Война Владигора

СИНКЛИТ ЧАРОДЕЕВ В БЕЛОМ ЗАМКЕ

Много таинственных, страшных легенд рассказывают люди о Рифейских горах. У каждого народа эти легенды свои, хотя немало и общих. Тянутся горы с неведомых северных мест на жаркий юг. И когда у подножия их одни жители, проводив весну, встречают лето, над землею других еще проносятся бешеные зимние ветры. Скалистые горные вершины поднимаются выше облаков, но, когда тучи расступаются, видны их белые, блистающие в любое время года снежные шапки. Люди говорят, что под одной из таких вершин, окруженный со всех сторон неподступными ущельями, стоит Белый замок. Далеко не всякому дано разглядеть его каменные стены, и уж тем более не всякий может стать его гостем, а лишь тот, кого пригласит хозяин, знаменитый чародей Белун.

Иные жители ближних княжеств усмехаются недоверчиво: «Может, и нет того замка вовсе, как нет и его хозяина, а все дела на земле вершатся по воле случая — кому какой выпадет жребий».

Возможно, они в чем-то правы, да только другие, избранные, знают, что замок этот стоит почти три с половиной века, и в нем время от времени собираются на синклит чародеи из разных княжеств. Каждый из них исполняет волю своего бога, но раз уж мир Поднебесья дан богам в общее владение, то и действовать их служителям порой приходится согласованно.

В тот день на синклит в Белый замок первой явилась Зарема. Многие годы она была единственной женщиной среди чародеев, да и показалось бы странным, если бы служение богине женского естества Мокоши доверили мужчине. Зарема лет двести и даже сто назад слыла необыкновенной красавицей, теперь она слегка состарилась, но и ныне стоило лицу ее ожить весельем, а глазам заискриться, как немало юношей отдало бы жизнь за ее любовь. Белун же считал ее самой рассудительной и мудрой среди чародеев.

Едва она появилась в просторном зале, как он подбросил поленья в очаг и подвинул для нее удобное кресло ближе к огню.

— Зачем собираешь, Белун? Или снова что-то тебя беспокоит? — спросила она, кивком поблагодарив его за заботу.

Белун был самым старшим из чародеев Поднебесья. Хотя, пожалуй, о его возрасте вовсе не стоило говорить. Любой из нынешнего чародейского поколения помнил Белуна только высоким старцем с длинной седой бородой. Сам же он знал, что здесь, в Поднебесье, по местному летосчислению живет уже более трех с половиной веков. Сколько прожил он в других мирах и что это были за миры — никто в Поднебесье не ведал.

Молча, словно не слыша обращенного к нему вопроса, Белун продолжал орудовать в очаге длинной тяжелой кочергой. Пламя наконец ярко вспыхнуло и озарило каменные стены и дубовый свод зала.

— Зачем тратить время на это занятие? — удивилась Зарема. — Даже я в своем жилье давно сделала так, что дрова сами залетают в печь и сами воспламеняются. И то если хочется вспомнить зиму. Но вообще-то я люблю весну, и у меня вокруг всегда цветут весенние цветы, сирень и яблони.

— Когда я переселяюсь в искусственные миры, только и остается вспоминать, как я шевелил настоящие поленья настоящей кочергой в этом вот очаге. — С Заремой Белун всегда был более откровенным, чем с другими.

Он хотел еще добавить что-то, но тут в дверях на мгновение возник легкий туманный вихрь и из него выступил старый чародей Добран, чтущий бога небес Сварога. Он оглядел зал и, кивнув Зареме с Белуном, ворчливо, но все же по-доброму произнес:

— Старики, как всегда, первыми.

— Это ты о ком, Добран? — рассмеялась Зарема.

— О ком, о ком, да о себе. Проживешь с мое, начнешь ценить каждое мгновение. Да и чужие станешь беречь.

Добран был на полвека старше Заремы и очень этим гордился. Когда Белун исчезал из Поднебесья, его считали самым пожилым среди нынешнего поколения.

Наконец один за другим стали появляться в дверях и остальные чародеи. Каждый из них на мгновение закручивал в каменном дверном проеме полупрозрачный пространственно-временной вихрь и, выйдя из него, молча приветствовал остальных. Лишь самый молодой, Алатыр, как всегда, решил пошутить: один из огромных каменных блоков стены неожиданно вспучился, из него вылупился огромный алый бутон, который тут же раскрылся, источая благоухание, внутри же цветка сидел в мягком плетеном кресле юный чародей. Он сошел на пол и галантно протянул точно такой же, только уменьшенный цветок единственной среди присутствующих даме.

— Мальчишка! — польщенно фыркнула Зарема.

У каждого гостя в этом зале было за столом свое насиженное место. Старый добрый ворчун Добран сидел рядом с Заремой. Высокий плечистый чародей с холеной бородой и закрученными кверху усами, Гвидор, сел несколько в отдалении. Каждый из них чтил своего бога и не был похож на остальных. Если старик Горяча, не сменивший и ради совета нищенского своего одеяния, вовсе не имел пристанища, точнее, пристанищем его был любой куст, любая кочка в борейской земле, то Гвидор, наоборот, соорудил рядом со своим роскошным золотым замком искусственное голубое озеро, населил его юными красавицами и устраивал в лунные ночи целые спектакли с танцами и пением этих русалок. Поклонялся он солнечному Дажьбогу, подателю земных благ и заступнику человечьему. На совете он всегда сидел рядом с юным Алатыром, который чтил буйного, но отходчивого хозяина ветров Стрибога.

Все уже расположились по обе стороны тяжелого деревянного стола, когда в дверях появился Белун, успевший переодеться в длинные, свободно ниспадающие с плеч белые одежды, расшитые серебряными нитями.

— Собратья, я призвал вас для того, чтобы объявить… — начал он торжественно и вдруг растерянно замолчал.

За столом возникла неловкая пауза, которую никто не решался прервать. Все ждали продолжения речи. Но старый чародей пытливо вслушивался в тишину.

— Что молчишь-то? — проворчал наконец Добран. — Говори, если начал. Или тебе твой Перун молнию в горло воткнул?

— Это ты, Радигаст? — неожиданно спросил в пространство Белун. Вопрос звучал неуверенно и беспомощно. — Ты?

Чародеи переглянулись. Многие подумали одно и то же: уж не наблюдают ли они картину старческого слабоумия? С чего бы это вдруг Белуну разговаривать с тем, кого лет двенадцать нет среди живых на белом свете?

— Радигаст, если это ты, мы будем рады тебя видеть, — тем же неуверенным тоном продолжал беседовать с пространством старый Белун. — Мы как раз собрались вместе, а как войти к нам, ты знаешь.

Первой нашла что спросить Зарема:

— Белун, ты уверен, что с тобой говорит Радигаст? Ты не обманываешься? Тогда спроси скорей у него, что с ним, где он?!

Белун посмотрел на нее почти прозрачными голубыми глазами и смущенно ответил:

— Я и сам не могу себе поверить, но его мысли слышал отчетливо. Сейчас он, по-видимому, появится перед нами, и думаю, мы узнаем обо всем сразу.

— Он не объяснил тебе, где был столько лет, откуда возник?

— Как я понял, из пространственно-временного кокона, в который сам себя замотал, спасаясь от нашего врага.

Белун не произнес вражье имя, но все и так прекрасно поняли, что это был за враг.

ВОЗВРАЩЕНИЕ РАДИГАСТА

Радигаст не знал, сколько дней, а может быть, месяцев или лет прошло с тех пор, как он, желая овладеть браслетом власти, проник в святилище Братства Рогатой волчицы, в тайный подземный лабиринт, и там столкнулся с еще более страшной силой — с самим Триглавом. Радигаст не помнил ничего даже об этом. Чужая воля, взломав все наспех поставленные им преграды, полностью подчинила его сознание. Но и этого Радигаст не помнил тоже. Он не помнил даже, кто он, где он, не знал своего прошлого и не думал о нем, так же как не думал и о будущем. Его нынешний мир был бесконечен, однообразен и сер. В нем не только не было никаких форм и цветов, в нем не было даже черного и белого — одинаково тусклая, липкая, слегка удушливая и вязкая серость занимала пространство. И лишь глухие чавкающие звуки доносились иногда до глубин сознания. Это происходило, когда он пытался пошевелиться.

— Великий и могущественный поднял руку! — насмешливо комментировало эти его попытки чавкающее пространство вокруг него. — Великий и могущественный успокоился вновь! — слышалось ему после.

Нельзя сказать, чтобы он чересчур страдал от этого своего состояния, — страдать можно, лишь когда сравниваешь прошлое с будущим и настоящим. А у него не было ни прошлого, ни будущего.

И все же что-то иногда происходило в самых сокровенных глубинах его сознания. Он вдруг ощущал, что некто, словно крючковатой иглой, роется в его памяти и выуживает, выдергивает последние остатки прежних знаний. О чем были эти знания, что они могли бы сказать дотошному исследователю, Радигаст не помнил.

Но однажды в нем что-то вдруг изменилось и он начал вспоминать самого себя. Он еще не знал своего имени, но уже ощутил свое тело — руки, ноги, голову. Наконец пришло знание и об имени, а также о том, что он — чародей, посвященный в служители богу Велесу. Дальше воспоминания о себе стали приходить одно за другим, и скоро он восстановил всю свою жизнь до того мгновения, когда услышал издевательский голос Триглава.

Он понял, что лежит где-то спеленатый, словно личинка в коконе или муха, обернутая паутиной. Пошевелившись, он нашел внутренний конец того, чем был спеленат, и осторожно стал сматывать с себя свой кокон.

«Значит, я не проиграл в той битве с Триглавом! — думал он, чувствуя, что свобода уже близка. — Видимо, в последний момент я скрутил вокруг своего сознания пространство и время, став недосягаемым для него. Но я перестарался и сделался недосягаемым даже для самого себя!»

И когда пришла полная свобода, он открыл глаза и увидел знакомые стены своего замка, яркий дневной свет, бьющий в окна, и взрослую деву, с изумлением наблюдающую за тем, как он поднимается с пола.

— Ты кто? Мой отец, что ли? — спросила дева.

Знание о деве пришло сразу: это была его возлюбленная, Лада, дочь одного из борейских князей.

— Лада! — воскликнул он. — Любимая, или ты не узнаешь меня?! Это же я, Радигаст!

И тут же другое знание больно ударило его в сердце: Лада пять лет назад умерла. И если это не чудо, устроенное богами, то перед ним другая дева, а вовсе не его возлюбленная.

— Ты что, спятил? — удивилась дева. — Какая я тебе Лада? Я дочь твоя, Забава, если ты действительно Радигаст. Только сначала ответь, где ты столько лет пропадал?

— Да, я твой отец, — подтвердил Радигаст, потягиваясь и разминая затекшие руки. Длительное лежание в пространственно-временном коконе все-таки не прошло даром.

— А чем ты подтвердишь это? — недоверчиво проговорила взрослая дочь. — Моего отца уж тринадцать лет как нету.

В очаге лежали готовые к растопке дрова, Радигаст перевел на них взгляд, усмехнулся и, как выздоравливающий после долгой болезни пробует свою силу, попытался зажечь их своим взглядом. Со второй попытки дрова воспламенились.

— Ну как? — спросил он весело.

— Здорово! — отозвалась дочь. И все же в голосе ее оставалась малая частица недоверия. — Где же ты прятался столько лет, если тебя искали повсюду? Не здесь же, в моем замке?

— В нашем замке, — поправил ее Радигаст.

Дочь отвлеклась от него на несколько мгновений, словно просматривала все пространство замка, и покачала головой:

— Не знаю, где ты был, но уж точно не в замке.

— Да я и сам не помню, куда себя забросил, спасаясь от Злыдня, — признался Радигаст. — В каком-то из параллельных миров.

— Ну, если ты и вправду мой отец, давай тогда ужинать, а потом дай знать о себе Белуну. Старик как раз собирает синклит.

— Тогда сначала Белуну, а потом — ужинать.

Радигаст легко и быстро, словно не было многих лет лежания в коконе, установил связь с замком главного чародея. Он увидел высокого старца с благородной осанкой и длинной седой бородой. Старец сидел за круглым столом. Вблизи сидела немолодая женщина и юноша-подросток. Их лица Радигасту были незнакомы.

Старец что-то говорил им негромко, потом удивленно замолк и спросил, недоверчиво глядя в пространство:

— Ты, Радигаст?

— Я, Белун! Я жив и вернулся! Дочь сказала, что ты собираешь синклит. — Радигаст почувствовал, как Белун осторожно прощупывает его сознание, и сам стал подставляться, открывая одну за другой преграды.

— Прости мне эту проверку, брат, но я должен был удостовериться. Теперь я убедился, что это ты, и счастлив тебя приветствовать. Надеюсь, столь долгое пребывание в коконе не сказалось на твоих способностях? Мы как раз собрались на совет, и твое возвращение будет для всех самой лучшей новостью!

— Теперь и я поверила, — проговорила дочь, когда Радигаст перевел взгляд на нее. — Мне ведь тоже перешло кое-что от тебя… Нас ждет ужин с бокалом иллирийского вина. Я не ошиблась, отец, ведь ты любил именно это вино?

— Не ошибаешься, дочка, я по-прежнему пью только иллирийское, — радостно рассмеялся Радигаст.

Когда он отправился в урочище Рогатой волчицы, чтобы завладеть браслетом власти, его малютке было пять лет. Теперь ей, стало быть, исполнилось восемнадцать.

Чародеи продолжали сидеть за столом в ожидании Радигаста. Хозяин замка Белун негромко произнес короткое заклинание, и на столе мгновенно появились старинные серебряные блюда с ароматными фруктами из разных земель Поднебесья, несколько кувшинов с пенистым пахучим напитком.

— Уж если ты столько путешествуешь по чужим мирам, мог бы организовать оттуда поставку для нас редких кушаний. Сам небось перепробовал все, — полушутя-полусерьезно заметил Гвидор.

— Это чтобы ты угощал ими своих русалок? — ехидно проворчал Добран.

Гвидор не успел ответить, потому что внимание всех обратилось на неожиданно появившихся в зале двух людей. Это были пожилая женщина с простым крестьянским лицом и подросток, державшийся в отличие от нее с подчеркнутым достоинством.

Белун жестом предложил им занять свободные места за столом.

— С каких это пор на наши синклиты стали допускаться обыкновенные смертные? — Этот вопрос Гвидор задал не вслух. Он произнес его на первом мыслительном уровне. И тут же услышал безмолвный ответ, предназначенный только для него одного.

— С тех пор, Гвидор, как нам удалось спасти тебя от чар Морочи, — сказала ему женщина.

Остальные чародеи отводили взгляды, смущенные неделикатным вопросом собрата. И Гвидор, по-прежнему молча, но так, чтобы это услышали все, извинился:

— Прости, Евдоха. Я только теперь догадался, что это ты. И ты, Дар, прости.

Евдоха взглянула на него спокойными мудрыми глазами и едва заметно кивнула.

— Да, собратья, вы не ошиблись, — произнес Белун, — это ведунья Евдоха, сестра замученной Триглавом Лерии, и Дар, юный сын князя Владигора. Они проходили обучение в моем замке и на днях отправятся вместе со мной в иные миры. А собрал я вас для того, чтобы проститься с вами, возможно навсегда.

И тут на пороге возник долгожданный Радигаст.

Тринадцать лет отсутствия на нем почти не отразились. Голову он держал по-прежнему гордо, так, будто свысока смотрел на все, что происходит в этом мире, полы алого плаща, расшитого золотом (столь хорошо знакомого по прежним встречам!), развевались при каждом его шаге.

Его радостно окружили несколько чародеев, кто-то жал ему руку, кто-то хлопал по плечу, порывистый Алатыр по-дружески обнял и счастливо прослезился. И даже те, кто прежде часто сталкивались с ним в спорах, радовались возвращению к жизни своего товарища.

— Рассказывай! Рассказывай!

— Где был? Как освободился?

— Да в том-то и дело, что рассказывать мне нечего. — Радигаст улыбался одновременно и смущенно и радостно. — Столкнулся один на один… сами знаете с кем, и в последний миг успел замотать себя в кокон. Вот и все. И уж так крепко замотался, что и сам себя долго не мог разглядеть. А как разглядел, так и освободился…

Радигаст добровольно раскрыл свое сознание навстречу друзьям, те слегка прошлись по его лабиринтам, наткнулись на кое-какие преграды. Отошли. Преграды были у всех. Многие помнили, как бедняга Овсень попробовал проникнуть сквозь одну такую у самого Белуна и как за это поплатился!

Радигаст, как в давние времена, сел рядом с Алатыром, и Белун торжественно продолжил:

— Хочу сказать вам, собратья, что оставляю Поднебесье в полном спокойствии: мы с вами хорошо потрудились в последнее время, и теперь Совесть и Правда побеждают во всех княжествах. Владигору удалось договориться с правителями соседних земель, и скоро мечта их предков должна осуществиться — установится крепкий Союз дружественных государств… За это я предлагаю выпить по бокалу старинного ладанейского вина…

Тотчас на столе появились хрустальные кубки, в которых сначала было лишь на дне по капле вина, но капли эти стали увеличиваться в размерах, и вскоре вино наполнило кубки до краев.

— Вот это — настоящая забота о госте! — рассмеялся Гвидор и, вдохнув аромат вина, поднес кубок к губам.

Но его остановил неожиданно громкий выкрик Заремы:

— Не пей, Гвидор! И все не пейте!

Она подняла свой кубок и повернулась к удивленному хозяину:

— Не слишком ли рано ты радуешься, Белун? Вглядись в свое вино. Неужели ты ничего не заметил?

Белун поднес бокал к глазам, потом понюхал его содержимое:

— Мне кажется, это то же самое вино, которым я угощал вас однажды. Бочонок был найден в погребе одного разрушенного замка, с тех пор он хранится у меня, и я лишь переношу это вино оттуда в наши бокалы, — смущенно объяснил он. — Если что не так, я предложу другое.

Остальные гости с удивлением смотрели на Зарему и ждали ее объяснений. Лишь Евдоха тихо проговорила:

— Я и то смотрю, какое-то оно серое, не лучистое. И огонь в очаге тоже посерел…

— Ты слышал, Белун? — многозначительно спросила Зарема. — Вам, мужчинам, понятно многое, но оттенки цветов — недоступны.

Гости, отодвинув от себя бокалы, настороженно смотрели на женщин.

— Ты, Зарема, и ты, Евдоха, хотите сказать, что?..

— Да, Белун! — негромко, но твердо подтвердила Зарема.

Белун окинул глазами зал, на мгновение задержал взгляд на огне, а потом энергично произнес короткое заклинание. И сразу заколыхалось пламя, заплескалось вино, все почувствовали дуновение воздуха, но был он не свежим, а с примесью слежавшейся пыли. И на глазах чародеев словно мельчайшие хлопья серого тумана полетели со всех сторон зала к двери, сгустились в комок, а когда Белун произнес еще одно заклинание, комок вспыхнул. В его огне все успели разглядеть отвратительное трехголовое чудовище размером с жабу. Одна голова принадлежала узколобому варвару с лицом убийцы и перебитым носом, другая — противному, иронически улыбавшемуся тонкогубому старикашке, третья же злобно щерилась гримасой ящерицы. Чудовище на четырех драконьих лапах взмахнуло хвостом и скрылось в дверном проеме.

— Каким образом проник сюда Триглав? — спросил побелевший Радигаст.

— Это не Триглав, это лишь частичка его образа, — попробовал успокоить Белун, но было видно, что он взволнован не меньше гостей. — Похоже, я и в самом деле поторопился радоваться.

— Вглядись теперь в вино и пламя очага, Белун, — заговорила Зарема. — Видишь, сколь ясны и многоцветны они стали! А теперь посмотрите на мир, который окружает замок. Меня беспокоит его серость. Цветы теряют яркость, воздух — прозрачность и свежесть. Боюсь, в Поднебесье происходит то же, что было сейчас внутри замка, пока ты, Белун, не произнес заклинания.

— Ты хочешь сказать, что Триглав, потерпев поражения в открытых битвах, решил просочиться в наш мир постепенно, так, чтобы жители не заметили?

— А я-то удивляюсь, что за злая сила делает все кругом таким серым, — подтвердила Евдоха.

— Пожалуй, братья, и верно: серая мгла так же опасна, как и черная, — порывисто подхватил молодой Алатыр. — И мы должны объявить ей войну, такую же, какую объявляли прежним врагам.

— Враг-то у нас один, только обличья у него все время разные, — поправил его Добран, — попробуй каждый раз опознай!

Застолье в честь возвращения Радигаста и прощания с Белуном постепенно превратилось в военный совет. Чародеи постановили немедленно вернуться в свои земли, внимательней присмотреться к тамошним изменениям, и завтра встретиться вновь. Здесь же, в замке Белуна.

НАПАДЕНИЕ В ЗАМОРОЧНОМ ЛЕСУ

В Ильмерском княжестве купца Власия знала каждая курица, не то что жители. С тех пор как его дед, вольный охотник, преследуя рысь в окрестностях Берестья, случайно увидел семью лосей, лижущих камни на Дохлом холме, и лизнул сам один из камней, прошло не так уж и много лет. Дед мгновенно сообразил, какие богатства таит в себе этот холм, на котором едва росла ржавая травка. Не делясь ни с кем тайной, он продал все, что было в его семье, и выкупил у князя эту бесплодную землю. Кто только не насмехался над ним тогда. Но дед, не щадя хребта своего, построил первую солеварню, сам вместе с детьми и женой, окруженный едкими испарениями, сварил первую соль. И хотя вскоре после этого он ослеп и умер, но перед смертью успел произнести:

— Умираю в спокойствии, потому как знаю: оставляю вам, дети мои, несметное сокровище.

Дед не ошибся. Соль нужна человеку еще более, чем зверю, а потому потекла она с обозами и ладьями во все княжества, в обратную же сторону текли к отцу Власия, а потом и к самому Власию монеты и гривны. Власий не жадничал, сбывал свою «ближнюю» соль едва ли не за полцены по сравнению с той, что прежде везли из-за Венедского моря.

Обычно Власий сам обозы не водил — ему хватало людей сметливых да хватких, но в этот раз направлялся он в гости к своему закадычному другу в Ладор. Вез же он не столько соль, сколько главное сокровище семьи, свою любимицу, шестнадцатилетнюю дочь Снежанку, еще год назад просватанную за сына закадычного друга. Вез он также приданое дочери во многих богатых кованых сундуках, а уж что было внутри тех сундуков — то знал один он. И хотя на земле обоих княжеств царствовал покой, сопровождала его серьезная охрана, не только для сбережения дочери и приданого, но и для пущей солидности. Снежанка верхом на легконогой пегой кобылке ехала то рядом, то слегка впереди, и тогда купец любовался девичьей статью, да так, что сердце его захлебывалось от радости и любви.

Переправившись через реку Чурань, он выбрал сухой путь и двигался не спеша к столице. Восседал он на быстром и выносливом мерине, для дочки по-прежнему была оседлана красивая, спокойного нрава красавица кобылка. Слева лежали места, которые прежде звали Заморочным лесом, и Власий стал пересказывать дочкиной няньке да ехавшей рядом доченьке страшные сказки о нежити, которая обитала когда-то в этом лесу.

Неожиданно двигавшийся впереди старшой из охраны круто повернул своего мощного коня, и Власий удивился мгновенно побелевшему его лицу.

— Спасайся, хозяин! — только и успел выкрикнуть дружинник.

И тут же на дорогу высыпала орава той самой нежити, о которой только что рассказывал купец.

Власий было подумал, что это ряженые жители из соседнего села решили ради веселья попугать проезжих, но слишком явен был испуг дружинника. Маленький, ростом с пенечек, кривоногий, криворукий старикашка со сморщенным личиком встал посреди дороги и, тряхнув головой, поросшей зеленым мхом, лихо свистнул, отчего могучий конь дружинника шарахнулся в сторону. Такой же свист, словно эхо, прозвучал и позади обоза. А из кустов с обеих сторон уже лезли жуткие долговязые фигуры в грязно-серых драных балахонах, в бесформенных шапках из облезлого меха. В руках они сжимали дубины и, смачно чавкая губастыми ртами, повторяли на разные лады одни и те же слова:

— Кровушка! Теплая, живая, сама пришла! Ох, уж напьемся!

Дружинники, парни как на подбор, выхватили мечи и рубили лесную нечисть словно капусту. Скоро вокруг каждого из них дымились лужи липкой, фиолетовой, пахнущей гнилью крови. Купцу уже показалось, что они отобьются, что удастся вырваться из страшного места. Но криворукенький старичок снова свистнул, на этот раз дважды, и на дорогу выбежало несметное множество огромных крыс. Крысы вгрызались в ноги коням дружинников, отрывали зубами куски мяса вместе с кожей, и боевые могучие кони один за другим рушились на землю, придавливая своих хозяев. Лошади, что были запряжены в телеги, вставали на дыбы и тоже падали. Впервые Власий слышал, как кричат лошади, — его прошиб холодный пот от их исполненных боли и утробного ужаса криков.

— Кровушка! Теплая, живая! — продолжали шамкать вокруг мужики в серых балахонах, добивали дубинами дружинников и, набрасываясь на убитых, впивались зубами им в горло.

— Спасай дочь, хозяин! — донесся до Власия предсмертный хрип старшего охранника.

Да Власий и сам понял, что одно у них с дочкой спасение — бросив все, гнать лошадей подальше от этого проклятого места. Но как, если и сзади и спереди дорога забита кровожадной нечистью? Он отрубил мечом головы уже двум упырям-кровососам, устремившимся к Сиежанке. Оставался один путь — через колючие кусты в сторону от дороги и от Заморочного леса. Есть ли там спасение, купец не ведал, но понимал, что бежать можно только туда. И он крикнул дочке:

— Спасайся, беги!

И указал направление.

Снежанка поняла, направила свою пегую кобылку в гущу кустов, и это был последний миг, когда отец ее видел. Он и сам хотел поскакать за нею, но вдогон дочке ринулись десяток крыс, и купец стал давить их копытами своего мерина. Если бы крыс был только десяток, купец их быстро передавил бы, но на смену раздавленным прямо по их телам устремились новые, и купец уже чувствовал, как вгрызаются они в ноги его лошади.

«Нет мне спасения!» — мелькнула мысль. Однако в тот момент, когда мерин стал валиться на землю, руки сами нашли спасительный сук высокого дерева, протянутый над дорогой, и ухватились за него. Перебирая руками, купец по раскачивающемуся суку подобрался к стволу. Никто из нечисти уже не обращал на него внимания.

Упыри в серых балахонах, противно чавкая и отрываясь от своего занятия лишь для того, чтобы облизнуться и утереть рот рукавом, пили кровь из тел дружинников. Крысы набивали брюхо лошадиным мясом.

«Жив! Ужели спасся?» — подумал купец и даже стыд почувствовал перед самим собой — он еще не знал, удалось ли вырваться доченьке. В той стороне, куда удалось ей продраться сквозь кусты, в лесной тени ему померещились неясные серые фигуры, он стал вглядываться, но тут на дороге неожиданно показался Черный всадник.

Купец хотел предупредить его криком о грозящей опасности. Тот сидел на черном коне, в черных доспехах и черном шлеме. Власий, возможно, и подал бы какой-нибудь сигнал, но увидел, что нежить при появлении странника встала и замерла, словно строй дружинников перед своим князем. Даже крысы поднялись на задние лапы.

— Довольны ли пиром, оглодыши? — спросил всадник. И голос его был похож на карканье ворона.

Упыри в ответ вразнобой зашамкали:

— Довольны, наш господин.

И даже крысы запищали что-то на своем языке.

— Скоро не такие пиры у нас будут! — сказал всадник и обвел глазами свое воинство.

На мгновение он встретился взглядом с купцом. Но только вместо глаз купец увидел черную зияющую пустоту, из которой на него дохнула волна холодного ужаса. К счастью, всадник отвел взгляд, мысли его, очевидно, были заняты другим.

— Теперь давайте письмо! — скомандовал он.

— Не было письма, — нестройно зашамкали серые уроды. — Кровушка была, теплая, сладкая, дружинники были, девка была, а письма не везли.

— Что несете, оглодыши?! Какая еще девка в княжьем посольстве?

— Красна девка, — так же нестройно стали объяснять упыри.

— Не те! — коротко прокаркал Черный всадник. — Не тех брали! Подъедайте быстро остатки, чтобы все здесь стало чисто, — приказал он своему воинству, — у нас еще будет дело.

Купец так и просидел на дереве до темноты. Не дыша, вжавшись в ствол, он наблюдал, как на смену одной ораве упырей и крыс приходила другая, — они доели не только остатки людей, но и своих собратьев. Потом, уже в сумерках, упыри впряглись в телеги и, покряхтывая, покатили их куда-то в свой Заморочный лес.

Лишь в середине ночи, когда вокруг дерева давно уже стало пусто и тихо, купец слез на землю. Негромко всхлипывая, он добежал до близкого селения, замолотил кулаками в дверь крайней избы. Он был готов к тому, что из окна на него глянет морда какой-нибудь нежити. Однако, когда в избе зажгли огонь, он успокоился, увидев за туманным бычьим пузырем лишь широкое заспанное лицо парня. Парень впустил Власия в дом, купец рухнул на пол у его ног и, рыдая, стал рассказывать испуганной крестьянской семье о беде, которая с ним произошла на дороге.

— Доченька! Мне бы доченьку только найти! — повторял он. — Все отдам за нее!

— Боюсь, она для тебя потеряна, — ответил старик с длинными седыми космами, выслушав рыдающего купца. Приходился он, по-видимому, дедом тому парню, что впускал купца в избу. — Давно такого не наблюдалось в Заморочной топи. Но ежели это снова стало случаться, тогда, боюсь, увели они твою дочь с собой и сделают ее такой же кровопийцей. Им отчего-то девицы особенно по нраву. Только не думай соваться к ним, выкупы предлагать. Им не выкуп надобен, им потребна теплая кровь человечья да красны девицы. И дочь не спасешь, и себя погубишь. У тебя один путь — к князю в Ладор, может, князь и разведет твою беду, он, я слышал, злые черные силы побеждать горазд.

Спустя день после первого синклита чародеи собрались снова в замке Белуна.

На этот раз Белун выставил несколько невидимых, но весьма ощутимых защитных преград, чтобы никакой враг не смог просочиться в зал совещаний.

Лица чародеев выглядели обескураженными.

— Похоже, Триглав вовсю осуществляет свой коварный замысел. А мы тут посиживали в неведении, — начал Добран. — А все оттого, что привыкли: княжество Владигора всегда первым подвергается опасности. И если в Ладоре тишь и благодать, то и за Поднебесье можно не волноваться. Вот мы ее и проморгали.

— У Владигора тоже не все так хорошо, — заметил молодой человек с большими круглыми глазами, который не участвовал в предыдущем собрании чародеев. — Я задержался в Ладоре именно для того, чтобы понять, что там происходит.

— Ну так не таи, расскажи скорей, если понял! — потребовал нетерпеливый Алатыр. — Или мы будем тратить время впустую?

— Если бы я понял! — горестно, словно крыльями, взмахнул длинными руками молодой человек. — Знаю только, что кому-то снова стал очень мешать Владигор. И этот кто-то организовал покушение. Все четверо покушавшихся — волкодлаки.

— Волкодлаков объединить вместе может только черная магия, — заметил Гвидор, — сами по себе они действуют в одиночку. Это же знает каждый!

Чародеи заговорили все сразу — каждый о начавшихся недавно беспорядках в своей земле. Белун призвал их к спокойствию:

— Собратья! Обратимся лучше к Оку Всевидящему, оно поможет нам разобраться, случайны ли разрушительные события, что опять стали происходить в Поднебесье, или причина тому — Злая Сила.

Белун вышел из зала, но вскоре вернулся, держа в руках большой хрустальный шар.

Произнеся заклинание, он выпустил шар из рук, и тот, мгновенно засветившись, воспарил над столом.

Такое чудо имелось только в замке Белуна. И чародеи любили наблюдать, как шар испускает острый, то оранжевый, то голубой луч и, вращаясь над головами, рисует этими лучами на столе все княжества Поднебесья. А нарисованное начинает оживать: в морях плещутся волны, дуют ветры в паруса купеческих кораблей, на лугах пасутся стада, в полях колосятся нивы, а в городах бурлит суетная жизнь. И все это можно увидеть сразу, одновременно.

Но сегодня картина эта была не радостной. Над каждой из стран стояла полупрозрачная серая дымка, сквозь которую было видно, как тут и там возникают лишенные смысла стычки и в стычках этих гибнут люди, умирает скот, горят жилища. Жители уныло и равнодушно наблюдали за происходящим, а потом сами втягивались в междуусобицы. И лишь правители, встревоженные вчерашними расспросами своих чародеев, спешно посылали посольства к соседям, прося у них помощи.

— Таков наш мир Поднебесья, собратья, — озабоченно проговорил Белун. — Мир, который мы чуть не проглядели.

Он еще не договорил эту фразу до конца, как шар внезапно потускнел, посерел и рухнул на стол. В последний миг Белун все-таки успел подхватить, его.

Чародеи испуганно повскакали с мест, а Белун, продолжая держать в руках потускневший хрустальный шар, объявил:

— Собратья, мы должны прервать наше общение, потому что сюда снова проник вчерашний враг. Это было бы не так опасно, если бы я не оградил замок несколькими преградами, которые он взломать не может. Следовательно, он мог войти только с кем-то из нас. Подумайте об этом!

Белун произнес вчерашнее заклинание, и, так же как вчера, серость в воздухе зала сгустилась, на мгновение превратилась в жабью трехголовую тень и, мелькнув в пространстве зала, вылетела в окно.

— Братья! Предлагаю устроить проверку! — предложил Алатыр. — Пусть каждый из нас предоставит все свое сознание для просмотра другим.

— Ишь чего захотел! — негромко, но сердито проворчал Добран. — А если я даже от себя кое-что прячу, это тоже на белый свет выставлять?! Я со Злыднем компанию не вожу, но себя раскрывать не буду.

— Не дело ты предлагаешь, Алатырушка, — ласково вставила Зарема. — У каждого из нас есть лабиринты, закрытые для других… А тот несчастный, который принес в себе Триглава, может и не догадываться об этом. Пусть лучше каждый себя проверит.

Чародеи один за другим стали покидать замок. Промедлила лишь Зарема, которую хозяин, обратившись только к ней на мысленном уровне, попросил задержаться. Остались также Филимон, Евдоха, Дар.

— Что скажешь? — спросил старый чародей.

— Скажу, что плохо, Белун. Не надо бы тебе покидать Поднебесье.

— А ты, Евдоха?

— Надо бы князю Владигору с Радигастом встретиться. В этой встрече многое может решиться. У Радигаста большой интерес к князю, он и сам об этом пока не знает.

— Встречу организовать не сложно, — с готовностью проговорил Филимон. — Слетаю к обоим, обговорим место, назначим день. Тайная должна быть встреча?

— Нет, не так… Владигору нужно попасть в плен.

Филимон недоверчиво покосился на пожилую ведунью, но промолчал. Он уже привык к странным предсказаниям Евдохи, в которые поначалу верится с трудом, но потом они сбываются обязательно.

— Что же, отцу добровольно в плен сдаваться? На такое он не пойдет, — обиженно сказал Дар.

— Отец твой и не через это уже проходил, — с грустной улыбкой успокоил его Белун. — А у меня, Зарема, просьба к тебе. На время отсутствия я решил замок убрать из Поднебесья вовсе. А потому приютишь Филимона? Не в дупле же ему жить?

— Могу и в дупле! — гордо ответил птицечеловек. — Я уж с вами ко всему привык.

— Кто ж тебя в дупле угостит ладанейским? — засмеялась Зарема. — Будешь одними дохлыми мышами питаться.

— Ну, если будет и ладанейское, тогда — благодарю за приглашение! — И Филимон шутливо поклонился.

Что для земной человеческой жизни год — мало ли, много? Старцу год — все равно что миг на убыстряющемся его пути к небытию. Отроку — длительный срок, конец которого он, торопясь, мечтает приблизить. Человеку же молодому единственный год порою всю жизнь выстраивает. И одни потом десятилетиями от такого года, как от доброго поля, собирают плоды, другие же — не могут расхлебать до гробовой доски заваренную недобрую кашу.

Князь Владигор не знал, сколько лет небесные боги отпустили Синегорью для спокойной жизни, и после победы над черными силами Зла у Дарсана спешил, ни одного дня не терял для утверждения Совести и Правды. Он словно чувствовал, что дней этих ему будет дано ой как немного! Но даже и он не знал, что отпущен ему срок всего лишь длиною в год.

Однако за этот год успел он произвести многие добрые перемены. Теперь уже не только в Ладоре, синегорской столице, но и в каждом селении правили выбранные народом старосты, правили по законам Совести и Правды, установленным мудрыми предками. И сама природа словно обрадовалась миру и согласию, царившим в княжестве Владигора: зимой выпало достаточно снега, вовремя кончились весенние заморозки, а летнее тепло так удачно перемежалось с обильными дождями, что жители собрали невиданный прежде урожай. Но что и вовсе было удивительно — в реках прибавилось рыбы, а в лесах хорошего пушного зверья.

В столице не было за последние месяцы ни воровства, ни больших обид. И в каждом доме ежедневно люди благодарили богов за то, что даровали они молодого мудрого князя, и молили их, чтобы подольше продлились столь счастливые дни.

И никто не догадывался, что новые невзгоды уже близки.

НОЧНЫЕ СТРАННОСТИ

Сын старосты Разномысла Млад поджидал невесту. По нескольку раз за день он взбирался по узким высоким ступеням деревянной винтовой лестницы на сторожевые башни, благо как раз ему и доверено было проверять городскую стражу. С башен хорошо просматривались ближние окрестности. Отодвинув очередного стражника с крепким копьем в руках, Млад сам вглядывался в дорогу, что прямой лентой шла из лесного края через луга, поле и, рассекая на две части застенье — новый город, который в последние годы вырос за городской стеной, — упиралась в городские ворота. Кто только не ехал к городу по этой дороге. Уже перед рассветом у ворот собирались местные крестьяне и рыбаки. Один вез на продажу курей, другой — мешки с мукой, третий — кузова с грибами, у четвертого в больших корзинах трепыхалась свежевыловленная рыба. Еще вели на продажу и убой коз, коров, приводили жеребцов на случку. У всякого было в городе свое дело. Вот и сновал народ по дороге туда и обратно.

Но Млад высматривал не одиночный возок, а большой богатый обоз из многих повозок, сопровождаемый стражей. Обозы тоже иногда появлялись на дороге, однако все они были из других краев, и Млад уже начал тревожиться. Договоренный срок подходил к концу, невеста же все не ехала. А ну как князь надумает охоту и прикажет Младу его сопровождать? Кто тогда встретит его Снежаночку? Невесту, как и собаку, другу не доверишь. Млад хоть и был юн, но уже знал, что такие поручения добром не кончаются. Вот он и проводил дни в смутной тревоге — охранял стены города, смотрел за порядком на улицах, чтоб по пьяному делу кто кого не обидел, да лазал постоянно то на одну, то на другую башню.

А в последнюю ночь с ним произошел случай, о котором он не знал, как и докладывать князю.

Как и положено, он стал обходить вместе с тремя стражниками город. Двое парней впереди несли факелы. Факелы едва освещали пустынные темные улицы, но Млад привык за год службы ходить и без света, потому что помнил каждую рытвину, — по три раза в ночь станешь обходить, так и запомнишь. Факелы же были больше нужны для порядка. Во-первых, чтоб жители не тревожились — видели, что не разбойники какие крадутся во тьме, а их же стражники.

Во-вторых, если кто подгуляет, как его узнаешь без факела, поднесенного к лицу?

В эту ночь происшествий не было. Млад спокойно обошел город, отпустил сопровождавших парней поспать и вдруг в лунном свете увидел летящую со сторожевой башни стрелу. Эта стрела была нацелена прямо в окно княжьего терема, и Млад вздрогнул — в то же мгновение должно было со звоном и треском обрушиться дорогое заморское стекло, которое недавно доставили для княжеского терема. Но звона не произошло. Стало быть, еще того хуже — окно открыто. А что могла наделать эта стрела, если князь стоял в тот миг у окна, — Млад не хотел и думать.

Он рванулся к башне, чтобы не дать уйти стрелявшему. Перепрыгивая через несколько ступеней, взлетел по винтовой лестнице и увидел закадычного друга Якуна, растянувшего рот в глупейшей улыбке.

«Пьян!» — первым делом подумал с удивлением Млад.

Дело в том, что Якун никогда никакого зелья не употреблял. А стражник и вовсе обязан блюсти дежурство тверезым. Теперь же Младу полагалось срочно вызвать замену, а закадычного друга сопроводить в темницу. Но что особенно поразило Млада — это скорость, с какой Якун успел отыскать зелье и очутиться здесь, наверху. Совсем недавно во время обхода они столкнулись на улице — Якун шел от своей невесты домой, а на башенное дежурство ему полагалось заступить с утра.

— Ты что ж, осиновый пень, наделал?! — негромко вскричал Млад. — Ведь ты по княжьему окну стрелял!

— А хоть бы и по княжьему! — пьяно ухмыляясь, отозвался Якун.

— Давай руки, сейчас вязать тебя, дурака, буду, — почти со стоном проговорил Млад.

Он уже полез к поясу за веревкой, как вдруг получил такой удар в лицо, от которого едва не покатился вниз по лестнице. А когда поднялся с колен, Якун уже спрыгивал с той же лестницы на землю.

Млад сразу крикнул стражнику на соседнюю башню, чтобы тот передал о случившемся по цепи дальше, а сам бросился в погоню за собственным другом.

Якун, несмотря на нетрезвое свое состояние, проявил изрядную прыть, и поймать его оказалось непросто. Он скрылся за углом, а когда Млад тоже завернул за тот угол, то получил поленом по голове.

Это было уже чересчур, и Млад перестал придумывать план, как станет утром выручать друга, а, разозлившись, снова бросился за ним следом по темным улицам. Он уже догнал его и схватил за руку, однако тот пырнул его ножом. Нож этот закадычный друг целил Младу в сердце, но попал лишь в предплечье. Млад от неожиданности ослабил хватку, Якуну удалось вырваться и убежать снова.

Эта последняя стычка случилась поблизости от их домов, и Млад, вместо того чтоб продолжать погоню, решил предупредить родню Якуна. Пусть отлавливают его сами, а утром ведут к князю с повинной.

Каково же было его изумление, когда на громкий стук в деревянные ворота вышел сам Якун, заспанный и абсолютно тверезый! И ничего не мог понять из сбивчивого рассказа Млада. Он клялся и божился, что ни на какую башню не лазал, да и зачем ему это, если с утра заступать на дневное дежурство.

— Как расстались с тобой возле дома, так я сразу пошел в опочивальню и заснул! — уверял он. — Ну сам подумай, не враг же я себе, чтобы зелье ваше употреблять!

Потому Млад и не знал, что и как теперь докладывать князю.

Днем ночная история разрешилась легко. А может быть, еще больше запуталась. Воевода Ждан сказал Младу по секрету, что ночью и в самом замке случилось непонятное. Настоящие дружинники отчего-то крепко заснули, а вместо них в княжеские палаты ворвались переодетые волкодлаки.

— Только наш князь другим не чета — всех порубил! — закончил рассказ воевода. — Однако ты обо всем этом помалкивай. А стрелок твой тоже, по всему видно, был из волкодлаков. Следовательно, Якуна и винить не в чем. А нам теперь — не в оба глаза, а во все четыре надо смотреть!

Вот и смотрел Млад во все четыре глаза — и в городе, и со сторожевой башни.

И высмотрел сначала одно посольство, потом другое, третье. Все они торопились от своих государей к князю Владигору. А когда пропускал посла Есипа от княгини Божаны, вдруг какой-то мужичишка отошел от возка, обнял его и спросил, заплакав:

— Млад! Млад! Или ты не узнаешь меня? Я же Власий, отец Снежаночки.

Млад на мгновение отстранился и вгляделся в плачущего мужичка.

Это был и в самом деле отец его невесты. Но только не как обычно важный и красиво одетый, а словно какой-то замусоленный, словно его перед этим по печным трубам таскали, а потом отмывали в лужах.

— А Снежаночки нет… — выговорил Власий трясущимися губами и громко зарыдал.

— Как нет? Почему нет? — не поверил Млад.

— В Заморочном лесу упыри напали. Один я и остался…

Вот и все ожидание…

Млад почувствовал на губах кривую улыбку, постарался согнать ее. Колени у него дрожали, руки тоже тряслись.

— Врешь ты все, дядька Власий. Шутку такую придумали, да? — спросил он с надеждой: а вдруг и в самом деле это только шутка.

Власий со Снежанкой мастера были людей вышучивать.

Но купец, оборвав рыдания, обнял его:

— На князя вашего одна надежда. Пошлет дружину — может, и успеем отбить Снежаночку.

— Ты скажи, где это было? Я сам пойду. Сегодня же и пойду ее отбивать.

Млад на мгновение представил свою возлюбленную в руках упырей, и его передернуло.

— Сам пойду к князю, буду просить, чтоб пустил меня. Князь поймет, — сказал Млад, когда поведал обо всем закадычному другу.

— Ты с отцом посоветуйся, — ответил разумный друг. — Отец, можно сказать, в городе третье лицо. И вашего деда, Прокла, князь помнит. Сам же ты рассказывал, как староста Прокл князя от Климоги Кровавого спасал. Один в Заморочный лес не суйся, пусть Владигор дружину посылает. Разве это порядок, если всякая нежить на дорогах жирует!

Советовать легко, да исполнять трудно. Попробуй к князю пробейся. У него весь день важные дела. И отец тоже там сидит, о беде не ведает. Послы отчего-то один за другим с разных концов Поднебесья приехали — им всем тоже князь срочно понадобился…

А потом вдруг вышел отец с перекошенным лицом. Встретился глазами с сыном. И оба поняли, что ничего уж не надо друг другу рассказывать.

— Ты вот что, слезу утри, не квасься. Поедешь с дружиной, может, еще спасем Снежаночку. Только об этом пока помалкивай, — предупредил отец. — Что у тебя с рукой?

— Ночью поранил, пустяк.

— Хорошо, ежели пустяк. Руки береги, как и голову, — они тебе нужны будут.

ИНОЗЕМНЫЕ ПОСОЛЬСТВА

Князь просыпался рано, когда только-только расходилась на небе серая сумеречная мгла и озарялось оно первым лучом прячущегося за лесом солнца. Утренняя еда его была скромна — свежеиспеченный хлеб, да квас, да мед. Чаще он делил завтрак с двумя людьми — воеводой Жданом и посадником Разномыслом, сыном старосты Прокла, забитого ратниками Климоги Кровавого. С этими двумя князь и обсуждал первостепенные дела. А дел было немало — задумал князь обнести Ладор третьей городской стеной, ибо разрослась за последнее время столица и в застенье — в городских посадах — людей стало уж больше, чем в старом городе. И хотя в мирные дни посадским жителям ничто не угрожало, однако князь понимал прекрасно — стену строят не когда враг рядом, а когда его вовсе нет. То же было и с новыми доспехами для дружины. Ковать их следует не второпях, во время битвы, а в покое и с разумением. Потому князь пригласил из разных земель немало известных ремесленных людей — строителей крепостей и оружейников. Об их размещении и пропитании как раз шла речь у князя с посадником Разномыслом и воеводой Жданом в то утро.

Неожиданно с первого этажа, где помещалась караульня, донесся шум, громкий спор нескольких голосов, а потом в княжескую палату заглянул начальник стражи Лихослав. Был он и зол и смущен одновременно.

— Прости князь, но странных всадников привели к тебе от ворот мои люди. Мы и сами хотели после тебе о них доложить, да они требуют, чтоб немедленно.

— Кто такие? — спросил князь, недовольный помехой в разговоре. — Пусть подождут.

— Дикий народ, — сказал сокрушенно начальник стражи, — без понятия о вежливом обхождении. Одно кричат: к князю скорее, ему все скажем! Говорю: оружие сдайте. Не желают, кричат: князь нам верит. Спрашиваю: как зовут? Имен не называют, отвечают: князь нас знает. Ты прикажи, мы их пока немного поучим, а потом в темницу.

— Откуда они, что за люди? — переспросил князь.

— Говорят, из Этверской пустыни.

— Перестарался, Лихослав. — Князь слегка улыбнулся. — Люди Этверской пустыни к нам для малости не заглянут, сам знаешь. Если они здесь — дело у них серьезное. Зови, да смотри там, повежливей!

— Я и то думаю, из-за пустяка тревожить не станут, — подхватил с готовностью Лихослав и чуть ли не кубарем спустился вниз.

А спустя несколько мгновений послышался нестройный топот многих ног по лестнице.

В зал вошел сам начальник стражи Лихослав, двое молодых стражников и трое посланников пустыни, еще не остывших от недавнего спора.

Все они были при мечах, с той разницей, что стражники держали мечи наготове, а посланники-в ножнах. Едва войдя, посланники, приложив руку к сердцу, склонились перед князем в низком поклоне.

Князь взглянул на одного из них и махнул стражникам:

— Спускайтесь в караульню, это друг мой, имя его я знаю.

— Я и то думаю, если друг, так зачем мы мечи из ножен повытаскивали? — сказал Лихослав и быстро увел своих стражников вниз.

— Да помогут тебе твои боги, князь! И прости, что вторгаемся в твою жизнь, — начал тот, кого Владигор узнал с первого взгляда.

— И ты, Абдархор, не вини моих стражников, если они причинили вам обиду, я же рад тебя видеть. Желаешь — соверши омовение после дальней дороги, будем говорить потом. Вам отведут достойные гостей палаты. А ежели дело срочное, говори сразу.

— Срочное, князь. — Абдархор даже слегка поморщился — по правилам его племени гостю сначала полагалось говорить о всяческих пустяках и лишь в конце касаться главного, он же в который раз именно при встрече с Владигором нарушал этот закон. — Пять дней гнали лошадей без отдыха, сменяя одну другой.

— Тогда говори, Ждана ты знаешь, а Разномысл, посадник, тоже мой друг. Я готов тебя слушать.

— Нам нужна твоя помощь, князь Владигор. Ты великий воин, я видел тебя в битвах, помоги же моему народу.

— Здоров ли вождь вашего племени, уважаемый Саддам? — Владигору важно было знать, кого представляет воинский начальник Абдархор.

— Саддам шлет тебе сердечный привет и вот это послание. — Абдархор вытащил из складок одежды палочку, на которой было вырезано несколько рунических знаков. — Если ты найдешь в городе человека, умеющего разбирать наши знаки, он переведет тебе слова уважаемого Саддама. Они звучат так: «Князь, верь каждому слову Абдархора. Саддам».

— Мне не нужен толмач, я знаю, что ты никогда не обманешь друзей, — ответил Владигор. — Рассказывай же о своем деле.

Рассказ посланца пустынного племени савроматов был столь неожидан и странен, что поверг князя и друзей его в изумление.

С края пустыни, не там, где она граничит с Синегорьем по берегам Аракоса, а с другого, противоположного, где к пустыне подходит Великая Сушь, явился неизвестный прежде хищный и дикий народ.

— Знаю, многие из твоих людей считают и моих соплеменников дикарями: у нас нет замков и крепостей, мы не строим постоянных домов, наши дети с младенчества знают вкус молока кобылицы. Однако народ мой не всегда был таким. По преданиям старших, и у нас были когда-то голубые реки, плодородные долины, мы тоже сажали хлеб и зерно. Но когда несколько лет подряд дули сухие ветры и ни одна капля не упала на землю, тогда вода ушла глубоко под землю и больше уже не вернулась наружу. Мы не дикий народ. Всякий, кто погостит у нас, удивится красоте наших песен, мудрости наших преданий, но, если земля перестала рожать, единственное спасение — кочевать вместе с табунами с одного участка к другому.

— Я знаю это, Абдархор, — коротко ответил князь.

— Я говорил так долго потому, что заметил ухмылку твоих друзей, когда назвал тех, кто нам угрожает, диким народом. Я бы мог назвать их иначе — это зверолюди. Они нападают на нас огромными стаями, вгрызаются в наши тела и, выпив всю кровь, устремляются к новой жертве. В речи у них лишь несколько слов, чаще они общаются знаками. Их ведет Черный всадник, которого невозможно убить.

— Как это — невозможно убить? — не сдержал удивления Ждан. — Или это не человек?

— Собрав силы, мы сумели истребить одну стаю и окружить Черного всадника. Но наши мечи входили в него, словно в пустоту, он же уничтожил лучших моих богатырей. Они гонят и убивают нас, словно скот. Вожди племен с трудом собрались на совет, они умоляют тебя, князь: позволь остаткам наших людей перейти через реку Аракос и возьми нас под свою защиту!

— Легко сказать: перейти через реку. А чем ваши люди станут кормиться, где найдут пастбища для лошадей? Уж не думаешь ли ты, что князь отберет поля и пастбища у своего народа? — заговорил было посадник, но князь перебил его:

— Подожди, Разномысл, дело слишком серьезно. И разве у нашего народа нет правила помогать соседям, если те попали в беду? Абдархор, я понимаю, тебе нужен скорый ответ, но скорый ответ — не всегда лучший. Подожди до полудня. Твоим лошадям, да и людям все равно нужен отдых. После полудня получишь ответ. В любом случае знай: без помощи мы вас не оставим. А теперь — отдохните, мои люди проводят вас.

Абдархор и два его молчаливых соратника снова склонились в низком поклоне и вышли.

— Прости, князь, но не дело ты задумал, — заговорил Разномысл, едва затихли шаги посланцев пустыни. — Княжеству покой нужен, те зверочеловеки нам не враги. Сам подумай, ежели дашь сегодня приют савроматам на своей земле, не прольется ли завтра и кровь наших людей.

— Зверочеловеки меня не страшат, — ответил задумчиво князь. — Мало ли кто бродит еще по земле. А вот кто такой этот Черный всадник — надо бы сведать. Уж не рыцарь ли это Триглава?

Не успел договорить князь, как снова застучали по деревянной лестнице сапоги.

— Да что же это?! Или Абдархор что забыл? — проговорил Ждан.

Но вместо Абдархора опять появилась голова Лихослава:

— Снова беспокою тебя, князь. Прибыли послы из Ильмера, от княгини Божаны. Тоже просят срочно принять. Сказали, имеют к тебе важное письмо.

— Пусть поднимутся, — ответил князь. — Да и вы сидите, боюсь, над письмом княгини нам троим придется задуматься, — остановил он уже поднявшихся Ждана и Разномысла.

Послов было двое. Сотника Есипа Владигор сразу узнал, он сопровождал княгиню Божану в Дарсан, другой, помоложе, был похож на воеводу Ермила. «Его сын», — подумал князь и не ошибся.

— Здоров будь, князь! — пробасил здоровяк сотник, широко улыбаясь. — И вы, други, будьте здоровы.

— И вам наш привет, — отозвался князь. — Добрым гостям всегда рады. Что за срочное дело привело вас в Ладор?

— То не дело, то беда наша, — ответил сотник и сразу помрачнел. — Прочти, князь, письмо нашей Божаны, там все сказано.

Он протянул скрученный и перевязанный лентой тонкий пергамент.

Владигор развернул свиток и принялся читать вслух:

— «Другу и брату нашему, князю Синегорья, от княгини Божаны сердечный привет!

Прости, князь, что сразу, без околичностей, пишу о деле. Да и твое время берегу. Дело же у нас вот какое. Не знаю, как твои люди, а моим селянам житья не стало от волкодлаков. Откуда только взялась такая напасть?! Начисто свели несколько селений вместе с жителями и скотинкой. Кто успели, те частоколами огородились, но в одиночку боятся за село выйти. Вой же стоит по ночам такой, что в столице слышно. Что знаешь о подобной напасти в своем княжестве, не беспокоит ли она тебя? Если нет, то слава богам. Но это еще не самое лихо. Страшно то, что никакое мое войско не может с ними сладить, ибо только дружина начнет их теснить, как появляется, словно из-под земли, Черный всадник, его никакой меч не берет, а лучшие мои воины гибнут, словно стебельки под серпом.

Посоветуй, князь, как быть, а то и помощь пришли. Иначе вместо Ильмерского княжества станет у тебя волкодлакское. Сестра и подруга ваша, ильмерская княгиня Божана».

— И тут Черный всадник! — воскликнул Ждан. — Не зря ты сказал, что над этим письмом придется нам призадуматься.

— Много над чем нам надо подумать, — сказал князь. — Как доехали, сотник? В дороге приключений не было?

— Были бы, ежели бы купец Власий не упредил. А не упредил бы, так и сгинули бы у Заморочного леса. На нас там, судя по всему, нежить устроила засаду, а попался купец. Он и послал местных жителей нам навстречу.

— Какой Власий? — переспросил вдруг староста, даже привстав от неожиданности. — Уж не соляной ли промышленник?

— Он, — согласно кивнул сотник. — Натерпелся, бедняга, весь обоз потерял вместе с охраной.

— Но дочь-то он, конечно, спас? — снова спросил староста, с надеждой глядя на сотника.

— Как бы не так. Похоже, увели ее с собой упыри.

Староста неожиданно обхватил голову руками.

— Снежаночка! Бедная ты моя! — простонал он. — Девочка ты несчастная! Горе какое!

— Невеста его сына, — тихо объяснил Ждан посланникам. — Через неделю собирались свадьбу играть.

— Я и то подумал: уж не родня ли? — так же тихо проговорил сотник.

— Купец где? — спросил Владигор.

— Здесь, внизу. — Сотник с готовностью повернулся к двери. — Позвать?

— Зови, пусть расскажет, что может.

Ильмерский купец Власий поднялся скоро. Ладорский староста как взглянул на него, так обмер:

— Власий! Ты ли это?! Совсем седой!

Не успел купец начать свое печальное повествование, как в который уже раз появился встревоженный начальник стражи:

— Князь, не знаю, что и подумать! Еще одни посланцы прибыли, своими глазами не видел бы, не поверил: все в шкурах, говорят, от владыки угорских племен, и с ними толмач. Тоже требуют, чтобы принял немедля.

— Похоже, что и они скажут нам про Черного всадника, — проговорил Владигор, — такой уж сегодня день.

Люди из-за Рифейских гор прежде не появлялись в Ладоре. Говорили, что их земли больше полугода покрыты снегами, что хлеб и овощи они не растят, а питаются только мясом оленей, с которыми и кочуют от места к месту, словно пустынные жители со своими лошадиными табунами. Совсем недавно посланный к Рифейским горам Ждан заключил с их владыкой торговое соглашение. В согласии с этим договором синегорцы по известным им тропам поднимали наверх глиняную да медную посуду, а угорские купцы оставляли в обмен на горных площадках шкуры зверей. Вот и все, что связывало два соседних народа. Разделяли же их высокие скалистые горы.

Трое посланцев угорского владыки, одетые в меховые штаны и длинные меховые рубахи, подпоясанные ремнями, с бусами из медвежьих зубов на груди, были смуглы и широкоскулы. Едва вошли они, как уселись на пол и, покачиваясь, затянули какую-то заунывную песню.

— О чем они поют? — негромко спросил удивленный Владигор.

— Молят своего бога, чтобы он сделал беседу с тобой удачной, князь, — объяснил Ждан, который был знаком с обычаями угорских людей. — Так делается при встрече с особенно уважаемыми людьми.

Все терпеливо ждали конца песни северных людей. И когда они замолчали, князь обернулся:

— Где же толмач?

— Здравствуй, князь, я и есть толмач, — проговорил человек, одетый в более дешевые шкуры и держащийся чуть позади. — Я синегорец, но некогда потерялся в горах и был подобран людьми из угорского племени. Буду переводить то, что скажет Кеннукут, старший сын великого владыки Эльги.

Толмач негромко сказал несколько слов на незнакомом языке, и сразу тот, что был в белых роскошных мехах, сделал шаг к князю и протянул ему выбеленное оленье ребро, на котором были начертаны какие-то непонятные черные и красные знаки.

— Это послание великого владыки, — снова заговорил переводчик. — Великий владыка народа угоров шлет тебе дружеский привет и пожелание, чтобы олени всегда были здоровы и сыты на твоей земле. Он сообщает тебе, что никогда не желал ни одного локтя от твоего княжества, и поэтому спрашивает, зачем ты заслал к нему злобных существ?

— Что это еще за злобные существа? — изумился Владигор. — Немедленно переведи сыну великого Эльги мой ответ: князь всегда хотел дружить с великим владыкой и никого не посылал на его земли со злом.

Толмач, склонившись к сыну владыки, сказал несколько фраз, но тот нахмурился и резко проговорил что-то, упрямо мотнув головой.

— Сын великого Эльги удивлен таким ответом князя. Народ Угоры не терпит обмана. Если ты желаешь воевать, то объяви об этом прямо, как положено мужчине. А если хочешь дружбы, то зачем посылаешь к нам тех, кто несет беду?

— Ничего не понимаю, объясни ты своими словами, кто там у вас бедокурит?! — не сдержался Ждан.

Толмач что-то спросил у сына владыки, тот согласно кивнул.

— С разрешения самого Кеннукута, старшего сына великого Эльги, я буду говорить от себя. — Толмач посмотрел в глаза князю, словно желая проверить его искренность. — А происходит на земле Угоры небывалое. Там появились откуда-то волколюди.

— Ты хочешь сказать, волкодлаки? — спросил Ждан.

— Такого слова нет в языке угоры, потому что прежде о них никогда там не знали. Они пожирают стада оленей и людей народа угора. Но это еще не все. С ними ходят подобия человека в серых балахонах, они пьют живую кровь народа угора и уводят молодых девушек. Только это ненастоящие люди.

— Упыри! — снова вставил Ждан.

— Но и это еще не все — ими командует Черный всадник, который ездит верхом на лосе. Если волколюдей и тех, кто носит серый балахон, можно проколоть копьем и лишить жизни, то Черного всадника убить нельзя, он пустой внутри, но пустота его приводит человека в ужас.

— И вы думаете, что всю эту нечисть послал за Рифейские горы я? — удивился Владигор.

— Как нам думать иначе, если они переговариваются на твоем языке? А кони водятся только на твоей земле.

— Скажи своему господину, что все, кто здесь у меня собрались, только о том и говорят, что о Злой Силе, да о черных всадниках. А у этого человека, — князь показал на Власия, — существа в балахонах только что погубили дочь…

Ильмерский купец, услышав, что говорят о нем, обхватил лицо руками и негромко зарыдал.

— Скажи еще, — добавил князь, — что, похоже, всадники эти появились всюду. И не удивлюсь я, ежели сегодня мы увидим в Ладоре послов из других земель.

Владигор еще не успел договорить, как снова заглянул начальник стражи. Привыкший ко многому, на сей раз он не мог скрыть своего потрясения:

— Прибыли послы из Ладанеи и Венедии, князь. Требуют срочного с тобой разговора. Кого впускать первым, кого вторым? А ежели скажешь, подержу и внизу, хотя оба уверяют, что важнее дела не может быть.

Князь оглядел присутствующих. Толмач что-то быстро нашептывал сыну великого Эльги. Кеннукут согласно кивал. У остальных послов на лице было такое же выражение, как и у начальника стражи.

— Пока послы не вошли, позволь, князь, передать слова господина моего Кеннукута, — быстро заговорил толмач. — Мой господин просит тебя забыть обидные слова, произнесенные здесь, он понял, что беда у всех у нас общая.

— Сказано разумно, — горестно подтвердил староста Разномысл, — иначе как бедой такое и не назовешь.

В полдень Владигор приказал явиться писцам. Их было шестеро. Они сели в той же зале за длинным столом, расставили глиняные чернильницы, разложили писала, листы пергамента и с готовностью воззрились на князя. Всем им Владигор продиктовал одинаковое письмо, приказав пропустить первые три строки. В письмах князь приглашал всех властителей съехаться немедленно в Ладор на большой княжеский совет или прислать вместо себя особо доверенного человека. Лишь начала писем были разными. А для написания грамоты к Великому Эльге был вызван толмач, который перечислил все титулы верховного жреца богов Уга и Ора, царя полуночных земель и правителя народа угора.

К каждому письму князь приложил личную печать, и послы были спешно отправлены к своим правителям.

Ближе к вечеру прибыл посол из Бореи. Борею всегда считали врагом Синегорья. Борейцы помогли Климоге Кровавому обманным путем захватить в Ладоре престол и держать в страхе народ. Да и в другие годы сколько несчастий приходило из борейской земли! Но недавно власть в этом княжестве унаследовал юный Рюген. Он сам пожелал встретиться с Владигором.

— Коварство и злобность борейцев известны многим. Не обмануться бы тебе, князь, — сказал тогда Ждан.

Однако перед встречей Рюген выкупил всех синегорцев, старых и молодых, когда-то насильно уведенных в Борейское княжество и проданных на невольничьих рынках. Эти люди вернулись в свои дома, на радость матерям, женам и детям.

Тогда Владигор и поверил ему. Два дня молодые князья дружески беседовали на берегу спокойной бухты Борейского моря у границы, что разделяла княжества. Вдвоем, без охраны, прогуливаясь в лучах низкого северного солнца среди бурых скал, слушая скрип влажной гальки под ногами да тихий плеск набегающих волн, князья договорились жить в мире и доверии друг к другу. Владигор удивлялся спокойной мудрости голубых глаз северного соседа. Рюген просил прислать к нему опытных земледельцев, чтобы обучили его народ выращиванию плодов земли, сам же в обмен собирался выслать знающих мастеров — строителей кораблей. Ибо всякому было известно: кораблей лучше борейских в мире нет.

Послание из Бореи походило на крик о помощи. Там случилось страшное землетрясение, а после него повылезали откуда-то тучами крысы, которые пожирают все, что встречается им на пути: людей и животных. Верховный жрец объявил народу, что бедствия эти засланы в Борею из Синегорья, что синегорский князь Владигор сначала околдовал Рюгена, а теперь уничтожает борейцев. Жрец потребовал смещения Рюгена, вокняжения кровожадного Здрона, дяди Рюгена, и немедленного объявления войны Синегорью. Жрец вместе со Здроном сеют смуту в народе, и многие сторонники Рюгена перебежали на их сторону. У них появился командир — какой-то всадник на черном коне и в черных доспехах.

«Помоги хотя бы советом, князь!» — писал Рюген.

Это письмо и ускорило решение Владигора.

— Отряди небольшую дружину, — сказал он Ждану. — Завтра с утра выйду с нею тайно к Замостью, в сторону Заморочного леса, надеюсь, повезет, и встречу Черного всадника.

— Не лучше ли тебе остаться в столице, а меня послать к Берестью, князь? — озабоченно спросил Ждан. — Подумай, если что случится с тобою, кто справится с остальными несчастьями?

— Ох, Ждан, — горько усмехнулся Владигор, — а если мы не узнаем, что за враг прячется под черным доспехом, как одолеем его?

— Тогда и я поеду с тобой, — упрямо сказал Ждан.

И Владигор не стал спорить со старым другом.

СНЕЖАНКА И МЛАД

Первый раз Млад увидел Снежанку, когда им было лет по двенадцать. Разномысл давно водил дружбу с Власием, которого знало едва ли не все Поднебесье, и, когда приезжал с обозом в Ильмерское княжество, обязательно останавливался в его огромном доме, более похожем на княжеский терем.

Так было и в тот раз, когда он взял с собой Млада. Очень хотелось обоим именитым купцам породниться. Да только дети к их замыслу никакой тяги не держали, более того, делали вид, что не замечают один другого. А уж если их сажали рядом, как это было в лодке, когда хотели покатать по реке, то сидели они сжавшись, стараясь даже на тесной скамье как-то отгородиться друг от друга.

— Ты хоть слово вымолви! Не то решат, что и вовсе немой, — сердито выговаривал отец Младу, когда они оставались вдвоем.

И примерно так же выговаривал дочери Власий.

Так бы и уехал Разномысл ни с чем, если бы не произошел на той же реке случай, который мог бы окончиться большой бедой.

Дети тогда еще плавать совсем не умели и к большой воде относились с робостью.

Однако Снежанка, привыкшая жить у большой реки, часто бегала с подружками по мосткам, к которым привязывали лодки.

Млад, которому было строго-настрого наказано держаться там, где и Снежанка, чинно ходил по этим мосткам, делая вид, что разглядывает ласточек в небе.

Снежанка бегала с подружками взад-вперед и неожиданно так разбежалась, что споткнулась и, не удержавшись, полетела в воду. В том месте было быстрое течение, которое сразу ее подхватило, понесло к повороту реки.

Млад в тот же миг плюхнулся в воду следом за ней. Что он собирался делать на глубине, не умея плавать, — об этом он не думал. Но знал, что прыгает для того, чтобы спасти Снежанку.

Никого взрослых рядом не было. И когда напуганные подружки прибежали ко двору купца Власия и вразнобой стали рассказывать о происшедшем, оба родителя, побелев, бросились к берегу. Детей своих они считали уже утопленниками.

Но дети плыли вдвоем. Сильное течение, ударяясь о берег, относило их к середине реки. Млад молотил ногами и поддерживал голову Снежанки, что-то ей объясняя. Она тоже молотила ногами и плыла, держась за него.

Пока родители хватали весла и отвязывали лодку, чья-то лодка с другого места уже выплыла детям навстречу. Млад, заметив ее, повернул Снежанку в нужную сторону, и они сами сумели подплыть к своим спасителям. Млад даже подтолкнул ее в сторону вытянутых рук. Но едва Снежанка очутилась в лодке, он начал захлебываться и тонуть. Все же успели подхватить и его. А тут и родители подплыли.

Следующую половину дня взрослые ни на миг не отходили от счастливо спасенных детей. А Власий сказал Разномыслу такие слова, из которых следовало, что был Разномысл просто другом, а теперь стал дороже брата и отца родного.

Но и дети с того дня играли только вдвоем, да так и бегали по улице, держась за руки, что опять вызвало нарекания взрослых: можно ли на людях столь открыто выказывать свои чувства.

Однако Власий с тех пор продавал соль в синегорской столице дешевле, чем в родном городе.

А Разномысл, в свою очередь, выговорил у князя немалую для Власия льготу на пошлины. Дети их постоянно ездили друг к дружке в гости с торговыми караванами. А когда подошла пора Младу подыскать хозяйку дома — никаких не было сомнений: женой могла стать только она, Снежанка.

Рано утром из Ильмерских ворот Ладора вышел обычный обоз. Шесть повозок с поклажей, крытых серой рогожей, сопровождала восьмерка всадников. У ворот обоз на несколько мгновений задержался, и посадник Разномысл обнял неутешного купца, а также своего сына, в один день повзрослевшего Млада. В тот же час из других ворот в сторону Ладейной рощи выехал князь на своем златогривом белом коне Лиходее, которого любой узнавал издалека, — не зря говорили, что он происходит от коней самого Перуна. Отпустив послов, Владигор в ожидании важных гостей решил поохотиться — так было объявлено горожанам. Князя сопровождало десятка два молодых дружинников, один из которых так искусно трубил в охотничий рог, что, заслышав его рулады, все невольно отрывались от своих дел, распрямляли спины и с улыбкой смотрели вослед мчащимся всадникам: и то верно — князю тоже надо хоть когда-нибудь передохнуть от государевых забот.

Но вовсе не стремление развлечься погнало Владигора в Ладейную рощу. Переночевав там вместе со всеми в охотничьей избушке, князь объявил пятерым дружинникам, что они и дальше должны оставаться здесь, погромче кричать, почаще трубить в охотничий рог, вовсю изображая княжью охоту. С остальными же Владигор отправился по тропе, которая должна была где-то пересечься с Ильмерским трактом. Теперь они старались двигаться бесшумно, с оглядкой. Еще в избушке Владигор хотел было пересесть на другого коня, оставив Лиходея под присмотром пятерки. Но Лиходей так противился, так бил копытами и рассерженно ржал, что князь передумал. Зато стоило кому-нибудь из жителей встретиться на этой тропе, как он немедленно узнал бы по коню и хозяина. К счастью, по тропе чаще ходил зверь, а не человек.

ЖДАН В ЗАМОРОЧНОМ ЛЕСУ

У Ждана, который ехал впереди обоза, хватало забот. Во-первых, он должен был следить за дорогой.

— Как только заметишь какие-либо следы нежити, сразу дай знак, — указывал ему Владигор во время скорых ночных сборов.

Легко это сказать, да трудно исполнить — попробуй реши: гнилая береза, росшая с краю, а теперь поваленная то ли ветром, то ли просто от времени, да так, что перегородила дорогу, — что это, след нежити или просто обыкновенная смена жизни и смерти, которая постоянно происходит на земле?

И потому Ждан был настороже каждое мгновение.

Но еще князь поручил ему постоянно присматривать за купцом, которому было положено держаться поблизости, чуть сзади. Купец понуро сидел на каурой лошаденке, весь растворившийся в своих печальных думах. Среди дружинников, сбросивших княжеские доспехи и надевших обычные кольчужные рубахи, был и сын посадника Млад, которого надо было постоянно придерживать. Его так и тянуло рыскать по округе в поисках упырей, чтобы или спасти свою невесту, или, по крайней мере, отомстить им.

А кроме этих забот, следовало еще и за обозным имуществом присматривать, которое было по-прежнему накрыто рогожами и слегка колыхалось на рытвинах. Обозное же имущество в-виде больших кулей Ждан берег как ценность особенную, потому что было оно живым.

При наступлении сумерек съезжали с дороги и устраивались на ночлег, ставя повозки, как и положено в опасных местах, кругом. И тогда из-под рогож вылезали, потягиваясь и разминая мышцы, еще десятка два воинов. На небольшом костерке готовили походную пищу, при этом во все стороны расходились наблюдатели, готовые известить остальных при первом подозрительном шорохе. Но шорохов всяческих в лесу немало, так что не всегда различишь: ветер ли это шумит в вышине, сова ли вышла на ночную охоту, зверек ли мелкий протопал между двух пеньков, или нежить лезет из кустов и таращит на воинов свои пустые глаза.

Едва рассветало, как воины, что ехали прежде верхом, теперь менялись местами с теми, кто мыкался под рогожей, и обоз отправлялся дальше.

Власий все два дня пути держался молодцом, но, когда обоз приблизился к Заморочному лесу, купец неожиданно затрясся, позеленел лицом и с тихим стоном обратился к Ждану:

— Не вини меня, воин, тоска на меня навалилась. Постой, переждем, может, и отойдет.

Ждан взмахом руки остановил обоз, рядом с ними пережидал и угрюмый Млад.

— Может, останешься, отец, тут, а мы сами управимся, без тебя? — уважительно спросил он купца.

— Кто ж тогда место укажет? — отозвался купец и, тронув лошадь, с тоской добавил: — Поехали.

План же был такой. Достигнуть того места, где произошло нападение на обоз, и действовать по обстоятельствам. Ежели все начнется так же, как в прошлый раз, то без промедления уловить в сети выскочившего на дорогу старичка-лесовичка и, не давая нежити опомниться, умчаться назад. К оговоренному заранее месту встречи с князем.

Конечно, лесная нежить может сама и не выйти на дорогу. Тогда надо постараться ее выманить. И захватить в сеть хотя бы одного упыря. А если и выманить не удастся, то остановиться в селении, что расположено чуть в стороне от дороги и где ночевал несчастный купец после нападения, и ждать Владигора. Этот план был сочинен Жданом в ночь лихорадочной подготовки к походу, и князь с неохотой, но принял его.

Дальше они рассчитывали допытаться у взятого в плен, что за Черный всадник управляет нежитью и куда исчезла дочка купца.

По обе стороны дороги по-прежнему тянулся лес, верховой ветер раскачивал макушки деревьев, еще выше — по голубому небу неслись почти прозрачные облака, и, как бы подтверждая присутствие в лесу живности, вовсю куковала кукушка.

— Вот оно, это место, — вдруг прошептал купец, — здесь они выскочили на дорогу.

Место было самым обычным, и никакой нежити не наблюдалось.

Ждан снова поднял руку, приказывая остановиться.

— Не путаешь, отец? — спросил он купца.

— Как же спутать? Вот и дерево, что спасло меня!

— Обыкновенный лес! — удивился Ждан. — Даже кукушка ишь как раскуковалась. А в Заморочном лесу птицы не живут, это всякий знает. Что-то ты путаешь, отец, поехали дальше.

— Кукушка? Какая кукушка? — удивился купец и растерянно посмотрел на Ждана. — Ты вглядись, вглядись — лес-то совсем нежилой.

Купец подъехал к Ждану, и на лице его отразилась еще большая растерянность.

— Закуковала и впрямь!

Впрочем, в жизни своей он всякого навидался, поэтому быстро и сообразил: опять вернулся на только что оставленное место.

— Молчит! А ну-ка, скажи мне: кукует? — спросил он Ждана.

— Кукует, — отозвался за воеводу недоумевающий Млад.

— А вот и молчит. У меня молчит, а у вас — кукует. Станьте-ка рядом со мной.

Ждан проехал несколько шагов, и кукушка мгновенно смолкла. Попятил лошадь назад — кукушка закуковала. Тут-то он все и понял:

— Вот она, граница Заморочного леса. Извини, отец, а я уж было подумал, не подвинулся ли ты рассудком.

Однако Заморочный лес был по-прежнему пуст.