Вперёд, к Магадану!

Глава 7. По Байкало-Амурской магистрали

Мы выгрузились на Большую землю в порту Ванино, в 8800 км от Москвы, имея на двоих только жёлтую монетку в 10 коп. и запас оптимизма. Это историческое событие произошло поздно вечером 4 сентября. Предстоял большой путь, но мы чувствовали, что наука не подведёт и что вскоре мы вернёмся домой.

Ура! Свобода! В Магадане, ну и на Колыме, несмотря на всю нашу уверенность и видимую научность, не было такого ощущения свободы и зелёного света на всех светофорах. Теперь даже зелёная трава на земле и ещё не охваченный осенью лес создавали впечатление «зелёного света на десять тысяч вёрст». В горной части Колымского тракта нормальной травы не было, был только мох и лишайник, а миниатюрные берёзки ростом по колено светились ярко-красными листочками. Дальше по ходу в Магадан появилась опять трава, красные микроберёзки сменились жёлтыми и нормальной величины. А здесь вообще было буйство природы и вечного лета. Большая земля!

ВАНИНО. СОВЕТСКАЯ ГАВАНЬ.

Вокзал Ванино был одновременно морским и ж.д. вокзалом. Там толпились, сидели, дремали повсюду люди, ожидающие паром на Сахалин. Паромы не ходили, уже три дня не было топлива, но люди стойко ожидали своего счастья. Поездов на запад до утра не ожидалось, и мы отправились в Сов. Гавань, где, по предположениям, формировались товарняки.

До Сов. Гавани было километров десять. Мы пошли пешком, но когда проходили мимо поста ГАИ, разговорились с гаишниками; те специально завели свою машину и отвезли нас.

На станции Сов. Гавань-сортировочная стоял один пассажирский поезд и один товарный. В пассажирский нас не пустили, т. к. он никуда не ехал. Товарный поезд собирался пойти в середине ночи (как нам пообещал блуждающий ночной охранник). Мы залезли в пустой вагон и уснули.

К утру мы замерзли, а тепловоза так и не было. Тьфу! На Большой земле, оказывается, тоже бывает холодно. Вышли и попросились в пассажирский ещё раз. Сейчас он уже проснулся, стоял «под парами» и собирался отходить на Комсомольск-на-Амуре.

Если вы желаете ехать в пассажирском поезде, но билетов нет, обращайтесь не к проводникам, а к начальнику поезда: вероятность успеха выше. Начальник поезда решил пустить нас, удивлённый нашим двухкратным (вечером и утром) появлением.

НА КОМСОМОЛЬСК!

Железная дорога Сов. Гавань—Комсомольск — глухая однопутка, со слабым движением и редкими платформами. Прошли несколько тоннелей и несколько горных железнодорожных серпантинов. Красиво. Средняя скорость этого поезда — 30 км/час, пассажиров было очень мало. Сначала мы спали, потом сварили картошку (в поезде варить картошку так: нарезать картошку, залить кипятком, держать 10 мин, слить, залить кипятком, держать еще 10 мин, слить, потом сжевать).

Незадолго перед Комсомольском к нам подсел собеседник — мужик лет сорока в больших болотных сапогах. Увидев наши рюкзаки, он предположил, что мы путешественники; так и оказалось. Сам мужик прожил много лет на Алтае, в районе Телецкого озера. Он рассказывал, какие разные люди встречаются на Алтае. Многие считают Алтай святым местом, там появляются рериховцы, хиппи и кришнаиты. Последние даже построили на Алтае свой храм, а спустя какое-то время уехали и храм забросили. Живут там и староверы; например, семья Лыковых, прославившихся своим полувековым житием вдали от цивилизации, вышла оттуда. Отец оных, Лыков, жил некогда в горном Алтае, но потом, опасаясь Советской власти, ушел дальше, в Хакасию. Потом, в течение многих лет к ним ездил на лошади их друг с Алтая, доставлял им муку и предметы обихода.

Интересно было и то, что на Телецком озере имеется прогулочный теплоход, который неизвестно как туда затащили.

Узнали мы и об алтайцах. По словам мужика, есть места, куда даже не пробралась Советская власть, так как горцы с ружьями сопротивлялись ей. Например, в одно село пришел милиционер — изъять незарегистрированное оружие. Вошёл в один дом, стал придираться, как вскоре алтайцы скопились вокруг дома того, — он ничего не взял, испугался и ушёл.

Было время, некоторых алтайцев пытались организовать в колхозы, ставили дизельные электростанции, школы строили, приобщали к цивилизации. Но сейчас электростанции забросили, колхозы (где они были) развалились. Школа одна на несколько деревень, дети живут при школах.

Рассказал мужик и про людоеда, жившего здесь, на БАМе, который съел восьмерых человек, по его предположению, бичей. «А откуда ты знаешь, что бичи?» — спросили его. — «А кто плохо одет, тот и бич.» Людоеда потом судили.

Многое и другое рассказал мужик; наконец, мы вышли на Комсомольске-сортировочном, откуда начиналась великая магистраль XX века — многократно воспетый и прославленный БАМ.

— А я думал, вы до Хабаровска! — удивился проводник, открывая нам дверь вагона.

ВОСТОЧНЫЙ БАМ

На Комсомольске стоял товарный поезд. Он ехал на БАМ. Машинист посоветовал сесть в товарный вагон, и мы сели в первый попавшийся.

До ст. Хольгассо мы ехали в вагоне из-под угля. Как только товарняк тронулся, мельчайшие частицы угля проникли во все поры наших тел, и мы сделались подобны шахтёрам. Непросто быть шахтёром. Мы поняли, что прежде чем залезть в товарный вагон, надо осмотреть его. Как только на Хольгассо тепловоз отцепился, мы присмотрели другой вагон — теплушку, на этот раз с каким-то белым порошком. Мы мысленно согласились с белым порошком — в качестве компенсации за нашу черноту.

Оказалось, на товарняке ехал ещё один пассажир, рыбак. Он устроился на специальном седалище для бич-пассажиров (в товарняках часто бывают такие вагоны с седалищами). Не имея спальника и теплой одежды, он утеплялся сеном. Одет он был почему-то в грязный пиджак, и никаких рыболовных снастей у него не было, и вообще никаких вещей не было, так что рыбак он был только в душе.

Пока поезд стоял, мы, оголодав, пошли в поселок и попросили воды и хлеба, которые получили в первом же доме, и поделились с попутчиком (тот настолько замёрз, что с состава не сходил).

До ст. Хурмули мы доехали в теплушке с белым порошком. Когда на ст. Хурмули поезд остановился, было уже темно. Выйдя, увидели костёр, а вокруг костра — целую тусовку — рыбаки, человек семь. Наш попутчик, бич-рыбак, тоже оказался в этой компании; было в компании два подростка неопределённого пола и ещё несколько дядек с большими металлическими ёмкостями, для рыбы, наверное.

— Доброй ночи! Не скажете, скоро товарный на запад пойдёт? — спросили мы.

— А вон, пойдет в два часа ночи, — отвечали рыбаки, потребляя чай, приготовленый на костре. — А вам далеко?

— Нам, вообще, чем дальше, тем лучше. Вообще — в Москву. А вам?

— В Москву?…а нам на рыбалку…

Оказалось, что на Восточном БАМе езда на товарных — национальный способ передвижения. Пассажирский ходит раз в день, к тому же он «за деньги». А в товарных поездах всегда есть или теплушка, или платформа, или другой пустой вагон, куда и садятся. Все железнодорожники знают этот метод и не гоняют. Там, где нужно остановиться, один из пассажиров ногой (или рукой) дотягивается до тормоза, находящегося между вагонами, и слегка нажимает его. Машинист понимает сигнал: «остановка по требованию», тормозит по-настоящему, и пассажиры спрыгивают. Когда все вылезли, товарняк движется дальше.

— А потом машинист с монтировкой вокруг поезда не бегает? — спросили мы, памятуя о подобной традиции в Костромской области. Там тоже ездят на товарняках и тормозят в нужном месте, но это наказуется.

— Машинист? Да нет, он же знает: это пассажирский! — отвечали рыбаки, загружаясь на платформу.

Ездить на платформах плохо из-за сильного ветра. Рыбаки натащили целую копну сена, а мы завернулись в спальники и полиэтилен. Поехали. Часа через четыре рыбаки нажали на тормоз. Машинист, поняв, что людям пора выходить, остановил весь 70-вагонный состав, рыбаки попрыгали за борт, а мы продолжили путь. Было холодно. Рыбаки оставили нам кучу сена, в которое заворачивались при езде, и мы разложили это сено между спальниками и полиэтиленом, в который заворачивались от встречного ветра. Но всё равно было холодно.

Товарняк шел до Постышево, куда мы прибыли в 8 утра. Восходило медленно отогревающее нас солнце. Итак, мы преодолели около 600 км от Сов. Гавани.

Станция Постышево имеет огромный вокзал с коммерческим ларьком и роскошным туалетом. Местные ходят на вокзал только ради этих заведений. А поезд проходит там только вечером (Комсомольск—Тында), в сутки один раз, и на нём не ездит почти никто. Товарняки также не шли целый день.

Раньше я думал, что товарные поезда двигаются непрерывно, только сменяются локомотивы и бригады. Но здесь оказалось не так. На каждой большой станции всегда есть какое-то количество вагонов, которые должны двигаться на запад, и какое-то количество — на восток. Их формируют в составы, которые стоят и ждут своей оказии. Оказия — это тепловоз. Он может прийти на эту станцию с другими вагонами или резервом, т. е. без вагонов. (Локомотивное депо есть не на каждой станции.)

Если тепловоз пришел с запада, то он увезёт вагоны обратно на запад. На следующей крупной станции тепловоз отцепится от состава, состав вновь будет, возможно, переформировываться и ждать следующей оказии. Поэтому нельзя залезть в пустой вагон с надписью «Возврат. Москва» и ехать в Москву; он может ехать месяц, а то и более. Надо следовать не за вагонами, а за тепловозами, — по крайней мере, на БАМе.

Весь день писали письма, варили суп, чай и картошку. Рис для супа мы везли ещё с Магадана, заварку для чая — ещё дальше, из Хандыги, а картошку попросили тут же, в Постышево. На каждой станции есть маленькая кухня, где пьёт чай дежурный по вокзалу и другие сотрудники; эту кухню всегда можно найти и приготовить еду.

Всего мы провели в Постышево часов девять. За это время не было ни одного состава на запад. Озабоченный нашим непонятным присутствием на пустой станции, местный скучающий милиционер, г-н Зотов, записал наши фамилии в какую-то памятную книгу, а я за это записал его в свою.

Наконец, часов в 5 вечера, подали тепловоз (состав был уже сформирован). Залезли в заранее найденный вагон из-под леса и поехали в Ургал.

Ехали 10 часов, завернувшись в спальники и в полиэтилен. У Андрея сильно замёрзли ноги, а я замёрз весь, но равномерно. Ночью занимались в вагоне физическими упражнениями, пока не оказались в Ургале.

Товарная станция не имела вокзала, а имела лишь будку, где дремали в полутьме два рабочих путейца. В будке была электроплита. Мы поставили чайник, выпили чай с сахаром и согрелись. Периодически появляющиеся в будке путейцы о товарняках не знали ничего. Не знала и дежурная по станции, испуганная нашим появлением. Мы сделали вывод, что товарняков на запад не ожидается, но зато нас догонял единственный в этих краях пассажирский.

Мы пошли на пассажирский вокзал. В Ургале пассажирская и товарная станции весьма далеко друг от друга, километров пять, и мы даже воспользовались автостопом, застопив на пустынной ночной дороге проходящий «Уазик». Достигнув вокзала, мы отмылись в туалете от угля и пыли и стали готовиться к появлению пассажирского поезда.

* * *

Начальник поезда N 203 категорически не захотела нас брать, опасаясь контролёров. Но мы твёрдо помнили одно из правил дальних странствий, гласящее: «домой всегда вернёшься», а также другое правило: «если люди где-то живут, они должны перемещаться; если люди где-то перемещаются, можно бесплатно перемещаться с ними». Итак, поскольку в поезд не взяли, мы попросились в тепловоз и успешно доехали в задней кабине до самого Февральска.

В Февральске мы опять подошли к начальнику поезда. Но удивлённая тётушка вновь не пустила нас. «Как это вы проехали?» — «В сакральном вагоне!» — «В каком-таком вагоне?!» — «Да вон, в тепловозе.» — «Ну и езжайте себе в тепловозе и дальше, а в поезд я вас не возьму!» — логично заявила тётушка.

Мы обиделись. Только потом мы узнали, что на БАМе из-за безработицы на один поезд приходится около пяти бригад контролёров. Они, конечно, не постоянно находятся в поезде, но могут сесть, и начальник поезда из-за нас получит нагоняй. Обычно начальник поезда не боится контролёров, но здесь, видимо, сказалась и нелюбовь к безбилетникам.

Пришлось опять ехать в тепловозе. На станции Тунгала бригада сменилась, и нас передали «по эстафете» следующей бригаде — мы даже не выходили из тепловоза. Там можно спать, постелив коврик на пол кабины, если в кабине, кроме вас, никого нет. Но на некоторых участках в кабине одновременно находилось до семи человек! Мы с Андреем даже не думали, что этот метод настолько распространён. Как сказал поэт,

Однако чести быть позванными в переднюю кабину удостоились только мы. Нас накормили и даже дали провизию в дорогу (хлеб, помидоры, пирожки какие-то), которые мы тут же и съели, прибыв в заднюю кабину.

На ст. Верхнезейск тепловоз отцепили, и мы вышли из него. Всего мы ехали с этим поездом часов восемнадцать.

Начальник поезда удивилась нашему (уже в третий раз) появлению. «Без билета я вас не возьму, даже если поезд будет пустой!» — Поезд и впрямь был почти пустой. Но на этот раз и в тепловоз нас не пустили.

ПОЕЗДКА В ВЫПРАВОЧНО-ПОДБИВОЧНО-ОТДЕЛОЧНОЙ МАШИНЕ

Но люди должны перемещаться; путейцы подсказали, что на пятом пути стоит выправочно-подбивочно-отделочная машина, прицепленная к товарняку; он отправится на Тынду сразу после пассажирского. Мы пошли искать. Машина представляла собой хитрый вагон с двумя кабинами по краям, грузовой площадкой в серединке и непонятным предназначением. Мужик, содержавшийся в машине, попросил наши паспорта и минуты две изучал их, затем неохотно пустил нас в кабину.

Водитель машины всю дорогу был молчалив, поскольку спал (была ночь), уснули и мы, в крайне неудобных позах (я — на полу, Андрей — на каком-то деревянном ящике, напоминавшим маленький гроб; в нём, видимо, хранились инструменты). Периодически нас будила «говорилка»: в кабине был аппарат вроде рации, из которого доносились все переговоры всех железнодорожников в радиусе 100 км. Почему-то выключать его было нельзя, хотя никаких самостоятельных действий машина не совершала, а ехала как простой вагон.

В кабине с рюкзаками было бы тесно, и мы их оставили на платформе — грузовой площадке. Всю ночь рюкзаки мокли. Машина, будучи 75-м вагоном товарняка, сильно тряслась, в кабине падали на пол какие-то тетрадки и книжки. Я лежал и думал, что будем делать, если рюкзаки соскочат и потеряются. Нам казалось это вполне возможным, так как в кабине временами происходило настоящее землетрясение. Каждый про себя решил, что возвращаться из-за рюкзаков мы не будем. Жалко было расписаний, собранных за два месяца, ну и фотоплёнки. На стоянке я вылез смотреть, улетели ли уже рюкзаки. Оказалось, что не могли улететь: у платформы были солидные бортики, которых мы почему-то не заметили.

В машине было две кабины, мы спали в передней; в задней спали прочие рабочие-путейцы. Останавливались мы часто, почти на каждом разъезде: БАМ, как известно, однопутка. На одной из стоянок, уже утром, нас позвали в заднюю кабину и накормили. Рюкзаки продолжали мокнуть и стали мокрыми чрезвычайно.

Так мы прибыли в столицу БАМа — Тынду, оставив позади самый тяжелый участок БАМа — 1980 км. На это нам потребовалось 3 суток и 6 часов, с момента старта из Сов. Гавани. Было 11 часов утра, 9 сентября.

ВТОРОЙ РАЗ В ТЫНДЕ

В Тынде шёл дождь. Вид у нас был бомжовый. Дым от костров и запах грибного супа, который мы варили на склонах Нагаевской бухты, чёрный угольный порошок, копоть тепловозов и аромат мазута пропитали нас чрезвычайно сильно. К тому же рюкзаки, ехавшие всю ночь под дождём, промокли и отяжелели. В общем, необходимо было остановиться и привести себя в порядок.

Мы позвонили уже знакомой нам Оле Краснопёровой, она оказалась дома, и вскоре мы появились у неё и заполнили всю квартиру «ароматами» востока. Прошло полдня, прежде чем нам удалось отмыться и перестирать наши вещи — от спальников до рюкзаков. Мы понимали, что после

Тынды будем гнать на Москву без остановок; Андрею давно было пора в институт, ну и вообще шёл 67-й день нашего странствия. Поэтому мы мылись и стирались особенно тщательно, как бы впрок.

На ночлег нас перевели в другое место — к другой тёте, которую звали Антонина. Она, как и Оля, жила туристической жизнью и показывала разные видеозаписи — например, как они ходили на Чарские пески. На БАМе, недалеко от станции Чара, есть среди гор песчаная пустыня, протяжённостью несколько километров, с барханами и пустынной растительностью. Туда ездят люди с рюкзаками и с бородами. Также узнали, что в районе Северобайкальска, тоже на БАМе, есть горячие источники, в которых купаются люди даже зимой. Выглядит это необычно: люди сидят в горячей воде, и вроде не мёрзнут, пар идёт, а потом выбегают и быстро-быстро убегают в избушку, а вокруг зима и снег. Потом ещё смотрели фотографии; места на БАМе, конечно, роскошные, не засоренные пока человеком, вообще раздолье для путешествующих. Жаль, у нас не было времени побывать хотя бы на песках.

Утром мы отправились к Антонине на работу, чтобы позвонить оттуда бесплатно в Москву. В Москве было 3 часа ночи. Андрей сообщил своим радостную весть, что он уже в Тынде! (Матушке Андрея спросонья показалось, что он уже в Пензе, и она решила, что увидит его в ближайшие дни.) Оказалось, что занятия в его институте уже начались, а практики (картошки-морковки), вопреки нашим гипотезам, не было. А я звонить в Москву не стал, так как мои родители в этот момент находились в Крыму.

Зайдя к т. Оле за нашим сушащимся барахлом, мы нашли его частично мокрым (особенно плохо высохли спальники и мой свитер), но, делать нечего, оделись и чуть было не уехали, но оказалось, что забыли у т. Антонины мой ксивник (мешочек с паспортом и другими атрибутами). Пришлось ей покидать рабочий пост и заносить нам ксивник (дома у неё в этот момент никого не было, поэтому зайти за ксивником сами мы не могли). К счастью, Тында — город небольшой и процедура перенесения ксивника заняла небольшое время.

Окончательно распрощавшись, мы проверили — всё ли на месте — и отправились на вокзал. В дорогу нам дали еду, что было очень кстати.

КАК НАМ УПОРНО «ЗАПРЕЩАЛИ» ЕЗДИТЬ В ЛОКОМОТИВАХ

На вокзале стоял поезд Тында—Москва, но мы не рассчитывали на него и пришли слишком поздно. Совершив робкую попытку впроситься, мы встретили отпор, и тут поезд поехал — мы не успели даже объяснить, что мы ну очень хотим в Москву. Вообще, чтобы убедить начальника поезда, нам обычно требовалось минут десять, а у нас их не было.

«Значит, так нужно,» — решили мы и отправились в диспетчерскую. Здание вокзала в Тынде имеет великую башню высотой метров двадцать пять, на вершине этой башни и находится диспетчерская. Запыхавшись, я поднялся по полутёмной лестнице на последний этаж и обнаружил, что там существует лифт.

Тётушки, жительницы башни, были удивлены тем, что я нарушил их покой.

— Вы знаете, что в локомотивах ездить запрещено?

Я ответил, что знаю, но ехать надо. Тогда они показали мне из окна многочисленные стрелки, пути и поезда, а среди них — маленький зелёный домик.

— Сейчас сформированных составов нет, будет как минимум часа через два, спрашивайте там, в этой будке.

В будке тусовались, периодически появляясь и исчезая, различные железнодорожники, в том числе машинисты и контролёры. Мы обосновались около будки, и в ближайшие часы к нам присоединились ещё трое безбилетствующих, пытающихся уехать на запад. Мы последовательно познакомились со всеми тремя и пообщались, а ждать нам пришлось не два часа, как обещали на башне, а часов пять с лишним.

Первый наш попутчик, Валера, был жителем посёлка Лопча (в 170 км от Тынды). Он ездил в Благовещенск — отвозил двух своих сыновей учиться в физкультурный техникум, потом вернулся в Тынду и сейчас ждал тепловоза на Лопчу. Нормальным поездом уехать в этот день было уже невозможно, а пригородных там нет. Валера курил, беспокоился об отсутствии тепловоза и угощал нас грушами, которые достал в Благовещенске. К слову сказать, этими грушами можно было гвозди забивать.

Второй, Олег, лет двадцати, был милиционером. Он сопровождал поезд Москва—Тында, а теперь возвращался домой, в Юктали (337 км от Тынды). Третий человек, Александр, был машинист, обычно он сам водил тепловозы, а сейчас ехал домой.

Было холодно. Мужики согревались курением, а мы — телодвижениями. Вокруг ездили штук десять маневровых тепловозиков, таскали вагоны туда-обратно. Рядом с нами всё время формировались какие-то поезда, мы бегали, спрашивали — куда? — но ехали они во все стороны, только не на запад. Движение казалось оживлённым, но нам больше нравились глухие станции: стоит один состав, подходит тепловоз, и ты точно знаешь, что он — на запад.

…Передвижение в кабинах локомотивов всячески запрещается. Ежегодно МПС спускает вниз указы, один другого страшнее, грозящие машинистам немедленным увольнением (как шутят машинисты, «вплоть до расстрела»), а нам — немедленным оштрафованием, за проезд в локомотиве.

И тем не менее все местные жители — как машинисты, так и все остальные — считали передвижение в кабинах тепловозов совершенно нормальным, при этом, тем не менее, делая вид, что это запрещено.

И вот сейчас: к нам приблизился грозный мужчина в пятнистой форме.

— Здравствуйте! Что это вы здесь делаете? Ваши документы! Вы знаете, что на путях находиться — запрещено?!

— Да, знаем. Вот мой паспорт, — и Валера достал паспорт, в котором в графе «прописка» стояло штук десять разноцветных штемпелей на разных страницах. — Да местный я, из Лопчи, домой еду, а пригородных нет…

— Да мы, вот, путешественники, из Магадана в Москву возвращаемся, а денег нет, и пригородных нет, вот, ищем что-нибудь на запад, — отвечали мы, доставая паспорта с московской пропиской.

— А вы знаете, что в локомотивах ездить — запрещено?! — возмутился охранник в пятнистой форме. — А ну, сейчас пройдёмте со мной! — Но он так уже устал от всяческих путешественников и просто добирающихся, что махнул рукой и ушёл.

* * *

Через некоторое время подошёл локомотив, он прицепился к уже готовому составу и собирался ехать на Лопчу. Безбилетствующие стояли у зелёного домика, приглядываясь. «Это Степаныч!» — решили люди. В домике появился помощник машиниста, и все уже точно знали, что машинст — некто Степаныч, «мужик так себе». Возить «зайцев», по словам людей, он не любил. Но, видимо, Степаныч был в хорошем настроении и взял всех.

Тут в заднюю кабину подсели ещё безбилетники, и мы оказались вшестером в одной кабине. В кабине было три сиденья: два нормальных, для машиниста и его помощника, и одно откидное — видимо, для помощника помощника машиниста. Двое сидели на приборном столе, в той его части, где не было пульта, один человек стоял — тот, кто пришёл позже всех. Разговор шёл о войне в Чечне.

— Я бы тоже не дал! И ты бы не дал! Страна есть страна! — говорил один.

— Страна страной, а война войной, — отвечал второй.

— Вот, послушай, мне 37 лет, и вот поставь против меня парня 18 лет, — кто кого? Надо опытных людей посылать! — высказался третий.

— Если бы все матери показали большой толстый кулак военкомату, этого бы не было, — предполагал четвёртый.

— Сталин умный был. Он их всех по вагонам и в Казахстан переселял.

Затем разговор перешёл на нас. Почти всех людей по дороге, от Москвы до Магадана и обратно до Москвы, интересовало, есть ли у меня жена. Я уже устал объяснять, что жену лучше не заводить. Одни люди меня поддерживали, другие, напротив, не понимали. Кстати, и у Андрея нет жены. И вот, в этом тепловозе опять разговор перешёл на нашу гипотетическую жену. Ей сочувствовали.

— Вы люди неправильные, — «подвёл черту» один из собеседников. — И я человек неправильный. Если же не будет неправильных людей, жизнь будет пустой.

* * *

Приехали в Лопчу; часть «зайцев» вылезла. В Лопче локомотивная бригада сменилась. Мы познакомились с новой бригадой, и нам разрешили ехать дальше, в Юктали. В кабине осталось всего четыре человека — мы, милиционер и ещё один дядька. В Юктали те двое вышли. Локомотивная бригада опять менялась, нас оставили в кабине, мы сидели и наблюдали, как шёл снег. Снег сыпался мелкими снежиночками, но, падая на землю, таял. Наступала холодная сибирская зима. У Андрея в институте уже неделю шли занятия. Мои родители собирались ехать из Крыма домой в Москву, недоумевая о долгом моём отсутствии… Наконец появилась новая локомотивная бригада, и мы поехали дальше — в Хани (486 км от Тынды), где были уже под утро.

Тепловоз отцепили, мы вышли и отправились на вокзал — искать дежурного по станции, узнать, когда следующий состав на запад. Нам сказали, что скоро пойдёт утренний пригородный поезд («бичик», как его называют) до станции Новая Чара.

Вокзал Хани был велик, как и все БАМовские вокзалы. Многочисленные кассы не работали. На вокзале было холодно, ни одного пассажира там не содержалось. Пока ходили к дежурной по станции, нашли валяющиеся на лестнице четыре настоящие луковицы и весьма обрадовались им.

ПОЧЕМУ РАСФОРМИРОВЫВАЮТ БАМ

На станции Хани внезапно кончился великий и прославленный БАМ, урезанный этой осенью на тысячу с лишним километров. Эти слова, конечно, не надо воспринимать так, что рельсы разобрали. Дело в том, что железнодорожная сеть бывшего СССР подразделяется на тридцать с лишним железных дорог: Октябрьская, Московская, Белорусская, Северная, Дальневосточная, Байкало-Амурская и другие. Байкало-Амурская в силу многих причин оказалась самой убыточной из всех российских железных дорог: она приносит 120 миллиардов рублей ежемесячного убытка! Поэтому было принято решение расформировать БАМ, отдав различные участки другим дорогам, что побогаче. Первым участком, утратившим статус Байкало-Амурского и перешедшим в состав Восточно-Сибирской ж.д., стал западный участок Лена—Хани. Затем собираются отдать восточный участок Дальневосточной дороге, а средний — Забайкальской.

В «растаскивании» БАМа имеются как негативные, так и позитивные моменты. С одной стороны, ясно, что с исчезновением БАМа, как единого предприятия, многие люди останутся безработными. Сейчас рабочие места на БАМе поддерживаются искусственно. Так, для отопления депо Ургал используют четыре паровоза, на каждом из которых держат по машинисту, хотя они никуда не ездят. Так, во многих местах на БАМе введена 4-дневная рабочая неделя, чтобы понизить объём работы, выполняемой одним человеком, и тем самым увеличить число работающих. Всё население БАМа, всех его городов и посёлков (Тында, Северобайкальск, Ургал, Верхнезейск, Новый Уоян, Новая Чара, Куанда, Февральск…), по сути дела, представляет собой обслуживающий персонал БАМа — явно излишний при столь небольших объёмах перевозок. Другие железные дороги, приняв соответствующие участки БАМа, будут вынуждены резко сократить число рабочих мест. Многим же людям отсюда просто некуда податься, а другой работы, кроме как на железной дороге, здесь нет.

Людям БАМа, приехавшим сюда пятнадцать-двадцать лет назад, трудно свыкнуться с мыслью, что скоро БАМ, как историческая общность железной дороги и людей, исчезнет, расформируется. Трудно поверить, что Магистраль, многократно просчитанная, необходимая, построенная, прославленная и воспетая, — не имеет самостоятельного значения, приносит одни убытки и сейчас никому фактически не нужна.

С другой стороны, столь большое количество людей уже по полгода не получает зарплаты. Грузы по БАМу почти не возят — только если на Транссибе затор или авария; поэтому и денег нет. Себестоимость перевозки одной тонны груза по БАМу очень высока, потому что на неё «накручивается» стоимость содержания всей трассы, амортизация всех сложных и дорогих сооружений — тысяч мостов, десятков роскошных вокзалов, обслуживание многочисленных тоннелей и локомотивных депо. По сложности, по стоимости постройки, БАМ, видимо, занимает одно из первых мест в мире, и всё это — ради одной пары пассажирских поездов и нескольких товарных в сутки.

Если же кусочки БАМа перейдут разным железным дорогам, то неприятная обязанность ремонтировать мосты, менять рельсы, отапливать вокзалы, обслуживать депо и кормить кучу народа перейдёт на более протяжённые и богатые железные дороги Сибири. Себестоимость перевозки одной тонны груза уравняется: возить грузы по Транссибу станет чуточку дороже, а по БАМу — значительно дешевле.

Машинисты, с которыми мы общались, относятся к расформированию БАМа по-различному. Одни — романтики: им жаль, что стройку века и песню их молодости «растаскивают». Другие — прагматики: на Транссибе, говорят, зарплата вовремя.

НОВАЯ ЧАРА

Из Хани на рабочем поезде (из одного вагона) едем в Чару. Уже на подъезде к Чаре появился человек, сказавшийся проводником, и что-то спросил. Мы отвечали, что нет денег, и он, недовольный, ушёл.

А вот, собственно, и Чара. Это совсем небольшой оплот цивилизации среди гор; прямо за посёлком — заснеженные, запрятанные в облака вершины Кодара. В посёлке — два десятка пятиэтажек и большой вокзал.

Станцию и посёлок Новая Чара строили казахи. Многие из них до сих пор живут здесь; но много и русских. Мы узнали, что в Новой Чаре из 1500 человек взрослого населения 150 милиционеров, 60 работников ВОХР, а остальные, преимущественно, железнодорожники.

Наш хлеб имеет свойство кончаться. Вернее, уже кончился. Составов на запад в ближайший час не ожидается; решили попросить хлеб, потом сварить на вокзале кашу и позавтракать. Стучимся в одну из квартир, выходит молодая женщина в полосатом халате, казашка.

— Здравствуйте! Дайте, пожалуйста, четвертушку хлеба. Мы путешественники, из Магадана в Москву возвращаемся, деньги кончились, на перекладных едем.

— Ой, ну заходите!.. Вот, у нас только такой хлеб (достаёт лепёшку), да проходите, я вас кашей накормлю.

Квартира выглядела довольно бедно, стены голые, на входной двери нет замка, по квартире бегают два любопытных малыша, примерно двух и трёх лет. Женщина провела нас на кухню и наложила две больших тарелки варёного риса.

Оказалось, недавно один её знакомый возвращался в Чару из Кисловодска тоже таким способом, на перекладных. Вообще, метод довольно распространён. Мы оперативно питаемся, получаем в дорогу лепёшку и горсть конфет: «Берите-берите!»

Два малыша изучают нас, бородатых «дядь».

Благодарим, прощаемся, уходим. На вокзале справляемся в диспетчерской: пока ничего, днём будет рабочий поезд на Куанду (тот самый состав, который нас привёз в Чару). Сидим в кафе, заварили чай, пишем письма в Москву.

НЕПРЕДВИДЕННАЯ ЗАДЕРЖКА

А вот и рабочий поезд на Куанду, уже знакомый нам проводник. «Опять бесплатно?» — «У нас денег нет!» — «Ага, знаем вас, в кафе сидели!» Не вдаваясь в объяснения, что, мол, мы в кафе бесплатно сидели, мы покинули поезд. Машинист тоже отказался брать нас, хотя только что взял двух пожилых людей (видимо, железнодорожников).

«Ну что ж, если люди перемещаются, значит, они и бесплатно перемещаются», — решили мы и пошли искать товарные поезда. Вот один товарняк уже сформирован, и неторопливый обходчик идёт с молотком вдоль состава: стук! бац! стук! Холодные заснеженные горы высовываются над посёлком, тихонько посмеиваясь себе в облака.

А вот и тепловоз — вылез из депо, лениво переползает с рельсы на рельсу, притормаживает — явно хочет прицепиться к составу. А может, он идёт «резервом», т. е. без вагонов? Ну, да сейчас спросим.

— Добрый день! Вы на Куанду идёте? — ноль внимания. –

Извините, вы на Куанду? На запад идёте?! — Машинист затворил окошко и переговаривается с кем-то по телефону. Вот, положил трубку… — Добрый день!! Можно с вами поговорить!! Тук-тук!!

— Здравствуйте, ваши документы, — вылезает сбоку зелёный рукав с удостоверением. (А, охранники. Пожалуйста.)

— Откуда, куда едете? Вы знаете, что в локомотивах ездить за-пре-ще-но! Ваши проблемы. Пешком идите. Это ва-ши-про-бле-мы. А я почём знаю? У нас уже два вагона вчера разворовали. Почём я знаю, что у вас в рюкзаках? Наркотики? Холодное оружие? Нож покажите. Ну, нож, которым вы хлеб режете. Нет, меньше десяти сантиметров — это не холодное оружие. Всё равно, садись, поехали.

И вот, подпрыгивая по ухабам, едем на «Ниве» к ВОХРам. После того, как вчера разворовали два вагона, машинистам было предписано стучать на всех, кто пытается проехать в тепловозе. И наш машинист не просто по телефону звонил, он информировал. Итак, зафиксировав время поимки — 14.40, мы мысленно попрощались с товарным поездом и объявили самим себе, что у нас отдых и мы едем к охранникам в гости.

В ГОСТЯХ У ВОХРОВ

В домике у ВОХРов нас встретили неприветливо, изучали наши документы и составляли протокол. Но, следуя за течением нашего рассказа, ВОХРы потихоньку сменили гнев на милость и принесли нам пакет еды в составе: сало («украинский наркотик», как они сказали), чай, хлеб, сахар, масло, лук, чеснок.

Женщина, сидевшая за столом и составлявшая протоколы, узнав, что мы из Москвы, обратилась к нам с неожиданной просьбой:

— Вот, мальчики, у меня к вам будет просьба. В Москве, у себя, посмотрите, в каком веке, в каких годах, в Лондоне существовала фирма «Fobias» (или «Tobias») — изготовление часов. Посмотрите какие-нибудь каталоги, у вас, в Москве, это просто. Я продать их хочу, а сколько они стоят, не знаю, и у нас, в Чаре, сведений таких нет. Как узнаете, напишите!

И она вручила нам листок со своим адресом.

Домик ВОХРов содержал несколько помещений: «протокольную» комнату, где составляют всякие документы и протоколы, обшарпанную кухню с одной электроплиткой и тремя чашками, «комнату отдыха» с твёрдыми спальными топчанами и комплектом шахмат… Нас отвели на кухню, где мы пили чай и дожидались, когда наша судьба окончательно будет решена. ВОХРы должны были сдать нас в милицию, но процедура сдачи затянулась, и только когда мы уже слопали добрую треть подаренных нам продуктов, за нами пришли.

— Ну что, путешественники! Пешком надо ходить! — изрёк народную мудрость прибывший милиционер. — Пошли, будем разбираться. Что, не читали административный кодекс? «Самовольный проезд в грузовых поездах…» Идём, на вокзал идём.

В ГОСТЯХ У МИЛИЦИОНЕРОВ

Милиционеров на вокзале было два: толстоватый (приведший нас) и худощавый (начальник). Вместе они взялись доказывать, что в поездах (грузовых) ездить нельзя. Впрочем, нас поймали не в процессе проезда, а только при попытке поговорить с машинистом; и даже проезд с согласия машиниста явился бы нарушением машиниста, а не нашим. Но мы и не оправдывались: в любом случае оштрафовать нас было невозможно. Единственная мера исправления, которую к нам применили — это поручение помыть ментовку. Ментовка, замечу, была грязная, мы раз двадцать меняли воду в ведре, и она тут же становилась грязной от тряпки, которой мы мыли полы.

Пока мы ходили туда-сюда из ментовки в туалет и обратно с вёдрами воды, мы привлекли внимание сотрудников станции, у которых мы утром узнавали, когда пойдут товарняки. Железнодорожники жалели нас.

— Ну, что ж вам делать-то? — задался вопросом худощавый милиционер. — Что мне с вами делать, мужики, а? Может, отпустить? А вы что будете делать? Нет, на товарняках не получится. Пригородный — тоже, до Нового года будете добираться. Пригородные есть. Куанда, потом Таксимо, потом Новый Уоян, Северобайкальск… Да и бесплатно ездить в них нельзя. Вот что, мужики, завтра будет поезд Тында-Москва, можно попроситься, московская бригада, земляки ваши.

— Это бесполезно. Вас когда-нибудь москвичи брали?

— Так! Так вы к своим землякам относитесь! Хм-хм. Москвичи. А! Завтра и Северобайкальский пойдёт. Я сейчас позвоню в Таксимо, приедет сопровождение, и вас в наручниках отвезут в Таксимо. А там уже сами разбирайтесь. Идёт? А сегодня переночуете у меня. Помоетесь, поедите по-человечески. Только я схожу на охоту, а потом сюда вернусь за вами. Хорошо?

Мы согласились, и милиционер (его звали Саша) стал звонить в Таксимо.

— …Да, да. Завтра Северобайкальский идёт? В обе стороны? Мне очень нужно завтра сопровождение…

Саша ушёл на охоту, а мы остались на вокзале. Читали «Уголовный кодекс Казахской ССР» (почему-то в милиции ст. Чара держали именно такой кодекс). Горы немножко приподняли свои облачные шапки, и я побежал фотографировать. Проведя на улице минут десять, я выявил, что сделалось холодно, — оставалось вернуться на вокзал и продолжать чтение «Кодекса».

* * *

…Вечером Саша пришёл с охоты. На этот раз добычи не было — видимо, много людей ходят в лес вместо магазина. Но он не огорчился, не впервой. Мы отправились к нему домой; жил он в обыкновенной городской квартире с водой, душем и электричеством. Нам было предложено помыться, что я и сделал, а Андрей избежал. В квартире жили, кроме Саши, его жена и ребёнок лет 2-х, но в данный момент отсутствовали (кажется, были где-то на отдыхе). Мы приготовили еду, поели и переночевали, а утром вернулись на вокзал, читать книжки и писать письма домой.

И милиционеры бывают хорошими людьми. Ура.

«В НАРУЧНИКАХ» В ТАКСИМО

Днём приехало сопровождение — два милиционера. Саша отозвал их от поезда и они долго о чём-то шушукались. Нас передали им, и мы «в наручниках» (это, оказалось, было образное выражение) поехали в купе поезда Тында—Северобайкальск в Таксимо (около 300 км).

Милиционеры сидели, составляли рапорта и изучали протоколы. Протоколов было несколько, но сюжет у них был один: такой-то находился в поезде таком-то в пьяном виде, нарушающим общественный порядок и оскорбляющим человеческую нравственность, чем нарушил статью такую-то Кодекса об административных правонарушениях. На оборотной стороне протокола была графа «Объяснения нарушителя». Объяснения были такие:

«Выпили по одной рюмке.» (Трясущимся почерком.)

Приятно было находиться в цивильном купе поезда, где были даже и подушки. Мы пили чай, милиционеры угостили нас сахаром и каким-то вареньем. «Вот тебе и правонарушители, — думали мы, — с каким понтом нас везут!» Выпив большое количество чая, мы легли на верхние полки и уснули. Милиционеры последовали нашему примеру.

Спалось хорошо. Я слегка беспокоился, размышляя, не пора ли выяснить у милиционеров, высадят нас в Таксимо или нет. В удобный момент я спросил, оказалось, что мы можем ехать дальше, если разрешит начальница поезда. Когда до Таксимо оставался примерно час, я отправился в соседнее купе, где пили чай человек пять тётушек, и самая значительная из них была начальником поезда.

Я попросился проехать дальше. Тётушка была не очень довольна. «Ну, пусть вам там, в Таксимо, бумажку в милиции со штампом напишут, тогда я пущу,» — сказала она.

В Таксимо началась контактная сеть!! Суперцивилизация! От Таксимо и дальше на запад — Северобайкальск, Лена, Вихоревка, Тайшет — всё электрифицировано. («Проживи Леонид Ильич ещё лет пять, мы бы по всему БАМу сейчас на электровозах гоняли,» — мечтали машинисты на восточной, неэлектрифицированной, половине.) Поезд в Таксимо стоит полчаса. Мы попрощались с сопроводившими нас милиционерами и отправились в ЛОВД (отделение милиции). Там оказалось, что таких бумажек на бесплатный проезд лет пять как не дают (так я и думал).

Мы вернулись к вагону и сообщили, что бумажек в милиции не дают, а вот ехать нам очень нужно.

— Так что, я вас опять в купейном вагоне повезу?

— Ну, не обязательно, нам всё равно, — отвечали мы.

— Нет, я вас не имею права пустить, — возражала она. –

А если контролёры? Что мне, из-за вас, работу терять?

— Не волнуйтесь, пусть едут, — замолвил за нас словечко молодой милиционер, оказавшийся рядом, другой, не из тех, что везли нас в Таксимо. — Если будут контролёры, я разберусь.

И нас направили в общий вагон: езжайте, но если будут контролёры, вам сообщат, будьте готовы покинуть поезд. Мы расположились, Андрей уснул, а у меня завязалась интеллигентная беседа с перебравшимся поближе милиционером — его звали Максим, он видел меня когда-то в телевизоре, а теперь сопровождал поезд от Таксимо до Северобайкальска.

* * *

Максиму было лет 25. Раньше он был геологом, работал на Чукотке и в других отдалённых регионах, но деньги на геологию перестали выделять, и он пошёл в милиционеры. К милицейской профессии он относился с юмором («мы, мол, из внутренних органов, а то, что из внутренних органов, всегда всплывает кверху»). До Северобайкальска было далеко, поэтому, переговорив обо всех вещах, мы перешли на смысл жизни. Максим предположил, что человек подобен животному, и цель его жизни — в воспроизведении себе подобных. Я предположил, что человек подобен Богу, и цель его жизни — в творчестве, в со-творении мира. Стали выяснять: человек, сделавший 100 детей, является ли более полно выполнившим цель человеческой жизни, чем сделавший только одного или двух. Максим сказал, что размножаться — не значит делать детей, а значит — делать людей. На этом мы объявили перемирие и перешли на более «взрывную» тему — политическую. Пару месяцев назад — 3 июля — были выборы, и все в России обсуждали последствия их. Вскоре к нам присоединился какой-то ночной пьяница. (Дело было уже ночью, в общем вагоне было человек двадцать, было тихо и темно.)

— А чем-м вам не н-дравится Леб-бедь? У н-нас весь ппа-сёлок за Лебедя! — сказал он.

Пьяница вставлял в наш разговор так много реплик, что мы решили разойтись спать. На прощанье Максим подарил мне 15 тыс. рублей.

— Не в обиду, возьми, поедите где-нибудь.

Миновали знаменитый Северомуйск, известный тем, что рядом ещё с брежневских времён строят тоннель. Северомуйский тоннель, если он будет построен когда-либо, окажется одним из самых протяжённых в мире. Продолблено почти 20 км, осталось меньше полукилометра. Но строительство ведётся в таких сложных условиях, что если работы в тоннеле совершенно прекратить, вода его быстро затопит и то, что уже сделано, будет испорчено. Ну а пока тоннеля нет, поезда идут по хитроумному обходу — настоящему горному серпантину. Если максимально допустимый уклон железной дороги составляет 9 метров на километр длины, то на Северомуйском обходе уклоны достигают 40 метров на 1 км. Несчастные грузовые поезда приходится, сказывают, расцеплять на несколько частей, и ещё дополнительно подталкивать их сзади другим локомотивом. Тоннель, очевидно, нужен; обход был проложен только как временная дорога. Но тоннельщики хотят получать свою зарплату, БАМ уже не может их финансировать, и вот участок Лена—Хани, куда входит и будущий тоннель, передан Западно-Сибирской ж.д.

Тоннельщики довольны: надеются, что хоть зарплата будет вовремя. А пока содержание незавершённого тоннеля обходится, как мы узнали, в 100 миллиардов руб. ежегодно.

Ночью проехали станцию Новый Уоян. Весь вокзал и платформы были усыпаны снегом. Снег сыпался и сыпался за окном в свете тусклых фонарей станции. «Ничего себе, начало сентября,» — думали мы. На Уояне ожидались контролёры. Выходить очень не хотелось. К счастью, контролёрам тоже в эту ночь не хотелось куда-то идти, и проводники общего вагона известили нас, что мы можем спокойно ехать до самого Северобайкальска.

СЕВЕРОБАЙКАЛЬСК

…Ранним утром, часов в шесть, наш поезд, по дороге облипший снегом, пришёл в славный Северобайкальск. С крыши поезда под ноги недоумевающим северобайкальцам обваливались целые пироги из снега, это было занимательно, потому что больше нигде в городе снега ещё не было. Путь поезда на этом заканчивался.

Милиционер Максим хотел подсадить нас в поезд Северобайкальск—Тайшет, сказал, что поговорит с начальником. Но когда мы подошли, оказалось, что в поезд сели контролёры и наше пребывание там нежелательно. Не очень огорчившись, мы решили изыскать другие поезда.

Вокзал Северобайкальска был огромен, совершенно недопустимо огромен для этих регионов, причём две торцевых стены оного были полностью стеклянные, а на отоплении экономили — видимо, чтобы никто не вспотел. На вокзале была совершенно уличная температура, главный зал оного был метров двенадцать высоты, и если бы там образовалась тучка со снежинками, это бы никого не удивило.

На вокзале нам удалось переписать величайшей стратегической важности служебное расписание всех поездов по БАМ ж.д. Хотя Северобайкальск уже не БАМ, а восточно-сибирская ж.д., новых расписаний пока не напечатали. Это расписание я очень хотел увидеть во все дни своего пребывания на БАМе, но в одних местах его не было, а в других мне его не показывали, ссылаясь, что «служебные расписания частным лицам не предоставляются». Что в них секретного, я не знал.

Зашли к дежурной по станции. В комнате (с надписью, как обычно, «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЁН») за большим пультом, изображавшим размещение поездов на всех путях станции, было несколько тётушек, крайне удивлённых нашим появлением. Мы рассказали, что мы путешественники и ищем составов на запад. Отвечали, как обычно, что в грузовых поездах ездить запрещено, но можно попробовать. Мы объяснили, что уже 3000 км от Сов. Гавани мы на них ездим и вполне успешно. Оказалось, в ближайшее время составов не будет. Тётушки напоили нас чаем, собрали материальную помощь — тысяч двадцать, что было очень здорово, и сказали, чтобы мы приходили в следующую смену — часа через два, узнавать, не созрели ли ещё товарняки.

Мы отправились гулять по городу. Северобайкальск строили люди из Ленинграда, и они размахнулись вширь и вглубь, состроив один из крупнейших городов

БАМа — там живёт около 30 тысяч жителей. Это половина от населения Тынды и раз в пятнадцать больше населения Новой Чары. Вообще город не производил впечатления захолустья: мы не нашли ни пустых домов, ни бесхозной, ржавеющей техники, — аккуратный маленький городок. Северобайкальск относится к Бурятии, но бурят в городе не наблюдалось.

Мы отправили телеграммы родителям, купили хлеб и так с пользой растратили половину подаренных нам денег. Цены в Северобайкальске были ниже, чем в Москве — впервые за последние полтора месяца. Мы ещё раз, мысленно, сказали спасибо людям, снабдивших нас деньгами даже без нашей на то просьбы и отправились на Байкал, берег которого находился совсем неподалёку.

Побродили по колено в прохладной воде Байкала (купаться почему-то не хотелось). Настроение было великолепное, на грани восторга. Ещё бы! До Москвы осталось всего 5500 километров! Позади три четверти нашего 21500-километрового пути.

Когда мы вернулись в комнату с надписью «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЁН», — там уже была новая смена. «Это вы студенты, которые в Москву из Магадана едут?» — «Мы,» — отвечали мы, озадаченные нашей известностью. — «Мы тут вам насобирали материальную помощь, возьмите,» — и протянули ещё тысяч двенадцать. Впрочем, попить чай вторично не удалось: то ли чайник сломался, то ли его кто-то унёс, а мы так упорно искали чайник, что новый дежурный по станции удивился: «А я тут что, дежурный по чаю, что ли?» — В общем, решили зайти через час-два и отправились пока в вокзальную столовую, которая только что открылась.

Помыли в туалете картошку (которую нам подарили ещё в Тынде) и отнесли в столовую с просьбой сварить. Нам сварили, мы съели и быстро помыли ещё картошки, — нам сварили ещё. Мы очень колоритно выглядели в этой северобайкальской столовой, заняв целый стол своим барахлом: хлебом, луком, чесноком, открытками, которые мы писали на родину всем друзьям. Потом пили чай.

Пока пили чай, какой-то одиночный электровоз быстро проехал на запад, в сторону станции Лена. Мы не придали этому трагического значения.

«Ну вот, ребята, пропили паровоз,» — сказали нам в комнате дежурного по станции, когда мы вновь появились там, — «следующий не знаем когда.» Трудно предугадать появление локомотива, идущего «резервом», без вагонов. Узнать о том, что пойдёт «резерв», можно только за 10–15 минут. Мы же охотились за локомотивами неаккуратно и вот — один проворонили.

Поворчав друг на друга за случившийся огрех, мы пошли к расписанию и узнали, что вскоре будет поезд Тында—Москва.

НАУЧНОЕ ПРОНИКНОВЕНИЕ В ПОЕЗД

Небольшое отступление о том, как вообще чего-либо просить. Основная заповедь — не наглеть и не просить ехать слишком далеко. Лена — 328 км, в самый раз. Можно проситься и до Кунермы — вдвое ближе, но этот вариант — запасной. От Северобайкальска до Кунермы существует подстраховка — пригородный поезд раз в два дня, а вот от Кунермы до Лены пригородных сообщений нет; поэтому оседать в такой дыре, какой является Кунерма, не хотелось. Так же, когда просишь, к примеру, переночевать, просишься сперва на одну ночь, а потом можно разобраться с этим вопросом дополнительно.

Вторая заповедь — сперва просьба, потом мотивация, обоснование. Это обязательное правило, чего бы я не просил. «Дайте половинку хлеба, у нас нет денег.» «Пустите проехать, мы путешественники, едем оттуда-то и туда-то.» «Пустите переночевать, так-то и так-то». Если после первой фразы тебе отказали, человек имеет возможность, выслушав окончание твоих слов, изменить своё решение, например: «Ну, вообще-то мы не возим, но раз путешественники, садись.» Или: «Ну, вообще я сейчас не вписываю, но раз уж больше некуда, приходи.» Если же ты сначала «тянешь резину», рассказывая, кто ты есть и откуда, а потом вдруг просишь, и тебе откажут, — тебе больше нечего сказать, и ты уходишь.

— Здравствуйте! Кто начальник поезда?

— Это я. Что вам нужно?

— Пустите, пожалуйста, проехать хотя бы до Лены. Мы путешественники, из Магадана домой, в Москву возвращаемся, а деньги кончились, на перекладных приходится ехать. Уже с 4 сентября, как на Большую землю приплыли, от Советской Гавани добираемся. Пустите проехать хотя бы до Лены.

— Ну, мужики, я не могу, — отвечает начальник поезда, усатый мужик лет сорока узбекской внешности. — Здесь сядут ревизоры, вам-то что, а проводника уволят, и мне большие неприятности будут.

Мы пошли к машинисту. Даже наука побеждает не сразу.

— Здравствуйте! Пустите, пожалуйста, до Лены. Мы путешественники, из Магадана домой, в Москву возвращаемся, а деньги кончились, на перекладных приходится ехать. Уже с 4 сентября, как на Большую землю приплыли, от Советской Гавани добираемся. Пустите проехать сколько-нибудь.

— А, путешественники! Это тебя в телевизоре показывали? Ну, садись.

И мы сели, по приглашению машиниста, в переднюю кабину электровоза и поехали в Лену.

* * *

Дорога до Лены была весьма интересной: во-первых, тем, что мне удалось фотографировать из передней кабины электровоза, а во-вторых тем, что машинист был очень разговорчив, помощник тоже.

Перебежавший дорогу заяц поднял целый пласт воспоминаний. Машинист на БАМе — тот же охотник. Машинист с помощником вспомнили, как переезжали локомотивом (и тут же подбирали) зайцев, коз, куропаток. Разговор постепенно перешёл с мелкой дичи на крупную. Вспомнили, как летом сбили «мужика в шубе», а оказалось — медведь. Затем…

— Был у нас такой машинист, Петрович, это вообще чудо. Переехал однажды барана, и не остановился! Помощник — ну та-ак просил: ну давай возьмём, а тот: нет! А мы ехали следом и подобрали. Странный мужик Петрович — непрактичный. Я даже ради зайцев и то останавливаюсь. А с другим, в Азии он работал, был случай: врезался прямо в стадо баранов. Остановился, только двоих баранов успел закинуть, а тут чабан бежит: э-ге-гей! Едва успел уехать.

— А вот ещё случай, давно было, я ещё на Транссибе работал. Сбили лося, килограмм триста, но только позвоночник сломали, а сам копытами брыкается. Я его опять (задним ходом) переезжаю, а он нагибается, и никак не добьёшь его. А подойти — тоже нельзя, ни ружья, ни топора, ничего, хоть камнями закидывай. Ждали мы с полчаса, наконец перестал брыкаться. А затащить-то как? Ни проволоки, ничего. Положили на рельсы, голову перерезали ему, потом обратно, задним ходом, пополам тоже, едва, в общем, по частям затащили. А диспетчер по связи запрашивает: что, мол, случилось? — Я молчу. Поехали, на станции — опа! отвели на запасный путь. «Что случилось? Ты мне «Россию» на полтора часа задержал!» «Россия» — это скорый поезд, Владивосток—Москва. Выхожу я, руки в крови вот по сюда. «Ну, лося резал.» — «Так бы сразу и сказал. Правую лопатку мне, а левую отдашь в Шимановске N.» — Ну, я отдал, лето же, куда мне одному столько мяса. А кому зимой повезёт, заморозишь, так на всю зиму мяса хватает.

Мосты на БАМе были величественны, многие, как и в Европейской части, охранялись. Возле каждого длинного моста находился целый микропосёлок охранителей, огороженный колючей проволокой непонятно зачем: то ли чтобы враги на охранителей не напали, то ли чтобы охранители сами не разбежались.

— Во, мост охраняют. Это солдаты всё, воинская часть. Несколько лет назад я познакомился с майором, он здесь начальник. Так вот, я майору и говорю: «Кому нужна такая охрана? При современном развитии науки и техники? Прицепил бомбу к поезду, а сам на кнопку нажал. Да что там, дай мне пару миллионов и бомбу; я и сам, своими руками, сброшу эту бомбу.» Он: «Да ну!» — «Когда жену, детей нечем кормить — сброшу, только деньги вперёд!» — Он: «Да ну!..»

— Японец однажды со мной ехал, железнодорожник, но уже пенсионер. Смотрел. Тоже, попросился в локомотив. Он мне свой журнал подарил. Там, на фотографии, вагон пригородного поезда — пригородного! — видак, магнитофон, у каждого свои наушники, чтобы другим не мешать.

Я спрашиваю: а не воруют? Он не понял. Потом видит, у меня этот светофор в кабине, лампочки загораются. Он: что это? зачем это? Я: а, компьютер сломался, а как сегодня воскресенье — чинить некому, вот и веду по этой штуке. Знал бы он, что нет и не было здесь никакого компьютера!.. Спрашиваю японца: а что у вас, в Японии, бывает машинисту за опоздание? Если поезд опоздал? Он: этого не бывает. Я: ну если, всё же, вдруг, как-нибудь поезд опоздает? Так у них тогда чуть ни сам директор фирмы, занимающейся перевозками, ходит и лично перед всеми извиняется. А у нас опаздывать даже выгодно. Опоздал, ничего тебе не будет; потом нагнал опоздание — ещё, если повезёт, и премию дадут. Ну, сейчас денег давно не платят, а так — бывало. — Японец, по-моему, так и не понял, он вообще по-русски плохо понимал.

Доехали до Кунермы; на остановке перебрались в заднюю кабину. Машинист предупредил:

— Если будут заходить, спрашивать, — говорите, что вы работаете в Лене, в депо, сантехники, а сейчас были в командировке, работали в Кунерме в отдыхаловке, а сейчас домой едете.

Мы согласились и записали легенду на бумажку, чтобы не забыть. Так она и сохранилась. Но никто нас не спросил.

В районе Кунермы было довольно много снега. Хотя по календарю было только 12 сентября, снег улёгся довольно плотно: казалось, уже до весны. Кунерма — самое снежное место в нашей бывшей родине СССР. Снега там наносит метра два, а на горах по сторонам железной дороги созревают лавины. Для защиты от лавин в некоторых местах железная дорога была защищена стенами из массивных бетонных блоков высотой метра четыре. Когда на горах вдоль железной дороги возникает опасность лавин, их расстреливают с вертолётов.

* * *

Наконец, мы добрались до Усть-Кута (одно место имеет три разных названия: город Усть-Кут, станция Лена, порт Осетрово). Минут пятнадцать ехали по городу вдоль реки Лены. Здесь Лена узкая, мелкая, и с каждым годом ещё мелеет, и порт Осетрово — основная точка перегрузки грузов с железной дороги — отодвигается с годами всё ниже по течению реки. Наконец, подъехали к станции. Здесь локомотив отцепили. Поблагодарив машиниста, мы вылезли на перрон. Было уже темно; небольшой старинный каменный вокзал светился тусклым жёлтым светом.

Прощай, БАМ! Отсюда когда-то начиналась Великая Стройка, Магистраль

Века, обошедшаяся стране более чем в 9 миллиардов долларов и пропускающая ныне две-три пары поездов в день.

Мы переписали расписание (торопиться некуда: поезд стоит минут двадцать) и не спеша отправились к начальнику поезда.

— Здравствуйте! Пустите, пожалуйста, проехать хотя бы до Вихоревки.

Мы путешественники, из Магадана домой, в Москву возвращаемся!

— Откуда это вы взялись? — озадачился начальник поезда.

Мы уже знали, что нельзя отвечать, как мы проехали, иначе нам ответят: так, мол, и дальше езжайте. И мы скрыли нашу маленькую тайну.

— Это мы вам объяснить не можем. Если вы нас пустите, тогда расскажем, а пока это будет секрет.

— Нет, мужики, давайте пари: если до Тайшета догоните, тогда я вас и до Москвы довезу! — предложил начальник, чрезвычайно заинтересовавшись.

— Нет, лучше не надо! Пока до Москвы будем ехать, вы же сами говорите — контролёры-ревизоры всякие, риск большой. Лучше немножко, но сейчас.

— Ладно, Бог с вами — до Тайшета езжайте. Только идите в какой-нибудь плацкартный вагон, ну в первый, например.

Проводник первого вагона, худощавый человек (почему-то тоже узбекской внешности, только без усов) недоверчиво удивился, что, мол, начальник поезда прислал, ведь мест нет — но впустил. Потом сам сходил к начальнику поезда и убедился лично в том, что нам можно. Мы сказали, что на третьи полки залезем и не будем никому мешать до самого Тайшета (туда приходили утром).

Вагон поезда Тында—Москва был заполнен народом, было жарко и душно. Наличие ещё каких-то путешественников на третьих полках воспринималось отрицательно. Всё же мы, нашли себе по свободной полке, растянулись и заснули. Спать на третьей полке удобно, так как можно вытянуть ноги на неограниченную длину (никому по голове они не стукнут, так как высоко). С другой стороны, некоторый дискомфорт. Ну да всё равно спасибо, всё-таки проедем более 700 километров, до самого Тайшета — а там уже всё, считай, дома.

…Как приятно было попасть в знакомый Тайшет, в Тайшет, столь далёкий и малодостижимый для нас прежде! Тайшет, в 4500 километрах от Москвы, считай — пригород, ближнее Подмосковье, даже на электричках всего 25 пересадок, а на поездах и того меньше!

И впрямь, позади осталось 4300 километров самой тяжёлой для вольных путешествий железной дороги — и Господь помог, и мы дошли! Наука победила.

Совгавань. Ванино. Комсомольск. Хольгассо. Хурмули. Постышево. Ургал. Февральск. Верхнезейск. Дипкун. Маревая. Бестужево. Тында. Лопча. Юктали. Хани. Икабья. Чара. Куанда. Таксимо. Северобайкальск. Лена. Тайшет.

На вокзале Тайшета встречаем человека, который подвозил нас — километров десять до телевышки — полтора месяца назад.

— Ну и как? Далеко добрались?

— До Магадана!

Удивительно, нас ещё помнят… Домой!