Мы с девчонками как-то синхронно притихли, предпочитая проводить вечера не в привычных кофейнях и кальянных, а, по возможности, в уюте собственных квартир за просмотрами фильмов – в те дни, когда Алекс благополучно решал свои дела. Он никогда не требовал от меня отчета в том, с кем и чем я занималась, и к пятнице я окончательно поборола непонятный всплеск тревоги, оставшийся после посещения Милошиной. Ей я так и не перезвонила. Да, мне стало гораздо легче, она сняла с меня цепи затянувшейся депрессии и открыла новый мир… Только ее слова о том, что фобию я должна преодолеть сама беспощадным рывком, вызвали резкое сомнение в ее профессионализме. Да, я знала, так лечат. Боязнь высоты – парашютными прыжками без инструктора. Вопрос в другом: не приобрел ли несчастный пациент после такого лечения как минимум мерцательную аритмию в обмен на искоренение фобии?
Еще утром я проснулась в объятиях Алекса. Растерла запястья, в которые вчера сильно впилась кромка кожаных манжет при очередном оргазме, переплела его пальцы со своими и призвала на помощь весь потенциал своей умоляющей нежности. Мне не хотелось ехать ни на какие пары – и погода была здесь совершенно ни при чем - я просто до одури, до напряга сердечной мышцы не желала с ним расставаться, терять тепло его тела, меняющий тональность ритм сердца, хриплый шепот, от которого внутри скручивались сладкие спирали… Как бы не так! Сама проговорилась, что в субботу семинар по информационной этике. Какой дурак - не будем всуе упоминать фамилию препода - поставил его на субботу?! Хорошо еще, что я сумела убедить Александра, что подготовилась к паре заранее. Испытать его наказание мне хотелось меньше всего.
- Сегодня и завтра в клубе вечернее мероприятие, - сухо оповестил Алекс после завтрака, когда я безуспешно пыталась завязать на нем узел шелкового галстука. Получалось не очень. Это только на видеоролике с YouTube все здорово и просто. Не то что я этого не запомнила, просто его близость напрочь выбивала способность связно мыслить и не фантазировать о кубиках стального пресса, скрытого сатином приталенной бордовой рубашки.
- А мне можно туда? – я не планировала задавать этот вопрос. Это все убивающий наповал эффект его прикосновений, который отключил резервные генераторы здравого смысла! – Просто посмотреть? Я тихо… честно!
- Нет, Юля. – Уловив мое возбужденное состояние, Алекс бережно снял мои ладони со своих плеч, придержав их на уровне груди, и пристально посмотрел на меня. – Пока что тебе не стоит это видеть.
- Да что там такое?! Если я буду с вами?
Лучше бы я молчала! Линия легкого испытывающего прищура с проблесками свинца в светло-зеленой радужке прожгла позвоночник раскаленными иглами обмораживающей мерзлоты. То самое чувство, когда ты не можешь отличить жар огня от холодного поцелуя льда. Я поспешно опустила глаза, поборов желание расплакаться, и излишне резко дернула узел галстука, преодолевая хватку его запястий.
- Все, получилось. – Отошла к столику, где осталась чашечка недопитого кофе, и сделала судорожный глоток. Алекс не сводил с меня глаз, но, поскольку я не задавала вопросов больше, ему пришлось заговорить первому.
- Юля, ты обязательно все увидишь и обо всем узнаешь, когда будешь готова, но сейчас тебе лучше там не присутствовать! Поверь, ты еще не все происходящее можешь воспринять с правильной позиции.
- Вам виднее. – Мне не хотелось с ним спорить. Возможно, он был прав, и отказ был заботой обо мне, а не проявлением недоверия? Я расстроилась больше по поводу потерянных выходных, будни воровали наше время хаотичным утренним пробуждением и невозможностью остаться рядом.
- Собирайся. - Я подавила вздох. Сегодня хозяин не счел нужным со мной сюсюкать. Но неловкость расставания была нивелирована небольшой коробочкой, запакованной в дорогую подарочную бумагу. – Откроешь дома. Это чтобы ты не скучала. Какие планы на вечер?
- Курсовая, - я сказала правду. Вчера Миранда Пристли нейтрально осведомилась, какую именно отрасль бизнеса я выбрала сферой исследования, а я не знала, что ей ответить. Аргумент «у меня осенняя хандра» явно не подходил в силу того, что я сияла ярче новогодней елки от новой зарождающейся влюбленности, и, к тому же, не лучшим способом сказывался на моей деловой хватке, которую деканша всегда подчеркивала с затаенной гордостью за свою лучшую студентку. Пришлось придумать на ходу, что растерялась между модельным агенством, ночным клубом и рекламной компанией.
- Займись этим, - Алекс ласково поцеловал мои губы, забирая послевкусие недавней обиды, – чтобы ничто больше не воровало у нас выходные, когда я закончу свои дела. И помни, что ты можешь звонить мне в любое время и по любому вопросу. Я вряд ли буду спать этой ночью.
- Вы же… - Ревность? Ни фига себе! Я густо покраснела и сильнее вцепилась пальчиками в лацканы его пальто.
- Глупенькая! Я организатор мероприятия на правах владельца клуба. Или ты забыла, что для меня с твоим появлением больше не существует иных женщин? Ты можешь не доверять словам, но неужели ты этого не чувствуешь сама?..
Где ты спала, интуиция? Почему не увидела грохота обвала над пропастью, к которой я бездумно понесусь уже сегодняшней ночью? Или ты с самого начала знала, что вещи могут быть совсем не тем, чем кажутся? Ты офигела от ювелирной работы бренда «Lucca Caratti» в умопомрачительных сережках с сапфирами в окружении россыпи бриллиантов так же, как и я (какой там дома, пришлось отпроситься с пары в туалет, чтобы удовлетворить свое любопытство и оторопеть при виде подарка)? Какого хрена ты спала, даже во благо?.. Твою мать…
Подготовка к костюмированному мероприятию завершилась гораздо раньше, чем он предполагал сам. С тех пор как Штейр стал его помощником, званые вечера в клубе «Devi-ant» приобрели формат раутов под знаком люкс. Гости начнут прибывать только к десяти часам вечера, пока же у Александра оставалось несколько часов свободного времени, чтобы просмотреть прибывшую корреспонденцию, отчет за прошедший месяц, стопку счетов, которые предстоит передать бухгалтерии в понедельник, поговорить по скайпу с сыном, получив его согласие приехать в марте, и позволить себе бокал дорогого коньяка двадцатилетней выдержки.
Расслабиться окончательно не удавалось. Давно с ним не происходило ничего подобного. Уже который день разговор за закрытыми дверями с Бастет лишал его прежней уравновешенности.
…- Поздравляю, она твоя. Ломай ее последнюю фобию, и она перестанет жить прошлым! – Ирина умело скрывала за маской холодного профессионала гордость за проделанную работу.
- Ира, я не просил тебя об этом. Ты должна была помочь ей справиться со стрессом и избавиться от страха, а не укладывать в мою постель! – тогда у него вышло скрыть недовольство под маской расслабленной невозмутимости. – Кроме того, я не понимаю, почему ты перекладываешь эту ответственность на меня.
- Тебе нужен мой ответ? Я могла сделать эту сценическую интерпретацию сама. Но она не даст такого сильного эффекта. Ты сможешь сделать это сам и сразу же ее вытянуть оттуда, перенастроить на новую волну непосредственно по завершении…
Милошина рассказала ему, что примерно стоит сделать.
Никогда еще у него не было такого желания накричать на женщину вне тематического воздействия.
- Ты видишь результат! Я предлагаю его окончательно закрепить!
- Это убьет ее. Ты не перетрудилась, уверена?
- Пока она будет с этим жить, ничего не изменится. Выбор твой. Единственное, если ты готов – не затягивай с этим. Делай как можно скорее. Я не обещаю, что будет легко, но сейчас ее спасение, ее окончательный шанс на выздоровление в твоих руках! Пусть это звучит, как сюжет третьесортной мелодрамы – после этого она перестанет бояться зеркал навсегда. Выбор только твой!
Ответственность за принятие такого решения давила ему на плечи, как никогда прежде. В этот раз он не мог даже посоветоваться с Валерией, которая не позволяла одной лишь интуиции давать экстремальные советы по поводу той или иной ситуации.
Сжимая холодные пальчики своей взволнованной девочки в приемной психотерапевта с мировым именем, он старался не замечать, как разрываются, лопаются с оглушительным треском его крепкие сердечные капилляры, не в состоянии справиться с возложенной на них проблемой выбора. Он никогда еще не чувствовал себя настолько беспомощным на пороге принятия ответственного решения. Спасти ее, воскресить, лишить страха – и вместе с тем, вполне вероятно, потерять навсегда. Имел ли он право протащить эту ранимую малышку на бешеной скорости через самый страшный круг ее персонального ада, даже зная наперед, что после этого никогда больше не покинуть ей оазис рая?..
Проходили дни, а он все еще искал ответ на этот вопрос. Обнимая ее, прижимая к себе, чувствуя спрятанную в глубине боль, которую знал, как искоренить. Другой болью. Такой зеркально похожей и спасительной одновременно.
Господи, дай мне знак, что я могу ее спасти. Лишить этого страха, вырвать вместе с сердцем, в данном случае, собственным… И не дай мне ее навсегда потерять после этого! Я прошу не так уж много. Один знак. Теория баловней судьбы, бегущих от ответственных решений. Впервые мне его не принять самому, потому что нас в этой повести двое. Пусть даже весь мир будет против нас!
…Я заварила кофе, поежившись от завывания ветра за окном. Разводы налипшего на стекло мокрого снега превратили свет фонарей в блики огня. Эта ассоциация вызвала дискомфорт, и, погладив великолепные серьги в ушах, с которыми уже несколько часов не могла расстаться, я вернулась к рабочему столу компьютера с кучей открытых окон.
Работать над курсовой оказалось неожиданно… занятно. Взятый за основу бизнес-план крупного украинского модельного агенства не навевал скуку, как неудобоваримая терминология рекламного бизнеса, наоборот, он увлекал демонстрацией обратной стороны медали, еще далекой от света софитов и мерцания модных глянцевых журналов. Нюансы, о которых я даже не догадывалась, имели очень важное значение, и за полтора часа изучения материала я нащупала тонкую нить новой стратегии, соединяющей в себе все существующие. Ее я сейчас и пыталась кратко изложить в виде плана, втайне радуясь, что вот так, с первого раза, нашла главную изюминку своей курсовой работы. Миранда Пристли будет в восторге, когда я закончу, сделав дополнительно презентацию своего проекта.
Я как раз отбирала фотографии мускулистых красавцев, чтобы представить их в работе как ведущих моделей агентства. Кто сказал, что писать курсовые - скучно и занудно? Надо ко всему подходить творчески, подобно мне! Звонок мобильного вызвал легкую досаду на того, кто так не вовремя прервал полет вдохновения. Александр звонил час назад, ласково приказал не засиживаться у монитора допозна и лечь спать как можно раньше. На миг мне показалось, что это контрольный звонок от него, но это оказалась Эля.
- Впусти! – ее голос дрожал. – Такая холодина, а я забыла код!
Не вполне понимая, что привело ко мне подругу в столь позднее время, я продиктовала ей комбинацию цифр. Я отчасти злилась на то, что она осмелилась мне помешать – на часах была половина десятого, мой исследовательский задор достиг своего пика и собирался на нем закрепиться как минимум на час, прежде чем отправить свою носительницу, то бишь меня, в постель.
- Собирайся! – распорядилась Элька, влетая в прихожую и стаскивая намокший капюшон белой спортивной «Коламбии». Фотоаппарат в футляре полетел на диван, а Эллада искренне расхохоталась при виде моего нахмуренного лица.
- Ты бы себя видела! Ты в этих очках и пижамке на училку похожа! Давай, в темпе, в десять стартуем! У «Ночных вервольфов» сегодня закрытие сезона в ирландском пабе!
- Ты с ума сошла! Какое закрытие сезона? – я стянула компьютерные очки, покрутив пальцем у виска. – Ты точно что-то отморозила. Раздевайся и готовь кофе, потом внятно пояснишь.
Эльку не нужно было приглашать дважды, она выглядела перевозбужденной и заведенной до предела, так и поскакала на одной ноге в кухню, стаскивая по пути сапожок угги со второй, и не закрывая рот ни на секунду. Когда в мою скромную обитель, пропитанную ароматами розовых лепестков, врываются подруги, готова повеситься от беспредела даже Димкина тень.
- Багира, не гони! Ты же всех там знаешь! – орала Элька с кухни в перерывах между уменьшительно-ласкательными эпитетами, сопровождающими рассыпанный кофе и выброс пара из кофеварки. – Брюс только не приехал, но тебе же легче, тебе не до него сейчас! Прикинь, какие фотки будут? Там свой себе тюнинг-фест, два в одном!
- Я не собираюсь заниматься игрульками в суицид на обледенелом асфальте! – Отобрала у Эли чашку с кофе, несильно щелкнув ее по подбородку. – Челюсть подбери, это курсовая, а не сайт знакомств! Короче, у тебя два варианта, или едешь по своим делам без меня, или бери мой халат и распечатывай бутылку, посекретничаем до утра, как обычно!
- Черт, Юль, насидишься еще дома… Я никуда без тебя не уеду! Будет весело, отвечаю! Милка юбилей сегодня как раз справляет, помнишь эту отчаянную? Тридцатник!
- Ты гонишь, я думала, мы одногодки!
- Это все потому, что она не втыкает в монитор, сидя дома! Не съезжай! Собирайся!
- Я же сказала, не поеду никуда! – я уже злилась на то, что вообще впустила ее в дом. Эля отставила кофе и пристально посмотрела на меня, сложив губы в тонкую издевательскую линию.
- Папочка не пускает? Ремнем по попе даст?
- Это вообще тебя не касается! И прекрати рыться в моем шкафу, ты не у себя дома! Да ты что, вкрай ипанулась? – я едва не взвыла, когда Эля бросила перебирать вещи, и вцепилась в мои уши, рассматривая серьги.
- Вот сколько стоит свобода по нынешнему курсу? Пара стекляшек приблизила деградацию в домохозяйку-затворницу? Кто-то никогда не любил бриллианты, мне помнится…
- При чем тут это? Я просто не хочу никуда ехать! – Действительно, мысль об Алексе пока что не догнала меня. Вечер в компании всадников ночных дорог не казался таким уж ужасным. Скорее, мне лень было покидать уют отапливаемой квартиры и откладывать в долгий ящик расслабляющую ванну с эфирными маслами.
- Врешь. Я по глазам вижу! – торжествующе заметила Эля. – Ты что, его боишься? Набери, я ему все поясню! Час поснимаю сходку и отвезу тебя домой, даже пить не будем… Ну позвони, он же не совсем изверг запрещать тебе встречу с друзьями?
- Он занят, я не хочу его отвлекать…
- Да я заткну ушки! Давай, не стесняйся… «о, повелитель моего сердца, смиренно прошу, позволь мне оттянуться в роскошной компании, поскольку я тебе не закатываю истерик и допросов о том, почему ты не рядом»! Давай, сделай это и расслабься!
- Что сказал Денис? – мысль о том, чтобы позвонить Александру и униженно отпрашиваться на вечеринку, внезапно разбудила спящее чувство протеста. Я не собиралась делать ничего плохого. В конце концов, я же не давала клятвы докладывать ему о каждом своем шаге?
- Денис работает. Это все твой Айсберг виноват! А так он вполне адекватно отнесся, пожалел только, что не сможет присутствовать, сам фанат мотоциклов, как и я. Я еду туда увидеться с друзьями и поработать штатным фотографом – он уважает мое право на личное пространство, не знаю, как его босс… Но ты можешь легко это выяснить!
Вряд ли Александр был так демократично настроен, как Денис. Моя рука потянулась к смартфону… но я тут же одернула себя под испытывающим взглядом Эли.
- Алекс тоже не ставит мне никаких рамок. Он очень сильно меня уважает для этого!
- Тогда я очень рада за тебя и… это значит, «да»?
- Черт с тобой,- скрывая неуверенность, я махнула рукой. – Что надеть? У меня в гардеробе нет подобных вещей…
- Так я тебе помогу, момент! – Элька подпрыгнула на месте от радости и вновь спрятала голову в недра моего шкафа. – Вот, это, - в меня полетело длинное черное платье, - и это тоже, - рядом шмякнулась стильная косуха. – Только аксессуары подбери, будет круто… готичненько так. С тем, что у тебя в ушах, мы и до такси не дойдем. Сними!
- Но там именинница без подарка, - вцепилась я в последний аргумент, на что Эля сдвинула брови, обведя глазами обилие розового великолепия.
Шаг до невозврата был сделан практически играючи. Через сорок минут такси доставило нас к сияющему новогодней иллюминацией пабу в центре города. Первое, что привлекло мое внимание – ряд различных спортивных мотоциклов и чопперов, самых неожиданных расцветок и с невероятными аэрогрофическими элементами. На входе нас встречал Джек Воробей собственной персоной, и Эля, не теряя времени, отщелкала несколько веселых кадров, когда приглашенный актер раскланялся в реверансе, целуя мне руки и картинно прикладываясь к бутылке с яркой надписью «реальный ром».
В самом зале веселье было в разгаре, и наше с Элей появление встретили громким свистом и возгласами. Я не успела опомниться и привыкнуть к полумраку, как рядом появилась сама королева вечера в ярком топе, усыпанном пайетками, и высоких ботфортах до середины бедра. Со времени нашей последней встречи Мила изменилась. Я помнила ее задорную короткую стрижку, а сейчас мягкие локоны сбегали по спине до самой поясницы. Никто в мире не дал бы этой вечной девчонке с пляшущими в глазах веселыми чертиками реальный возраст. Она была похожа на гордую амазонку в окружении подданных, воинов дорог, и непокорную дрянную девчонку одновременно. Я протянула ей букет из 13 белоснежных роз и растерялась еще сильнее, когда она впилась в мои губы далеко не дружеским поцелуем на виду у гудящей толпы.
- Спасибо… Девчонки, какое счастье, что приехали! Юля, - не снимая ладони с моего плеча, она наградила Элладу таким же поцелуем, оставив позади Мадонну и ее пиар-ход со Спирс и Агилерой. – Бегом за стол, мы вас уже заждались! Спасибо за букет. Эл, кидай свою коробку к остальным подаркам, я сегодня вряд ли буду в состоянии их разобрать, и проходим, не стесняемся! Парни, уймитесь! – шикнула на орду байкеров, которые готовы были вцепиться в глотку друг другу, чтобы освободить мне и Эле место подле себя. – Мои гостьи сядут со мной!
Стол был шикарный. Я отказалась от водки, осторожно, опасаясь обидеть именинницу, но Милка оказалось мировой до безобразия, и уже спустя несколько минут мне принесли большой бокал мохито. Из-за непрекращающегося гула я едва разбирала слова, но делала вид, что понимаю, что рассказывает Мила о своей поездке в Крым на сходку мотофристайлеров с реальным поцелуем с Крисом Пфайфером, запись которого позже все-таки прислала на электронку. Достаточно было дать мне понять, что я не собираюсь ни с кем знакомиться и развивать какие-либо отношения, как активность ребят заметно сникла, подчиняясь царственному жесту королевы вечера. Эля забыла обо мне, включившись в работу, щелкая объективом профессиональной зеркалки, а я сама спустя минут двадцать включилась в нескучную беседу с Милой и еще пятью парнями, которые наперебой рассказывали о своей летней мотосходке в Затоке. Очень некстати проговорилась о том, что умею круто исполнять репертуар группы «Ария» в караоке. Мохито ударил в голову, и я сама не поняла, как исполняла на бис то ли «Беспечного ангела», то ли «Потерянный рай». Неистовая свобода пьянила посильнее коктейля, и я даже шикнула на Эльку, которая, дождавшись окончания песни, потянула меня со сцены в сторону.
- Юль, там это… Дэнчик приперся какого-то хрена… Просит, чтобы мы вышли на улицу.
- Мы?! – Противный холод пробежал по позвоночнику, и я растерянно передала микрофон кому-то из «Ночных вервольфов». – Что значит «мы»? Ты ему говорила, что мы вместе? Ты вообще сказала, что он на работе и до утра не освободится!
Эля сама выглядела растерянной.
- Не говорила, я тебе клянусь! Сама ничего не понимаю… Может, освободился и решил к нам присоединиться?
- Ага, б..дь, вместе с боссом. О, черт! – Я схватила телефон, который так и остался лежать нетронутым на столе. 4 пропущенных. Мне даже не нужно было смотреть, от кого именно. Резко закружилась голова, горло стянуло удушающей ледяной пленкой предчувствия тревожной опасности. Внезапный вальс бешеной аритмии запустил пожар беспричинного страха по расслабленным от алкоголя нервам, и я, забыв про светские манеры, судорожно отпила прямо из бутылки с минеральной водой. – У меня… 4 неотвеченных!
- Ты же сама сказала, что он все поймет… Юль, ты что… от ты ж… - Эля вырвала у меня бутылку с водой. – Черт, перезвони ему сейчас же… давай, я попрошу Милу сказать, что она тебя внезапно пригласила… Ты чего?
Мы замерли, уставившись друг на дружку, одновременно с мелодией нового вызова.
- Не бери! – прошипела Элька, словно Алекс мог нас услышать в этот момент. – Скажешь, забыла дома!
- Тогда мне точно писец… Б..дь! – Я сбросила руку подруги с плеча, затравленно огладываясь по сторонам и молясь про себя, чтобы в санузле паба оказались звуконепроницаемые стены. У меня не было времени проверить эту теорию, когда я влетела в кабинку и приняла звонок, выставив ладонь в роли шумопонижающего барьера.
- Где ты, моя девочка? Надеюсь, в постели, как мы и договаривались? – меня выбило по вспотевшему позвоночнику накрывающей нежностью его тихого голоса вместе с откатом тревоги от вкрадчивой ласки хладнокровного повелителя моей воли.
- С…собираюсь… - я хотела говорить, не сбиваясь и не запинаясь, но сейчас это казалось невозможным. – Еще немного, и…
Резкий хлопок двери, и я подскочила от громкого дабстепа, ворвавшегося в кафельный периметр уборной. Кажется, ругнулась от отчаяния, шепотом, совсем тихо… но Александр меня услышал. Повисла тяжелая пауза, а я едва не сползла по стене от леденящего ужаса перед тем, что только что произошло.
- Давай домой сейчас, Юля. Я прислал за тобой Дениса.
Его голос остался таким же вкрадчиво-ласковым, покровительственным. Но мое платье прилипло к спине, на которой выступили мелкие бусины холодного пота, а горло сжало щипающими тисками, предвестниками скорых слез.
- Хозяин, я… все так внезапно… не было возможности позвонить… Это моя подруга, просто так вышло…
- Юля, ты сейчас успокойся, пожалуйста, - интонация не изменилась, словно ничего не произошло, но паника усилилась в несколько раз от этого спокойного тона. – Ты сейчас поедешь домой и ляжешь в постель. Мы обо всем поговорим позже.
- Ничего не было! - тщетно зажимала рот ладонью. – Я просто… я не понимаю, как так получилось…я…
- Юля, садись в машину, пожалуйста. Ты знаешь, как я не люблю, когда мои просьбы не слышат с первого раза? Сейчас я очень занят, чтобы продолжать разговор. Денис ждет на парковке. Только не вздумай выходить разгоряченная с клуба. Сперва остынь и успокойся!
Я не помню, как вернулась обратно в зал. Гудки равнодушного отбоя били набатом посильнее громкой музыки. Я по инерции кивнула Эле, что-то поясняющей королеве вечера. Мила выглядела обеспокоенной.
- Все хорошо? Если он здесь, приглашай к нам за стол. Пусть увидит, насколько тут все цивилизованно. Вы поссорились?
Я с трудом взяла себя в руки.
- Нет, Мила, все хорошо… Это пройдет! Просто нужно срочно уехать.
- Юль, вся вечеринка отснята. Я это к тому, что среди мужиков попадаются еще те козлы, пусть посмотрит запись и успокоится. Если понадобится. Жаль, что надо уезжать!
Я натянула косуху и, пожав Милке руку, направилась к выходу, не замечая празднующей толпы и ритуального поклона Джека Воробья. Знакомый «лексус» увидела сразу, единственный автомобиль среди скопления разномастных мотоциклов.
- Юлька! – Элька догнала меня и обняла за плечи, словно собираясь закрыть своим телом от внезапного появления Алекса. Я отстраненно наблюдала, как Денис, хлопнув дверцей автомобиля, направился нам навстречу.
- Привет, милашка, - это Эле. Меня обдало новой волной удушающей паники от контраста между двумя различными типами отношений. Водитель Алекса совсем не выглядел расстроенным или возмущенным самовольством своей девушки. Я отвернулась, чтобы не мешать их поцелую.
- Босс сказал отвести тебя домой. - Нет, я ошиблась. Он все же выглядел взволнованным. Этот взгляд покровительственно-сочувствующего наблюдателя уже был мне знаком. – Эля, ты с нами? Я и тебя отвезу по пути. Мне просто потом снова надо вернуться в клуб.
- Я только попрощаюсь и выясню, как лучше обработать фото. Дай мне 10 минут!
Мы проводили убегающую Эльку глазами. Денис неловко кашлянул.
- У тебя есть курить? – тихо поинтересовалась я, и, получив отрицательный ответ, подошла к ребятам, которые беззаботно курили на крыльце, не обращая на нас никакого внимания. Мне было наплевать, но цербер Анубиса не сделал ничего, чтобы мне воспрепятствовать. Закурив, я вернулась к машине и устало облокотилась о капот, не замечая пронизывающего ветра и секущего мокрого снега. Беспомощно-обеспокоенное состояние Дениса передавалось даже на короткой дистанции, и я дерзко вскинула голову, разозлившись на то, что, по сути, чужой человек позволяет себе жалость по отношению ко мне.
- А ты не спеши меня хоронить пока. Откуда узнал, что мы вместе? Эля сдала?
- Я сам удивился, что она с тобой, - Денис избегал смотреть мне в глаза, от чего страх начал разгон со скоростью марафонского бегуна. Тем не менее я с ленивой грацией размяла затекшую шею, выпуская сигаретный дым в неприветливую морозную влажность поздней осени. Еще одна полезная в обыденной жизни фишка, которую я непроизвольно переняла от двух своих последних мужчин. Спокойствие в любой ситуации. Увы, в 20 лет это вряд ли выглядело так круто и естественно, как в более позднем возрасте.
- И нет никаких версий, откуда стало известно о моем местонахождении? Навигатор? Жучок? Под кожей уже, наверное? – я хотела сказать грубее на самом деле. Смотрела прямо перед собой, напряженно ожидая ответа, пока Денис осторожно пробежался быстрым взглядом по моей напряженной спине и дрожащим пальцам, не успевающим подносить к губам сигарету.
- Ты должна была сама догадаться, что для такого человека не составляет труда узнать абсолютно все. И лучше было не обманывать его в таких мелочах.
На пороге кафе появилась Элька, и мы синхронно повернули голову в ее направлении. Я сбила пепел в ледяную кашу у своих ног.
- Ты же не препятствовал ей, когда она сказала, где будет. Ты даже не злишься!
- Я не буду говорить, что наши отношения различны по сути своей, Юль. Я никогда не лезу в дела своего босса, я могу только предполагать и догадываться об их формате. Дело не в том, что у нас все по-иному. Я был поставлен в известность с самого начала о том, где моя девушка проводит свое свободное время. Ты же, как я понимаю, то ли не сочла нужным, то ли побоялась это сделать.
Я не нашла, что ему ответить. С одной стороны, все было логично до невозможности, но с другой… Неужели Алекс в силу своего опыта и осведомленности о моем прошлом не понимал, как мне необходима хотя бы капля личного пространства, которое будет принадлежать только мне и давать ощущение пусть мнимой, но свободы? У меня ее не было слишком долго, неужели это надо было объяснять ему на пальцах?
Элька махнула рукой Джеку Воробью и направилась к нам. Денис бросил на меня осторожный взгляд.
- Я бы не хотел оказаться на твоем месте.
Шикарная попытка меня успокоить! И недальновидная с его стороны. Мне ничего не стоило послать бойфренда подруги вместе с его шефом в пешее эротическое турне и вернуться под крышу паба, где никто из них не посмел бы диктовать свои условия. Могло ли быть хуже, чем уже стало? Приближение Эли спасло от непредвиденных рискованных шагов.
- А ты знаешь, там совсем не страшно, на моем месте. Может, тебе бы даже понравилось! – я натянуто улыбнулась на очередной виток их страстных объятий и громко хлопнула дверцей автомобиля, забираясь на пассажирское сиденье. Ванильные обнимашки этих двоих на пронизывающем ветру кольнули нехорошим предчувствием. Вряд ли я теперь буду иметь право на подобный поцелуй. Страх вместе с давящим чувством вины сжал в тиски, заставляя жаться в углу, подобно загнанному зайчонку. Вжиматься побелевшими подушечками пальцев в равнодушное черное стекло мобильного телефона в непонятной надежде на… на что? Абстрактное, сухое «прощена»? Я многое усвоила за это время. Прощение возможно только после наказания. И в этот раз звание первой леди самого крутого тематика города не избавит меня от подобной участи.
Пальцы, не подчиняясь законам логики, в попытке использовать любую возможность, продавливают сенсорные кнопки телефона. Я должна хотя бы попытаться сказать, как мне жаль, и не надо на этом этапе рубить проснувшиеся крылья! Сухие равнодушные гудки… Я не сдаюсь до третьего раза. Вздрагиваю от хлопка дверцы, кивнув на обеспокоенный Элькин взгляд.
- Денис, набери своего босса! – Маска холодной и невозмутимой стервы сорвана, валяется на мокром асфальте, присыпанная крупой, застывшая льдом – но мне больше нет до этого никакого дела. Интуиция вопит, бьется в сетях неотвратимого происшествия пойманной птицей, сходит с ума от невозможности достучаться до чужого сердца и остановить предстоящий кошмар, пока не станет совсем поздно. Она не хочет точки невозврата, но еще больше она не хочет завершения того, что так прекрасно началось!
- Юля, у меня нет распоряжения его беспокоить, пока я не довезу тебя домой.
Эля открывает было рот, но, передумав, тянет руку назад, чтобы сжать мою ладонь.
- Багира, забей! Я завтра приеду вечером, побуду с тобой до утра… Просто продержись и не паникуй, договорились?
- А пары? – туплю я, напрочь забыв, что в понедельник их не будет.
- У Миранды открытая пара, а социологию мы перенесли на четверг, чтобы освободить день. Ты забыла?
… Я так и не узнала, откуда Алекс узнал об этом еще до того, как мне напомнила Эля. На тот момент мне уже было все равно, я настолько издергалась, что могла хотеть только одного: завершения разговора, пусть даже того самого наказания, ожидание которого разбудило панический ужас под патронатом сошедшей с ума интуиции. Как ни странно, я все же сумела заснуть в ту ночь, вытолкав взашей Элю, которая страдала комплексом вины за то, что не позволила мне остаться дома и так легко, не думая о последствиях, взяла на «слабо». О том, что нервному сну после дозы валерьянки предшествовали семь попыток дозвониться до Алекса, я утром старалась не вспоминать. Бывает, после того, как тебе удалось выспаться, ситуация перестает шокировать своей неотвратимостью, ты смотришь на нее с разных точек зрения и в итоге находишь правильное решение. Так вот, со мной эта теория не работала. Противная, подзабытая паника накрыла удушливой пеленой, принуждая остаться в постели и придумать себе несуществующую головную боль. Но когда Юлька Беспалова пряталась по кустам? Когда она отключала телефоны, чтобы избежать ненужного разговора, и баррикадировала двери тумбочками?
… Убегающая из-под колес дорога. До боли знакомый маршрут в привычном направлении, когда я горела сладким предвкушением встречи. Я ничего не замечала вокруг себя, списывая на волнение и тревогу. Что я тогда знала об их истинном значении? Между предвкушением чего-то хорошего и ожиданием неминуемой опасности - очень большая пропасть.
Был ли у меня выбор, когда отвечала на звонок, стараясь говорить максимально взвешенно, чтобы, упаси бог, мой голос не дрожал? Могла ли повлиять на эту ситуацию тогда, когда выбрала в спутники сухой деловой тон вместо униженных просьб забыть о ночной выходке и ничего не предпринимать? Я могла отказаться от поездки к нему домой, почему гордость взыграла именно сейчас, когда все козыри, да и сама правда, были не на моей стороне?
Вопросы без ответа, распалившие сухой костер обмораживающего ужаса. Этот огонь ледяной, он не обжигает, и от подобной неправильности сердце никак не желает успокоить свой хаотичный бег. Нет, оно не выдержит такой скорости – моментами накатывает волна расслабляющего спокойствия с оттенками чуть ли ни нежности. Еще один штрафной удар запутанной, перевернутой интуиции? Она так редко мне врет. Но сейчас… Я по-прежнему в безопасности, но одновременно как никогда близка к краю обрыва.
Руки Алекса уверенно сжимают руль, а я отвожу глаза, чтобы не думать о том, почему он так и не снял тонких кожаных перчаток. Так сподручнее меня задушить за проявленное своеволие? Демонстрация нежелания прикасаться ко мне оголенными пальцами, чтобы как нельзя точнее подчеркнуть глубину своего разочарованного презрения?.. Я не могу это выдержать. Все это куда сильнее того, что я могла бы вытерпеть, не пискнув и не взмолившись о пощаде!
- Там не произошло ничего криминального. Есть запись мероприятия! – Почему, ну почему я оправдываюсь именно сейчас, за час до эшафота? – Мне действительно сообщили об этом в самый последний момент!
Он молчит, не удостоив меня даже взглядом. А могу ли я ожидать чего-то другого? Сегодня все не так, как было прежде. Нет затягивающего в омут страсти поцелуя при встрече – все, как я предвидела еще ночью. Нет привычной уже охапки белых или красных роз, которые всегда ожидали меня на пассажирском сидении. Никакого теплого шепота «все хорошо? Почему волнуешься?» в приоткрытые далеко не от возбуждения дрожащие губы.
И у меня нет никакого желания смотреть на него… потому что мне реально дико страшно! Да останови ты машину, врежь мне по лицу, заори, что я лживая сука, которая не стоила твоего доверия; разорви платье прямо по шву вдоль и поперек прямо на этой далеко не безлюдной трассе, пусть от этого яростного насилия станет легче обоим! Не заставляй меня медленно умирать от неизвестности, разрываясь между желанием упасть на колени прямо в машине и выпрыгнуть из нее на полном ходу, рискуя переломать все ребра!
- Я просто не хотела вас отвлекать от приема! Ну неужели непонятно? – страх так быстро трансформируется в ярость и обратно, что не успеваю зажать рот ладонью… и не усугублять свое и без того плачевное положение. – Что в кругу друзей со мной могло случиться?!
Резкий визг тормозов на мокрой трассе, скрип шин разрядом усилившейся паники по перетянутым сплетениям нервных окончаний – кажется, я все же вскрикиваю, вцепившись пальцами в подлокотник, рискуя сломать маникюр. Страх и без того плещется в нейтральных водах за зоной финишных буйков, ожидание неизбежности съедает изнутри в отчаянной попытке спасти хоть крупицу здравого смысла.
Я жду всего, чего угодно. Хватки за волосы и удара по лицу. Принуждения как минимум к оральному сексу прямо здесь, рискуя шокировать проезжающих мимо. Меньше всего я жду, что Алекс сложит руки в замок на рулевом колесе и задумчиво уставится вперед, принимая, как могло показаться со стороны, тяжелое для себя решение.
Время замирает вместе с новыми витками просыпающегося ужаса. Мне следует перестать смотреть, уставиться в пол, подумать о чем-то отвлеченном. Но я не в состоянии отвести глаз от его четко очерченного профиля и легкого прищура устремленного на дорогу задумчивого взгляда, слегка затемненной линии высоких скул и волевого подбородка. Внезапное желание провести по щеке кончиками пальцев, забирая его скрытую злость, усмиряя взбешенного зверя внутри, гаснет, не успев трансформироваться во что-то более осознанное и реальное.
- Ты можешь все остановить, - его голос лишен какого-либо эмоционального окраса, только пальцы под тонкой черной кожей перчаток сильнее сжимают руль. – Одно твое слово - я отвезу тебя домой. Ты не обязана, если не хочешь.
- И всему конец? – Поразительно, как недавний страх отступает перед ужасающей перспективой потерять то, что еще толком не началось, и я сейчас боюсь этой потери до дрожи в коленях, до первых темных пятен перед глазами. – Ставим точку в нашей истории?
- Я не имею привычки принуждать к чему-либо. Выбор всегда будет за тобой. Создавать иллюзию отношений, притворяясь тем, кем ни один из нас не является, будет изначально неправильно.
Сталь бескомпромиссных слов режет по живому, усиливая дрожь в сомкнутых коленях. Я прекрасно понимаю, что моя жизнь просто рассыплется на тысячи мелких осколков, если я потеряю свой свет в страхе перед кратковременной болью от его не всегда ласковых лучей. Мне так дорого встало недавнее одиночество, что я едва не сошла с ума. Уже не задумываясь о том, как именно это выглядит, подаюсь вперед, не в состоянии скрыть ужас от возможного разрыва. На сей раз этого достаточно, чтобы Алекс повернулся ко мне, и наши глаза встретились. Я не вздрагиваю и не отшатываюсь от легкого хладнокровного прищура, беспрепятственно, с каким-то облегчением позволяя ему залезть в мое сознание, считывая страх и опасения распахнутой наизнанку души.
- Ты понимаешь, что мне придется тебя наказать?
Я не могу даже кивнуть. Я боюсь, что любой жест, малейшее движение ресниц будет использовано против меня. Оправдания замирают на губах, медленно растворяясь в повисших секундах. Мне не нужно спрашивать, зачем и почему, это уже не имеет никакого значения.
- Я никогда не запрещал тебе общаться с друзьями. Тирания – не мои методы. Я не могу простить тебе твой эгоизм без наказания. Ты думала только о своем комфорте и удовольствии, когда не поставила меня в известность. И ты даже не предположила ни на секунду, что я тоже могу волноваться… переживать за тебя… Я сейчас молчу о проявленном недоверии с твоей стороны! – Ладонь сжимается в кулак до предельного натяжения перчаточной кожи. – Я просил всего лишь никогда меня не расстраивать. Быть откровенной!
Это я запомнила очень хорошо. За недоверие наказывают с самой крайней жестокостью. Мне хочется закрыть глаза, но я с отчаянием смертницы держу его взгляд, беспрепятственно позволяя спиралям обмораживающего азота погасить мое сумасшедшее биение сердца.
Я смелая. Я смогу.
Это молчаливое согласие. Не в состоянии выдерживать атаку потемневшего малахита, отвожу глаза. Молчаливая пауза уничтожает мои нервы, но я не в состоянии произнести ни слова. Я молчу всю дорогу, отмечая неровный рельеф загородной трассы в ожидании неотвратимой неизвестности.
Иногда интуиция ведет нас к финалу совершенно неожиданным путем. Запутанным маршрутом через фатальные буреломы, где мы рискуем травмироваться и растерять все силы. Мы можем долго ругать себя за то, что решились шагнуть в эту бездну кошмара с тонкой натянутой леской, которая не даст упасть и провалиться, она одна не позволит нам свернуть с пути, который изначально был правильным…. и единственным из возможных, как бы ужасно это не выглядело со стороны.
…- Я не буду ждать до вечера! Юля, или ты раздеваешься без своих глупых попыток меня разжалобить, или, клянусь, поползешь в комнату на четвереньках!
Мои пальцы обледенели на молнии платья. Глотая слезы ужаса и преодолевая головокружение, дергаю ее вниз, чудом не вырывая полностью. Сейчас в этом униженном избавлении от одежды в гостиной нет ни капли грациозного эротизма. Последний взгляд на хмурое непроницаемое лицо рассерженного Хозяина в немом ожидании, что сейчас все закончится… Что я просто прижмусь к его груди и смогу дать волю слезам под равномерные поглаживания волос и ласковый шепот с обещанием чего-то чудесного. Губы Алекса раздраженно дергаются, всего в два шага он преодолевает разделяющее нас расстояние. Вместо поглаживания затылок прошибает раскаленными иглами от хватки в волос, режущий захлест по линии ребер, прежде чем кружевной бюстгальтер, не выдержав рывка сильной мужской ладони, летит на пол под аккомпанемент моего испуганного крика.
Я не готова. Не дали времени даже выпить стакан воды и отдышаться после дороги, которая, похоже, уже стоила мне очередной фобии. Хозяин в ярости. Я никогда не увижу ее проявления в его глазах, в нервозности уверенных движений, в подрагивании челюстных мышц, но от этого я не перестаю ощущать эти гребаные флюиды, убивающие во мне все живое! Резкий толчок - и я едва успеваю сгруппироваться, зашипев от боли в кистях, которые приняли удар о пол на себя.
Его нога в неизменной коже дорогих туфель легким нажимом давит на поясницу, пригибая к полу.
- Я сказал - раздеться! Я непонятно выразился?
Ужас настолько сильно завладел мной, что блокирует даже сухие рыдания. Переворачиваюсь на спину, поспешно стягивая колготки. В этих извивающихся метаниях эротики нет вовсе. Поспешно откидываю их в сторону вместе с узкой полосой стрингов. Мне некогда даже испытывать унижение, все вычеркнул ужас от возможного наказания, если Хозяин снова останется недоволен. Со сдавленным криком отползаю к дивану, увидев в его ладони моток уже хорошо знакомой мне красной веревки.
- Прекрати орать. Я просто хочу тебя трахнуть. Или это для тебя хуже порки тростью?
Мои глаза помимо воли расширяются от режущей циничной констатации факта, и все же зажмуриваюсь, не в состоянии видеть его улыбку, которая не предвещает ничего хорошего.
- О нет, твое наказание не закончилось… Оно еще не начиналось! Считай это прелюдией, может, даже получится расслабиться!
Грубые витки веревки впиваются в покорно сомкнутые запястья, отзываясь в позвоночнике вспышками разрывающей боли, а меня уже трясет от подступающих слез и его близости. Хочется просто прижаться, минуя все преграды тематического регламента… Стоп-слово забыто, ужас отключил этот участок памяти, и мне сейчас это совсем не нужно. Снова грубая хватка волос, шиплю от обжигающего трения коленей о паркет, когда он ловко, словно тряпичную куклу, разворачивает меня лицом к дивану. Холод кожи охлаждает пылающую щеку, разрывая контрастом с жаром огня в натянутых волосах, а тело цепенеет, не в состоянии сопротивляться абсолютной власти Алекса. Мой свет стал моей тьмой. Слезы сжимают горло, едва различаю звук стукнувшего о паркет ремня с легким звоном металлической пряжки и звук расстегиваемой ширинки, закусив губы в ожидании неминуемой боли.
- Да ты уже готова… Удивлен, что у тебя для этого остались силы… Только тело врать не будет! – Все-таки вскрикиваю от прикосновения головки члена к малым губам, не в состоянии побороть волны сладкой патоки, залившей тело от одного касания. Он не торопится, несмотря на с трудом сдерживаемую ярость, и мой крик переходит в сдавленный всхлип от скольжения влажной головки пениса по налившимся половым губкам, затрагивая всю площадь жаждущей большего киски. Повинуясь основным рефлексам, толкаюсь навстречу его полному погружению одним резким толчком на всю длину, до самой матки, но не пугает даже минутная боль. Краткая заминка перед новым толчком – не успеваю оседлать сосредоточение удовольствия, толчки члена внутри разрывают привычный темп, переходя в ритм откровенного насилия. Если б я еще могла воспринимать его именно таковым! От беспощадной резкости грубого вколачивания стеночки влагалища, не сговариваясь, превращаются в одну сплошную эрогенную зону, и не проходит и минуты, как резкие, тугие судороги сжимают член в своих атакующих тисках накрывшего оргазма в унисон с моим криком… больше не ужаса и не отчаяния…
В ушах еще шумит после нелогичного, неправильного, но такого сладкого потрясения от накрывшего с удвоенной силой оргазма, что я даже с трудом соображаю, что кончила я одна. Грубый рывок, отдающийся резью в запястьях, перед тем как они получают свободу. Подтягиваюсь на дрожащих руках, на губах медленно расцветает счастливая улыбка удовлетворенной женщины… прежде чем фиолетовый сатин мужской рубашки падает на пол рядом с диваном.
- Тебе лучше одеться. – Резкий звук застегиваемой ширинки режет по нервам некоторой нелогичностью происходящего, растерянно хватаюсь за его рубашку, непроизвольно задержав взгляд на выступающих кубиках мужского рельефного пресса, продеваю руки в рукава, все еще не понимая, что произошло, и почему такая внезапная поблажка. Это все, чего мне надо было сегодня опасаться?
Ноги подкашиваются, когда я пытаюсь натянуть трусики, рискуя свалиться, и все же падаю обратно на диван от приступа головокружения.
- В постель, моя девочка? – ледяной тон взрезает мне нервы. – Ну уж нет. Я не желаю сегодня видеть тебя в своей постели!
Поднимаю голову, проклиная возвращение ментолового холода приближающейся паники. Легкий прищур его глубоких, потемневших зеленых глаз никуда не делся, как и улыбка циничного Хозяина на тонких губах.
В который раз за сегодня время делает замедленный кульбит, искажая пространство и восприятие реальности? Моторный катер под предводительством автопилота вместо Харона взял курс к вратам Тартара, и обратный отсчет запустил свой безжалостный таймер, с отскакивающими секундами циничного тембра.
- Пора показать тебе твою новую комнату. Мне жаль, я думал, никогда до этого не дойдет! Только ты не оставила мне другого выбора…
Глава 23
Я не испытываю панического ужаса за шаг до предела неотвратимости. Может, так и должно быть на самом деле? Когда сознание устает метаться от страха и давящей неизвестности, оно просто включает защитный режим спокойствия с примесью необоснованного оптимизма. Можно ли его винить в этом? Оно не знало ничего другого наедине с этим мужчиной за долгие минуты, часы, дни, недели, которые складывались в месяцы наших потрясающих взаимоотношений. Я и сейчас не верю в плохое, глядя на эти плотно сомкнутые губы, в эти цинично прищуренные глаза и слыша уставший, спокойный, а от того еще более пугающий голос. Его тембр умеет запускать по телу реки щемящего искушения с примесью сладкого страха, а уж никак не ужас и желание бежать со всех ног. Если эти сильные руки причиняют боль, она моментально трансформируется в разряды острого удовольствия. И еще он никогда не злится, как бы ни пытался доказать обратное. Стальной самоконтроль с узаконенной позиции искушенного эстета с доминантным складом характера, никаких попыток казаться тем, кем не является, и отыгрывать заученную роль – его визитная карточка. Что мне может угрожать сейчас, когда я под его защитой? Нам слишком хорошо было вместе, чтобы разрушить все одним ударом кнута, оглушающей пощечиной, принуждению к унизительному поцелую туфель и тяжелого ошейника в качестве экзекуции!
Я все еще не верю, что произойдет что-то ужасное. Рывок за пределы собственного страха и тревоги для их моментальной нейтрализации. Сатин фиолетовой рубашки ласкает разгоряченное после потрясающей эйфории тело. Стягиваю ткань плотнее, вдыхая его потрясающий аромат, нотки сандала с легким шлейфом тонкого парфюма. Отчаянная попытка доказать себе, что ничего плохого со мной случиться больше не может? Летом я испила свою чашу страданий до дна, после всего того, что этот человек сделал для меня, ничего подобного повториться не может. Зачем надо было мариновать меня в кабинете элитного психотерапевта, воскрешая прежнее мировоззрение день за днем? Не для того же, чтобы все это уничтожить недрогнувшей рукой в один день, воспользовавшись моей ночной самоволкой как поводом развязать себе руки?
Пытаюсь подняться, только в ушах еще шумит от пережитого удовольствия, непроизвольно сжимаю виски и откидываюсь на спинку дивана. В чем логика? Зачем меня заставили одеться? И что значат эти хлесткие слова «я не желаю видеть тебя в своей постели»? Попытка сберечь от собственной ярости, опасение, что не удержит контроль, или просто отчуждение, самое тонкое и беспощадное из наказаний?
- Все нормально? – его голос так же холоден, но я даже в таком нестабильном состоянии могу уловить в нем ноты беспокойства. Со мной все нормально. Головокружение может как спасти меня от неизбежного наказания, так и отстрочить его во времени, сжигая нервные клетки дотла. Поднимаю глаза, возвращая себе холод рационального суждения, у которого только одна цель – не допустить, чтобы Алекс сейчас увидел мой страх. Я только надеюсь, что очередной приступ слабости сейчас не помешает мне встать на ноги, потому что проявлять слабость и униженно цепляться за его щиколотки не стану, даже под угрозой неминуемой смерти!
- Тебе лучше обуться. – Перевожу растерянный взгляд на пару обуви в его руках. Похожа на кеды, рассмотреть детально не успеваю. – Если не уверена, скажи прямо сейчас. Потом я тебя слушать не буду.
Может, хватит уже? Я вскидываю голову, поборов приступ ледяного ужаса.
- В подвал? – Съязвила, не смолчав. Я не знаю, что буду делать, если в моей шутке не окажется и доли этой самой шутки. – На цепь? Просто не июль месяц. Это так, на всякий случай!
Теплая волна пробегает по напряженной спине- я вижу в его глазах отражение сожаления, минутного колебания, - меня накрывает биополем почти болезненной эмоциональной защиты, но я настолько напугана и дезориентирована, что не понимаю его значения. Не хочу понимать и принимать - потом придется низко и больно падать!
- Не паясничай. Никакого подвала, если тебе станет легче. Подожди!
Два быстрых шага мне навстречу.
- Обувайся! – Мне приходится присесть, и я этому рада. Он не видит, как я трясусь, натягивая мокасины, как с трудом сглатываю подступившие слезы и как поспешно вскакиваю, готовая убить себя за желание прижаться к его ногам и умолять в этот раз не делать ничего, что может угрожать нашим отношениям! Мой страх сейчас не страх боли. Не страх унижения. Это страх потери пока еще хрупкого, волшебного равновесия нашего зарождающего мира, страх потери веры в мужчину, которого я уже привыкла называть своим, опасение увидеть его таким, каким никогда не смогу принять и полюбить. Это страх потери Света, перед которым Тьма сдалась, капитулировала, растворилась, не в силах вынести абсолют настоящей власти… Я не хочу терять то, что уже бережно и крепко держу в своих ладонях, и не желаю расставаться с ним ни при каких обстоятельствах!
С трудом не всхлипываю, когда теплые пальцы псевдо-лаской погружаются в мои волосы, чтобы натянуть привычной хваткой у корней. Давление ладони направляет мою голову к дверям, и я, забыв на время, как дышать и плакать, делаю первый шаг в свою личную преисподнюю.
Спиральная лестница, кованые перила, мягкий ворс ковра. Пылающий от прилива крови затылок, ужас хлесткими ударами по слезовыводящим каналам, безжалостными пощечинами по побледневшим щекам, - я была бы счастлива принять их в реале… Паника врывается в беззащитно-растерянное сознание вооруженным агрессором на двенадцатой ступеньке, взрывая изнутри шипами обмораживающей пустоты. Дергаюсь в его руках, рискуя лишиться волос и свалиться с лестницы с первым выстрелом-отдачей несдержанной душевной боли и горьких слез.
- Ну что такое? Я думал, ты смелая! Тише, моя девочка! – шепчет Алекс, а я едва не падаю, больно ударившись большим пальцем о выступ ступеньки, но хватка в волосах не ослабевает, наоборот, добавляется давление руки на плече. Я извиваюсь в этой хватке, бездумно пытаясь отступить назад. С таким же успехом можно попытаться сдвинуть шкаф в не особо ритмичном танце. Нереальность происходящего правит свой бал, но даже ей не под силу выдержать атаку неумолимого ужаса.
Боже мой, я не хочу туда. Я не знаю, что ждет за этой безобидной с виду дверью, одно я знаю точно - ничего хорошего! Не замечаю острого разряда боли в почти вывернутых в перекрученный жгут волосах, практически задыхаюсь, неосознанно вонзая ногти в кожу груди Александра, теряя способность говорить и соображать… Я хочу кричать, умолять, угрожать. Орать, проклинать все на свете – но я не могу! Он не замечает моего состояния или просто не спешит мне на помощь. Он больше не мой персональный ангел. Два серебряных крыла носителя спасительного Света заключили негласный союз с моей Тьмой, бог и дьявол обмениваются крепкими рукопожатиями, даже не сражаясь за право перерезать алую ленту в честь открытия черного отчаяния имени Юли Беспаловой. Тепло его тела, биение сердца, согревающий пульс сильных пальцев теряют свое предназначение, оставаясь за периметром такой знакомой стены вакуумного плексигласа. Я ее кажется, даже знаю… Откуда?! Почему?! Зачем снова?!
Воображение наверняка рисует картину камеры пыток – но я не замечаю ее пугающих красок за приступами паники. Все еще пытаюсь вырываться, потеряв неоспоримое преимущество ступеней. Защитный купол нашего уникального, понятного только двоим, с таким трудом выстроенного мира исходит сетью тончайших микротрещин на пороге обычной белоснежной двери комнаты, в которую я не хочу входить. Кажется, стоит сделать шаг - и поглотит беспощадный огонь, его убивающий жар проникнет до самого сердца, в который раз разбивая на осколки!
Бросаю невидящий взгляд в абсолютно светлые, невероятно затягивающие зеленые глаза того единственного мужчины, кто не только приготовил мне этот кошмар, но и кто сам в состоянии остановить запущенную программу уничтожения! Провести ладонью по пылающим щекам, запечатлеть сухой поцелуй на лбу, прошептать, что мне нечего бояться – пусть даже соврет, я заранее ему это прощаю. Только не окунает в забытый ад одним рывком дверной ручки! И мне плевать на то, что будет со мной… Я до боли, до разрыва сердечной мышцы, до кровоизлияния в мозг боюсь крушения того, что мы так долго и тонко плели день за днем, того, что я без пяти минут готова была назвать своим счастливым будущим!
Сколько моим ослабевшим, дрожащим рукам сопротивляться мужской силе, скользить, а не бить сжатыми кулачками по широкой груди с каркасом железобетонных мышц? Сколько боли я могу уместить в своих глазах, чтобы увидеть тень сомнения или неуверенности на его замкнутом спокойном лице? Сколько гулких ударов должно пропустить мое сердце, чтобы достучаться до чужого в умоляющей попытке не уничтожать, не убивать НАС этим бескомпромиссным решением неотвратимого наказания запутавшейся девчонки? Какие аргументы я могу безмолвно прокричать в попытке достать его сознание, потому как падения на колени и надрывного рыдания с мольбой не переступать черту будет сейчас недостаточно?! Почему стеклянная стена защитной непроницаемости не пожелала вырасти за считанные секунды между нами, поманила своей мнимой доступностью и растворилась без следа? Ей показалось, что она увидела в зеленых озерах внимательных глаз отголосок грусти и сожаления с желанием все немедленно прекратить, и если так, почему он этого не сделал, и чего же ему не хватило для того, чтобы отменить шокирующее решение?! Неужели моего надрывного крика, переходящего в сдавленные рыдания, которые я на пороге своего падения в бездну не могла воспроизвести даже под прицелом револьвера? Гордость была здесь ни при чем… Я просто не знала, почему не смогла его остановить в эти падающие каменным обвалом жестокие неотвратимые минуты!
Поворот дверной ручки длится вечность, и я закрываю глаза, разучившись дышать, бояться и чувствовать. Я не разучилась только двигаться, повинуясь чужой воле, не замечая хватки в волосах. Наверное, в таком состоянии отчаяния-невесомости я бы шагнула, упала в свой Тартар сама, без излишнего давления, потому как выбора не было – даже со свободными руками и возможностью произнести заветное слово, которое остановило бы этот кошмар. Но в тот момент я просто не помнила, что никто и ни на миг не отнимал у меня такого права.
Я не чувствую рук Алекса, которые скользят по моим плечам. Этот жест призван унять мой ужас, растворить, разделить на двоих, напомнить, что я никогда не буду одна, брошенная перед лицом опасности. Как этого недостаточно сейчас… и как цинично воспринимает его уставшая сторона сознания. Она знает, что никогда не причинят мне боль эти руки, и вместе с тем она больше не знает ничего!
Несколько шагов такой гордой и свободолюбивой девчонки, которая больше всего на свете хотела обрести душевное равновесие в руках сильного мужчины, уничтожая свои недавние кошмары, почти покинувшие воспоминания. В полной темноте, в спасительном мраке до боли зажмуренных глаз, которые в этот момент жаждали только одного: лишиться способности созерцать в обмен на заверение в том, что нет никакой угрозы! Остановка сердца перед тем, как вновь разогнать его бег до запредельной скорости, в немой надежде услышать шепот «все хорошо, можешь не бояться!», с откатом леденящего спокойствия по пылающим нейронам взбесившихся клеток… Что это такое? Почему в этом состоянии накрывает откатом ледяной волны, оседая инеем на дрожащих ресницах, заставляя их подняться вверх, коснувшись обмораживающим росчерком неподвижного века?.. Неужели я настолько устала бояться, что хочу наконец-то поставить эту точку, даже если она меня уничтожит?
Холодный белоснежный оттенок бесчувственных стен с продольными полосами темных панелей, слившихся в черно-белую графическую панораму. Первое время я не желаю замечать ничего, кроме дизайнерского оформления комнаты моего окончательного падения.
Даже цепей, разбросанных в хаотичном порядке по полу со встроенными креплениями.
Даже кожаных ремней непонятного назначения на металлических хромированных перекладинах.
Даже огромных зеркал во всю стену, поймавших в свои беспощадные сети отражение хрупкой девчонки с побледневшим в цвет стен лицом, с огромными, расширенными, еще темными – то ли от пережитого возбуждения, то ли от ужаса – глазами.
Я должна бежать. Я должна кричать, надрывая связки, жмуриться до кровоизлияния в лопнувших сосудах воспаленной сетчатки. Я просто обязана, по законам жанра, упасть на холодный пол последним усилием подогнувшихся колен, в бесконтрольном, безысходном жесте протянуть руки, обхватив ноги все еще сжимающего мои волосы мужчины, пусть даже вырвет скальп на хрен с корнем, сбивчивым речитативом черного отчаяния рассказать, срываясь во всхлипы безудержных рыданий, как мне жаль прошедшей ночи и собственной неосмотрительности. Но я не делаю ничего. Перевожу заторможенный взгляд с глянцевого сияния стальных цепей, которые кажутся неподъемными, на почти безобидные черные ремни (безразличной фиксацией в сознании), и также без промедления и задержки дыхания – на равнодушные зеркала стены-портала.
Они мне показались странными изначально, но я не могла понять почему. Приступ тошноты бьет по нервам сжатием желудка, а сознание со скрупулезностью патологоанатома-исследователя отмечает тонкую сеть едва заметной лески поверх всей плоскости отражающей поверхности. Может, именно поэтому я не срываюсь в истерику и не ору от первобытного ужаса?
Я смотрю в собственные потемневшие глаза на неестественно бледном лице, и сердце вместе с желудком, легкими (что там!), вместе с обоими полушариями мозга медленно падает к моим ногам. Я даже при желании не смогу побежать, мышцы ног скручены отравляющей слабостью, выбивающей испарину под сатином рубашки на дрожащем теле. А я этого не замечаю. Я так часто видела в фильмах излюбленный режиссерский трюк, когда перед смертью герой смотрит в зияющую бездну пистолетного дула. Однажды в него смотрела и я, только все выглядело куда примитивнее. Это не похоже на кино. Это даже не похоже на ту реакцию, что должна быть на такое у девчонки, которой подобные игры разума однажды едва не повредили психику. Я не хочу бежать. Мне все равно. Мой защитный купол пошел углубленными трещинами, и ничто не в состоянии его спасти, восстановить, прикрыть. Пройдет совсем немного времени, и радиоактивное излучение инопланетного солнца проникнет в пока еще невидимые взгляду микроразломы. Обитатели этого райского уголка начнут сходить с ума, задыхаясь от ужасающего жара проникших до костной ткани микроволн, в отчаянии поднимая глаза к безмолвным небесам, чтобы успеть увидеть картину, которая, наверное, даже не будет ужасной. Скорее, поразит убивающей красотой. Сполохи северного сияния на стеклянном куполе защитного поля, с бегающими синими искрами по граням микроразрывов. Их окончательный распад - дело времени, и тогда цветные переливы обрушатся на цветущую землю избранного оазиса, сжигая все в смертоносном огненном урагане беспощадной солнечной вспышки…
Города моей вселенной пылают. Нет, не просто пылают в обычном пожаре, а взлетают на воздух, потому как радиация проникает глубоко в их земную кору. Говорят, в огне можно переродиться? Можно. Я застываю панцирем тонкого льда изнутри сломанной в которой раз сущности. Ее так часто ломали, что однажды она к этому привыкла. Сказала себе – пожалуйста, но не ждите моих криков, воплей, расцарапанной кожи с вырванными ногтями, в этот раз мне будет практически плевать, да и лень воспроизводить шаблонную реакцию. Это не классический ступор, через который я однажды прошла с Димой, нет… мне все еще больно, лед иногда ранит посильнее пламени.
Это произошло. Я стала старше еще на одного мужчину. На еще одного одержимого садиста, которому оказалось мало доверия и его неотъемлемых бонусов. Он с настырностью разведчика из Ми-6 прощупал все мои болевые точки (некоторые из них я так охотно сдала сама), а какой же охотник без жажды удовлетворения своих потребностей и всеобъемлющей власти? Какой игрок откажется сыграть белыми на поле, которое изначально не было моим? Алекс ждал только повода. Наверное, он доволен до безумия?
Слезы дрожат в моих глазах, превращая наши отражения в размытую дождем панораму. Сморгнуть их – дело несколько секунд. Как бы мне ни хотелось навсегда уснуть с горькой поволокой на глазах в вечном покое душераздирающего падения в бездну, я не могу позволить соленым каплям отчаяния застыть льдом и навсегда убить во мне остатки догорающей воли. Я опускаю веки всего лишь на долю секунды, смачивая ресницы влагой собственного страдания, и, когда снова открываю глаза, больше не вглядываюсь в отчаянную агонию зеленого холода. Смотрю в кривые зеркала под решеткой прозрачной лески, чтобы на этот раз увидеть главное сосредоточение собственного кошмара.
Его глаза.
В прошлый раз я жмурила их до боли, не понимая, что делаю, дергаясь, задыхаясь в накатах панических атак. А сейчас все наоборот. Я по-прежнему подсознательно цепляюсь за порталы собственного спасения и не могу отвести взгляд. Сердце истекает кровью, застывшее время режет его на ремни сталью сотни острозаточенных кинжалов, только так – ведь иначе и не могло быть у черты абсолютного падения. Слезы текут по моим щекам. Я их не замечаю, все, что могу видеть – это взгляд. Я вижу его в отражении, в глазах, в которые смотрю сейчас в упор и кажется, могу потерять в нем себя вместе с этой нечеловеческой болью. В глаза все равно смотреть легче, чем в бездушные порталы, которые безжалостнее всех раскрывают самую горькую и жестокую правду. Ты вещь. Чужая игрушка. Безвольное существо. Жизнь не стала тебя сразу окунать лицом в грязь, она позволила испытать иллюзию, будто ты что-то решаешь и можешь влиять на естественный ход вещей в мире, который изначально был разделен на господ и рабов, хищников и жертв. Ты оказалась слишком строптивой жертвой, раз довела уже второго человека до такого ужасающего шага.
До наглядной проекции зеркальных отражений, которые никогда не станут врать и искажать действительность. Охотник и загнанная дичь. Роли распределены изначально, а ты попыталась нарушить их естественный ход.
Желудок скручен стальным жгутом судороги, еще немного, и придется зажать рот ладонью. А я так и не уверена, что смогу. Я не смогла закрыть глаза, остальное несущественно. Ставлю воображаемый блок из пуленепробиваемого стекла между переплетением наших взглядов в холодном зеркале под вибрацию разорванных струн собственной души. Мне кажется, она рикошетит от зеркал в глубину его глаз, обретая в сознании картину запуска неумолимого разрушения. Пугающая своим статичным спокойствием картина в доме замороженного времени. Я окончательно теряю себя в адском противостоянии одинаково зеленых глаз в раздвоенном отражении, до тех самых пор, пока не вздрагиваю от наката режущей боли в унисон с ним. Этого недостаточно, чтобы отвести глаза… я вижу то, что, наверное. никогда не должна была увидеть. Тень боли на непроницаемом холодном лице моего зеркального врага за миг до того, как он быстро отводит взгляд, как будто больно не мне, а ему одному…
Я догораю. Улетучиваюсь удушливым дымом из распахнутых навстречу собственному уничтожению глаз. Теряю его взгляд, теряю последние остатки собственного я, и сердце не в силах биться от убивающей боли потери и распада на атомы.
Ирина Милошина, психотерапевт экстра-класса, известная своими инновационными методами! По-твоему, это то, что должно было излечить меня от фобии?! Твое исцеление – жизнь овоща, бесчувственной кибер-версии Ви-Экс, которой никакие зеркала нипочем, потому что в груди нет сердца? Это могло бы сработать… Видимо, ты недостаточно близко знала, что из себя представляет Александр Кравицкий!
Вопль предсмертной агонии бьется в вывернутые болью ребра… Я догорела… Я прошила себя уготованной самыми заботливыми руками болью до основания, до каждой клетки, отравив их новой кровью с резусом абсолютного нуля. И несмотря на это, я готова зарыдать в агонии перевоплощения как в первый раз. Мне никогда не стереть с сердца безжалостный оттиск рабского клейма…
Что-то касается моих пальцев, а я не вижу и не хочу понимать, что же это такое. Быстрый росчерк по скулам, и картинка размывается еще сильнее: инородный предмет… пластиковые очки?! Я сошла с ума? Боже, мне плевать! Слезы накрыли мой мир своей серой пеленой под немым равнодушным взглядом амальгамы с отражением человека, который еще совсем недавно олицетворял собой все, о чем я могла только мечтать. Его больше не существует, а я навсегда потерялась, заблудилась, умерла в бездушных лабиринтах ледяных зеркальных коридоров. Мне непонятно, что именно мои пальцы так настойчиво сжимают, обхватывая цилиндрическую рукоятку чего-то объемного, но не слишком тяжелого. Если бы слезы не сбежали по щекам на темный паркет этой комнаты сломанных сущностей, я бы даже не поняла, что именно мне вложили в руки.
- Бей! Ударь меня!..
Я, кажется, знаю и все еще помню, кому принадлежит этот голос… Я только не хочу замечать, считывать, разбирать по составу его интонацию! Трясу головой, опасаясь напороться на острые скалы во время прилива зарождающейся истерики-агонии. Ударить… нет в этом моей вины. Фатум безжалостен, не мне бежать от агрессии разрушения, воплощенной в сильных ладонях жестокого хозяина…
Слезы уже обжигают щеки, соль оседает мелкими режущими кристалликами, когда я открываю глаза. Я стараюсь не видеть себя в этом зеркале. Я не могу на пике своего отчаянии связать воедино эти три вещи: биту в своих дрожащих руках, его потемневший, но не от ярости, взгляд в перевернутом отражении и приказ, лишенный любого смысла.
- Бей! – меня накрывает волной выбивающей боли, больше не моей… – Бей по моему отражению! Со всей силы, моя девочка!
Пальцы сжимают лакированную древесину бейсбольного атрибута. Мне настолько больно и пусто, что не кроет больше параллелью с той роковой летней ночью, которая стоила свободы и падения в затяжной ад. Хозяин отдал приказ. Даже у приговоренных к разрыву есть право последнего желания, даже с врагами пьют последний бокал, неистребимая вековая традиция под соусом благородства. Руки дрожат, когда я поднимаю биту. Мне все равно. Что я смогу сделать в такой апатии?..
Вспышка молнии испепеляющим разрядом в сто тысяч вольт длительностью в десятые доли зависшей секунды. Треск громового разряда взрывает повисшую тишину в моем отчаянном крике вместе с ударом по циничному отражению б**дского зеркального полотна – со всей силой вспышки умирающей сущности, до раскаленной боли в запястьях, наугад, без цели разбить отражение и стереть из памяти его взгляд…
Треск расколотого стекла. Разлет отражающей реальности на острые осколки, от хлесткого удара осевших у моих ног, лишь незаметный каркас ячеистой лески не позволил острым кинжалам впиться в мое дрожащее тело в хаотичном фейерверке разрушения. Застывший взгляд, заключенный в бриллиантах мозаичных кусочков разбитого зеркала у моих ног… мне безумно мало! Второй удар простреливает плечо отдачей болезненного излома, обнаженные ноги царапает осколками, которые в этот раз мельче, и их куда больше. Вздрагиваю, словно насквозь прошитая автоматной очередью собственного падения, от грохота рухнувшего оборванного полотна еще относительно цельного зеркала, за которым больше нет портала в бездну, только белоснежная стена с легкими изломами натянутой бесцветной паутины защитного плетения… Я не замечаю ничего. Крик, разрывающий застывшее сердце, сбрасывающий оковы сковавшего льда, боль в суставах от безжалостных ударов по остаткам зеркал, белой стене, плинтусам, возле которых рассыпалась бриллиантами жестокая амальгама.
- Давай… разбей! Уничтожь это! Вырви этот страх из своего сознания! – бита выпадает из моих пальцев от острого болевого прострела в ключицу, не похожего на предыдущий, захлебываюсь в приступе сухих бессвязных рыданий, теряя ориентацию в пространстве. Если я упаду на колени, изрежу все ноги мелкими осколками уничтоженного зеркала.
Теплые ладони накрывают мои дрожащие от напряжения плечи. Сухой шепот с оттенком зеркального страдания затихает на губах, едва достигая моего сознания.
- Ты больше никогда не будешь этого бояться… Ты сама с этим справилась! Моя Юля!
Эти сильные руки держат свое обещание. Они не дают мне упасть в буквальном смысле, удерживая за плечи. В его ладонях столько силы и нежности… В его крови сейчас столько же боли. Как и в моем сердце…
Но кто, б**дь, в этом виноват?!!!
Меня трясет. Зубы выбивают дробь до противного скрежета уязвимой эмали… Я не могу… не хочу… Я больше не позволю ему растопить мой лед после того, как он сам бросил меня замерзать в отражении неумолимого ледника!
Я его уже чувствую… Вот он! Проникает в кровь ледяными иглами пугающего спокойствия. Может, чтобы обрести подобное, нужно пережить боль? Срываю бездушный пластик защитных очков с лица. Они могли защитить от осколков, но не смогли защитить от рыданий, от боли, от зла, которое так легко, играючи, причинил самый близкий человек! Я не хочу, я не могу, я не вынесу больше подобных слез!
Боль в ключице усиливается, когда я резко веду перенапряженными плечами, сбрасывая с них его ладони. Линия согнутого в позе страдания позвоночника скрыла игольчатый узор ледяной изморози, которая постепенно заставила выпрямить осанку. Я смотрю в белую искалеченную стену. Там больше никаких зеркал, но я вижу сейчас отражение его глаз. И мне нет дела до беспокойства, раскаяния, разламывающей боли в двух омутах цвета расколотого изумруда.
- Е**ный садист. Такой же, как и он!
Мне плевать на регламент и путаницу между «ты» и «вы». Я не буду реветь и биться в истерике, воздевая руки к небу в отчаянном крике «как ты мог?». Я вообще больше не буду ничего делать! Дыхание все чаще и тяжелее, жесткая поверхность ламината ощущается кожей, но у меня нет сил подняться с пола. Как и нет ни малейшего желания ни на что. Ни следить за этим регламентом, за уверенными шагами, которые заставляют сердечную мышцу дергаться в такт, подобно ударам разрывающих пуль беспощадного снайпера. Там нет зеркал, там есть что-то другое… Средства «доуничтожения», если зеркала не выполнят своей функции. Мне все равно.
Рожденный из одного сгустка темной энергии конгломерат носителей грозовых разрядов. Беснующийся хаос разрушения микрочастиц, которые в этот раз умирают без фейерверков и прощальных криков, они самоуничтожаются в абсолютной тишине спокойной апатии.
Она неизбежна… Ты же не думал, что один, сам, в этот момент и навсегда, имеешь уникальную способность все контролировать, продавливать своей черной властью? Как же успешно умеет маскироваться Тьма! Она может носить белый шелк обманчивого положительного биополя, скрывающего темную энергетику. Она может даже убедить в этом ту, кого выбрала жертвой - в данном случае, меня, разве трудно? Отогреть, усыпить сладкими словами, выдать дозу необходимой вакцины от падения в депрессию в виде боли и подчиняющего приказа не подниматься с колен… Она так настойчиво пыталась вырваться из его глаз всякий раз, когда мы были вместе (Алекс не зря запретил мне смотреть)! Непроницаемое тепло изумрудов, которые могли темнеть в один момент… А тьма никогда не бывает теплой! И не умеет долго прятаться. Я не хочу смотреть и видеть. Какая разница: зачем, для чего? У него нет права смотреть на меня так, окутывать куполом защиты, заботы, раскаяния, нежности и прочей сопроводительной херни, именно так и без прикрас! Он так умело усыпил мою боль лишь для того, чтобы исследовать бреши в оборонительном укреплении… и ударить по ним всей своей артиллерией Мастера от садизма!
Брось свой пустой лист, твари не ходят в белом!..
Когда обжигает боль… Я не вскрикиваю и не дергаюсь. Я вжимаюсь бедром в ламинат до продавливающей боли, которую не замечаю практически так же, как и первую. Не вполне понимаю, почему ее жалящие очаги расцвели одновременно на икре, щиколотке, подколенной ямке и бедре. Перевожу взгляд на покрасневшую кожу, которую сейчас так нежно, смывая поцелуи боли, гладит. Я не знаю, что это – переплетение более чем пяти кожаных шнуров с наконечниками в виде кисточек. Я должна это остановить. Прямо сейчас, преодолевая свою апатию и не игнорируя настойчивый голос в голове.
Голос. В голове. Он свел меня с ума.
Его шепот все настойчивее вместе со взмахом мужской кисти с плетью-семихвосткой и эвтаназией холодными иглами ненависти, застывающих в капиллярах уставшего сердца. Раньше оно разрывалось от предательства и сжималось от боли, а сейчас оно получило анестезию от удвоенного обмана. Первый визит апатии превратил меня в овощ, а второй – в Снежную королеву с остывшим сердцем. Мне много не надо, (к черту мартини, напиток ванильных принцессок! Бармен! Подобрал челюсть и выполнил, быстро! Концентрат прозиума, два кубика льда, с ментолом не надо. Сам ментол - в тонкую гламурную дрянь вымораживающим ударом в небо, гортань, легкие и дальше по капиллярам, огонь спрячь, поднеси вместо зажигалки жидкий азот). А тебе мало… Хочешь мою кровь? Ломай белые резцы своей голливудской улыбки в попытке впиться в мою шею, потому как кровь застыла только что твердым кубиком льда!
Вихри белой метели, молчание ледяной зимы с обжигающим, угасающим предсмертным шепотом в очередной раз растерзанного доверия… Скажи это, не молчи, скажи, и ничего не бойся, тебе больше нечего терять!
- Моя свобода больше не в вашем отражении!
Это мой триумф, лишенный смысла. Непрочувствованный, неосознанный и безрадостный. Поднимаю глаза, встретив грани-переливы оттаивающих изумрудов, в которых непроницаемая поволока безжалостной силы и власти медленно застывает кристаллами шока и ужаса. Я это вижу, или, может, чувствую? Есть так много эмоций, которые применимы к настоящей ситуации: облегчение, тепло, боль, нежность, сожаление, раскаяние, удивление. Нет ни одной в его глазах! В этих зеленых омутах всегда показательное равнодушие к боли и страданиям жертвы. Которое не считать ни одному дешифровальщику. А у меня то же самое, только не отражается в глазах… Меня вымораживает изнутри острое чувство еще не понятой потери.
Комната плывет перед глазами. Головокружение нивелировано обмораживающим спасительным блоком моей персональной мерзлоты. На его фоне жар чужой ладони отзывается болевым шоком в сплетенных мышцах, но я не вздрагиваю и не захожусь в вопле надрывного страха и душевной боли. Я просто медленно расцепляю хватку его пальцев на сгибе своего локтя и не отбрасываю, нет, спокойно отвожу руку в сторону, оглядываясь по сторонам…
Бриллианты расколотых зеркал. Легкий перезвон слегка колышущихся цепей. Я такого будущего хотела? Безвольной участи игрушки? Как ни странно, отчасти да. Я горела этим в обмен на молчаливое заверение в том, что никогда не предадут и не причинят острой боли, не физической, мое сознание ее практически не запоминало - а той самой агонии расколотого доверия. Все по законам жанра – ты сама вложила ему в руки нож благоговейной покорности и надежды, что именно он исцелит тебя от кошмаров прошлого. И ты не виновата. Откуда тебе было знать, что он всадит тебе его прямо в сердце по самую рукоятку, прямо в яблочко доверчиво нарисованной тобой же мишени поверх груди?
Голос бьется в стены моего Ледяного Дворца. Айсберг пал жертвой глобального потепления, потому что его холод непроизвольно выпила я. Выбор был невелик: сделать это или сойти с ума. В этот раз окончательно.
- Я не могу отпустить тебя… Дай мне все объяснить!
Он продолжает что-то говорить все таким же спокойным, отмороженным тоном, таким родным и понятным. А я хочу просто уйти, не позволяя бархату тембра проникнуть внутрь и растопить этот лед мощного защитного поля. Не можешь меня отпустить? Прости, но это больше не мои проблемы! Вспоминаю, что мои колготки остались в комнате игр, платье – в гостиной… Мне нужно собрать свои силы и спуститься вниз, я не останусь в этой обители зла с ее повелителем ни на секунду.
- Не нужно ничего объяснять. Свобода и никаких отражений!
- Ты не понимаешь… ты больше не боишься! Ты просто пока этого не понимаешь… - его голос ломается на судорожном вдохе. – Дай нам одну ночь, чтобы окончательно это понять! Тебе больше не придется бояться зеркал… тебе ничего больше не надо будет бояться!
Я не понимаю, что дважды произнесла оба своих стоп-слова. Подсознание сделало это за меня, избавив от тяжелого выбора – сдаться или стоять до конца. Я не останусь, даже если он знает секрет бессмертия и обещает мне его подарить. Все это лишено смысла.
Может, я и вправду не боюсь уже ничего… Мне хватило преданного доверия. Я пресытилась повторением своего кошмара, о котором так доверчиво сообщила Александру совсем недавно в надежде, что мы обойдем острый угол десятой дорогой. Пусть его слова сейчас несут в себе весь смысл мироздания, мне больше нет места в этом мире боли, страдания и закоротивших параллелей, как и ему – в моем! Клеммы разомкнулись, выпуская на волю стужу беспощадной ядерной зимы, сомкнулись уже с грохотом бронированной стали, которую не пробить даже мне. Слова отскакивают от этого защитного поля. Пусть они наполнены глубочайшим смыслом - я потеряла этот мир, который мы с таким удовольствием строили, навсегда.
Перила больше не кажутся опасными, как и ступеньки – многочисленными и непреодолимыми. На обнаженной коже ног выступают рубины мелких капелек крови: там, где острые осколки зеркала оцарапали эпидермис, где кожи касались полосы плети, они напоминают нераспустившиеся бутоны экзотических цветов на фоне продольных розовых стеблей. Последний росчерк, фатальная метка ожесточенного напоминания о том, что я так сокрушительно потеряла. Но я не уползу в свою нору зализывать сердечные раны подобно подстреленной пантере. Я буду истекать кровью изнутри, но холодный лед не позволит ей покинуть пределы моего тела и унести с собой жизнь. Я по инерции заберу с собой чужое право на счастье, и не имеет значения, что боль его потери не исцелит и не согреет.
Я не хочу оставаться здесь, не хочу! Подхватив колготки и забыв о том, что на мне был бюстгальтер, который сейчас валяется где-то с вырванными крючками и деформированными косточками, выхожу в гостиную, игнорируя быстрые шаги за спиной. Если он вцепится мне в плечи и не позволит разжать хватку, я не буду даже сопротивляться. Но совсем не от покорности или безысходности: мое сердце сегодня не заденет ни один болевой надрез, его не ранит надрыв в судорожном шепоте прорвавшегося наконец в слова молчания, до моего сердца не дойдет даже самый щадящий и обнадеживающий аргумент. в поиске телефона роюсь в сумке, высыпая на пол все ее содержимое.
Он меня не останавливает. Тревога сгущается в периметре комнаты, режет затянувшуюся тишину отчаянием черной неотвратимости, пока я стучу по бездушному сенсору…
- Служба такси, доброй ночи!
Диктую адрес моего дома. Я хочу оказаться там и даже не закутаться в плед, роняя слезы в чашку с чаем, нет - лечь спать без излишних мыслей. Хочу быть убаюканной тишиной родных стен, отмахнуться от скрытого злорадства не опасной больше тени и ее ментальных ударов в стиле «я предупреждал!», забыться спасительным сном, а утром вновь научиться носить свою маску с достоинством Снежной Королевы. Никаких слез - пусть лед вымораживает их в остроконечные кристаллы еще в зародыше, и никто никогда не узнает, как может умирать боль от преданного доверия!
- Адрес… Где вы находитесь? Алло?
Я в аду. В персональном мире вечного холода без проблеска солнечных лучей, взращенном на осколках стекла и умирающего чувства. Поднимаю глаза на обеспокоенное, лишенное прежнего леденящего спокойствия лицо Александра. Он рядом - протяни руку, но я не сделаю шаг навстречу… и больше никогда не подпущу его ближе, чем на расстояние метра!
- Где мы? Адрес, - этот вопрос так легко срывается с губ. Я в спасительном ступоре накрывшего шока, и эмоции все еще валяются в глубоком нокауте. Странное, ужасающее ощущение, только страх сейчас деактивирован. Он все время мне что-то говорит, разбираю отрывистые фразы «не надо», «останься», «не уезжай»… Но мой вопрос останавливает непревзойденную риторику контролируемой речи.
- Я сейчас вызову Дениса… Положи трубку! Юля, я не хочу заставлять тебя это делать, но ты не понимаешь! У тебя нет права оставаться одной!
- Адрес… Где мы? – не проникаюсь смыслом отчаянных аргументов хриплого тембра. Который еще совсем недавно мог опустить меня на колени своей потрясающей силой и освободить сложенные за спиной крылья. Их сейчас ничто не в состоянии расправить для отчаянного рывка в свободный полет. Мой арктический холод погасил бордовое свечение, покрыл тонкими иглами инея каждую линию тонкого перышка, сковав вынужденным летаргическим сном. В этом сне мне предстоит переждать зиму, которая может не закончиться даже в первых числах июня.
Чувствую кожей вибрацию чужого отчаяния вместе с рефлекторными сжатиями слегка расширенных зрачков потемневшего малахита. Да, я готова расписаться в том, что ловлю убивающие волны чужой боли, но им больше не пробиться девятым валом через массив застывших льдин моего сознания. Каждый из нас получил то, что давно заслуживал. Мне все равно какие именно высшие силы раздавали эти черные бонусы и какой логикой руководствовались.
Я перестала бояться отражения. Потому что я перестала чувствовать.
Повторяю его слова раздраженному диспетчеру службы такси, киваю на резкое «ожидайте» и устало отбрасываю телефон в сторону. Его взгляд прожигает меня со спины, а мне все равно. Роняю расстегнутую рубашку на пол, натягиваю платье, даже не обратив внимания, как именно. Укол острого льда заставляет кожу ощетиниться воображаемыми иголками, когда Алекс пытается подойти. Я сама справляюсь с молнией. Я невозмутимо, без всяких масок, натягиваю колготки под его пристальным взглядом. И только после этого пугающая пустота обрушивается холодным огненным дождем на разорвавшиеся осколки того, что еще пару часов назад было целым. Слова не нужны, они замерзли под стужей нулевых градусов. Почему он тогда с последней надеждой обреченного на взаимное одиночество пытается достучаться до одной на двоих остывающей сути?
Я просто закрываю глаза (болят от яркого света и пролившихся слез, ничего более). В темноте спокойнее наблюдать, как рушится зеркальное небо так и не ставшей реальностью истории. Следить за этими катаклизмами начавшегося апокалипсиса со спокойной невозмутимостью наблюдателя и даже не вздрагивать от закадрового голоса, от неожиданного тепла чужого присутствия, которого, увы, больше недостаточно, чтобы растопить осколок льда вместо сердца. Никогда смысл песни не доходил до меня с такой силой, как сейчас, в этот момент!
Часть меня еще помнит… Может, даже надеется и верит. Именно поэтому я не открещиваюсь от его слов, не закрываюсь на семь тяжелых замков, я даже пытаюсь понять смысл сказанного с каким-то апатичным любопытством. Он садится почти рядом со мной, скрежет стула по полу – даже не вздрагиваю. Схвати он меня за шею и начни душить - не замечу, отобью атаку ледяным касанием без какого-либо усилия со своей стороны!
Попытка безболезненного внедрения величественного Гольфстрима в каналы моих северных истоков-течений не встретила никакого сопротивления… Я позволяю ему разбавить ледяные воды теплом, которого, увы, уже так недостаточно… так мало!
- Девочка моя, просто выслушай. Я знаю, на что это похоже и как именно выглядит… Ты должна понять, что все не так, как тебе показалось! Именно поэтому я не могу тебя отпустить. Ты просто не справишься одна!
Пусть… пусть говорит. Пока это происходит, есть один ничтожный шанс, что мои эмоции переживут глобальное похолодание. Из последних сил восстанут, преодолевая затянувшийся холод, разожгут огонь трясущимися руками под безмолвными ясными небесами, не позволяя смертельному холоду с высших слоев стратосферы обрушиться на землю и заморозить все живое в одно мгновение… Вот у героя Дэнниса Куэйда в фильме «Послезавтра» это получилось на последних секундах, ничтожный шанс, что и меня не позволит убить… максимум, вознаградит иммунитетом от сковывающего холода.
Я так много страдала и сгорала в душераздирающих эмоциях! Бог не дает испытаний не по силам. Должно быть, именно тогда я подошла вплотную к пределу, и вся боль моего переживания погасла, вспыхнув ярким огнем, в последний раз. Недели сладкой неги и эйфории излечили выжженную напалмом пустыню вместо души, которая сделала вывод из всего предшествующего. Анестезия. Холод. Нечувствительность к боли. Очередной юмор от инстинкта самосохранения.
- Ты думаешь, я тебя наказывал? Ты решила, что я хотел сломать тебя зеркалами? Неужели ты не слышала меня, когда я так часто повторял, что тебе ничего не угрожает? – Его голос спокоен, так вещают политики европейских стран с трибун, Ирина Милошина, Дима в свой период пробуждения монстров… очень опасные люди, в общем. Я не замечаю ноты отчаяния, раскаяния, желания защитить только потому, что такие эмоции чужды непробиваемым киборгам типа Александра. Они даже любят молча, никогда не раскрывая своих истинных порывов души! – Останься. Я не могу тебе приказывать, я прошу тебя об этом. Ты же хочешь проснуться утром и встретить свое отражение без страха, оставив все позади, как кошмарный сон, который никогда не вернется? Не смей убегать сейчас! Не закрывай себя в клетке нового страха!
Его ладонь резким движением обхватывает мое запястье, потянув на себя… Вздрагиваю всеми рецепторами и порами обмороженных нейронов от атаки жидкой плазмы по замерзшему сознанию, с глухим воплем вырываю руку обратно, не желая терять холодную защиту шокового синдрома. Игнорирую покалывания чужой боли, навязчивого купола, который так легко может проникнуть внутрь и растопить эти льдинки в одно касание.
- Прости… Если бы ты только знала, насколько мне дорога… Если бы ты только это знала, страх бы навсегда тебя оставил! – сбивчивый шепот, замкнутый периметр чужой близости. – Ты сама, собственными руками, убила в себе свой страх… Но ты бы никогда этого не сделала, если бы я тебя не подтолкнул! Останься, и утром сама в этом убедишься… - его голос сбивается, режет мои нервы лазерами уже с трудом скрываемой боли. – Даже если ты не скоро сможешь меня простить, Юля… Позволь мне окончательно забрать твои тревоги… позволь подарить тебе новую жизнь!
«Прости» от Дома?! Можно ли измерить его цену в материальном эквиваленте? Можно ли последним рывком, усилием воли сбросить цепи льда? Впустить в себя это «прости» так глубоко как никогда прежде, вплести его в отбивающий биты ритм собственного пульса, наполнив единой симфонией? Рассыпаться на мириады горячих искр, готовых пронзить панцирь шока, понимая, что он прав во всем… до последнего слова. Мои страхи лежат осколочными бриллиантами на черном ламинате зеркальной комнаты. Он никогда не бывает не прав и не делает лишних движений! Прав во всем! Ничего для себя… альтруизм на грани, во имя… чего?..
Рок-версия украинского гимна сотрясает мои ледники неуместной мелодией, разорвавшей хрупкие сваи так и не возведенного моста между мной и Алексом…
- Серебристая «Субару», 20-41, приятной поездки, - мне хочется и дальше держаться за мелодичный голос оператора, но желание исчезнуть, раствориться, убраться подальше от эпицентра моего же шока заглушает голос разума. Возможно, Александр прав во всем, а я бегу от своей судьбы и спасения с упорством раненой хищницы, которой так тяжело ступить за флажки для окончательной сдачи на милость победителя.
Серебристая, как все оттенки моего вечного холода, «субару». Мой путь в никуда, подальше, оставив позади орбиту того, что могло стать началом, жизнью, моим спасением. Так ничтожно мало и так невыносимо много…
Не делай этого! Останься! Позволь забрать твой вечный холод остановившихся полюсов одним касанием магической росписи, кольца властного единения, деактиватором боли, одной на двоих. Просто прими этот Свет и не смотри, что он окрашен условностями глухого социума во все триста оттенков Тьмы, слушай только свое сердце, оно никогда не будет подвластно чужой доминантной сущности! Ты же чувствуешь это в себе… Не ты застываешь льдом, арктический холод был призван всего лишь выморозить твой страх и ужас, освободив место нашему чувству, которое ты не просто готова, ты жаждешь принять! Ради нас, сделай последние усилие! Борись с этим холодом, не причиняй боль нам обоим!..
Я умею слышать чужие мысли, пропускать их через фильтры сознательного восприятия, но не тогда, когда шок взорвал мои города, превращая их в обледенелые руины! Алекс не делает ни малейшего движения, чтобы меня задержать, меркнет трассер невысказанных слов, обреченного ментального признания в последней попытке остановить, достучаться, проникнуть, спасти то, что мы строили без права на погрешность в расчетах! Моя свобода больше не в отражении его Света. А моя психика наделена жестокостью обособленного эстета. Она даже стоп-слова не могла выкрикнуть без примеси стиля и аристократичного пафоса.
Последний аккорд перед безболезненным разрывом всех связей с тем, что с этих минут можно считать прошлым. Замираю у огромного зеркала во весь рост, путаясь в пуговицах пальто. Подземный толчок сейсмического испуга зарождается в глубине души и… гаснет, не успев достигнуть поверхности земли. А девочка в отражении такая несчастная, хотя и глаза ее стали какими-то иными: посеревшими, спокойными и равнодушными. Но уж никак не испуганными - красные слегка, это да, но водостойкая тушь выдержала слезы. И как я не заметила тонкой морщинки на лбу? Точно, я же смотрелась в него только мельком раньше, внутренне вздрагивая от ужаса.. Красилась быстро автоматическими движениями, опасаясь, что диктат стекол пробьет мою защиту. Какой диктат, если вся угроза распалась на микроатомы под яростными ударами? Победитель один, и это далеко не бездушный предмет!
Ролета ворот поднимается вверх, управляемая автоматикой, когда я, спрятав руки в карманы пальто, выхожу к ожидающему меня такси. Алекс остался в доме, а мне все равно. Побеги он следом и шмякнись на асфальт в обледеневшую грязь, я не пошевелюсь даже внутренне. Киваю на приветствие водителя и откидываюсь на спинку пассажирского сиденья. Без слов давая понять, что не настроена ни на какой разговор.
Моя Тьма и мой Свет стали моим льдом. Так проще и легче. Возможно, мой Ангел выбил аудиенцию со Всевышним и выпросил для меня спасение в виде этого льда, погасившего все эмоции без исключения. И я была бы благодарна ему, если бы в пакетных программах не шла также и апатия…
Я не рыдала, не царапала стены и не крушила зеркала в своей квартире, стоило переступить порог, нет. Я спокойно разделась, повесила пальто на крючок вешалки и прошла на кухню, привычно заставляя темную тень моего уже не опасного фантома пятиться назад под моими уверенными шагами. Он попытался обнять кисеей серо-черного угольного тумана, чтобы как-то утешить – о, меня не обмануть, исключительно в садистских целях! – но я цинично улыбнулась ему, выстреливая навстречу спиралями новообретенного холода, почувствовав, как неистребимая сущность забилась в кратковременной болезненной агонии. Я была закрыта от любого воздействия настолько, что спокойно уснула без снотворного и успокоительного… чтобы проснуться утром, не растеряв шипов непримиримого льда.
В академии я вела себя, как прежде. Успокоила издергавшуюся Элю, шутила и смеялась, забавляясь растерянностью обеих подруг. Они заметили перемены, но так и не смогли постичь их источника и смысла.
В этот вечер Александр прислал за мной Дениса. Только я дружелюбно похлопала его по плечу и гордо продефилировала к автомобилю приятеля с четвертого курса, который жил недалеко от меня и иногда подвозил к дому. На звонки Алекса не ответила. Денис доложит, что я не билась в истерике на парковке и не ползала у него в ногах с мольбой замолвить слово у Мастера за косяки стрессующей сабы, значит, не надо больше меня спасать и переживать, что я утону в слезах. Мне не было больно. Мне не было плохо. Наверное, я еще не осознала нашего разрыва и ранения хрупкого сердечка.
Иногда интуиция молчит, но вместо этого действует. Заполняет наши вены спокойствием, замаскированным под апатию, не позволяет болезненным мыслям вырваться наружу из ледяной темницы, потому как знает наперед: нет смысла в рефлексии. Я пока не могла знать, что же именно случилось со мной и что нас ждет дальше. Я просто плыла по течению и ни о чем не думала… В одном Александр меня не обманул.
Зеркал я больше не боялась. Я даже смеялась над своей недавней паникой.
А 2 декабря грянул гром. Он грянул раньше, но я из принципа не смотрела телевизор, занимаясь курсовой работой.
Разговор с Алексом сводился до холодного «нормально, хорошо, пока». Я застегнула себя и свои эмоции наглухо. Он впервые не давил. Он просил, не повышая голоса, выслушать его. Была ли я к этому готова? Мне казалось, что нет.
Мать, Лена, подруга из Липецка и родственница, проживающая в Израиле, обрывали телефон с одним вопросом: что же у нас в стране происходит? А у нас ничего. У нас Революция. Я смотрела пока еще безобидные кадры с Евромайдана, который вскоре будет залит кровью и тьмой пылающих автомобильных покрышек. Страх потихоньку пробивал ауру Снежной королевы. Страх за будущее. За родных. За себя. За нас. Но впервые я была наедине с собой, и сама отталкивала плечо сильного мужчины, который мог меня спасти.
Я приказала себе учиться жить без Александра.
Глава 24
Сегодня уже четверг. Учебная неделя, ознаменовавшаяся робким началом экзаменационной сессии, лишена привычной легкости, взрезает монотонное течение студенческой жизни острыми лезвиями первой зачетной гонки. Погода за окном не располагает ни к чему иному, кроме монотонной зубрежки конспектов под теплым пледом с чашечкой неизменного кофе, от которого так резко скачет давление, не позволяя сознанию застыть льдом пассивной апатии.
Я знаю уже очень много… того, что мне не пригодится сейчас. Как в песне: «Спасет – но не поможет…». Особенности религий - зачет по этому предмету сдан сегодня утром. Трудно не было, я не учила все билеты, просто оседлала любимого конька, взахлеб рассказывая преподу о становлении христианства на руинах развратного Рима. И попробовал бы он меня заткнуть вопросами об особенностях ислама или буддизма как таковых. До экзаменов две недели, пять зачетов - это не много, но я не хочу терять минуты спасительной занятости, погружаюсь в омут информационных технологий, и вполне органично чувствую себя в роли Снежной принцессы.
Было ли мне больно от шока-потрясения? Снились ли мне разорвавшиеся полотна зеркал в кошмарных снах? Плакала ли я хоть раз в подушку от острого чувства потери себя самой в течение этого времени? Билась ли в тисках-оковах обмораживающей пустоты, которая, по иронии судьбы, стала моим спасением? Может, это было так бессознательно и кратковременно, что я больше не помнила? Я не пустила свою боль в замкнутый периметр обновленного Я. Впервые бросила ей вызов и не позволила завладеть сознанием, оставив плавиться в огне треснувшего купола за гранью нового защитного поля.
На следующий день после шокирующего вечера я несмело подошла к зеркалу в ванной комнате. Тому самому, что так часто покрывалось пленкой-испариной от горячей воды, чему я раньше огорчалась, сетуя на слабо работающую вытяжку, а потом радовалась, что не приходится вспоминать кошмар падения в глухую черную бездну. Вспыхнувшие откаты мерцательной аритмии запустили свою беспощадную гонку в первые секунды мучительного ожидания, внутренней борьбы с собой и метаниями страхов, которые не желали исчезать… И пали жертвой фатального столкновения с первым взмахом ресниц, когда я бесстрашно распахнула зажмуренные глаза навстречу своему отражению. Я перешагнула их агонизирующие сущности с достоинством королевы льда и бесстрашия, приближаясь к источнику моего душевного надлома.
В отражении не было тысячи беснующихся демонов-призраков. В нем не было бушующего огня преисподней. Лишь подобие мимолетной черной кисеи мелькнуло бесшумной тенью, освобождая арену боевых действий мне одной, тянущей ладонь навстречу гладкой поверхности.
Я знала эту девочку с внимательным взглядом зеленых глаз с искрами холода. Меня так часто пугали холодные нотки в иных глазах, что я непроизвольно забрала эту уникальную способность резать холодным лазером противника и себе. Эта девчонка была потрясающая и яркая, несмотря на все пережитые невзгоды. Давно я не лицезрела своего отражения в полный рост. Макияж – я ограничивалась небольшим зеркалом на протяжении уже четырех месяцев. Я забыла, насколько красивой была, и готова была убить снова и снова того, кто лишил меня возможности это замечать.
Шоколадная кисея атласного халата смело скользнула по плечам на пол. Солярий, контроль питания, танцы вместо зарядки – мое тело могло зажечь с полуоборота кого угодно без дополнительных ухищрений. Пальцы сами по себе, повинуясь безотчетному порыву, заскользили по плавным изгибам выступающих ребер, к излому тонкой талии с едва заметным рельефом косого пресса, упиваясь приятным теплом гладкой, ухоженной кожи без единого изъяна. Ладонь взлетела на подъеме изгиба бедра, очерчивая соблазнительную дугу плавной линии, преодолевая сопротивление прокачанных мышц под кожей, поразившей своей нежностью даже меня саму.
Наверное, в этот момент я могла понять каждого из тех, кто свихнулся на пунктике обладания этим телом до такой степени, что никакие законы и нормы не стали для них преградами. И может, это не было бы так страшно, если бы дальше плотского желания сминать до боли его изгибы, оставляя гематомы на гладкой коже, никто из них не пошел изначально. Такое тело куда ценнее в комплекте с душой, уникальным замкнутым миром, на который большинство не обращало никакого внимания. Как это злит каждую из нас, девочек, в юном возрасте! Мы записываем всех подростков-мальчиков в козлы-дрочеры, потому что весь их интерес сводится к воплю «буфера», и не можем допустить ни малейшей мысли, что, захоти каждый из них нашу душу, детская девичья психика лопнула бы сразу. К счастью, закон равновесия хранит нас от подобных качелей, но юные паршивцы, будущие самцы, уже тогда делают робкие попытки забрать наши эмоции. Довести до слез своими издевками или игнором и упиваться своей значимостью при виде наших слез, и счастье, что мы начинали взрослеть на несколько лет раньше, чтобы понимать соотношение вещей…
Повзрослевшим было мало слез и вырванных косичек. Их методы стали изощреннее и опаснее. Желания, увы, иногда сбываются совсем не так, как бы нам того хотелось. Что есть тело без души для подобных им? Сосуд, в котором пустота. Именно так. Удары плети не ставили метку на теле, нет, они рубцевали сознание, как и поцелуи холодной стали на запястьях – с тем, чтобы подчинить душу посредством физической боли. И это без труда удалось обоим, тем, кто не стал довольствоваться совершенной оболочкой.
Мне хочется закрыть глаза, утопить себя в зарождающейся слабости сенсорной депривации, продолжая касаться тела слабыми мазками пальцев, представив их кистями мастера боди-арта, только я не могу отвести взгляд. Я безумно соскучилась за этим ощущением. За отсутствием страха, за эйфорией осознания своей нерастерзаной, выстоявшей сущности… а может, за шлейфом кометы робкой надежды, что ничто во мне не сгорело и не застыло льдом после того вечера?
Я больше не боялась. И одновременно – не могла простить уничтоженного доверия. Новый клубок потерянных эмоций, который мне предстояло распутывать. Если бы я только знала как!
… Порыв холодного воздуха в спину, напряжение света ярких ламп – или их приглушение накидкой мимолетной Тьмы? Ты-то чего хочешь? Можешь радоваться, я больше не с ним, но и не с тобой – тоже! Только что… что мне делать с этой сгустившейся тоской, которую я пока еще держу в кулачке, но вскоре она прорвется и затопит новым паводком черного отчаяния берега застывшего фьорда? Давай просто поговорим. Ты так часто мне отказывал в этом раньше, заставляя кричать и умолять… просить… биться о глухую стену своего молчания, потому как боялся пустить меня ближе. Правда, Дима? Ты боялся того, что я проникла на недозволенные глубины твоей сущности… но сейчас же тебе нечего опасаться? Тебя нет, ты - обычная тень из прошлого, я даже забыла, как ты выглядишь. Ты думаешь, отсутствие твоих фото – совпадение? Нет. Я так хочу вычеркнуть тебя из своего сознания, что совершаю те же ошибки, что и в нашем прошлом. Ты не хочешь поговорить? Тебе не надоело метаться в четырех стенах, в которых больше никто не подчиняется твоему диктату? В тех самых, где тебя больше не ждут и, кажется, не хотят?.. Тебе просто нравится смотреть?
Со стороны могло показаться, что я сошла с ума, особенно когда гладила себя по груди и закатывала глаза, имитируя хриплое дыхание. Мне было все равно: от осознания того, что я не боюсь ни зеркал, ни теней, ни чужой диктатуры, было впервые за долгое время нереально хорошо… если бы еще кто-то поставил барьер для волн приближающейся тоски!
… Я ответила ему только вечером. Сбрасывать звонки – что за детское поведение! Мой голос даже не дрожал, а остывающее сердце раскалывалось на части, ему не позволяла распасться вечная мерзлота, троянская защита… Мне до боли хотелось вырваться из новых оков затянувшегося шока, расплакаться прямо в трубку, дать ему понять, что я не выдержу новых витков одиночества. Я знала, что он это чувствует. Паузы разговора были наполнены этой ответной болью. О нет, он не оправдывался и не говорил, как ему жаль. Даже не заверял в том, что, отмотай время назад, все было бы по-иному.
- Ты больше не боишься? – спокойный, ровный голос, за которым никто, кроме меня, не распознал бы оглушающие ноты выбивающей боли и в то же время, непоколебимой решимости относительно правильности своих действий. Я отвечала, что, кажется, нет… страх прошел, но появилось что-то другое. Я не могла подобрать определения спящей боли, которая обязательно прорвется… накроет… Одно я понимала точно, что есть кто-то, кому гораздо больнее, чем мне. Если бы я только могла помочь, спасла бы нас обоих. Увы, нулевой градус стоял на страже моей пошатнувшейся гордости с ледяным мечом в ладонях, не позволяя оттепели прорваться в освобождающем крике агонизирующего одиночества, а Алекс… он просто не имел права на ошибку в виде очередного давления…
Я пойму это позже. Пока же я сбивчиво попросила не приезжать и дать побыть одной. Мне не было легко выпускать в чужое сердце отравленные стрелы собственного недоверия, но защитная реакция не позволяла остановиться и принять взвешенное решение даже во имя спасения зародившегося чувства.
…На следующий день я увидела его возле академии. Это казалось таким простым и легким – подойти, не произнести ни слова. Уткнуться лицом в мягкую кожу куртки покроя «пилот», вдыхая запах кожи, ощущая прохладу морозного дня первых чисел зимы… Как в сказке, растопить осколки собственных льдин вместе со слезами, без слов упасть в одни на двоих небеса с безмолвным криком последнего отчаяния перед приближающейся бездной, чтобы она захлопнулась от нового апокалипсиса экстренной глобальной оттепели… Я ничего не сделала. Замерла, проглотив комок в горле. Волны чужой боли били даже на расстоянии, ему бы хватило власти ментального поля, чтобы подчинить меня себе и заставить подойти… этого не произошло. Он никогда не ломал мою волю немым давлением даже в мыслях, теперь я это знала наверняка. Я вцепилась в руку Лекси с мольбой увезти меня отсюда, пока не стало совсем поздно.
Она вряд ли что-то поняла. Мой день сегодня начался хуже некуда – расплескала кофе с утра, слегка заляпав платье, на зачете по интеллектуальному праву едва не срезалась. Выстояла, выкрутилась, сославшись на бессонную от давления ночь, но Сипко был в не лучшем расположении духа.
- Вы меня разочаровали, Беспалова. Я не люблю, когда меня обманывают. – Я едва не закатила глаза, наблюдая за его бегающими серыми глазами, которые изо всех сил пытались сымитировать серьезность и непримиримость. «Тебе до доминанта, как мне до датской королевы!» - подумала я. Но, понятное дело, промолчала, картинно потупив глаза. – Весь семестр вы доказывали мне, что владеете предметом в совершенстве, а сейчас я склонен полагать, что знания не задерживаются в вашей прелестной головке! Если мы встретимся в следующем семестре - а мы встретимся - я прогоню вас по всей программе! На этот раз, так и быть…
Я показала средний палец его спине, пряча зачетную книжку с корявой росписью в сумку. У меня оставалось еще одно дело, которое надо было решить. Утром в квартире рухнула полка с теткиным сервизом. Слава богу, не династия Минь, но, пытаясь смести осколки, я подвисла на закоротившей параллели и порезала пальцы. Когда выводила линию угольного «smoky» перед тем самым огромным зеркалом, резко вспыхнула и погасла энергосберегающая лампа в одном из бра. Я впервые в жизни видела, чтобы они сгорали, как обычные! Паника на время пробила брешь твердого льда, особенно после того, как с полки слетело несколько книг. Моя бабушка всегда говорила, что эта чертовщина неспроста. Чьей-то душе нет покоя, а может, кто-то пытается достучаться до твоего сердца через подобные проявления полтергейста. Какова же сила чувств должна была сжигать изнутри этого «кого-то»?.. Еще с утра я собиралась посетить церковь, но потом резко изменила планы. Может, это был особый протест-ответ Алексу, который пресытил меня болью через расстояние?
- Ты не против, если мы заедем кое-куда? Пожалуйста. – Лекси поспешно закивала и погладила меня по голове в немой демонстрации сострадания. Я лишь цинично улыбнулась, предвкушая ее панику. Хлопья снега бились в лобовое стекло ее автомобиля, расплываясь лужицами в свете ночных фонарей. Темнело очень быстро после перевода часов на зимнее время, но Тьма стала для меня чуть ли не родной. По моему знаку мы остановились у цветочного павильона. Оставив Лекси ждать в машине, я отправилась на поиски гвоздик, которых, как назло, ни у кого не оказалось. Совершенно случайно мой взгляд упал на розы нежно-кораллового цвета. Цвета заката в Симеизе в тот самый вечер, когда мы вырвались на пляж, и я ощутила себя почти счастливой. Передумав, купила сразу шесть, словно часть числа зверя, так сильно напоминающая триксель, была связана с ним напрямую.
- Их же шесть! – испуганно вскрикнула Лена. – Мы же…
- Вбей в навигатор адрес кладбища, и едем, - спокойно велела я, изогнув бровь при виде замешательства подруги. Наверное, в моем голосе было что-то такое, что не позволило ей возразить. В другой раз я бы от души позабавилась над ее побледневшим личиком и дрожащими губами, но сейчас авантюризм спонтанного решения точил изнутри и меня саму.
- Уже стемнело… - последняя робкая попытка Лекси откосить от такой бездумной готовности помочь подруге, но я осталась глуха к ее мольбам. Я бежала от своей тоски и своих оставшихся страхов. Наверное, это было правильно. – Я посижу в машине… хорошо?
- Хорошо, тебе и нечего там делать, – немного грубовато, но Лекс вздохнула с облегчением и больше не пыталась меня отговорить. Мы доехали в абсолютной тишине повисшего молчания. Я подхватила охапку роз и, едва не растянувшись на заледеневшей дорожке, присыпанной снегом, направилась на поиски нужной аллеи. Несмотря на то, что я была здесь всего лишь раз, сориентировалась быстро, даже не пришлось воспользоваться помощью службы охраны. Хотя от моего взгляда не ускользнуло, как поспешно крепыш в форме потянулся к телефону, и я непроизвольно улыбнулась от веселой мысли – надеюсь, он звонил не лидеру сатанистов с сообщением, что жертва для черной мессы сама к ним направляется.
Фонари освещали лабиринты асфальтированных проходов, искры снега сверкали в морозном воздухе декабрьского вечера, а я внутренне удивлялась собственному спокойствию. На кладбище, ночью, страшно? Я вас умоляю. Никто из усопших не способен на жестокость, которой наделены живые. Не тишины надо бояться в этом невеселом месте, я бы даже сказала, здесь бояться совершенно нечего!
Пальцы обожгло льдом кованой калитки, когда я, прогнав укол непонятного волнения, толкнула ее вперед. Без малейшего скрипа, в оглушающей тишине она медленно закрылась за моей спиной, щелкнув едва уловимым замыканием магнитного замочка. Я ждала наката привычной тревоги и вполне резонного желания отвести взгляд от припорошенного снегом гранитного изваяния с его фотографией, но ничего не произошло. Волнение улеглось, стоило сделать пару шагов навстречу и небрежно опустить сумку на резную скамью. Я даже вдохнула полной грудью ледяной воздух так внезапно наступившей зимы, расслабившись в замкнутом периметре этого места, которое, казалось, было ограждено особым энергетическим куполом. Он пропустил только меня, другим здесь не было места.
Коралловые головки голландских роз под светом ярких фонарей магистрального освещения кладбища казались практически белыми, холодный галоген поглотил их насыщенный цвет. Снежинки замирали на уязвимых лепестках и быстро таяли, не в силах устоять перед теплом все еще живых роз. Выложив их крестом на граните, с пересечением стеблей в виде буквы Х 3D, я внезапно осознала, что именно показалось мне таким неправильным.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги