Возвращение к лисьей норе

4

Поезд петлял долиной реки Бероунки. С одной стороны нависали скалы, время от времени открывавшие вид на широкую долину с разбросанными по ней деревушками. С другой — подступали густые леса, взбирающиеся к самым вершинам брдских гор. На минуту Земан остался в купе один. Его попутчик отправился в коридор покурить. Земан обрадовался наступившей тишине. Теперь он мог молча смотреть, как мелькавшая за окном природа готовится ко сну, к зиме.

И вдруг Земана словно пронзило: это же случилось где-то здесь, в лесной чаще на брдском гребне. Ему показалось, что он узнал три лесных пригорка у озера, хотя и смотрел на них издали и под другим углом… Странно, что именно это, последнее его дело не выходило из головы, мог же ведь вспомнить десятки других, более значительных и интересных. Но мысли о несчастной девушке не отпускали. Она словно стояла у него перед глазами, худенькая, свернувшаяся калачиком, скорее похожая на брошенную куклу, чем на человека. И вновь и вновь возникал облик ее матери, живым укором возникавшей каждый понедельник с одним и тем же вопросом: «Удалось узнать что-нибудь новое, пан майор?».

Это было невыносимо.

Может быть, потому он так много времени отдавал этому делу. Проверил каждую деталь, заставил пропахать каждый сантиметр долины, чтобы найти хоть какой-нибудь след. Он и его коллеги допросили сотни людей, живущих поблизости. Безрезультатно. И вот, когда он совсем отчаялся и собрался сдать дело в архив, произошло чудо.

Случай, как говорится, великая вещь. Иногда он может изменить даже ход истории.

Однажды утром ему позвонил из «Кривани» Стейскал. По дороге домой Земан иногда заходил к нему в кафе выпить чашечку кофе или стаканчик вина. Сейчас Стейскал был офицером местного районного отделения полиции.

— Послушай, Гонза, ты еще не забросил это брдское дело?

— Пока нет, но сыт им по горло.

— У меня есть для тебя кое-что.

— Что? — спросил Земан без особого интереса. Ему много раз приходилось проверять разные любительские предположения, и, как правило, они ничего не давали.

— Знаешь, ночью у нас здесь была одна валютная потаскушка. Наши ее арестовали после того как она устроила в «Алькроне» скандал, побила посуду, все, что было на столе, и надавала пощечин иностранцу. Она была сильно пьяна, когда мы привели ее в участок, и все время ругалась: «Нас вы не боитесь трогать, сволочи! А добраться до шишек у вас руки коротки? Они себе могут все позволить — и убивать несчастных девчонок, и стрелять в косуль, и пьяными быть за рулем. Что, кишка тонка с ними справиться? На нас отыгрываетесь?» Я на нее прикрикнул: «Кто, каких девчонок?» «Ладно прикидываться, — отвечает, — будто ничего не знаете о Марушке Маровой, которую нашли мертвой в озере в Скрыше! Замяли дело, да? Сделали так, чтобы все об этом забыли. Я не забыла…»

Она расплакалась и не сказала больше ни слова, а потом уснула у нас на диване.

— Еду в участок, — сказал Земан.

— Не спеши. Ее там уже нет. Утром мы ее выпустили.

— Как так?

— Приказ сверху. Высшие интересы. Ну, ты сам знаешь.

— Чей приказ?

— Поступил из секретариата Житного. Черт его знает, в чем эта потаскушка еще замешана.

— Ситуация! — Земан даже разозлился.

— Не волнуйся, Гонза. Адрес и все данные? Конечно, есть. Пиши…

— Знаете, почему я вам завидую? — прервал его воспоминания выходивший из купе попутчик. — Потому что вы не курите. Я с этим борюсь уже много лет. Каждое утро меня душит кашель и я вижу в зеркале свой язык, покрытый желто-белым налетом, как у утопленника. Всякий раз даю себе слово, что ни одной сигареты больше не выкурю, — и никак с собой не могу сладить. Чуть только немного разволнуюсь — сразу тянусь за сигаретой.

— Я вас чем-то разволновал? — спросил Земан.

— Да нет, не вы. Тот подонок Мицик. Вспомнилось, сколько всего нам пришлось из-за него проглотить. Например, в пятидесятые годы, когда я служил в Борованах, он выдумал, чтобы старые офицеры, ушедшие в отставку, освободили свои квартиры для молодого пополнения. Он как раз вербовал это пополнение с заводов и фабрик. А отставных офицеров предложил переселить в необжитые пограничные районы. Никто и не подумал о том, что старое дерево нельзя пересаживать. И эти усталые, часто больные, семидесяти-восьмидесятилетние люди, которые хотели только одного — спокойно дожить свой век в обжитых местах, насильно были выселены. Куда? Например, в Борованы, где мы, солдаты, должны были на скорую руку привести в порядок квартиры, оставшиеся от немцев… Некоторые тогда застрелились, другие своей смертью умерли, не вынеся тоски и одиночества. А эти процессы — помните, пан, как мы должны были требовать на собраниях смерти невиновных, которых тогда судили, и «единодушно» голосовать за это? Весь народ сделали соучастником гнусных убийств. А что происходит сегодня? Вы ведь читаете газеты? Я недавно слушал по телевидению журналиста Грюна. Сейчас он агитирует за перестройку и гласность. Неужели думает, что никто не помнит, за что он агитировал вчера?

Многое в словах разговорчивого старика было Земану неприятно, даже противно. И все же кое с чем он вынужден был согласиться.

Он прав, подумал Земан, лисы снова меняют окраску. И вспомнил последние слова Житного: «Это спрут, Гонза. Мафия».

Он не поддержал беседу с попутчиком. Выйдя на пенсию, он стал мудрее и научился молчать. А разговоры о политике вообще не любил, особенно в пивнушке или поезде.