Возвращение из Мексики

1

И тогда вспоминаешь о том, что мы живем внутри большого пузыря. Мы помещены в пузырь с рождения, и если в младенчестве он еще открыт, то на излете детства – закрывается, и мы оказываемся в замкнутом пространстве. Вспоминаешь в длиннющей очереди, где топчешься второй час, потихоньку дуреешь, и кажется: тебя окружает плотный «пузырь», в который не проникает звук. Не первый раз переживаю сей коллапс, но пока не привык. Что?! Я плохо слышу!! Стоящий сзади верзила в кожаном плаще крутит головой, мол, идиот! А ты ведь не прикидываешься, действительно не расслышал вопрос. Или мнение? В этой очереди вопросы кончились, зато эмоциональные мнения выплескиваются то там, то здесь. Мол, доколе?! Бардак, даже здесь – вопиющий бардак! Но если час назад выплески были слышны, то сейчас между мной и миром установили невидимую преграду, так что музыка бытия прорывается в мозг с трудом. Ник говорил, что «пузырь» – это наше восприятие, которое мешает подлинному контакту с миром, то есть, род метафоры. Я же по-настоящему, без всяких метафор оказался внутри кокона, вроде как запеленутый в вату.

Впереди втискиваются те, кто давно занимал, и меня грубо теснят. Я давно не толкался в очередях и потому забыл, что очередь – это наше все, это способ жизни и образ мышления, общение и самореализация, возможность дать в морду тому, кто не по нраву и т. п. А ведь приличные с виду люди! И в такое учреждение стоят! Человеческая цепочка неплохо прикинута, она поправляет галстуки, покуривает, и дым от сигарет не ошпаривает ноздри, как иприт, а ласкает обоняние, как французский парфюм. Я не нюхал иприта, но зачем тогда воображение? Я и в Мексике никогда не был, а ведь воображаю ее подчас в подробностях, ни дна ей, ни покрышки!

Здесь я тоже из-за Мексики, что меня лично удивляет, но людей из очереди удивит вряд ли. Тут ведь каждый либо живет «за бугром», либо имеет там какие-то делишки. Вон тот в твидовом пиджаке, наверное, гешефтмахер, имеет парочку офисов где-нибудь в Лондонском Сити. А эта мадам в шиншиллах, небось, к родственникам в Штаты рвет когти… Наконец «пузырь» (ура!) лопается, и мир опять обретает полнозвучие.

– Вы слышите выстрелы? – наклоняет голову шиншилла, – Я слышу – уже на кольце стреляют!

– Это глушитель стреляет! – морщится твидовый, – Глушитель автомобиля!

– Что вы мне объясняете?! Позавчера точно также у нас под окнами стреляли! А потом во дворе человека убитого нашли!

Очередь пронзает электрический разряд, и все нервно прислушиваются. А почему? Потому что они во власти события, потрясшего столицу парочку дней назад. Ты тоже, по идее, должен всеми фибрами переживать событие, но почему-то не переживаешь и больше всего хочешь достичь заветного угла, от которого совсем недалеко до входа. «Здрасьте! Вот бумажечки для мексиканских властей, будьте добры, проставьте печать! Покорнейше благодарю-с! Как говорится, будете у нас на Колыме…» Очередь продвигается вперед, надежда вспыхивает в груди, как костер после доброй чарки бензина, потом ты видишь, что несколько людей из авангарда возвращаются – лопнуло, то есть, терпение. И хотя ты на полдесятка тел ближе к заветной цели, надежда гаснет, будто в костер плеснули большущее ведро воды. Они обещали, что откроют в двенадцать, так вроде орали впереди, однако уже два часа, а двери по-прежнему на запоре! Ладно – вчера, сразу после события, но сегодня-то уже всё (или почти всё) в норме, на улицах столицы восстановлен правопорядок, и учреждения, блин, должны работать!

Я выхожу из очереди, предупредив, мол, на пять минут, перекурить. И, вытащив сигарету и нюхая ее, словно собака найденную кость, двигаюсь вдоль здания-монстра. Странно: сигарета пахнет борщом, так что хочется положить ее в рот и сжевать. Или она пахнет ипритом, которого я не нюхал, но почему-то помню запах? Фокусы с запахами, тугоухость, а еще утрата равновесия – полный набор симптомов для того, чтобы улечься на больничную койку. Ты же, остолоп, притащился в столицу и теперь шаркаешь по гранитным плитам и боишься взглянуть вверх, на шпиль, потому голова опять может закружиться, и ты хряснешься затылком о ступени.

«Он погиб на ступенях Министерства иностранных дел» – напишут в твоей родной провинциальной газетенке, причем все сразу забудут, что от удара затылком о ступени. Зато обязательно вспомнят о событии и, конечно же, привяжут к нему безвременную кончину. «Он защищал либеральные ценности!» – так будет завершаться некролог, и ты завертишься в гробу, как пропеллер, и возопишь из-под глыб: «Только вот этого, блин, про ценности – не надо!!»

Это здание похоже на кремлевские башни, разве что стены не красные, а серые с коричневатым отливом. Серо-коричневая громада со шпилем нависает надо мной, я же, боясь глянуть вверх, чапаю вдоль фасада. Чап-чап, чап-чап – да когда же эта домина кончится?! Потом надо столько же чапать обратно, к правой оконечности фасада, где из-под навеса (кажется, устроенного ради безопасности – с высоток уже давно начали осыпаться фрагменты) торчит хвост очереди. Далее очередь огибает МИД и втыкается в задний вход, увы, второй день закрытый для посетителей. Странно: парадный вход как раз таки работает, сюда подкатывают лимузины, и люди в черных пиджаках озабоченно поднимаются по ступеням, держа в руках солидные черные папки. У меня же в руках тонкая синяя папочка с тесемками, в каких школьники носят тетради. Но я все равно прижимаю ее к груди, возвращаясь в очередь и моля непонятно кого о том, чтобы меня не «заштормило».

Красочный букет симптомов – это последствия знакомства с товарищем Меньером. В районной поликлинике сказали, что подозрение на болезнь Меньера, то есть, именно его я должен благодарить за те забавные штучки, что происходят с моей головой. Или благодарить нужно мою бестолковую жизнь? Или, наоборот, не благодарить, а проклинать? Когда я встаю на место, впереди раздаются возгласы, затем мимо, пыхтя, пробирается краснорожий толстяк.

– Не откроют сегодня! Опять у них выходной!! Ну, сукины дети…

После чего упругое тело очереди начинает распадаться на составляющие. Только что я наблюдал единый организм, и вот – ноги, руки отпадают, печень и сердце безвольно вываливаются из утробы, а далее – распад на отдельные клетки.

Я тоже участвую в процессе распада, надо сказать, не без сожаления. Я оглядываюсь в надежде, что кто-то сейчас выскочит из-под навеса, махнет рукой и крикнет: «Открылись, давайте сюда!» И бумажки из папочки проштампуют, и я отнесу их в мексиканское посольство, и оно запечатает их сургучной печатью, а дальше – свобода, свобода, эх, эх, без креста! Это же не папочка, это крест, который я взвалил на себя по глупости, и от которого срочно надо избавиться. А что? Скажу Нику, что потерял, мол, знаешь, что в столице творится, можно не только бумаги – голову потерять! Ник, конечно, заломит руки: «Что ты наделал?! Я же так хотел вернуть Ирину из Мексики!» «Хотеть не вредно, – отвечу я, – Если бы хотел всерьез, то сам бы поехал и таскался по этим грёбаным министерствам!»

Я спускаюсь по ступенькам, двигаюсь по Садовому кольцу, а сам прикидываю: как бы избавиться от креста? В первом дворе, куда заскакиваю, на скамейках торчат старушки и с подозрением на меня пялятся. В следующем слишком много детворы, и только на третий раз попадаю в глухой двор, где слева брандмауэр, справа – гаражи. Между гаражами виднеется пространство, куда можно спокойно бросить надоевшую папочку, напоследок (типа: на всякий случай) взглянув на ее содержимое.

Итак, мы имеем паспорт на имя гражданки Мищук Ирины Олеговны, большеглазой брюнетки с пышными волосами. Что ж, такие гарные дивчины должны мексиканцам нравится, хотя ты, Ириша, своего мучачос, видно, не нашла… Если раскрыть паспорт на нужной страничке, обнаружится еще один Мищук – Лаврентий, с которым заключен и расторгнут недолгий брак. А еще через пару страниц вписан третий Мищук, Геннадий, в возрасте десяти лет. Что же ты, Гена? Почему молчал? Почему не упирался ногами и руками, когда сбрендившая мамаша увозила тебя на выжженную землю мескалиновых кактусов?! Эх ты, Геннадий… Затем следует диплом МГУ (факультет иностранных языков) и вкладыш к диплому, свидетельствующий об отличной успеваемости студентки Мищук, блестяще сдавшей испанский, французский, отечественную и зарубежную историю, но, увы, от этого не поумневшей. Умная студентка Мищук работала бы сейчас в какой-нибудь туристической фирме, водила бы испанцев и аргентинцев по экскурсиям и в ус не дула. Далее (полный смех!) – характеристики с мест учебы и работы. Ну, зачем этим Сикейросам ее характеристики?! Бумаги переведены на испанский язык, отксерокопированы, вот только ходу им столичные бюрократы не дают! А тогда я, как говорится, умываю руки…

Но умыть руки, я чувствую, не получится. Не зря спелеологи говорят: когда выходишь из пещеры, не оглядывайся, иначе утянет! Недаром предание превратило Лотову жену в соляной столб, то есть: не стоило развязывать тесемочки и заглядывать в папочку, где полдесятка официальных бумажек скупо повествовали о женской судьбе. Гекуба, блин! Я с унынием сую папочку в пакет, выкатываюсь обратно на Садовое кольцо и – вот тебе наказание! – с ходу попадаю в лапы милицейского патруля.

– Гражданин! Эй, гражданин!

Орут в спину, и я делаю вид, что окрик относится к кому-то другому. Мало ли людей шагает по Садовому кольцу!

– Гражданин!! Немедленно остановитесь!

Что ж, надо тормозить. Остальные шагающие, как я с разочарованием отмечаю, шагают ровно, если надо, они с закрытыми глазами пройдут по половице, меня же покачивает, из-за чего путь напоминает синусоиду. Ну, Меньер, ты и гад! Сука ты, потому что вылез в самый неподходящий момент, и сейчас я опять буду оправдываться, мол, не пил из копытца, не козел, и закон уважаю! Почему же тогда меня шатает, будто я литр на грудь принял?! А вот это, граждане милиционеры, отдельная история. Они, конечно, не поверят, но я вытащу бумажку, которую выписали в родной поликлинике, и где (о, счастье!) кроме названия моей хворобы прописаны еще и симптомы, в том числе расстройство вестибулярного аппарата.

– Предъявите документы!

Ментов двое, и настроены они решительно.

– Так, гость столицы… И почему же гость в таком состоянии?

Не желая впустую тратить слова, роюсь в кармане.

– Что вы там ищете?

– Главный аргумент, – криво усмехаюсь. На всякий случай младший по званию (судя по количеству лычек) тоже готовит «аргумент», а именно: берет на изготовку дубинку.

– Что это?

– Справка.

– О том, что вам разрешено разгуливать по городу в нетрезвом виде?

– Вы читайте, там все написано.

Вначале читает старший, сует бумажку младшему, и тот недоверчиво усмехается.

– Пусто дыхнет, – говорит, – Тогда сразу станет ясно – чем он там болеет.

Но старший, кажется, входит в положение.

– С такими вещами надо дома сидеть, а не разъезжать! – сердито говорит он, – Вы что, не знаете, что у нас происходит? Да тут такое творится…

– Снайперов по крышам вылавливаем, понял? – говорит младший, – А такого, как ты, подстрелить – нечего делать! Ты же ходячая мишень!

Я и сам знаю, что лучше сидеть дома, а не шляться по встревоженной столице, где еще не все снайперы пойманы. Но что я могу поделать? Это судьба меня несет, это рок тащит непонятно куда сутулого человека выше среднего роста, одетого в потертую джинсовую куртку (так я выгляжу согласно милицейской терминологии). Ник мог бы сказать: «Это – путь воина, старик!», только если я и напоминаю воина, то в лучшем случае – солдата наполеоновской армии во время отступления…