Война в Арктике. 1941—1945

Глава 2. В ОБЛАКАХ, НА ЗЕМЛЕ И НА МОРЕ АРКТИКИ В 1941 ГОДУ

С самого начала осуществления плана «Барбаросса», наше сопротивление безжалостному противнику часто носило характер вынужденной импровизации при потере связи с Верховным командованием. На северном фланге советско-германского фронта все происходило совершенно иначе. Прежде чем немцы окончательно выдохлись здесь в своем «дранг нах остен», так и не достигнув поставленных целей, они одолели всего 50 километров советской территории, — до Архангельска, как предела намеченного продвижения на 1941 год, оставалось больше тысячи. Так же далеки оказались немцы и от намеченных целей в море и в небе Арктики. Сыграли свою роль среди прочего особенности характера северян — на кромке суши и моря на протяжении веков даже в обычной повседневной жизни им отступать было просто некуда. Это не было учтено ни в плане «Барбаросса», ни в оперативных документах армейской группы «Норвегия», ни в уставах вермахта.

В целом развитие ситуации в мемуарах командующего Северным флотом адмирала А.Г. Головко соответствует позднейшим документам и определяется двумя обстоятельствами: первое — правильной оценкой времени начала войны, определенного разведкой флота по сосредоточению войск противника в Финмаркете (северная Норвегия), и, второе, своевременным исполнением директивы № 1 из Наркомата военно-морского флота за подписью наркома Н.Г. Кузнецова. Кроме того, немцы сами обнаружили свои намерения, направив воздушную разведку 17 июня к главной базе флота в Полярном. При этом адмирал Головко нередко оставлял за собой право на окончательное решение, независимо от указаний, поступающих из Москвы, что отразилось в ближайшие дни, когда мир сменился войной. В этом отношении он имел союзника в Наркомате военно-морского флота в лице наркома Кузнецова, хотя оба адмирала не всегда признавались в этом.

Уже 20 июня Головко провел обсуждение оборонительных мероприятий на рубеже рек Титовка и Западная Лица с командованием 14-й армии (генерал В.А. Фролов). С началом войны 22 июня нарком Кузнецов приказал командованию Северного флота направить к Горлу Белого моря эсминцы, подлодки и авиацию, а в Варангер-фиорд — подводные лодки, В тот же день из Полярного началась эвакуация гражданскою населения, включая семьи военных. Пока пограничники сообщали лишь о нарушении воздушного пространства страны, а разведка — об интенсивных военных приготовлениях в Киркинесе. 24 июня был сбит первый Хе-111 при бомбежке Полярного и Ваенги. 27 июня батареи на полуострове Среднем открыли огонь но вражескому конвою, направлявшемуся в Петсамо. В тот лее день, по Головко, «с утра на границе против позиций наших войск отмечается оживление». Только 29 июня «на сухопутье произошло то, чего следовало ожидать. Как только армейская артиллерия начала обстрел мест сосредоточения и скопления сил противника, гитлеровцы, будто по сигналу, перешли в наступление. Повсюду завязались ожесточенные бои… Первый день, когда егерям удалось превосходящими силами сбить наших пограничников и части 14 армии, ничего не решил» (Головко, с 37—38). Однако уже вскоре обозначился наш успех, когда «135 стрелковый полк, дравшийся на границе, после прорыва гитлеровцев к Титовке, отошел не к побережью Кольского залива, а на полуостров Средний, где задержался на перешейке, соединяющем полуостров с материком. Фашистам с ходу не удалось сбить этот полк, и он оседлал склоны горного хребта Муста-Тантури, прикрывающего перешеек. Сейчас противник подтягивает свои войска и накапливает силы для нового удара» (там же, с. 40). Наша сторона также не дремала, войска у северных подножий Муста-Тантури зарывались в скальный грунт, и со временем были заменены морской пехотой, которой не было прежде на Северном флоте. Срочно сформированная из добровольцев и запасников, она прочно оседлала перешеек полуострова Средний на следующие три года, заменив обескровленные части 14-й армии. Значительная часть морских пехотинцев оказалась вчерашними заключенными: испытывая недостаток в живой силе, Головко снял их со строительства объектов флота, включая аэродромы, превратив в военные стройбаты. Затем, с усложнением обстановки, направил их на передовую, уже во флотском обмундировании. В Москве подобная самодеятельность обратила на себя внимание НКВД, но Верховный главнокомандующий на фоне общего разгрома летом 1941 года приказал не обращать на подобные детали внимания. Дело дошло до того, что Северный флот в лице Головко опротестовал директиву центра о военных действиях на Севере, предусматривающее отступление вплоть до Кольского залива. Правда, потом в Москве передумали и за подписью наркома ВМФ Кузнецова очередная директива гласила; «При любом положении на сухопутном фронте Северному флоту оставаться в Полярном, защищая этот пункт до последней крайности».

В эти дни в штабе СФ у Головко состоялась встреча с британскими адмиралами Вайяном и Майлсом, чтобы согласовать деятельность обоих флотов на Севере, включая возможность базирования английских кораблей на Кольский залив. «В круг вопросов, связанных с базированием, входили и такие: можем ли мы снабжать корабли овощами и какого качества будут овощи и нельзя ли их посмотреть; можем ли мы снабжать мазутом и какого качества мазут; можем ли мы организовать для английских матросов тюрьму на берегу (имелась в виду гауптвахта); есть ли у нас дома терпимости. На все это я отвечал соответствующим образом: из овощей будем давать то, что сами имеем; домов терпимости в нашей стране нет и не будет; тюрьму английских матросов организовывать не станем и т.п.» (Головко, с. 89). Затем дело дошло и до более важных проблем.

«Последний разговор английских представителей со мной заключался в следующем

— Адмирал, — спросил Вайян, — какую бы помощь вы хотели получить от английских морских сил?

Не знаю, предполагал ли он такой ответ:

— У нас сейчас мало авиации, а нужно ударить по базам противника в Киркинесе и Петсамо. Прошу учесть, что такая операция может принести пользу и вам, если ваш отряд будет идти в Кольский залив. Желательно провести ее еще до прихода вашего отряда в наши воды.

Вайян ответил, что этот вопрос не в его компетенции, но лично он считает такую операцию возможной, о чем и доложит начальству» (там же, с. 90).

Последствием этого разговора стал приказ из Москвы об отзыве подводных лодок, действовавших западнее Кольского залива. Затем с постов наблюдения на Рыбачьем 30 июля сообщили: «Над Петсамо и Киркинесом идет воздушный бой. Самолеты неопознанных типов бомбят эти два пункта».

Таким образом, англичане отозвались на просьбу своего нового союзника, хотя сама операция обошлась им дорого, поскольку подход авианосной группы в составе «Фьюриес» и «Викториес» был обнаружен немецкой воздушной разведкой. В результате за потопление единственного мотобота англичане заплатили потерей 15 самолетов из 29, участвовавших в воздушных атаках. Сам Головко посчитал, что «реальной помощи удар английской авиации нам, конечно, не принес. В сообщениях были указаны потери, и, поскольку потери были большие, тем самым подчеркивалось, что это жертвы, понесенные ради союзников, то есть ради нас» (Головко, с 91). Спустя две недели первый конвой из Англии под условным названием «Дервиш» доставил в Архангельск 15 самолетов, что, разумеется было каплей в море наших потерь.

Теперь историки спорят, много или мало это значило для нашей страны, лидер которой в шифровке своему послу в Лондоне создавшуюся ситуацию оцепил так:«…Должен сказать Вам откровенно, что если не будет создан англичанами Второй фронт в Европе в ближайшие три-четыре недели, мы и наши союзники можем проиграть дело» (Мединский, с 446). Немного позже вождь советского парода пошел на весьма интересные предложения: «Мне кажется, что Англия могла бы без риска высадить 25—30 дивизий в Архангельск или перевести их через Иран в южные районы СССР для военного сотрудничества с советскими войсками на территории СССР, по примеру того, как это имело место в прошлую войну во Франции» (Черчилль, с. 213). Как говорится, ноу комментс!

Черчилль тем временем гнул свою линию, будучи уверен, что русские выстоят. Вместо 25—30 дивизий, в Англии формировались 134 (командир майор Миллер) и 82 эскадрильи (майор Рук) вместе со вспомогательными службами общей численностью в 500 человек, входившие в состав авиакрыла (полка) истребителей «Харрикейн» под командованием подполковника Ишервуда. Первая из них была доставлена в Архангельск морем на транспорте вместе с упакованными в ящики самолетами, откуда с аэродрома на Кег-острове первые 15 самолетов в середине сентября перелетели на аэродром под Мурманском. Еще раньше, 7 сентября, 24 самолета, взлетев с авианосца «Аргус», приземлились на аэродроме Ваенга в Кольском заливе — англичане повторили вариант, уже испытанной ими на Средиземном море при защите Мальты. Уже 11 сентября эти самолеты приступили к боевому патрулированию над линией фронта, спустя двое суток в схватке с Ме-109 сбив четыре вражеских машины и потеряв одну собственную. Следующий воздушный бой англичане провели 6 октября при налете немцев на Ваенгу, когда было сбито и повреждено 12 вражеских машин. За два месяца воздушных боев соотношение побед и потерь у наших союзников составило 1: 15. Продемонстрировав русским возможности своих машин, англичане приступили к обучению наших пилотов полетам на них, из которых было сформировано три эскадрильи. К апрелю 1942 года ВВС СФ и Карельского фронта на 60% были укомплектованы «харрикейнами» и другими типами самолетов союзников.

Началом сотрудничества на море можно считать прибытие в Архангельск 1 августа минного заградителя «Адвенчер» с грузом магнитных мин и глубинных бомб. 5 августа в Кольский залив перешли на постоянное базирование две британских подлодки «Трайдент» и «Тайгресс», успевшие к концу августа отправить на дно 16 тыс. т немецкого тоннажа. В Архангельск приходит соединение современных тральщиков под командованием капитана 1-го ранга Кромби.

Вполне заслуженно роль подводников СФ в войне в Баренцевом и Норвежских морях оценивается достаточно высоко. Вместе с тем во всех флотах мира результативность действий подводных лодок является особой проблемой для морских историков, требуя подтверждения с противостоящей стороны. При таком подходе на долю подводных лодок СФ на протяжении 1941 года приходится всего три транспорта общим тоннажем 5443 тонн, один корабль ПЛО (по Майстеру, даже два) и мотобот. Потери наших подводных лодок начались позднее — с января 1942-го (М-175 в Варангер-фиорде), причем в апреле—мае того же года были потеряны еще три подлодки, включая знаменитую К-23 Гаджиева, заслужившего известность своими артиллерийскими атаками. Сражавшиеся вместе с нашими «команды английских подводных лодок, действовавшие с советских баз, констатировали, что советские подводные лодки хорошо построены и содержатся в хорошем состоянии, да и с точки зрения морской практики хорошо справлялись с боевыми заданиями в суровых условиях Арктики, но в тактическом отношении оставляли желать много лучшего. Связь между русскими подводными лодками, самолетами и базами также была недостаточно хорошей» (Майстер, с. 241). Некоторые успехи наших подлодок носили сугубо арктическую специфику—например, К-22 (командир Котельников) в январе 1942 года потопил транспорт с 30 тысячами полушубков, заставив немцев мерзнуть на подступах к Мурманску (по данным Н.И. Виноградова).

На суше чем дальше немцы продвигались на восток к берегам Кольского залива, тем опасней для них становился наш плацдарм на Среднем и Рыбачьем, нависавший над их тылом. Более того, форсировав реку Титовку и выйдя на побережье Мотовского залива, части Дитля оказались под воздействием нашей корабельной артиллерии, чем не замедлили воспользоваться в штабе Северного флота. Сначала туда отправились эсминцы «Куйбышев» и «Урицкий», которые успешно справились со своей задачей, несмотря на атаки с воздуха, в которых участвовало до сорока пикировщиков люфтваффе. Эффект обстрела с моря по левому приморскому флангу егерей не замедлил сказаться, поскольку «со всех концов поступали жалобы немецких частей, продвинувшихся до реки Лица, относительно действий советских военно-морских сил в Моговском заливе» (Майстер, с 193), вплоть до упоминаний об артобстреле с крейсера, которою в то время в составе Северною флота просто не было. Правда, немцы получили возможность обстрела наших судов, доставлявших все необходимое войскам на Среднем и Рыбачьем. На войне как на войне: преимущества одной стороны — это недостаток другой, и искусство командования состоит в искусстве использовать то и другое для достижения своих целей. Линия фронта по Западной Лице стабилизировалась в октябре (на три года!), что в ноябре признал с запозданием начальник Генштаба вермахта Ф. Гальдер: «План дальнейшего наступления на Мурманск не обещает больших успехов». К этому времени нагни безвозвратные потери на сухопутье составили 37 тыс. солдат и офицеров, у немцев — до 23 тыс.: не худшее соотношение для 1941 года.

Майстер, оценивая эффект советских десантов, приходит к выводу, что «не все они давали ожидаемый результат, но они сковали германское командование и заставляли при принятии того или иного решения считаться с возможностью высадки десанта. Кроме того, значительную часть войск и артиллерии приходилось выделять для обороны побережья, что, тем не менее, не исключало многочисленных высадок десантов. Вследствие отказа германской стороны от использования своих сил в Мотовском заливе, советские эскадренные миноносцы и канонерские лодки получили возможность обстрела германских позиций и проведения десантных операций при отсутствии серьезных помех. По многим причинам германская сторона отказалась от использования в этом районе торпедных катеров и подводных лодок против советских кораблей. Германская сторона не произвела ни одной десантной операции в районе северных морей; для этого отсутствовали войска, корабли и даже подходящие места для высадки» (Майстер, с 237). С выходом немцев к Западной Лице их продвижение к Мурманску прекратилось, чем и воспользовалось командование Северного флота, отправив из Мурманска до ста пятидесяти судов различного назначения, от транспортов до обычных рыболовецких мотоботов, добравшихся до портов Белого моря, к удивлению гражданских и военных моряков, без потерь.

Несомненно, это была успешная операция на фоне последовавшей активизации сил кригсмарине, чаще напоминавшей комариные укусы, хотя и с обидными для нас потерями. Так, в походе трех немецких эсминцев 12—13 июля они потопили сторожевик «Пассат» (переоборудованный рыболовецкий тральщик с двумя 45-мм пушками) и один из двух обычных рыболовецких тральщиков у острова Харлов вблизи Гавриловской губы. Очередной жертвой противника оказалось гидрографическое судно «Меридиан» во время похода четырех немецких эсминцев 23—24 июля. Примерно при таких же обстоятельствах погиб однотипный СКР «Туман», также в бою с тремя вражескими эсминцами на Кильдинском плесе 8 августа. После безуспешного обстрела береговыми батареями СФ эсминцы начали отход, подвергаясь атакам советской авиации, которая нанесла тяжелые повреждения «Рихарду Байтцену», потребовавшие длительного ремонта на верфях фатерлянда. К концу года эти эсминцы исчерпали свои ресурсы и были отправлены вдогон «Байтцену». На смену им в декабре в Киркинес перебазировались пять эсминцев типа «Нарвик» с 152-мм орудиями (которым не могли противостоять наши «семерки»), доставившие мины с длинными минрепами для установки на больших глубинах, характерных для Баренцева моря.

Наибольшие потери СФ в кампанию 1941 года нанесли люфтваффе, потопившие 20 июля в Полярном эсминец «Стремительный», гибель которого детально описана Головко, причем с критических позиций: «В тот день "Стремительный" вошел в Екатерининскую гавань и встал на якорь у скалистого берега горы Вестник Мне казалось, что, стоя под скалой, корабль находится в тени и для бомбардировщиков мало возможности при заходе с запада прицелиться и пикировать на него. Командира "Стремительного" я вызвал в штаб для уточнения его задачи. Стояла ясная солнечная погода... Раздался сигнал воздушной тревоги. Я выскочил из КП на причал и первое, что увидел — большой взрыв, вернее, много взрывов вокруг "Стремительного". Огромный столб дыма и пламени стал подниматься над самим кораблем. Эсминец тут же разломился, над водой поднялись его нос и корма. В течении двух-трех минут корма затонула Носовая часть минут двадцать оставалась на плаву. Люди оказались на воде в слое мазута…

Потери в людях переживаются особенно тяжело. Всего погиб 121 человек (при численности экипажа свыше двухсот моряков. — В.К.). Были контуженные… Мы получили горький урок. Противник перехитрил нас Его самолеты, пользуясь данными разведки, подошли со стороны солнца и вошли в пике. Наши посты ВНОС обнаружили их поздно. Да и постов было мало. Береговые зенитчики и зенитчики корабля успели сделать лишь по нескольку выстрелов. Конечно, противовоздушная оборона была слаба… К самолетам мы стали относиться с некоторым пренебрежением. Это пренебрежение и проявилось в тот злополучный день 20 июля. "Стремительному", как только прошел вражеский самолет-разведчик, надо было переменить место стоянки. Я должен был понять место и дать командиру такое приказание, коль он сам не догадался это сделать» (Головко, с 53—55).

Несомненно, подобная участь угрожала ледоколам Главсевморпути «Сталин» (капитан Понамарев) и «Ленин» (капитан Хромцов), проходившим ремонт и установку вооружения на судоремонтном заводе этой организации в Росте, тогда пригороде Мурманска, но из Берлина вовремя поступил приказ не бомбить этот завод, поскольку немцы сами намеревались использовать его с захватом Мурманска. Главное управление Северного морского пути (ГУ СМП) даже в военных условиях оставалось самостоятельной организацией, у которой с Северным флотом из-за этого были сложные отношения, тем более что Головко знал о симпатиях Сталина к Папанину, тогда его начальнику. Военная обстановка в Мурманске описана многими участниками событий, из которых в качестве иллюстрации мы используем самую незначительную часть. Так, механик «Ленина» Чиженко вспоминал, что «во время стоянки в порту Мурманск ледокол находился в полной боевой готовности и огнем своих орудий отражал налеты фашистских самолетов, которые сбрасывали бомбы на город и на суда, находившиеся в Кольском заливе. В один из таких налетов на ледокол устремились три самолета с целью вывести из строя корабль. На верхнем мостике ледокола находился командир ледокола Хромцов, который, умело управляя и маневрируя кораблем, умело избегал попадания бомб, а также совместно с командиром артиллерии вел огонь по фашистским самолетам» (Николаева, Хромцова, с. 104).

Из судовою журнала «Ленина»: «В 02 ч. 40 мин. внезапным налетом от норда вражеских пикирующих бомбардировщиков в количестве 6 самолетов подверглись бомбежке и пулеметному обстрелу. Две бомбы из сброшенных самолетами взорвались в воде по левому борту в 2—3 кабельтовых… В 09 ч. 55 мин. снова воздушная тревога…

В 15 ч. 45 мин. в воздухе появились вражеские самолеты, по которым стреляют зенитные орудия. Дано несколько залпов из орудий ледокола. В 21 ч. 45 мин. переход на другую якорную стоянку.

23 / VII.41. На рейде СРЗ Роста. Кольский залив.

… В 00 ч. 35 мин. появились с юга 9 вражеских самолетов, по которым открыт огонь как с береговых батарей, так и с нашего корабля. В 01 ч. 05 мин. появился второй эшелон вражеских самолетов с юго-запада в составе 5 бомбардировщиков и 5 истребителей. По ним также открыт огонь…» (там же, с. 104) и т.д. и т.п. практически ежедневно на протяжении почти двух месяцев. Оставаться в Мурманске было крайне опасно, тем более что на трассе Севморпути без ледоколов было невозможно обойтись.

Для подготовки их к навигации один из видных руководителей Главсевморпути А.И. Минеев накануне войны с этой целью направился в Мурманск, где ему, однако, неожиданно пришлось решать совсем иные задачи. «По прибытии в Мурманск, — писал он впоследствии, — я получил от начальника ГУ СМП закрытый телеграфный приказ — выводить ледоколы в Арктику вдоль берега материка якобы под защитой береговых батарей. Решение было явно ошибочным. Однако, отменить его в Мурманске было некому. Пришлось обратиться по этому поводу к командованию Северного флота. Добрался до Полярного, где находилось командование Северного флота. Через некоторое время меня принял командующий контр-адмирал А.Г. Головко. У него уже находился начальник штаба С.Г. Кучеров. Докладываю о приказе Главсевморпути выводить суда под берегом Головко, пристально глядя на меня, спрашивает:

— А вы с этим согласны?

— Нет.

— В самом начале войны мы рискнули отправить в Архангельск несколько гражданских судов и ни одного не потеряли, теперь же под берегом все время шныряли корабли противника, и плавание здесь было по крайней мере рискованным. Что вы предлагаете?

— Самое главное, по-моему, выйти из залива и незаметно оторваться от берега. А в море, вдали от обычных путей, только случай может подвести, — сказал я.

— Правильно, — подтвердил командующий.

— Ну а дальше что? — спрашивает, не глядя на меня, Кучеров.

— Дальше суда последуют в направлении Земли Франца-Иосифа. Пройдя половину расстояния между Землей Франца-Иосифа и Новой Землей, свернут на восток и, миновав меридиан мыса Желания, направятся на Диксон.

Командующий пригласил начальника оперативного отдела флота капитана второго ранга Румянцева. Приказание было лаконичным:

— Приготовьте документы для вывода ледоколов. Минеев вам поможет. По готовности доложите.

Через час документы были готовы. Снова пришли к Головко. Румянцев разложил перед командующим документы и начал доклад. Но Головко движением руки остановил его и заметил:

— Основная задача — скрытно оторваться от берега и выйти из района действия вражеских воздушных разведчиков. Как вы думаете, Степан Григорьевич?

Кучеров успел просмотреть документы и сразу ответил:

— Все как надо, Арсений Григорьевич! Если у вас нет дополнительных соображений, я подписываю.

— Ну, кажется, все. Возвращайтесь на свой корабль. — Головко повернулся ко мне. Наберитесь терпения и ждите первого тумана. Как только придет туман, ваши корабли должны исчезнуть из Кольского залива.

Ожидание длилось… полтора месяца. Все время было безоблачно и солнце неутомимо ходило вокруг горизонта, то поднимаясь над ним, то опускаясь к самому морю. Над ледоколами летали фашистские разведчики. Чтобы не попасть под бомбовой удар, приходилось то и дело переходить с места на место.

Но всему в свое время приходит конец. Кончилась и ясная погода. В ночь на 16 августа залив и окружающие горы потонули в густом тумане. На борт ледокола прибыл командир конвоя. Проинструктировал нас, осведомился, нет ли на борту посторонних, и отбыл. Вслед за этим в клюзе зарокотала якорная цепь. Судно пришло в движение. На траверзе Ваенги к нам присоединились корабли конвоя.

В море туманило. Часов в пять начало светлеть, но горизонтальной видимости по-прежнему не было. Потом туман остался за кормой. В 30—35 милях от берега, посоветовавшись с капитаном ледокола П.А. Пономаревым, я разрешил конвою возвращаться в залив. Пожелали друг другу благополучного плавания и разошлись. Через пятеро суток ледоколы прибыли в порт Диксон. Это был первый урок военного времени» (Минеев, с 93—95).

Так полярникам пришлось осваивать основы военного дела в условиях, как показали события, несомненно рискованных, хотя стоянка в Мурманске была гораздо опасней, чем прорыв на просторы арктических морей и переход до Диксона, куда ледоколы пришли 21 августа, в самый разгар навигации. Отметим, что Головко еще раз рисковал, соглашаясь с предложением Минеева, действовавшего вопреки указаниям Папанина, который также не оставался со своими связями без дела.

В сентябре 1941 года две летающих лодки Главсевморпути с экипажами И.И. Черевичного (штурман В.И. Аккуратов) и В.Н. Задкова (штурман В.П. Падалка) доставили в США делегацию военпредов во главе с М.М. Громовым для переговоров о закупке американского вооружения. При этом в процессе подготовки полета Черевичный вопреки первоначальному варианту полета через Шпицберген и Англию, находившихся в зоне военный действий, предложил и, главное, осуществил вариант полета в противоположном направлении через мирные Чукотку и Аляску. Последствия этой сугубо полярной «самодеятельности» в изложении Папанина выглядели так: «Не успел я порадоваться успешно завершенному делу, как раздался телефонный звонок:

— На каком основании вы нарушили постановление и изменили маршрут? — услышал я сердитый голос председателя ГКО.

Я объяснил, почему мы предпочли полет над Советской Арктикой, и добавил:

— Задание выполнено успешно и в срок, что тот нас и требовалось…

— Это хорошо, но нельзя так своевольничать, — голос Сталина уже не был таким сердитым» (Папанин, с, 237).

Определенно, Папанин не терял времени даром, и в частности, он много сделал для защиты как самой трассы Северного морского пути, так и полярных станций, начиная с новоземельского рубежа, который первый директор Всесоюзного Арктического института Р.А. Самойлович (оказавшийся среди жертв Большого Террора) считал Гибралтаром Советской Арктики, чего пока не усвоили в должной мере наши военные.

Это недоразумение решил устранить будущий контр-адмирал с неполным церковно-школьным образованием начальник ГУ СМП И.Д. Папанин, напрямую обратившись к наркому ВМФ Н.Г. Кузнецову.

«У меня есть одна к вам просьба, выделите несколько орудий и прикажите их установить на Новой Земле, на Диксоне и еще нескольких островах, я позднее скажу, каких именно. Нам надо заранее принять меры, фашистские надводные и подводные пираты могут напасть на арктические станции и корабли.

Кузнецов ответил:

— Пока, к сожалению, помочь ничем не могу» (Папанин, с 227).

Тогда упрямый Папанин отправился к другому военному деятелю — начальнику артиллерийского управления РККА Н.Д. Яковлеву со своими предложениями: «Вскоре полученные орудия были отправлены на мыс Желания и на Диксон. Почему мы выбрали эти пункты? Мыс Желания занимает самую северную оконечность Новой Земли, и пути кораблей, огибающих ее с севера, неизбежно проходят мимо. Там круглый год действовала полярная станция. Орудие там установлено и тщательно замаскировано.

Диксон также нуждался в крепкой обороне. Правда, он находился в далеком тылу, в устье Енисейского залива, но занимал важное стратегическое положение; здесь находился базовый морской порт, радиоцентр, авиапорт, полярная станция. Через Диксон шли суда к Игарке и Норильску» (Папанин, с 228). Вскоре Кузнецов передумал и расщедрился на два 130-мм орудия, отправленных на Диксон. Опять странная закономерность — каким образом внешне ограниченный, необразованный выходец из низов, хотя с опытом работы в ЧК, оказался прозорливей иных адмиралов? По мнению автора, по единственной причине: курируя операцию с походом «Комет», Папанин отчетливо представлял характер информации, полученной немцами, что недооценили военные моряки. Понадобился, однако, целый год, чтобы его предвидение оправдалось в полной мере.

Между тем выведенные на СМП ледоколы сразу приступили к работе, тем более что навигация началась без их участия, когда под прикрытием авиации в первой декаде июля несколько пароходов в сопровождении л/п «Сибиряков» и «Садко» через Югорский Шар ушли в Карское море с импортными грузами. Одновременно намечались морские грузоперевозки по Енисею с грузами для строившегося Норильского горно-металлургического комбината. Непростой задачей, осложненной военной обстановкой, оказались рейсы по снабжению полярных станций и обеспечению деятельности различных экспедиций. Война пока еще не пришла в Карское море, отчетливо смешав первоначальные планы. Одним из новых решений стал перевод штаба морских операций со «Сталина» на остров Диксон. Всего пять грузовых судов доставили необходимые грузы для НГМК, а затем были переведены на восток для внешнеторговых операций — все они через бухту Провидения затем отправились в США. Пока война не сказалась на объеме грузоперевозок, но тем не менее ледокольный флот понес в сентябре первую потерю — ледокольный пароход «Садко» (капитан Карельский).

Это судно получило задание выполнить рейс с Диксона на Землю Франца-Иосифа, но 11 сентября у островов Известий ЦИК потерпело аварию, при обстоятельствах, описанных старпомом А.Ф. Пинежаниновым следующим образом: «На карте, которой мы пользовались, на нашем пути были редкие глубины порядка 35—40 метров. Для проверки глубин капитан приказал измерять глубины с кормы лотом Томсона через каждые 15 минут, так как эхолот не работал… После очередного измерения глубины в 21 ч. 45 мин. судно в 21 ч. 55 мин. выскочило на неизвестную скалистую банку… Мне поручили проверить, нет ли поступления воды в трюма и жилые помещения… Спустившись вниз, я обнаружил, что вода заливает нижние жилые помещения… палубу второго дна разорвало и в образовавшуюся большую пробоину хлынула вода. Команда успела перебежать из машинного отделения вверх по трапу… затопило динамо-машину, погас свет, скала, пробившая второе дно, поднималась все выше и поднимала котел № 4, чем разорвала трубу подачи пара на главную машину, и в это большое отверстие вырвался пар под большим давлением из котлов… Днем 12 сентября ветер изменился на южный и переходил в шторм. Через верхнюю палубу перекатывались волны, экипаж перебрался в ботдечные помещения… Начальник морских операций М.П. Белоусов на ледоколе "Ленин" немедленно вышел нам на помощь, и к вечеру 12 сентября ледокол остановился от нас в 1,5 милях в ожидании улучшения погоды. К ночи шторм усилился, волны стали заходить на шлюпочную палубу» (Николаева, Хромцова, с 109).

Картина аварийного судна с борта «Ленина» выглядела в высшей степени опасной, но в условиях шторма помочь ему было невозможно и оставалось ждать, пока шторм начнет стихать. Обратившись к старинному морскому опыту для укрощения гребней волн, Хромцов, капитан «Ленина», приказал травить в море масло, и только в шесть часов первая шлюпка отправилась к «Садко». Еще спустя час на борт «Ленина» стали поступать моряки с «Садко», эвакуация которых закончилась к 21 часу. Потерей «Садко», однако, потери не ограничились — трибунал присудил капитана к высшей мере.

К осени отчетливо обозначилась разница в использовании наших северных портов. «Архангельский порт имеет сейчас и будет иметь в ближайшем будущем особо важное значение. Это на западе самый близкий к линии фронта свободный морской порт. Мурманск еще ближе, но он всего в 40 километрах от фронта, и вражеская авиация бомбит город регулярно. Мы заключили соглашение с Рузвельтом и Черчиллем. Через Атлантику идут в Архангельск корабли с грузами. Надо организовать их приемку, быструю разгрузку и немедленную отправку на фронт. Это очень важно» (Папанин, с 238). Тогда же на эту работу был направлен Папанин в качестве уполномоченного Государственного Комитета Обороны, которому с ходу пришлось включаться в работу вместе со своими помощниками.

В первую очередь это было связано с расширением порта с учетом крупнотоннажных заморских кораблей с большой осадкой, тем более что «до войны единого портового хозяйства в нем не было, порт делился на отдельные участки, тянувшиеся на многие километры, каждый имел своего хозяина Основной район порта Бакарица был расположен на левом берегу реки… в 50 километрах от устья реки… Моста через Северную Двину тогда не было, поэтому летом с Бакарицей, Левым берегом и железнодорожной станцией Архангельск был связан пароходами и паромами. Город располагался на правом берегу реки. Близ ею центра находился еще один портовый участок — Красная пристань. Он обслуживал только пассажирские пароходы и катера пригородного сообщения. Второй основной район порта находился в устье Северной Двины и назывался Экономия. Это была перевалочная база для лесоматериалов… Железнодорожной связи с Экономией не было. И наконец, важный район порта находился уже на берегу Двинского залива, там где позднее вырос город Северодвинск» (Папанин, с 243).

Картина глазами нового хозяина выглядела удручающей, тем более накануне наступления зимы. Порт мог одновременно принимать не более пяти судов с осадкой не более шести метров. Причалы, средства механизации на них, железнодорожные пути находились в запущенном состоянии. Левый берег был приспособлен лишь для погрузки угля, а Экономия вообще не могла принимать суда с военными грузами. В Молотовске у судостроительного завода продолжал строиться причал. «Предстояло незамедлительно увеличить причальный фронт, перестроить причалы так, чтобы они могли принимать и быстро обрабатывать большие пароходы с грузами: произвести реконструкцию железнодорожных путей в порту; построить новые порты в устье Двины и на Экономии, оснастить все районы механизмами, резко увеличить число грузчиков, машинистов кранов, механиков» (там же, с 244).

Добившись постановления ГКО «Об Архангельском порте», Папанин много сделал, выражаясь его словами, «в превращении захолустного порта в механизированный международный», начав с причалов, складских помещений и железнодорожных путей в Бакарице, Экономии и будущем Северодвинске, мобилизовав всю наличную рабочую силу от студентов (точнее, студенток) до заключенных. Много сил потребовали дноуглубительные работы на фарватерах Северной Двины к новым причалам, с которыми надо было успеть до замерзания реки. С окончанием строительства железнодорожной ветки от Экономии до Жаровихи встал вопрос о переброске поступающих грузов (включая такие тяжеловесы, как танки) на левый берег к действующей железнодорожной магистрали. Одними зека и мобилизованными студентками здесь было не справиться, но полярный опыт Папанина здесь пригодился, когда он привлек к решению этой проблемы не только изыскателей-портовиков Г.Л. Наливайко и строителей-железнодорожников из системы НКВД но еще и ученых Н.Н. Зубова и M.M. Сомова Последние выполнили необходимые расчеты для определения прочности ледяной переправы, полученной методом наращивания льда на Двине, поливая его водой на морозе. Затем на намороженный лед укладывали рельсы дороги-времянки, по которым мотовозы один за другим переправляли тяжеловесы-танки к Исакогорке на левом берегу. На союзников сильное впечатление произвело размораживание доставленных морем танков, ставших похожими на айсберги, струей пара с паровозов. Несомненно, Папанин со своей народной сметкой и талантом организатора оказался на месте, заслужив среди подчиненных известность в качестве министра авралов.

Вскоре стало ясно, что Архангельск с Молотовском не в состоянии справиться с потоком грузов, поступающих морем, и, когда 5 ноября английская миссия поставила вопрос о возможности заходов конвоев с грузами в Мурманск, Головко согласился с этим предложением. Прошло два месяца, и 17 января 1942 года адмирал отметил в своем дневнике: «Конвои, как и следовало ожидать, пошли на Мурманск. Первый конвой из 9 транспортов пришел 12 января и до сих пор разгружается. Разгрузка организована плохо. Оборудование из Мурманска вывезли в первый месяц войны, подготовка же к приему конвоев здесь не велась» (Папанин, с. 93).

Мурманском пришлось заниматься также Папанину, куда через Обозерскую и Беломорск он добрался по новой железной дороге, построенной на костях зека, использовав опыт Архангельска в полной мере. Первые впечатления не давали оснований для оптимизма: «Густой пар поднимался от Кольского залива. Высоко в небе полыхало полярное сияние. Где-то вдали бухали зенитки, озаряя горизонт багровыми вспышками. Ни одного огонька на пустынных улицах Мурманска. Настороженная тишина: рядом фронт» (там же, с 265). Ситуацию в Мурманске Папанин увидел иначе, чем Головко: «Мурманский порт был закрыт. Портовые механизмы демонтированы и вывезены. Оставался один плавучий кран да несколько разобранных паровых кранов. Железнодорожная сеть в порту была развита слабо. Причалы находились в плачевном состоянии и требовали капитального ремонта. Не было ни общежитий для рабочих, ни столовых, ни запасов спецодежды, ни продуктов питания. Короче говоря, картина еще плачевнее, чем в Архангельском порту, когда я увидал его впервые. Но шла война и раздумывать было некогда. Надо было незамедлительно браться за работу» (Папанин, с 263).

Персонал портовиков был пополнен за счет старших возрастов, непригодных для фронта, мобилизованных туляков и рязанцев. Новым пополнением Папанин остался доволен: «Они составили основной костяк кадровых рабочих порта — бригадиров, стивидоров, грузчиков, показавших образцы работы по-фронтовому. В 1942 году в порту трудились постоянно 4700 человек… Работы велись под частыми, а то и непрерывными бомбежками, Поэтому одной из наших первых забот стало устройство бомбоубежищ. В основном районе порта в гранитной скале было построено убежище на тысячу человек, а во всех районах порта — девять капитальных убежищ на 1750 человек. Но в первые дни по всей портовой территории мы построили самые примитивные убежища — вырыли траншеи и щели, защищавшие от осколков» и т.д.

Только в порту пришлось проложить более 8 километров железнодорожных путей. Особой проблемой стала проблема портальных кранов — часть вернули из Архангельска, несколько прибыло из-за рубежа, что-то нашли на бывшем Мончегорском никелевом комбинате. Особый случай описан Папаниным для 60-тонного тяжеловеса, полученного с иностранного судна, — за него пришлось расплатиться также мехами пушного зверя жене заокеанского владельца. Само собой — размещение людей в разбомбленном и сгоревшем городе. Среди мер по решению жилищной проблемы Папанин упоминает о 52 землянках, способных вместить 1300 человек. К своим заслугам Папанин относит решение ГКО «принять предложение тов. Папанина о введении для работников Мурманского порта питание по нормам военнослужащих».

На войне — как на войне. Неслучайно в книге Папанина, не склонного в целом драматизировать ситуацию, вдруг появились такие строки: «Да, мы жили в аду. И хотя мы не могли не страшиться налетов (это всегда страшно, и врет тот, кто ничего не боится), мы работали в этом аду — изо дня в день, из месяца в месяц. Нервничали и мы, и капитаны союзнических судов, спешивших уйти обратно» (Папанин, с 272). Да — на войне, тем более у границ Арктики, когда жизнь военных и гражданских проходит в одних и тех же экстремальных условиях, детальнее описанных в главе 10 «Жизнь в северных портах».

Разумеется, в военной Арктике особая роль принадлежала ледоколам, но накануне войны никто не мог предполагать, что к месту своей главной работы им придется добираться в кругосветных плаваниях, как это произошло с «Красиным», а позже и с «Микояном». Добравшись в конце навигации 1941 года по Севморпути до бухты Провидения (Чукотка), в ноябре 1941 года «Красин» за десять дней перешел в порты западного побережья США, где возможности ремонта оказались ограниченными. Последовал переход Панамским каналом в Балтимор на восточном (атлантическом) побережье, где кроме ремонта ледокол получил противоминное оборудование. Позднее в составе трансатлантического конвоя PQ-15 из 23 транспортов с охранением из канадского Галифакса перешел в Глазго (Шотландия), где на ледоколе поставили эрликоны для защиты от нападений с воздуха и пушки против подводных лодок. В составе конвоя PQ-15 5 мая 1942 года достиг Мурманска, испытав по пути все опасности, с которыми сталкивались союзные конвои, включая гибель трех транспортов и подлодки эскорта, потопленной по ошибке.

Приключения другого ледокола — «Микоян» — на пути в Арктику напоминают Одиссею и достойны отдельного повествования. Накануне вступления вермахта в столицу черноморских корабелов Николаев летом 1941 года корпус ледокола оттащили на буксире в кавказские порты, где его окончательно довели до кондиции. На Черном море, при превосходстве немцев в воздухе, оставаться ледоколу было просто опасным. Но это было только началом Мало того, что проход «Микояна» (капитан 2-го ранга Сергеев) через Босфор и Дарданеллы фиксировался из окон немецких дипломатических представительств в Стамбуле — ему предстоял прорыв через гущу островов Эгейского моря, занятых противником. Как это удалось, знает только Господь и, видимо, некоторые наши разведчики, — но удалось. Потом было перевооружение на английских базах Ближнего Востока, поход вокруг Африки и Южной Америки через объятый войной Тихий океан к берегам Чукотки, куда он успел вовремя — предстоял переход тихоокеанских эсминцев по Северному морскому пути в Кольский залив (экспедиция особого назначения ЭОН-18), уже под командованием ледового капитана Ю.К. Хлебникова, с чем ледокол успешно справился, на заключительном этапе нарвавшись на вражескую мину у Канина Носа и потеряв двух комендоров… После ремонта в Молотовске еще долго занимался ледовой проводкой на Севморпути.

Словно оправдывая поговорку «что русскому здорово, то немцу смерть», зима 1941/42 годов на Белом море выдалась особенно суровой и такими же здесь были и ледовые условия. С окончанием навигации на трассе Северного морского пути только ледокол «Ленин» провел через льды Белого моря в Молотовск и Архангельск двадцать наших и десять иностранных транспортов, восемь гидрографических судов и одно госпитальное, земснаряд, 13 тральщиков и даже английский сторожевик.

Для наших полярников, военных и гражданских, кончался первый военный год. Через полгода знаменитый сталинский приказ, названный в народе «Ни шагу назад!», они встретили с двойственным чувством — страна на грани поражения, но здесь, на Севере, уже давно никто не отступал, приказ для этих людей просто опоздал. Но в новогоднюю холодную и голодную ночь Нового 1942 года в заваленных снегом промерзших окопах, на дальних зимовках и на скользких палубах обледеневших кораблей, с трудом пробиравшихся через замерзавшее море, они только выполняли свой долг, просто потому, что не могли поступать иначе. Это была их неласковая земля и такое же неласковое море, куда они не пустили врага, — это было главное, что они сделали в кровавом 1941 году, который стал мерой народного подвига и прозорливости руководства страны. После московского поражения немцев здесь, на Севере, стало чуточку легче, и в эту первую весточку будущей Победы военные и гражданские полярники на суше и на море внесли свой достойный вклад.