Возвращение домой

1

НИКОГДА НЕ ГОВОРИ «НИКОГДА»

Ни я, ни вы не были никогда в своей жизни свидетелями такого массового обращения в Святое Православие, — сказал митрополит Филипп Салиба, начиная свою проповедь в соборе Св. Николая в Лос–Анджелесе февральским утром 1987 года.

По правде говоря, это был полдень. Вместе с рукоположением шестидесяти из нас в диаконство и священство, а также принятием в члены Церкви около двухсот мирян, служба продолжалась около четырех часов!

Духовенство и активисты из прибыли со всей Северной Америки, чтобы увидеть это событие. Друзья и знакомые собрались вместе, чтобы принять в нем участие. На последовавшем за службой банкете присутствовал и выступил с речью епископ Максимос, возглавляющий Питсбургскую епархию Греческой Православной Церкви.

Празднество продолжалось целую неделю. Принятие новых членов и посвящения начались за неделю до этого, 8 февраля, в церкви Св. Михаила в пригороде Лос–Анджелеса Ван–Нуйс. Те, кто должен был быть рукоположен в священники в этот день, 15 февраля, были посвящены в диаконы неделей раньше. В Православной Церкви нельзя перейти из мирян в священство за один шаг.

— На прошлой неделе я сказал евангеликам: Добро пожаловать домой! — продолжал архиепископ. — Сегодня я говорю: Прииди домой, Америка. Вернись к вере Петра и Павла!

Я смотрел через обширное пространство алтаря на собор и в глаза тех шестидесяти, кто, подобно мне, только что удостоился чести посвящения в духовный сан. Еще чувствовался запах ладана после совершения божественной литургии, и свечи в огромном мраморном алтаре по–прежнему горели.

У многих православных священников, проделавших огромный путь, чтобы принять участие в торжестве, были слезы на глазах, также как и у многих новопринятых в Церковь.

— Наши отцы принесли православие в Америку, — сказал старый священник Джеймс Мина о своих предках — арабских христианах. Потом он улыбнулся и добавил: — Теперь ваша очередь привести Америку к Православию.

Почему Америка должна нуждаться в православном христианстве или хотя бы в малой мере интересоваться им? Оно так старо, так чуждо, так «кафолично», так сложно.

И еще более интересный вопрос: что могло так захватить две тысячи верующих в Библию, искупленных Кровью Христа, проповедующих Евангелие, всю жизнь исповедующих свою веру евангелических протестантов, которые ринулись в объятия этой православной веры с таким энтузиазмом? Является ли это новой формой религиозного мятежа? Оказались ли по непонятной причине энергичные и исполненные Духа христиане на ложном пути безжизненного, очерствелого, ритуального мрака? Или, того хуже, не есть ли это одна из тонких уловок врага?

Те из нас, кто участвовал в этом необычном путешествии, встретились в «Студенческом крестовом походе в поисках Христа». Хотя мы были детьми пятидесятых годов, но в то же время в нас предчувствовались, по–видимому, грядущие бурные шестидесятые: мы были разочарованы или, лучше сказать, неудовлетворенны своим церковным положением, которое воспринимали как скучное, сектантское американское христианство. Нам — порывистым, прямым, радикально настроенным, оптимистичным максималистам — не нравилась церковь в виде формальной организации, не нравилось и устройство общества, и мы надеялись изменить их.

Это были великие дни! Мы не променяли бы их ни на что. Так же как ни на что не променяли бы то, чем обладаем теперь. Одно, несомненно, привело нас к другому.

Брошенный вызов

С чего все начиналось?

— В Америке есть один кампус[1], который вам, ребята, никогда не одолеть, — сказал мне мой приятель, бизнесмен, протестант, за ленчем в Чикаго в конце 1965 года.

— Который? — поинтересовался я, уже решив для себя, что он будет у меня следующим.

— Нотр–Дам, — ухмыльнулся он.

— Держу пари, что мы справимся, — сказал я. Мы закончили еду за светским разговором и распрощались.

Я сразу же отправился домой и позвонил в офис капеллана в Саут Бенд.

— Я хотел бы увидеться с ним как можно скорее, — попросил я секретаря, представившись.

— Я записываю вас на девять часов завтра утром, — сообщила она, сверившись с расписанием.

— Хорошо, я приеду.

Вот такими мы были. Чем сильнее вызов, чем выше планка, тем больше нам это нравилось. И тем успешнее мы действовали. Я наскоро собрал чемодан, попрощался с женой и детьми, вырулил из нашей забитой снегом дороги в Эванстоне и взял курс на Аутер Драйв по направлению к Саут Бенд. Я остановился в мотеле, расположенном рядом с кампусом, молясь, чтобы двери Нотр–Дама как–нибудь открылись для чужака.

Спустя несколько месяцев, около двух с половиной тысяч студентов Нотр–Дам и соседнего с ним колледжа Св. Марии в течение двух вечеров подряд заполняли до отказа только что построенный Центр собраний кампуса, чтобы послушать Джона Брауна и Нью Фолк — нашу проповедническо–концертную команду. Я обещал капеллану: «Мы приедем не с целью сделать из них протестантов, но чтобы побудить их к более глубокому единению с Иисусом Христом». И я имел в виду именно это.

Отклик был потрясающим. В те дни мы распространяли карточки размером 3х5 дюймов и просили ребят написать на них свое имя, если они молились с нами об открытии их жизни для Христа. Подписалось более двухсот человек.

Итак, мы одолели Нотр–Дам.

Затем пришел черед Кэл Беркли. «Берклеевский блицкриг» — назвали мы его. Это было зимой 1966—67 учебного года. Мы решили, что с нас достаточно разъездов с общими проповедями. «Давайте ударим по кампусу и перетряхнем его до основания», — сказали мы друг другу. Сотни студентов — студентов Беркли! — пожертвовали временем ленча, чтобы услышать выступление Билли Грэма в греческом театре кампуса, состоявшееся после его встречи за завтраком с большим количеством представителей факультета. На следующее утро со ступеней Спраул Холла говорил Джон Браун и сумел буквально подавить критические замечания из толпы. Никто не решился бросить ему вызов, и мы победили.

Хотя эти результаты не оправдали в полной мере наших надежд на Беркли, но по крайней мере мы вынудили радикалов сыграть на их собственном поле и преуспели в том, что наметили.

Мы одновременно любили и ненавидели это занятие. Менталитет ударной группы — захватывающая вещь, но он может приводить и к глубокому разочарованию. Хотя мы продемонстрировали, как нам казалось, нечто похожее на дерзновение, которое мы видели у ранних христиан в книге Деяний, мы не приобрели ничего похожего на их устойчивую внутреннюю силу. Большинство обязательств, принятых во имя Христа, честно говоря, не выполнялось.

Наше растущее разочарование

Нашим лозунгом было: «Выиграй кампус для Христа сегодня — выиграй мир для Христа завтра». Но, как ни горько нам это признать, пока мы были заняты завоеванием кампуса, мир становился хуже. Мы создали отделения «Крестового похода» во многих ведущих кампусах Америки в течении десятилетия шестидесятых, но именно в те же шестидесятые кампусы нашей нации расклеились. Они деградировали морально, политически и культурно. Мы делали свое дело, а ситуация изменялась к худшему, а не к лучшему. Мир кампусов в 1970 году был намного менее христианским в культурном отношении, чем за десять лет до этого.

«То, что мы делаем, не приводит к успеху, — признались мы друг другу. — Мы принимаем решения, даем обеты Христу, создаем организацию и вербуем штат, но наша деятельность не вызывает реальных изменений. Мы терпим поражение среди нашего собственного успеха».

Доктор Джек Спаркс не мог расстаться с мыслью о Беркли. Он был профессором, преподавая статистику и планирование эксперимента в Пенн Стейт и в университете Северного Колорадо перед тем как вступил в штат «Студенческого Крестового похода в поисках Христа», чтобы проводить программу систематического контроля за компьютеризованным распределением литературы. Теперь, после «блицкрига», он попросил себе в помощь и получил несколько ведущих сотрудников из штата «Крестового похода» и отправился в кампус Беркли.

В своем радикализме он превзошел нас всех. Он сменил свой деловой костюм на комбинезон из грубой хлопчатобумажной ткани и рабочую рубашку, отпустил бороду и ошеломил кампус большей, чем у кого–либо из радикалов, устремленностью ко Христу. Он даже окрестил нескольких им обращенных в знаменитом фонтане берклеевского парка!

Практикуемая им школа, выпускаемая им литература, и его образ жизни преодолели барьеры новой контркультуры и начали создавать нечто, дающее надежду на постоянство. Это было похоже на что–то из книги Деяний. И это все менее и менее напоминало «Студенческий крестовый поход в поисках Христа» и все более и более походило на начало христианской общины или, я возьму на себя смелость сказать, Церкви.

2

НА ПУТИ К СОВЕРШЕННОЙ ЦЕРКВИ

Я был воспитан в протестантской церкви в Миннеаполисе. Среди моих самых ранних желаний было желание следовать за Богом. Воскресная школа и посещение церкви были непременной частью воскресного утра. Даже недисциплинированные дети их редко пропускали. Сколько я себя помню, я никогда не отступал от веры в Бога. Мне лишь бывало временами скучно.

В начальной школе мы сидели вместе с родителями. Во время пребывания в средне–начальных классах «милые молодые люди», как нас часто называли взрослые, сидели вместе. И по мере того как мы становились старше, мы отодвигались все дальше и дальше назад.

В средней школе я был избран президентом молодежной группы. Это означало, что я должен был проводить молебны по воскресным вечерам, а я ощущал внутреннюю пустоту.

— Я даже не уверен, что я по–прежнему христианин, — сказал я своему другу, который был президентом в классе на год старше моего.

— Тебе далеко до меня, — ответил он. — Я вообще не верю, что есть Бог. — И он был одним из самых энергичных и активных ребят во всей конгрегации!

В 1956 году, по окончании средней школы, я поступил в университет Минесоты, Год спустя я вступил в братство и переехал в кампус. Дом братства непосредственно примыкал к нашему конфессиональному студенческому центру и я, помнится, поклялся что моей ноги там не будет, и сдержал свое обещание. Не то чтобы я не ненавидел Бога или даже церковь. Просто церковь перестала что–либо для меня значить. Она оставила царапину, которая не болела. Поэтому я перестал ее посещать. И никто ни разу не пришел за мной.

Кроме «Студенческого крестового похода в поисках Христа».

Местный представитель «Крестового похода» систематически выступал во всех братствах кампуса, в том числе и в нашем. Шел 1959 год и председатель нашего братства, римо–католик, в течение Великого поста приглашал вечером по понедельникам различных религиозных ораторов–проповедников для того чтобы поднять уровень духовной жизни в братстве. Команда «Крестового похода» была частью этой программы.

Новый обет

Когда я услышал как эти люди выходили и без смущения рассказывали о том, что значил для них Христос, их слова задели меня за живое. Моя подруга, Мерилин, за месяц до этого уже приняла твердое решение посвятить свою жизнь Христу, и я знал, что должен буду сделать то же самое. Я помог руководителю «Крестового похода» начать еженедельные занятия по изучению Библии в братстве. И спустя три или четыре недели, после вечернего изучения Библии, когда все ушли спать, я во время молитвы дал обет посвятить себя Христу. Я знал, что собираюсь действительно следовать за Ним, чего бы это ни стоило.

Вскоре, я даже не могу вспомнить было ли это до или после моего обета, я взял руководителя «Крестового похода» с собой в лютеранскую церковь, а он меня в свою независимую баптистскую церковь. Он заставил меня рассказать о моем недавнем обращении перед огромной группой учащихся воскресной школы. Еще более запоминающимся было утро, когда я уговорил его пойти со мной. Мы пошли в лютеранскую церковь в деловой части Миннеаполиса и прослушали, как мне казалось, прекрасную проповедь о жизни ради Христа. Когда мы выходили, он повернулся ко мне и сказал:

— Ну, а теперь в самый раз пойти домой и поесть.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я.

— Библия — это истинная пища для души и я до смерти проголодался, — ответил он.

— Ты хочешь сказать, что тебе не понравилась служба? — уточнил я.

— Просто в ней не было серьезной основы, никакого точного разбора Библейского текста, — сказал он, нахмурившись.

— Но ты слышал, что было сказано о Христе, — возразил я. — Мне это понравилось.

— Твоя интуиция усилится, когда лучше узнаешь Господа, — сказал он. — Мы должны обучать глубокому знанию Библии для того, чтобы возрасти в нашей вере.

Что я мог на это возразить? Я начал усердно постигать Новый Завет.

За несколько последующих месяцев усилилась моя любовь к Христу, и уменьшились симпатии к организованной Церкви. Хотя не каждый в «Крестовом походе» верил так, как наш руководитель, под его влиянием я пришел к отрицанию причастия и крещения как таинств, через которые мы получаем Божию благодать, и воспринял более личную веру в Бога.

Надо сказать, что год спустя я по моей собственной просьбе был перекрещен баптистским священником в Далласе. Я был уверен, что мое крещение в младенчестве не было «действительным».

Предпочтя сердечность, интимность и энтузиазм собраний в «Крестовом походе» сухости воскресных богослужений, я оказался на пути от моего прежнего опыта церкви без Христа к прямо противоположному: Христа без церкви. Только позднее мне было суждено обнаружить, что ни то, ни другое не способно довести до цели.

Тем летом я участвовал в конференции «Крестового похода» на окраине Твин Ситиз. Именно там я встретил несколько человек, с которыми мне предстояло служить Богу всю последующую жизнь. Дик Бэлью и его жена Сильвия прибыли на день позже из–за того, что их автомобиль сломался где–то между Техасом и Миннеаполисом. Он выступил и рассказал как ему удалось обратить гаражного механика ко Христу — прямо на месте. «Вот оно, — подумал я про себя. — Это как раз то, чему я хочу научиться».

Годы подготовки

К последнему году моего пребывания в колледже я решил посвятить свою жизнь священству, возможно даже в институциональной Церкви. В одно утро я переехал через реку в Сант–Паул и посетил кампус соседней конфессиональной семинарии. Там был старый профессор, известный своей высокой духовностью. Я пришел к нему и рассказал ему свою историю возрастания в Церкви, отпадения от нее и затем возвращения к вере во Христа в университете. «Я чувствую, что Бог призывает меня к священству и думаю прийти сюда для выполнения дипломной работы», — высказал я пожелание, закончив свой рассказ. Его глаза наполнились слезами. «Я молюсь о том, чтобы молодые подобные вам приходили сюда, — сказал он. — Но не приходите. Пойдите куда–нибудь еще. Здесь вас отвратят от всего, во что вы поверили». Я не знал тогда, что так называемый «протестантский либерализм», с которым мне пришлось впоследствии столкнуться, был в то время в расцвете во многих конфессиональных семинариях. Я поступил в Далласкую Богословскую Семинарию в Далласе, штат Техас, и, смею вас заверить, она не была либеральной!

Во время пребывания в Далласе я окончательно разрешил для себя вопрос о богодухновенности Библии. Мы узнали, почему именно она богодухновенна, что само Священное Писание говорит о себе, и как важно читать Писание и верить в его истинность. Во время этого первого года в семинарии Мерилин (теперь моя невеста) и я жили через улицу от Южного методистского университета, где она училась на первом курсе. Я стал проводить в этом университете программу «Крестового похода».

На следующий год мне предложили подумать о переезде в Чикаго с тем, чтобы начать «Крестовый поход» в Северо–западном университете в Эванстоне усовершенствовать управление чикагским регионом и набрать штат в Витон колледже. Я попросил секретаря Даллаской семинарии — ныне ее президента — Дональда Кэмпбела перевести меня в аспирантуру Витона чтобы оправдать уход из семинарии после одного года обучения. Он дал мне свое благословение, и летом 1961 года мы переехали в Виндл Сити, чтобы приступить к нашей работе.

Находясь в Витоне, я стал вновь разочаровываться в Церкви. Образование, полученное как в «Крестовом походе» так и в Даллаской семинарии настроило меня против всего, что имело сакраментальный или литургический оттенок. В Витоне было несколько «чудаков» или «бунтарей», которые носили очки в проволочной оправе, твидовое пальто спортивного покроя и отдавали предпочтение епископальной церкви. Большинство остальных склонялись к «Церкви Библии», все более распространявшейся в Америке. Меня в ней больше всего привлекала проповедническая деятельность и толкование Библии. И пение было, по крайней мере, энергичным и живым. Временами и Мерилин, и мне хотелось немного больше достоинства, может быть даже величия, в воскресных службах, но отказ от более выразительных и наполненных смыслом богослужений был платой за проповедование Библии.

Один из членов братства, перед тем как я покинул колледж, обвинил меня в «христианском консерватизме». Я испугался, когда он сказал это, так как почувствовал, что он мог быть прав. Но какова была альтернатива? Чем больше я узнавал о «либерализме» в церквях основных вероисповеданий, тем больше я опасался когда–либо променять проповедование Библии на красоту богослужения.

Время от времени мы с Мерилин посещали церкви различных конфессий, таких как евангелическая, лютеранская или пресвитерианская, и возвращались к мысли о более серьезном богослужении. Но мы воздерживались от соединения с ними, поскольку через восемь или десять кварталов оказывалась другая церковь той же конфессии, где пастор подвергал сомнению воскресение Христа или Его непорочное зачатие или другие фундаментальные основы христианской веры. Мы достаточно сильно познали реальность совместного пути с Христом, радость веры и любовь к Писанию, чтобы желать быть частью чего–либо неверующего, мертвого или скучного. Было захватывающе интересно осознавать себя идейным преданным христианином, и я решил, что ничто не должно мне в этом мешать. Проведя год в Витоне, мы переехали в Эванстон, чтобы целиком посвятить себя кампусу Северо–западного Университета в течении следующих шести лет. Мы встретили сильное сопротивление со стороны религиозной общины кампуса, которая восприняла нас как угрозу для сложившихся конфессиональных студенческих групп. Ни наши евангелические убеждения, ни наша внецерковная принадлежность не приветствовались. Тем не менее, к середине шестидесятых мы в конце концов преуспели в учреждении «Крестового похода» как признанной группы в кампусе Северо–западного.

Наши команды штатных сотрудников и студентов проводили свое время, выступая в различных коллективах кампуса и разговаривая со студентами о Христе в индивидуальном порядке — за кока–колой или кофе. Мы стали самой быстро растущей христианской группой кампуса. По отношению к нам стала проявляться некоторая терпимость, поскольку мы были намерены играть по правилам, но сильные богословские разногласия по–прежнему сохранялись. На нас смотрели как на похитителей паствы и фундаменталистов. Но евангелизм проникал в мою кровь; приведение людей ко Христу приносило невероятное, ни с чем не сравнимое чувство внутреннего удовлетворения и осязаемости результатов своего дела.

«Труба»

Каждое лето весь американский штат сотрудников «Крестового похода» собирался вместе для стажировки в Эрроухед Спрингз — неподалеку от Сан Бернардино в Калифорнии, где находился наш штаб. Те из нас, кто был областными и региональными директорами, стали неразлучны. После ведения одиночной борьбы в кампусах в течение всего года мы считали дни до того часа, когда сможем сделать вместе передышку в Эрроухед Спрингз для осуществления летней программы. Мы вместе ели, вместе играли в гандбол, вместе проповедовали, вместе купались и парились в бане и вместе изучали Писание.

После всего этого казалось, что когда мы раскроем Писание вместе, Святой Дух будет говорить с нами как с одним человеком, непрерывно низводя на нас благодать Божию и приближая к Церкви (мы называли это ожидаемое явление — «труба»). «Почему мы не являемся Церковью? — спрашивали мы себя. — Ведь согласно Новому Завету единственная вещь, которой положил начало Иисус — это Церковь». Нам нравилось то, что мы делали, но в книге Деяний имелась в виду именно Церковь, а не ее суррогат.

Лето 1966 года оказалось поворотным пунктом. Джон Браун был нашим новым национальным координатором; Дик Белью являлся руководителем восточного региона; у Джима Креддока был Юг; у Роберта Андруса — Запад, я отвечал за Север — район «большой десятки». В своем стремлении найти христианство Нового Завета мы решили этим летом встречаться каждое утро в 6.00 за завтраком в ресторане «Сейджес» в центре Сан Бернардино. К нам часто присоединялись Гордон Уолкер — африканский директор и Кен Бервен — наш Канадский директор. Мы ожидали что «труба» откроется и Бог заговорит с нами через Писание, чаще всего через Послания Апостолов.

Мы вчитывались в текст Нового Завета, обращая особое внимание на те места, где говорилось о благодати Божией и о Церкви. В то лето мы пришли к убеждению, что какую бы форму это ни приняло, в конечном итоге мы должны стать Церковью. Мы рассматривали Церковь как место, где будут явлены благодать и милость Божия. Мы считали, что каждый верующий имеет дары, которые он может привнести, что должно функционировать все тело Христово, а не только один или два оплачиваемых профессионала. Церковь должна была быть общинной.

Наше внимание привлек тот факт, что в Новом Завете Церковь начиналась в домах, что специальные церковные здания появились, по–видимому, не раньше третьего века. Хотя мы никогда не придавали слишком большого значения чудесам как таковым, каждый из нас тосковал по месту, где было бы возможно подлинное исцеление и могли быть произнесены истинно пророческие слова, где каждый член общины мог бы «служить своим даром». И мы хотели иметь дом, где каждый страждущий мог бы найти заботу и где «неблагополучные» члены общества были бы так же важны, как и все остальные. Чем больше мы погружались в Новый Завет, тем больше мы становились озабочены неполнотой нашего положения оторванности от Церкви.

Осенью 1966 года мы начали создавать в кампусах группы «мобилизации студентов», организованные в насколько возможно точном соответствии с нашим представлением о Церкви Нового Завета. Мы учили об общине, преданности Христу и совместной работе, но отказывались от осуществления на практике крещения и причащения. Эти группы получили самые различные оценки: от резкой критики со стороны некоторых представителей основных христианских конфессий до щедрой похвалы от тех, кто был настроен более радикально или мистически. Сами того не желая, мы оказались на пути конфликта с философией «Крестового похода». Это не могло продолжаться бесконечно.

Исход

В конечном итоге возник ряд причин, побудивших многих из нас покинуть организацию «Крестового похода» в 1968 году. Что касается меня, я чувствовал, что полностью исчерпал свои возможности в рамках этой организации. У меня пропал энтузиазм к внецерковной деятельности. Я хотел чего–то большего. Но позволю себе заметить, что даже по сей день я скорее предпочел бы проповедовать Евангелие Иисуса Христа в студенческом братстве или женской общине, чем в любом другом месте.

Мы ощущали недостаток свободы. Мы хотели отбросить все ограничения и делать «все что делали в первом веке» — крестить наших новообращенных, служить литургию и причащаться, более открыто выступать против зла. Короче говоря, мы больше всего хотели быть Церковью Нового Завета.

Именно так — Церковью Нового Завета! За долгие годы, в основном через изучение Писания и истории Церкви, страстное влечение к Церкви Нового Завета полностью захватило нас. Я со смущением вспоминаю один случай, поскольку он создает впечатление мессианства и высокомерия, что в некоторой мере вероятно справедливо. Но мы были искренни.

В один из дней 1967 года мы с Джоном Брауном ехали на поезде надземной железной дороги из Эванстона в центр Чикаго, и я сказал ему: «Ты знаешь, кто мы? Мы — реформаторы. Так же как Лютер и Кальвин мы хотим возвратить Церковь к тому, чем она должна быть». Он кивнул в знак согласия.

— Я не говорю, что мы находимся на их уровне, — уточнил я — и не хочу показаться самонадеянным. Но то, что мы на самом деле хотим сделать — это реформировать Церковь.

— Ты прав, — согласился он.

Другой причиной нашего ухода было то, что мы просто верили, что этого хочет от нас Бог. И именно это поддерживало нас в самые трудные дни нашего «исхода». Мы оказались перед выбором бросить нечто экономически надежно обеспеченное и к этому времени даже вызывающее некоторое восхищение, чтобы снова пуститься в путь, просто положившись на веру, и начать все сначала.

В феврале 1968 года я выступал в одном из кампусов Висконсинского университета в Ла Кроссе. Возвращаясь из студенческого клуба в общежитие, где я остановился в этот вечер, я ощущал специфическое внушение, спокойный негромкий голос, говоривший: «Я хочу, чтобы ты ушел». Придя в общежитие, я позвонил Джону домой в Калифорнию. «Я ухожу», — объявил я, не зная, что к этому добавить. Последовало долгое молчание на другом конце. Наконец он сказал: «Я тоже». На этой же неделе я отправил письмо с прошением об отставке. «Исход» начался.

Начало путешествия

Этим летом мы собрали столько бывших членов «Крестового похода», сколько смогли и начали проповедовать и рассказывать о Церкви Нового Завета — как мы ее себе представляли. Лютеранская Церковь в Ла Джолла, Калифорния, позволила нам воспользоваться ее помещениями. Мы не знали, как создать то, к чему мы призывали, но ничто не могло укротить наш энтузиазм. «Вот в чем причина того, что современный евангелизм не изменяет мир, — заявляли мы. — Он самозамкнут, не связан с Церковью. Люди не включены в Тело Христово. Их можно уподобить новорожденным младенцам, оставленным на чьем–то пороге в расчете на то, что они сами себя накормят и смогут позаботиться о себе».

Как–то утром я вышел из зала и увидел молодого человека, у которого на пуговице рубашки было написано: «Бог жив, но Церковь умерла». «Аминь, — сказал я себе, — не только новообращенные сбиваются с истинном пути, но и церкви настолько немощны, что не могут направить на него тех, которые приходят к ним. Церковь в плену у невидимого, современного Вавилона!».

Итак, мы пришли к тому, что ответом на наш вопрос является Церковь, но не любая церковь, с которой нам приходилось встречаться. Мы искали именно Церковь Нового Завета. И вскоре оказалось, что в таком же поиске пребывало бесчисленное множество других людей. Это было началом того, что по прошествии некоторого времени мы стали называть «поиском ускользающей совершенной Церкви!».

Легче всего было бы создать альтернативную организацию и «сделать как надо» на этот раз. Мы даже придумали название: «Товарищество университетских студентов–христиан». Мы предполагали превзойти все, что когда–либо делал «Крестовый поход» — и в свидетельстве, и в проповеди, и уж, конечно, в церковности.

Но, к счастью, «труба» была по–прежнему открыта. Ни у кого из нас не лежала душа к реализации этого плана. Одно было несомненно: мы должны были кормить семьи и у нас не было для этого той возможности, которую мы имели до сих пор. Поэтому большинство из нас решило заняться светской работой.

Самой трудной проблемой, с которой мы при этом столкнулись, было отношение общественности. Для наших прежних единомышленников это выглядело так, как будто мы оставили свое служение ради удовольствий и житейского благополучия. Дик Бэлью стал продавать кофе в Атланте. Джон Браун некоторое время руководил молодежным лагерем в Вашингтоне, а затем занялся покраской домов. Я оставался в Эванстоне в течение года, а на следующий год переехал в Мемфис работать в Мемфисском государственном университете.

Все мы пробовали свои силы в организации домашних церквей — попеременно с успехом и неудачей — и поддерживали связь друг с другом через переписку и по телефону.

Мемфис

К тому времени, как Мерилин и я прибыли в Мемфис осенью 1969 года, у нас было четверо детей. Мы купили большой старый дом в средней части Мемфиса, специально, чтобы иметь достаточно большую гостиную для христианских собраний.

Я был нанят в качестве директора по развитию университета и исполнительного вице–президента университетского фонда. Будучи главным образом связанной с расширением фонда, эта работа должна была обеспечить мне ежедневные контакты как с университетскими, так и с гражданскими руководителями. И, что более важно, на этом посту я находился в тесном контакте со студенческой средой.

В университете мы встретили группу из пятнадцати или двадцати студентов–христиан, которые держались вместе и которые, по различным причинам, не примыкали ни к одной из учрежденных в кампусе религиозных групп. Эти студенты разделяли наше расплывчатое представление о Церкви Нового Завета и желали, чтобы что–то было начато в направлении ее поиска. Воскресные вечера стали назначенным временем, а наш дом — назначенным местом. Почти единственным нашим твердым правилом было не приглашать новых людей. Будучи далеки от замкнутости в своем кругу, все мы чувствовали необходимость возрасти в нашем собственном понимании Церкви, прежде чем приглашать других принять участие.

Мерилин и я заключили соглашение. Мы не будем подбирать лидеров из студентов, как мы делали в «Крестовом походе». Пытаясь помочь войти в Тело Христово всем, кто к этому стремится, мы просто старались сделать себя доступными для всех и каждого, кто проявлял интерес к христианскому благовестию. Кажется странным, что к концу нашей трехлетней деятельности в Мемфисе среди тех, кто решил посвятить свою жизнь Христу, наряду с наркоманами, проститутками, беглецами из дома, хиппи были президент и вице–президент студенческого совета, президент братства, а также широкий спектр лиц, не принадлежащих ни к одной из перечисленных категорий. Несмотря на все ошибки, сделанные нами, одна вещь была для нас очевидна: во Христе возможно братство всего многообразия человеческих личностей. Разнообразие даров, разнообразие служения и разнообразие достижений, несомненно, могли бы гармонично сосуществовать в христианском сообществе.

Несмотря на наше намерение не расширять круг своей деятельности в Мемфисе, нам пришлось это сделать. Одна девушка из нашей воскресной группы говорила о Христе со своей парикмахершей, и та попросила ее окрестить. Затем она стала посещать наши воскресные собрания. Несмотря на наше несовершенство, она была в восторге от ощущения себя частью тесно сплоченной группы христиан, которые любили друг друга и заботились друг о друге, и она начала приглашать всех, кого могла. Мы удвоились в размере, затем утроились и в некоторые вечера вынуждены были перемещаться во двор, чтобы вместить всех желающих.

Чем больше становилась наша численность, тем меньше и меньше мы походили на Церковь. Как ни стремились мы к обратному, воскресные вечера превратились в шумные встречи, включающие в себя энергичное пение, чтение и толкование Писания, перемежающиеся просительными молитвами и благодарениями. В конце встречи я часто призывал «молиться и предавать свою жизнь Христу, где бы вы ни находились в комнате». Когда нас было мало, мы причащались во время большинства наших встреч, но по мере того, как группа увеличивалась, это случалось все более редко. Мы никогда не могли быть уверены во всех присутствующих и в их духовном состоянии.

В других частях страны мои коллеги также пытались реализовать идею домашних церквей в различных формах и с различными результатами. Гордон и Мери Сью Уолкер переехали из Колумбуса в Менсфилд, Охио, и получили в пользование большую работающую ферму. Вскоре на их пороге без всякой видимой причины стали появляться молодые люди, сбежавшие из дома, путешественники автостопом и другие искатели приключений. Довольно быстро вокруг них сформировалась небольшая община молодежи, и они устроили церковь в переоборудованном полуподвальном помещении. Гордон крестил каждого, кого ему удавалось привести ко Христу (был случай, когда он окрестил 26 человек в ледяной воде пруда фермы во время снежного шторма), и еженедельное причастие стало нормой воскресных утренних собраний.

Хэролд и Барбара Данавэй находились с «Крестовым походом» в Анкоридже и покинули его вскоре после нас. Хэролд сформировал группу людей, которые помогли ему купить бывший католический приют, где он организовал общину, подобную мэнсфилдской группе, но без связующей основы как таковой. Они называли себя «Маранафа[2] Норд». В начале семидесятых эта группа перешла от христианских дружеских собраний к начальной стадии церкви.

Джек и Эстер Спаркс продолжили свою работу по воздействию словом Христа на контр–культуру в Беркли. И из этого постепенно возникла домовая церковь.

Супруги Бэлью основали «церковь в гостиной» в Атланте, но она, в конце концов, прекратила свое существование. Они и Брауны переехали в район Санта — Барбары чтобы объединиться с бывшей группой «Крестового похода» из Калифорнийского университета в Санта–Барбаре, которая также охотилась за мечтой об Истинной Церкви. Это создало географическую близость с семьей Спарксов, которые, после окончания эры хиппи, также переместились в общину при Калифорнийском университете в 1977 году.

Снова вместе: 1973 год

К началу семидесятых годов, когда большинство из нас оказалось в разных местах и действовали независимо, мы почувствовали все возрастающее желание работать в более тесном контакте друг с другом. Проведя три года в университете, я оставил свой пост и переселился в пригород — в часе езды от Мемфиса — чтобы отреставрировать купленный нами дом, который был построен перед Гражданской войной. Этот переезд позволил мне также уделять несколько больше времени своим обязанностям мужа и отца семейства, в котором в скором времени должно было стать шесть детей. Чтобы зарабатывать на жизнь, я вернулся к свободному литературному творчеству, которым занимался в последний год пребывания в Эванстоне.

Летом 1973 года некоторые из нас были приглашены в Даллас на недельный съезд христианских издателей. Было высказано предложение собрать как можно больше прежних соратников, чтобы рассмотреть возможность создания хотя бы неформальной системы взаимодействия среди тех из нас, кто участвовал в процессе создания домашних церквей Нового Завета. Собралось около семидесяти человек.

Мы обменивались мнениями, спорили, докладывали и отстаивали свои взгляды по новым исследованиям Писания, участвовали в совместных трапезах в течение большей части недели. Каждый, казалось, относился с подозрением к разворачиванию новой «кампании». Но, с другой стороны, мы устали, крайне устали, от работы в одиночку. Когда волнения угасли, несколько человек из наших решили, по крайней мере, поддерживать неформальные отношения друг с другом.

Спустя несколько месяцев мы встретились в доме Спарксов в Беркли. Не имея почти никакой общей основы кроме желания увидеть подлинное новозаветное христианство, мы решили, что шестеро из нас, которым было сорок и больше, будут играть роль «старших» в том не совсем понятном, что мы собирались делать. Позднее я был добавлен седьмым. Эта ведущая группа должна была собираться на неделю, ежеквартально, с тем, чтобы корректировать деятельность той маленькой сети церквей, которые мы старались соединить в одно целое.

Крайне важно для нашей группы было также чувствовать потребность каждого человека в ответственности перед другими и подотчетности хотя бы в какой–то мере видимой, действенной власти. В последующие недели и месяцы мы осознали, как мало нам было известно о том, что мы звали все чаще «Церковью Нового Завета».

— Каждый провозглашает себя Церковью Нового Завета, — пожаловался Джек Спаркс на одном из наших следующих собраний. — Католики говорят, что именно они ею являются. Баптисты — что они. Церковь Христа утверждает то же о себе — так же и как все остальные. Мы должны выяснить, кто прав?

Спаркс был очень важным дополнением к нам именно потому, что у него не было за плечами евангелического высшего образования, которое получили большинство других членов нашей группы. Он был евангелистом до мозга костей, но привносил свежий взгляд на вещи и более творческие вопросы о том, чем Церковь является — и чем могла бы быть. Он не принадлежал к кругу библеистов и слабо владел специальной терминологией.

— Что ты подразумеваешь под этим «кто прав?» — спросил кто–то с вызовом из задней части комнаты. — У нас есть Библия, разве не так? Способом, которым мы можем узнать о Церкви Нового Завета, является чтение Нового Завета.

— Нет, ты не так понял, что я имею в виду, — ответил Джек в своей сочувственной манере обсуждения деликатных вопросов. — Как протестанты, мы знаем свой путь, начиная с 1517 года и Реформации. Как евангелисты — люди Библии — мы знаем наш путь вплоть до 95 года или около того, когда апостол Иоанн закончил писать свое Откровение. Речь идет о времени между этими двумя датами.

— Он прав, — согласился Гордон Уолкер. — Хоть убей, я не могу сказать точно, куда делась эта Церковь Нового Завета.

— Я в таком же положении, — добавил Джон Браун. — Что я хочу знать, это как долго Церковь оставалась верной Христу? Совершенно искренне меня учили, что в ту минуту, когда апостол Иоанн испустил последний вздох, Церковь начала катиться под откос. Но так ли это на самом деле? И если нет, то где и когда Церковь отклонилась от истинного пути? Во всяком случае, как можно было избежать Реформации?

— Чтобы понять это, необходимо, как мне кажется, разделить области исследования, — сказал Спаркс. — Что касается меня, я хотел бы взять богослужение. Я могу вести изучение Библии и поддерживать пение, но мне поистине с трудом удается проводить богослужение. По сути, я даже не знаю точно, что такое настоящее богослужение. Правы ли харизматики? Должны ли мы хвататься за спонтанный порыв и следовать за ним? Или существует другой способ, которым христиане были призваны участвовать в богослужении?

— Тогда мне позвольте взять историю Церкви, — сказал Браун. — Я хочу обнаружить историческую непрерывность Церкви — что есть истинная Церковь, и что — церковь ложная, оставалась ли она на верном пути или сошла с него.

— Важно, чтобы мы обратились к первоисточникам, — предупредил Спаркс. — Мы ничего не добьемся, если будем просто читать комментарии современных авторов. Мы должны добраться до основополагающих документов и изучить то, что говорили древние писатели — и те, что писали правильно, и даже еретики.

— Я возьму вероучение, — предложил Дик Бэлью. — Я до тошноты устал гоняться за каждым новым веянием духовной жизни, которое проносится по городу. Что я хочу знать — это то, во что Церковь верила с самого начала, и во что она не верила? Я также хочу поискать равновесие. Например, как быть с тем огромным значением, которое мы придаем деталям, сопровождающим второе пришествие Христа? Разумно ли это? Так ли это было у ранних христиан? Иногда у меня появляется чувство, что мы знаем о втором пришествии больше, чем сам Господь.

— Но что самое важное, — продолжал Бэлью, — я хочу выяснить, что ранние христиане думали об Иисусе Христе. Какое знание позволяло им так охотно умирать за Него?

Гордон Уолкер хранил молчание в течение большей части встречи. Бывший южно–баптистский священник, он получил образование в семинарии Форт Ворз в Техасе и пасторствовал в нескольких южно–баптистских церквях перед приходом в штат «Студенческого крестового похода в поисках Христа». «Я скажу вам, что я собираюсь взять, — сказал он несколько скептическим тоном. — Я беру Библию. Мой план состоит в том, чтобы проверить сравнением с Библией все то, что все вы, братья, обнаружите. Потому что если мы не сможем найти подтверждения там, я откажусь это принять.

— Это вполне справедливо, — сказал Джон Браун, чувствуя, что обстановка может немного накалиться. — В конце концов, это должно быть критерием всего, во что мы верим.

Кен Бервен взял предреформационные годы, Рэй Нетэри, ушедший в отставку в 1978 году, — послереформационный период, а я был вскоре выбран нашим администратором.

Больше, чем исследование

Если бы мы ограничились только поиском ответов на поставленные вопросы, наша дискуссия представляла бы чисто академический интерес. Но нас интересовал не просто сбор более полной информации. Перед нами стояли две конкретные проблемы. Во–первых, все мы теперь были ответственны за хотя и небольшую, но паству. Мы обещали своим людям, что приведем их в сохранившуюся неповрежденной в истории Новозаветную веру. При этом мы не собирались стать еще одной «разновидностью» христианства. Нашей целью также не являлось оставаться протестантами, стать католиками, быть пятидесятниками или не принадлежать ни к одной из деноминации. Нами руководило желание быть насколько возможно лучшими христианами, быть выражением Церкви первого века в двадцатом веке.

Во–вторых — и я не могу в достаточной мере подчеркнуть важность этого решения — мы договорились с самого начала в своих делах и жизни соответствовать всему, что мы узнаем о Церкви Нового Завета, проследив ее исторический путь. Если мы поймем, что были неправы, то должны будем измениться. Мы приняли на себя обязательство верить ее учению, принять ее богослужение, установить — в соответствии со своим пониманием — ее иерархическую структуру. Или, другими словами, если бы мы обнаружили, что все христиане повсеместно исповедовали определенную истину или придерживались определенной практики, и это делалось всеми и не противоречило Священному Писанию, мы изменили бы согласно этому свой курс и последовали вере своих отцов.

Отсюда начала развиваться герменевтика — интерпретации Писания. В течение многих лет мы склонялись к тому, чтобы рассматривать Церковь в ее исторической перспективе как некую горизонтальную структуру — длиной в двадцать веков, с фундаментом, перекладывавшемся каждое столетие, чтобы отразить современную культуру. Теперь, кажется, мы начали смотреть на Церковь как на вертикальную структуру, высотой в двадцать столетий, построенную на фундаменте апостолов и пророков со Христом в качестве краеугольного камня.

Вместо того чтобы строить новые фундаменты в каждом поколении или каждом веке, мы изо всех сил старались понять, существует ли возможность оставаться на первоначальном апостольском основании, сохраняя веру, однажды и навсегда переданную всем святым, и, в то же время построить на этом фундаменте новый этаж для нашего времени, чтобы поселить на нем наших современников. Мы все менее и менее интересовались, находятся ли христиане второго или третьего века в нашей церкви. Вопрос стоял наоборот: находимся ли мы в их времени и церкви?

Я думаю, немногие люди в Америке или даже в мире имели возможность проделать ту работу, которую мы наметили. Мы ни с кем не были связаны, кроме Господа и друг друга. Мы были немногочисленны, неограниченны в передвижении и готовы измениться. Будучи свободны принять то, что нам удастся найти, мы не должны были придерживаться ничьей партийной линии. Мы не были привязаны ни к какой официальной церкви и представляли людей, которые уже выпали из существующих структур и желали измениться. У нас не было ни правления, ни спонсоров, которые могли бы ограничить финансирование, если бы им не понравилось то, что мы открыли в истории Церкви. Все, что мы хотели — это Христос и Его Церковь. Вместо того чтобы быть судьями истории, мы приглашали историю судить нас.

Нашим основным вопросом было: что стало с Церковью, о которой мы читали на страницах Нового Завета? Существовала ли она по–прежнему? Если да, то где? Мы хотели быть ее частью.

3

НЕДЕЛЯ, КОТОРУЮ МЫ НЕ ЗАБУДЕМ

Для меня наиболее запоминающаяся (или, лучше сказать, трудная) неделя нашего пути наступила в феврале 1975 года. Кен Бервен снял для нас хижину на острове Сан Хуан в Паджет Саунд около побережья Сиэтла. Она была холодной и сырой как снаружи, так и внутри. В хижине был казавшийся бесконечной площадью голый цементный пол и только две кровати на семь человек. Эти кровати достались самому старому участнику и тому, у которого была самая больная спина: Кену Бервену и мне.

На этой неделе мы должны были собраться вместе и рассказать друг другу о первых результатах наших исследований.

Доклад о богослужении

Область, в которой каждому христианину наиболее трудно измениться — это, на мой взгляд, его участие в воскресном богослужении. Может измениться интерьер церкви, может быть заменен пастор, строительная комиссия может предложить переделки, но характер утреннего воскресного богослужения — будь то у реформаторов, римо–католиков, пятидесятников или других — останется практически неизменным.

Из нас семи двое были воспитаны в литургических церквах, остальные — в умеренных или неформальных. Но все мы в зрелом возрасте сделали выбор в пользу очень непринужденного, почти спонтанного стиля богослужения — и мы поощряли такой стиль фактически во всех наших церквах.

Мы чувствовали, что можем привести в подтверждение своей позиции целый арсенал библейских стихов. Такие дискуссии всегда начинались со дня Пятидесятницы по 2–ой главе книги Деяний, затем переходили к главам 12 и 14 1–го послания к Коринфянам, а также эпизоду с Евтихом в Деяниях (20, 9—12), где Павел проповедовал до рассвета. Джек Спаркс взял слово, чтобы передать нам то, что он узнал о богослужении из наиболее ранних материалов по истории Церкви.

— Христианское богослужение было литургическим с самого начала, — начал он. — Самые древние документы говорят нам…

— Ты, наверное, шутишь, — прервал я. — Это никак не может быть правдой.

— Я не прошу тебя любить то, что я обнаружил, — продолжал Джек, — но три старейших источника…

— Подожди, — снова запротестовал я. — Ты уверен, что изучал именно тот материал, который нужен? Является ли достаточно показательным то, что ты читал? ни в семинарии, ни в процессе своего собственного чтения я никогда не слышал, чтобы кто–нибудь учил, что Церковь была литургической в начале. Я всегда считал, что литургия была тем, что пришло в Церковь, когда угасла благодать Святого Духа.

Что бы вы ни говорили о Джеке Спарксе, вы никогда не сможете обвинить его в подтасовке результатов исследования. Мне довелось убедиться, что он лучший исследователь, которого я когда–либо встречал. Его послужной список включает не только выдающуюся академическую карьеру, закончившуюся защитой докторской диссертации, но также дополнительные годы, проведенные в работе с докторантами в Пени Стейт. Кроме того, я должен был признаться себе, что Джек не имел личной заинтересованности в предвзятых выводах. Ему было бы легче, если бы не существовало никаких ранних свидетельств о литургическом богослужении, поскольку он — подобно мне — учил членов своей церкви быть непринужденными и свободными в богослужении.

Он познакомил нас с тремя ранними и общепризнанными источниками, не входящими в Писание, которые рассказывают о том, каким было раннехристианское богослужение. Источник, наиболее часто рассматриваемый первым, — это послание Св. Иустина Мученика (в его «Первой апологии»), написанное около 150 года, где он изложил для императора схему христианского богослужения. Оно выглядело примерно так:

Синаксис:

· приветствие и ответ;

· славословия, перемежаемые чтениями из Писания, т.н. «Писания Апостолов»;

· проповедь;

· отпуск не являющихся членами Церкви.

Евхаристия:

· ходатайственные молитвы;

· приношение хлеба и вина;

· освящение Даров;

· причащение;

· благодарение;

· благословение.

Следующим документом было «Предание Апостолов» Ипполита, датируемое примерно 200 годом. Это труд предназначался для того, чтобы поддержать описание богослужения, данное ранее Св. Иустином, показав, что такой порядок являлся общепринятым во всей Церкви.

Самый ранний источник, появившийся, возможно, не позднее 70–го года — то есть в центре новозаветной эры — это Дидахэ, или «Учение Двенадцати». Наибольшего внимания здесь заслуживает упоминание о Евхаристии, и особенно важно то, что она появляется так рано. Это тройное свидетельство о литургии и причастии совместно с Новым Заветом и другими ранними документами позволяют сформировать целостное мнение о богослужении первого и второго веков.

— Это означает, — сказал нам Спаркс, — что в ранней Церкви существовали два основных чинопоследования богослужения, которые составлялись друг с другом, образуя единую литургию.

Первая часть называлась синаксис, что означает просто «встреча». Она была составлена по образцу богослужения, проводившегося в еврейских синагогах в годы, непосредственно предшествовавшие явлению Христа. Для иудеохристиан было естественным сохранить основные формы молитв, пения гимнов, чтения Писания и проповеди.

Второй частью раннехристианской литургии была Евхаристия, что значит «благодарение». Это часть богослужения, в которой подготавливается и совершается причастие. Форма этой службы основана на литургии, совершавшейся ветхозаветным священником в храме, но в качестве жертвы здесь приносятся не быки и козлы, а Тело и Кровь Христа.

— И именно об этом говорится в 11 главе первого послания к Коринфянам? — спросил кто–то.

— Да, и, собственно говоря, эти установительные слова всегда повторялись в христианском богослужении с самого начала, — ответил Джек.

— Но, Джек, не считаешь ли ты, что литургическое богослужение приведет к духовному упадку и утрате жизненности? — спросил я. — Я знаю церкви, которые практикуют литургию и, тем не менее, кажутся мертвее дверного гвоздя.

— Честно говоря, я знаю пока недостаточно, чтобы ответить на твой вопрос, — сказал он. — Я уверен, что мы решим эту проблему по мере продвижения в нашем исследовании. Но несомненно одно: Израиль был литургическим на протяжении всей своей истории, и доказательством этого служит Ветхий Завет. Был ли он с Богом или нет, но его богослужение было неизменно литургическим. И Церковь Нового Завета, согласно древнейшим источникам, была литургической с момента своего возникновения. Это то, из чего нужно исходить. Остальное нам предстоит выяснить позднее.

Чем больше, мы всматривались в схему реального богослужения, записанную Иустином Мучеником, тем больше она нам нравилась и тем больше смысла мы в ней находили. Постепенно нам стало ясно, что, хотя мы называли себя непосредственными, наша непосредственность сама по себе стала неким шаблоном. Мы фактически создали своего рода литургию.

Я вспомнил наши домашние церкви. Те же люди сидели на тех же стульях каждое воскресное утро; «непосредственные» молитвы были каждый раз в основном одинаковыми; у каждого был набор любимых песнопений; проповедь произносилась в одном и том же месте службы; и мы всегда заканчивали причастием. Кстати сказать, в своей основной форме схема того, что мы делали в воскресенье утром, не так уж сильно отличалась от порядка, описанного в 150–м году.

Следующим был вопрос о Евхаристии.

— Что ты узнал о том, как они рассматривали хлеб и вино? — спросили мы. — Считали ли они их символическими или действительными Телом и Кровью Христа? (В современной терминологии: были ли они реальными или только воспоминанием?)

— На самом деле, они рассматривались и как символ, и как субстанция, — продолжал Джек, — но термин «пресуществление» появляется лишь много веков спустя. Здесь же ключевым словом было «таинство». Отцы Церкви считали освященные хлеб и вино реальными Телом и Кровью Христа, но они никогда не объясняли процесс превращения. Они исповедовали это как благодатное таинство.

Я почувствовал облегчение оттого, что нам не придется принимать представление о пресуществлении, отстаиваемое римской церковью, которое я часто критиковал как «улучшение жизни посредством химии». Но при воспоминании сказанного Христом: «Сие есть Тело Мое… Сия есть Кровь Моя…» становилось очевидным, что мы, современные евангелисты, сильно исказили эти слова Господа в другом направлении. Кроме того, люди в Коринфе первого столетия не стали бы страдать и умирать просто за символ. Нечто серьезное, нечто реальное должно было происходить, когда они принимали Тело и Кровь Господа.

Было бы несправедливым пропустить неприятную страницу истории. Люди оставили нас, когда мы стали проповедовать и практиковать этот реальный, или сакраментальный, взгляд на святое причастие. Но в этом не было ничего нового. Самого Христа первая волна учеников покинула именно после того, как Он стал учить их: «Если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни» (Ин. 6:53). Несколькими строками ниже мы находим стих шестьдесят шестой: «С этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним».

Из документов ранней Церкви нам было ясно, что богослужение было литургическим, и что таинство святого причастия было центральным моментом всей службы. Честно говоря, некоторым из нас, включая меня, потребовалось определенное время, чтобы почувствовать эмоциональное удовлетворение от литургии и причастия. Я так привык считать, что это две не связанные между собой вещи. Но, будучи убеждены всеобщим свидетельством и его соответствием с Новым Заветом, мы начали экспериментировать с этой изначальной литургией в наших церквах. И они начали, спустя некоторое время, казаться более похожими на отчий дом.

Доклад об истории Церкви

После двух дней предварительных обсуждений проблем богослужения, мы перешли к исследованию Джона Брауна по истории Церкви с момента окончания новозаветных событий.

— Самая поразительная вещь, которую я обнаружил за эти последние три месяца работы — это наличие епископов в первом веке, — начал он. — Я считал, что епископы появились в Церкви позднее, где–то в середине второго века. Но, оказывается, они существовали задолго до 100 года.

Например, Поликарп, о котором я, конечно, знал. Он был епископом Смирны примерно до 100 г. Ранние авторы, такие как Ириней, говорят, что он был духовным сыном апостола Иоанна, и что он был рукоположен в епископы самими апостолами.

Затем Климент Римский, рукоположенный в епископы в Риме около 90 года. Его связь с апостолами Христа становится очевидной из упоминания его Павлом в Флп. 4:3.

Но самым потрясающим из них для меня оказался Игнатий Антиохийский — из Антиохии в Сирии, домашней церкви ни больше, ни меньше, как апостолов Павла и Варнавы, — который был епископом этого города примерно с 67 года до своей мученической кончины в 107 году. Братья, 67 год — это библейское время! Речь идет о самом разгаре новозаветной эпохи. И мы знаем только двоих из Двенадцати, кто умер к этому времени. Несомненно, остальные десять выразили бы каким–то образом решительный протест, если бы должность епископа не была известна и одобрена?

Епископ Игнатий известен, разумеется, всем церковным историкам. Он оставил семь писем, написанных перед самой смертью, к церквам в городах, через которые он проходил на пути к своему мученичеству. В них не только разъясняются с исключительной ясностью функции епископа, но также рассказывается о присутствии епископов во многих других церквах. Он подчеркивает, что эти первые епископы были поставлены самими апостолами и олицетворяют непрерывность апостольского служения в Церкви.

Мы едва успели прийти в себя от открытия литургии таинства причастия в ранней Церкви, и вот теперь епископы! Ранние епископы — в первом веке. Мы начали штудировать мужей апостольских, собрания сочинений христиан, лично знавших апостолов и бывших их учениками, включая труды Игнатия, Поликарпа и Климента, и перед нашими глазами возникло совершенно иное видение христианства.

Но и сам Новый Завет оказался достаточно ясным в отношении епископов. Епископ — это не просто термин для обозначения обязанностей блюстителя, но также специальный пост в Церкви. Рассматриваемые с такой точки зрения, новозаветные ссылки на епископов становятся предельно понятными.

Самое раннее новозаветное упоминание — это Деяния, 1:20, где говорится об измене и замещении Иуды. В первоначальном тексте Библии короля Иакова читаем: «Пусть епископство его примет другой». Некоторые из новейших протестантских переводов искажают смысл этого слова, передавая епископство как «роль лидера» (NIV), «обязанности» (Мофатий), «положение» (Гудспид), или, немного лучше, должность (NASB, NKJV). На самом же деле в греческом подлиннике стоит слово «episcopen», точное значение которого — должность епископа. Ко времени написания книги Деяний это слово не имело другого значения. Двенадцать апостолов, кстати сказать, признавались всеми в качестве первых епископов Церкви.

Затем, в своем Послании к Филиппийцам, написанном примерно в 65 году, апостол Павел пишет: «Павел и Тимофей, рабы Иисуса Христа, всем святым во Христе Иисусе, находящимся в Филиппах, с епископами и диаконами» (Флп. 1:1). По своему буквальному смыслу этот отрывок свидетельствует о том, что должность епископа существовала в филиппийской церкви к середине первого столетия.

Часто возникает вопрос — и мы также с ним столкнулись — о взаимозаменяемости терминов пресвитер и епископ в Деяниях и Посланиях. В самом деле, разве в местах, подобных Деян. 20 (Павел и ефесские блюстители в Милете) и Тит. 1:5 («…поставил по всем городам пресвитеров») одни и те же термины не могут относиться как к епископу, так и к пресвитеру? Несомненно, возможность такого смешения понятий существует в некоторых отрывках. Но в любом случае, можно считать доказанным, что и в Новом Завете, и в наиболее ранних документах христианской истории упоминаются три конкретных вида пастырского служения: епископ, пресвитер и диакон.

Для нас наиболее интересным местом оказалась глава 15 книги Деяний — Собор в Иерусалиме. В Антиохии возник спор о необходимости соблюдения иудейских законов, и местная церковь, не будучи в состоянии самостоятельно решить эту проблему, передала ее на рассмотрение апостолов и братьев в Иерусалиме. Это было в 48 или 49 году. Был созван Собор, чтобы узнать волю Божию и уладить дело.

Обратите внимание, что происходит. В присутствии «апостолов и пресвитеров» (стих 4) на собрании, включавшем апостола Петра, после того как все закончили говорить, именно Иаков, брат Господень, а не один из Двенадцати, «начал речь… и сказал: мужи братия, послушайте меня» (стих 13). И Иаков высказал заключительное суждение о том, что должно быть сделано, чтобы разрешить разногласия. Почему Иаков? Почему не Петр или один из прочих Апостолов? Потому, что, согласно всем ранним авторам, которые обращались к этой теме, Иаков был епископом Иерусалима к моменту проведения Собора. И, согласно свидетельству 15–й главы Деяний, он действовал в полном соответствии со своим положением.

В моем собственном продвижении от конгрегационной к епископальной форме церковного управления оказались полезными два наблюдения. Во–первых, в современном мире, также как и в Новом Завете, любой епископ, заслуживающий уважения, должен заботиться о том, чтобы услышать «аминь» от своей паствы. Ситуация в действительности такова, что церковь, возглавляемая епископом, является епископальной, пресвитериальной и конгрегационной одновременно. Паства имеет голос, также как и дьякон и пресвитеры. Разница заключается в том, что при конгрегационной форме управления каждый обладает равным правом голоса и паства оказывается, в конце концов, пасущей своего пастыря. В случае епископального управления каждый также имеет право на свое мнение, но спор прекращается епископом. Как и в случае с Иаковом в книге Деяний, епископ принимает окончательное решение.

О втором наблюдении лучше всего рассказать, передав разговор, состоявшийся за завтраком с президентом евангелической общины. Мы уже дошли к тому времени до открытия епископов в ранней Церкви и решили принять епископальное управление. Мой друг, чья община относилась к одной из конгрегационных церквей, был несколько удивлен сменой нашего курса. Он был убежден, что Новый Завет учил только конгрегационной форме правления.

В ходе разговора мы коснулись вопроса о новом течении в некоторых из его церквей. «Многие наши пастыри сильно увлеклись учением людей вроде Рэя Стедмана о коллективном пресвитериальном руководстве (коллективном старшинстве), — сказал он. — Возникают трудности, когда в церквях с конгрегационным управлением появляется такой пресвитериальный акцент. Некоторые из наших церквей уже пошли этим путем».

— Что бы вы сделали, если бы конгрегация проголосовала за переход к коллективному пресвитериальному руководству? — спросил я.

— Мы не были бы от этого в восторге, но примирились бы с ним, если оно не станет постоянным, — ответил он. — Иначе мы превратимся в пресвитериан.

— А если люди воспользуются своим конгрегационным правом сделать такое руководство постоянным? — спросил я.

— Тогда я должен буду вмешаться и прекратить это, — сказал он.

— Это будет соответствовать епископальному управлению, — заметил я.

На самом деле, в конце концов, кто–то всегда оказывается ответственным. Мы можем говорить о правлении народа, эгалитаризме, конгрегационализме и всем прочем, но, в конечном счете, один человек будет стоять во главе колонны. Разве не этому нас учит природа? В Самой Троице, где три Личности обладают в полной мере Божественной природой, началом и источником единства является Отец. Будь то на небе или на земле, существуют иерархии армий, людей и ангелов.

Есть еще одна вещь, которую мне хочется сказать о епископах, и это очень утешительная вещь. После многолетних попыток жить под как можно меньшим руководством, я, наконец, знаю, кто наделен властью. Я почитаю за честь наклоняться и целовать руку нашего архиепископа, Филиппа, с которым мы равны как братья во Христе, но которому, тем не менее, я охотно подчиняюсь как иерарху, ведущему наблюдение за моей душой.

Не так много лет назад я бы страстно возразил на только что сказанное мною: «Все это прекрасно, но что, если у вас окажется плохой епископ». Во–первых, православные христиане помогают в выборе своего епископа. Во–вторых, каждый епископ подотчетен Синоду епископов и, в конечном счете, Патриарху. По этой причине, когда попадались плохие иерархи, они устранялись (еретик Несторий занимал самый высокий пост в восточной Церкви, и даже он был замещен). В–третьих, лучше слабый лидер, чем вообще никакого. Анархия — худшая разновидность управления.

Я разделяю старый баптистский тезис, что власть может развращаться, и что абсолютная власть развращается абсолютно — хотя ни один православный епископ не имеет абсолютной власти. Но верно и обратное: независимость развращается и абсолютная независимость развращается абсолютно. Ибо такая независимость стимулирует установление абсолютной власти — абсолютной власти в руках каждого индивидуума.

Иерархи существовали в Израиле, в новозаветный период и на протяжении всей истории Церкви. В библейском контексте они появляются одновременно с территориальными образованиями.

Доклад о вероучении

Мы энергично разбирались с литургией, таинством причащения и епископами, когда Ричард Бэлью предложил нашему вниманию добытые им сведения о вероучении ранней Церкви. Мы нуждались в передышке, и мы ее получили. Ибо для наших сердец и разума — как людей, принявших апостольское учение — было одновременно утешением и вызовом слышать, как неутомимо древние христиане проповедовали и защищали Господа нашего Иисуса Христа как совершенного Бога и совершенного Человека.

— Нам предстоит узнать, что каждый важный спор на Вселенских Соборах начинается с тотальной атаки на Самого Христа, — начал Дик Бэлью. — Первая из них достигла апогея летом 325 года, когда Вселенский Собор был созван в Никее для рассмотрения вопроса о ереси, получившей название арианства.

Арий был пресвитером в александрийской церкви. Он вызвал сильное волнение среди паствы учением о том, что Иисус Христос был сотворенным существом, чем–то меньшим, чем совершенный Бог. Согласно Арию, Его жизнь началась в какой–то момент времени. И, подобно всем лжеучителям в истории. Арий для подтверждения своего мнения имел множество библейских цитат с собственным толкованием. Он нашел последователей и среди духовенства, и среди мирян, и число его приверженцев росло. Его епископ, божественный Александр, был глубоко озабочен и созвал Собор, который отверг точку зрения Ария. Когда ересь распространилась, вовлеченной оказалась вся Церковь и даже император.

Для того чтобы обсудить и урегулировать эту проблему сотни представителей от всего христианского мира собрались в Никее незабываемым летом 325 года. Ибо Иисус Христос обещал Своей Церкви дар Святого Духа, наставляющего на всякую правду, приводящую к познанию полной истины. Это было первой проверкой данного обетования в послеапостольскую эру.

Когда собрались делегаты, включая Ария и его последователей, на сцене появилось новое действующее лицо. Св. Афанасий был блестящим исследователем Писания и преданным последователем Иисуса Христа. За семь лет до этого в возрасте двадцати одного года он уже написал книгу, которой было суждено стать одним из величайших произведений христианской классики всех времен: «О воплощении». Во введении к английскому переводу этой работы К.С.Льюис сказал, что, когда он открыл эту книгу, то вскоре обнаружил, что «читает шедевр».

На Соборе этот молодой человек стал одним из главных защитников апостольской веры. Арию оказалось не под силу соперничать со Св. Афанасием. По мере того, как проходили недели лета, в Никее в жарких дебатах формировалось прочное православное единомыслие. По прошествии трех месяцев был составлен и подан на рассмотрение краткий документ, содержащий совокупность христианского учения о личности Иисуса Христа. В общей сложности 318 епископов подтвердили и подписали то, что мы знаем сегодня как первую и более длинную часть Никейского Символа веры.

Православие Св. Афанасия одержало победу на Соборе. Что касается Христа, то не было времени, когда Он не существовал! Эта истина стала лозунгом Церкви в ее борьбе за упрочение достигнутого в Никее, продолжавшейся почти столетие. Арий, хотя и побежденный, не сдался. На самом деле после Никеи его движение расширилось. В некоторые моменты в течение последующих лет казалось, что арианизм может одержать верх — настолько, что кто–то выбил медаль с изречением: «Афанасий против всего мира».

Но истина Христова восторжествовала. Он, «рожденный от Отца прежде всех времен», проповедовался и почитался в единой святой Церкви.

Изучение Никеи позволило нам узнать несколько вещей, важных для нашего пути к православию. Первое и самое важное — оно дало нам твердое определение того, чему учит Новый Завет об Иисусе Христе. До этого наше внимание было поглощено делом Христа — тем, что Он сделал для нас — без должного интереса к тому, кем Он был: вечным Сыном Отца, принявшим человечество ради нашего спасения, одновременно Богом и Человеком. Мы, разумеется, верили в божественность Христа, но значимость факта воплощения Сына Божия переживалась нами в недостаточной мере. Никейский Символ веры стал для нас, как он всегда был для православного христианства, той оградой, за которую мы ранее не осмеливались заходить в нашем понимании Христа.

Во–вторых, Никея показала, как должно осуществляться действие Собора в Церкви: когда благочестивые епископы, священники, дьяконы и миряне собираются вместе, чтобы узнать Божественную истину, она сообщается им Духом Святым. Собор в Иерусалиме из главы 15 книги Деяний не был единичным явлением. Вся идея определения воли Божией во взаимном согласии приобрела для нас новый смысл.

В–третьих, Никея послужила для нас введением к другим важным Соборам в истории Церкви. Ибо Никея была первым из семи Вселенских Соборов, созывавшихся между 325 и 787 годами, каждый с целью исправить ошибку, и проясняя истину. Эти семь соборов в их совокупности закладывают фундамент для церковного понимания апостольских оснований вероучения и служат им охраной.

Когда неделя подошла к концу, мы осознали, что наша работа только началась. Если бы наши занятия были чисто академическими, у нас не было бы особых оснований для беспокойства. Но мы приняли обязательство измениться в соответствии с обнаруженной истиной. Если то, что мы обнаружили в ходе изучения Церкви, разделялось и практиковалось всеми христианами повсеместно, и если это отличалось от того, во что мы верим и применяем на практике, мы должны покориться. Мы устали от нововведений; мы стремились к полноте Истины.

Мы оставляли остров с тем, чтобы научиться жить в литургии и таинстве причащения и сосредоточить свою жизнь на почитании Отца, Сына и Святого Духа. Мы уезжали с пониманием и желанием епископского надзора и реальности видимого авторитета в Церкви. И еще: мы увозили с собой обновленную признательность и любовь к Господу нашему Иисусу Христу — Слово Божие воистину стало плотью и жило в нас!

4

В ПОИСКАХ ЦЕРКВИ НОВОГО ЗАВЕТА

В середине 1975 года мы могли уже сделать несколько выводов, касающихся Церкви, основываясь на нашем изучении древнехристианской истории.

Церковное богослужение имело специфическую форму, или структуру. Оно было литургическим, берущем свое начало в богослужении, данном Богом в ветхозаветном откровении и получившем свое завершение в Новом Завете во Христе, нашем великом Первосвященнике. Кроме того, к нашему большому удивлению, послеапостольские авторы говорят нам, что этот основной порядок богослужения был по существу одинаковым в церквах всего мира.

Ранняя Церковь была сакраментальной. Она единогласно исповедовала таинства как реальность и практиковала их. Бог подавал в них людям Свою благодать. Крещение действительно было очищением грехов и ниспосланием Святого Духа, в точном соответствии с обещанием апостола Петра своим слушателям в день Пятидесятницы (Деян. 2:38). Евхаристические Дары действительно были Телом и Кровью Христа, как Сам Господь убеждал Своих учеников перед смертью (Лк. 22:19—20). В таинстве брака муж и жена на самом деле становились одной плотью.

Возглавление или форма управления Церковью была иерархической с самого начала — ее структура включала епископов, пресвитеров, диаконов и церковный народ. Нашим ответом на эту форму правления было формирование в 1975 году Новозаветного апостольского ордена (НЗАО) в надежде организовать нечто работоспособное и в то же время избежать основания новой деноминации. Мы считали своим долгом основать церкви, обладающие следующими двенадцатью свойствами:

1. Благодать.

2. Подлинная община.

3. Откровение.

4. Авторитетное и направленное на служение руководство.

5. Забота.

6. Видение и слышание Бога.

7. Добрые дела.

8. Благочестие.

9. Православное богословие.

10. Богослужение.

11. Радостная надежда.

12. Кафоличность.

К началу 1979 года НЗАО стало Евангелической Православной Церковью. Обещание нашей пастве и друг Другу, что в один прекрасный день мы станем частью исторической Церкви, когда найдем ее в современном мире, по–прежнему оставалось в силе.

В нашем понимании способом распознать правду Божию и Его волю относительно Его людей была соборность. Ранняя Церковь рассматривала различные проблемы и сомнения, с которыми ей приходилось сталкиваться, соборно — будь то на местном, региональном или вселенском уровне. Ранние христиане исходили из того, что сообща они могут определить, в каком направлении Бог ведет Церковь.

Центральным пунктом апостольского вероучения была Святая Троица и воплощение Сына Божия. Эти истины были на переднем крае обороны буквально во всем, во что ранняя христианская Церковь верила, чему она учила и за что она боролась.

Позвольте мне подчеркнуть еще раз, что для нас обретение твердой уверенности в этих реальностях — литургии, таинстве евхаристии, епископальном управлении — далеко не всегда было легким делом. В особенности с литургией и евхаристией. То, что они были истинны и практиковались повсеместно в Древней Церкви, было для нас прискорбной очевидностью. Здесь мы ничего не могли возразить. Сложность с древним христианством заключалась в том, чтобы сделать его действующим.

Но разве не всегда так бывает в процессе обращения?

Богослужение Церкви к концу первого тысячелетия ее существования в различных местах имело по существу одинаковую форму. Вероучение было одним и тем же. Вся Церковь исповедовала один Символ веры, одинаковый повсюду, и выдержала много атак. Церковное управление было везде в основном одинаковым. И эта единая Церковь была православной.

1054: Как был потерян Запад

Трения стали нарастать в последней части первого тысячелетия. К началу второго они достигли критической точки. В то время как различные вероучительные, политические, экономические и культурные факторы работали на разделение Церкви на части, которые впоследствии получат название Востока и Запада, два основных старых вопроса приобрели преобладающее значение: 1) должен ли один человек, папа Римский, рассматриваться как главный епископ Церкви? и 2) добавление filioque в церковный Символ веры.

Папство

Среди двенадцати апостолов Петр был признанным лидером. Он говорил от имени Двенадцати до и после Пятидесятницы. Он известен как первый епископ Рима. Никто не ставил под сомнение его значение.

После смерти апостолов, по мере развития церковного управления, епископ Рима был признан первым по чести, даже, несмотря на то, что все епископы были равны. Но по прошествии примерно трех столетий епископы Рима постепенно начали присваивать себе роль превосходящих над остальными. И, без общего согласия, они ультимативно провозгласили себя единственно подлинными преемниками апостола Петра.

Подавляющее большинство других епископов никогда не оспаривали первенство римского епископа, но даже в Италии они открыто отвергали папские претензии быть всеобщим главой Церкви на Земле. Такое изменение древней практики было вызвано двумя факторами: нахождением четырех из пяти патриархов на Востоке (на Западе находился только Рим) и упадком мощи Римской империи на Западе. Возросшая власть Римского папы стала одним из основных факторов отрыва Римской Церкви и всех, кого она смогла собрать вокруг себя, от исторической православной Церкви.

Добавление к Символу веры

В Церкви стали также проявляться разногласия относительно Святого Духа. Исходит ли Святой Дух от Отца? Или он исходит от Отца и Сына? В Евангелии от Иоанна (15:26) Господь Иисус Христос утверждает: «Когда же приидет Утешитель, Которого Я пошлю вам от Отца, Дух Истины, Который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне». Это главное положение об «исхождении» Святого Духа во всем Новом Завете, и в нем ясно сказано: Он «от Отца исходит».

Поэтому, когда Константинопольский Собор 381 года на закрытом заседании подтвердил Никейский Символ веры, составленный в 325 году, он расширил этот Символ, чтобы провозгласить следующие знакомые слова: «И в Духа Святого, Господа животворящего, Который исходит от Отца, которому мы поклоняемся равно с Отцом и Сыном».

Но два столетия спустя на поместном соборе в Толедо, Испания (589 год), король Рекарред объявил, что должно исповедывать Святого Духа исходящим от Отца и Сына (фраза «и Сына» на латинском языке обозначается словом filioque; поэтому данная проблема часто называется «спором о filioque»). Король мог иметь добрые намерения, но противоречил апостольскому учению о Святом Духе. К несчастью, поместный Испанский собор согласился с его ошибкой, и она постепенно распространилась на Западе, хотя вначале и отвергалась папами.

Исходя из учения Священного Писания, как оно исповедовалось всей Церковью в Никее и Константинополе, и в течение предшествующих столетий, не было никаких оснований полагать что–либо иное, чем исхождение Святого Духа от Отца.

Но столетие спустя, Папа римский, сделав шаг, во многом обусловленный сложным переплетением политических факторов, односторонне изменил Символ веры без созыва Вселенского Собора. Хотя это изменение было первоначально отвергнуто и на Востоке, и на Западе — даже некоторыми близкими к Риму епископами — Риму в конце концов удалось заставить Запад капитулировать.

Последствием для западной Церкви, естественно, стала тенденция отводить Святому Духу менее важное место, чем Богу Отцу и Богу Сыну. Изменение может казаться незначительным, но его последствия оказались катастрофически огромными. Этот предмет разногласий с отступлением папы от православного вероучения Церкви стал другой определяющей причиной увековечивания отпадения римской Церкви от исторической православной Церкви — Церкви Нового Завета.

Великая схизма

Конфликт между папой Римским и Востоком нарастал, особенно в отношениях папы с епископом, или патриархом, Константинопольским. Папа зашел настолько далеко, что провозгласил свое право решать, кто должен быть епископом Константинополя, что нарушало исторический прецедент и выходило за пределы его компетенции. Папа, не руководствуясь больше правилами управления новозаветной Церковью, пытался политическими средствами подчинить всю Церковь своему господству.

Причудливые и запутанные интриги следовали одна за другой по мере того, как ряд римских пап проводил свою постоянную политику попыток контролировать весь христианский мир. Возможно, самый неслыханный инцидент среди этих политических, религиозных и даже военных козней, которые касались Востока, произошел в 1054 году. Посланный папой кардинал во время воскресного богослужения положил на алтарь церкви Софии Премудрости Божией в Константинополе документ, отлучающий константинопольского патриарха от Церкви!

Папа, разумеется, не имел никакого законного права поступать подобным образом. И последствия были ошеломляющими. В последующие десятилетия были написаны некоторые не очень приятные главы истории Церкви. Окончательным итогом папских интриг стало отделение римской Церкви от Церкви Нового Завета. И эта схизма никогда не была залечена.

Проходили века, и конфликт продолжался. Все попытки воссоединения провалились, и римская Церковь отдалялась все дальше и дальше от своих исторических корней. Таковы неизбежные последствия уклонения от Церкви. Отход римской Церкви от Церкви исторической не смог стать исключением.

Развилка на нашем пути

Итак, вот к чему мы пришли. В своем путешествии через историю мы тщательно проследили тысячелетие неразрывной преемственности в Церкви.

Излишне говорить, что мы подтвердили представление о Церкви, изложенное на страницах Нового Завета. Мы обнаружили ту же самую Церковь во втором и третьем столетиях, подвергающуюся жестоким гонениям, служащую литургию в домах, катакомбах и даже на кладбищах, и руководимую епископами, которые часто заканчивали свой жизненный путь как мученики. Мы нашли ее в четвертом веке защищающей веру в Никее и в пятом веке — в Халкидоне.

Мы проследовали за ней вплоть до восьмого столетия, изучили ее великие Соборы, полюбили ее апологетов, святых, учителей, то, как они проповедовали Евангелие, боролись с еретиками и подтверждали почитание святых икон. Мы были поражены тем, как смело встречали в Церкви этические и догматические искажения вероучения, и как постоянно удавалось избежать возможного разрушения. Бог был с Церковью в девятом и десятом веках, а миссионерская деятельность Кирилла и Мефодия заложила основу для обращения Руси ко Христу, которое началось в 988 году.

Но затем наступил 1054 год, и мы оказались перед лицом выбора. Произошел раскол. Я до сих пор помню физическое ощущение, которое у меня было, когда я сказал своим единомышленникам: «Восток прав в сопротивлении папству и в отрицании дополнения filioque». После этого я сделал глубокий вздох. «Я думаю, что это делает нас… православными». И тут же возникло чувство изоляции, беспокойства, неприкаянности. Где эта Церковь сегодня? Существует ли она до сих пор? Или она тихо скончалась где–то в позднем средневековье?

Надо отметить, что никто из нас, насколько мне известно, не состоял когда–либо в православной Церкви. Большинство из нас даже не знало о ее существовании. По этой причине — я должен с сожалением сообщить — мы решили создать ее заново.

Запад: реформация и контрреформация

В течение столетий, последовавших за 1054 годом, в истории, несомненно, отмечалось растущее различие между Востоком и Западом. Восток сохранял Новозаветную веру во всей полноте, богослужения и обычаи, поддерживающие апостольские основы. Западная, или римская, Церковь начала крестовые походы, от которых происходили самые глубокие и болезненные раны, когда–либо нанесенные Востоку Западом, и, возможно, труднее всего поддающиеся лечению. Рим, кроме того, склонился к более рациональной вере. И она стала мощной политической силой в западном мире. Заметим, меньше, чем через пять веков после того, как Рим встал на путь односторонних решений в области вероучения и практики церковной жизни, назрел еще один конфликт — и на этот раз не с соседним Востоком, но внутри самого западного лагеря.

Хотя многие на Западе, включая некоторых из пап, высказывались против многих изменений в римской доктрине и практике, остановить процесс упадка не удалось. На этот раз малоизвестный германский монах по имени Мартин Лютер неосторожно выступил с критикой римо–католической церкви, что, в конце концов, повлияло на ход мировой истории. Его известные «девяносто пять тезисов», просто призывающие к дебатам по конкретным вопросам, были прибиты к двери церкви в Виттенберге в 1517 году. Через короткое время эти тезисы дали начало тому, что получило на Западе название протестантской Реформации. Лютер дважды искал аудиенции у папы, но получил отказ, и в 1521 году он был отлучен от римской Церкви. Он не собирался разрывать отношения с Римом: в его планы входила только реформация Церкви. Но Рим отказался от уступок. Лютер также стоял на своем. Дверь к единству Запада громко захлопнулась.

Протесты Лютера распространились подобно пожару, раздуваемому бушующим ветром. За реформами, которых он добивался в Германии, вскоре последовали требования от Ульриха Цвингли в Цюрихе, Джона Кальвина в Женеве и сотен других по всей Европе. Питаемая разнообразными политическими, социальными и экономическими факторами, реформация проникла буквально во все углы и щели римской Церкви. Духовный авторитет последней на Западе был значительно ослаблен по мере того, как это грандиозное разделение возникало и разрасталось. Отголоски этого конфликта доходят и до наших дней.

В дополнение к проблемам на европейском континенте, английская Церковь также оказалась в процессе поиска собственного пути. Генрих VIII, подталкиваемый своими брачными проблемами, заменил папу римского собой в качестве главы Церкви Англии. А сама английская Церковь окажется раздробленной глубокими раздорами, которые повлияют на судьбу Соединенных Штатов и Канады.

По мере того, как десятилетие проходило за десятилетием, многие ветви протестантизма на Западе принимали все более отличающиеся формы. Были даже течения, которые настаивали на том, что они не являются ни римо–католиками, ни протестантами.

Все, кажется, разделяли взаимную неприязнь к епископу Рима и порядкам в его Церкви и все больше и больше желали гораздо менее централизованных форм управления. В то время как некоторые, например, лютеране и англикане, придерживались традиционной литургии и таинств, другие, такие как реформированные церкви и более радикальные анабаптисты и их потомки, подвергали сомнению и отвергали многие библейские реальности, включая иерархию, таинства и исторические традиции (независимо от того, когда и где они возникали), полагая, что тем самым освобождают себя от римского католицизма.

Сегодня многие искренние, открыто исповедующие свою веру христиане готовы отвергнуть даже библейские данные, которые подтверждают деятельность христианской Церкви, просто потому, что они считают такую историческую деятельность «слишком католической». В своем усердии восстановить первоначальную чистоту протестантское учение, само того не осознавая, зашло слишком далеко.

Таким образом, хотя они и сохранили в той или иной степени остатки первоначального христианства, ни протестантизм, ни католицизм не имеют права претендовать на сохранение в истории полноты новозаветной Церкви. Отделившись от православной Церкви, Рим утратил свое место подлинного исторического выражения Церкви Нового Завета. В разногласиях реформации протестанты, при всех своих добрых намерениях, энтузиазме и верной критике, не смогли вернуться в Новозаветную Церковь.

Православная Церковь сегодня

Мы потратили десятилетие с 1977 по 1987 год на знакомство с Православной Церковью — ее духовенством и паствой. Казалось невероятным обнаружить точно такую веру во Христа, к какой мы пришли, но она оказалась надежно внедренной в культурную оправу, о которой мы почти ничего не знали. Временами мы опасались, что, возможно, не сумеем установить связь с православной Церковью в двадцатом столетии. Подъемы и спады, радости и разочарования этого десятилетия описаны в части 3 этой книги.

В части 2 «Православие и Библия» мы рассмотрим специфические библейские проблемы, с которыми мы столкнулись как евангельские христиане, серьезно стремившиеся стать православными. Я расскажу о них так ясно, честно и правдиво, как только смогу. В заключение части 1 позвольте мне сказать несколько ободряющих слов. Церковь Нового Завета, Церковь Петра и Павла и апостолов, православная Церковь, несмотря на гонения, политические притеснения и дезертирство на ее отдельных флангах, чудесным образом сохраняет сегодня веру и жизнь Церкви Нового Завета. Надо признать, что стиль Православия выглядит

сложным для современных протестантов, и это вполне естественно. Но, имея исторические данные о развитии Церкви, нетрудно убедиться, что она сохранила простую, сосредоточенную на Христе веру апостолов в своих обрядах, службах и даже в архитектуре.

В православии сегодня, также как и во все прошедшие годы, основы христианского вероучения, богослужения и церковного управления никогда не подвергаются пересмотру. Например, никто не может быть православным священником и отрицать божественность Христа, Его Непорочное Зачатие, Воскресение, Вознесение и Второе Пришествие. В течение двух тысячелетий Церковь не уклонилась со своего пути. Она является Единой, Святой, Соборной и Апостольской. Она — Новозаветная Церковь. Врата адовы, несмотря на многочисленные попытки, не одолели ее.

Хотя сегодня в мире насчитывается более 225 миллионов православных христиан, многие американцы не знают о Церкви. В Северной Америке православная Церковь до недавнего времени была в основном ограничена этническими рамками, не распространялась далеко за пределы приходов православных эмигрантов, принесших Церковь к берегам этого континента. Православное христианство было, по словам митрополита Филиппа, «самым большим секретом Америки».