Войны мафии

Глава 8

Воскресное утро. Охранник подземного гаража Ричланд-Тауэр звонко щелкнул каблуками, приветствуя пассажиров маленького белого «Пежо-205».

Чарли вежливо кивнул, не одобряя в душе военизированные замашки охранников. Они с Керри вошли в скоростной лифт, поднимающий прямо на 129-й этаж без остановок. У Чарли сразу же заложило уши, и он, дважды сглотнул слюну.

Он расположился у одного из мониторов. Керри сел напротив.

– Допуск к файлу ноль тридцать семь. Первый пароль – «Грандиссимо». Второй, – Чарли сверился с календарем, – «Гривуаз».

Экран осветился. После вводных цифр побежали строки.

– Помедленнее, – буркнул Чарли. Он предпочел бы по старинке карандашом подчеркивать названия выбираемых корпораций.

Эти воспоминания! Керри еще на свете не было, когда Чарли основал «Объединенную Среднеатлантическую цементную, Инк». Сегодня это капитал в семьдесят миллионов, после уплаты налогов, разумеется.

«Континентал артистс», заштатное агентство, начало новую жизнь, когда его купил Чарли. Это было сразу после рождения Банни, вспомнил он. Теперь «Континентал артисте» представляет интересы только кино– и телезвезд.

«Джет-тек-интернэшнл». Когда к нему начал прицениваться Чарли, это был издыхающий электронный гигант. Уинфилд как раз отметила переход в школу второй ступени своими баскетбольными победами. Сейчас «Джи-Ти» – поставщик Пентагона и, за счет дальневосточных филиалов, главный импортер скоростных компьютеров последнего поколения.

«Фуд Ю-Эс-Эй» – наследие отца, Гаэтано, – сеть магазинов, торгующих итальянским сыром. Чарли в детстве любил по воскресеньям, удрав от няньки, вместе с соседскими ребятишками полакомиться сыром после завтрака, миланези-мортаделла и маскарпоуна, прямо в отцовской лавке. Сейчас «Фуд Ю-Эс-Эй» – две сотни могучих супермаркетов в пяти штатах, плюс отличные товарные склады и оборудование, обслуживающее другие отделения.

Перебирая воспоминания, он выписывал и подчеркивал, пока не получил перечень семнадцати нефинансовых корпораций, контролируемых «Ричланд-холдингз». Воплощение двадцати лет усилий и несчетных часов ночной работы, надежд и разочарований, завоеваний и неудач. Все компании – на взлете, это еще щедрый дар Чио Итало. Взамен он получит «Ричланд-секьюритиз», «Ричланд-бэнк и Траст К°», «Ричсюрэнс-сервис» «Лютьен, Ван Курв и Арматрэйдинг». Тихо зажужжал лазерный принтер.

– Теперь можно мне взглянуть? – спросил Керри.

Чарли кивнул, и молодой человек шагнул к принтеру.

– А что здесь сверхсекретного? – удивленно произнес он, просмотрев глазами текст.

– Для тебя – ничего. Для налогового департамента очень много. – Чарли взглянул на часы. – Восемь тридцать. Я успеваю в Ла-Гардиа к девяти?

– Можешь на меня положиться. У меня сверхмощная машина.

– Только доставь меня в целости и сохранности. Для этих жирных котов в Тулсе я должен выглядеть холеным, спокойным и ленивым, как они сами.

Когда Керри отошел от монитора, Чарли стер данные с диска и ввел новый пароль доступа.

Не потому, что не доверял Керри. Просто за долгие годы это стало его второй натурой – подстраховываться даже в мелочах. Гарнет говорила, что это вредно для него самого.

– Ты должен доверять людям. Ты же веришь мне. Почему не другим?

– Я доверяю еще Уинфилд. Двоих мне достаточно.

– Не могу поверить, – сказал Баз Эйлер. – Что же это за явление – доктор-мафиози?

По воскресеньям Творец отдыхает, и вместе с ним – большинство гинекологов, даже те, кто считает себя его полномочными представителями на земле. Баз Эйлер вряд ли стал бы причислять себя к этой высшей касте, хотя пациентки его боготворили: он был автором знаменитой Секции Эйлера!

Старые деньги благосклонны к старым гинекологам. Молодые женщины предпочитают гинекологов – женщин. Но слой общества, пролегающий как раз под большими деньгами, – жены продюсеров, брокеров, модных писателей, рекламные леди – исповедовал культ доктора Эйлера.

Бенджамин Дж. Эйлер, тридцати с небольшим лет, был невысоким, коренастым, с приятной улыбкой и светло-зелеными глазами под копной вечно взлохмаченных волос песочного цвета.

Когда Эйлин познакомилась с ним в колледже, Баз показался ей уютным, как плюшевый мишка в детской кроватке. И долго потом называла его Бенджи-мишка. Базом[13] его прозвала команда «восьмерки», в которой Эйлер был рулевым. Он обычно подгонял гребцов горловым рыком. Их квартира находилась недалеко от Музея современного искусства, на Пятьдесят третьей улице. Баз так спланировал гостиную, что сейчас, в июле, они могли загорать на своей выходящей на юг террасе. На одной стене гостиной висели два скрещенных весла и гребная форма База. Напротив – язвительные гравюры Домье – адвокаты и судьи. Но не врачи.

Таким образом Баз воздал честь профессии своей жены, адвоката. У Эйлин была своя небольшая юридическая фирма, один партнер, вернее партнерша, и недавно нанятый стажер – Уинфилд Ричардс. С кланом Риччи Эйлин связывало еще одно обстоятельство, хотя до сих пор она об этом не подозревала. В пятницу она согласилась защищать интересы проститутки, обвиняемой в том, что подвергла опасности жизнь клиента и разрушила его карьеру, заразив СПИДом.

Этот случай заинтересовал Эйлин, потому что был вполне в русле ее феминистских убеждений. Ее интерес возрос, когда выяснилось, что клиентка не подозревала о своей болезни. Хозяин заведения проводил еженедельные медицинские обследования персонала, и доктор признал эту женщину и нескольких других проституток вполне здоровыми и, значит, работоспособными.

– Доктора зовут, – Эйлин наморщила свой точеный носик, – Сальваторе Баттипаглиа.

– И это его работа? – переспросил Баз. – Осматривать кошечек, работающих на синдикат?

– Это то, за что он получает деньги, – насмешливо фыркнула Эйлин, – и чего он, по-видимому, не делает.

Великолепно выглядевшая в своем красном бикини на фоне белого плетеного шезлонга, Эйлин задумчиво смотрела на юго-восток, в сторону Крайслер-Билдинг. Миниатюрная изящная женщина, хрупкого телосложения – едва пять футов ростом и меньше ста фунтов весом, всю жизнь она проводила в яростных затяжных баталиях с часто предубежденными судьями и адвокатами противной стороны.

И сумела завоевать уважение на этом высокодраматическом поприще. Отчасти благодаря своей внешности, изящному, но решительному, твердо очерченному лицу – четкие линии, чеканность медальона. Очень серьезное, несуетливое лицо. И весьма привлекательное.

Развернув «Санди таймс», она просмотрела еженедельную колонку с обзором решений Верховного суда. В газете была ее фотография, правда, довольно старая.

«Эйлин Хигарти: ...бестолковое решение, грозящее нации бесчисленными проблемами в ближайшие десятилетия...»

Цитата верная, отметила Эйлин. Потом, как у большинства читателей «Таймс», ее глаза продолжали бегать по строчкам слева направо, в то время как мысли унеслись далеко.

Эйлин Хигарти взяла в свою фирму стажером Уинфилд Ричардс главным образом как блестящую выпускницу Гарварда. Но, кроме того, увидев Уинфилд – рослую, длинноногую, светловолосую, – она сразу же представила себе, как они обе рядом будут выглядеть за столом защиты.

Среди слабостей, общих у них с Базом, была некоторая склонность к саморекламе, к созданию шоу вокруг своей личности. Из них двоих – Эйлин и Уинфилд, маленькая и высокая – получится заметная пара. Отличный расклад для судебного процесса! Уловка? Да, уловка сродни рекламным трюкам. Но ничем не хуже, чем Секция Эйлера, на взгляд Эйлин.

Баз, сравнительно молодой гинеколог, заслужил такую широкую известность именно благодаря Секции Эйлера. Многие его пациентки раньше могли бы рассчитывать только на приемного ребенка. Это были те женщины, которых обычно, выражаясь грязным врачебным жаргоном, «ремонтировали» гистеректомией по поводу кисты или опухоли. Баз объяснил Эйлин, что почти всегда есть смысл попытаться передвинуть эти «препятствия», чтобы открыть вход в фаллопиевы трубы, и природа возьмет свое.

Многие гинекологи считали такую операцию чересчур сложной и опасной, даже рискованной. Таким образом, в силу некомпетентности, или отсутствия уверенности в себе, или повышенного законопослушания своих врачей женщины теряли целиком репродуктивный аппарат. Но наука шагнула вперед, появилась ультразвуковая и другие изобразительные технологии, теперь Баз мог заниматься «ремонтом», пользуясь полным обзором оперативного поля.

Потребовалось пять лет и двадцать пять отважных волонтеров, прежде чем он смог громко объявить об успехе. С тех пор благодаря Секции Эйлера на свет появилось несколько сотен здоровых ребятишек, которые иначе не были бы зачаты.

Неудивительно, подумала Эйлин, наблюдая за углубившимся в воскресный кроссворд мужем, что жен-шины боготворят его. Баз почувствовал ее взгляд. Он поднял на жену глаза и широко ухмыльнулся.

– За заступницу всех «кошечек»! – произнес он, поднимая воображаемый бокал.

Эйлин улыбнулась.

– Хозяин обязан был проводить регулярные медицинские обследования, – сказала она. – А если обследований не было или если результаты анализов подделывали, он виновен в такой же степени, как и моя подзащитная, в том, что подвергнута опасности жизнь клиента. Как если бы хирург взялся делать операцию нестерильными инструментами.

– О, отведи меня к ним!

Переносной телефон у ног Эйлин издал сухой хрип.

Баз торопливо выпалил:

– Доктор Эйлер, умер, погребен и в данный момент наслаждается райскими кущами.

Эйлин сняла трубку и сухо произнесла:

– Алло...

– Понимаю, что беспокою вас в неподходящее время, – задыхаясь, неуверенно заговорила какая-то женщина, – но... Можно доктора Эйлера? Это срочно...

Эйлин подняла трубку высоко над головой:

– Сюрприз! Очередное воскресное SOS!

Баз яростно замотал головой.

– Простите, кто его спрашивает? – поинтересовалась Эйлин.

– Миссис Риччи. Дело в том, что... – Голос сорвался.

– Алло? Миссис Риччи?

Баз скорчил гримасу и протянул руку к телефону.

– Доктор Эйлер у телефона. – Пауза. – Вам придется завтра прийти ко мне. Пораньше. Как обычно, миссис Риччи. А сейчас вам лучше лечь. Примите душ, только не ванну, ну, вы знаете. – Снова пауза. – Это не страшно. Рад буду видеть вас.

Он повесил трубку и поставил телефон на прежнее место.

– Готов держать пари, у ее мужа нежизнеспособная сперма. Бедняжка не решается попросить его сделать анализ. Сейчас у нее недельная задержка, и она кудахчет, как перепуганная курица. Нервная малышка вроде тебя.

Эйлин поморщилась. Они с Базом никогда не строили планов насчет прибавления семьи. Ни его, ни ее – в особенности ее – карьера этого не позволяла. Когда-нибудь, не дожидаясь, пока она разменяет пятый десяток...

– А кроме того, она боится за себя, – продолжал Баз. – Кажется, его первая жена...

– Баз! – завопила Эйлин, перебив мужа на полуслове. – Миссис Риччи? Миссис Винсент Риччи?!

– Кажется, она называла мужа Винс.

– Мафиози, глава «Риччи-энтертэйнмент, Инк»?

Баз пожал плечами. Эйлин выразительно посмотрела на него.

– Вам необычайно повезло, доктор. Так и быть, завтра я подвезу вас на работу. В благодарность за это... – Она приподняла брови, приглашая мужа строить догадки.

– Представить тебя миссис Риччи?

– Как ты догадался?

Глава 9

Теперь, имея работу, она должна была подобрать себе берлогу по вкусу. Что бы ни говорила она отцу, ей до чертиков надоело присматривать за матерью, оставлявшей вдоль Парк-авеню двойной следочек с либеральным Энди Рейдом.

– Ты куда-то собираешься? – спросила Мисси. Ей редко случалось по воскресеньям вставать так рано. Она стояла в дверях спальни Уинфилд в светлом домашнем туалете из желтого органди в цветочек, сплошные оборки и кружева. – Ты, случайно, не переезжаешь? – В ее голосе появилась тревожная, трагическая нотка.

Дочь прислушивалась к ее голосу с насмешливой жалостью, понимая, что Мисси одновременно и рада от нее избавиться, и стыдится своей радости.

– Дорогая, тебе незачем переезжать. Здесь всегда будет твой дом.

Дочь со щелчком заперла чемодан. Она села на край кровати и посмотрела на Мисси. Слово «мафия» в оригинале, по-арабски, означает «гибельная отвага». У лошади мафии есть и огонь, и норов, и править ею опасно. Уинфилд вспомнила, какой норовистой кобылкой была ее мать, своевольная, ослепительная, с вызывающим смехом, с тем душком порочности, сводящим с ума мужчин.

Сегодняшняя Мисси в амплуа заботливой мамочки злоупотребляла засахаренными клише всех слезливых фильмов эпохи «Звезды Далласа» и «Иллюзии жизни».

– Я просто решила упаковать зимние вещи, мама. Если я найду квартиру себе по карману, ты первая об этом узнаешь.

– О деньгах не беспокойся: заплатит отец.

Сначала – «не уезжай», потом – «отец все оплатит». Слишком примитивно, даже для Мисси. Уинфилд встала и с раздражением подумала, что выйти из спальни ей удастся, только протискиваясь мимо матери.

Мисси обняла ее за плечи.

– Наверное, не стоит называть тебя моей маленькой девочкой? – произнесла она тем же сладким, фальшивым тоном.

– При моем росте – пожалуй, нет.

Уинфилд решила сократить этот порыв сентиментальности. Она осчастливила мать коротким, крепким объятием, от которого Мисси жалобно охнула, клюнула ее в щеку и скользнула вниз по лестнице, направляясь в комнату, которую Чарли использовал в качестве кабинета, когда жил с ними.

Здесь были единственные средства связи, которым доверяла Уинфилд: техник из «Ричланд» раз в неделю проверял все аппараты на наличие «жучков». Десять часов утра – слишком раннее время, чтобы надеяться застать Банни бодрствующей. Но в Бостоне есть служба факсов, той связи, передающей сообщения адресату в любое время, даже в воскресное утро. Уинфилд нацарапала короткую записку: "Бан, обязательно позвони мне завтра (в понедельник) в офис. У. Р.".

Она включила факс и сунула листок с запиской. После сигнала о завершении передачи она порвала оригинал на кусочки и сунула клочки бумаги в карман. Потом открыла панель, за которой накапливались копии всех передаваемых бумаг.

Именно так она обнаружила копию эссе, которое Никки Рефлет отправил месяц назад своему отцу. Вместе с полным именем адресата.

При оборудовании телевизионных студий и кабельных сетей самой сложной является не техническая сторона, а политическая. Электронное оборудование и программы – не проблема для «Ричланд», владеющих несколькими студиями видеозаписи и огромной фильмотекой из продукции Голливуда.

Но доступ к спутникам? Это уже политический вопрос. Поэтому в туманный воскресный полдень Чарли Ричардс спешил на сборище весьма одиозных фигур, которое должно было состояться неподалеку от международного аэропорта Талсы, на территории национального парка.

Выставку мошенников, как заметил Чарли, украшал своей персоной секретарь госдепартамента по вопросам коммерции. Господин, сидевший позади него, был, кажется, одним из крупнейших голливудских воротил, но эти люди так часто возникали из небытия и тут же исчезали, что трудно точно определить их статус. Чуть дальше расположилась шайка конгрессменов и два сенатора.

Чарли еще раз огляделся, когда поднимался на подиум к микрофону. Ему нужно было проникнуться тем же чувством могущества, исключительности, что звездной пылью поблескивали на плечах собравшихся. Но вместо этого он чувствовал себя испачкавшимся, словно высвободившись из объятий драгоценного Чио Итало. Сдерживайся. Прекрати это.

Он почти отпрянул назад, прочь от микрофона, таким сильным был внезапный приступ отвращения. Но Чио – преступник, он десятилетиями оплачивает убийства, извращения, пороки, подкупает, платит взятки. Он поселил гниль в самом сердце системы, как глист, отравляющий в первую очередь приютившую его плоть, а потом, сквозь нее, прогнившую, прорывающийся наружу. А эти откормленные выскочки – только приспешники. Душок коррупции, как туман, вьется над их головами. Но их намерения никогда не были преступными, разве нет? Они просто хотели жить хорошо.

Чарли сделал глубокий вдох и с усилием сглотнул слюну.

– Господин секретарь, – начал он, – господа сенаторы, высокочтимые гости. Перед вами – база последнего государственного искусственного спутника. Он стоил миллиард долларов. Торжественно обещаю вам – он не передаст ни единой серии из «Я люблю Люси!».

Через семь минут, посреди одобрительных аплодисментов Чарли удалось ускользнуть, так что к трем часам он попал в Ла-Гардиа. В пять он пересел в маленький гидроплан и к шести был у Стефи.

Гидроплан, покачиваясь на волнах, остановился у пристани. Небо к востоку налилось синевой, густой, как индиго.

Чарли еще не вполне отключился от мыслей о сегодняшней встрече в Талсе. Что на уме у этих жирных, холеных котов, когда перед ними Чарли Ричардс? Кем они его считают? Лощеной марионеткой, порождением изобретательного ума Чио Итало Риччи? Безупречно выдрессированным псом на поводке финансового босса?

А на кой черт ему беспокоиться, о чем они думают? Ему нужна их поддержка – о'кей, это он уже купил. Работа закончена. Конец файла.

– Хватит думать, – промурлыкала кузина, потягивая кофе «эспрессо». Она возилась в саду, когда появился Чарли, и не стала переодеваться в его честь. Взглянув на нее, Чарли подумал, что не сказал Гарнет о третьей женщине, удостоенной его доверия, кроме нее и Уинфилд. Это Стефи. Пусть в его списке доверенных лиц нет мужчин, быть абсолютно честным и откровенным с тремя женщинами – это уже кое-что.

– Я собираюсь подвести хорошую мину под Чио Итало, – сказал Чарли. – Ты знаешь о покушениях? Ну вот, придется не обращать пока на них внимания, чтобы поберечь силы для решающего броска.

– Ты так хладнокровно это спланировал?

– Разделение должно пройти по возможности хладнокровно.

– Гарнет не понимает, чего она от тебя требует.

– Это моя затея, Стефи, моя, а не Гарнет.

Стефи промолчала, что позволило ей выразить свои сомнения, не вступая в спор. После долгой паузы она произнесла:

– Чарли, извини, я буду говорить прямо, без околичностей: Пино умер из-за тебя. В следующий раз ты умрешь из-за себя. С Чио бороться нельзя.

– Двадцать лет работы, – напомнил он. – Двадцать лет. Покупай поменьше – строй побольше. Восемнадцатичасовой рабочий день. Моя молодость – это список корпораций. Мимо меня пролетело детство моих дочек. Где-то по пути сгорел мой брак. Мой счет к Чио вырос. Но я отдаю ему все и прошу взамен одно: дать мне прожить остаток моих дней в мире с самим собой.

– Это невозможно.

– Я все поднес ему на серебряной тарелочке. Но жизнь – дорога с двусторонним движением, Стефи, – он сорвался на крик, – он тоже мне задолжал!

Она немного помолчала, потом заговорила; ее голос показался Чарли внезапно охрипшим, а сама Стефи – отрешенной:

– У меня больше причин ненавидеть нашу родню, чем у тебя, Чарли. Ты всегда считался голубой надеждой семьи, а я была для родителей чуть лучше проказы. Девчонка... – Она умолкла на секунду. – Чарли, я тебя люблю. Знаешь? Мне нравится, как ты выглядишь. Мне нравится, как ты думаешь. Я всегда любила трахаться с Эль Профессоре. Ты особая глава в моей жизни, несмотря ни на что. Но это не значит, что сейчас я на твоей стороне в этом деле.

– Не понимаю.

Она немного поерзала в кресле, устраиваясь поудобней.

– Думаешь, я сама понимаю, почему, ненавидя нашу семью, ни разу не пыталась взбунтоваться? Я... я как простая сицилийская девчонка – у меня нет своей воли, я слишком покорная... – Она снова беспокойно переменила позу. – Уинфилд. Это твой тыл. И твоя новая женщина – она тоже твой тыл. Будь я замужем за тобой, я бы тоже поддержала тебя – во всем, всегда. Но и сейчас, будь ты прав, я бы жизнь отдала за тебя, Чарли, за тебя и мальчиков. Вы трое... вы можете ноги вытирать об меня. Но ты не прав. – Она сделала глубокий, прерывистый вдох, и ее длинная шея изящно изогнулась назад, как у лебедя. – Как ты не можешь не понимать, что разделение семейного бизнеса делает нас всех слабыми, уязвимыми? Мы сильны, пока держимся вместе. Почему ты думаешь только о себе, Чарли? Почему бросаешь нас всех волкам, чтобы потешить себя, свое самомнение?

Чарли опустился перед ней на колени и щекой прижался к ее ногам.

– Стефи, пойми, семья Риччи правит прибыльной империей разрушения, в таком виде она опасна для всего и вся – в том числе и для себя самой. Помнишь, что говорил мой отец, Чио Гаэтано, когда ты была маленькой? «Никогда не заходи в подсобку бакалейной лавки и в ресторанную кухню, а то есть расхочется».

Она засмеялась:

– Хороший совет.

– Стеф, то же самое в любом бизнесе, даже финансовом, которым я всю жизнь занимаюсь. Всякий бизнес – это ложь, дешевые трюки, взятки, грязные скандалы.

– И, встретив Гарнет, ты загорелся мыслью бросить все это.

Он кивнул.

Стефи наклонялась вперед, пока их губы не соприкоснулись.

– Тогда – да благословит тебя Господь, Чарли. Она поцеловала его – сначала очень нежно, потом крепче. – Да поможет тебе Бог.

По дороге домой Чарли задремал и снова увидел тот же сон: дядюшка бережно стирал кровь с пачки зеленых стодолларовых «бенов». Но деньги продолжали сочиться алым. Белая салфетка в руках Чио стала красной.

– Beve, mangia.

Гарнет жила в одном из домиков, рассыпавшихся по манхэттенскому берегу Ист-Ривер к югу от Пятьдесят девятой Бридж-стрит. Гидроплан остановился у северной стороны причала, и Чарли пошел к ее дому пешком вдоль Саттон-Плейс.

Гарнет однажды призналась ему:

– Не хочу, чтобы мне принадлежал даже кусочек Манхэттена. Не хочу оставаться распорядителем твоей благотворительности до конца своих дней. Я ни разу не задерживалась на одной работе или в одном гнезде больше чем пару лет. Я кочевница, это у меня в крови – я не об индейской говорю, а о той, что из графства Клэр.

В сумерках двухэтажный дом казался темным, нежилым. Чарли открыл дверь своим ключом. Весь день, начиная с девяти утра, он провел в самолетах. Сладкая жизнь проклятого капиталиста.

Чарли сделал себе «Бумшилл» со льдом и разулся. Он не стал зажигать свет. Так приятней было любоваться рекой, проплывавшими тяжелыми баржами, маленькими лодками. Он чувствовал странное оцепенение. Ему хотелось бы так же, как Гарнет, жить, не имея никаких обязательств, не чувствуя себя связанным ничем – никакими узами. Ему хотелось бы, чтобы они оба освободились, взлетели и унеслись прочь...

Как две половинки одного существа, они одинаково воспринимали окружающий мир, людей. Оба они верили, что ключ к процветанию народа – добросовестное образование, которого американские дети не получают со времен второй мировой войны. Но у ее половинки была острая как бритва грань.

Ему казалось, она не вполне отдает себе отчет в том, каким наказанием может быть иногда эта острота – и для нее самой, и для других. Сейчас Гарнет занималась составлением учебных программ для шестиклассников, почти выпускников школы второй ступени, как правило, едва умевших читать и писать и совсем не умевших ни делить, ни умножать. К двенадцати годам у них вырабатывалось стойкое отвращение к школе и учителям, они не могли дождаться, когда им позволено будет окунуться в наркотический блеск взрослой жизни, в восторги мира потребления и круглосуточного TV.

Она уже была замужем – может быть, именно поэтому ее лицо показалось Чарли таким знакомым. Как рассказывала ему Гарнет, муж испытывал поистине мистическую потребность в ней, в ее неукротимой, свободолюбивой натуре, с ее оригинальным смешением крови – полуиндейской-полуирландской, с ее племенным именем – Бегущая Белая Антилопа, и городским, повседневным, – жена Джерри Малкахи...

Джерри, модный фотограф, сделал ее своей моделью № 1. И в течение трех лет ее лицо мелькало повсюду – на обложках журналов, на рекламных плакатах. Угольно-черная копна жестких волос, провалы щек и безразмерная проказливая улыбка – все это стало частью воспоминаний целого поколения. Отсюда и обманчивая уверенность Чарли при первой встрече, что он уже знаком с этой женщиной.

После трех счастливых лет однажды ночью Джерри заснул в их общей с Гарнет кровати – и не проснулся.

Чтобы забыться, она переехала на Запад, закончила колледж, получила ученую степень. Но и в качестве доктора Гарнет предпочитала движение любому застою – даже вполне благополучному с виду.

– Я всегда была перекати-поле, – признавалась она Чарли.

Ей рано довелось причаститься успехом, ощутить вкус всеобщего внимания к себе. Успех оказался наркотиком, от которого непросто отвыкнуть. Она заставила себя отступить, сохраняя достоинство, и поискать занятие более серьезное. С помощью Чарли ей это удалось. А Чарли, с ее помощью, решился изменить свою жизнь.

Внезапно зажглась люстра, сноп белых горячих самоцветов под потолком.

– Думала, в доме грабитель... Кузина не пригласила тебя остаться у нее на ночь?

– Она поцеловала меня, выразила надежду, что Господь меня не оставит, и отправила к тебе. – Он усмехнулся.

Гарнет вышла обнаженная; как у некоторых жгучих брюнеток, у нее седина выбелила только голову, густой треугольник между ног мерцал под изломанными хрустальными лучами, как мокрый мех арктического тюленя, густой, иссиня-черный. Гарнет шагнула к Чарли и, обхватив его лицо обеими руками, придвинула к своему телу.

Утром они проснулись поздно. Окна спальни выходили на восток, навстречу солнцу, поднимавшемуся над рекой. Простыня была сброшена на пол. День выдался душный и жаркий с самого утра, но обоим лень было вставать, чтобы включить кондиционер. Они лежали рядышком, сонно прижимаясь друг к другу, лениво разглядывая бледно-розовую обшивку потолка.

– Она правда сказала: «Да поможет тебе Бог»?

– Она пыталась отговорить меня от крестового похода.

– И... хм... – Гарнет нервно хихикнула, – насколько активно она пыталась отговорить тебя?

– Мы со Стефи больше не любовники, – очень серьезно произнес Чарли. Он немного помолчал. – Она третья, кому я доверяю. Видишь, я раскрываюсь на каждом шагу. К сожалению, я не сильный, самоуверенный, молчаливый самец...

– Три женщины. – Она поморщилась. – Один мой знакомый, отъявленный женоненавистник, сказал бы, что и одной более чем достаточно.

Она потрепала вьющиеся белокурые волосы у него на груди, и его соски воспламенились. Все, что она делала, действовало одинаково. Читай она вслух прогноз погоды, Чарли откликнулся бы эрекцией.

– Если бы у тебя был телефон, я бы позвонил к себе в офис и сказал, что задержался в Талсе. Или Уагадугу.

Она важно кивнула, взмахнув белым хохолком на затылке, похожим на плюмаж балерины.

– И тогда я получила бы благословенную возможность выдавить из тебя еще один оргазм, а потом позвонила молочнику, чтобы привез добавку к завтраку.

Чарли расхохотался.

– Опасно тебя знать, да?

Она сделала умильную гримаску, плутовски скосив глаза.

– Я вовсе не такая плохая, просто я всегда тебя обгоняю. Ненавижу похороны, – добавила она без перехода, перелезая через него, чтобы выбраться из кровати.

Чарли изогнулся и куснул ее за маленькую округлую ягодицу.

– Было бы замечательно начать новую жизнь с такого разговора по телефону: «Гарнет, можно мне провести у тебя всю следующую неделю? Эта каморка на сто тридцатом этаже как склеп, когда дует северный ветер. А весь следующий месяц? А следующий год?»

Зазвонил телефон. Чарли опустил руку под кровать, достал портативный радиотелефон, включил его.

– Ричардс слушает.

– Па?

Чарли закатил глаза.

– Доброе утро, Уинфилд.

Глава 10

За обедом в своем гонконгском клубе Мэйс все время вспоминал двух женщин из «Фэт Лак», их мягкие желтоватые тела. Но думал он и о том, как глубоко зароет его Шан, если узнает о проявленной им черной неблагодарности.

В прошлом веке американцы, разочаровавшиеся в жизни, ехали в Калифорнию. Английские неудачники садились на корабли, плывущие в Гонконг. В 1960 году лорд Хьюго Вейсмит Мэйс вынужден был стремительно покинуть Лондон, в особенности его финансовые районы размером в одну квадратную милю. Он обосновался в Гонконге.

Сегодня вечером он покинул Английский клуб после всего лишь двух порций розового джина. От предвкушения его сердце учащенно билось.

Около него сразу же остановился рикша. Лорд Мэйс, несмотря на свои пятьдесят лет и избыток возлияний в течение большей части этого периода, оставался худощавым, так что его вес не был серьезным испытанием для рикши. Он предпочел местный вид транспорта своему бронированному серому «бентли», иначе его шофер, услуги которого оплачивались самим Шаном, неизбежно отметил бы, что патрон зачастил в опиумный притон. Шан Лао испытывал отвращение ко всяким пагубным пристрастиям.

Многие удивлялись – с чего это ведущему промышленнику страны вздумалось нанимать такое ничтожество, как лорд Мэйс. Но у Шан Лао были на то причины – такие же, как у Чарли Ричардса, положившего жалование Энди Рейду. Лорд Мэйс служил визитной карточкой Шана на Западе – образцовый бритт, воплощение невозмутимости и достоинства, а уж под прикрытием этого можно было разворачивать любую, легальную и нелегальную, деятельность.

Это нужно только на Западе. На Востоке любой финансист-предприниматель спокойно совмещает выпуск телепрограмм с производством «белого препарата» для инъекций, заручившись прикрытием на достаточно высоком, министерском уровне. И торгует, чем хочет, без малейшего риска. Лицемерие – чисто западная проблема. На Востоке привыкли выкладывать карты на стол.

В маленькой комнатке рядом с холлом «Фэт Лак» две голые девушки сидели в креслах, спокойно ожидая, пока потребуются их услуги. Возраст «девушек» близился к сорока. Это были чистоплотные, бесхитростные женщины, нанятые для обслуживания лорда Мэйса на все время его пребывания в Гонконге.

Они хорошо знали ритуал курения опиума – настоящую языческую церемонию, история которой уходит в глубь веков. Лорд Мэйс предпочитал женщин мальчишкам, хотя услуги последних обходятся дешевле. На его вкус, мальчишки – костлявые, суетливые грязнули. Женщины гораздо лучше.

Одна из «девушек», более пухлая, помогла лорду Мэйсу раздеться, вторая уже готовила порцию опиума на кончике длинной нефритовой иглы. Скатав шарик размером с лесной орех, она затолкала его в чашечку фарфоровой трубки, потом поднесла трубку к голубому пламени спиртовки и сделала вдох. Опиум начал с шипением плавиться, к потолку поплыл острый, едкий дымок.

Лорд Мэйс свернулся, как эмбрион, женщины крепко прижимались, их теплая плоть обволакивала его, как начинку в сандвиче. Он затянулся и счастливо вздохнул. И еще раз затянулся.

Теперь придут сны. Видения. Два года назад лорд Мэйс едва не прикончил толстушку под действием опиумного кошмара. Толстый Лак, хозяин заведения, вынужден был опорожнить кувшин ледяной воды на голову обезумевшего клиента, чтобы заставить его разжать пальцы, сведенные судорогой на горле женщины. Это влетело лорду Мэйсу в копеечку. Не важно. Главное – покой, божественный сон, окутывавший его, тонущего в теплой женской плоти, нежных бедрах, упитанных животах, колышущихся грудях. Для заядлого курильщика опиума единственное предназначение женщины – быть теплым мясом.

Мигнул глазок в тяжелой кованой двери. Хозяин заведения, Фэт Лак, наблюдал за троицей. Молодые клиенты предпочитают молниеносный натиск героина. И ждут от женщины, чтобы она обслуживала их сексуально. Только старые китайцы умеют еще ценить опиум.

Толстой кисточкой Фэт Лак нарисовал столбик букв на свитке бумаги черной густой тушью, точно так же, как много веков назад делали его предки. Когда тушь высохла, он сложил бумагу и запечатал проволочными скрепками с помощью вполне современного скоросшивателя. Затем позвал племянника и сказал, куда отнести письмо.

Мальчик взялся за велосипед, не дожидаясь дополнительных указаний. В Гонконге, как и в Сеуле, Тайпинге, Токио, Бангкоке и Сингапуре, любой знал дом Шан Лао. И туда мог постучаться любой азиат и китаец с континента, где интересы Шана были представлены многими предприятиями.

Но европейские и американские предприниматели имели дело с лордом Мэйсом. Жителям Запада представлялись открыто также жена Шана, француженка Николь, и молодой мистер Чой, в настоящее время находившийся в Нью-Йорке. Но из всех троих только Мэйс нуждался в постоянном присмотре. Опиумные ночи англичанина мало тревожили Шана. А вот легкомыслие – очень сильно.

Час был поздний, но Шан встал из-за стола и подошел к стенному сейфу. Он вынул оттуда письмо, пришедшее по факсу, и вернулся к своему огромному столу из тика, украшенному затейливой резьбой. Потом сел и еще раз перечитал письмо.

"Дорогой отец.

«Почему на свадьбах мафии играют музыку мафии?» – спросила молодая девушка.

Безыскусный вопрос, и, более того, один из тех, что предполагает еще более безыскусное продолжение: имеет ли музыка какую-либо принадлежность? А само существование?

Дебюсси назвал сюиту «Море». Чувствуем ли мы в ней привкус соли, движение волн, течения, приливы и отливы? Способен ли Брехт, пишущий марксистские стихи, вознестись выше Вейля в марксистской мелодии?

Даже распад и разложение в природе не имеют никакого предопределенного смысла, кроме того, который вкладываем мы сами. То же и с музыкой, как бы это ни удивляло людей.

Рабочая формула планеты Земля: приблизительно один вор на тысячу дураков. Если соотношение покажется тебе недостаточно обоснованным теоретически, вспомни мудрую итальянскую пословицу, il mondo eladro, мир – это вор.

Если ложь и коррупция не имеют предопределенного назначения, может быть, смысла вообще нет в жизни? Об этом вопиет формализованная пропорция «вор-дурак». Назовем это «Концепцией Великого Олуха».

Вот что подразумевается: каким бы бесполезным и порочным ни оказалось очередное достижение цивилизации, всегда находится Великий Олух, готовый завопить: «Йо! Это по мне! Я хочу, чтобы это парень стал президентом! Я хочу „Витасмелл“, новый дезодорант с запахом апельсина! Я хочу телевизор с экраном в 48-м дюймов, с хромозотическим автозуммером! Вот вам моя кредитная карточка! Грабьте меня, пока я катаюсь на спине, задрав все четыре лапы, почешите мне брюшко, чтобы я снова что-нибудь у вас купил!»

Выбор есть у каждого. Кто-то вспоминает о своих почти утративших смысл когтях и зубах, кто-то проклинает бессмысленную жизнь, полную ярости и разочарования. Но каждый может лечь на спину и, задрав четыре лапы, слушать приятную музыку".

Шан Лао подошел к окну. Он любовался берегом и посмеивался, мысленно перебирая ядовитые остроты Никки. Эту улыбку никогда не видел его сын.

Это письмо – символ окончания отрочества Никки, сигнал, призывающий к вниманию. Знак тревоги – мальчик впитал западнические циничные либеральные релятивистские взгляды. Знак разделительной полосы, рубежа: оставь его на Западе навсегда или, пока это возможно, забирай его домой и лепи по отцовскому образу и подобию.

Но это означает – сделать его причастным ко всему?

Например, завтра Шан собирается посетить автомобильную фабрику в Йокогаме. Раньше там выпускали только мотоциклы, а сейчас с конвейера сходит ежегодно около полутора миллионов в год приличных, недорогих семейных автомобилей. Никки всегда нравились такие вещи. Приятная, полезная для общества деятельность. Но как он воспримет бирманские операции Шана? А также весьма успешные начинания на Филиппинах? С его либеральными взглядами, пропитанными западным пустословием о демаркационной линии, о том, что простительно в этом мире и что – нет?

Освоится ли Никки с крайне запутанной восточной этикой?

Улыбка Шана стала горькой. Пусть его длинноволосый лохматый сын-эссеист попытается установить различие между индивидуальным убийством, от страсти или ради выгоды, и общественным, так называемой «лицензией на убийство», которой правительства самым будничным образом наделяют полицию, солдат и тайных агентов суверенных стран по всему миру. А глобальные приказы на уничтожение, издаваемые, когда целые нации оказываются втянутыми в священные войны?

Что страшило Шана больше всего, так это то, что его единственное дитя не поймет и не примет истину, впитанную с детства любым рикшей: на Востоке разрешено абсолютно все.

Все.

Глава 11

Ниже Третьей авеню и Семьдесят второй улицы, где находился офис доктора Эйлера, маленькая кофейня, почти пустая с утра, понемногу раскалялась под июльским солнцем, расплавившим уже уличный асфальт.

Ни Эйлин, ни Ленора Риччи еще не завтракали. Они сидели у стойки, оглушенные воплями из динамика, висевшего у них над головами.

– Очень сочувствую вам, – сказала Эйлин. – Знаю по себе, – продолжила она уже громче, – каково это – думаешь, что беременна, а оказывается – просто задержка.

Ленора подняла на нее свои огромные глаза.

– У вас тоже проблемы? А я думала...

По Третьей авеню, мимо окон кофейни, с грохотом и рычанием дизелей пронеслось восьмиколесное чудовище.

Ленора немного поколебалась, но между женщинами уже возникла атмосфера дружелюбия и доверительности.

– Я думала, раз вы жена доктора Эйлера...

– ...то он возьмет в руки волшебную палочку, и все будет о'кей? – продолжила Эйлин. – Когда мы только поженились, у нас несколько раз случался переполох, а я еще заканчивала юридическую школу. Ну, вы понимаете: мы ничего не имели против, чтобы завести малыша, но только попозже, не сейчас. – Она умолкла. – Ну, а теперь перед нами встал вопрос – получится ли это хоть когда-нибудь? Но я понимаю, конечно, что у вас дело обстоит иначе.

– Для меня это вопрос жизни и смерти. Моей.

У них на головами истошно взвыл динамик, потом разразился сплошь басовыми аккордами. Обе женщины то и дело поглядывали в большое зеркало за стойкой, висевшее позади мисочек с очищенными от кожуры апельсинами с белыми свежими булочками.

Эйлин давно заметила, что они похожи. Обе миниатюрные и темноволосые. Но Ленора – красавица в романтическом стиле, с огромными, выразительными глазами на чарующе страдальческом лице под шапкой спутанных локонов. У нее был облик героини из мелодрамы, изготовившейся ринуться под поезд или, скорее, брошенной злодеями на рельсы.

– Трудно поверить, чтобы мужчина настолько хотел ребенка. Угрожать своей жене... – Как только Эйлин произнесла эти слова, она подумала, что зашла слишком далеко. Теперь – или они сразу же расстанутся, или их дружба будет вечной.

– А я не могу поверить, что позволила себе произнести это вслух, – грустно сказала Ленора. – Но это правда. Меня предупреждали братья, миссис Эйлер. Ну, и Винс не дает мне в этом усомниться. Если я...

– Просто Эйлин. Можно мне называть вас Ленора?

– Конечно. Эйлин – ирландское имя, верно?

– Эйлин Хигарти. Как, достаточно по-ирландски звучит на ваш вкус?

Ленора задумчиво прищурилась.

– Минуточку... Как раз вчера в «Таймс»... Верно? В недельном обозрении... Я права? Вы знаменитость?

– А вы часто читаете «Санди таймс»?

Бледные щеки Леноры вспыхнули румянцем.

– Только о развлечениях и недельное обозрение... – Живость исчезла с ее лица. – Эйлин, он свихнулся на этом. Он на двадцать лет старше меня, понимаете? Он считает, сейчас – или никогда.

– Старина Баз говорит, что у вас все в порядке. Остается только один вариант...

Ленора медленно покачала головой, прежде чем Эйлин успела закончить фразу.

– Если я попрошу Винса обратиться к доктору, он свернет мне челюсть набок.

Сочный рот Леноры сжался, полные губы плотно сомкнулись.

– Он когда-нибудь поднимал руку на вас? – спросила Эйлин.

Ленора молчала, но ее глаза достаточно красноречиво ответили на вопрос. Она отхлебнула кофе.

– Ладно, – вздохнула Эйлин. – Сколько у вас времени, чтобы как-то вывернуться из этого?

Ленора промокнула губы салфеткой.

– Думаю, если я не забеременею до Рождества – все. Занавес.

– Вы можете обратиться к адвокату, сделать заявление и попросить полицейскую охрану. Я могу все организовать для вас сегодня еще до конца дня.

Ленора снова протестующе покачала головой, не дослушав до конца.

– Вы не понимаете, в каком мире я живу, Эйлин. Если я сунусь к копам, от меня отречется моя собственная семья, мои родные братья. Мы никогда не обращаемся к полицейским. Никогда.

– И вы позволяете им всем затолкать вас в могилу, так, что ли?

Ленора задумчиво прожевала кусочек булочки, подбирая слова. Потом ответила:

– Мы из разных миров, понимаете, Эйлин? У вас есть закон и все такое. Я – другое дело.

– Ленора, вы не правы. Мы живем в одном и том же мире, поверьте.

Ленора пожала плечами.

– Это мне не поможет.

– А что, если я признаюсь вам, что взялась сейчас за самое серьезное дело в моей практике и оно связано с деятельностью компании под названием «Риччи-энтертэйнмент»?

Удивленное молчание повисло в кофейне. Через несколько секунд оно было нарушено шипением кофеварки. Потом мимо окон прогрохотал городской автобус в облаке выхлопных газов.

На гладкой переносице Леноры между большими темными глазами слегка наметилась морщинка.

– Вы хотите прищемить хвост Винсу?..

– Не совсем так. Просто никто не должен ставить себя выше закона, – объяснила Эйлин. – На суд можно вызвать каждого. В том числе и мужа, угрожающего своей жене.

– И вы надеетесь притащить в зал суда Винсента Дж. Риччи?..

– Если получится.

Очаровательная улыбка осветила лицо Леноры.

– Господи, Эйлин, я вам верю! Но мне-то чем это поможет?

Эйлин положила свою ладонь на ее руку.

– Возможно, мы сумеем поддержать друг друга.

– Вы хотите, чтобы я помогла вам упечь за решетку Винса? Несмотря на всех его холуев? – Улыбка Леноры стала шире. – Но как?..

Эйлин погладила ее руку.

– Это самое меньшее, чего он заслуживает, отказываясь сделать анализ спермы.

Около кофейни притормозило такси, впритирку к нему – второе. Оба шофера вылезли из машин на плавящийся асфальт и начали вопить друг на друга.

Отдел благотворительности «Ричланд-бэнк и Траст К°» располагался не в гладком веретене Ричланд-Тауэр, а в средней части здания корпорации, выходившей на Тридцать четвертую улицу. Этот район под наступлением издательской промышленности Нью-Йорка заполнился объектами первейшей общественной необходимости – шикарными ресторанами.

В прошлом Чарли начинал с того, что прибирал к рукам небольшие банки с бестолковыми управляющими. Но «Ричланд-холдингз» поначалу не завоевал большой известности в этом городе огромных банков. Кто-то из специалистов по связям с общественностью предложил изменить политику всего дела, переориентироваться не на опекунство в отношении клиента, а на извлечение максимальной прибыли в его интересах. И сделать достоянием общественности новую стратегию банка.

В течение нескольких лет «Ричланд-холдингз» так развернулся, что потребовался «менеджер по благотворительности». Приставка «и. о.» позволяла Гарнет в любой момент уйти, если не удавалось добиться своего. А в ее практике это случалось редко. Когда в одном забеге участвовали экология и прибыль, фаворита угадать было легко.

По крайней мере, так обстояло дело до ее встречи с Чарли. Гарнет всегда понимала, что ее внешность проказливого эльфа немного противоречит солидному фасаду учреждения – внешность обманчиво инфантильная и в то же время зрелая. А стареющих мужчин обычно тянет к юным телам со слабым умишком.

У Гарнет был тот тип красоты, который выигрывает перед зрителями или объективом. При сокращении дистанции мужчины по большей части впадали в растерянность и исчезали. Но не Чарли, только не Чарли. Он тоже был по-своему экзотичен – своей добропорядочностью, благонамеренностью. И загадочностью родовых линий. Все это разожгло в Гарнет такой интерес, что она сама удивилась.

Преуспевающие мужчины, вступая в средний возраст, часто любят поговорить о том, что хотят изменить жизнь. Что-то в этом роде она слышала и от богача, предоставившего ей этот дом на реке. Но на такой крутой, эксцентричный перелом был способен только Чарли.

– Нам потребуются десятилетия, – увлеченно говорил он, размахивая руками. – Избиратели настолько невежественны, что трудно даже определить, насколько мало они знают. Затем они идут к урнам, и... Ты видишь, что за президентов они избирают!

– Значит, начинать надо с самых молодых – студентов, – напомнила она. – Это очень дорогое удовольствие, Чарли. Избиратели знают, что преподавание не самая выгодная работа. Учителя думают о том же, глядя на свою получку.

– И тем не менее...

Гарнет рискнула и проверила серьезность его намерений. Самым свирепым отравителем окружающей среды была строительная фирма «МАСА», гравийные и цементные заводы, принадлежавшая «Ричланд-холдингз». Прочитав ее доклад, Чарли снабдил все заводы «МАСА» очистительными модулями. К этому времени они уже стали любовниками, но еще не близкими по-настоящему людьми.

Чарли был очень приятный внешне и редкий умница, причем без малейшей рисовки. Женщинами не интересовался, это она заметила сразу, то есть в каком-то смысле, по меркам Манхэттена, считался ортодоксом, что обеспечивало ему вознесение на пьедестал вместе с очень ограниченным кругом аристократов мира бизнеса. Но хотя и не имел в области секса никаких отклонений, обладал большим воображением – в такой же степени, как и она сама: Это говорило о хороших уроках, полученных в юности, наверное, в объятиях кузины Стефи.

Из безусловно интересного знакомого, даже приятеля, он превратился в ее одну-разъединственную любовь. Это случилось помимо ее сознания и, во всяком случае, помимо ее воли. Одна-разъединственная любовь – это очень опасно. Можно порвать сердце в клочья. Она твердо усвоила это после смерти Джерри. Но Чарли, кажется, собирался задержаться.

Второй раз испытывая Чарли, она нацелилась на нефтяную компанию в Пенсильвании. Раньше скважины держали замороженными, потому что выкачивание сырца обходилось очень дорого. В последнее время цена нефти начала расти. Но скважины находились на территории заповедника, национального парка, предназначенного для прогулок, рыбной ловли, наслаждения природой. Разработка скважин грозила нанести ущерб гораздо более важному ресурсу – красоте.

– Оставь их закрытыми, – просила она.

– Гарнет, – начал объяснять Чарли. Он всегда называл ее вторым именем после того, как она призналась, что устала от Эйприл еще в бытность фотомоделью. – Гарнет, я предпочел бы, чтобы лицензии на эти скважины купила какая-нибудь нефтяная компания. Но вопрос о продаже может быть открыт, только если ведется разработка. Как иначе доказать, что они не пустые?

– А они не пустые?

– Есть только один способ это выяснить.

– «Уловка двадцать два»?

Что-то она выиграла. Что-то проиграла. Но – начался процесс постоянного взаимообмена, взаимодействия.

Гарнет многое пришлось пережить: и трагедию своего первого брака, и другие предательские удары судьбы. Она отступала, сохраняя терпение и надежду, что когда-нибудь фортуна сменит гнев на милость и пожалует ее чем-нибудь еще, кроме бесконечных оплеух.

Гарнет знала, что может оказывать влияние на людей. Может быть, благодаря своей необычной внешности и голосу. Но все же было в ней нечто особенное, какие-то качества прирожденного лидера, позволявшие надеяться, что ей снова удастся подняться к вершине – уже в новом качестве.

Чарли был во многом похож на нее. Как и у большинства людей, вышедших из юного возраста, в их отношениях присутствовало рациональное зерно. Объединившись, они вдвоем повышали свои шансы добиться обшей цели. Страстные любовники, они выросли выше страсти. Это была почти сознательная романтика.

Эль Профессоре. Гарнет умиляли всплески его академической непрактичности. Она была уверена, что дядюшка Эль Профессоре не разделяет ее восторг. Но Чарли так обогатил старика, что тот не имеет права, не смеет становиться на пути их счастья. Власть Чио Итало над душой племянника должна понемногу таять, слабеть с каждым годом.

Не то чтобы у Чарли была куча времени – он и сам не так молод. Но если он немного снизит темп натиска, легче будет просочиться к цели, к победе; именно просочиться, а не проломиться. А если Чио все же спохватится, попытается повернуть все вспять – нужно будет обратиться к его чувствам. В его сердце неизбежно проснется все лучшее – это свойственно людям.

Конечно же, Чио Итало свойственны все естественные человеческие чувства.

Глава 12

Существует тип внешности, неизбежно вызывающий повышенный интерес у работников службы безопасности аэропортов всего мира: это молодой человек в спортивной одежде, с рюкзаком, встрепанный и в солнцезащитных очках.

Но не поэтому инспекторы таможенной службы лондонского аэропорта Хитроу остановили Кевина Риччи в «зеленом коридоре». Просто он оказался первым пассажиром рейса из Сингапура, не пожелавшим пройти досмотр. Таможенники считают нужным время от времени показывать устрашающий пример, чтобы произвести должное впечатление на других пассажиров. А уж его террористско-смутьянско-хулиганская экипировка оказалась дополнительным резоном.

У него нашли три микропроцессорных диска, каждый размером с блокнот с фирменной маркой «Тинкмэн» производства Южной Кореи. Два диска значились в декларации как подарки для юных родственников, мальчиков тетушки Изабель. Все было немедленно конфисковано таможенниками, располагающими неограниченными и загадочными полномочиями, допускающими любые действия, включая оральное, вагинальное и анальное обследования, разве что выполняемые не одновременно.

Потребовалось некоторое время, чтобы мыслители из таможенной службы осознали, что залезть в «тинкмэн», не зная пароля доступа, невозможно. Из чистой вредности все обработали магнитным излучением и вернули Кевину после туманного предупреждения.

– Добро пожаловать в Англию, – фыркнул он на прощание.

Тетя Изабель – младшая сестра Стефи – была замужем за Джеком Уинфилдом, шурином Чарли, редким красавцем, которого Кевин с удовольствием бы прикончил. Если отставная жена Эль Профессоре, Мисси, накинулась на кокаин уже в зрелом возрасте, то Джек благодаря фамильной склонности к алкоголю оформился в законченного шалопая сравнительно рано.

Чарли заставил его вступить в Общество анонимных алкоголиков, лично обучил основам финансового бизнеса и назначил управляющим филиалом «Ричланд-секьюритиз» в Лондоне. И дела у Джека почти пошли на лад – особенно после того, как он научился говорить «лифт» вместо «подъемник» и «жаркое» вместо «рагу». Изабель проявила исключительную стойкость, стала оплотом семейного равновесия и произвела на свет двух мальчишек, нареченных Руперт и Перегрин.

Пока Джек священнодействовал в Сити, Изабель хлопотала по хозяйству, одетая, как правило, даже когда выбиралась за покупками, в жуткую хламиду, сшитую самолично по выкройкам Лоры Эшли, зеленых сапогах в стиле герцога Веллингтона и куртке-безрукавке, про которую можно было сказать, что она отталкивает не только воду, но и взгляд.

Все это забавляло племянника Кевина, но вопли юных Руперта и Перегрина, требовавших коки и печенья, понемногу начали его раздражать. Утихомирить мальчишек удалось, только разрешив им поиграть с «тинкмэном» и добавив к этому несколько банок кока-колы и пакет печенья. В первый момент изъявления их радости могли бы перекрыть звук термоядерной реакции, но с набитыми ртами они затихли.

– Кев, не стоит их так баловать, – пожурила его Изабель. – Настоящее разорение!

Кевин вспомнил, что раньше в таких случаях она говорила: «Целое состояние!» Он не видел тетушку несколько месяцев, в течение которых ее британский акцент прогрессировал галопом.

В кабинете Джека Кевин подключил свой «тинкмэн» к модему. Потом набрал телефон Чио в Нью-Йорке – это был личный аппарат Чио Итало, стоявший на его большом дубовом столе в клубе «Сан-Дженнаро» на Доминик-стрит.

– Buon giorno[14], Чио.

Голос Итало был очень слабым. В Англии уже наступило время обеда, но в Манхэттене Чио как раз погрузился в короткий отдых после «натурального» ленча, состоявшего из одного большого яблока, шкурку которого он самолично тщательно мыл щеткой, и двух маленьких овсяных печений. Хорошая, экономная пища, а потом полезно немного вздремнуть.

Потребность в отдыхе была чем-то новым для некогда энергичного, неутомимого Чио Итало. Старик был уверен, что никто в семье не догадывается, как быстро угасают его силы. Но он ошибался.

– Чарли? – Итало откашлялся, прочищая горло. – Чарли, когда ты приедешь ко мне?

– Это Кевин, из Лондона.

– А... да, конечно. Как дела, мальчик?

– Пока движущаяся мишень. Слушай, Чио, эти комедианты в таможне пытались влезть в мой «тинкмэн». Я подсоединился к твоей линии и сейчас сгружу все, что там есть. Пусть твои умники посмотрят, что они сделали и чего не сделали и удалось ли им вообще залезть в память. Capeesh?[15]

– D'accordo[16]. – Кевин услышал щелчок – Давай Кев.

Он начал скоростную загрузку через модем. Закончив, Кевин снова заговорил:

– Чио, мне кажется, эти клоуны получили наводку насчет меня.

– Думаешь, тот, из-за которого ты ездил в Сингапур?

– Ну да. Тут, на дисках, все, как он закрутил это, – все детали.

– Конечно, всю эту шушеру легко подкупить. Что, по-твоему, они могли выудить?

– Fagioli[17]. Пароля доступа у них не было. Но черт его знает.

В голосе Итало Кевин почувствовал какие-то сомнения.

– Слушай, giovinotto[18], я почему думал, что это Чарли... – Пауза. В трех тысячах миль от Нью-Йорка Кевин ошеломленно осознал, что Чио собирается оправдываться, что принял его за другого. – У нас тут сегодня большой сбор. Вот почему я... Передай привет от меня Изабель, ладно? Скажи, пусть познакомит тебя с какой-нибудь английской милашкой...

– Чио, я Кев, а не Винс.

Ощущения наутро после опиумной ночи непредсказуемы. Плачевное состояние лорда Мэйса усугубилось яростной головомойкой, устроенной Шан Лао. Это было необычно само по себе, потому что Шан редко говорил громче, чем сосед за столиком в читальном зале библиотеки. Тем не менее сегодня, яростно выкатив глаза, он орал вовсю глотку, проклиная Мэйса за то, что тот передал два дурацких письма Никки через несчастную неделю или две, а не сразу же.

– Меня заставила повысить на вас голос, Хьюго, не только ваша оплошность с корреспонденцией Никки. – Шан сидел за своим изумительным резным столом. За его спиной виднелись упакованные чемоданы. Как всегда, Шан Лао переезжал в другой дом. Летал по Дальнему Востоку, как тайфун. – Что вызвало у меня особое беспокойство, – продолжил он, с устрашающей медлительностью выделяя каждое слово, – это адрес факса, по которому посланы письма.

Лорд Мэйс поморщился от начальственного многословия. Спроси, откуда передан факс, мысленно подтолкнул он себя.

– С какого адреса присланы письма? – произнес он вслух.

– Из квартиры бывшей жены Ричардса.

– Бог мой. – Англичанин застыл с потрясенной гримасой.

– Мы знали, что Никки ухаживает за младшей дочкой Ричардса, Элизабет...

– ...которую все называют Банни.

– Но мы понятия не имели, что в Нью-Йорке он остановится у ее матери. Бакстер Чой подтвердил это. Моя жена добавила еще одну сокрушительную новость – Никки вместе с дочкой Ричардса присутствовал на свадьбе Риччи. Вы следите за ходом моих мыслей?

– Вы имеете в виду, что... – Лорд Мэйс намеренно оборвал фразу многозначительной паузой. Одно из самых существенных последствий опиумной ночи – дисфункция памяти. Он пока не догадывался, что за капкан подстроил ему Шан. Но уже боялся.

– Я имею в виду эпизод с вертолетом.

Теперь молчали оба. Шан просматривал корреспонденцию, делал пометки на одних письмах, откладывал в сторону другие. Лорд Мэйс судорожно вспоминал, что это еще за чертов вертолет. Потом вспомнил и моргнул.

– Бог мой, – прохрипел он. – О мой Бог...

– Мой сын оказался, можно сказать, в гуще событий, подвергаясь неосознанному риску. Предположите на секунду, что мы прибегли в обстрелу из гранатомета вместо ружейного выстрела? Если вам показалось, что я взял сегодня слишком жесткий тон, представьте, как досталось Чою.

– Надо сказать, – англичанин пытался справиться с охватившим его страхом, – замечательно владеет собой молодой Ник. Я имею в виду, неплохо иметь доверенное лицо у них там, в самом логове?

Шан пристально смотрел на него. Из-за контактных линз зрачки его глаз сливались с радужкой и глаза казались ненормально расширенными.

– Вы считаете это разумным? – Шан произнес это таким бесцветным тоном, что Мэйс не понял, находит он его мысль удачной или не совсем. – Вы считаете такой риск оправданным?

– Я подумал, что это может быть предметом для размышлений, – занервничал Мэйс.

– Боюсь, Хьюго, размышления не являются вашей сильной стороной. – В смешке Шана не чувствовалось веселья. – Впредь эту часть работы предоставьте мне. Далее... – Он нахмурился, глядя в какой-то листок. – Нам следовало действовать оперативней в Хитроу и распрограммировать носители со сведениями о нашей акции в Корее. Вспоминаете? Взлом в сингапурском офисе «Дайва».

На этот раз память не подвела англичанина.

– Им удалось добыть подробности биржевой паники 1987 года.

– Если им потребовалось узнать, что на самом деле произошло в 1987-м, значит, они подозревают, что я готовлю им новый сюрприз.

Шан встал и дважды хлопнул в ладоши. В этом царстве электронных средств связи ему доставляло удовольствие таким архаичным способом вызывать слуг. Двое мужчин вошли так быстро, словно ожидали сигнала за дверью. Шан махнул рукой в сторону чемоданов, и слуги немедленно взялись за багаж. Шан отправлялся в опасное путешествие, в Бирму, чтобы проинспектировать одно из своих самых многообещающих вложений. Кроме одежды, он приказал упаковать мелкоячеистую сетку от москитов. Ему предстоит побывать среди грубых, злобных дикарей, которые побаиваются Шана, но еще больше считаются со своим предводителем. Для Шана, всю жизнь внушавшего окружающим безотчетный страх, положение обещало быть необычным – встать ступенькой ниже другого, высшего пугала. Кстати, одной из причин поездки было его желание выяснить, является ли такое соотношение авторитетов допустимым. Или требуются коррективы.

– В одном вопросе мы должны проявить предельную осторожность, – сказал Шан своему британскому служащему. Он сделал паузу, выделяя значение своих слов. – Мы не должны преждевременно вспугнуть Риччи. Чой – он давно у всех на виду – отлично это усвоил. Иметь агента в «Ричланд» заманчиво. Но только, не тогда, когда его второе имя – Шан. Иначе риск становится большим, чем даже в эпизоде с вертолетом.

Шан исчез. Лорд Мэйс моргнул и помотал головой. Только что он был здесь, громадный, заполняющий все пространство, выжигающий весь кислород вокруг себя, и вдруг исчез, испарился, оставив только ауру страха. На англичанина напала неукротимая дрожь. Потребуется несколько порций розового джина, чтобы прийти в себя, подумал он.

Чертов опиум.

Глава 13

Количество проблем возрастало пропорционально росту сети телевизионных студий на западном побережье. Разница во времени внесла полную сумятицу в расписание рабочего дня Чарли. На следующий день, утром, он сидел в кабинете Чио Итало в клубе «Сан-Дженнаро» на Доминик-стрит, изо всех сил стараясь выглядеть уверенно и внушительно. Но в сумрачном свете, цедившемся через пыльные окна, самым величественным в комнате выглядел не Чио Итало, а его огромный дубовый стол. Поглядывая на это громоздкое чудовище, Чарли вспомнил сцену из какого-то спектакля, где под таким же прятался наемный убийца.

– Дорогой Чио, – Чарли вложил исписанную страницу в руку старика, – здесь все подробности. Если перевести в доллары, твоя доля получается вдвое больше моей. Но я считаю, так будет справедливо.

Чарли слышал сухой шелест бумаги в дрожащей руке старика.

– Почему, Чарли? Объясни мне, почему?

– Поверь моему опыту, Чио, слишком многое в «Ричланд-холдингз» вышло за рамки допустимого. Некоторые направления нашего бизнеса... Понимаешь, мы не сможем долго делать вид, что чисты перед законом. Итало издал странный горловой звук – наполовину рычание, наполовину раздраженный смешок.

– Продолжай.

– Возьми пищевую промышленность, хранение мясных и молочных продуктов. Санитарные инспекторы – они как хищники в джунглях, кидаются на слабых. Я хотел бы, чтобы репутация «Фуд Ю-Эс-Эй» оставалась незапятнанной. Пусть нападают на других и не вмешиваются в дела Риччи. Понимаешь?

– Это отговорка.

– Да нет же. Я хочу спрятать наш... твой личный интерес за декорацией из производных структур, чтобы, сохраняя полный контроль, ты заслонился набором подставных имен. В общем-то это вопрос репутации.

Чарли умолк, чтобы перевести дух, и сразу же натолкнулся на взгляд суженных, горящих злобой глаз. Кажется, Гарнет была права.

– Чио, мы не собираемся оповещать о семейных планах редакцию «Уолл-стрит джорнэл». Для посторонних, черт возьми, даже для семьи версия такая: Чарли решил сконцентрироваться на финансах, поэтому весь остальной бизнес переходит в твои руки. Да так оно и есть на самом деле.

Мрачное молчание Чио разрасталось, пока не заполнило собой все пространство.

– На самом деле, – внезапно прохрипел он, меряя взглядом Чарли; сморщенная рука скомкала принесенный Чарли список с такой яростью, что он стал как тряпка, которой стирают кровь с пачки стодолларовых купюр, – на самом деле, ты так привык строить из себя безмозглого повесу-теннисиста, англосаксонского протестантского ублюдка, что ждешь не дождешься, чтобы поскорей пнуть по яйцам своих родных и обобрать их, потому что твоя шлюха-полукровка тянет из тебя деньги.

Снаружи по Доминик-стрит прокатил тяжелый грузовик, разразившись залпом оглушительных выхлопов. Чарли, с трудом удерживаясь, чтобы не вспылить, очень тихо проговорил:

– Чио, я служу семье уже два...

– Служишь?.. – Итало произнес это слово таким голосом, что оно просвистело в воздухе, как дротик. – Ты служишь?.. Ты наемный работник? Клерк? Что же такое тогда семья? Контора, из которой уходят на пенсию?..

– Ты чертовски хорошо знаешь...

– Я знаю, как ты жаждешь респектабельности, – вспомнив о молодых Риччи, играющих в карты в коридоре, Итало понизил голос почти до шепота, но тут же снова заговорил громче: – Я наблюдаю за тобой годами, Professore mio. И давно заметил пожирающую тебя хворь – ты заразился от своей англосаксонской жены. А индианка прикончит тебя. Ты сгоришь, Чарли. Ты покупался задешево – на лицемерие, на котором построена эта страна.

– Чио, послушай, ты...

– Послушай ты. Эта страна построена на воровстве, предательстве и рабовладении. Как все страны. Ниггеры и краснозадые вроде твоей красотки подохли первыми ради Великой Америки. Власть сейчас в руках кучки негодяев. Пока они время от времени позволяют нам подбирать под себя города, создавать корпорации... Очковтиратели! – Он сделал глубокий, прерывистый вдох. – Скажи мне вот что, тупой копеечный ублюдок: Ли Лакока, присвоил себе респектабельное имя – Крайслер. Удалось бы тебе создать «Ричланд-холдингз», если б ты не позаботился украсть симпатичное, белое, англосаксонское протестантское имя Ричардс?

Близилось время ленча, но проблем становилось все больше, напряжение возрастало. Телевизионные студии западного побережья оказались под контролем Федеральной комиссии по связи. Как всегда, проблемы создавали не финансовые, а совсем другие подразделения империи Риччи.

Начиная с телестудий и кончая агентствами по найму рабочей силы – все, абсолютно все могло стать источником серьезных неприятностей. Голова у Чарли была как кипа хлопка, на которой лопнули железные скобы. Клочья ваты из головы Чарли трепал налетающий ветер.

Он потянулся к телефону и набрал номер.

– Адвокат, ваше расписание позволит вам встретиться со мной за ленчем?

– Па? – переспросила Уинфилд.

Какой бы ни была погода, подумала Уинфилд, направляясь к Центральному парку, они с отцом встретятся на углу Шестидесятой и Пятой авеню. И ограничатся легкой закуской – что-нибудь вроде сосисок, или «чисто говяжьих» колбасок, все как на подбор – псевдофаллические символы.

Один парень по имени Алек из Кембриджа настойчиво втолковывал ей, что она патологически сконцентрирована на отце, просто помешана на нем, что она определенно имела с ним сексуальные отношения в ранней юности, но подсознательно подавила все связанные с этим воспоминания и что она уже большая девочка и вполне в состоянии оторваться от папиного пениса. И переключиться на пенис Алека.

Уинфилд с удовольствием вспомнила, как столкнула Алека в Чарльз-Ривер при последней их встрече. Бедняга чуть не умер от переохлаждения. Несмотря на такое обхождение, Алек продолжал регулярно названивать ей из Небраски. Один раз он заявил, что твердо решил приехать в Нью-Йорк и встретиться с ней.

– Поплаваешь в Гудзоне, – мрачно пообещала Уинфилд и бросила трубку.

Она добралась до условленного места немного раньше, чем рассчитывала, и теперь стояла, разглядывая прохожих. Часто попадались пары – пожилой мужчина с молоденькой девушкой. Уинфилд подумала про себя, что, возможно, в какой-то степени Алек прав.

Самые первые ее воспоминания относятся ко второму году жизни (только с коэффициентом интеллекта 150 можно сохранить впечатления раннего младенчества). Поцелуи и объятия и больше ничего такого... подозрительного. Может, Банни могла бы что-нибудь подсказать, но чтобы задать такой вопрос Банни, нужно быть совсем сумасшедшей.

Уинфилд заметила отца раньше, чем он ее. Чарли выглядел подавленным, он шел, сутулясь, опустив плечи. В руках у него были две банки диетической кока-колы и два больших бутерброда, из которых сыпались на ходу листики латука.

– Выпрямись немедленно! – потребовала Уинфилд. – Ну и вид у тебя сегодня.

Чарли нахмурился:

– Соответствует обстоятельствам.

Они выбрали себе скамейку невдалеке от торговца воздушными шариками.

– Когда день начинается с оскорблений Чио Итало... – пробормотал Чарли.

– Не согласен на раздел?

– Нет. Пытался сегодня как мог убедить его, рассыпался мелким бесом... Он, конечно, не поверил ни единому моему слову. Этого следовало ожидать. Он не хочет понять меня.

– И не поймет никогда в жизни. – Уинфилд выковыряла из бутерброда кружок сырого лука и швырнула в сторону контейнера для мусора. – Никогда. До него никогда не дойдет, как это симпатяга Эль Профессоре, в которого он инвестировал кучу денег, может ни с того ни с сего заявить, что его от этих денег тошнит.

Чарли вздохнул и переменил тему.

– Я говорил тебе, что прочитал еще одну лекцию в Нью-йоркском университете?

– И какие кошмарные сюрпризы ожидали тебя на этот раз?

– Ни один студент не знает, что такое экватор и где он находится. А также что такое Общий рынок. И Солнечная система. И сифилис. И кто такая Лилиан Гиш.

– Понимаю. Жуткое потрясение. Подтверждаются твои худшие опасения.

– Прекрати, Уинфилд. С меня хватит стычки с Чио. Господи, я просто труба, по которой кровавые деньги Риччи перекачиваются в «Ричланд-холдингз». Я решил избавиться от этих денет и готов заплатить за это. Только бы не сорваться с поводка. Господи, как я этого хочу.

– Но Чио никогда не поймет, почему ты этого хочешь.

Чарли обреченно покачал головой Он едва надкусил свой бутерброд.

– Это все равно что просить рыбу описать воду. – Он так безрадостно хмыкнул, что проходившие мимо двое мужчин, высокий и коротышка, с любопытством посмотрели на него. – Это просто нечестно, Уинфилд.

Всю жизнь я обязан был сохранять свой безупречный имидж. Этой цели было подчинено все – образование, брак. Даже дети. Время, которое я мог провести с вами, оказалось украденным бизнесом. – Он умолк, потом заговорил снова: – Чио оскорблен тем, что я веду себя в соответствии с тем, как выгляжу. В соответствии с тем, какой я есть.

– По воскресеньям ты обычно был с нами, – сказала Уинфилд. – Помню, как мы вместе навещали дедушку. Послушай, ни к чему этот обреченный вид. Встряхнись, приди в себя. С чего ты взял, что Чио непобедим?

– Разве нет? – Он оборвал себя на полуслове, чтобы не рассказать, как умер кузен Пино. Не стоит напрасно пугать девочку. – Да, наш Чио – просто уютный старенький ворчун.

Уинфилд криво усмехнулась.

– Старенький ворчун, но такой раздражительный, что может прихлопнуть сгоряча шофера, чтобы преподать племянникам урок...

– Уинфилд, ты знала?..

– ...а кое-кто из племянников успел позаботиться о лицензии на ношение оружия – меча Парсифаля. Послушай, я на твоей стороне. Болею за тебя, ясно? Так что, если ты уже заказал знамена – обещаю отдавать салют при каждом случае. Но ты забегаешь вперед. Не нужно торопиться.

– Гарнет тоже так считает. – Он тяжело вздохнул. – А Стефи вообще... против. Вы, женщины, не понимаете, что единственный способ справиться с Чио – это налететь неожиданно и спутать ему ноги, как телку под тавро.

– Три ведьмы машут у тебя перед носом красным фонарем. Жми на тормоза.

– Чио сочтет это проявлением слабости.

– Какое невезение – уродиться мутантом, – хладнокровно заметила Уинфилд. – Ты движешься по одноколейке. Теперь вам с Чио не разойтись, пока один из вас...

– Договаривай.

Но она больше не доверяла своему голосу, его обычным холодным переливам. Она углубилась в свой завтрак и начала яростно жевать. Обоим было ясно, что договаривать не стоит.

Высокий мужчина и коротышка выбрали себе скамейку. Аппарат с гелием для воздушных шариков издавал истошные вопли, как душа, изгнанная с небес. Нос Кохен мрачно ел свою порцию колбасок, посыпанных скользкими кружками лука.

Кохен был слишком молод, чтобы помнить какие-нибудь другие роли Гэри Купера, кроме последних, вроде шерифа из «Высокого полдня». Поразительное сходство с прославленным актером наложило отпечаток не только на манеры, стиль поведения Кохена, но и на образ его мыслей.

Если когда-нибудь придется уйти из ФБР, обещал себе Кохен в минуты отчаяния, он напишет мемуары – что-нибудь вроде «Я был единственным евреем в ФБР» – и попробует издать их. На самом деле, в ФБР работал еще один еврей, и именно в его обществе Кохен собирался приступить к ленчу.

Спутника Кохена звали Гордон Стюарт – вернее, такими были его имя и фамилия; второе имя он просто опустил. Внешне коренастый, приземистый Гордон напоминал итальянца, обеспечивая этим себе высокую степень доверительности в уличных разговорах.

– Это не от Натана, – заявил он, прожевав кусок колбаски. – Они вообще не говяжьи, черт их возьми.

– Снова поражение, – трагическим тоном произнес Нос, подражая Куперу в тяжелую минуту, когда население маленького городка отказывается помочь шерифу в преследовании очень нехорошего человека. – А мне приходится все еще мучить ж... из-за умненького малыша, который трепанулся про госбюджет на семинаре. Гос-споди, директор семинара клялся, что все записано на видео и с идентификационной карточкой и фотографиями не будет никаких проблем.

– А записи нет. – Гордон вгрызся во вторую некондиционную колбаску.

– Неисправность, говорит Годдард. И сам он слишком занят, чтобы разобраться в этом безобразии. Это что, моя вина?

– Конечно, нет, Нос.

– У меня есть имя. Не называй меня так.

– Ладно, Ноа.

Они молча жевали колбаски. Потом Нос произнес, стараясь, чтобы его слова не звучали горько:

– Когда наконец в бюро поймут, что евреи изобрели организованную преступность? Такие, как мы с тобой, впитывают это с молоком матери.

– Как это – изобрели? А итальяшки? Ты про мафию не забыл случайно?

– Макаронники? Да они понятия не имели ни о чем, кроме как дубасить друг друга по головам, пока не устанешь. Понадобились Мейер Лански, и Длинный Цвиллмэн, и Датчанин Шульц, чтобы они сообразили, как действовать сообща. Если б не Мейер, они бы до сих пор караулили друг друга в кустах.

– А с помощью Мейера овладели миром, да?

– По крайней мере, фирмой «Лютьен, Ван Курв и Арматрэйдинг».

– Не болтай глупости, Нос... извини, Ноа.

– Ничего, коротышка. – Кохен выпятил челюсть на манер Гэри Купера – немного криво, но твердо. – Я нутром чую, мальчишка – из какой-то семьи. Поэтому и видео отказало. Я чувствую, что потянул за ниточку. Теперь нужно одно – убедить в этом Саггса, моего начальника.

Гордон скатал в тугой ком промасленные обрывки бумаги и длинным хуком отправил в мусорный контейнер в десяти шагах от скамейки.

– Ты у нас в бюро клоун. Тут тебе цены нет. Вот и валяй дурака дальше. А плохих мальчишек оставь засранцам вроде меня.

От тележки с воздушными шарами до них донесся протяжный стон. Продавец привязал длинную нитку к огромному красному шару и протянул его мальчишке лет четырех. Нитка выскользнула из рук малыша, и воздушный шарик, ослепительно яркий под июльским солнцем, стрелой взмыл ввысь. Нос Кохен задумчиво смотрел на рыдающего ребенка. Потом он перевел взгляд на остатки завтрака, скатал в шарик обертку от бутерброда и, подражая Гордону, метнул в тот же контейнер. Почти одновременно с ним выбросил остатки еды мужчина. Он выходил вместе с потрясающе красивой молодой девушкой, годившейся ему в дочери. Стюарт Гордон тоже обратил внимание на девушку.

– То, что я люблю, – прошептал он. – Длинная, черт возьми, можно куснуть за сиську, не нагибаясь.

– Ох уж эти агенты, – саркастически хмыкнул Ноа. – Один секс на уме.

Он снова посмотрел на сорвавшийся с привязи воздушный шар, уносившийся все выше и выше, и думал, позволит ли и ему жизнь порвать все путы и стать свободным.

Глава 14

В обеденном зале для членов клуба – высокие потолки, мебель из березы – в Музее современного искусства на Пятьдесят четвертой улице прием был в разгаре.

Вдоль выходящей на запад стеклянной стены бродили и стояли люди, поглядывая на сад внизу, где белые березки сгибались в поклоне перед стальными грудями, тяжелыми бедрами и отвисшим животом монументального «Доминатрикса» Лачайса. Внутри на стенах без окон висели картины – несколько дюжин, масло и акварель. У входа в зал была табличка с надписью: «Американский пейзаж, с 1980-го». Картины, имевшие общий источник вдохновения – природу, – были такими несхожими, каждый художник искал свой путь в «индейскую тему».

На столе у входа были рассыпаны яркие брошюры, продававшиеся по двадцать долларов (пятнадцать для членов клуба). Рядом висел плакат с надписью: «При участии „Ричланд-бэнк и Траст К°“ – все средства направляются в пользу благотворительного фонда помощи народам хопи, киова и зуни»[19]. Около стола с брошюрами остановился Чарли Ричардс, наблюдая за оживленной толпой посетителей. Он мало кого здесь знал лично, но все же рисковал, столкнувшись со знакомыми, нарваться на диспут о представленных предметах искусства.

Впрочем, там, где находилась доктор Гарнет, никто не замечал Чарли Ричардса. Вокруг нее уже сомкнулось плотное кольцо желающих заполучить автограф на проспекте выставки.

Чарли часто забывал, что перед тем, как ворваться, словно комета, в его жизнь, Гарнет уже пронеслась вихрем по Манхэттену – пятнадцать лет назад. Сейчас она снова начала излучать особую ауру знаменитости – но уже не как прославленная модель, а как один из самых уважаемых специалистов страны по экологии.

– Здесь она была в своей стихии, и люди, встречавшиеся на ее пути, по-прежнему моментально в нее влюблялись. Чарли любовался ее лицом, освещавшим зал, и наблюдал за гостями выставки, с которыми она разговаривала. Отзвук ее озорной и нежной улыбки оставался на их лицах. Ей вручена была власть вдохновлять – и теперь они купались в этом блаженстве вдохновения. Чарли знакомо было это душевное состояние. В каком бы настроении он ни находился, приходя к Гарнет, она всегда находила способ успокоить и воодушевить его. Чарли не задумывался над тем, что магическая власть над ним была рождена его собственной верой в Гарнет. Вид смыкающейся вокруг Гарнет толпы заставлял его таять от удовольствия. Никто другой не дарил ему подобной радости. Уинфилд? Он гордился ею, ее ослепительным умом, превосходящим отцовский. Да, это любовь. Конечно, любовь. И Стефи он любил тоже – она навсегда останется первой для него. Но то, что он испытывал к Гарнет, как жажда, требующая утоления, было таким страстным, что причиняло боль.

Чарли нахмурился. Он непреклонный капитан индустрии, ведущий беспощадную борьбу за независимость с коварным Чио Итало. Подобает ли такому человеку стоять здесь с рассеянной, счастливой ухмылкой на лице, как влюбленному юнцу? И тут он поймал направленный на него поверх голов почитателей взгляд Гарнет. Она так потешно передразнила его хмурую гримасу, а потом ослепительно улыбнулась, что Чарли словно током ударило, что-то екнуло у него внутри, в самом сердце, одновременно смертельно усталом и полном бодрости.

– Запомни, – сказала ему однажды Гарнет, – гранат[20] краснее рубина. Он как кровь.

Ох уж эти индейцы, подумал он тогда, со своими тотемами, луками и томагавками...

– Но мы собрались здесь сегодня не ради меня, – говорила Гарнет стоявшей рядом с ней пожилой даме. – Меня вы можете послушать в любое время.

– И все же вы не правы, когда говорите, что коренные американцы совершенно не интересуются вопросами экологии.

– Более других?..

Гости выставки продолжали свое центростремительное кружение, приближаясь к Гарнет, и скоро уже никто не смотрел на картины.

– ...если мы попытаемся осознать, как разрушительно влияет вырубка лесов на популяции термитов и, следовательно, на метановый баланс...

Надо сказать, лекции Чарли на ту же самую тему пользовались меньшим успехом. Большая часть его второкурсников понятия не имела о том, что такое метан, насколько разрушительно он воздействует на атмосферу и как с этим бороться. Кроме того, они никогда не слышали о ФБР, не могли найти на карте Вьетнам, не знали разницу между королевой Великобритании и президентом Соединенных Штатов Америки и понятия не имели, как работает электрическая лампочка.

К толпе вокруг Гарнет ежеминутно примыкали новоприбывшие. В общем-то не важно, что в ней привлекает людей, подумал Чарли. Это их судьба – тянуться к ней, как к магниту. А его судьба – любить ее и сделать все, чтобы она была защищена от жизни.

Там, снаружи, за стенами музеев и галерей, – другой мир, хищный и бездумный. Это еще одна веская причина для «Ричланд-бэнк и Траст К°» субсидировать работу доктора Гарнет. Но это не причина для тех, чьи интересы задевает ее деятельность, чтобы не задевать Гарнет.

– Ох нет, – простонала Эйлин. – Она осела в кресле, словно внезапно обессилев. В ее маленьком кабинете на тридцатом этаже воцарилось молчание. – Я дважды беседовала с вами, читала вашу характеристику – из Гарварда, с вами встретилась Маргарет Кребс... Но каким образом я могла проследить ваше родовое древо? С помощью ФБР?

Они некоторое время сидели молча.

– Вы считаете, это серьезная проблема? – наконец произнесла Уинфилд. Сегодняшний день – сплошные проблемы, значительную часть которых нагрузил на нее отец во время совместного ленча. Отец, очертя голову ринувшийся в свой крестовый поход, переживающий жизненный кризис, характерный для его возраста. Уинфилд, как большинство сицилийцев, воспринимала семейные проблемы с гибельной серьезностью. Да и мало забавного можно увидеть в том, что отец, полностью утративший способность к самозащите, оказался отданным на милость врага с моралью помойной крысы. Во всем клане Риччи Уинфилд знала единственного человека, по крысоподобию превзошедшего Чио Итало, – себя.

– Проблема серьезная, – согласилась Эйлин и продолжила с той настойчивостью, которую ее оппоненты в суде называли «смертельным захватом Хигарти», – она состоит не в том, что вы можете предать меня, – вы прекрасная девушка, Уинфилд. Но ваш кузен Винс попросту раздавит вас.

– Но то же самое грозит и вам, Эйлин. И вашей новой подруге, Леноре!

– Да, ей больше, чем кому-либо, – согласилась Эйлин. На этот раз обе молчали несколько минут. Наконец Эйлин заговорила:

– Что мне, черт возьми, делать? Я готовлюсь вести защиту в процессе, который должен потрясти всю Америку и стать важнейшим прецедентом по связанным со СПИДом делам на годы, если не десятилетия. Мне не нужны посторонние конфликты.

– Я видела документы, которые вы подготовили для слушания, – согласилась Уинфилд. – Но на этом этапе дело выглядит обыкновенной низкопробной уголовщиной. Есть потерпевший, он требует компенсации за разрушенное здоровье... Вязкое, липкое дело. Чтобы придать ему остроту – простите невольный каламбур – существует единственная возможность: привлечение к суду остальных проституток Риччи как соответчиков. Вот тогда у нас получится процесс шумный, как по наследству Рока Хадсона. Или по обвинениям в дискриминации.

– Оч-чень хладнокровная точка зрения.

Уинфилд пожала плечами.

– Вы надеетесь выжать что-нибудь существенное из доктора Баттипаглиа? Говорят, ему приказано было признавать всех девушек здоровыми, как бы оно ни было на самом деле!

– Можно попробовать. Что затем?

– Одна моя соученица работает в Манхэттенской окружной прокуратуре. Ее зовут Леона Кэйн. Она – помощник федерального прокурора. – Уинфилд сделала паузу. – Внимание к процессу возрастет, если вмешается федеральный прокурор.

– И вы готовы швырнуть своего кузена в ров со львами?

– Видите ли, – небрежно сказала Уинфилд, – на посторонний взгляд, мафия неуязвима. Монолитна. Но все в мафии основано на страхе. Женщину держат в семье в состоянии привычной униженности и запуганности. Она постоянно помнит, что ее дело – готовить еду и рожать детей. Малейшее появление независимости – и ее ждет свирепая расправа. – Уинфилд умолкла, ушла в себя. Эйлин понятия не имела, о чем она думает, но ясно было и без слов, что невозмутимая юная леди задета за живое.

Уинфилд моргнула, словно отгоняя наваждение.

– Расправа грозит не только женщинам – любому в семье, кто захочет жить по-своему. Даже самый уважаемый, крепко стоящий на ногах человек не исключение. – Она умолкла, словно подбирая слова, но, когда заговорила снова, они посыпались так быстро, что набегали друг на друга: – Человек, захотевший сделать что-нибудь по-настоящему полезное, вернуть часть награбленного. Пожелавший настоящей жизни, а не механического накопления богатства – без отдыха, без радости. Что его ждет?

Эйлин уже достаточно знала Уинфилд, чтобы понимать, каким бурным проявлением чувств был такой монолог. Она долго смотрела на девушку, потом спросила:

– Мне кажется, вы имели в виду кого-то лично?

Уинфилд кивнула.

– Моего отца. Ему грозит страшная опасность. Он или не знает об этом, или делает вид, что не знает, чтобы не пугать меня. – Она снова умолкла, словно удивленная вырвавшимся у нее признанием. Но не удержалась и продолжила: – Он чересчур человечен и не понимает, что его враги похожи на роботов, это манекены в человеческом обличье. – Она почти рычала от ненависти, но, спохватившись, умолкла и заговорила прежним тоном: – Много лет назад было заключено соглашение, вступившее в силу, когда отец закончил Гарвард и начал работать в «Ричланд». Прошло двадцать лет. Он работал всю жизнь, и ему некогда было оглядеться, чтобы познакомиться поближе со своими нежными родственниками. Теперь у него на глазах шоры – он не понимает, что они за люди. Но, к счастью, есть я, чтобы прикрыть его с тыла. Что я и сделаю.

Теперь ее голос звучал ровно и холодно. Уинфилд сделала глубокий вдох и заново скрестила свои длинные ноги. Она казалась совершенно спокойной, но Эйлин уже никогда не смогла бы увидеть в ней прежнюю Уинфилд, хладнокровную девицу, которую невозможно вывести из равновесия.

– И все вы живете в такой шизофренической обстановке? – шутливо спросила Эйлин, чтобы разрядить напряжение. – Ох, ладно. Вас приняли с испытательным сроком, как всех молодых. Этот срок еще не кончился. Возможно, мне еще придется пожалеть об этом, как и о том, что я подружилась с Ленорой Риччи...

– Нет.

– Что?..

– Вы никогда не пожалеете об этом. – Уинфилд медленно встала и выпрямилась, глядя сверху вниз на свою маленькую начальницу. – Нам, женщинам из семьи Риччи, цены нет. – Она пододвинула к себе телефонный аппарат. – Я звоню Леоне Кэйн. О'кей?