Глава 7. Угрозы

Тело наливалось свинцом, в голове болезненно взрывался сноп ослепительных искр, жаркая грязно-алая пелена закрывала глаза. Гадина рванулась ко мне, отпустив, наконец, жертву, но в тот же миг отступила. Плеснув по воде длинным гибким телом с переливающейся чешуёй, окатила меня фонтаном брызг и ринулась вниз. Вода забурлила, превратившись в бешено вращающийся круг. И все стихло.

Оглядевшись, тяжело переводя дыхание, я проплыл пару метров, вглядываясь в голубовато-прозрачную толщу, пока не заметил на дне, в самом глубоком месте тёмную фигуру. Набрав в лёгкие побольше воздуха, я начал спускаться вниз настолько быстро, насколько хватало остатков сил.

Открыв глаза, словно через полупрозрачное стекло увидел Нору, неподвижно лежавшую на дне. Сделав пару взмахов руками и ногами, спустился к ней, и, оторвав тело от сливного отверстия с развороченной решёткой, как можно быстрее начал подниматься наверх.

Задыхаясь, с бурно колотящимся сердцем, я вынырнул на поверхность. Добравшись до бортика, бережно уложил Нору на спину и прижался ухом к её груди. Гулкая мёртвая тишина. Вначале я решил попробовать кардинальное, но опасное средство — с силой ударил ребром ладони сжатой руки по груди. Вновь приложил ухо, в самой глубине различив едва слышный стук, робкий, нечастый, готовый вот-вот замереть. И тут же начал делать искусственное дыхание, рот в рот. Отрываясь только на то, чтобы сделать непрямой массаж сердца, положив руки на грудь, с силой ритмично нажимал.

Через полминуты губы Норы порозовели, на смертельно бледном до синевы лице проступил едва заметный румянец. Я приложил пальцы к сонной артерии, с радостью ощутив биение жизни. Наконец, она вздрогнула, вздохнула и приоткрыла глаза. И тут же зарделась, застенчиво закрыв руками обнажённую грудь с крупными сосками, которую до этого я просто не замечал.

Через минуту в бассейн ворвалось несколько человек в белых халатах. Я помог бережно уложить Нору на каталку, ощущая, как все её тело бьёт, словно током крупная дрожь, скорее от пережитого ужаса, чем от холода. Взглянул в бледное с полупрозрачной кожей лицо, в обрамленье растрёпанных, спутанных волос, и в сердце впились острые иглы нестерпимой жалости.

Когда я сжал ей руку, пытаясь ободрить, её ресницы легко затрепетали, как крылья мотылька, чуть приоткрылись. Она сделала слабое движение, притягивая к себе.

— Олег, — прошептала она еле слышно, одними губами. — Я пыталась их остановить. Но не смогла. Вы сможете.

— Кто, Нора? Кого вы пытались остановить? — не моё настоящее имя заставило меня нахмуриться, а эти странные слова.

Она устало, с чуть слышным стоном, больше похожим на тяжёлый вздох, прикрыла глаза, и в тот же мгновение я выпустил её руку, схватившись за голову, которую словно стянуло металлическим обручем, острые шипы впились злыми осами в кожу. Из глаз брызнули слезы. Подкосились ноги, меня скрутило в спираль невыносимой боли и тошноты. Кто-то довольно жёстко схватил меня сзади, придержав от желания рухнуть на кафельный пол.

Головная боль отступила, оставив туман, который медленно растекаясь по телу до приятного покалывания в кончиках пальцев, очистил тот, закрытый от меня раньше, участок мозга, откуда до меня долетали отголоски событий, осколки воспоминаний, измучившие тем, что я не мог составить из них единой картины.

Кто-то деликатно, но настойчиво потянул меня за локоть. Рядом с каталкой, куда меня пытались уложить, стояло двое санитаров в голубых халатах. Сопротивляться уже сил не было. Я улёгся на белую простыню, прикрыв устало глаза. В голове промелькнула спасительная мысль, что я попаду в ту же больницу, куда увезли Нору и смогу расспросить её о странных словах, которые она успела мне прошептать.

Каталку вывезли на свежий воздух, погрузив меня в негромкий, монотонный шум, шелест листьев от пробежавшего ветерка, щебетанье птиц, доносящийся издалека гул, который издавал поток машин.

Весь двор по периметру был оцеплен каретами скорой помощи, полицейскими фордами с включёнными проблесковыми маячками. На миг показалось, что это лишь съёмки очередного боевика, в котором террористы захватывают заложников. Мне стало забавно. Толпу людей нагнали лишь из-за нас двоих с Норой.

Перед мысленным взором опять замельтешили картинки недавней трагедии — пружина гибкого блестящего тела гадины, испещрённого грязно-жёлтыми кляксами. И разверстая, глубокая пасть с пульсирующими ярко-розовыми прожилками, длинные загнутые внутрь зубы. Как ни пытался я отогнать видения, они не исчезали даже, когда я открывал глаза.

Носилки оказались внутри машины, дверь резко захлопнулась. Надо мной склонился медик в белом халате. Я расслабился, отключился от действительности. Мерное покачивание машины ввело меня в транс. Я погрузился в приятно расслабляющую полудрёму, находясь между поверхностным, неглубоким сном и явью.

Пробуждение стало неприятным и тяжёлым испытанием. Вставленная в рот дыхательная трубка мешала глубоко вдохнуть. Я открыл глаза, обнаружив, что лежу на кровати, заботливо укрытый ровно расправленным блекло-салатовым одеялом. Рядом с мерно попискивающим прибором стояло четверо, похожие на серые тени, отбрасываемые в ясный жаркий день на асфальт. Зрение никак не желало фокусироваться, а слух — воспринять невнятный, а от этого раздражающий разговор, которые вели стоящие рядом с кроватью люди. Я не мог чётко различить их внешность, видел лишь очертания фигур: мужчина в белом халате, девушка в темно-сером закрытом платье и двое мужчин в тёмных костюмах.

Мне показалось, что врач настойчиво в чём-то убеждал девушку, которая жестами, голосом, всем существом показывала, что отказывается следовать указаниям собеседника. Наконец, она замерла, опустив руки вдоль тела и слабо кивнула. Перед ней мелькнул планшет с прикреплённым листом бумаги. Она что-то быстро черкнула внизу. Закрыла лицо руками, её плечи затряслись в глухих рыданиях. Мужчина рядом приобнял её.

У меня промелькнула мысль, что я присутствую на собственных похоронах, и как в триллерах, меня в полном сознании отвезут в морг, начнут вскрывать, а я, парализованный ужасом, буду ощущать скальпель, кромсающий моё тело.

Медик в белом халате подошёл к прибору и повернул тумблер. Силы уже вернулись ко мне, я резким движением вытащил изо рта трубку, приподнялся на локте и пристально взглянул на него. Он резво отшатнулся с округлившимися от изумления глазами, словно действительно увидел ожившего покойника.

— Мистер Стэнли? — к моему глубокому сожалению я вновь услышал своё имя из американского прошлого.

Девушка обернулась, глаза заискрились неистовым счастьем. Она бросилась ко мне.

— Кристи, дорогой, — прижалась ко мне, покрывая поцелуями влажных, горячих губ моё лицо, грудь, руки. Вызвав во мне прилив таких ясных физиологических чувств, что накрыло с головой жаркой душной пеленой.

Наконец в голове прояснилось окончательно. В девушке я узнал Лиз Шепард, в медике — "Айболита", врача, который наблюдал меня в больнице. Двое остальных были Ричард Фокс и Люк Стоун. На лицах мужчин отразилась абсолютно разная гамма чувств. Люк расплылся в широкой улыбке, обнажив крупные, неровные зубы, лицо Фокса светилось торжеством профессионала, чей выгодный клиент вернулся с того света, а врач, судя по побледневшему лицу и задрожавшим губам, был напуган.

Мягко отстранив, пытавшуюся задушить меня в объятьях, Лиз, я процедил сквозь зубы:

— Вы что хотели меня убить, доктор?

— Мистер Стэнли, мы проводили несколько тестов, — быстро, пытаясь скрыть глубокую растерянность, пробормотал он. — Провели три теста на апноэ, и все были отрицательными. Вы знаете, что это…

— Знаю, тест на самостоятельное дыхание. Но сейчас-то я дышу! Сам! Чёрт вас возьми! Как вы Ричард допустили такое? Кстати, как наши иски?

Фокс широко ухмыльнулся.

— Мы выиграли! Оба иска, Кристофер! — в голосе звучала не только радость, но и профессиональная гордость.

— Так, короче, я сейчас же покидаю эту гребанную больницу к чёртовой матери. И благодарите Бога, доктор, если её не закроют ко всем чертям, когда я… мы подадим на вас в суд. Как, Ричард?

В глазах адвоката блеснул яростный азарт бойцовой собаки, которая увидев беззащитного противника, готова вцепиться ему в ляжку, чтобы вырвать большой, сочный кусок мяса.

— Мы не можем вас отпустить так сразу, мистер Стэнли! Мы должны провести дополнительные тесты, — забормотал врач.

— Что?! В этой гребанной клинике меня уже пытались убить. Прошли какие-то люди, мужчина в белом халате с женщиной. Они в капельницу ввели мне какую-то хрень, от которой я чуть не задохнулся…

— Вы были в состоянии клинической смерти, — перебил меня врач. — Мы смогли вас спасти. Но вы впали в кому… Мистер Стэнли, мы сделали все, что могли, — он почти умолял. — Мы выставим охрану! — в отчаянном порыве воскликнул он.

Спонтанный порыв встать и уйти, сменился жестоким приступом слабости, сковавшей тело. Голова вновь до тошноты закружилась, я упал на подушку и Лиз, обвив меня за шею руками, прижалась так крепко, что вселило ощущение безопасности.

Американская медицина творила чудеса даже в середине прошлого века. Через несколько дней мне стало гораздо лучше, врачи разрешили дышать свежим воздухом в маленьком саду внутреннего дворика больницы. Меня вывозили на инвалидной коляске, и я мог сидеть на скамейке в густой тени платанов и вязов, по аккуратно расчерченным под прямым углом асфальтированным дорожкам прогуливались пациенты.

Хотя я попал на электрический стул в Синг Синг в начале мая, сейчас в Нью-Йорк пришла осень, о которой так замечательно пел Фрэнк Синатра: "Осень в Нью-Йорке, почему ты очаровываешь меня с первого дня?" Пора увядания, словно умирающий художник в отчаянном порыве, выплеснула на деревья всю палитру красок от лимонно-кремового до цвета благородного старого золота, от огненно-алого до ржаво-коричневого. Прозрачный, чистый воздух, низкое лазурно-синее небо с лёгкой дымкой облаков. Я наслаждался покоем и свободой.

Лиз уже не покидала меня, переехав в клинику, защищая меня, как наседка своих птенцов. Я ловил себя на мысли, что все больше привязываюсь к этой милой, такой понимающей, заботливой девушке. Эти чувство отправляли лишь уколы совести, что изменяю Милане, прекрасно осознавая, что она не узнает о том, что у меня была невеста, которая появилась на свет за тридцать лет до моего рождения.

Кроме Лиз меня посещал Люк Стоун, с детским восторгом в глазах пересказывающий статьи, в которых превозносили до небес моё благородство, мужество, которое я проявил, жертвуя собой ради спасения жизни великого спортсмена, а также талант репортёра, позволивший даже находясь за решёткой раскрыть кровавое преступление. Не думаю, что это была правда хотя бы наполовину. Я старался пропускать хвалебные статьи о собственной персоне не из ложной скромности, просто знал, этим характеристикам грош цена.

Меня интересовала информация по процессу, который начался над Геддой Кронберг, на защиту которой бросились все ультраправые писаки. Они искали любую зацепку, чтобы отвести от неё подозрение в организации теракта.

Этого человека в безупречно сшитом тёмно-синем костюме, серо-стальном плаще и шляпе я приметил издалека, как только он возник на бетонном крыльце больницы, сразу сообразив, что это адвокат. Не знаю, почему мне пришла в голову эта мысль, но интуиция журналиста меня подводит редко. Незваный посетитель был незнаком мне, а поскольку работой Ричарда я был доволен, тут же решил, что это защитник Кронберг. Помощница обвинителя на процессе, миловидная шатенка с яркими глазами цвета зелёной мяты, уже приходила, лишь уточнив пару деталей.

Откинувшись на спинку скамейки, я достал сигареты, и закурил, вдыхая ароматный дым. Здесь, я пристрастился к "Лаки страйк", хотя раньше по старой студенческой привычке. курил только "Мальборо".

— Добрый день, мистер Стэнли, — обратился ко мне посетитель. — Меня зовут Рональд Андерсон, адвокат. Вот моя визитная карточка.

— Гедды Кронберг, я так понимаю, — стряхивая пепел на землю за скамейкой, сухо уточнил я.

Он провёл ладонью по идеально уложенным волосам с обильной сединой на висках, одобрительно усмехнувшись моей проницательности.

— Да, совершенно верно. Разрешите?

Он присел рядом, положив на колени темно-бордовую папку из дорогой кожи, с застёжкой.

— Зачем вы пришли? — довольно грубо поинтересовался я. — Я — свидетель обвинения.

— В сущности, я хотел лишь сказать, что защита не рассматривает вас, как реального свидетеля. Поскольку вы ничего не знаете об этом событии. Вы не участвовали в преступлении, никого не убивали. Все, что вы знаете, это предсмертная записка Меган Баррет.

— Вы хотите, чтобы я не выступал на процессе? — усмехнулся я.

— Это в ваших интересах, мистер Стэнли, — наклонив голову вбок, он вперил в меня взгляд грифа, замораживающий неприкрытой враждебностью.

Ричард предупреждал, что защита Кронберг приложит все усилия, чтобы надавить на меня и заставить отказаться от участия. Эти штуки со мной не пройдут.

— Вы ещё слишком слабы, мистер Стэнли, — продолжил Андерсон, эти слова звучали зловеще. — И физически и морально…

— Боже, какая забота, я тронут, — бросил я с невежливым сарказмом, точным и уверенным движением легко забросив окурок в урну в двух метрах от скамейки. — Я буду выступать на суде, мистер Андерсон, как бы вы не пытались на меня надавить, — добавил я, заложив руки за голову, с удовольствием потянулся.

— Надавить? Ну что вы! — Андерсон загадочно улыбнулся. — Вы думаете, мистер Стэнли, наша пресса сделала из вас Ланцелота, который смог отрубить голову дракону? Что избиратели на руках вас занесут в кабинет губернатора штата Нью-Йорк?

— Я не собираюсь баллотироваться в губернаторы, — ответил я совершенно искренне. — Мне это не нужно. Я не амбициозен. Все, что я хочу, чтобы восторжествовала справедливость.

— Мистер Стэнли, не думаю, что вы хотите, чтобы ваше безмятежное существование омрачилось воспроизведением неприятных фактов о вашей связи с гангстерами. Если это всплывёт на суде, вашей репутации будет нанесён серьёзный урон.

Слова, сказанные таким доброжелательным тоном, звучали угрожающе и совсем не походили на блеф. Андерсон не стал бы озвучивать слухи, прекрасно зная закон о клевете. Повисла пауза, пока я лихорадочно пытался из мешанины событий моей нынешней жизни в Нью-Йорке выудить информацию, когда и где мой репортёр пересекался с мафией.

— Мистер Андерсон, я не понимаю, что вы имеете в виду, — холодно бросил я, так и не найдя нужной информации в собственной голове.

— Ну как же вы забыли, мистер Стэнли, как вас вызывали на сенатскую комиссию по делам организованной преступности…

Чуть откинувшись назад, он облокотился на спинку скамейки, с ядовитым злорадством изучая меня.

— Вместе с вашим другом, мистером Антонелли, — продолжил Андерсон жёстко, с его лица исчез даже намёк на фальшивую доброжелательность. — Наёмным убийцей клана Карло Моретти, — отчеканил он.

Лиз не успела рассказать о тёмном прошлом и настоящем моего друга детства, но я мог догадаться сам. Итальянец, владелец ночного клуба, которого таскали на сенатскую комиссию о расследовании дел мафии. Я лихорадочно соображал, что ответить. Меня осенило, я решил пойти ва-банк:

— Мистер Андерсон, это только слухи, которые муссируются консерваторами, — ответил я, спокойно выдержав его взгляд. — Никто никогда не выдвигал Антонелли обвинение в убийствах. Он никогда не привлекался к суду за это.

Это был серьёзный риск с моей стороны. Я не мог об этом знать. Но если Антонелли ловили бы на убийствах, то давно бы познакомили со "Стариной Разрядом" — электрическим стулом в Синг Синг.

И, кажется, не прогадал. Андерсон на миг потерял самообладание, светлые глаза с отблеском льда зло сузились, волевой рот, обрамленный глубокими морщинами, превратился в тонкую прямую линию.

— И все же, мистер Стэнли, советую обдумать эту ситуацию, — добавил он, вставая. — Стоит ли вам выходить на новый процесс.

Как только его безупречно прямая спина исчезла в проёме двери больничного корпуса, на крыльце показалась Лиз со стаканом клубничного йогурта. Она почти подлетела ко мне, так сосредоточенно оглядывая, словно искала смертельные ранения после окончания битвы с драконом. Она никогда не задавала лишних вопросов. Идеальная американская жена. Но я не мог не поделиться с ней.

— Адвокат Кронберг приходил. Пытался уговорить не выступать на процессе, — забирая из её чуть дрогнувших рук стакан. — Вкусно, спасибо. Когда меня отсюда выпустят, не знаешь? Устал тут сидеть, как больной, — подмигнув, поинтересовался я.

Она присела рядом, прогладила ладонями на коленях широкую, длинную юбку.

— Он запугивал тебя?

— Немного. Напомнил о моем друге детства, — объяснил я, откидываясь расслабленно на спинку скамейки. — Франко Антонелли.

— О Франко? — переспросила она, прикусив губу. Машинально расправила завернувшийся внутрь воротничок моей больничной рубашки. Задумчивый вид моей невесты свидетельствовал о том, что она поняла мой намёк.

— Он странный человек. Добрый, отзывчивый, но может быть невероятно жестоким, вспыльчивым.

— Ты считаешь, что мне стоит порвать с ним? — спросил я напрямую.

— Возможно. Это и так бросало на тебя тень. Но ты не сможешь… Я знаю, это не в твоём характере.

Какой характер у репортёра, в чьём теле существовало моё сознание, я понятия не имел. И лишь маленькими фрагментами выуживал информацию из слов, намёков и полунамёков людей, которые общались со мной. Я ловил себя на мысли, что почему-то люди, окружающие меня, ни разу не сказали: "чёрт возьми, да ты совсем на себя не похож! Что за хуиту ты несёшь?!". Как это наверняка сказали бы русские. Словно не замечали перемен в характере, привычках, вкусах. Может быть, это было связано с определённой терпимостью американцев, которые не любят лезть в чужие дела.

Или я действительно так хорошо подменил сознание Стэнли, что у меня оказались похожий характер, привычки и вкусы.

И на ещё один вопрос, я не смог ответить. Куда исчезло сознание самого Стэнли? Когда пружина времён отбрасывала меня обратно в Россию, окружающие меня там люди не замечали, что я на время исчезал. Как будто поток времени останавливался, замерзал и вновь продолжал свой путь, после моего возвращения.

Меня выпустили из клиники через два дня. Я так привык жить в ограниченном пространстве, или тюремной камеры, или больничной палаты, что с затаённым страхом ожидал знакомства с чужим миром, о котором почти ничего не знал.

Меня провожали, если не с помпой, как национального героя, то близко к этому. И я сам был безумно счастлив, наконец, покинуть эту проклятую больницу, где около моей палаты стояли часовые: двое копов, и сопровождал охранник.

Лиз с лёгкостью разрешила для меня важную проблему: как добраться домой, не зная, где этот самый дом находится. Мне вернули документы, одежду, часы, бумажник. Все в целости и сохранности, хотя это провалялось где-то больше двух лет.

Мы спустились с Лиз в фойе, и вышли на улицу, где я, наконец, смог вздохнуть полной грудью, как свободный человек. Нас поджидал "форд" кабриолет цвета синей пыли, с откинутым верхом. Осень в Нью-Йорке тёплая и больше похожа на конец августа в Москве.

Во время путешествия домой, я реально смог осознать, насколько Нью-Йорк изменился за шестьдесят лет. Но, что здесь осталось прежним, так это бесконечные пробки. Свернув с улицы, где находился корпус больницы, мы тут же упёрлись в задницы плотного ряда машин, казавшиеся из-за старомодных "надувных" форм неповоротливыми, как танки. По широкому тротуару шли люди, мужчины в основном в деловых костюмах и шляпах. Женщины были одеты разнообразно и пестро. Я люблю этот стиль, женственный, широкая юбка колоколом, низкий лиф, подчёркивающий грудь. Иногда мне хочется прилюдно расстрелять модельеров, придумавших стиль унисекс.

Мои попытки запомнить дорожные знаки оказались тщетными. За все время пути я не увидел ничего, кроме пары объявлений о парковке за 35 центов, двухцветных светофоров с табличками "one-way" (одностороннее движение) и указателей с названиями улиц, не блещущих фантазией. Ни одного биллборда с правилами дорожного движения. Ни одного дорожного знака или светофора для пешеходов. Люди лезли на проезжую часть там, где им заблагорассудится, лицо Лиз при этом оставалось бесстрастным. Представляю себе поток матерщины из уст московского водителя, если из-под колёс его тачки невозмутимо вынырнул бы господин в деловом коричневом костюме и очках.

Самое забавное, я не увидел ни одного Макдональдса. Представить не мог, что когда-то Нью-Йорк обходился без натыканной на каждом углу эмблемы фастфуда с двумя жёлтыми дугами.

Небоскрёбы деловой части сменились на унылые кирпичные дома в два-три этажа, магазинчики и рестораны, украшенными полинявшими старомодными вывесками. Город раздражал причудливой смесью архитектурных стилей. Рядом с готическим собором — претенциозный особняк в стиле модерн, небоскрёб соседствовал с невнятным кирпичным домом с облупившимися стенами и проржавевшими маршами пожарных лестниц, монументальное высотное здание в стиле неоклассицизма переходило в безликую стену с крошечными окошками.

Мы выехали за границу Нью-Йорка, потянулся ряд аккуратных одно или двух этажных домиков, порой прерывающихся магазинчиками из красного кирпича. Лиз остановила машину на перекрёстке.

Широкая, пустынная улица с рядами расположенных напротив друг друга домиков, засаженная редкими деревьями, просматривалась почти до горизонта. Я поразился тому, что ни один дом не был огорожен двухметровым глухим бетонным забором или деревянным частоколом внушительных размеров, как это бывает в российских коттеджных посёлках. Только низкий изящный заборчик для проформы.

Рядом в палисаднике молодая мамаша в простеньком домашнем платье и косынке возилась с ребёнком. На другой стороне улицы, в шезлонге, закрыв физиономию журналом, никого не стесняясь, храпела дама немаленьких размеров. Ни огорода, ни мало-мальских клумб. Аккуратно подстриженная травка и деревья.

Легко выпрыгнув из машины, я подошёл к Лиз. Галантно открыв перед ней дверь, подал руку, помогая выбраться. Мне приятно окружать женщину, за которой ухаживаю, заботой и вниманием, чтобы она ощущала, как я ценю её хрупкую беззащитную женственность. Мне не хотелось отпускать Лиз, но я понятия не имел, как должен был вести себя американец со своей невестой в пятидесятых годах прошлого века. Я лишь обнял её за талию, прижал к себе, вглядываясь в глаза.

— Милый, ты стесняешься сказать, что не можешь вспомнить, где оставил ключи? — лукаво улыбнувшись, спросила она.

Заметив мою растерянность, Лиз взяла меня за руку и повела по бетонной дорожке, которая заканчивалась крыльцом скрытого в буйной зелени деревьев двухэтажного дома из розовато-красного кирпича под темно-красной двухскатной крышей. Стена справа с высокой плоской каминной трубой, слева — подъёмная секционная дверь гаража, выкрашенная белой, эмалевой краской. Два широких мансардных окна, занимавшие большую часть фронтальной стены, входная дверь по центру, украшенной сверху орнаментом. Уютный домик.

Она пошарила рукой под подоконником и вытащила ключ, помахав задорно перед моим носом, сказала:

— Кристи, дорогой, не строй такую кислую мину. Я поставлю машину в гараж и приду.

Замок щёлкнул, дверь распахнулась, гостеприимно пропустив меня внутрь. Справа от лестницы вход в просторную, светлую комнату, где больше всего порадовал камин у стены, отделанный в мелких трещинках кирпичом разного оттенка красного. Всегда мечтал иметь такой. Двухстворчатую тумбочку занимала огромная прямоугольной формы радиола с круглыми пластиковыми ручками, заставленная сверху глиняными фигурками и фотографиями в рамочках. На паласе бежевого цвета — мягкий диван, обитый полинявшей темно-красной тканью в рубчик, пара кресел.

За стеклянной стеной, отгораживающей дом от сада, виднелись силуэты деревьев в лёгкой салатовой дымке, проступающие на чисто вымытой голубизне, словно нанесённые акварелью на струящемся шёлке. Лучи солнца, заполняя собой пространство, чертили косую решётку на бежевых в коричневый ромбик обоях, заставляя танцевать пылинки в воздухе.

За спиной послышались лёгкие шаги. Лиз обняла меня сзади, прижавшись так тесно и призывно, что кровь забурлила в жилах, заходила штормовыми волнами в голове.

Я обернулся, уже не стесняясь чувств, крепко обнял её. Впился в чувственный рот, ощутив чуть сладковатый привкус её губной помады. Она не сопротивлялась, не пыталась высвободиться. Все эти месяцы воздержания ударили в голову, обдав нестерпимо-знойным жаром, который нужно было немедленно погасить прямо сейчас, здесь в этой гостиной.

Подхватив на руки, я перенёс её на диван. Помог освободиться от одежды, дрожащими пальцами расстегнул застёжку бюстгальтера с остроконечными чашечками, жадно впился во влажную, бархатную ложбинку между нежными выпуклостями, набухшие крупные соски. Как разъярённый зверь, вгрызаясь в поверженную добычу, прошёлся поцелуями-укусами по всему телу, прикосновение к которому било словно электротоком, спустился до пушистого облачка рыжеватых волос на лобке. И не в силах больше сдерживать вожделения, поспешно овладел ею. Она напряглась, выгнувшись всем телом назад, зажмурила глаза, будто я сделал больно.

В голове взорвался фейерверк ярких искр, и все закончилось. Я отключился, словно провалился в глубокий узкий колодец.

Вернуться к содержанию

Загрузка...