Возвращение в темноте

Пролог

— Этой ночью я видел сон, — сказал Хейтор Бонита. — И снилось мне...

— Ради Бога, я тебя умоляю, не надо мне ничего рассказывать, — сказал Антонио Бонита. — Я знаю все твои сны.

— Нет, такого сна еще не было, — возразил Хейтор. — И ты не можешь его знать.

Последовала короткая неловкая пауза. Из динамиков доносился мощный грохот электрогитар. Идея использовать музыку старых американских групп, популярных в пятидесятые годы, принадлежала Хейтору, Антонио же гораздо больше по душе был горячий афро-кубинский джаз. Впрочем, пацанам, без дела слонявшимся по Саут-Бич, латиноамериканская музыка, похоже, не слишком нравилась. Что же, тем хуже для них. Однако Антонио был вынужден признать, что выбор Хейтора оказался точным. Именно эта старая музыка не в последнюю очередь привлекала публику в недавно открытый ими клуб.

С самого первого дня «Разбитая колымага» не испытывала недостатка в клиентах. Поначалу Антонио весьма скептически отнесся к идее открыть подобное заведение, однако Хейтор с жаром принялся за дело. Как обычно, их имена не фигурировали в официальных бумагах, но, оставаясь в тени, братья спокойно гребли денежки, которые исправно приносила «Колымага». С самого первого дня на земле США они взяли за правило соблюдать формальную законность всегда и во всем. А в сферу их деятельности входили химическое и горнодобывающее предприятия, несколько импортно-экспортных холдинговых компаний, а также недавно основанная фирма, которой, собственно, и принадлежал клуб «Разбитая колымага» наряду с прочими клубами во Флориде и нескольких юго-восточных штатах. В их родной Латинской Америке дело обстояло совершенно иначе. Там всеобщее и повсеместное взяточничество и коррупция были основным источником дохода чиновников. У Антонио и Хейтора было прекрасное чутье на такие вещи, поэтому они легко находили общий язык и с политиками, и с высокопоставленными чиновниками.

— И слышать не хочу про твой сон, — проворчал Антонио, глядя вокруг. Похоже, он недооценивал спрос на такие клубы — в зале было полно подростков. — Надоели мне твои сны. — Он посмотрел на брата. Это было все равно что взглянуть в зеркало. Хейтор и Антонио были близнецами, абсолютно идентичными во всем, вплоть до необычного янтарного цвета глаз.

— Надоели мои сны? — протяжно повторил Хейтор, и лицо у него стало, как у голодной лисицы, подбирающейся к курятнику.

Высокие и по-змеиному гибкие, братья обладали своеобразной красотой. У обоих были густые вьющиеся волосы цвета меди и породистые носы с горбинкой. Эти черты они унаследовали от своей матери.

Но было в них что-то мистическое, не наследственное, а приобретенное. Их аура, мощная и притягивающая, действовала на окружающих, как наркотик. Их необычайное спокойствие скрывало энергию ртути. Это были хищники, которым не надо было суетиться, чтобы получить желаемое.

— Этот сон очень важен, — сказал Хейтор. — Надоело тебе или нет, я должен рассказать о нем.

Одежда братьев была сероватых, как внутренняя поверхность раковины устрицы, тонов. На них были рубашки с короткими рукавами, узкие брюки в стиле шестидесятых и кеды без носков. Оба презирали носки и никогда не носили их.

Антонио ничего не ответил брату, и Хейтор продолжил:

— Мне снилось, что я — набожный и благочестивый еврей. Понимаешь, это был скорее не сон, а видение. Чей-то голос сказал мне, что в воскресенье придет мессия. Отличная новость, правда? Одно плохо — именно в воскресенье будет финал суперкубка по футболу.

Какое-то мгновение братья молча смотрели друг на друга. Потом они одновременно расхохотались. Самое удивительное заключалось в том, что даже в эту минуту беспечного веселья мимика одного поразительно точно повторяла мимику другого. Действительно, внешне их невозможно было отличить друг от друга. Впрочем, у них были разные музыкальные пристрастия.

— Сегодня я разговаривал с Вайманом, — сказал Хейтор, имея в виду сенатора Ваймана.

— Я же просил тебя не делать этого, — отозвался Антонио. — Слишком рано!

— Он пригласил меня с собой на охоту в Виргинию.

— Надо же, вот здорово, — вздохнув, пробормотал Антонио.

— Похоже, бизнесмены его штата просветили его насчет важности нашего импорта меди и лития.

— Ну да, близятся выборы, — согласился Антонио. — Как это похоже на американцев...

Близнецы посмотрели друг на друга и одинаково усмехнулись.

— Хочу поохотиться в Виргинии. — В голосе Хейтора прозвучало ребяческое нетерпение.

— Нет, не сейчас... еще слишком рано. — Увидев огорченное лицо брата, Антонио взял его за руку и крепко ее сжал. — Я знаю, как ты обожаешь охоту...

— Мы оба обожаем охоту, — прикрыл глаза Хейтор. — Но не всякую, а особого рода...

— Да ты, похоже, готов вонзить скальпель в себя самого, — сверкнул глазами Антонио.

— Ненавижу его! — отозвался Хейтор. — Злобный и высокомерный тип!

— Он имеет то, чего мы так долго добивались, — сказал Антонио, ставя все точки над i. — Терпение и еще раз терпение! Скоро все станет нашим, все идет по плану.

— Если бы мы были в Асунсьоне, мои руки давно бы уже обагрились его кровью!

— Но мы не в Асунсьоне, — предостерегающе произнес Антонио. — И здесь каждый наш шаг будут рассматривать под микроскопом!

— Цивилизация! — Хейтор скорчил презрительную мину. — Меня просто тошнит от нее!

Антонио ничего не ответил. Он смотрел на пожилую блондинку, неуверенно скользившую на роликовых коньках мимо клуба. На ней были майка и выцветшие шорты на широких красных подтяжках. Она уже миновала вход в клуб, когда на нее налетел невысокий смуглый человечек. Изо всех сил толкнув престарелую роллершу, он выхватил у нее сумочку. Нелепо взмахнув руками и широко раскрыв рот в немом крике, несчастная упала на тротуар, а грабитель пустился наутек. Братья в одно мгновение оказались на улице, с полувзгляда поняв друг друга. Хейтор пустился вдогонку за убегавшим воришкой. Подобно гепарду, он мог с поразительной скоростью промчаться четверть мили и даже не вспотеть при этом. Завернув за угол, он одним прыжком настиг человечка и, схватив его за шиворот, резким движением повернул к себе лицом. Мгновенно оцепенев от ужаса, вор уставился в неподвижное лицо Хейтора, на котором горели янтарным блеском глаза зверя. Неизвестно, что он разглядел в них, но, прерывисто вздохнув, невольно попятился назад. Ленивым, почти небрежным движением Хейтор ударил вора в висок. Удар оказался таким сильным, что бедняга не удержался на ногах. Взвизгнув, как собака, которой отдавили лапу, он взлетел в воздух, с тошнотворным треском ударился головой о стену дома и, обливаясь кровью, безжизненно сполз по стене на тротуар. Хейтор наклонился к телу, взял украденную сумочку и, потеряв всякий интерес к вору, вернулся к брату.

Тот осторожно усаживал пострадавшую женщину, прислонив ее спиной к стеклянной витрине клуба. По всей видимости, правая нога женщины не пострадала, но вот левая была неестественно согнута в колене.

— Ну, как дела? — спросил Хейтор.

— Пока не знаю, — ответил Антонио, и его слова встревожили Хейтора. Осторожно прикасаясь к покалеченной ноге, Антонио прощупывал мышцы и сустав. Голова женщины была откинута назад, глаза закрыты.

— Мне нужна твоя помощь, — одними губами произнес Антонио.

Протянув руку, Хейтор осторожно накрыл ладонью колено женщины. Братья посмотрели друг на друга, и между ними словно пробежала невидимая искра, некий заряд энергии, похожий на мгновенную вспышку пламени.

Секунду спустя женщина слабо вздохнула и открыла серые глаза, затуманенные печальным опытом прожитых лет.

— Ваша сумочка у меня, — сказал Хейтор, когда блуждающий взгляд женщины остановился на нем. — Мне кажется, из нее ничего не пропало.

Улыбка на лице Хейтора вызвала ответную слабую улыбку пострадавшей.

— Теперь вам лучше? — спросил Антонио.

— Да, гораздо лучше...

Она попыталась встать на ноги, и братья поспешили ей помочь. Не скрывая изумления, женщина переводила взгляд с одного брата на другого.

— Мне не больно... Совсем не больно! Как будто со мной ничего не произошло!

— Там, откуда мы родом, есть такая пословица: «Когда восходит солнце, ночь бесследно тает».

С этими словами Хейтор протянул ей сумочку.

Почтительно взяв женщину под руку, Антонио сказал, мешая английские и испанские слова:

— Прошу вас, сеньора, зайдите к нам, присядьте, переведите дух и выпейте чего-нибудь.

— Это так любезно с вашей стороны, — растерянно произнесла женщина, послушно следуя за Антонио в помещение клуба и усаживаясь на удобный диванчик.

Направляясь к стойке бара, чтобы заказать ей молочный коктейль, Хейтор слышал, как она говорила Антонио:

— Такие люди, как вы, заставляют вновь поверить в человеческую гуманность.

— Ну что вы, сеньора, просто мы оказались в нужное время в нужном месте. Только и всего!

Через несколько секунд Антонио подошел к брату, стоявшему у стойки бара рядом с сияющей медью кофеваркой, окутанной ароматным паром.

— Видит Бог, мы всегда могли бы быть именно такими, — сказал Хейтор.

— Да, если бы захотели, — отозвался Антонио, опираясь локтями о стойку. У него был расслабленный, почти сонный вид, делавший его похожим на сытого, дремлющего на полуденном солнышке крокодила.

Проводив взглядом официантку, понесшую гостье поднос с молочным коктейлем и печеньем, Хейтор задумчиво произнес:

— С чего бы это нам хотеть быть такими всегда?

— Вот уж чего не знаю, того не знаю, — вздохнул Антонио.

Отворачиваясь от молочно-белого ароматного пара, Хейтор сказал:

— Помнишь, как однажды я попал под машину?

— Только не надо преувеличивать, — укоризненно покачал головой Антонио. — Тогда под колесом оказалась только твоя рука.

— Но это не помешало тебе вытащить водителя силком из автомобиля!

— Была задета моя честь! Он посмел причинить вред моему брату! Я почувствовал твою боль, и это привело меня в ярость, — сказал Антонио.

— Вот именно, в страшную ярость, — задумчиво протянул Хейтор. Странное дело, сейчас он казался гораздо более оживленным, чем в тот момент, когда швырнул воришку головой о бетонную стенку. Как будто его охватила какая-то внутренняя дрожь. — Ты держал ему голову...

— А ты пристально глядел ему в глаза...

— Это было здорово, — признался Хейтор. — Я взывал к силам тьмы...

— До тех пор, пока изо рта и носа у него не хлынула потоком кровь.

С этими словами Антонио глубоко вдохнул аромат горячего кофе и коричного шоколада.

— И даже из ушей, — восторженно припомнил Хейтор.

— Ты помнишь все в мельчайших деталях, — с едва заметной иронией произнес Антонио.

— А как же иначе! — отозвался Хейтор, наслаждаясь воспоминанием об убийстве незадачливого автомобилиста. — Мы вернулись домой, с головы до ног покрытые его кровью, и сразу нырнули в бассейн...

— Держась за руки.

— Мы так разошлись, что никак не могли перестать кричать и смеяться, — продолжал Хейтор. — И на наши вопли прибежала Дона.

— Это был как раз день ее рождения. — Антонио облизал губы кончиком языка. — Она увидела окрашенную кровью воду в бассейне и решила, что мы наполнили его розовым шампанским.

— Однажды мы так и сделали.

— Это был чрезвычайно эксцентричный поступок, — подтвердил Антонио. — Но в тот раз Дона приняла за шампанское кровавый коктейль, она взвизгнула, стянула с себя одежду и нырнула в бассейн.

— Сильное смуглое тело в кровавой воде... Ох, и смеялись же мы тогда!

— Это точно, — согласился Антонио. — Да, брат, судьба благосклонна к нам, и наша жизнь хороша!

В это мгновение Хейтор, глядевший на Линкольн-роуд, одними губами произнес:

— Я вижу его.

— Он уходит? — не поворачивая головы, спросил Антонио.

Хейтор улыбнулся сероглазой гостье, краем глаза продолжая следить за мужчиной, выходившим из клуба.

— Ты словно в воду смотрел, — пробормотал Хейтор.

— Он становится слишком опасным для нас.

— Не опаснее прочих, — сказал Хейтор.

Янтарные глаза Антонио сверкнули, словно он пробудился от сна.

— Не слишком ли много мы работаем? Может, пришло время немного поразвлечься?

— Ты угадал мои мысли! — засмеялся Хейтор, и близнецы неслышно, словно тени, выскользнули из клуба.

Робин Гарнер не спеша шагал по Линкольн-роуд. В кармане у него лежала дискета с украденной из компьютера клуба «Разбитая колымага» базой данных.

Гарнер, федеральный агент, с крайней осторожностью внедрился в окружение братьев Бонита полтора года назад. Преодолев все сложности и опасные преграды, он затаился у самого края сплетенной ими сети интриг. «Не делай ничего, — предостерегал его инструктор. — И тогда братья Бонита не смогут ничего заподозрить. Умей ждать и наблюдать».

Гарнер был умелым и опытным наблюдателем, ведь именно этому его обучали в АКСК — Антикартельном специальном комитете, полуофициальном подразделении министерства юстиции, на которое и трудился в поте лица Гарнер. АКСК был создан для того, чтобы сдерживать рост экспорта криминальной активности из одной страны в другую. Правительственные исследования подтвердили существование подобного явления, представляющего угрозу Соединенным Штатам Америки и являющегося символом нового экополитического порядка. Легкий и быстрый доступ к информации делал действия правительств всех стран, равно как и действия любых криминальных структур, взаимосвязанными. Впрочем, для конкретного агента Гарнера существование АКСК означало серьезную и интересную работу.

Итак, Гарнер выжидал и наблюдал, как паук в засаде. Впрочем, это оказалось не такой уж трудной задачей. Гарнер был истинным мастером по части маскировки и умения втираться в доверие. С самого раннего детства ему приходилось скрывать свою подлинную природную суть. Когда ему исполнилось двенадцать лет, он окончательно понял, что коренным образом отличается от прочих мальчишек своего возраста, и не придумал ничего лучше, чем подождать, что будет дальше. Два года спустя он получил практическое подтверждение своей гомосексуальной ориентации и понял, что теперь ему придется набраться еще больше терпения. Его родители не принадлежали к числу людей, терпимо относящихся к сексуальным меньшинствам, а сам Гарнер не был бунтарем по натуре, и у него не хватало духа заявить во всеуслышание о своей «голубизне», разрушив тем самым сложившийся привычный стиль жизни. Семья значила для него много, а в тот момент она была для него гораздо важнее, чем реализация его гомосексуальных устремлений. И пускай его считают трусом!

Удивительно, но в его теперешней работе то, что он гомосексуалист, было ему на руку. С одной стороны, он превосходно влился в общество, окружающее братьев Бонита, где большинство были либо гомосексуалистами, либо бисексуалами. С другой стороны, такая «особенность» Гарнера делала его в глазах братьев Бонита менее опасным. К тому же многие годы двойной жизни сделали Гарнера чувствительным к малейшим смутным догадкам и подозрениям, и он чувствовал то, чего не замечали другие. Этот талант особенно пригодился ему теперь, когда он стал работать каждый день в клубе «Разбитая колымага» по десять часов кряду. Именно его сверхтонкое чутье помогло ему выполнить задание АКСК.

Самое ужасное для Гарнера заключалось в том, что, будучи гомосексуалистом, он всегда чувствовал себя совершенно беспомощным и никчемным в обществе обыкновенных гетеросексуальных людей, и ему страшно хотелось сделать что-нибудь такое, чтобы его заметили и выделили среди прочих. Разоблачение братьев Бонита — прекрасный повод заявить о себе как о личности! Несомненно, официальная слава и почести достанутся не ему, но Гарнеру это было и не нужно. Он был готов довольствоваться самим фактом своего незаурядного поступка.

Действуя очень медленно и осторожно, Гарнер нащупал нужные источники информации о тайных сделках братьев Бонита, которые всегда казались подозрительными, но незаконность которых не удавалось доказать. Только теперь, проникнув в окружение братьев Бонита, Гарнеру удалось добыть неопровержимые доказательства их преступной деятельности, которых было достаточно для того, чтобы засадить их в тюрьму на многие десятки лет. Оставалось только передать дискету инструктору, ожидавшему его на явке.

Свернув в переулок, где нестерпимо воняло мочой и вяленой рыбой, Гарнер достал из кармана ключ и открыл боковую дверь «Белого дома». Этот клуб гомосексуалистов, обосновавшийся в помещении бывшего кинотеатра, был назван так не в честь резиденции президента США, а в честь российского парламента.

Откровенно говоря, Гарнер не знал, что думать о своем инструкторе. Гарнер доверил ему свою жизнь, однако при первой же встрече инструктор заявил ему:

— В АКСК к тебе нет полного доверия, потому что ты «голубой».

И при каждой встрече инструктор не уставал повторять ему:

— Да, я с тобой суров, гораздо суровее, чем с нормальными агентами. Это оттого, что, когда дело касается тебя, мое начальство становится особенно придирчивым.

Впрочем, Гарнера все же внедрили в окружение братьев Бонита. Таковы парадоксы федеральной бюрократии!

Когда Гарнер начал работать на АКСК, там царила не совсем понятная ему сумятица. Из глубин бюрократической трясины, являющейся неотъемлемой частью каждого федерального ведомства, доходили слухи о неясных изменениях и перемещениях. Причем никто не говорил ничего определенного. Просто где-то отменялись приказы, назначались новые люди, сокращалось число агентов в Юго-Восточной Азии, а в странах Латинской Америки, наоборот, увеличивалось.

И вот три года назад на должность директора АКСК был назначен Сполдинг Ганн. Вскоре после этого тревожные слухи, сильно смущавшие чуткого Гарнера, прекратились, и досужие сплетники-чиновники обратили свои взоры к совсем иным, незначительным делам.

Из всего этого Гарнер не мог сделать однозначного вывода. Полтора года назад его инструктор передал ему задание провести тайную операцию по сбору информации о деятельности братьев Бонита, подчеркнув, что это задание является на данный момент делом первостепенной важности. Гарнер не понимал, почему это вдруг братья Бонита вышли на первый план, но спрашивать инструктора не стал. Впрочем, тот в любом случае не дал бы ему исчерпывающего ответа. Собственно говоря, от Гарнера требовалось не рассуждать, а исправно нести службу и беспрекословно исполнять приказы начальства. Только так, по мнению начальства, можно было добиться успешного завершения операции.

Войдя в клуб, Гарнер стал осторожно пробираться по темным пустынным коридорам, где пахло старой мебелью и свежим сексом. Тусовки гомосексуалистов всех разновидностей, которые проходили здесь каждую ночь до самого утра, не привлекали Гарнера. Для себя он давно уже решил, что, хотя он и гомосексуалист, но не станет ограничивать свою жизнь тесными рамками мирка сексуального меньшинства и постарается найти свое место в обществе так называемых «нормальных» людей. Это требовало от него целого ряда качеств, которые казались прочим гомосексуалистам отвратительными. Само название этого клуба было не случайным. Это было своего рода квазиполитическое заявление о том, что здесь образовано некое новое государство, так же мало похожее на США, как и на Россию. И да здравствует Объединенная Нация Геев!

Почти на ощупь Гарнер добрался до шаткой лестницы, спрятанной за широкой стойкой бара на первом этаже, и стал осторожно подниматься по ней. Несмотря на все свои старания, он все же не был образцовым солдатом, в любую минуту готовым к слепому повиновению.

Гарнер слишком любил размышлять и прекрасно понимал, что является пусть и умным, но все же пушечным мясом. Если он провалит свою миссию и погибнет, там, наверху, это никого не опечалит, а инструктор навсегда забудет о нем, едва успев отойти от его свежей могилы.

Да, слишком мрачные мысли для человека, занимающегося шпионской деятельностью. Но сбор доказательств для обвинения в торговле наркотиками — занятие далеко не безопасное, а если имеешь дело с братьями Бонита, риск становится смертельным. Его высокое начальство из АКСК просто не представляет, насколько опасны эти близнецы. Они невероятно скрытны, и каждого, кто попытается проникнуть в их тайны, ждет скорая и неминуемая гибель.

Преодолев последние ступени лестницы, Гарнер постарался отбросить в сторону эти страшные мысли, к которым он, впрочем, давно привык. Такие мысли всегда возникали у него, когда задание близилось к завершению. К тому времени нервы уже находились на пределе, и единственным разумным выходом было набраться терпения и довести дело до конца.

И вот теперь Гарнер был близок к удачному завершению самой важной за всю свою карьеру в АКСК миссии. Ему доставляло истинное удовольствие думать о том, что уже теперь-то его заслуги будут признаны не только инструктором, но и вышестоящим начальством. И уж впредь никто не посмеет начинать разговор с ним со слов: «К тебе нет полного доверия»!

Инструктор Гарнера терпеть не мог бывать на этой явке в клубе гомосексуалистов, его буквально тошнило от нее. Однако это было самое что ни на есть надежное место для конфиденциальных встреч с агентом.

Как и было заранее условлено, Гарнер вошел в комнату без стука. Это была старая актерская гримерная, сохранившаяся с той поры, когда в перерывах между киносеансами здесь показывали небольшие водевили.

На старомодном столе у двери в соседнюю комнату стояла сломанная настольная лампа, лежали пропыленные гроссбухи и целая куча старых иллюстрированных журналов. Закрашенные белой краской, окна едва пропускали в комнату тусклый свет.

Вглядываясь сквозь полумрак, Гарнер сосчитал журналы на столе — их было семь. Это означало, что все в полном порядке и что в соседней комнате его уже ждет инструктор. Соблюдение безопасности и надежности явки было обязанностью инструктора.

Открыв дверь в смежную комнату, Гарнер шагнул в темноту. Не сделав и двух шагов, он поскользнулся на чем-то склизком. Он чуть было не упал, но чья-то сильная рука подхватила его под локоть.

— Осторожно! Так недолго и ушибиться!

— Благодарю, — автоматически произнес Гарнер. От ударившего в нос незнакомого запаха у него похолодело все внутри.

— Жаль, мы больше не верим тебе, — произнес тот же голос.

— Что? — Гарнер так резко повернулся на голос, что хрустнули шейные позвонки.

— Очень даже жаль, — произнес другой, но очень похожий на первый голос. — Ты нам пришелся по душе.

Гарнера мутило от невыносимой вони и страха. Вдруг в лицо ему ударил яркий луч фонаря, и агент беспомощно заморгал.

— Матерь Божья, только взгляни, во что ты вляпался.!

Гарнер взглянул себе под ноги, и у него бешено заколотилось сердце. На залитом кровью полу в форме почти правильного круга были разложены человеческие кишки.

— Очень красиво, — произнес по-испански второй голос.

Словно загипнотизированный, Гарнер следил глазами за лучом света, медленно перемещавшимся по комнате и беспощадно освещавшим страшные подробности произошедшей трагедии. Узнав лицо своего инструктора, Гарнер не сдержал стона. Он хотел отвернуться, но схватившая его сзади за шею железная рука заставила смотреть на страшное зрелище — в неверном свете фонаря плавающая в луже темной крови отрезанная человеческая голова казалась материализовавшимся ночным кошмаром.

Внезапно вспыхнул яркий свет. Словно олень, случайно оказавшийся на шоссе и ослепленный светом автомобильных фар, Гарнер беспомощно закрыл глаза. Яркий и неуместный до непристойности свет четырех юпитеров, закрепленных на высоких полках вдоль стен, залил кровавую сцену убийства.

— До чего же здорово! — прокаркал первый голос по-испански.

Теперь, когда первое потрясение прошло, Гарнер узнал голос Хейтора Бонита.

— Прошу сюда, сеньор!

С этими словами Антонио Бонита крепко взял Гарнера за локоть, и агент понял, что братьям известно все. Но как, черт возьми, они узнали? Кто выдал им Гарнера?

Однако времени на размышление над этим непростым вопросом у Гарнера не оставалось. Он заметил, что в этой когда-то по-домашнему простой и уютной гримерной произошли пугающие перемены. На стенах Гарнер увидел нарисованные кровью инструктора, в этом агент не сомневался ни минуты, странные символы, которые показались ему смутно знакомыми — треугольник внутри круга, жуткая красная точка в центре квадрата и крест внутри трех концентрических окружностей. Хотя Гарнер не понимал значения этих символов, ему стало по-настоящему страшно. Чутье попавшего в западню зверя подсказывало, что живым ему отсюда не выбраться.

По обе стороны от Гарнера стояли братья Бонита, высокие и по-змеиному гибкие. Янтарные глаза близнецов напряженно смотрели на него, и агент всем телом чувствовал, как между ними сгущалась и концентрировалась некая энергия.

— Ты обманул нас, — с искреннем огорчением сказал Хейтор.

— Ты предал нас, — эхом отозвался Антонио, не выпуская локоть Гарнера из своих железных пальцев.

— Я не предавал вас, — дрожащим голосом произнес агент, понимая всю тщетность и нелепость своей попытки защищаться.

Невольно его внимание привлек яркий отсвет на лезвии хирургического скальпеля в руке Хейтора.

— Я не сделал вам ничего плохого, — пытался оправдаться Гарнер, понимая, что стоит не в зале суда, а в камере пыток.

— Да? — по-волчьи осклабился Хейтор. — А что ты собирался рассказать своему инструктору на сегодняшней встрече?

Антонио резко повернул агента лицом к себе и, нанеся ему несколько точных ударов, ловко выбил из его кармана злосчастную дискету.

Гарнер безжизненно сполз на скользкий пол. Голова гудела. С трудом сделав вдох, он тут же закашлялся от боли. В комнате нестерпимо воняло распотрошенными человеческими внутренностями.

Антонио подбросил на ладони дискету с украденной информацией.

— Здесь ответы на все вопросы, имена, даты и так далее и тому подобное, — произнес он, и в голосе отчетливо прозвенела жажда мести. — Или ты скажешь, что впервые ее видишь?

— Нам известно, что ты собирался сделать с этой пикантной информацией. — Хейтор указал скальпелем на отрезанную голову инструктора. — Мы получили необходимое тому подтверждение.

В голове у Гарнера мелькнула нелепая мысль: «Интересно, а где же тело?»

— И нам для этого не понадобилось ни перепроверять информацию по другим источникам, ни устраивать очные ставки, — с заметной долей иронии произнес Антонио.

— Ты хотел, чтобы нас предали суду. — Хейтор склонился к самому лицу обессилевшего от боли и страха Гарнера. Антонио тоже присел на корточки рядом с ним.

— Как обыкновенных преступников, — прошептал Антонио в ухо агенту.

Должно быть, Хейтор услышал сказанные братом слова, потому что тут же добавил:

— Послушай, мы не какие-нибудь заурядные воришки.

Все тело Гарнера покрылось липким холодным потом, и он стал молиться.

— Хейтор! — сказал Антонио. — Да от него уже воняет!

Потянув воздух носом, Хейтор сказал:

— Матерь Божья! Этот запах мне не нравится!

— Это не запах смерти и не запах крови, — покачал головой Антонио.

Хейтор произнес несколько слов на каком-то певучем языке, показавшемся Гарнеру незнакомым, хотя одно время он увлекался изучением редких языков и диалектов. Но, прислушавшись к речи, он вспомнил: нищие халупы на грязных улицах, квохтанье домашней птицы и голодные шелудивые псы у заборов, а вдали контуры современного промышленного города. Ну конечно, это был один из парагвайских диалектов — гварани.

Внезапно Гарнер ощутил острый приступ животного страха. Он знал кое-что об этом диалекте и теперь, еще раз взглянув на кровавые символы на стенах, понял, что этим хотели сказать братья-близнецы — его ждала неминуемая и жестокая смерть.

— Я хочу, чтобы ты меня понял, — проговорил Хейтор, тяжелым взглядом янтарных глаз уставившись на агента.

— Можешь не отвечать, твои глаза все сказали за тебя, — произнес Антонио.

Вцепившись железной хваткой Гарнеру в плечо, Антонио легко поднялся на ноги, увлекая за собой и агента. Он потащил его в другой конец комнаты, как мешок с зерном. Носком ботинка Гарнер зацепился за петлю влажных блестящих кишок, и они потащились за ним. Со всего размаху швырнув агента о стену так, что тот едва не испустил дух, Антонио тут же рывком поднял его на ноги. Гарнеру показалось, что нарисованный на стене крест обжег ему лопатки. Тщетно пытался он стряхнуть с себя кровавую пелену боли и животного страха.

За спиной Антонио он увидел четвертый символ, которого раньше не заметил. Это был глаз — две дуги, но внутри этого глаза было два зрачка, что придавало рисунку жутковатый вид.

Лениво прикрыв глаза, словно крокодил под жаркими лучами полуденного солнца, Хейтор провел пальцем по сверкающему лезвию скальпеля.

— Здесь правят инстинкты. Разум остался там, за дверями этой комнаты.

— Сейчас ты откроешь для себя единственный закон Вселенной, — почти в самое ухо Гарнеру прошипел Антонио. — Чем меньше живое существо прислушивается к своим инстинктам, тем больше у него изъянов.

— Возьмем, к примеру, человека, — сказал Хейтор. — Матерь Божья!

— Он гордится своими пороками, — прошептал Антонио. — Он одержим своей способностью мыслить, которая и лишила его возможности прислушиваться к инстинктам, сделавшим из него то, что он есть.

— Вернее, чем он был, — поправил Хейтор, приближаясь к Гарнеру.

— И чем уже больше не является, — согласился Антонио.

— Для нас это игра, понимаете, сеньор? — Хейтор уже стоял прямо перед Гарнером.

— Единственная стоящая игра, — эхом отозвался Антонио.

— Единственное, что имеет для нас значение, — с улыбкой сказал Хейтор на особом диалекте гварани.

— Все остальное для нас просто не существует, — подтвердил Антонио.

Гарнеру показалось, что глаза Хейтора, словно светившиеся изнутри янтарным блеском, буравят его насквозь, и он невольно вскрикнул. Он задыхался, символы на стенах будто ожили перед его глазами, они пульсировали и испускали яркое сияние, затмевавшее даже свет юпитеров. Что это, гипноз или магия? Гарнер, выросший и воспитанный в мире технических чудес, сотворенных руками человека, был склонен к скептицизму. Где-то он читал статью о том, что гаитяне, проклятые шаманом племени, умирали только потому, что беспредельно верили в его власть над человеком. И в этом не было никакой мистики.

Словно прочитав мысли Гарнера, Хейтор приложил два пальца к сонной артерии, и тот ощутил пробежавшую по всему телу невольную дрожь. Ему показалось, что на его плечах устроился огромный питон и где-то глубоко внутри возник и стал разрастаться непонятный и не поддающийся контролю страх.

Хейтор взывал к силам тьмы.

Спохватившись, Гарнер попытался было сопротивляться ему, но тщетно — Антонио крепко держал его и не давал вырваться и уклониться от рук и глаз Хейтора.

Охваченный смертельным испугом, Гарнер вдруг понял, что, чем яростнее он сопротивляется и вырывается, тем больше им это нравится.

Ему показалось, что сердце в его груди остановилось. Потом всем телом он ощутил сильный жар, словно на нем загорелись одежда и волосы. Тело стало дергаться в безумной пляске. Из последних сил Гарнер пытался оторвать взгляд от глаз Хейтора, но тщетно. Казалось, огромные янтарные глаза Хейтора парализовали его волю. Гарнер чувствовал себя парашютистом, падающим сквозь густые облака, а оставленный им самолет, который был его собственным телом, удалялся все дальше и дальше, пока и вовсе не скрылся в облаках. До самой последней минуты Гарнер не прекращал сопротивления, даже когда силы оставили его.

Братья готовы были расцеловать его за столь героические усилия. Прошел еще не один час, прежде чем Хейтор смог воспользоваться своим скальпелем.