ку. Я это потом хорошо понял, когда все переменилось, и на его месте оказался я, с той только разницей, что звуки доносились до меня снизу.

У меня уже созрел план, как рассчитаться с Гэем. Я знал, что в его биографии есть одно пятнышко. Он совершил какой-то проступок, когда работал младшим помощником начальника средств массовой информации нашего Агентства. За свой проступок он был отправлен в так называемый бессрочный отпуск, который провел в Заполярье. Там он прививал аборигенам навыки цивилизации. Что это был за проступок, я толком не знал, да это меня и не интересовало. Главное, что Гэй Лопес не знал, что я этого не знаю, и своими туманными намеками я постоянно держал его в напряжении. На Венере он трудился, как никто, стараясь искупить свой грех. Представляю, как он ненавидел все, что было связано с Севером, куда ему меньше всего снова хотелось бы попасть. Небось, до сих пор ему снится тундра и ледяные торосы. Он, пожалуй, был единственным из нас, кто не сетовал на жаркий климат Венеры.

Я все это понимал, но у меня не было выбора.

— Послушай, Гэй, — сказал я проникновенным голосом, — мне все же будет не хватать старушки Венеры и всех вас, когда я вернусь на Землю.

Подозрительность в его взгляде усилилась, ибо он знал, что я бессовестно вру. Только он не понимал, зачем я это делаю.

— Нам тоже будет не хватать тебя, Тарб, — столь же неискренне сказал он. — Ты уже знаешь, где будешь работать?

Этого я и ждал.

— Думаю проситься в Отдел личного состава, — снова соврал я. — Надеюсь, я заслужил это, как ты считаешь? Когда я вернусь, как ты думаешь, о чем меня прежде всего спросят? Конечно же, они спросят меня, как справляются с работой кадры посольства и все такое прочее. Кстати, — сказал я, словно вспомнил что-то важное. — Мы, кажется, работаем в одном рекламном агентстве? Ты, я и Митци. Я дам о вас самые лестные отзывы. Первоклассные работники, что ты, что она.

Разумеется, если бы Лопес хоть немного соображал, он бы сразу понял, что меньше всего мне светит попасть в Отдел личного состава, ибо я по своему профилю и практике работы был специалистом по рекламе и производству. Но я никогда не утверждал, что Гэй смекалистый парень, я лишь сказал, что он трудяга. Во всяком случае, он и опомниться не успел, как уже пообещал мне съездить вместо меня в Полярную исправительную колонию, «чтобы познакомиться, на тот случай, если придется сесть на мое место». Я оставил его размышлять над этим, а сам присоединился к группе сослуживцев, оживленно обсуждавших преимущества тех марок автомобилей, которыми им приходилось пользоваться в их бытность на Земле.

В штате нашего посольства на Венере было сто восемь сотрудников. Эта цифра всегда вызывала протест у венерян, требовавших сократить ее вдвое. Но посол был непреклонен. Он хорошо знал, для чего ему нужны лишние шестьдесят сотрудников. Знали это и венеряне. На иерархической лестнице я занимал десятую или одиннадцатую ступеньку, исполняя консульские обязанности, и, кроме того, был ответственным за моральное состояние персонала. А последнее означало, что я определял программы передач внутреннего телевидения посольства, самолично отбирал коммерческую рекламу, короче, неусыпно следил за тем, чтобы остальные сто семь сотрудников никоим образом не подцепили здесь консервационистскую заразу. Впрочем, все эти обязанности не отнимали у меня много времени. Для работы в посольстве люди подбирались самым тщательным образом. Большинство из нас были давними работниками Агентства, а те, кого набрали со стороны, были вполне надежными и проверенными сторонниками наших идей. Правда среди молодых кое-кто пытался чрезмерным энтузиазмом выразить свою лояльность фирме. Были и неприятные инциденты. Например, пару недель назад двое морских пехотинцев из посольской охраны, вопреки запрету, применили личное оружие и прямой наводкой выпустили заряд рекламы прямо на сетчатку глаза трем аборигенам. Венерянам это не понравилось, пришлось ребят наказать — домашний арест с последующей отправкой на Землю. На брифинге, разумеется, молодежи не было, здесь собрались двадцать пять руководящих сотрудников нашего посольства. Я постарался сохранить свободным стул возле себя для Митци, которая, как всегда, пришла позже всех. Войдя, она бросила взгляд на мрачного Гэя Лопеса, сидевшего у окна, пожала плечами и села на стул рядом со мной, готовая тут же включиться в оживленную беседу.

— Доброе утро, Митци, — ворчливо приветствовал ее шеф протокольного отдела и снова продолжил прерванный рассказ:

— У меня тоже был автомобиль с ручным управлением. Ничего хорошего. Руки всегда заняты…

— Надо только наловчиться, Роджер, — сказал я, — Если попадешь в пробку, одной рукой можешь рулить, а другой — сигналить…

— Сигналить? — возмущенно уставился он на меня.

— Как давно ты был за рулем, Тент? — язвительно бросила в мою сторону шифровальщица посольства и, наклонившись через колени Митци к шефу протокола, доверительно посоветовала:

— Попробуйте марку «Вайлер», Роджер. Никаких переключений передачи, никаких педалей, просто перебираешь ногами по тротуару, и дело с концом.

Роджер насмешливо посмотрел на нее.

— А если надо затормозить? Так и ноги переломаешь… Нет, лучше педальной машины нет…

Но вдруг выражение его лица изменилось.

— Идут, — проворчал он недовольно и всем корпусом повернулся к двери, чтобы приветствовать начальство.

Наш посол на Венере, импозантный мужчина с курчавой с проседью темной шевелюрой и уверенным, несколько ироничным выражением лица, был олицетворением всех рекламируемых нами качеств профессионала — компетентность, доброжелательность, нужная для скепсиса. На Земле он работал в средствах информации.

Он не был сотрудником нашего Агентства, ибо назначения на пост посла осуществлялись в порядке ротации, а на этот раз, увы, был не наш черед. Но хотя он был человеком со стороны, мне он нравился, я уважаю настоящих профессионалов. Во всяком случае, он умел проводить совещания.

Первым получил слово советник посольства, доложивший об очередной критической ситуации, возникшей за эту неделю.

— Венеряне снова вручили ноту, — начал он, нервно ломая руки, — На этот раз по поводу наших действий на Гиперионе. Они утверждают, что мы нарушаем права человека на этой планете, запрещая рабочим газовых промыслов самим решать, какие средства информации им нужны. Вы понимаете, что это значит?

Как не понять? Поэтому многие не смогли удержаться от негодующих возгласов типа: «Какая наглость!» «Типичная самоуверенность невежд!» и тому подобное.

На Луне Гиперион добывался гелий. Работало там всего каких-нибудь пять тысяч человек и количество добываемого там газа не могло как-то серьезно повлиять на наши торговые сделки. Но это был вопрос принципа — мы не намерены были уступать свои права на рекламу. Хватит нам одной Венеры.

Посол был настроен самым решительным образом не поступаться принципами.

— Ноту не принимать! — ледяным голосом сказал он. — Не их дело соваться туда, куда не следует. И вообще, кто вам разрешил принять ноту, Говард?

— Не мог же я ее отклонить, не читая, — плакался советник.

Взгляд, которым его измерил посол, не сулил бедняге ничего хорошего. Но посол, как истый дипломат, повернувшись к нам, расплылся в улыбке и приступил к следующему вопросу.

— Друзья, вам всем известно, что на орбите Венеры вот уже десять дней находится прибывший с Земли межпланетный лайнер. В любую минуту он готов послать на Венеру ракету. Я уже разговаривал с капитаном. У него для нас новости, как веселые, так и грустные. Веселые — это ансамбль народных танцев, дискогруппа и черное шоу. Нам также доставлено десять тонн различного груза: Кофиест, регенерированное мясо, кассеты с новой рекламой, впрочем, все, что мы с вами заказывали.

Аудитория шумно приветствовала это сообщение. Я этим воспользовался, чтобы взять Митци за руку. Она не возражала.

А посол тем временем продолжал.

— Я сообщил вам веселые новости. А теперь — новость печальная. Как вы знаете, стартуя в обратный путь, ракета увезет с собой нашего общего друга, любимца нашей маленькой дружной семьи. Разумеется, мы еще будем иметь возможность попрощаться с ним в более широком кругу накануне его отъезда, но сейчас я прошу вас, Теннисон Тарб, встаньте, чтобы мы вас видели и могли сказать вам, как мы сожалеем, что вы нас покидаете.

Я этого не ожидал, черт побери! Не думал, что сегодняшний день окажется самым счастливым днем в моей жизни. Чертовски приятно, когда тебе рукоплещут твои коллеги, а они не жалели своих ладоней, даже Гэй Лопес, который, впрочем, продолжал хмуриться.

Я уже не помню, что я сказал в своем ответном слове, но когда я сел, мне уже не надо было искать руку Митци. Она сама нашла мою.

Слегка обалдевший от всего, я, наклонившись к ее уху, хотел было рассказать ей, как мне удалось уговорить Гэя поехать вместо меня в командировку на Полюс, и теперь в нашем распоряжении вся ночь и пустая комната, но мне так и не удалось это сделать.

Улыбающаяся Митци предупреждающе покачала головой, ибо посол уже вынимал из своего кейса кассеты с новой рекламой. Это означало, что, замолчав, в полной благоговейной тишине, мы должны были ждать, когда замелькают на экране драгоценные кадры.

Что ж, не успел, так не успел. Скажу после просмотра. Я сидел, разомлев от счастья, обняв Митци за плечи, время от времени ловя мрачные недружелюбные взгляды Гэя, бросаемые в нашу сторону. Но даже это меня не насторожило. Ничто не предвещало беды, пока не кончился просмотр и Гэй Лопес, вдруг вскочив, не подошел к послу. Наклонившись к нему, он начал что-то нашептывать ему на ухо. А потом уже было поздно.

Гэй, сукин сын, все же сообразил, что я обвел его вокруг пальца. Когда зажегся свет, он приветливо кивая и улыбаясь, полный дружеского расположения подошел к нам.

Я уже знал, что он сейчас скажет.

— Тенни, дружище, такая досада, но я не могу вместо тебя лететь на Полюс. У посла завтра важное совещание, сам понимаешь, дел будет невпроворот. Очень жаль, но тебе придется пожертвовать последними денечками и смотаться на Полюс самому…

Дальше я уже не слушал. В сущности, он был прав, хотя это было ужасно досадно и дьявольски несправедливо. Я это особенно хорошо понял, когда с трудом попытался умостить свою бедную голову на твердом и неудобном валике спинки кресла в сверхзвуковом самолете, взявшем курс на Полюс. Моей голове было бы куда легче переносить все неудобства, знай я, на чьей подушке лежит сейчас голова Хезуса Марии Лопеса.

На следующий день утром, ровно в восемь, я уже был в конференц-зале административного здания тюрьмы и снова видел перед собой знакомое лицо венерянского коллеги, ведающего иммиграционной и консульской службой.

— Рад видеть вас, Тарб, — приветствовал он меня без улыбки.

— Вы знаете, как я рад видеть вас, Гарриман, — ответил я, столь же кривя душой, ибо никому из нас такие встречи не доставляли удовольствия. К счастью, случались они раз в несколько месяцев, когда на Венеру с Земли прибывал корабль с очередной партией заключенных.

Полярная исправительная колония на Венере не имеет никакого отношения к Полярному полюсу, ибо находится в горах Акна. Но по прикидкам наших соотечественников, первыми из прибывших на Венеру, именно здесь должен был находиться на Венере Северный полюс, если бы он у нее был. По-моему, это была просто недостойная уловка посланцев нашего рекламного Агентства, которым надо было как-то оправдать покупку этого самого непригодного к жизни куска территории Венеры. Он стал собственностью Земли еще тогда, когда венеряне не были еще в состоянии воспротивиться этому. Мы по-прежнему продолжали цепляться за него, как некогда иностранные державы за свои права на территории Шанхая, что, как известно, закончилось Боксерским восстанием.

Административный корпус был единственным наземным зданием на территории Полярной исправительной колонии. Если рядовые венеряне жили в ущельях, покрытых прочными непроницаемыми крышами, то наши правонарушители на Полюсе содержались под землей, в настоящих пещерах. Поэтому, глядя в окно, я видел перед собой пустыню без единого строения, кроме, разумеется, того, в котором я находился.

На Полюсе тоже, учитывая податливость венерянского грунта, что можно, мы упрятали под землю.

— Вынужден сказать вам, Тарб, — произнес венерянский чиновник, на этот раз уже с улыбкой, хотя в его голосе звучали угрожающие нотки, — мне здорово досталось от начальства за нашу прошлую сделку. Я был слишком уступчив. Не ждите от меня этого сегодня.

Я сразу же сообразил, как мне вести себя дальше.

— Странно, Гарриман, — воскликнул я в тон ему. — Мне тоже влетело. Посол, узнав, что я уступил вам этих двух изготовителей фальшивых кредитных карточек, просто пришел в ярость.

На самом деле, послу было плевать на это, так же, как и начальнику Гарримана. Никто из них, разумеется, не сказал ни слова.

Гарриман кивнул, и этим признал, что первый раунд закончился вничью. Он снова погрузился в свои бумаги.

Он был тертый калач, умел торговаться, умел и ловчить. Но я ему ни в чем не уступал. Каждый из нас стремился перехитрить другого, но сладкий миг победы наступал тогда, когда противник был одурачен, но так и не догадывался, где и как его одурачили. Земля периодически освобождалась от наиболее злостных правонарушителей, направляя их в колонию на Венере. Убийцы, насильники, фальшивомонетчики и поджигатели считались не самыми опасными из них. Хотя, с какой точки зрения на это посмотреть. Нам, например, ни к чему было тратиться на содержание в тюрьмах и колониях случайно оступившихся неудачников. Не собирались нести лишние расходы и венеряне. Однако они проявляли повышенный интерес к нашим гражданам, осужденным за государственную измену. Чем строже осужден изменник, тем охотнее они пытаются заполучить его. К таким нарушителям относились прежде всего ярые консервационисты, борцы против засилия рекламы, те, кто срывал и обливал краской и грязью рекламные щиты, разрушал красочные голограммы.

Из этих государственных преступников, изгоняемых с Земли, венеряне надеялись пополнять ряды своих патриотов. Мы же не собирались так просто уступать их им. Такие злоумышленники подлежали каре по всей строгости наших законов. Высшая мера — казнь путем выжигания мозгов, все еще применялась, и те, кому, благодаря нерадивости судей, удавалось избежать ее, были рады-радешеньки отделаться пятью или десятью годами строгого режима в исправительной колонии на Венере. Стоило ли это делать? Давая им возможность стать жителями Венеры, мы, по сути, освобождали их от заслуженной кары. Вот тогда и возникли своего рода торги.

Мы с Гарриманом, опытные барышники, то шли на уступки друг другу, то стояли намертво. Истинным искусством считалось умение вовремя сделать вид, что поддаешься уговорам партнера и «уступаешь» ему то, от чего сам хочешь поскорее избавиться.

Я включил дисплей и назвал первые шесть фамилий по списку.

— Московиц, Мак-Кастри, Блайвен и семья Фарнеллов. Эти должны вам подойти, Гарриман. Но вы сможете получить их лишь после того, как они отбудут шесть месяцев каторги.

— Три месяца, — начал торговаться Гарриман.

Все названные мною лица были консервационистами. Именно те, которых венеряне так жаждали заполучить для пополнения немногочисленного населения своей планеты.

— Шесть месяцев, — стоял я на своем. — Им следовало бы увеличить срок до года. Они вполне заслуживают этого.

Гарриман с гримасой недовольства и брезгливости пожал плечами.

— А вот этот, что идет за ними, Хамид? Кто он?

— Самый злостный из всех, — уверенно сказал я. — Но я не собираюсь его дарить вам. Хотя он обвинен в изготовлении фальшивых кредитных карточек, но он прежде всего коней до мозга костей.

Я заметил, как при этих словах насторожился мой партнер, но тут же сделал вид, что изучает лежащие перед ним бумаги.

— Значит, он осужден не за свои убеждения?

— Так уж получилось. Мы не смогли добиться от него признания, — понимающе улыбнулся я ему, как посвященный посвященному. — А свидетелей найти не удалось. Как мне известно, все его сокамерники были казнены, а с другими единомышленниками он не успел еще установить связь. Есть, правда, одна улика против него. Хамид — это не настоящее его имя. Отдел социальной безопасности утверждает, что его личный номер на руке тоже подделан. Есть следы свежей татуировки.

— И вы не предъявили ему обвинения в подделке номера? — как бы про себя в раздумье произнес Гарриман.

— Какой смысл? Нам было достаточно того, что он попался на подделке кредитных карточек. Это достаточно серьезное преступление. А теперь, — я поспешил поскорее увести его от дальнейших опасных раздумий на эту тему, — что вы скажете об этих трех? Обвиняются в махинациях с медикаментами. Проступок не столь уж серьезный. Этих я мог бы отдать вам без всяких предварительных условий…

Что больше всего обескураживает венерянина, это ситуация, когда его идейные убеждения говорят ему одно, а обыкновенный здравый смысл — другое. Теоретически мошенники из Службы здравоохранения были для венерян самыми подходящими кандидатурами. Все они преклонного возраста и во всем зависимы от милостей своего несовершенного общества. Я надеялся, что задал Гарриману задачку, которая отвлечет его от дальнейших расспросов о Хамиде.

Итак, в результате четырехчасовых споров и торгов мы исчерпали список. Я уступил ему четырнадцать наших заключенных, шесть из которых он мог получить сразу же, а остальных через несколько месяцев. От двух он отказался, а человек двадцать я вообще попридержал на всякий случай. Вопрос о Хамиде больше не возникал. Гарриман опять уткнулся в свои записи. Воцарилось молчание.

— Я получил указание, — наконец официально произнес он, — проинформировать вас о том, что мое правительство не удовлетворено тем, как ваша сторона выполняет условия Протокола… 53-го года. Согласно Протоколу мы пользуемся правом ежегодного инспектирования вашей тюрьмы.

— На условиях взаимности, Гарриман, на условиях полной взаимности, — поспешил напомнить ему я. Протокол я знал наизусть. Стороны договаривались о беспрепятственном взаимном инспектировании мест заключения на Земле и Венере с целью проверки гуманных условий содержания заключенных. Ишь чего захотели! К своей «воспитательной» колонии Ксенг Вангбо в сердце Экваториальной Африки они не подпускали наших дипломатов даже на пушечный выстрел. Нечего и им совать нос в наши дела здесь, на Полюсе. По венерянским законам каждый заключенный имел право на отдельную койку и двадцать четыре квадратных метра площади. И это у них называется наказанием! Да у нас на Земле эдакое не снилось даже самому законопослушному потребителю. Но спорить об этом с венерянами было бесполезно. Они неизменно настаивали, чтобы при строительстве новых тюрем эти нормы неукоснительно соблюдались, несмотря на то, что тюремное начальство после сдачи тюремного здания закрывало половину камер, а остальные вновь набивало до отказа.

— Речь идет о нарушении основных гуманных принципов, — настаивал Гарриман.

Пропустив все это мимо ушей, я наконец просто рассмеялся ему в лицо. Мне даже не понадобилось напоминать ему о колонии Ксенг Вангбо. Он и без того все понял.

— Ладно, — проворчал он, хмурясь. — Теперь поговорим о рекламе. Надзиратели жалуются, что вы продолжаете нарушать договоренность.

Я устало вздохнул. Опять старые песни.

— В Протоколе, разделе 6-Ц, — решительно начал я, — реклама определена как ненавязчивая информация о новых товарах и услугах. Она никому ничего не предлагает и ничего не навязывает. Что толку предлагать то, чего все равно у вас нет, да тем более для заключенных. Реклама в тюрьме это, в сущности, своего рода дополнительная мера наказания.

Да, мы бомбардировали сознание наших заключенных информацией о том, что им действительно недоступно. Но какое Гарриману дело до этого? Увидев странный блеск в его глазах, я понял, что угодил в расставленную ловушку.

— Разумеется, — тут же дал я задний ход, — случается, что кое-кто может и перестараться, но это так, мелочи…

— Мелочи! — злорадно ухватился за слово Гарриман. — Хороши мелочи. У меня на столе лежат восемь рапортов тюремной охраны и все об одном и том же — насмотревшись вашей рекламы, заключенные пачками шлют на Землю письма своим родственникам и друзьям, требуя, чтобы им присылали Кофиест, Моки-Кок, жевательную резинку «Старзелиус»!.. Не поэтому ли вы все это включили в ассортимент благотворительных посылок?.. Мелочи!

Тут торг пошел по второму кругу, и я уже не надеялся вернуться домой хотя бы вечерним рейсом. Пререкаться, я понял, мы будем до полуночи, не меньше.

Я понял, что дал себя спровоцировать. Не иначе, он что-то собирается выторговать. А торговаться, надо отдать ему должное, он умел, и проделал это с таким остервенением и нажимом, что я уступил. Я согласился отменить всякие посылки Красного Креста, если это его устраивало. Но, кажется, не это его интересовало, ибо он тут же предложил мне другую сделку: он забудет о недозволенной рекламе, если я сокращу сроки отбывания наказания нужным ему людям.

Наконец, мы ударили по рукам. Московиц, Мак-Кастри, Блейвен, семейство Фареллов, и… Хамид к ним в придачу получат всего десять дней, да и то условно.

А в общем все прошло так, как я и рассчитывал.

После того, как Гарриман получил от меня все, что, как ему казалось, он хотел и запланировал, он был одна сплошная улыбка и гостеприимность. Он настоял на том, чтобы я ночевал у него, в его временном пристанище, как он выразился, в Полярном городе. Спал я плохо, необдуманно отказавшись от предложенной мне рюмочки на ночь, — решил не рисковать, чтобы не сболтнуть лишнего. От усталости меня могло развезти. Ночью я часто просыпался от странного, похожего на страх чувства огромности пространства вокруг меня. Эти чокнутые венеряне постоянно ведут борьбу за квадратные метры жилых площадей. Гарриман, бывая здесь лишь в командировке, один имел в своем распоряжении трехкомнатную квартиру, а бывал-то он здесь от силы дней десять в году.

Я проснулся очень рано и уже в шесть стоял в очереди на аэродроме на посадку. Впереди меня вертелся подросток в майке, разрисованной надписями: «Торгаши, убирайтесь к себе домой!» — на груди, а на спине: «Рек-бла-бла-ма!» В негодовании от этой безвкусицы я резко отвернулся и столкнулся с стоявшей за мной смуглой женщиной невысокого роста. Лицо ее показалось знакомым, где-то я уже видел ее.

— Здравствуйте, мистер Тарб, — поздоровалась она.

Так и есть — она оказалась инспектором пожарной охраны или чего-то в этом роде и не раз по служебным делам бывала в нашем посольстве.

Наши места были рядом. Я тут же заключил, что она агент венерянской тайной службы. Все венеряне, бывающие в нашем посольстве, занимаются осведомительством. Но моя соседка оказалась на редкость разговорчивой и дружелюбной, никак не похожей на своих одержимых соотечественников. Она ни словом не обмолвилась о политике, а непринужденно болтала на темы, представляющие для меня большой интерес, например, о Митци. Она видела меня и Митци в посольстве и, надо отдать должное, без труда догадалась, в каких мы отношениях. Поэтому она говорила о Митци только хорошее: красива, умна, энергична.

Я хотел во время полета выспаться как следует, но все, о чем непринужденно болтала моя попутчица, настолько близко касалось меня, что я забыл о сне. К тому времени, как наш самолет приземлился, я уже поведал ей все о себе, своих чувствах к Митци и своих планах и опасениях. Я возвращаюсь на Землю и хотел бы, чтобы Митци вернулась со мной, но она намерена продлить контракт. Я мечтаю, чтобы наши отношения превратились во что-то стабильное и постоянное, возможно, даже в брак. Я подумываю о квартирке в Большом Нью-Йорке или в Зеленой зоне, скажем, в Митфорде, и о детишках. Неплохо бы иметь одного, а то и двух… Смешно. Чем больше я болтал, тем серьезней становилась моя попутчица.

В конце концов, я сам погрустнел, прекрасно понимая, как мало верю в возможность всего этого.

Но я сразу же повеселел, как только вошел в посольство. Первым, с кем я тут же столкнулся, был Гэй Лопес, вышедший из туалета. Не иначе, он побывал в тайнике Митци. По тому, как мрачно он посмотрел на меня, проходя мимо, я понял, тревожиться мне нечего.

Когда я проник через потайную дверь туалета в святая святых нашего культурного атташе, один взгляд на Митци окончательно успокоил меня. Она с мрачным видом рылась в своей картотеке и по всему было видно, что она озабочена и раздражена. Что бы там ни произошло между этими двумя за последние две ночи, подумал я, идиллией это не назовешь.

— Мне удалось внедрить Хамида, — с ходу доложил я и наклонился, чтобы поцеловать ее. Мне это вполне удалось, но в ответ я получил лишь холодное прикосновение ее губ.

— Я была уверена, что тебе это удастся, Тенни, — со вздохом произнесла она и на переносице обозначились знакомые хмуринки. Я понимал, что ко мне они не относятся, но все же…

— Когда он приступает к работе? — спросила Митци.

— Собственно, я с ним даже не говорил. Он должен еще отсидеть дней десять. Так что через пару недель он будет на свободе.

Новость ее обрадовала, и она сделала пометку в своем блокноте. Затем, откинувшись на спинку стула, устремила взгляд в пространство.

— Итак, две недели, — наконец задумчиво произнесла она. — Хорошо бы ко Дню Траура. Он мог бы потолкаться в толпе, послушать, что говорят. К тому же нас ждет еще одно событие — через месяц очередные выборы. Значит, жди политических митингов…

Я, многозначительно приложив палец к губам, попросил ее не продолжать дальше.

— А завтра нас ждет прощальная вечеринка. Ты составишь мне компанию?

Наконец Митци улыбнулась, и это была настоящая улыбка.

— Ты можешь освободиться на весь день? Мы проведем его вместе.

Тучка снова набежала на ее лицо.

— Ты знаешь, Тенни, как я занята…

Я решил не упустить случая и выяснить наконец.

— Надеюсь, не с Гэем Лопесом?

— Нет, не с Гэем, — Морщинка на переносице углубилась, не предвещая ничего хорошего. — Никто еще не позволял себе разговаривать со мной так, как он. Считает, что я его собственность! — еле сдерживая себя, раздраженно произнесла моя Митци.

Я старался, чтобы на моем лице не дрогнул ни один мускул и оно выражало бы лишь вежливое сочувствие. Но в душе я ликовал.

— Тогда, до завтра?

— Почему бы нет? Как ты думаешь, не съездить ли нам на Русские горы? Ведь тебе все равно, куда, а? — Она потянулась и чмокнула меня в щеку. — Если я хочу быть свободной завтра, я должна хорошенько поработать сегодня, Тенни. Поэтому марш отсюда! — Но она сказала это почти с нежностью.

К моему удивлению, Митци действительно была намерена отправиться на Русские горы и показать мне первую космическую ракету, севшую на Венеру. Я хотел было превратить это в шутку, но потом подумал, что мне действительно будет жаль, что я покинул Венеру, так и не повидав ее главной достопримечательности.

Рано утром, когда улицы были еще пустынны, мы покинули общежитие посольства и, взяв электропед, доехали до трамвайной станции.

Венерянам все же удалось вырастить в пригородах некое подобие травы и кустарника, а кое-где сучковатые, приземистые деревца, прижившиеся на бесплодных каменистых склонах венерянских гор. Так что можно утверждать, что зелень на Венере уже появилась. Но Русские горы были сохранены в первозданном виде. Таково было решение венерян.

Вы хотите знать, кто такие эти чудаки венеряне? Хорошо, я расскажу вам для примера историю, простую и короткую, как анекдот. Они получили в свое распоряжение огромную планету, на которой суши в пять раз больше, чем на Земле, потому что на Венере нет ни морей, ни океанов. Чтобы сделать планету обитаемой, вот уже четыре десятилетия они пытаются озеленить ее. Но деревьям и травам нелегко привиться на этой почве. Во-первых, мало света, во-вторых, нет воды, в-третьих, невыносимая жара. Надо быть волшебником и трудиться до седьмого пота, чтобы добиться хоть каких-то результатов. Прежде всего, венеряне, используя тектонические сдвиги, постарались разбудить потухшие вулканы и таким образом извлечь влагу из их недр. Кстати, так получила свою воду Земля триллионы лет назад. Далее, они соорудили специальные влагоприемники над кратерами вулканов и начали конденсировать получаемый пар и с помощью охлаждения превращать его в воду. Кроме того, они создали трубы Хилша. Их можно увидеть почти на всех горных вершинах. Огромные, похожие на флейты, они одним концом улавливают из атмосферы раскаленный пар и газы, а другим — гонят на город потоки прохладного воздуха, вырабатывая при этом какое-то количество электроэнергии. Полученную воду венеряне направляют по трубопроводам туда, где она наиболее необходима для полива. Путем генетического отбора и многочисленного скрещивания они выводят такие сорта растений, стволы и листья которых способны вбирать в себя влагу так мгновенно, что она не успевает нагреться в раскаленной атмосфере планеты. Удивительно, как это им удалось столько сделать, учитывая немногочисленность населения Венеры — всего восемьсот тысяч.

И тем не менее происходят странные вещи. Едва отъедешь на трамвае чуть подальше от станции «Русские горы», первое что обращает на себя внимание — это небольшие, человек по шесть, группки людей с тяжелым снаряжением за спиной, круглосуточно опрыскивающие ядохимикатами каждую травинку, появившуюся на, казалось бы, недосягаемых каменистых утесах. Кто они? Сумасшедшие? Безусловно. Уж эта одержимость консервационистов, доведенная до абсурда! Они полны решимости сохранить здесь природу Венеры такой, какой она была во времена их первой высадки на ней. Впрочем, одержимость — это теперь национальная черта всех венерян.

— Если бы консервационисты не были сумасшедшими, они остались бы на Земле, — объяснял я свою точку зрения Митци, пока мы тряслись и раскачивались в медленно ползущем трамвае. — Посмотри только на эти ямы, где они живут.

Мы проезжали мимо покрытых крышами расселин, где прятались пригороды. Считалось, что это наиболее фешенебельные районы города, но трава здесь была хилой, наполовину с сорняками, хлипкие постройки из пластиковых плит. Что мешает им для лужаек использовать искусственный дёрн, как у нас на Земле, подумал я.

И вдруг поймал себя на том, что говорю слишком громко. Пассажиры вагона оборачивались и удивленно смотрели на меня. Делать им это было совсем несложно с их длиннющими шеями. Венеряне очень высокий народ. Даже выше меня и Митци. Они очень гордятся своей бледной, как рыбье брюхо, кожей. У них нет солнца, это верно, но они могли бы пользоваться кварцевыми лампами, как это делали мы, даже бархатно смуглая Митци, которой это совсем не нужно.

— Следи за своим языком, — шепнула мне Митци, начиная нервничать.

Сидевшее впереди нас семейство, — папа, мама и четверо, да, да, четверо детишек, — искоса поглядывали на нас, и в их глазах не было особого дружелюбия. Венеряне, сказать правду, недолюбливают нас. Они считают нас завоевателями, готовыми поглотить их. Смешно. На что они нам сдались? Если мы проявляем какой-то интерес к их делам, то это для их же пользы. Но они слишком глупы, чтобы понять это.

К счастью, трамвай вполз в туннель и пассажиры стали готовиться к выходу. Я тоже поднялся, но Митци предостерегающе дернула меня за рукав. Я увидел рослого рыжего венерянина с мертвенно бледным лицом, который пристально смотрел на меня. Выражение его зеленых глаз мне не понравилось. Митци вовремя предостерегла меня. Протискиваясь мимо рыжего, я попытался изобразить на лице улыбку. Она получилась скорее извиняющейся, чем дружеской. Пока я задержался на перроне у киоска, покупая путеводитель, Митци, стоявшая позади меня, проводила внимательным взглядом красную, как сигнал светофора, голову нашего попутчика.

— Вот, взгляни-ка, — сказал было я, открывая путеводитель, но она не слушала меня.

— Знаешь, Тенни, я уже где-то видела эту голову. Мне кажется, вчера перед посольством в толпе демонстрантов.

— Брось, Митци. Там их было не менее пятисот голов. — А может, больше, подумал я. Мне показалось, что половина города собралась у нашего посольства и молча вышагивала перед ним со своими дурацкими плакатами. Я ничего не имею против пикетирования, но, господи, их плакаты так бездарны!

— Психи, — сказал я, разумея под этим не только путаницу в их головах, их страх перед рекламой, как орудием против них, но и их уверенность в том, что они способны помешать нам делать свое дело.

Психами для меня они были еще и потому, что ничего не смыслили в искусстве рекламы. Именно в этом я хотел убедить Митци, заглянув в их путеводитель. Обведя взглядом шумный станционный перрон, к которому только что подъехал пустой состав, возвращающийся в город, я снова попытался привлечь внимание Митци к тому, что прочел в с позволения сказать венерянском путеводителе.

— Послушай только, — сказал я, открывая путеводитель на странице «Еда и напитки». — И начал читать:

«Если вы, отправившись в экскурсию на Русские горы, по каким-то причинам не прихватили с собой еду, вы можете купить в станционном буфете гамбургеры, горячие сосиски и бутерброды. Все эти продукты прошли контроль Службы здоровья, но качество их признано средним. Пиво и другие напитки у нас стоят дороже, чем в городе».

— Разве это реклама! — почти простонал я, словно от невыносимой боли.

— Зато честно. Ведь это чистая правда, — рассеянно ответила Митци.

Я недоуменно вскинул брови. При чем здесь честность? Речь идет о сбыте товаров. Ведь это место просто находка для настоящего агента рекламы.

Здесь есть все: продавец, товар, покупатель — возбужденная, жаждущая впечатлений толпа экскурсантов. А это самое главное в этой триаде. И сделать-то следует не так уж много, всего лишь назвать горячие сосиски «Одесскими колбасками», гамбургеры — «комсомольскими», и всё с удовольствием расхватают. А они что делают? Отговаривают потребителя от покупки! Разве покупатель требует, чтобы товар полностью соответствовал рекламе? Ему нужен всего лишь миг надежды. Что из того, что пружины какого-нибудь «сверхмягкого, сверхудобного, мгновенно нагоняющего сон» матраца вонзятся в его усталое тело, а фруктовый напиток «свежий, как утренняя роса, ароматный, как весенний ветерок» окажется на вкус сущим скипидаром.

— Ну вот мы и приехали туда, куда ты так рвалась, — решительно заявил я. — Теперь показывай мне эту чертову ракету.

Следует сказать, что Венера во всех отношениях смахивает на свалку. Воздух отравлен настолько, что стал ненормально тяжелым. От зноя все, что может сохнуть и кипеть, высохло и выкипело. На ней не было растительности, заслуживающей этого названия. Такой ее увидели первые колонисты, прибывшие с Земли. Полвека колонизации принесли свои плоды. Попытки сделать воздух, которым можно было бы дышать, продолжались, и в некоторых районах можно было даже без особого риска выйти из дома без защитного комбинезона, хотя и с кислородным баллоном за спиной. Воздух Венеры все еще очень беден кислородом.

Достопримечательность, которую мы с Митци решили посетить, был Планетарный парк «Русские горы». Так называлась и трамвайная станция поблизости. Он был ничуть не лучше всех остальных достопримечательностей Венеры, как бы венерянские консервационисты ни поздравляли себя с тем, что именно здесь им удалось сохранить «первозданную дикость природы». А пока я обозревал окрестности из окна станции, испытывая мало желания познакомиться с ними поближе.

— Пойдем, Тенни, — тормошила меня Митци.

— Ты действительно этого хочешь? — удивился я. На станции тоже становилось достаточно неуютно от шума прибывающих поездов и галдежа детишек. Но снаружи, как я полагал, будет еще хуже. Нам предстоит навьючить на себя баллоны с кислородом, дышать через трубку. Значит, жара и духота станут еще невыносимей.

— Может, нам раньше перекусить где-нибудь? — с надеждой произнес я, оглядываясь на киоски и ларьки.

На рекламном щите под словами: «Что мы сегодня можем вам предложить?» кто-то мелом написал: «Держись подальше от яичницы».

— Да идем же наконец, Тенни. Сколько раз ты говорил, что терпеть не можешь венерянскую еду! Достань лучше респираторы.

«Если выбора нет, то полный вперед» был, девиз нашей семьи. Он неплохо помог нам преуспеть в нашей фамильной профессии как в старые добрые времена на Мэдисон-авеню, так и в джунглях Кока-Колы. Поэтому я закрепил ремни кислородного прибора, вставил в рот трубку и свистящим шепотом произнес:

— Вперед, в Долину смерти!

Митци даже не улыбнулась. Она уже с утра была не в настроении. Я понимал ее — ведь завтра я уезжаю. Поэтому я ободряюще потрепал ее по плечу и мы зашагали, спотыкаясь, по неровным тропам парка «Венера».

Первая ракета, севшая на Венеру, теперь, в сущности, просто груда мертвого металла. Размерами она не более педального автобуса, с торчащими во все стороны антеннами и зеркальными отражателями. Исторический экспонат находился в самом плачевном состоянии.

Было время, когда она на спине ракетоносителя стартовала со снежных просторов Земли, чтобы, преодолев сотню миллионов космических миль, как горящий метеор вспороть жаркий воздух Венеры. Воображаю, какое это было зрелище. Только жаль, что никто этого не видел. Преодолев все препятствия, последние два часа своей жизни ракета потрудилась над тем, чтобы передать на Землю сведения, об атмосферном давлении и температуре, да еще пару не очень четких снимков той поверхности, на которую она села. На этом карьера ее закончилась. Ядовитые газы и атмосфера Венеры начали свое разрушительное действие, из строя вышла вся аппаратура. Мне кажется, для тех досупертехнологических времен, эта посадка на Венере была немалым достижением. Она дала нам первые в истории человечества снимки поверхности Венеры. Поэтому, когда колонисты с Земли в первые месяцы своего пребывания на Венере набрели на останки ракеты пионеров освоения планеты, не было ничего удивительного в том, что они решили объявить день ее посадки Днем Победы человека над космосом и праздновать его ежегодно. Пусть так, черт побери! Но зачем весь этот шум вокруг груды железного хлама? Разве это не лишнее доказательство их чокнутости? Вспомните времена, когда русских называли «советскими». Я не уверен, что точно знаю, кто они, и часто путаю с гибеллинами и еще какой-то древностью. Не в этом дело.

Главное в том, что «советские» тоже не верили в прибыль. Да, да, не верили, что с помощью товара можно делать деньги. Я не говорю уже о рекламе, этой «служанке торговли». Они ее просто не знали. Не верите? Понимаю. В колледже, когда я изучал историю, я тоже сперва не поверил. Тогда я стал проверять по историческим источникам. Оказалось, что так и было. Рекламы они не знали. Не назовешь же рекламой электрические панно с цифрами выплавки стали, или выступления по ТВ с призывами к рабочим не распивать спиртное у станка. Нечто похожее происходит сейчас на Венере. Вот почему они, не задумываясь (сделали объектом поклонения две тонны мертвого металла. Но разница между венерянами и русскими все же есть, ибо со временем русские поумнели и присоединились к сообществу свободного предпринимательства. А венеряне по-прежнему, изо всех сил стараются идти своим собственным путем.

Побродив по парку с полчаса, я понял, что с меня достаточно. Парк буквально кишел туристами, к тому же я не привык получать кислород через соломинку. Поэтому, когда Митци остановилась перед каким-то экспонатом и, нагнувшись, пыталась прочесть что там написано труднопонимаемой кириллицей, я нащупал за спиной конец патрубка кислородного шланга и слегка ослабил гайку крепления. Кислород со свистом вырвался наружу. Я нарочно громко раскашлялся, чтобы, не дай бог, Митци не услышала свист. Но мог бы и не делать этого, ибо вой труб Хилша заглушал все звуки.

Я легонько толкнул Митци, чтобы привлечь ее внимание.

— Митци, скорее посмотри, что там с моим кислородным аппаратом. Мне кажется, он не в порядке! — почти выкрикнул я, указывая на стрелку счетчика. А та, миновав желтую отметку, неумолимо приближалась к красной — сигнал опасности! Неужели я перестарался?

— Проклятье, нам всучили испорченный аппарат! — изобразил я испуг и отчаяние. — Мне очень жаль, Митци, но придется вернуться на станцию. И вообще пора подумать о возвращении, ты как считаешь?

Митци как-то странно посмотрела на меня, но ничего не сказала. Повернувшись ко мне спиной, она начала спускаться по тропке вниз. Я испугался, а вдруг она вспомнит, что проверяла аппараты, когда за них расплачивалась! Впрочем, она вполне могла забыть об этом. Чтобы как-то задобрить ее, я, вынув трубку изо рта, шепнул ей на ухо:

— Не хочешь ли выпить чего-нибудь в буфете, пока будем ждать поезда?

Да, я терпеть не могу все, чем кормят здесь, на Венере. В ее атмосфере, где слишком много С0₂, все овощи и фрукты вызревают очень быстро. К тому же венеряне предпочитают употреблять их в свежем виде, а я люблю их замороженными, так они вкуснее. Но что касается спиртных напитков, то, к счастью, на планетах солнечной системы больших изменений не произошло.

За полтора года моего знакомства с Митци я убедился, что она всегда меняется к лучшему после одной-двух рюмок спиртного. Действительно, Митци заметно повеселела после моего предложения, и, когда мы сдали кислородные аппараты (мне удалось уговорить ее не поднимать шум из-за неисправности в моем), мы поднялись по лестнице на верхний ярус зала ожиданий, где был бар.

Интерьер станции был типично венерянским. На Земле он не выдержал бы критики даже самого нетребовательного массового потребителя. В зале не было никаких торговых и игральных автоматов, ни слова рекламы о новых видах товаров и услуг. Высеченные в скале неровные стены были грубо окрашены краской, по углам стояли горшки с чахлыми растениями. Венеряне постарались, по возможности, не нарушить естественной красоты парка, и поэтому трамвайную станцию тоже упрятали в скалу. Рельсы трамвайного пути уходили в глубь высеченного в скале туннеля. Однако самым неприятным для меня была невероятная акустика. Когда состав выходил из туннеля и подъезжал к платформе станции, усиленные эхом грохот вагонов, стук колес и скрежет торможения были столь оглушительны, что казалось, будто огромный пресс с ужасающей силой крушит груды металла.

Мне даже расхотелось подниматься в бар, но жаль было огорчать Митци. Мы сели за столик. Здесь тоже меня ждало разочарование.

— Только посмотри! — негодующе воскликнул я, раскрывая меню так, чтобы Митци тоже могла взглянуть. Это был еще один образец «честного предупреждения потребителя»:

«Все коктейли подаются в готовых законсервированных смесях. Вкус соответствующий.

Красное вино пахнет пробкой. Белое вино лучше.

Если вам хочется перекусить, спуститесь сами за закуской в буфет. Обслуживание обойдется вам на два доллара дороже».

Митци равнодушно пожала плечами.

— Это их планета, — сказал она миролюбиво, видимо, не желая портить настроение спорами.

Повернувшись к окну, Митци пыталась разглядеть, что за ним. Но это было не так просто. Из тех же соображений сохранения Естественной Красоты, окна были искусно замаскированы выступами скал. Может, для натурального вида скалы это и хорошо, но глядеть в такие окна было чертовски неудобно — того и гляди свернешь шею. Не понимаю, зачем тогда окна.

Что ж, сказал я себе, терпи и улыбайся. К тому же терпеть осталось недолго. Я заказал белое вино.

— Внизу стоит машина «скорой помощи». Неужели что-то случилось? — вдруг сказала Митци.

— Наверное, она всегда здесь дежурит, чтобы оказывать помощь туристам, у которых они крадут кислород, — ядовито заметил я, намекая на свою жалобу на неисправность кислородного аппарата, и тоже взглянул в окно.

Судя по тому, что моторы не работали, она стояла здесь уже давно. Рядом с ней о чем-то яростно спорили двое мужчин. В одном из них я узнал рыжеголового парня из вагона. Собственно, в этом не было ничего удивительного. На Венере не такое многочисленное население, поэтому то и дело натыкаешься на одних и тех же. Но этот рыжий стал уже меня раздражать.

— Выпьем, — сказал я, расплатившись с официантом. — За все наши счастливые денечки — те, что были, те, что есть, и те, что будут.

— Что же, я согласна, Тенни, — Митци подняла бокал. — Но ты ведь знаешь, я продлеваю контракт и остаюсь здесь.

Вино было вкусным, а главное для меня, холодным. Я наслаждался бы им в полную меру, если бы не мысль о том, что Митци еще долго будет прозябать на этой похожей на головешку планете.

— Есть пословица: «С кем поведешься, от того и наберешься». Говорят, если долго жить с венерянами, сам станешь как они, — попробовал я пошутить.

Но Митци сразу же насторожилась.

— У Агентства нет оснований быть недовольным моей работой, — сказала она холодно. — К тому же, венеряне не такие уж плохие. Они просто заблуждаются.

— Заблуждаются? — переспросил я и обвел взглядом бар — голые, покрытые пластиком столики, ни музыки, ни веселой яркой рекламы, бегущей по стенам.

— У них совсем иной образ жизни, чем у нас, — уже кипятилась Митци. — Конечно, по сравнению с Землей, все здесь кажется достаточно убогим. Но они имеют право жить так, как им хочется, и они хотят только одного, — чтобы мы оставили их в покое.

Разговор грозил принять совершенно нежелательный для меня оборот. Беседуя с Митци, когда она свободна и не думает о работе, я иногда ловил себя на том, что на ум невольно приходит моя пословица. Митци уже полтора года на Венере. Она объездила ее вдоль и поперек, занимаясь своим не очень-то благовидным делом, — вербуя кадры из перевертышей и изменников. Казалось бы, из всех сотрудников нашего посольства ей больше всего должна была бы осточертеть эта планета. А получается наоборот. Митци продлила контракт еще на один срок и ведет себя так, будто ей здесь очень нравится. Рассказывают, что она посещает венерянские магазины и даже что-то там покупает. Я, разумеется, не очень верил этим россказням, а впрочем, кто знает. Но в одном она, пожалуй, права. Ее Агентству, то есть нашему с ней Агентству, действительно не в чем ее упрекнуть. Официальный статус Митци — «служащая консульского отдела», а на самом деле она глава всей нашей шпионской и диверсионной сети на Венере, от Порт-Кэти до Полярного круга, откуда я только что вернулся. Результаты ее работы просто поразительны. Достаточно сказать, что валовой национальный продукт на Венере снизился на целых три процента за последнее время.

— Знаешь, Тенни, им все же надо отдать должное. Попав на планету, на которой не прижилась бы даже аризонская кобра, они сделали ее пригодной для жизни за какие-нибудь тридцать лет…

— И это ты называешь пригодной! — не выдержал я, и бросил взгляд в окно.

— Разумеется, пригодной. Во всяком случае в тех пределах, в которых они ее освоили. Не курорт, конечно, но сделано чертовски много.

Митци с раздражением посмотрела в конец зала, где венерянские папа и мама никак не могли унять свое громко орущее дитя.

— О, господи, — сказала Митци и нервно пожала плечами, — Венеряне не такие безнадежные, если учесть, с чего они начали. Половина колонистов — неудачники, не нашедшие себя на Земле, а другая половина, сам знаешь, преступники.

— Неудачники и преступники, отбросы общества, ты говоришь. Но разве они стали лучше, переселившись сюда?

Я понимал, что глупо тратить последний день вместе на отвлеченные политические дискуссии, и поэтому, пригубив вино, решил поскорее уйти от этой темы.

— Впрочем, не все они так уж плохи, — примирительно сказал я. — Ну, например, их детишки. — Тема была вполне безопасной, детей все любят, к тому же бедный малыш за соседним столиком продолжал надрываться. — Как бы успокоить его? — сказал я нерешительно. — Но боюсь, я только напугаю его. Какой-то чужой здоровенный дядя, чего ему, мол, нужно. Как ты думаешь?

— Оставь, пусть кричит, — сказала Митци, снова гладя в окно.

Я печально вздохнул. Иногда я задавал себе вопрос, стоит ли мне терпеть все ее капризы и быстро меняющиеся настроения, и тут же сам себе отвечал — стоит.

Митцуи Ку — потрясающая женщина. Что за кожа, фигура! В ней не так много восточного от ее далеких предков — европейский разрез глаз, их небесно-голубой цвет. Похоже, кто-то из ее восточных предков ненароком согрешил когда-то.

Я решился еще на один заход. Взяв ее руку в свои, я, сентиментально вздохнув, произнес:

— Знаешь, этот маленький крикун что-то задел в моей черствой душе. Возможно, и мы когда-нибудь…

Митци вспыхнула и не дала мне закончить.

— Прекрати, Тарб!

— Я только хотел сказать…

— Я знаю, что ты хотел сказать. Лучше послушай, что я тебе скажу. Во-первых, я не люблю детей. Во-вторых, я не обязана их любить, потому что не собираюсь их иметь. И без меня есть кому поддерживать уровень рождаемости. В-третьих, тебя совершенно не интересуют дети, тебя интересует совсем другое, и на это я тебе отвечу прямо — нет!

Я умолк, но это совсем не означало, что она сказала правду. В ее словах не было даже половины правды.

Впрочем, потом все опять пошло на лад. Моим надежным союзником оказалось вино. Каким бы оно ни было на вкус, но оно свое дело делало — оно пьянило. Вторым союзником была сама Митци. Ее здравый смысл подсказал ей, что глупо спорить и препираться, когда в нашем распоряжении остались считанные часы.

Как только бутылка опустела, я уже без риска придвинулся к Митци поближе и обнял ее за талию. Я снова был счастлив, как в былые времена. Моя Митци, как всегда, склонила голову мне на плечо. Я поднял стакан с последним глотком вина.

— За нас, Митци, за этот прощальный день.

Странно, подумал я, глядя в эту минуту в конец зала.

Особа, убиравшая со столиков посуду, была как две капли воды похожа на ту смуглую инспектриссу пожарной охраны, с которой я вместе летел на самолете с Полюса.

Но я тут же забыл об этом, ибо Митци, подняв свой стакан, улыбнувшись, ответила на мой тост.

— Да, за наш прощальный день, Тенни, и за… ночь.

Это прозвучало коротко и весомо, как судебный вердикт. Мы поднялись и, поддерживая друг друга, двинулись к выходу. Голова слегка кружилась от вина, но я все же легким толчком в бедро обратил внимание Митци на столик у самой двери. Кажется, добрая половина пассажиров, прибывших на Русские горы, собралась сейчас на станции. За столиком у двери сидел уже примелькавшийся нам рыжий верзила с зелеными глазами. Очевидно, он уже уладил свои дела с шофером кареты «скорой помощи», ибо сидел за столиком один, делая вид, что углубленно изучает меню, хотя на это достаточно было бы одного взгляда. Когда мы проходили мимо, он поднял голову и посмотрел на нас. Черт с тобой, подумал я, скоро я уже не буду видеть ваши бесцветные физиономии. Поэтому я улыбнулся ему, но он не ответил. Да мне и не надо было его улыбки. Я бережно провел Митци в дверь и мы стали спускаться на перрон. Я, разумеется, тут же забыл об этом эпизоде. Но лишь на время.

Держась за руки, мы направились к ближайшей платформе, где уже стоял состав. Мне показалось, что все пассажиры уже вошли в вагоны, поэтому мы тоже направились к последнему вагону. Но дорогу нам преградил откуда-то взявшийся станционный дежурный.

— Не сюда, прошу прощения. Этот состав… э-э-э… неисправен. Пожалуйста, в следующий, платформа № 3.

У третьей платформы состава не было, но я заметил, его нос, торчавший из туннеля. Поезд, видимо, ждал сигнала семафора, что путь свободен.

Я вдруг почувствовал, что хмель, вместо того, чтобы выветриться, все больше туманит голову. Появилась неуверенность в движениях. Неужели вино было крепче, чем я предполагал? Мы не стали возражать дежурному и послушно повернули назад к переходу на платформу № 3.

— Переходите прямо здесь через путь, — вдруг услужливо предложил дежурный.

— А это не опасно? — заплетающимся языком спросила его Митци.

Дежурный, вместо ответа, с фамильярной заботливостью и снисходительностью к перебравшей парочке стал помогать нам спуститься на рельсы. Помогать? Да он просто столкнул нас с платформы. И тут я услышал стул колес выходящего из туннеля поезда. Я еще успел поразиться той скорости, которую он сразу же стал набирать.

Мы оказались на пути у мчащегося прямо на нас состава.

— Беги! — успел я крикнуть Митци.

— Тенни, беги! — почти одновременно со мной крикнула Митци. И мы бросились — но почему-то в разные стороны.

Если бы я был радом с Митци, я бы помог ей, я бы отбросил ее подальше с рельсов. Но не успев опомниться, я уже сам был прижат к краю платформы, и поезд со скрежетом затормозил. Слышались крики, перебранка, я почувствовал резкую боль в ногах, в глазах сверкали искры. С силой выброшенный на платформу, я еще какое-то время скользил по ней, обдирая колени. Голова гудела от удара, видимо, я ушиб ее, падая…

Не знаю, что болело больше — голова или ноги. Вокруг меня кто-то суетился, слышались голоса.

— Кому-то вздумалось прогуляться по рельсам.

— … один убит, другой ранен.

— Где врач? Позовите врача…

Кто-то склонился надо мной. Я увидел чьи-то розовые щеки и выпученные от удивления глаза.

Я не поверил — неужели Марти Мак-Леод, помощник начальника станции?

Что было потом, я смутно помню, какие-то отрывки. Марти потребовала, чтобы меня немедленно доставили в посольство, а доктор, с упорством, достойным лучшего применения, твердил, что немедленно должен отвезти меня в больницу. Кто-то, заглянув через плечо Марти, удивленно свистнув, воскликнул:

— Это мужик. Он живой…

Я узнал рыжего парня. Опять он.

А потом помню тряску в карете «скорой помощи» и мысли о Митци, о себе, о том, что, пожалуй, хорошо, что не сказал ей, что люблю ее, да так ли это на самом деле? Ведь она тоже никогда не говорила мне об этом, даже когда лежала в моих объятиях. И вообще, если на то пошло, она ничем не выказывала своих чувств ко мне. Мне, конечно, жаль, что Митци погибла. С этими мыслями я незаметно уснул.

Но Митци не погибла.

Меня недолго продержали в больнице, наложили повязки, вправили вывихи, сделали парочку рентгеновских снимков, а затем отдали на попечение Марти Мак-Леод. От нее-то я и узнал, что Митци жива. У нее многочисленные переломы, внутренние кровоизлияния и ушибы. Ей оказывается экстренная врачебная помощь. Нас будут постоянно извещать о ее состоянии, так нам сказали.

Что ж, неплохие новости, но настоящей радости я не испытывал, ибо мысли мои были уже заняты другим. Чем больше я приходил в себя, тем подозрительней казались мне теперь обстоятельства всего, что с нами произошло на станции «Русские горы». В конце концов я окончательно пришел к выводу, что это был отнюдь не несчастный случай.

Надо отдать должное Марта. Как только мы оказались в посольстве, где я мог уже не бояться чужих ушей, я рассказал ей все. И она выслушала меня со вниманием.

— Мы все проверим, — успокоила она меня. — Но я ничего не смогу предпринять, пока не поговорю с Митци. А теперь спи.

Это не было ни приказом, ни советом, а скорее констатацией факта, ибо мне сделали укол, хотя я, кажется, этого не заметил и он начал уже действовать.

Когда я проснулся, у меня едва хватило времени, чтобы одеться и поспеть на собственные проводы.

Если говорить о праздниках и приемах, то в нашем посольстве на Венере сложилась довольно курьезная практика. У венерян не так много официальных праздников, но те, что есть, отмечаются с немалым энтузиазмом. Что касается нас, дипломатов, то это всегда доставляет нам массу хлопот. По протоколу нам надлежит на них присутствовать. Разумеется, это не относится к таким, как «День освобождения от ига рекламы», или «День борьбы с Рождеством». Поэтому со временем как-то само собой установилось, что в их праздники мы тоже стали затевать приемы, но уже совсем по другому, нашему, поводу, а таковой всегда можно найти. Иногда он сам находился при назначении дипломата на Венеру. Так, например, получилось с Джимом Холденом из фирмы «Коды и цифры». Говорят, его послали на Венеру только потому, что он родился в день рождения ренегата Митчела Кортнея.

Итак, сегодняшняя вечеринка официально считалась моими проводами. Все поздравляли меня, говорили, что я счастливчик и могу не только отряхнуть прах Венеры со своих ног, но и рассчитывать на повышение. А еще, что мне чертовски повезло, и я чудом спасся от трамвайных колес. Это, разумеется, говорили мне мои посольские коллеги. Что касается венерян, то на сей счет они, должно быть, придерживались особого мнения.

Но будем справедливы к ним. Боюсь, венеряне, так же как и мы не шибко любили званые вечера и прочие церемонии. Разумеется, мы всегда приглашали на свои приемы представителей венерянской верхушки, и они приходили. Никто, разумеется, не станет утверждать, что делали они это с удовольствием. Они были вежливы, но не более. Если это были женщины, они соглашались потанцевать с нашими дипломатами, но не более двух танцев, и обязательно с разными партнерами. Однако, мне кажется, танцевали они с удовольствием хотя бы потому, что, как правило, были на голову выше наших мужчин. Венерянки не были многословны, и их беседа с партнером во время танцев обычно ограничивалась двумя-тремя фразами.

— Сегодня жарко, вы не находите?

— Разве? Я не заметила.

— Ваши новые трубы Хилша отлично работают.

— Рада слышать это. Спасибо.

А следующий танец она уже танцевала с другим. Если же тебе взбрело в голову снова найти ее (хотя маловероятно, что такое взбредет тебе в голову), ее уже след простыл. Мужчины вели себя почти так же, только вместо танца, это могли быть рюмочка-две у стойки бара и такой же немногословный разговор о погоде или матче между местными хоккейными командами «Порт-Кэти» и «Северная звезда». Приемы и банкеты, устраиваемые венерянами, были так же скучны, как и наши, и мы тоже норовили поскорее улизнуть с них. Митци как-то сказала, что по данным ее агентов, настоящее веселье у них начиналось после того, как мы уходили. За все время никому из нас не было предложено остаться. Впрочем, все дипломатические приемы одинаковы — никаких серьезных разговоров и никакого веселья.

Но, оказывается, бывают и исключения.

В этот прощальный вечер на Венере моей первой партнершей по танцам оказалась стройная венерянка из их Департамента межпланетных связей. Ее бескровное, как рыбье подбрюшье, лицо чуть оживлял блеск платиновых волос. Если бы не мысли о Митци, я, пожалуй, получил бы удовольствие, танцуя с ней. Но она сама постаралась все испортить.

— Мистер Тарб, — сразу же с вызовом нетрадиционно начала она, — не кажется ли вам, что ваша попытка вылить ушаты рекламных помоев на головы шахтеров Гипериона по своей сути безнравственна?

Она, бесспорно, была мелким клерком. Никто из ее начальников никогда бы не позволил себе такого. Но меня обеспокоили не ее дерзкие слова, а опасная близость моего начальства, которое могло все это слышать. Но, кажется, она не собиралась умолкнуть или хотя бы понизить голос.

Мне пришлось выслушать обвинения в том, что наши военные космические корабли постоянно несут вахту на орбите Венеры, не имея на то права, или разрешения. Мы наложили запрет на посылку на Марс научной экспедиции венерян и все такое прочее. Я попробовал было решительно возразить, но она еще больше повысила голос. Я видел, что на нас уже все смотрят, и в том числе Гэй Лопес, стоявший рядом с Марти Мак-Леод. Мне не понравилось, какими взглядами эти двое обменивались. Как только умолкла музыка, я поспешил в бар. Свободное местечко у стойки оказалось рядом с Павлом Боркманом, начальником какого-то сектора в венерянском Департаменте тяжелой промышленности. Я уже встречался с ним и поэтому решил, что десять минут безобидной болтовни о последнем проекте очистки воздуха в зоне Антиоазиса или о строительстве нового гиганта ракетостроения помогут мне вполне безопасно скоротать оставшееся время. Но не то тут-то было. Он слышал обрывки моего злополучного разговора с платиновой блондинкой и, разумеется, не мог отказать себе в удовольствии съязвить на мой счет.

— Не следует ввязываться в заварушку, если силенок не хватает, Тарб. — Он несомненно намекал не только на мою громкоголосую партнершу по танцам, но и красноречивые синяки и ссадины на моем лице.

Будь я посообразительней, я ограничился бы рассказом о том, что на самом деле произошло на трамвайной станции. Но мои чувства были настолько оскорблены, что я начал с того, что стал жаловаться на свою партнершу по танцам, и заказал стаканчик виски, что совсем не следовало делать.

Боркман, тоже перебравший лишнего, не раздумывая принял вызов, и мы оба вышли на тропу, обильно усеянную медвежьими капканами.

— Вам следует наконец понять, Тарб, что мы свободные граждане Венеры. Мы имеем право протестовать против навязывания нам с помощью рекламы товаров, которые нам не нужны, да еще под дулом пистолета…

— Никто не угрожает оружием планете Гиперион, Боркман. Вы это прекрасно знаете.

— Пока нет, — согласился он. — Но разве вы не делаете это у себя на Земле?

Я рассмеялся. Мне было жаль его.

— Вы имеете в виду аборигенов?

— Да, я говорю о тех, чудом уцелевших, но уже обреченных уголках вашей планеты, где еще не бесчинствует реклама.

Он уже начал меня раздражать.

— Боркман, — сказал я. — Вы прекрасно осведомлены о том, что мы держим там ограниченные контингенты наших людей. Если кое-кто из них вооружен, то только для самообороны. Я знаю, что я говорю. Я сам проходил там службу как резервист, когда учился в колледже. Такие соединения нужны там для порядка. Ни о каком насилии не может быть и речи. Пора бы вам знать, что даже среди самых отсталых национальных групп растет стремление приобщиться к благам рынка. Разумеется, находятся еще замшелые консервационисты, которые противятся этому. Но если лучшие люди стремятся к прогрессу, почему бы не помочь им.

— Значит, для этого вы посылаете туда войска? Понятно, — иронично заметил мой собеседник, качая головой.

— Это пропагандистские отрады, — поправил я его. — Никакого насилия. Никакого принуждения.

— И никакого спасения от вас, как это уже показала Новая Гвинея.

— Да, там события несколько вышли из-под контроля, — вынужден был признать я. — Но право же, Воркман…

— Право же, Тарб, — перебил он меня, со стуком опустив стакан на стойку. — Мне пора. Спасибо за интересную беседу.

Он ушел, а я остался, испытывая неприятное раздражение.

Далась ему эта Гвинея. Меньше тысячи убитых. Зато остров бесповоротно стал частью цивилизованного мира. Нам даже удалось открыть филиал нашего Агентства в Папуа, а это кое-что да значит. Я залпом опорожнил стакан, повернулся… и нос к носу столкнулся с Гэем Лопесом. Улыбаясь во весь рот, он прошел мимо, бросив взгляд через плечо в тот конец зала, где была Марти Мак-Леод. Я увидел, как она, подойдя к послу, стала что-то нашептывать ему на ухо, поглядывая на меня.

Я понял, что сегодня у меня день невезения. Но поскольку завтра я уезжал, мнение моих посольских коллег мало уже интересовало меня. Я решил выдержать все до конца с невозмутимостью настоящего дипломата.

Но не тут-то было. Злоключения продолжались. Второй моей партнершей по танцам оказалась Неряха Берти. Мне бы славировать и улизнуть поскорее, но после выпитого вина ноги не очень слушались, и я не успел. Она уже стояла передо мной как всегда небрежно одетая, с копной высоко взбитых на макушке волос, — чтобы казаться выше ростом.

— Мой танец, Тенни? — хихикнула она, обдавая меня винным перегаром.

— Мечтаю об этом, — соврал я.

У Неряхи Берти (или Ренегатки Берти, как ее еще называют наши посольские), было все же одно бесспорное достоинство — даже на высоких каблуках и со взбитой прической, она при всем желании не могла возвышаться над партнером, как эти непомерно высокие венерянки. К сожалению, других достоинств у бедняжки не было.

С ренегатами у нас больше всего неприятностей. Берта, ныне помощник Куратора всей библиотечной сети на Венере, некогда работала одним из помощников главы Исследовательского отдела рекламы Агентства «Таунтон, Гэтчуайлер и Шокен». Но отказавшись от всего, она вдруг эмигрировала на Венеру и теперь изо всех сил подтверждала свою лояльность новой родине.

— Итак, мистер Теннисон Тарб, — сказала она, тяжело опираясь на мою руку и с явным удовольствием разглядывая мои синяки. — Похоже, чей-то муженек вернулся домой раньше, чем его ожидали.

Вы скажете, — невинная шутка? Отнюдь. Шутки Неряхи Берти никогда не отличались безобидностью. Вместо приветствия она могла крикнуть так, чтобы все слышали: «Как вдет компания лжи? Успешно?» или вместо прощания: «Грех отнимать драгоценное время у торговца залежалым товаром, отравителя младенцев. Пока». Никто не посмел бы вести себя так, ни мы, ни венеряне, а ей все сходило с рук. В посольстве нам почти официально намекнули, что лучше всего выслушивать ее дерзости с улыбкой и молчать. Что я и делал все годы своего пребывания на Венере. Но почему я должен был терпеть это сейчас? С какой стати? И я сказал ей все, что хотел…

Конечно, я не оправдываю себя. Карлос, муж Берти, ради которого она пренебрегла карьерой и покинула Землю, был пилотом воздушных трасс на Венере. Спустя год после свадьбы он лишился в авиакатастрофе не только правой ноги, но и еще одной немаловажной части тела по соседству. Любой намек на это приводил Берти в ярость.

Поэтому, когда я, объясняя происхождение синяков на лице, сказал ей с притворной улыбкой, что, мол, просто хотел помочь ее Карлосу, да не в ту постель угодил, можно представить, какой была ее реакция. Согласен, не смешно.

Берти сразу даже не нашлась что ответить. Она лишь охнула и оттолкнула меня. Мы остановились на середине зала. И тут она громко обозвала меня подонком. Глаза ее были полны слез. Должно быть, от злости.

Я не успел опомниться, как чьи-то острые, как зубья капкана, пальцы впились в мое плечо.

— Берти, разреши мне умыкнуть твоего кавалера. На минутку, — услышал я вежливый голос Марти Мак-Леод.

Вытащив меня в коридор, Марти дала себе волю.

— Идиот! — прошипела она, брызгая слюной прямо мне в лицо.

— Она первая начала. Она сама… — беспомощно пытался оправдываться я.

— Я слышала, что она сказала. И все, кто был в зале, слышали, что сказал ты! Черт возьми, Тарб… — Она наконец отпустила мое плечо. Я испугался, что теперь она вцепится мне в горло, такой у нее был вид. Я даже отступил назад в испуге.

— Согласен, я был неправ. Но ты же знаешь, в каком я сейчас состоянии. Не забывай, что меня сегодня чуть не убили…

— Это был несчастный случай. Посольство подтвердило это в официальном заявлении. Советую тебе запомнить это. Кому взбредет в голову покушаться на того, кто и без того уезжает. Чушь!

— Покушались не на меня, покушались на Митци. Может, кто-то узнал, чем она занимается…

— Тарб! — Она уже не шипела на меня, как змея. Не было в ее голосе и раздражения, а лишь ледяное предупреждение, от которого мне стало не по себе. Она быстро оглянулась, не подслушивает ли кто нас. Конечно, мне не следовало так распускать язык за стенами посольства. Это было правилом номер один.

Я попытался было еще что-то сказать, но она предупреждающе подняла руку.

— Митци Ку жива, — сказала она. — Ее оперировали. Я видела ее полтора часа назад, когда была в больнице. Она еще не пришла в сознание, но опасность миновала. Если бы ее хотели убить, это легко можно было сделать на операционном столе, и никто бы об этом не узнал. Но они не сделали этого…

— И все же…

— Отправляйся к себе, Тарб, тебе надо отлежаться. Видимо твои травмы намного серьезней, чем мы думали.

Не дав мне возразить, она указала мне в конец коридора, где было посольское общежитие.

— А я должна вернуться к гостям, — сказала она. — Но по дороге я загляну к себе и кое-что добавлю к одной служебной характеристике. Твоей, Тарб.

Она стояла и смотрела мне вслед, пока я не скрылся за дверью.

Больше я ее не видел. И вообще я больше не видел никого из своих посольских коллег, ибо ранним утром два посольских охранника подняли меня с постели и, втолкнув в автобус, отвезли на космодром, где уже ждала челночная ракета. Через три часа она доставила меня на орбиту, где находился космический корабль. А еще через полчаса я уже лежал в рефрижераторной капсуле, ожидая, когда меня усыпят и заморозят для перелета.

Хотя космический лайнер должен был стартовать только через шесть часов, посол распорядился убрать меня с Венеры, как можно раньше. Что и было сделано.

Я постепенно приходил в себя, испытывая неприятное жжение и покалывание в онемевших членах, к которым снова приливала кровь. Я все еще был в капсуле, но на мне уже был комбинезон оттаивания, закрывавший меня, как кокон, — видны были только глаза.

Кто-то смутно знакомый, склонился надо мной.

— Привет, Тенни, — услышал я голос Митци Ку. — Удивлен. Не ожидал?

Конечно, я был удивлен и, конечно, не ожидал, но я не мог подобающим образом выразить степень моего удивления. Кроме того, уже другие чувства овладевали мною. Например, в моем полусонном сознании рождалось сожаление, что все так бездарно закончилось у нас с Митци, и наша прощальная ночь не состоялась. А теперь едва ли можно рассчитывать на нее.

Вид Митци меня напугал. Половина ее лица была скрыта под толстым слоем бинтов, оставивших лишь щель для рта, кусок подбородка и узкие прорези для глаз. Разумеется, заживание ран — дело времени, да еще в условиях заморозки. Да и оперировали ее совсем недавно.

— С тобой все в порядке, Митци? — наконец выдавил я из себя.

— Конечно, в порядке, — вдруг рассердилась она. — Впрочем, пройдет еще несколько недель, прежде чем я буду в полной норме. А пока я на амбулаторном лечении. Видишь ли, — и тут мне показалось, что она улыбнулась, хотя я понимал, что это невозможно. Но мне так показалось. — Как только врачи выпустили меня из больницы, я тут же решила, что с меня хватит Венеры. Я разорвала контракт и улетела последней ракетой. Как видишь, я успела на корабль. Меня не подвергали заморозке до тех пор, пока не затянулись швы. И вот я перед тобой.

Зуд и жжение становились нестерпимыми, и я буквально содрал с себя комбинезон. Митци одобрительно кивнула.

— Молодец, Тенни. Через девяносто минут посадка на Луне. А тебе надо успеть хотя бы брюки натянуть.