Возвращение старого варана

Летняя ночь

Я шел к собору Святого Вита от Старой замковой лестницы; было уже темно, на ясном небе зажигались первые звезды. Передо мной выросла алтарная часть храма, черные сплетшиеся силуэты опорных столбов, арочных контрфорсов, надоконных башенок. Слева виднелся пустынный внутренний двор Града, в тишине слышалось журчание струек воды, дугой изливающихся из морды металлического чудища на фонтане в неглубокий бассейн.

Я направился к темному устью Викарской улочки, вьющейся вдоль правой стороны храма. Только я вошел в ее сень, как из погруженного в непроглядную тьму уголка за каменной колонной на меня что-то набросилось; я заметил массивный, однако же не слишком высокий предмет, услышал стук, как будто на брусчатку упало что-то тяжелое и неживое, и тут же звук щелкающих челюстей, от которого мурашки побежали у меня по спине и я невольно вскрикнул. Кусок моей штанины остался в чьей-то страшной пасти. Сильно дернувшись, я отскочил в сторону и попытался пронизать взором тьму улочки и понять, что это за зверь тут на меня прыгает.

На брусчатке лежала большая – около двух с половиной метров в длину – раковина и слегка покачивалась на полукруглой нижней створке после своего недавнего падения. Вот она опять осторожненько приоткрылась, – по-моему, у раковин нет глаз, но похоже было, что она неприязненно наблюдает за мной сквозь узкую щель. Потом моллюск медленно перевалил свою студенистую ногу через край нижней створки, коснулся брусчатки и слегка приблизился ко мне… втянул ногу обратно и снова стал выжидать с приоткрытыми створками. Мне пришло в голову, что, не будь раковина такой дикой, ее можно было бы заманить домой, положить внутрь бильярдный шар, а потом просто кормить ее да ждать, пока шар не обтянется перламутром. Делить однокомнатную квартирку с раковиной, которая куда больше меня, конечно, не слишком приятно, но ради самой большой жемчужины на свете я готов потерпеть месяц-другой. Может, ее даже удастся приручить. Я вынул из сумки рогалик, присел на корточки и осторожно протянул руку к раковине. Она защелкала створками так угрожающе, что я предпочел отступить на несколько шагов. Казалось, что из полуоткрытой пасти доносится тихое ворчание, однако раковина молчала. Я взял длинную рейку, которая лежала в сторонке на строительных лесах, и ткнул ею в черную щель раковины – створки немедленно захлопнулись, дерево так и хрустнуло; подобной хваткой мог бы гордиться даже крокодил. И тут же раковина снова открылась, злобно выплюнула последний кусок рейки, опять вытащила ногу и немножко продвинулась в мою сторону. Края створок подрагивали, будто их колебала какая-то глухая злоба, долго зревшая на морском дне. О жемчужине величиной со страусиное яйцо я больше не мечтал.

Раковина лежала поперек Викарской улочки и перегораживала ее. Я понимал, что проскользнуть мимо мне не удастся, – она снова цапнет меня, и на этот раз дело кончится куда хуже. Если между острыми краями створок окажется моя рука или нога, то их ждет судьба штанины. Я повернулся к раковине спиной, решив пройти внутренними дворами Града.

Сделав несколько шагов, я услышал сзади размеренное шарканье. Я оглянулся: раковина преследовала меня своей подводной походочкой – высовывала наружу ногу, опиралась ею о брусчатку и подтягивалась чуть вперед. Конечно, бояться мне было нечего, потому что двигалась она очень медленно, хотя, судя по всему, сил для этого не жалела. Я неспешно пошел по пустой площади – справа вздымалась высокая стена собора, за спиной раздавалось упорное монотонное шарканье. Прежде чем войти в арку, я обернулся: посреди пустой площади, в полированном граните которой, как в холодной глади озера, отражались огни фонарей, лежал черный овальный предмет; изнуренная раковина отдыхала, ее нога бессильно свешивалась с нижней створки, напоминая язык усталого пса. Я ощутил жалость. Не знаю, за что ты на меня взъелась, может, я и вправду заслужил твою ненависть; когда мы встретимся на морском дне, ты сама решишь, карать меня или миловать, но здесь, в городе, твои усилия тщетны и причиняют тебе напрасную боль – может, лучше нам расстаться по-хорошему? Но раковина снова коснулась ногой холодного гранита и продолжила свой медленный путь ненависти. Она ползла за мной с таким упорством, будто проделала долгое путешествие со дна океана только ради того, чтобы поймать меня, разжевать и съесть.

Я вышел на Градчанскую площадь и спустился к каменному парапету, под которым сияли городские огни; я решил подождать раковину здесь. И в самом деле, скоро я увидел в воротах Града, под статуями борющихся гигантов, острый черный клин: раковина протискивалась узким концом вперед. Она наверняка ищет меня, подумал я, ведь у нее же, наверное, нет глаз? Впрочем, может быть, она чует меня, словно собака. Раковина действительно остановилась в тот самый момент, когда ее полуоткрытое забрало оказалось строго напротив меня; я не мог избавиться от ощущения, что она наблюдает за мной изнутри маленькими злыми глазками. Теперь она двигалась быстрее – площадь шла под уклон, и при каждом шаге раковине удавалось немного скользнуть вниз. Но надежды догнать меня у нее все равно не было. Раковина стала мне надоедать, я помахал ей и пошел по Нерудовой на Малостранскую площадь. Я стал думать о других вещах и напрочь позабыл о раковине.

Идя аркадой дворца Смиржицких, я услышал за собой странный шум: дребезжание, грохот, глухие удары. Я обернулся и вздрогнул. Раковина неслась по наклонной улице вниз, она подскакивала на брусчатке и переворачивалась с живота на спину и обратно, она то и дело натыкалась на бордюры и отлетала на другую сторону улицы, а затем со всего размаху врезалась в запертые главные ворота Тун-Гогенштейнского дворца: раздался глухой грохот – и откололся кусочек панциря, в свете уличного фонаря на сломе заблестел перламутр. Я не мог пошевелиться и стоял, уподобившись барочной статуе на фасаде дворца. Из пивной «У кота» как раз выходила группа туристов – это были японцы, раковина пролетела между ними, точно пушечное ядро, и врезалась в японца в болоньевом плаще, который стоял к ней спиной, от неожиданности он потерял равновесие, перекатился через раковину назад и, все еще лежа на земле, расчехлил видеокамеру и стал снимать несущуюся вдаль диковину, при этом он восторженно кричал что-то по-японски – решил, наверное, что гигантская раковина, как и Голем, и казни на Староместской площади, – это одна из достопримечательностей, что Praga Magica [2] припасла для туристов.

Только когда раковина оказалась от меня всего в нескольких метрах, я пришел в себя и пустился наутек, я бежал по Малостранской площади, петляя между припаркованными автомобилями и то и дело оглядываясь на взбесившегося моллюска. Из светящихся окон кафе за мной с интересом наблюдали припозднившиеся посетители.

Со стороны Кларова как раз подъехал ярко освещенный трамвай номер 12; я вошел во второй вагон и вздохнул с облегчением, потому что все двери тут же закрылись и трамвай, дернувшись, тронулся в путь. Я стоял у заднего окна в пустом вагоне, залитом электрическим светом, и видел, как раковина перелетела через площадь и, наткнувшись на колонну в аркаде Малостранской ратуши, перевернулась, после этого она осталась лежать на спине, трогательно шевеля створками, – похоже, ей требовалось перевести дыхание. Трамвай свернул на Кармелитскую улицу.

Я сел на заднее сиденье; мною внезапно овладела приятная сонливость. Скоро я буду лежать дома под одеялом, подумалось мне, и все призраки, бродящие по улицам ночного города, покажутся мне далекими и неинтересными. Езда приятно убаюкивала, я чувствовал, как тяжелеют мои веки. Вдруг трамвай резко затормозил. Это произошло между двумя остановками, возле Мниховского дворца. Я заволновался, пошел посмотреть, что случилось, и выяснил, что рабочие чинят перед нашим трамваем пути. Я с нетерпением ждал, когда мы снова тронемся, и с ужасом глядел на поворот, за которым Кармелитская улица вливалась в Малостранскую площадь.

Раковина появилась там даже раньше, чем я ожидал. Она размеренно двигалась по блестящим рельсам. Я в панике забегал по вагону, ломясь в закрытые двери, однако они не поддались. Раковина приготовилась к последнему броску, к страшному финишу, на ровных рельсах она чувствовала себя уверенно, она с автоматической точностью вытягивала вперед ногу и подтаскивала за ней панцирь. Вот она уже поравнялась с трамваем, вот уцепилась ногой за дверь и полезла наверх. Раковина встала вертикально, хребтом вверх, и всунула острый конец створок в дверную щель. Я, оцепенев от ужаса, сижу на сиденье возле самых дверей и наблюдаю, как темный овал равномерными рывками проникает все глубже и глубже внутрь вагона. Кажется, что раковина пыхтит от напряжения, но скорее всего эти звуки издает резиновая окантовка дверей. Я вскакиваю, обеими руками упираюсь в раковину и изо всех сил пытаюсь вытолкнуть ее вон. Но мои силы ничтожны в сравнении с бешеным напором раковины, рывки которой становятся все мощнее. Раковина как будто превратилась в огромный молоток, который нельзя остановить, я чувствую, что ее охватил мрачный экстаз, удары усиливаются, и в них слышится триумф, существо торжествующе вибрирует в дверях. Я знаю, что они вот-вот подадутся и раковина упадет внутрь. Мне понятно, что, как только мы с ней окажемся в вагоне один на один, я погибну. Долгие годы я ходил по Праге, занимался феноменологией, сюрреализмом, Гегелем и малостранским дендизмом и всегда был уверен, что этому должен прийти конец. Я был готов к чему угодно, к страшному поражению и блистательной победе, но и представить не мог, что меня в ночном трамвае сожрет моллюск. В голове проносились всевозможные мысли, я воображал, как надо мной смыкаются створки раковины и я лежу в темноте и склизкой влаге и слышу низкий голос раковины: «Ты хотел жить со мной в однокомнатной квартире, так вот теперь мы долго будем вместе, мы можем разговаривать, вести затяжные беседы о философии, ты будешь отдыхать на ложе, которое мягче, чем постель принца, я подарю тебе жемчуг для игры в бисер, буду рассказывать о краях, по которым мы станем путешествовать, в моей ласковой тьме ты будешь представлять их себе, и твое воображение сделает их куда прекраснее, чем они есть в действительности, тебе не помешают ни снег, ни дождь, ни пронизывающий ветер…» – «Нет-нет, ты милая, славная раковина, я очень благодарен тебе за твое предложение, но ветер и снег мне вовсе не мешают, я привык к ним, у меня тут еще много дел, мне лучше остаться снаружи». – «Как ты неблагодарен и груб1 Раз так, то я лучше откушу тебе голову и оставлю ее в себе, со временем она окутается прекрасным перламутром, это будет мой шедевр, самая большая, самая прекрасная жемчужина на свете…»

Раковина уже проникла внутрь на треть своей длины, я оставил безуспешные попытки вытолкнуть ее и покорно сидел у двери, но тут трамвай дернулся и поехал. Раковина торчала снаружи, как гигантский откидной указатель поворота, сначала она беспомощно раскачивалась, а потом упала наземь – как раз в тот момент, когда трамвай обгонял такси. Автомобиль врезался в раковину и отбросил ее в сторону, она вылетела на тротуар и сбила там несколько урн, которые с грохотом покатились по каменной брусчатке, из них сыпались пустые бутылки, мятые бумажные коробки и гнилые яблоки.

Дома я сразу лег в постель и тут же уснул. А раковину я вскоре встретил снова: мы с друзьями ехали на машине по шоссе и я увидел, что она устало движется в его крайнем ряду. Она ползла прочь из Праги – вероятно, возвращалась в океан после неудавшейся миссии. Мне подумалось, что теперь, наверное, они пошлют кого-нибудь другого, теперь меня будет гонять по ночным улицам, к примеру, кальмар.