Возвращение бомжа

Глава четвертая ЧИП И ДЕЙЛ СПЕШАТ НА ПОМОЩЬ

Ленинскую комнату в связи с объявленным военным положением уже эвакуировали вместе с другими ценностями в северные районы страны, а посему обещанную Пендальфом торжественную процедуру принятия Чука в «органы» пришлось отменить.

Но все же, церемония, назначенная на двенадцать часов в кабинете папашки Баралгина и Эффералгана, по совместительству начальника местного ГУВД, была для карапуза никак не менее волнительной. Всю ночь он заучивал слова торжественной клятвы и заодно оплакивал последние деньги, изъятые у него из кошелька Пендальфом. Проводя экспроприацию, старикан нахально заявил, что «это традиция» и «без накрытия поляны не обойтись».

Впрочем, все прошло не так страшно, как представлял себе Чук,　— похоже, всех собравшихся и вправду больше волновала «банкетная часть программы». Бедняга «ментуриент» в процессе «посвящения» постоянно косился на укрытый кумачовой скатертью стол, едва успевая сглатывать слюну и смахивать слезу, вспоминая, на чьи шиши сегодня Погуляет начальство, однако совсем уж отвлекаться от процесса не давало его собственное бубнение:

—　…Вступая в ряды гондурасского ГУВД, обещаю в рабочее время курировать ларечников и пасти проституток. Зарплату обязуюсь передавать в фонд руководства без остатка.

Генерал Димедрол, вяло кивавший головой в такт знакомым словам, даже вздрогнул от неожиданности, услышав последнюю фразу Чука:

—　Про зарплату — это очень правильно, сам придумал? Однако пистолет тебе дадут, а дальше крутись, как хочешь. Если хочешь, можешь выбрать себе партийную кличку — выбор сейчас как никогда богат. Выбирай — Дихлофос, Ибупрофен или Левоментол. Мне лично больше всего нравится последний вариант. Звучит по-нашенски.

Чук наморщил лоб, а его новый босс метнулся к столу:

—　Ну, ты пока решай, а мы посмотрим, чего тут нам бог послал?

Стоявший чуть поодаль Эффералган хотел было что-то сказать, но от него недовольно отмахнулись:

—　Ты же знаешь, я на диете.

Димедрол окинул взглядом стол, отщипнул пальцем от одного блюда, от другого. Взял в руки нож и вилку — как положено по этикету, поковырял ножом в зубах и, отложив его в сторону, придвинул к себе одну из плошек:

—　Тэкссс… Начнем с мясного салата «Ошибка сапера».

—　Там же полно холестерина,　— встрял-таки Эффералган.

Однако гондурасский супермент не зря дослужился до своих чинов — как и всякий прирожденный начальник, он запросто переносил любую критику в свой адрес на подчиненных:

—　Что ж, мне теперь голодать из-за того, что вы сдали уркам мой погребок с диетпитанием?

Умело поддетый Эффералган посерел, затем побагровел, после чего вытянулся по стойке смирно и «со слезой на глазу» заявил:

—　Товарищ генерал, разрешите отбить?

Порядком уже расковырявший нехилую горку салата, гондурасский «боссмент» чуть было не подавился снедью и, едва откашлявшись, принялся сердито выговаривать выскочке:

—　Ты, сынок, тово. Давай… Береги уже себя,　— не переставая набивать рот, он продолжил: — Я еще хочу с маленькими понянчиться.

Эффералган, по-видимому, решил руководствоваться принципом «семь бед — один ответ» и задвинуть папаше сразу все свои «тайные мысли»:

—　Кстати, папа, у соседа нашего Бориса дочка выросла. Есть мнение, что очень даже ничего себе.

Генерал задумался на мгновение, а потом покачал головой:

—　Я уже ушел из большого секса. Разве что среди ветеранов еще попылю пару годков.

Эффералган разобиделся не на шутку:

—　Да я ж не про тебя, батя, я вообще-то себя имел в виду. Тебе погребок — мне бабу. Я так решил! Если не вернусь, считайте меня диссидентом,　— не дожидаясь ответа, он маханул шапку на голову и пошагал к выходу.

Чук исподлобья испуганно смотрел на стремительно краснеющего от злобы босса — тот мял вилку в руке так, словно она была пластиковой.

Наконец, справившись с первым приступом ярости, Димедрол швырнул вилку оземь и просипел вслед Эффералгану:

—　Не вернешься — всю семью расстреляю! Вместе с собой!!!

Хоббиты и их проводник заночевали прямо на с кале, нависавшей над «празднично» светившейся внизу станцией. Голый, как всегда, забрался повыше карапузов: во-первых, чтобы следить, не понадобится ли что-нибудь Федору, а во-вторых, чтобы находиться подальше от гневных нападок Сени. Поскольку во сне его весьма интересный для врачей-патологоанатомов организм практически не нуждался — не спал он и в эту ночь, на досуге размышляя, как еще больше втереться в доверие к начальству, заодно побольнее укусив ненавистного жирдяя.

Идея пришла в голову сама собой: практически последней обязанностью Сени в их группе оставалась должность, коротко именуемая в народе «начпрод». Свой верный сидор с пожитками и запасом сухарей впавший в немилость карапуз всегда держал поблизости от себя и днем, и ночью, разве что под голову не клал. Впрочем, кабы сухари не были столь твердыми — наверняка укладывался бы на них, а так приходилось «начжрачу» класть их себе под бочок и спать, обмотав руку лямкой.

Хорошее дело — вот только Голый, например, и не собирался воровать весь рюкзак целиком, по его плану, достаточно было вынуть лишь сухарики. Потыкав Сеню пальцем, чтобы тот повернулся на другой бок, Голый запустил руку в горловину сидора и, нащупав сверток с сухарями, вытянул добычу на свет божий. Размотав тряпицу, он размял в руках один из сухарей, выкрошив его на Сеню, а остатки зашвырнул в пропасть, прямо на гигантский «ночник» АЭО.

Обернувшись, он увидел, что Сеня смотрит прямо на него — по-видимому, тычок пальцем промеж ребер был все же слишком силен:

—　А чего это ты? Еще не ложился?

Кажется, Голому крупно повезло — сонный карапуз так и не разглядел, в чем дело, теперь оставалось только отбрехаться. Осторожно отодвигаясь подальше от Сени, хмырь принялся пролечивать бедолагу:

—　Э-э… я тут сочинил кое-чего,　— хмырь закинул три последние свои волосины назад и принялся шпарить, как по учебнику:

Толстый хоббит робко прячет

тело жирное в утесах.

Тощий хоббит Федор Сумкин

не в себе уже изрядно.

Только Голый, трали-вали,

гордо реет над пучиной.

Сеня зевнул и решил по привычке подколоть хмыря:

—　Ну, что, талантливо! Даже гениально. А что у тебя еще есть в репертуаре? Кроме римейков?

Голый, однако, не просек, где юмор, поскольку был не слишком эрудирован:

—　А что это?

Сеня понял, что его не поняли, и слегка огорчился:

—　Это чужие песни со своими словами.

Он подошел к спящему боссу и потряс его за плечо:

—　Слышь, давай вставай, Федор Михалыч. Счас пожрем и дальше пойдем.

Федор приоткрыл глаз, оценил обстановку и, переворачиваясь на другой бок, выдал собственную оценку происходящего:

—　Отвали, козел.

Сеня едва-едва не брякнулся на задницу от обиды:

—　Вот, опять хамить начал. Нехорошо это! Нельзя же так!

Федор, поплотнее укутываясь в плащ, только хмыкнул в ответ:

—　Сеня, мне можно, я мегазвезда!

С ужасом поглядев на своего друга, Сеня обернулся к Голому и едва сдержался, чтобы не полезть и драку с мерзкорожим источником всех проблем:

—　Начинается. У нас уже есть одна.

Чтобы хоть как-то успокоиться, он принялся рыться в своем мешке в поисках еды, но вместо свертка обнаружил только замызганную тряпицу. Глаза его наполнились слезами, он принялся трясти сидором и беззвучно открывать рот.

Голый, моментом сообразив, что пора переходить в наступление, принялся, полукругом обходя ошарашенного карапуза, приближаться к Федору, на ходу бормоча обвинения:

—　Еды нет. Маршрута не знает. Таланту — ноль! Плохо он подготовился к походу со звездами.

Сеня наконец-то обрел дар речи и заверещал, как баба:

—　Заткнись, сволочь лысая!

Федор привстал на одну руку и зло проговорил:

—　Слышь, комик. Если я встану, ты ляжешь!

Хмырь натянул на лицо слащавую улыбку и бросился «защищать слабого»:

—　Без рукоприкладства. Мы интеллигентные люди.

Как бы невзначай он дернул карапуза за рукав, и с недотепистого начпрода посыпались хлебные крошки.

Голый сделал удивленные глаза и отпрянул, как от прокаженного, тут же принявшись вести давно припасенные обличительные речи:

—　Смотрите… Матерь божья. Что это, толстый? И так рожа шире газеты, так еще и наши пончики по ночам тайно жрет! Меня терзают смутные сомнения.

Потеряв концентрацию, Сеня одним прыжком догнал хмыря и вмазал по синюшной харе:

—　Ах ты, гад! Не называй меня толстым!

Он потряс кулаком, замахиваясь пошире, и врезал еще раз, набрасываясь на поверженного упыря:

—　У меня просто кость широкая!

Федор подскочил на ноги — сон как рукой сняло:

—　Сеня!

Тот уже лупил хмыря почем зря, отводя душу покруче, чем на боксерской груше:

—　Но он же намекает!

—　Забей, Сеня!　— сделал последнее предупреждение Федор, но его другу-карапузу уже ударили в голову кровь, моча и лимфа вместе взятые, поэтому мозг драчуна вырубился напрочь, заклинив на функции «убьюнах»:

—　Сейчас я его забью!

Федор прыгнул на своего приятеля со спины, у хватив того за горло, и повалил товарища на землю:

—　Забей, что я сказал забить! Сеня!

Пребольно ударившись головой о камни, «карапуз-убийца» пришел в «осознание» и запричитал:

—　Прости, брат. Просто я, эта… Ненавижу, блин, румынов!

Федор, скрестив руки на груди, презрительно наблюдал за распластавшимся под ногами «бывшим другом». Выждав небольшую паузу, он процедил:

—　Он не румын, он болгарин.

Сеня подполз поближе к боссу и принялся поглаживать его сапог:

—　Да какая разница. Федор. Ты погляди, какой он слащавый! Постоянно хамит, и не только мне. Кстати, если хочешь, я эту твою гайку потаскаю. Ты отдохни. А я потаскаю. Абсолютно бесплатно. Я добрый. Добрый такой.

Лебезя и заискивая, Сеня совершенно не заметил, какой злобой наливаются глаза Федора, поплатившись за посягательство на частную собственность.

Кольценосец-самодур, отпихнув «опального» кореша, да так, что тот рухнул на спину, склонился над ним и заорал:

—　Это ПИАР!

Высунувшийся из-за соседнего валуна Голый поддакнул:

—　Ага… Он у нас нас пиара… одним словом пиарас,　— и снова спрятался за валуном.

—　Я просто помочь хотел!　— захныкал Сеня, а Голый снова показал из-за каменного укрытия свою хитрую мордочку:

—　Все видели? Он цинично хочет быть хорошим!

Улучив момент, Сеня дернулся было «выковырять мартышку»:

—　Слышь, ты, два в одном. Свободен! Дальше мы сами.

Но Федор шустро ухватил его за локоток и злобно прошипел:

—　Нет, Сеня. Так не пойдет,　— гордо вскинув голову он продолжил: — Ты обидел артиста,　— и одним тычком снова опрокинул бывшего друга на камни.

Всерьез расплакавшемуся Сене оставалось надеяться только на чудо:

—　Разрешите последнее слово. Я еще пригожусь.

Несмотря на натуральные слезы с кулак величиной, чуда не произошло — Федор уже твердо решил:

—　Без тебя обойдемся.

Хмырь, уже занявший выгодную позицию за спиной начальника, улыбался Сене во все гипотетические тридцать два зуба, окончательно добив карапуза, который впал в истерику:

—　Федор, да гони ты эту гниду лысую!

Последняя капля валерьянки в клетку голодного льва упала сама собой. Федор скрежетнул зубами и отчеканил:

—　Следи за цитатой, Сеня: встал и ушел.

Горемычный карапуз рухнул на камни и принялся кататься по ним в эпилептическом припадке, но зрителей у этого шоу уже не было — Федор и Голый развернулись и потрусили вверх по тропе, не удостоив бывшего члена их группы ни единым взглядом.

По закручивающимся в гигантскую спираль улицам Гондураса двигалась странная процессия. С виду парад парадом — обычная выставка достижений военного хозяйства. Вот только кислые рожи вояк и насмерть перепуганная толпа зевак, жмущихся к стенам под суровыми взглядами «участников торжества». Закованный в броню Эффералган ехал во главе процессии, уставившись немигающим взглядом в одну точку.

Вывел его из оцепенения, запыхавшийся Пендальф, едва-едва успевший дворами нагнать войска — за следующим поворотом улица уже упиралась в городские ворота:

—　Але! Уважаемый! Ты куда это намылился? Папа тебя любит, а ты его бесишь!

Эффералган, не выдержав тяжелого взгляда, принялся старательно делать вид, что его жуть как интересуют местные памятники архитектуры. Впрочем, от ответа все равно было не уйти, и он-таки промямлил, пряча глаза:

—　Да мы тут… решили в психическую атаку сходить.

Пендальф досадливо сплюнул под ноги и, махнув рукой, заявил:

—　Ты бы хоть лошадей в полоску покрасил… а то с вашей психней зебры уже закончились. Ну или еще че придумайте. Пойдите в атаку голые, что ли…

Однако его никто уже не слушал, и старому разведчику оставалось только укоризненно качать головой вслед утекающим в распахнутые ворота гондурасским частям. Бормоча себе под нос изысканные ругательства, он отпихнул в сторону попытавшегося преградить ему путь стражника и полез на крепостную стену, принявшись наблюдать за тем, как выкатившаяся под стены города колонна перегруппировалась, следуя сигнальным флажкам, и, выстроившись «свиньей», двинулась через степь в сторону Кеми…

В кабинете начальника гондурасского ГУВД за разоренным столом остались сидеть только двое — собственно хозяин апартаментов и новоиспеченный опер Чук, тупо постеснявшийся покинуть банкет, устроенный в его честь. Примостившись на табурете с краю стола, он наблюдал за тем, как папашка ускакавшего на верную погибель Эффералгана мрачно поглощает банку корнишонов — огурец за огурцом, сопровождая каждого «приговоренного» стопкой водки.

Когда в банке остались плавать только кунжутные семечки, он повернул голову в сторону карапуза и поинтересовался:

—　Сеня, ты песни какие-нибудь знаешь?

Чук поежился под недобрым взглядом своего босса:

—　Ну… да. Хотя, в общем-то, я не Сеня. Хотите, я вам про родственников спою? Песню про зайцев.

Супермент ткнул в него пальцем и заявил:

—　Сеня, про зайцев — это не актуально. Давай что-нибудь жалостливое.　— Он откинулся в кресле едва не рухнув на пол и, пытаясь удержать равновесие, оперся жирной пятерней на пульт экстренной связи…

Чук же, напрягая мозг, по привычке почесал в затылке и, взобравшись на табурет, начал петь, сначала тихонечко, прикрыв глаза и отчаянно фальшивя, вот только его голос, многократно усиленный, уже плыл над городом, заставляя гондурасцев удивленно толпиться возле столбов с тарелками громкоговорителей, удивленно обсуждая, каким образом сия песня коррелирует с развернувшейся на виду у всех бойней за Кемь:

Ромашки спрятались, поникли лютикииии,

Когда узнала яааа: мои парень — гей.

Зачем вы, девочкиии, красивых любитиии?

Они друг друга любяааат куда сильней.

Зачем вы, девочки, красивых любитиии?

Они друг друга любяааат ТУДА сильней…

Притаившиеся во все еще дымящихся развалинах несметные полчища урок удивленно разглядывали приближающиеся войска. Попутным ветром более чем странную строевую песню гондурасцев заносило и сюда. В силу скупого воображения выдвинутые на передний край обороны урки-снайпера приняли ее на свой счет и, скрежеща зубами, только и ждали команды открыть огонь, но главнокомандующий урочьей армии, уже примеривший на себя роль гауляйтера всей Гондурасии, вовсе не собирался спешить, намереваясь раздавить атакующих одним махом.

План его удался в полной мере — у нападавших не было ни единого шанса. Выждав, покуда гондурасская хрюшка практически уткнется своим пятачком в первые редуты, потеряв наступательную скорость, он умело подстегнул бойцов короткой командой:

—　Бей кросавчегов!

Грозная в открытом бою, но совершенно беззащитная в данной ситуации боевая «свинка» в считаные секунды была превращена в отборный свиной фарш шквальным огнем из всех калибров.

Атаман Борис решил собирать рохляндское войско вдали от столицы, чтобы не привлекать излишнего внимания вражеских лазутчиков. Возле безымянного горного перевала, в надежно укрытом от посторонних глаз тайном урочище был разбит временный лагерь, в который стекались отряды со всех концов Рохляндии.

Самолично четырежды в день проводил он поверки во вновь прибывших частях, объезжая их с многочисленной свитой и принимая нехилые подношения и угощения — короче, был сыт и пьян круглые сутки. Собственно управленческие функции он давно свалил на министра обороны, периодически наведываясь к нему за отчетом, если, конечно, оставалось время. Оставалось оно не слишком часто, поэтому частенько их беседы носили формальный характер.

Вот и сегодня атаман пребывал не в лучшем расположении духа, а потому побеседовал со своей правой рукой, что называется, с «колес»:

—　Как идет весенний призыв?

—　Студентов и пацифистов уже построили. Остались только голубые — из них думаем формировать спецбатальоны для заброски в тыл врага, пусть заходят сзади,　— оттарабанил генерал.

Наклонившийся к Борису адъютант о чем-то напомнил рохляндскому управителю, и тот, постучав себя по лбу, вопросил:

—　Вспомнил! Альтернативную службу наладили?

—　А как же — теперь вместо двух лет можно служить три года. Какая-никакая, а все ж альтернатива!!!

Кажется, ответ вполне удовлетворил Бориса Николаича:

—　Ну, лады,　— заходи вечером в мою палатку, и прыснем это дело.

Генерал, который явно хотел обсудить еще несколько вопросов, потрусил вслед за двинувшимся дальше штабным экипажем, на ходу докладывая шефу: — Вчера поймали Али-бабу и сорок разбойников, куда их?

Однако Борис сегодня, как, впрочем, и всегда, не был расположен решать глобальные вопросы:

—　Али к стенке, бабу ко мне. Остальных — в отряд. Больных и режиссеров — в штрафбат!

Штабная машина двинулась по горной дороге в верхний лагерь, где расположились командование и личные отряды рохляндского атамана. Вскарабкавшись на широкую площадку, где полукольцом выстроились многочисленные палатки, машина остановилась напротив центрального шатра.

Тем не менее, Борис, выбравшись из кабины, проигнорировал малиновую дорожку, упиравшуюся прямо в его роскошные по походным условиям апартаменты, и знаком отпустив своих подчиненных восвояси, направился в противоположную сторону — к обрыву, откуда открывался замечательный вид на раскинувшийся внизу палаточный город.

Агроном, с кисетом в руках прогуливавшийся неподалеку в поисках любопытных растений для личного гербария, неслышно подошел поближе и расслышал, как большой рохляндский начальник недовольно бормочет себе под нос:

—　Ну, что за люди. Сто раз говорил: ставьте палатки строго по линии!

Агроном с интересом поглядел вниз, чтобы получше разглядеть, что так рассердило атамана, отсюда с высоты птичьего полета отчетливо было видно, в какое непотребное слово складываются палаточные ряды внизу. Отсмеявшись, бомж аккуратно тронул впавшего в бешенство Бориса и, махнув в сторону лагеря, заметил:

—　Только массовые расстрелы спасут родину от анархии.

Вздрогнув от неожиданности, рохляндский владыка внимательно оглядел советчика с ног до головы и все же согласился с ним:

—　Мысль интересная.

Агроном решил закрепить успех и продолжил:

—　Эх, Боря… одни мы с тобой еще думаем о народе. Остальные только воруют!

Атаман секунду внимательно смотрел на бомжа, словно оценивая, не шутит ли паря, а потом расплылся в широкой улыбке. Приобняв Агронома, он потянул его в сторону своего шатра:

—　Дело говоришь! А не пора ли нам по такому случаю… подкрепиться?

Словно двое закадычных друзей, они так и дошли до самой «ставки» рохляндского атамана, но уже у самого входа их внимание привлекли несколько лошадей на привязи, которых тщетно пытались успокоить несколько бойцов — коняшки брыкались и молотили копытами воздух, не подпуская к себе никого.

Борис сдвинул брови, взглянул на Агронома и кивком головы показал: «Пойдем, мол, глянем, че за ботва».

Возле разбушевавшихся лошадей о чем-то уже беседовали Лагавас с сыном Бориса и по совместительству командиром личной гвардии атамана. Вездесущий Гиви тоже стоял неподалеку, периодически встревая в разговор.

—　Чего это вся скотина взбесилась?　— поинтересовался Лагавас.

Недовольно глядя на досужих зевак, русоволосый спец по коням стащил с себя потную тренировочную майку с эмблемой своей команды и швырнул ее в морду особо бушующей животины, отчего та рухнула на спину и задергала копытами, после чего бравый коневод наконец-то удостоил эльфа отпетом:

—　В районе эпидемия лошадиного бешенства. Поголовные прививки.

Гиви скрючило так, будто он наступил на высоковольтный кабель мокрыми ступнями:

—　Короче, Склифосовский. Иди ты со своими уколами.

Эльф зло посмотрел на недомерка и зашипел:

—　Тебе не интересно — не мешай.

Снова повернувшись к блондинистому спортсмену, он продолжил опрос:

—　А в какое место колют?

Командир половцев, наблюдавший, как, следуя его примеру, его подчиненные валят с ног лошадей с помощью своего спортинвентаря, усмехнулся:

—　А за какое поймают. Обычно — в самое мягкое. Тебя, видать, в мозг.

Гиви, со всех ног бросившийся к подошедшему Агроному, заверещал как ужаленный:

—　Агроном. Говори атаману, что хочешь — пусть меня в мозг колют, а за задницу я себя трогать не дам!

Бомж поспешил успокоить не слишком сообразительного товарища:

—　Тебя, Гиви, однозначно туда и уколют. Закон об эвтаназии принят в первом чтении.

В горах темнело рано, но палаточный городок на, скале тем не менее жил своей жизнью. В розовой палатке, щедро украшенной кружевными узорами, проживала рохляндская принцесса.

Привычная к развеселой дворцовой жизни девушка спасалась от скуки по-своему — поскольку. Агроном отказался играть с ней в дочки-матери на деньги, мотивируя это туманными намеками на отсутствие в походной аптечке средств контрацепции, ей пришлось найти новую жертву, которой на этот раз стал так же порядком заскучавший Гек. Ушлая тетка «купила» подростка простым методом — предложила устроить игру в «переодевалки». Карапуз, наивно намеревавшийся поглазеть на голую тетку, охотно согласился водить первым.

Нарядив карапуза в костюм мушкетера, девушка от души нахихикалась в кулачок над глупым коротышкой. Последним штрихом стала дурацкая шляпа с пером, которую она нахлобучила на голову доверчивого мальчугана:

—　Вот так! Боярский умрет от зависти! А то ведро, что ты хотел надеть, тебе аж по пояс!

Гек выхватил прилагавшийся к костюму крепко проржавевший обломок шпаги и, размахивая им, двинулся на девушку:

—　Гоп-стоп. Мы подошли из-за угла. Гоп-стоп. Ты много на себя брала. Теперь… твоя очередь переодеваться!

—　Ага, щаз! Во-первых, это Розенбаум! Ты запомни парень: не всяк усак — Боярский! А во-вторых, с такой коротулей на баб ходить стыдно, так что живо дуй в каптерку. Возьми там оружие посерьезнее. Скажешь, что от меня. Давай! Бегом давай, а я пока подумаю над твоим предложением.

Воодушевленный нарисованной перспективой Гек выскочил из розового шатра и помчался за новым моджо, едва-едва не налетев на брательника рохляндской принцессы, сидевшего возле тускло мерцающего неподалеку костра.

У появившейся вслед за питомцем девушки родственник как бы невзначай поинтересовался:

—　Это кто? Суворовец?

Внезапно обидевшись за ею же выставленного на смех карапуза, девушка вспылила:

—　Зачем смеешься?

Спортсменчик переглянулся со своим напарником и, едва-едва скрывая улыбку, протянул:

—　Да не смеюсь я… шляпу сними!　— выкрикнул он вслед карапузу.

Напарник прыснул в кулак, сам юморист залился довольным смехом, да и девушка тоже не полезла за словом в карман:

—　Вот и я боюсь, уши натрет.

Впрочем, тут же нахмурившись, она продолжила уже без тени иронии:

—　А если без шуток, то сейчас вся ваша хваленая конница не стоит сотни подростков с фаустпатронами!

Отвесив братишке хорошего подзатыльника, она развернулась и скрылась в своей палатке. Взвизгнула застегивающаяся молния, дрогнув, погасло пламя ночника, и вскоре в розово-кружевном беспределе воцарился веселенький девичий храп.

Агроному, по дурости начальника лагеря (а скорее всего, по понятно чьей просьбе) расположившемуся в палатке неподалеку от розового шатра, конечно же, не был слышен мелодичный звучок, исходивший из апартаментов рохляндской принцессы, однако спалось ему ой как неспокойно.

Во-первых, жутко мешали металлические трусы, надетые на всякий случай и задницу, а во-вторых — ночные кошмары, которые мучили бедолагу всякий раз, когда он втискивал свое хозяйство в этот глупый подарок ревнивой невесты.

Вот и сегодня Агроном метался по постели, периодически больно царапая пальцы о грубые металлические края своей секс-вериги, и все пытался отмахиваться от нагло лезущих в голову образов. Тщетно — склонившаяся над ним Арвен словно издевалась:

—　Не спи… замерзнешь! Или нет: не спи, трибунал проспишь! Хотя чего там… в морге выспишься.

В момент, когда Агроному в очередной раз приснилось, как он роняет в пропасть эльфийскую феньку, которая по совместительству являлась ключом к металлическим стрингам, и он уже подскочил в постели, выхватив кинжал и намереваясь покромсать ненавистные трусняки, в его палатку затянул посыльный, крепко посланный рохляндским атаманом.

При виде мужика в железных портках гонец не на шутку смутился и, вывалившись обратно на свежий воздух, сообщил Агроному из-за брезентового полога:

—　Борис Николаич приглашает в штабную палатку.

Грязно выругавшись, бомж натянул на себя плащ-палатку, скрепив ее заветной фенькой-ключом, и направился к центральной палатке, слегка позванивая на ходу.

Похоже было, что рохляндского управителя подняли с постели тем же циничным способом, поскольку Борис Николаич с сумасшедшими глазами Носился по шатру в расстегнутой рубахе и полосатом колпаке, размахивая руками перед человеком, весьма скромно примостившимся в уголке.

Атаман, кажется, совершенно не представлял, на кой черт пожаловал этот хмырь, но тем не менее производил вполне бодрое впечатление:

—　Господа, сейчас организуем закусон.

Бочком пододвигаясь к выходу, он многозначительно взглянул на Агронома и выскочил наружу, оставив этих двоих самостоятельно решать свои вопросы.

Впрочем, Агроном едва ли обратил внимание на хозяина палатки — куда больше его заинтересовал ночной посетитель. Несмотря на то, что сидевший был облачен в широкий балахон, а лицо его пряталось в складках глубокого капюшона, сомнений бы не могло.

Агроном шагнул навстречу неожиданному гостю:

—　Папа, вы?

Резко сбросив капюшон, Агент Смит (проницательный Агроном не ошибся) решительно отодвинул бомжа в сторону:

—　Сейчас не время для поцелуев. Мордовская хунта перешла к решительным действиям,　— слегка смягчившись, он кивнул опешившему Агроному,　— тем не менее, дочурка моя тебе привет передает,　— и снова посуровел.　— А я, собственно, вот по какому поводу. Промедление смерти подобно. Надо срочно открывать второй фронт.

Агроном, прищурившись, ехидно поинтересовался:

—　Интересно, на какие шиши?

Агент Смит поправил очки и заявил:

—　Деньги есть, но обстановка складывается непростая. На мордовских зонах поднято восстание. Охрана разбежалась, Мордовию накрыл беспредел. Непонятные люди требуют странного…

Смит протянул собеседнику свежий номер «Лимонки» и, пока тот разглядывал под диагонали лозунги и непонятно для чего сделанную через каждые десять сантиметров перфорацию, продолжил:

—　Но самое страшное — западэнцы хотят пропихнуть в Гондурас своего президента. Поэтому тебе надо обратиться за подмогой к авторитетным товарищам.

Агроном наморщил лоб:

—　Кто такие?

Смит двинулся в обход палатки, заложив руки за спину, и нехотя бросил через плечо:

—　Да, прячутся тут… по пещерам.

Агроном так и застыл на месте:

—　Оборотни?

—　Ага, щаз… в погонах,　— усмехнулся Смит и принялся рассказывать: — Речь о бывших олигархах, раскулаченных медиамагнатах, нефтяниках и прочих мастерах приватизации. Этих даже в ад не берут. Но ты не трусь. От нашей диаспоры тебе подгон,　— театральным жестом он распахнул свой плащ и вытащил из-под полы светящийся синим светом меч: — Джыдайская мега-сабля, дает плюс пять очков силы и плюс два выносливости.

Сабля ощутимо потрескивала в тишине, а в воздухе запахло озоном. Двумя пальцами ухватив поднесенный ему артефакт, Агроном повертел игрушку в руках и, сморщив нос, вопросил:

—　Часом, не из Эрмитажа? А ну как инвентарный номерок забыли стереть? А вообще сабля — это, конечно, круто. Но, может, лучше пулемет дадите?

Агент Смит рассердился не на шутку:

—　Неееет, ребята, пулемет я вам не дам. Вот если бы я с вами пошел, тогда другое дело, а так, сам понимаешь, смысла нет.

Отступив на шаг назад, он снова заложил руки на спину и принялся мерить шагами шатер:

—　А вообще дело в следующем. Тема у меня одна появилась. Но ты пока даже не спрашивай. Сейчас сказать не могу.

Агроном обиженно поджал губы и заявил:

—　Ну, тогда и я вам ничего не скажу. Раз вы такой.

Развернувшись, он выскочил из шатра и пошагал к себе.

Новость о том, что Агроном со своей бандой едет за подмогой к каким-то там «оборотням», облетела весь лагерь за считаные часы, как и слух о том, что бомж сотоварищи попросту хотят откосить всеобщую мобилизацию.

Смурной рохляндский предводитель лично заявился к дочкиному шатру и, подняв ее с постели, заявил:

—　Слышь, там твой ненаглядный… это… валит он, короче, пойди, попробуй сделать чего, а я, если что, поддержу.

Уговаривать дочурку ему не пришлось — буквально в чем была, девушка выскочила из палатки, бросившись искать Агронома.

Тот уже почти закончил собирать свои пожитки когда кто-то подошедший сзади закрыл ему глаза ладонями. Агроном постоял так с минуту и недовольно пробасил:

—　Ну?

За спиной послышались всхлипывания, сквозь которые пробился знакомый голосок:

—　Только не называй меня Прасковьей. Это для работы, мой позывной на третью книгу. Меня папа Марфой зовет, а по паспорту я Мария. Агроном, у нас будет маленький.

Пропустив мимо ушей никчемный поток сознания, бомж уловил самую суть и, ухватив бабу за руки, резко развернул ее к себе лицом:

—　Ты это… не гони! Не было ж ничего.

Девушка захлопала ресницами и ничтоже сумняшеся заявила:

—　А это непорочное зачатие.

—　Ага… внематочная беременность… Ты чего плетешь?　— огрызнулся бомж, но девушка стояла на своем и заодно на Агрономовом:

—　Ко мне ночью голубь прилетал.

Взбесившийся герой-любовник принялся трясти красотку что было дури:

—　Что-то мне это напоминает. Слышь, МарЫя, а ты уверена, что не кузнец к тебе прилетал?

Отшвырнув наглую девку, он подхватил свои котомки и ломанулся прочь, оставив безутешную деву рыдать под луной.

Чем громче становились всхлипывания за спиной, тем быстрее шагал Агроном. Гиви, сидевший на завалинке возле персональной землянки (никто не решался разместиться с ним в одном помещении), завидев приятеля, который пребывал не в лучшем расположении духа, бросился ему наперерез:

—　Ты чего, собрался куда?

Агроном остановился, внимательно глядя на гнома и, наконец, тяжело выдохнув, поделился переживаниями:

—　Бабы достали! Одну еле сплавил, другая клеится.

Привычно подошедший сзади Лагавас похлопал бомжа по плечу и укоризненно покачал головой:

—　Склоняет к сожительству, то есть к замужеству?

Как всегда охочий до нравоучений Гиви ткнул пальцем в грудь Агроному и заявил:

—　Запомни, молодой человек. Пока жив — не женись.

Агроном вяло улыбнулся и пожал протянуты ему руки:

—　Все равно валим, как пить дать — Бориск мне этого не простит. Прибавим ходу!

Уже через несколько минут лагерь загудел, будто встревоженный улей. От центрального шатра слышался крепко нетрезвый голос атамана, а меж палатками шарились его люди.

Смекалистей остальных оказался адъютант атаманова сына — первым выскочив на единственную уходящую из лагеря дорогу, он еще успел крикнуть вслед скрывшимся в клубах пыли беглецам:

—　Агроном Агрономыч!

Сбежавшимся на его отчаянный вопль рохляндцам было что обсудить:

—　Агроном Агрономыч… Лучше бы он был не Агрономычем, а АбрамОвичем.

Сын Бориса злобно харкнул вслед сбежавшим подонкам и посетовал:

—　Точно, мы бы ему наш рохляндский «Челси» впарили.

Наконец-то подоспевший к месту событий атаман укоризненно оглядел собравшихся:

—　Дэбилы… Эх, такой зять с крючка сорвался…

Чтобы хоть как-то загладить свою вину, кто-то из толпы предложил:

—　Может, припугнуть его? Или даже отдуплить в подворотне?

Борис оглянулся в поисках смельчака и слегка улыбнулся:

—　Ну… было бы неплохо. Только…　— он поднял вверх указательный палец,　— пусть это будут люди не из нашего района. Ладно, идея понятна, пойду утешу дочь.

Нетвердой походкой Борис направился к заметному даже в темноте розовому шатру. Прихватив по пути бутыль шампанского и пару бокалов, он без стука вломился внутрь и, войдя, первым делом подошел к туалетному столику, смахнув с него всякие «дамские финтифлюшки». Деловито откупорив бухло, он принялся разливать шипучее содержимое в тару.

Наполнив оба бокала, он присел на кровать и похлопал по одеялу:

—　Слышь, доча?

Однако ответа не последовало. Тогда Борис рванул одеяло на себя и обнаружил под ним кучу шмотья, наваленного так, что спьяну вполне могло показаться, что на кровати кто-то лежит. Ругнувшись, он подхватил бокалы и поплелся к обрыву.

Отцовские чувства не подвели — отвергнутая невеста роняла слезы, стоя у самой пропасти. Атаман подошел поближе, встал рядом, молча поглядел на полоску занимающегося рассвета и протянул бокал девушке. Та залпом выбулькала содержимое и шваркнула фужер о камни.

Ее отец укоризненно покачал головой и, стараясь не слишком давить на мозги, принялся втолковывать дочурке:

—　Я тебе что говорил? Надо было про Каштанку, он это дело любит. А тебя понесло про непорочное зачатие. А теперь-то что? Теперь суши весла.

Девушка уставилась на него глазами, полными слез:

—　Папа, люблю я его, окаянного.

Атаман придвинулся к ней поближе, закинул руку ей на плечо, притянул к себе и заявил:

—　Дык. Елы-палы. С нашими бабками мы тебе после войны не только агронома, мы тебе весь колхоз купим.

Развернув дочурку к себе, он взял ее за подбородок и принялся разглядывать ее заплаканный фейс:

—　Не переживай. Тебе и так в твои тридцать восемь больше тридцати пяти не дашь,　— он похлопал ее по щеке, после чего слегка задумался над следующей фразой, но все же решил довести свою мыслью до сознания дочери: — И эта… с кузнецом-то уже завязывай…

Чтобы как-то разрядить обстановку, рохляндский царек решил слегка пошутить:

—　Дак как там, говоришь, в буржуйских песнях поется? «Girl, you'll be the woman… суй»?

Сообразив, что шутка не проканала, Борис смущенно потянул дочку за рукав:

—　Ладно, пойдем обратно в лагерь — светает…