Голоса и волоса

Тебе приходится крепиться изо всех сил, чтобы не стать тем, чем они тебя считают. Твой дух может сломаться под давлением, наподобие того, как это случилось со мной в день, когда я подрался с Бреттом. Но, с другой стороны, случившееся открыло мне глаза и показало, какие тёмные тучи проблем начинают сгущаться вокруг меня. Проблем, к которым все вокруг были слепы.

В нашем городе традиционная ежегодная ярмарка проводится зимой, а всё из-за скряги-мэра — ну не хочет он тратиться на летнюю. Поскольку больше никто не пылает желанием устраивать ярмарку посреди зимы, то увеселительные аттракционы — всякие там карусели-качели и прочее — достаются нам за полцены на две недели вместо одной.

В этом году, чтобы как-то отвлечься от тягостных дум, я устроился работать по выходным в билетную будку. Вы не представляете, сколько всего интересного можно узнать, продавая билеты. Слушая разговоры в очереди, становишься экспертом по местным делам, потому что билетная будка — это перекрёсток, на который стекаются все городские сплетни. Кто женится, кто разводится, кто обманывает мужа или жену, а кто обманывает правительство. Я столько узнал об Алеке Смартце, что мог бы написать его биографию. Попадались ребята, по большей части семи- и восьмиклассники, которые поклонялись ему, словно идолу. Были и девочки, всеми силами стремившиеся привлечь к себе его внимание и бесившиеся от того, что почти всё оно доставалось Шерил. Но встречались и другие — те, что не обожали его и не заигрывали с ним. Те, которых существование Алека вовсе не веселило. От них можно было услышать: «И как тебе эта его манера играть на саксе? Можно подумать, он родился с мундштуком во рту!»; или: «У него что — в бейсбольной перчатке магнит спрятан?» Собственно, дело было не в их словах, а в том, с какой ненавистью они их произносили. Одна девочка — не знаю её имени — рассказала мне, пока я продавал ей билеты, каким образом Алек в кратчайший срок стал звездой команды шахматистов:

— Он топчет тебя до тех пор, пока ты не откидываешь лапки и не перестаёшь шевелиться. Не просто побеждает, а размазывает по стенке.

Она была права. Алек вёл себя так, будто любой человек с хоть какими-нибудь способностями — это таракан, которого необходимо раздавить.

— С ним надо что-то делать, — продолжала девочка. — Кто-то должен поставить его на место.

И тут шахматистка подмигнула мне.

— Конечно, в одиночку с ним не справиться. Надо сделать так, чтобы комар носа не подточил. Нужны люди с опытом в подобных делах.

Только теперь я понял, почему в моём присутствии велось столько разговоров об Алеке, причём нарочито громко. «Кто-то должен поставить его на место». На это мне намекнуло множество людей, и в их словах ощущалась невысказанная угроза: «Если ты, Джаред, не возьмёшься, то мы сделаем это сами».

— Забирай свои билеты, — проговорил я, — а если понадобится ещё — иди вон туда, в будку напротив. Ко мне не обращайся.

* * *

В то воскресенье в конце моей смены на ярмарке появились Алек и Шерил. Они, видимо, уже провели здесь некоторое время, потому что Алек нёс в руках здоровенного синего жирафа. Мог бы и оставить это чудище где-нибудь, но он специально таскал его с собой по всей ярмарке напоказ: глядите, мол, я выиграл! Я так и представлял себе, как Алек неделями сидит в своём гараже и день-деньской швыряет мячи в автомобильные камеры или мечет монетки в маленькие стеклянные пластинки. А всё для того, чтобы, когда подвернётся возможность, показать высший класс, причём с такой лёгкостью, что все вокруг вообразят, будто это раз плюнуть и они могут проделать то же самое. Я замечал все взгляды, устремлённые на Алека: и широко открытые глаза его обожателей, и прищуренные, горящие злобой — его ненавистников.

Сдав смену, я побрёл по ярмарке, стараясь убедить самого себя, что вовсе не ищу Алека и Шерил. Его грандиозный жираф сидел у заграждения аттракциона «лодки-толкачки»[4]. Очереди не было — все уже спустились в полукруглый причальный док в бассейне. Я перепрыгнул через заграждение и протянул контролёру несколько билетов. Он кивнул на одну из свободных исправных лодок, а затем завёл мотор, дёрнув за шнур, как на газонокосилке.

Гонки на лодках-толкачках — спорт индивидуальный: в лодке помещается только один человек, так что каждый сам за себя. Даже если игроки объединяются в команды, держи ухо востро, потому что твои же сотоварищи могут запросто и без предупреждения выступить против тебя.

Маленькие круглые лодки уже начали метаться вокруг, словно взбесившиеся атомы в химическом растворе какого-нибудь сумасшедшего учёного; при этом каждый участник старался держаться подальше от фонтана с ледяной водой, бьющего в центре бассейна. Неудивительно: вряд ли купание в холодной воде посреди зимы вызывает у кого-либо прилив энтузиазма.

Алек и Шерил, каждый в своей лодке, выписывали круги и только и знали бились обо всех, кто попадался на пути. Меня они ещё не заметили. Я пробивался к ним, дав утлому мотору ярмарочной лодчонки полный газ.

К тому моменту как я добрался до противоположной стороны бассейна, Шерил уже засосало в поток других лодок и унесло прочь. Я вжал педаль акселератора в пол и стукнул лодку Алека сзади. Та закрутилась волчком и ударилась о стенку. Это привлекло внимание её хозяина ко мне.

— Джаред! — воскликнул он, перекрывая царящий вокруг гам. — Я уже было подумал, что тебя заперли пожизненно в твоей будке.

— А я удрал.

Он протаранил мою лодку, и не успел я опомниться, как мы завели хоровод у дальнего края бассейна, то и дело стукаясь друг о друга.

— Ну, как тебе нравится наша школа? — спросил я.

— Ты явился на лодках потолкаться или меня про школу расспрашивать? — отозвался он, проносясь по касательной.

Я раскрутился и прижал его к стене дока.

— Я явился обратить кое на что твоё внимание — ты, скорее всего, слишком занят, чтобы это заметить.

— Я всё замечаю. — Он попытался улизнуть, но я упорно стоял на его пути, не давая ему убраться от стенки.

Может, это как раз ускользнуло от тебя.

— Слушай, Джаред, — сказал он, — этот аттракцион дорогой, а у меня больше нет денег.

— Да дам я тебе новые билеты, — пообещал я, — только выслушай!

Я наклонился вперёд, поближе к нему, и проговорил по возможности тихо, насколько это позволяли обстоятельства:

— Ты бы вёл себя поосторожнее. Потому что есть люди, которые совсем не рады твоему успеху. Я просто считаю своим долгом тебя предупредить.

Он окинул меня взглядом, и лицо его окаменело.

— Ты мне угрожаешь?

Но прежде чем я успел ответить, на мою лодку обрушился такой страшный толчок сзади, что я пошёл крутиться, как очумелый. Я не сразу сообразил, что это Шерил.

— Ты торчал на месте, как соляной столб, — сказала она. — Я посчитала своим моральным долгом влепить тебе как следует.

Контролёр объявил конец аттракциона. Тех ребят, что отказывались причаливать, он подтягивал к стенке длинным багром. Алек выпрыгнул из своей лодки, а я оказался не таким проворным — колени у меня узловатые, застряли. Он подошёл ко мне, наклонился и сказал — не слишком громко, но достаточно, чтобы Шерил услышала:

— Не воображай, будто я не знаю о тебе и тех пакостях, что ты заставлял Шерил проделывать в Теневом клубе.

— Вы о чём это, ребята? — поинтересовалась Шерил, но прежде чем я успел ей объяснить, Алек обнял её за плечи и повёл прочь.

— Он всего лишь немного ревнует, — сказал он ей. — Ничего, это пройдёт.

Я махнул рукой на объяснения, потому что знал: что бы я ни сказал, как бы ни старался оправдаться, я буду выглядеть таким же виноватым, как корпоративный служащий в журналистском расследовании. Поэтому я лишь сидел, застряв ногами в маленькой лодке, пока не пришёл служитель и не освободил меня.

* * *

Это началось менее чем полчаса спустя.

Ходит несколько версий случившегося, но сложив их все вместе, можно получить такую картину: Алек с Шерил сидели в обогреваемом танцевальном павильоне, лакомились хот-догами и слушали скверную кантри-вестерн группу. За столами вокруг гомонили другие ребята, а на танцполе отплясывало несколько пар. Доброе старое кантри, и всем было хорошо и весело... до того момента, как Алек сделал первые несколько глотков своего «Доктор Пеппера». Он пожаловался, что вкус какой-то странный, и без всякой задней мысли снял со стакана пластиковую крышку. Вот тогда и открылось, что «Доктор Пеппер» делил жизненное пространство с клубком волос размером с Кинг-Конга. Если верить иной версии истории, волос в стакане было больше, чем напитка. За несколько секунд лицо Алека последовательно окрасилось всеми цветами видимого спектра, после чего он вскочил, нечаянно перевернув стол, и волосатый «Доктор Пеппер» в полном объёме приземлился Шерил на колени.

Кое-кто утверждает, что Алека вырвало прямо там же, на месте; другие добавляют, что он загадил весь павильон; третьи рассказывают, что он сблевал прямо на сияющие красные сапоги солиста-певца; но куда бы ни угодило содержимое его желудка, сам факт, что Алека вывернуло, сомнению не подлежал. История разлетелась с такой скоростью, что грохот сверхзвукового перехода эхом откликнулся в телефонных линиях. К утру «Встреча с Лохматым Пеппером», как теперь называли происшествие, превратилась в городскую легенду, такую же, как и Теневой клуб. А я испугался так, как давно уже не пугался — по крайней мере, последние несколько месяцев.

* * *

Я знаю, каково это — застрять в горящем доме: дым выедает глаза, воздух раскалён, как в топке, а ты рвёшь жилы, пытаясь открыть дверь; и стихия, и ты сам вне всякого контроля, и ты не можешь совладать даже с собственным мочевым пузырём.

Я знаю также, что такое власть. Я видел, как моя неодолимая воля сеет разрушение и среди врагов, и среди друзей. Мне известно потрясающее ощущение собственной силы и того, как она распространяется за пределы твоего существа, растёт, набирает мощь, пока твоё эго не разбухает до неимоверных размеров. Мне знакома беспомощность, и мне знакома сила — и будь моя воля, я бы никогда больше не захотел опять очутиться ни на одном из этих полюсов; потому что если в одном случае сгорает твоё тело, то в другом — погибает душа.

Мрачная авантюра Теневого клуба имела для меня одно положительное последствие: я узнал, что способен как на невероятную храбрость, так и на безграничную жестокость. Я думаю, это хорошо — знать, что ты можешь сотворить что-то ужасное, потому что тогда ты начеку и обнаружишь его приближение заранее. Ты в состоянии защититься. Сможешь прогнать его прежде, чем оно овладеет тобой и успеет причинить какой-либо вред. Но у тебя нет возможности бороться с тем, чего ты не видишь; а слишком многие ребята не распознали, чем «Встреча с Лохматым Пеппером» была на самом деле. Они забыли, что даже Всемирный Потоп начался с одной-единственной дождевой капли.

* * *

— Это ты сделал?

Шерил загнала меня в глухой конец коридора у кабинета математики. Мы оба опоздали на урок; ну а что было делать? Ни она, ни я не хотели разговаривать во время перемены, когда уши, чувствительностью равные счётчику Гейгера, вытягивались чуть ли не на пол-ярда, чтобы расслышать последние сплетни?

— Ты серьёзно думаешь, что это моих рук дело? — воскликнул я.

— Вот только не надо играть со мной!

Я переложил тяжёлый учебник математики в другую руку.

— Наверно, если бы я сослался на Пятую поправку, то ты приняла бы моё молчание за признание вины, да?[5] Почему ты вообще допрашиваешь меня таким тоном, будто я уже осуждён и приговорён?

— Это ты сделал?! — продолжала давить она. Я постепенно закипал: Шерил, которая знала меня вдоль и поперёк, Шерил, мой давний друг, считала меня способным на такое!

— Если бы я завёл себе новую подружку, — спросил я, — ты бы подложила Бигфута в её колу?

— Нет! — Она скривилась. — Конечно нет!

— Так почему же ты решила, что я на это способен?

Мгновение она стояла молча. Плечи её расслабились.

— Значит, ты говоришь, что не делал этого.

Я выставил книгу.

— Хочешь, поклянусь на учебнике математики?

— Нет, — отказалась она. Прозвенел второй звонок, объявив тем самым, что мы официально считаемся опоздавшими без законного оправдания. — Алек говорит, ты ему угрожал.

— Я предупредил его, что есть ребята, которым его успех — как кость в горле. А он решил, что я ему угрожаю.

— Джаред, ты... ревнуешь, потому что я с ним дружу?

Я был бы рад, если бы мог ответить ей простым и ясным «нет». Я имею в виду —какой идиот прямо признается своей бывшей девушке, что он её ревнует? Ну так знайте: я и есть тот самый идиот.

— Да, — признался я. — Да, ревную... чуть-чуть. Но это здесь совершенно ни при чём.

И тут она меня поразила, сказав кое-что, чего я ни от кого не слышал уже долгое-долгое время:

— Я тебе верю.

Мне бы тогда заткнуться в тряпочку, удовлетворившись достигнутым, но я, конечно, не смог вовремя остановиться.

— Вообще-то, — сказал я, — мне Алек даже вроде как нравится. То есть, он нормальный парень, если не обращать внимание на его выпендрёж.

Она искоса посмотрела на меня, и по этому взгляду я понял, что моё дело труба.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Да... хм... ну, что он просто из кожи вон лезет, лишь бы во всём быть первым.

— А что плохого в том, чтобы стремиться к наилучшему результату?

— Да это всё равно что стрелять из пушки по воробьям. — Я уже так далеко зашёл, что отступать не было смысла. — Ты понимаешь, этот парень может смело ставить слово «перебор» своим вторым именем. Как будто он помрёт, если в центре всеобщего внимания вдруг окажется кто-то другой.

Она прокурорским жестом сложила руки на груди.

— Если он такой самовлюблённый, — чересчур спокойно проговорила Шерил, — то почему помогает мне на выборах президента класса?

Бег моих мыслей словно на секунду споткнулся. Когда это она решила баллотироваться в президенты, и почему мне ничего не известно? А ведь раньше я узнал бы об этом первым...

— Да, здорово, — проговорил я. — Рад, что он помогает тебе в кампании. — И помолчав добавил: — Докажи, что я неправ насчёт него — и я съем собственную кроссовку.

— Уговорились, — отозвалась она, и мы пожали руки. — Только я сама выберу, какую тебе придётся есть. Постараюсь, чтобы она была погрязнее и позаношеннее.

Она развернулась и устремилась в класс, но я не мог отпустить её — по крайней мере, пока не мог. Было ещё кое-что, о чём бы я хотел ей поведать и о чём думал с того самого момента, когда услыхал о клубке волос.

— Я вот подумываю... а не стоит ли возродить Теневой клуб?

Услышав это, Шерил застыла как вкопанная, но не обернулась — лишь стояла в течение нескольких секунд ко мне спиной.

— В смысле, может, нам нужно опять собраться всем вместе и остановить диверсии против Алека, — пояснил я.

— Останавливать ничего не придётся, потому что больше не будет никаких диверсий, — отчеканила Шерил и пошла дальше.

* * *

Администрация нашего школьного округа, кажется, не до конца прониклась тем, что наступил двадцать первый век. Впрочем, двадцатый, думается, тоже пролетел мимо их внимания. Парты у нас — всё те же облупившиеся, разрисованные чёртиками реликты прошлого, которыми пользовались лет пятьдесят назад. В уголках у них по-прежнему красуются углубления для чернильниц. Школьная форма у нас не обязательна, но по пятницам, когда проводится общешкольный сбор, мы обязаны одеваться по-парадному. Наша школа — редкостный зверь под названием «начальная старшая[6]», в который объединены седьмой, восьмой и девятый классы; таким образом в «конечной» старшей школе только три класса. Думаю, дай главному инспектору нашего школьного округа волю, он бы все классы рассовал по отдельным крохотным кампусам, разбросанным вдоль побережья.

Мне, вообще-то, эта путаница со старшими школами до фонаря. То есть, конечно, мне хотелось бы уже числиться в старшей школе, как любому нормальному девятикласснику; но с другой стороны, быть фрешманом — испытание не из лёгких, а мы его таким образом избегаем[7]. В нашем городке только одна «начальная» и одна «конечная» старшая школа — два массивных здания в противоположных концах городка, выстроенных во времена, когда школы представляли собой гигантские учреждения (так и хочется сказать «исправительные»). Впрочем, это я всё к тому, что когда я перейду из девятого класса в десятый, для меня мало что изменится; просто каждое утро придётся бежать дальше. А так — в основном всё то же самое: те же ребята, те же проблемы; и что посеял в первом классе, неизбежно пожнёшь в двенадцатом.

Поскольку линия преемственности у обеих школ одна, то несколько лет назад было решено выборы президента следующего класса проводить в период после Рождества, но до государственных тестов. Таким образом, тот, кто завоюет эту честь в девятом классе, в конечную старшую вступит полновластным хозяином десятого класса.

Имена кандидатов были объявлены на общем сборе в следующую пятницу в присутствии бывшего государственного представителя — такого древнего старикана, что мы все боялись, как бы его время не вышло раньше, чем у счётчика на школьной парковке. Всем было известно, что Шерил собиралась баллотироваться. Из бури под названием «Теневой клуб» она вышла с куда меньшими потерями, чем я. Вместо ярлыка «трудного подростка», которого удостоился ваш покорный слуга, Шерил окутал ореол боязливого почтения — то есть как раз то, что зачастую и способствует победе на выборах любого масштаба — и она прекрасно отдавала себе в этом отчёт. Понятно, самих себя выдвигать нельзя; поэтому как только прозвучал призыв к объявлению кандидатов, я быстро поднял руку, чтобы назвать её имя. Как выяснилось, я опоздал: рядом с Шерил сидел Алек, и его рука уже реяла в воздухе. Это привлекло к себе внимание директора — впрочем, что бы Алек ни делал, он всегда привлекал внимание всех и каждого. Неудивительно, что ему первому дали слово.

— Я выдвигаю Шерил Гэннет, — провозгласил он.

— Поддерживаю! — донёсся чей-то голос.

— Принимаю, — отозвалась Шерил, как будто кто-то в этом сомневался.

Я наблюдал, как аудитория называла одного кандидата за другим. Всего их набралось около десятка человек, но поддержаны были только некоторые, так что список оказался не очень длинным: Шерил, Томми Николс (которому выпала почётная обязанность произнести торжественную речь на церемонии выпуска) и Катрина Мендельсон — она выставляла свою кандидатуру на выборы каждый год с самого четвёртого класса. Процедура выдвижения подходила к концу, и тут поднялась ещё одна рука. Она принадлежала Кельвину Хорнеру — плаксе и заике с зубами почти такими же жёлтыми, как его вихры. Интересно, как он отважился на такой подвиг — встать и заговорить перед целой толпой слушателей? Ведь в классе для него было сущей пыткой ответить на самый простой вопрос.

— Я хотел бы выдвинуть Алека Смартца на пост президента класса, — проговорил Кельвин.

Последовала минута ошеломлённой тишины, сопровождаемая глухим гулом недовольства со стороны противников Алека. Я повернулся к нему. Тот поглядел на разинувшую рот Шерил, невинно пожал плечами и громко сказал:

— Я... принимаю.

И вот тут я заметил, как Кельвин Хорнер едва заметно кивнул Алеку, из чего ясно следовало, что они обо всём договорились заранее.

* * *

В понедельник я пришёл в школу с обувной коробкой под мышкой. Шерил возилась в своём шкафчике. Я приблизился к ней, протянул коробку, словно официант поднос, и снял крышку.

— Матерчатая или кожаная, — предложил я. — Выбор за тобой.

В коробке лежали две туфли: нарядная лаковая и кроссовка, до того грязная, что её смело можно было отнести к опасным для жизни отходам.

— Отстань, а?

Должен признаться, мне стало неловко за свою подколку. Бедная Шерил. Я сунул коробку под мышку.

— Извини, — сказал я. — Ну то есть... жаль, что Алек так поступил. Было бы здорово, если бы вы действовали как одна команда.

— Вообще-то, — возразила Шерил, — всё ещё может обернуться как надо. Большие шансы на то, что один из нас победит, а второй придёт вторым; тогда один из нас станет вице-президентом у другого.

— Не думаю, — возразил я. — Есть две возможности (если принять, что Катрина и Томми сойдут с дистанции): либо А) победит он, а ты станешь у него вице-президентом; либо Б): победишь ты, а он растечётся лужицей, как злая волшебница Бастинда.

— Не пори ерунды.

— И вовсе не ерунда. Алек не из тех, кто согласится на вице-президентство. Может, сейчас он и говорит так, но это просто потому, что не верит в подобный исход.

Шерил с силой захлопнула дверцу шкафчика, рассердившись отчасти на моё уверенное заявление, а отчасти — она осознавала это — на мою правоту.

— Это всего лишь твоё мнение, — отчеканила она, — и если бы мне не хотелось заполучить твой голос, я бы сказала, куда тебе это мнение засунуть.

Во время нашего разговора в коридоре поднялся шум. Я не обращал на него внимания, пока мы оба — и я, и Шерил — не различили в общем гуле имя Алека Смартца, произнесённое несколько раз. Мы отправились узнать, что там такое.

— Слышали, что случилось с Алеком? — закричал нам мальчишка, которому явно не терпелось разнести эту новость по всему свету.

— Что? — встревожилась Шерил.

— Его обвонял скунс! — сообщил пацан. — И его, и всю его семью.

Первой реакцией Шерил было облегчение: ничего особо плохого с Алеком не случилось; но облегчение тут же уступило место подозрению.

— Постой-ка... В это время года скунсы спят!

— Может, он поковырялся в норе, в которой спал скунс, или что-нибудь в этом роде? — предположил я.

— Не-а, — возразил вестник. — Это произошло в их машине. Они сели сегодня утром в свой фургон, а скунс как выскочит из-под сиденья! Ну и обдал их.

И снова во мне возникло чувство нависшей опасности — то же самое, что я ощутил, услышав про волосы в содовой. Если только скунсы не владеют навыком телепортации, то ясно как день — его нарочно подсадили в семейный фургон Смартцев.

Алек пришёл в школу только на следующее утро. Наверняка он мылся тысячу раз, но всё без толку. Хоть он пытался вести себя как ни в чём не бывало, убийственная вонь тянулась за ним шлейфом. Что же касается семейного фургона, то он был теперь так же бесполезен, как если бы слетел вниз со скалы — можно смело выбрасывать на помойку.

Хотя Алек и не обвинил никого напрямую, чувствовалось, что он убеждён: это моих рук дело. Это ощущалось по тому, как он смотрел на меня — вернее, как не смотрел. Он наскочил на меня на третий день после происшествия со скунсом, когда мы выходили с английского — у нас с Алеком это был общий урок. Не просто случайно наткнулся, а нарочно подошёл, хотя за два дня я не услышал от него ни слова в мой адрес. Он смерил меня взглядом и с улыбкой, которую я не смог истолковать, сказал:

— Классная рубашка.

Я понял — ему просто хотелось вывести меня из равновесия; знаете, как бывает, когда говоришь: «Клёвые носки!» — человеку, у которого с носками и правда всё в порядке; этот человек весь оставшийся день ходит и мучается, что не так с его носками. Неплохой приёмчик, надо запомнить.

Но подначка Алека — это ещё пустяки. Гораздо больше меня беспокоили взгляды, которые бросали на меня другие ребята — взгляды, полные подозрения, которое они больше не стремились скрыть.

На следующий день, когда я вынимал из шкафчика книги, голос за спиной произнёс:

— Молодец, Джаред!

Я резко развернулся на каблуках, но окинув взором снующих вокруг ребят, не смог определить, кто из них произнёс эти слова. Это мог быть кто угодно. На лицах толпившихся в коридоре ребят явственно читалась убеждённость в том, что за происшествиями со скунсом и Лохматым Пеппером стояли Теневой клуб и я лично.

В тот же день, после полудня, я подбросил записки в шесть разных шкафчиков. В этих записках я вызывал Теневой клуб из царства мёртвых.

Загрузка...