Вполне современные девочки

Часть вторая ЛЕТО 1968–1976

Первое, что мы сделали, вернувшись в Акрон, так это сняли квартиру на улице с очаровательным названием — Ханни Лэйн. Джейсону удалось договориться о самом минимальном взносе за нее. Платить больше мы пока не могли, нам нужны были деньги, чтобы начать свое дело. Довольно быстро мы прекратили безработное существование и устроились в двух разных бухгалтерских фирмах: я в качестве младшего бухгалтера, а Джейсон — без этого квалификационного титула «младший». Потом мы занялись устройством нашего дома и стали ждать счастливого случая.

Такой случай скоро представился, когда наш старый «Кэдди» сломался уже в двадцатый раз. Кто-то сказал Джейсону об одном парне, Прентисе Хобсоне, который учился в институте а в свободное время ремонтировал машины. Хобсон был известен как отличный механик, и, когда он поработал над нашей развалиной, она стала выглядеть так, как будто ее только что спустили с конвейера. Джейсон был просто в восторге от такой работы и хорошо заплатил Хобсону. Они сошлись. Вскоре Джейсон начал покупать по паре старых машин в неделю. Прентис ремонтировал их и доводил до блеска, а Джейсон потом выгодно продавал их. Через пару месяцев машин стало так много, что уже не хватало для них места. Джейсон снял деньги с нашего банковского счета и купил новую мастерскую. Как-то он спросил Прентиса:

— Как у тебя дела в институте?

— Не очень.

— Как учеба?

— Так себе. Я не испытываю большой тяги к книгам.

— А что потом, когда закончишь?

— Буду автомехаником. Что еще делать? Это единственное, в чем я смыслю.

— А почему бы тебе не завязать с институтом и не пойти ко мне работать на полный день?

Прентис почесал в затылке.

— Не заканчивать институт?

— Ты заканчиваешь через два года. Так? А потом намереваешься стать механиком? Но если ты придешь работать ко мне сейчас, через два года под твоим началом будет еще четверо парней, а ты станешь их начальником. Так что посуди сам. Пока ребята, с которыми ты сейчас учишься, закончат институт, ты уже будешь крепко стоять на ногах.

— Вы серьезно, мистер Старк? Неужели вы сделаете главным механиком человека без диплома?

— А почему бы и нет? Я могу пообещать тебе и еще кое-что, Прентис. Если меня устроит твоя работа и дела пойдут, я возьму тебя в дело.

Прентис ушел из института и начал работать полный день, и бизнес Джейсона стал процветать.

Я была на втором месяце беременности, когда вышла на лесопильную компанию Уэстервелта. Фирма Райна и Фельдмана, в которой я продолжала работать младшим бухгалтером, вела дела этой компании, и я, проверяя их счета, обнаружила, что лесопилка на грани краха, она практически ежедневно разоряется. Я рассказала об этом Джейсону, и он обратился к Чарлзу Уэстервелту с предложением выкупить у него лесопилку. Мистер Уэстервелт согласился не сразу — конечно, трудно отказаться от дела, в которое ты вложил сорок лет жизни.

— Но вы теряете деньги, — возразил Джейсон. — Ведь вы вкладываете их больше, чем получаете прибыли. А это означает, что ваш капитал тает. И вы обанкротитесь раньше, чем поймете это. Если я выкуплю лесопилку сейчас, у вас еще будет возможность получить приличную пенсию. Вы сможете поехать хоть во Флориду, хоть в Калифорнию и наслаждаться жизнью.

— Но что станет с моим сыном Чарли? Он ведь тоже в нашем деле.

— Я сделаю Чарли управляющим. Он ценный работник, и я буду рад работать с ним. Он ведь знает дело, не так ли? А если будет работать усердно и мы преуспеем (а я полагаю, что так и будет), я возвращу ему процент от дела. Я вам обещаю это.

Чарлз Уэстервелт клюнул на приманку, а меня удивила непонятная щедрость Джейсона.

— Почему ты отдаешь ему часть нашего дела?

— Это элементарно, Кэтти. Если у человека собственное дело, он работает много усердней. Он отдает делу всю душу.

Мне нетрудно было понять это. Я сама все делала для Джейсона, и это доставляло мне радость. Я отдавала ему столько души, что иногда сама удивлялась, а осталась ли хоть какая-нибудь ее часть для кого-то еще, хотя бы для меня самой.

Я все еще продолжала работать в фирме Рэйна и Фельдмана и однажды во время очередной проверки счетов обнаружила винный магазин, который медленно приходил в упадок. Скоро мы купили его. Это случилось на пятом месяце моей беременности. Я оставила свою бухгалтерскую работу и занялась устройством нашего магазина. Мне удалось расширить его до супермаркета. Более того, я умудрилась не закрывать магазин даже во время переоборудования и работала до того самого момента, пока Джейсон не отвез меня в больницу на нашем стареньком «Кадиллаке». Через восемь дней, запеленав нашу малютку Мэган во все розовое, я возвращалась домой, но уже на ослепительно-белом новом «Кадиллаке», который получила в подарок по случаю рождения дочки. Я управляла символом нашего процветания.

Вскоре после рождения Мэган мы получили сообщение о свадьбе Джесики Блэмонд с Грегори Наваресом. Признаться, меня несколько удивило такое скромное известие. Некоторое время я ничего не слышала о Джесике. Но при том положении, которое Блэмонды занимали в обществе, можно было ожидать более пышных торжеств по случаю свадьбы Джесики.

Когда мать Джесики обнаружила, что ее дочь встречается с Грегом Наваресом, не отвергая в то же время и Дугласа Фенуика, она ни разу не сказала: «Я запрещаю тебе встречаться с ним». Наоборот, настаивала на встречах, приглашала его на обед и только тогда давала волю своим чувствам. Патриция Блэмонд умела унижать людей и теперь со всем блеском демонстрировала свое мастерство на Греге. Даже на самом первом обеде, в увешанной гобеленами столовой дома Уинфилд, когда Грег удобно устроился за круглым, покрытым эмалью, бронзовым столом, Патриция уставилась на его ногти так, что даже Джесика засомневалась, неужели этот вылощенный парень мог явиться к ним в дом с грязными ногтями. Да и сам Грег то и дело украдкой взглядывал на них, хотя прекрасно помнил, что перед визитом в этот дом он их тщательно вычистил и отполировал.

Самое забавное во всем этом было то, что к тому времени Джесика уже и сама относилась к Грегу спокойно, без того безумного ослепления, с которого началось их знакомство. Еще до того, как Патриция организовала Грегу суровую обструкцию, у Джесики и самой появились сомнения. Что-то в Греге отталкивало ее. Может быть, полное равнодушие, когда он целовал ее. Или то, что она ни разу не слышала, чтобы он сказал добрые слова о чем-нибудь или о ком-нибудь. Все люди делились для него на отвратительно богатых или непристойно бедных. Единственный человек, о котором он мог говорить часами и взахлеб, была мать Джесики. Но чем настойчивее он восхищался ее матерью, их богатством и действительно шикарным домом в Уинфилде, тем быстрее таяло в Джесике очарование его мужественным обликом.

Но Патриция не говорила: «Прекрати!» Поэтому Джесика продолжала встречаться с Грегом, с упорством маленького ребенка, который, однажды решившись, идет все дальше и дальше, подгоняемый любопытством — насколько далеко он сможет пройти самостоятельно, прежде чем его остановят. А может быть, она ждала момента, когда Грег Наварес забудет, что она только драгоценная жемчужина Патриции, богатая наследница и почувствует неистовую, всепоглощающую страсть к ней, к ней самой, и тогда она наконец узнает, что такое пылкая, чувственная любовь, когда разделит ее с этим мужчиной, которого все девчонки в школе называли божественным.

Вероятно, если бы не вмешалась судьба (ну и, конечно, Патриция), она могла бы жить так месяцы и годы, назначая свидания обоим, Дугласу и Грегу, не любя ни того, ни другого, ожидая формального предложения Дугласа, и в то же время ожидая кого-то, кто придет и позовет ее, и это будет тот единственный, нежный мужчина ее трепетной мечты.

Но судьба все-таки вмешалась. Она пришла в лице Даррена Праути, кинорежиссера, который вел класс Джесики в университете. Однажды он предложил ей зайти к нему в студию порепетировать.

Студия была крохотной, как будто сжавшейся от втиснутой в нее черной кожаной тахты. И как только она села на нее рядом с тяжеловесным режиссером, ощутила его толстые бедра, прикасающиеся к ней, она каким-то внутренним чутьем поняла, что совершила ошибку, придя сюда. Джесика попыталась подавить неожиданно возникшее смятение, но не успела. Без лишних церемоний, попытки, по крайней мере, все сделать красиво, режиссер взгромоздил на нее все свои 220 фунтов. А когда она воспротивилась, он грубо двинул ее, назвал «сукой», разве что не плюнул в лицо. Он не сомневался, что все девчонки только и мечтают о том, чтобы заниматься этим, для того и лезут в кино, он так об этом и сказал Джесике.

Навалившись всем своим жирным телом, он вжал ее в тахту, остервенело и яростно хлестал ее по щекам. Джесика давно уже потеряла ощущение реальности. А он бил ее снова и снова, уже по голове, и откуда-то из глубины сознания выплыла мысль: «Неужели он не боится, что убьет меня?»

Он резко ткнул пальцем, толстым пальцем в ямку у основания ее шеи, и она отрешенно подумала: «Проткнет палец шею или нет? Наверное, сейчас хлынет кровь? Или она до смерти задохнется?» Боль была совершенно невыносимой и, выбившись из сил, Джесика перестала сопротивляться. Она лежала совсем изнеможенная и почти бездыханная, а волосатая рука стаскивала с нее юбку, срывала колготки. Джесика скорее чувствовала, чем слышала треск разрываемой тонкой ткани. Он неожиданно легко поднялся, расстегнул штаны. Ее глаза были закрыты, когда этот жирный бугай овладел ею. Одной рукой он широко раздвинул ее бедра, другой продолжал давить на шею. Вожделенный момент приближался, его потуги усилились. Ей казалось, что ее разорвали на части, и она истекает кровью. «Наверное, она сейчас умрет от потери крови?» — но эта мысль не показалась ей такой уж страшной.

Неожиданно он отпустил ее горло, пронзительно взвизгнул, обозвал «шлюхой», и Джесика почувствовала выстрелившую в нее горячую жидкую струю. Резко откинувшись, он направил липкое, обильное извержение прямо ей в лицо, обрызгал волосы. Безжизненные губы Джесики ощутили его отвратительный, мерзкий вкус.

Несчастная девушка не двигалась, не открывала плотно сжатых глаз. Она слышала, как этот ублюдок приводил себя в порядок, одевался, потом собрался уходить. «Тебе следует вымыться, — прорычал он. — И выключи свет перед уходом. А если у тебя возникнет желание рассказать кому-нибудь об этом деле, тебе следует дважды подумать. Я скажу, что ты сама все это устроила, и мне поверят. Все знают, как такие маленькие шлюшки кидаются на каждого мало-мальски влиятельного человека. Все вы, твари, готовы на все, чтобы проползти в закрытую дверь».

Он ушел, и она осталась одна. Джесике надо было собрать все свои силы, чтобы суметь подняться. В конце концов ей удалось встать на окоченевшие ноги и медленно, с трудом дойти до женского туалета. Она молила судьбу, чтобы никто не встретился ей по пути. О Боже, как она страдает! Она терла лицо, несмотря на то, что оно было все в синяках и болело. А волосы? Как бы ей вымыть их? Она протерла волосы мокрым бумажным полотенцем, расчесала, вытерла еще раз. Потом побрызгала дезодорантом из маленького флакончика, который носила в сумке. Но все было бесполезно. Ничто не могло заглушить отвратительный запах. На шее, на теле — везде были видны красные отпечатки его толстых рук. Она густо наложила косметику, но даже это не помогло скрыть следы насилия. В ее голове постепенно утверждалась одна-единственная мысль — поскорее уничтожить все следы, не вспоминать, забыть все, что с ней произошло.

Почти не сознавая, что она делает, Джесика вернулась в студию, нашла на полу разорванные колготки, потом достала из сумки маникюрные ножницы и пошла назад в туалет. Здесь она усердно разрезала колготки на мелкие кусочки и сильным напором воды смыла обрезки. Проделав все это, она задала себе вопрос, как быть дальше. Все улики, которые пригодились бы ей в полиции, уничтожены. Она, конечно, слышала, что если вы намерены обратиться в больницу для освидетельствования, надо сразу отправляться туда, а не думать о том, как бы привести себя в порядок.

Решение пришло к ней сразу, как только она представила все, что могло произойти вслед за этим. Ей не следовало идти ни в больницу, ни в полицию. Ей не следует требовать никакого возмездия. Патриция Блэмонд ни за что не допустит публичного копания в их белье. В тот же момент Джесика поняла, что своей бедой ей не следует делиться и с матерью. Заглянуть после этого в лицо матери будет для нее тягостнее самого насилия. Она всю жизнь будет презирать свою дочь как что-то грязное и развратное.

Джесика взглянула в зеркало, красные пятна все еще оставались, волосы всклокочены. Что говорить о матери, если она и сама теперь презирала себя!

Но ведь не только мать будет презирать ее, но и Дуглас… если она расскажет ему. Дуглас не скрывал своих взглядов по поводу изнасилования и всегда, когда об этом заходил разговор, говорил, что не девушку насилуют, а именно сама девушка так или иначе провоцирует мужчину на насилие. Конечно, бывают и исключения, но это только в тех случаях, когда насилие совершено официально признанным маньяком. Так что относительно Дугласа у Джесики тоже не было никаких иллюзий. Он так же, как ее мать, будет считать ее распутной. Замаранной — и все.

Вот Грег, очевидно, поверит ей… если, конечно, она скажет ему. Он ведь хорошо знал Даррена Праути и догадывался, что это был за человек. И он знал еще, как ведут себя такие люди. Но после этого он тоже не останется с ней таким же, как раньше. Она будет для него подбитым и ободранным птенчиком, и он вряд ли захочет защитить его, скорее воспользуется случаем.

Да, выходит, она совершит страшную, непоправимую глупость, если расскажет об этом кому-нибудь. Кому бы то ни было! Разве не очевидно, что это будет означать только одно: новую боль и новое унижение?

Через четыре недели она обнаружила, что может стать матерью и просто обезумела от этой мысли. Джесика не знала, что делать. Мать? Это исключено. У нее даже не было близкой подруги, с кем бы она могла обсудить свое положение. Совсем одна! Может быть, убежать из дома, вообще из города? Но куда? Могла ли она сказать матери сейчас, что была изнасилована месяц назад? Дугласу? Или Грегу? В ней не было достаточно жизненных сил, чтобы решиться на аборт. Но в то же время она была не настолько глупа, чтобы стать одной из тех матерей-одиночек, которые растят своих незаконнорожденных детей, рассказывая всем о своей любви к этим обездоленным малюткам. Нет, это не для нее!

Дуглас! Она знала, что он готов просить ее руки хоть сегодня. Но он обязательно будет ожидать обряда бракосочетания три установленных месяца. Это будет смешно. Благопристойный Дуглас Фенуик с невестой! А что будет, когда пройдет пять-шесть месяцев! Он никогда не решится и на то, чтобы сбежать с ней, разыгрывая безумную страсть, даже если она попросит его об этом. Нет. Он будет настаивать на пристойной женитьбе, пристойном венчании, пристойной свадьбе.

А вот с Грегом другое дело. Грег не откажется жениться на ней хоть за минуту, принимая во внимание, что она — дочь Патриции, так он был ослеплен роскошью их дома в Уинфилде. И если она намекнет Грегу, что мать настаивает на ее помолвке, с Дугласом, Грег постарается не упустить свой шанс и не потерять ее, наследницу удивительного дворца на бульваре Сансет.

Они обвенчались с Грегом в укромном местечке Лас-Вегаса в заведении странном, но очень необходимом в подобных случаях, где в услуги входили даже обручальные кольца, правда, с минимальным содержанием золота, но зато за вполне приемлемую плату. После этой церемонии новоявленный муж повез ее во второразрядный мотель и одарил ее смущенное тело яростной, почти животной, но удивительно бесстрастной любовью. Оказалось, что второй в ее жизни опыт в любви не отличался от первого. Обнаружилось только два различия. Одно заключалось в размерах орудия любви. И то, которым обладал Даррен Праути, значительно уступало в сравнении с Грегом Наваресом. Ну, а второе отличие она воспринимала теперь уже совершенно бесстрастно и обреченно… если Праути называл ее грубыми словами, то Грег не называл никак… вообще никак. Оказалось, что она вышла замуж за человека, для которого интимная близость была не проявлением любви, может быть страсти, а актом ярости, безумия, даже похоти.

Как только Грег закончил с этим делом, а Джесика не испытала ничего приятного и радостного, он спросил: «Когда-нибудь твоя мать смирится с мыслью, что мы все-таки поженились? Как ты думаешь, есть ли у нас шанс жить с ней в том замке?»

Джесика услышала его вопрос, но он доносился до нее как будто издалека. Она лежала на спине, уставившись в потолок. Что бы сказала ее мать о девчонке, которая вышла замуж за бесчувственного иностранца после того, как другой иностранец надругался над ней? О девчонке, которая вышла замуж в маленькой заброшенной церквушке за человека в запятнанном костюме в то время, как была возможность увидеть вспышки неоновых огней даже при полуденном солнце. Патриция бы, несомненно, сказала, что такая глупая девица заслуживает того, что получила.

Она повернулась на бок, подальше от мужа, пробормотала в ответ на его вопрос: «Может быть». Она не скажет ему, что не собирается встречаться с матерью, даже если Патриция соблаговолит послать ей приглашение.

Раз и навсегда Джесика возненавидела тот мрачный роскошный дом. И кроме того, она ни за что не позволит матери узнать, что за иностранец стал мужем ее дочери. Пусть мать думает, что Джесика сделала прекрасный выбор, и добилась всего, к чему она так упорно стремилась.

Сесиллия позвонила, чтобы поздравить нас с рождением Мэган.

— Как чувствуешь себя в роли матери? — спросила она, и, не дожидаясь ответа, завела речь о своей карьере. — Ты не могла не видеть меня в журналах и по телевидению. Журнал мод назвал меня если не моделью года, то уж точно моделью недели. Мой путь начался, моя звезда засияла.

— Это прекрасно! А что говорит об этом Боб? Он, должно быть, нервничает?

— Ах, Боб! Этот осел — моя головная боль. Откровенно говоря, я не знаю, что с ним делать. Он не хочет заниматься своей собственной карьерой, предпочитает контролировать мою, следит за каждой мелочью в моей жизни — мои фотографии, мой гардероб, моя косметика. Когда я выезжаю на съемки, он настаивает на том, чтобы уложить мои вещи. Ты могла бы поверить в это?

— Но ты этого и хотела, Сесиллия. Ты, хотела, чтобы Боб управлял тобой.

— Ну, это было удобно до определенного момента… удобно, но не более. Боб стал для меня настоящей обузой. Он много пьет, а потом устраивает сцены… ужасные сцены. Между нами говоря, я бы очень хотела освободиться от Боба. Он доводит меня.

— А сам-то он знает об этом? Ну, я имею в виду, что ты хочешь положить конец вашим отношениям?

— Да ради Бога! Я никогда не делала из этого секрета. Но он такая дрянь! К тому же, есть еще одна маленькая проблема…

Оказалось, что Сесиллия встречается с известным, богатым политиком. Он очень полезен ей со всех сторон, но, к сожалению, женат. Они — Сесиллия и политик — уже обсудили эту проблему: его развод и их женитьбу. Конечно, это нанесет некоторый вред его положению. Кроме того, она совершенно не могла предсказать, как это отразится на ней самой: помешает ее карьере или, наоборот, поможет ей. Это было как пороховая бочка. Боб сказал, что если она порвет с ним, то он готов на все, он пойдет даже на то, чтобы обнародовать ее отношения с политиком. А он может это сделать. Распишет их историю на страницах какой-нибудь скандальной газетенки, «а ты ведь знаешь, этим злобным фельетонистам дай только повод». Конечно, Сесиллию волновала судьба близкого ей человека, но, естественно, ее больше беспокоила все-таки своя собственная судьба, которая как раз сейчас очень удачно воплотилась в образе косметической фирмы «Форрест». Сесиллия была моделью, официальным представителем этой фирмы: они назвали ее именем целую серию косметических товаров: помада, шампунь для ванн, всякие другие мелочи, но самое захватывающее — духи «Сесиллия». Поэтому она не могла допустить и намека на скандал. Сесиллия проклинала Боба, надеясь, что он займется, в конце концов, своим собственным делом, а не будет пить из нее кровь, как пиявка-паразит.

Я вспомнила о том, как в прошлом разговоре она утверждала, что не спит с Бобом, и спросила ее сейчас:

— Только не говори мне, что ты все еще не спишь с ним?

— Только когда он добивается этого силой, — ответила она.

— Не может быть, Сесиллия! В это трудно поверить!

— Ты просто не знаешь. Это действительно бывает. Впервые это случилось, когда я уезжала с Уолтом — это тот самый политик — его женой и референтом, Томом Джингом. Том опекал нас, заботился, чтобы жена Уолта не застала нас врасплох. Когда я вернулась домой, Боб был в ванной, небритый и пьяный, как обычно. Он сказал: «Ты спишь с этим сукиным сыном, а сейчас ты будешь спать со мной», — и он ущипнул меня за грудь. А я испугалась, что он порвет платье, которое я взяла напрокат для поездки в фирме «Товито», поэтому я закричала: «Прекрати, мерзкий пьяница! Это не мое платье! Я должна вернуть его назад!» Боб же, ты можешь себе представить, бросил меня на диван и начал терзать. Я очень волновалась за платье. А потом он посмотрел на мой сосок и вцепился в него зубами. Я до смерти испугалась, что он может откусить его напрочь. Моя подруга Перси с соседнего двора однажды рассказывала мне историю о девчонке Юнис, которая жила с совершенно откусанными сосками. Это случилось с ней, когда мужчина принуждал ее, а она сопротивлялась. Вот я и пошла на этот компромисс: чтобы сохранить платье и мои бедные соски.

Мне уже было достаточно этих излияний, больше я не хотела ни слова.

— Мне нужно идти, Сесиллия, — сказала я. — Пора кормить Мэган.

— Боже мой! Твое ли это дело? Пусть это делает няня.

— У меня нет няни. Я кормлю грудью сама.

— Не может быть. Ты работаешь, у тебя ребенок, много всего другого, и у тебя нет няни? Да еще кормишь грудью? Боже мой! Тебе только 22. К тому времени, когда тебе исполнится 23, грудь отвиснет до колен. Неужели тебя не волнует, что ты испортишь фигуру, тело, единственное тело, данное тебе только однажды?

— Да ради Бога, Сесиллия, это чушь! Что ты мелешь?

— Я имею в виду, — продолжала она, — что ты поступила необдуманно, заимев ребенка в 22 года, не говоря уж о том, что появляются морщинки, уродующие лицо, да и все тело.

— А почему ты не подумала о Джейсоне? — возразила я. — Он очень счастлив иметь ребенка, и меня, и мои морщины, и все прочее.

— Ну, ладно, не забивай мне голову. Ты же знаешь, я постоянно думаю о вашем благополучии. Действительно, я так рада за тебя. Я думаю о тебе все время. Вас стало трое: Джейсон и бэби, — произнесла она мягко.

Джейн и Джо прислали нам посылку из Блумингдэйла с детскими вещичками: тут было и стеганое одеяло, украшенное аппликациями с розовыми и зелеными слонами, и крохотные смешные распашонки, все расписанные фигурками животных. В посылке было письмо.

На следующий день пришла и другая посылка из Блумингдэйла, Нью-Йорк, — подарок Сесиллии для Мэган. Это были влагонепроницаемые штанишки с пестрым в красный горошек платочком, торчащим из бокового кармана, а к ним распашонка с надписью: «Упрямому Гаю!» Я не удивилась надписи, от Сесиллии трудно было ожидать чего-то другого.

Чудный подарок для дочки я получила и из Калифорнии от семейства Наваресов — крохотное белое платьице с кокеткой, украшенной ручной вышивкой: розовой, голубой, желтой. А я послала им свадебный подарок — фигурку пастушки из дрезденского фарфора. Она так напоминала мне Джесику. Не зная, куда послать подарок, я отправила посылку на имя матери Джесики, куда я всегда писала подруге. Через несколько недель Джесика позвонила мне, сообщила, что получила подарок, он ей понравился, и что она беременна.

Я забеспокоилась.

— Как восприняла это твоя мать — выход замуж за Грега и намерение иметь ребенка?

— Трудно сказать, — ответила Джесика. — Ты ведь знаешь, моя мать непредсказуема.

Когда Патриция узнала о побеге дочери, ее реакция была удивительной. Она не бушевала и не бранилась, чего с ужасом ожидала Джесика. Вместо этого Патриция как-то криво улыбнулась, скрестив руки на груди, словно предупреждая: «Ну, сейчас ты добилась, чего хотела. Посмотрим, что из всего этого получится».

Сначала Патриция ничего не подарила им на свадьбу, и Джесика подумала, что ее мать самонадеянно полагает, что без денежной подпитки новый муж крайне разочаруется и разойдется с Джесикой. Но когда через несколько недель Джесика объявила, что она беременна, мать снова удивила ее. Она подарила новобрачным дом, большой великолепный дом в Бэл Эар. Казалось, что дом стал благословением Патриции на брак. Но она заставила Грега подписать документы, оговорив очень высокую ежемесячную плату, а годовые выплаты подсчитывать по текущим расценкам. Понятно, что эти платежи не могли быть внесены. «Это было формальностью, — сказали юристы, — юридические тонкости, необходимые по законам собственности, негласно установленные обществом, особенно с тех пор, как налог на развод стал в Калифорнии так высок».

Уже после того, как они переехали в этот дом, Джесике стало казаться, что мать удобно устроилась на стуле и наблюдает за всем происходящим так, как будто замужество Джесики было спектаклем, а мать — зрителем на нем. У Джесики было неясное ощущение какой-то фальшивости. Она даже не могла это четко выразить. Но когда они попытались обставить свой новый дом, содержать его, привести в порядок сад и бассейн на те средства, которые Джесика получала от небольшой работы в музее, им это, конечно, не удалось. И тогда она поняла стратегию матери. Кроме финансовых затрат на дом они имели необычайно высокие ежедневные текущие расходы. Без двух машин жизнь в Бэл Эар была невозможна. Много затрат требовал гардероб Грега, напоминавший гардероб звезды первой величины, не говоря уже о его еженедельной стрижке, затрат на занятия физкультурой и массаж. А его случайные заработки в качестве модели или участие в телевизионных бит-концертах были настолько редкими, что немного добавляли в их семейный бюджет. Мать насаждала денежную проблему в их быт, вот в чем было дело. Джесика нашла очень простое решение:

— Если мы не можем содержать дом и оплачивать наши счета, то должны переехать — отдать дом назад матери и переехать в квартиру, которую мы можем себе позволить.

Грег от этого предложения впал в бешенство.

— Почему ты думаешь, что мы можем позволить себе квартиру? Мы не можем позволить себе даже ободранный гараж до тех пор, пока мне просто не повезет. — Он сказал Джесике, что ни за что не выедет из этого большого ослепительного дома. Ни за что! Он слишком далеко зашел для этого. Он не сделает ни одного движения… хотя нет! Он готов переехать в более грандиозный дом, самый великолепный из всех — Дом в Уинфилде.

— Мы должны все устроить таким образом, чтобы сделать дом твоей матери своим. А это уж твое дело — как достичь этого, — сказал он ей. Она, Джесика, должна выжать из старой леди деньги на содержание этого дома или получить разрешение на переезд к ней. Джесика должна умолять, требовать — все равно, что делать, лишь бы оказаться там.

— Будь она проклята, твоя мать, самая богатая старая стерва Юга, раз ты, ее единственная наследница и ребенок, которого ты родишь, обречены на убогое существование в то время, как она нежится в роскоши в том дворце!

Джесика отключила сознание, чтобы не слушать мужа, не ощущать его ярости, гнева, как она теперь делала всегда, особенно во время их близости, от которой она так и не научилась получать удовольствие. Несмотря на очень жесткие требования мужа, его невероятную настойчивость, граничащую почти с угрозой, тем не менее это не тот случай, когда она пойдет к матери умолять ее дать денег. А может, как раз для этого мать и дала им этот дом? Просто для того, чтобы заставить дочь попросить у нее денег. Одной этой мысли было достаточно, чтобы Джесика почувствовала себя совершенно больной.

— Но она ведь счастлива стать бабушкой, не так ли? — настаивала я.

— Я полагаю, — ответила Джесика, — что она будет рада внуку — внуку, который продолжит род Уинфилдов. Хотя, я думаю, она предпочтет идеальный вариант. Ребенок — да, но Грег — нет. — Она засмеялась, но печальней смеха я не слыхала.

Все эти месяцы Джесика пыталась определить мотивы, движущие ее матерью. Изменить характер, образ жизни Грега? Принудить ее просить денег? Нет, это слишком просто. Мать, должно быть, играет в другую игру, более изощренную. Возможно, мать хотела, чтобы Грег разошелся с ней, сдавшись от груза ответственности за дом, жену, ребенка. Тогда что же делать ей, Джесике, с ребенком без мужа? Конечно, приползти назад к Патриции… на коленях, побитой…

Иногда, особенно тогда, когда Грег наслаждался ею, стараясь — Джесика могла поклясться в этом — причинить ей больше боли, чем сладости, она решила, что для нее будет проще, если он уйдет, а она останется с ребенком и без мужа. Но тут же ей в голову приходила другая мысль, ведь мать-то ее никуда не уйдет, она останется. И нет разницы, как поступит Грег, в конечном счете, она все равно ничего не выигрывает.

Ребенок родился мертвым. Джесика онемела и два дня, несмотря на все заботы медиков, находилась в тяжелом состоянии депрессии. Она лежала ко всему безучастная и отрешенно смотрела на зеленые стены палаты.

Все — ради ничего. Она снова и снова обдумывала все, что с ней произошло. Замужество с Грегом — бесцельно. Все унижения — бесцельны. Пустота.

Грег пришел навестить ее на третий день.

— Мне никогда не везло, — горько сказал он. В его злых глазах стояли слезы. Искренние слезы.

Джесика была удивлена, ее тронула эта горечь. Она протянула ему руку, стараясь найти слова утешения.

— Доктор сказал, что произошла нелепая случайность при родах. Этого могло и не случиться. Но мы не можем иметь здорового ребенка в ближайшем будущем.

И поползли мысли, которые раньше никогда не появлялись: «Ах, как она виновата перед мужем! Она просто владела им. Она обманула его, вышла за него замуж, не сказав, что беременна от Даррена Праути. Она непременно родит ему другого ребенка, здорового. Его ребенка».

— Ах, — простонал он. — Когда еще у нас будет этот ребенок? Он нужен нам сейчас. Именно сейчас нам нужна помощь твоей ненормальной матери. А она не собирается дать нам ни гроша без этого ребенка.

Джесика вздрогнула, как будто ее хлестнули. Она надеялась, что он на самом деле искренне переживает потерю ребенка, что он прозрел, стал другим. Она с болью закрыла глаза, снова повернулась к стене, а он ушел.

Она уйдет от него. Непременно уйдет! Неважно, что скажет или подумает мать. Ребенка не было, поэтому ей совсем необязательно жить с Патрицией. Она найдет себе работу. И не в этом музее в Уинфилде. Она найдет свое собственное место. Она будет жить в закутке, если заставит нужда. Ничто больше не заставит ее жить ни с одним из них. Ни за что она не повторит этого больше.

Патриция пришла к дочери, окруженная свитой докторов и медсестер, виновато заглядывающих ей в глаза. Это было неудивительно. Ее холодная, величественная манера сама по себе вызывала подчеркнутое уважение, даже если в действительности такового и не было.

— Мне жаль ребенка, Джесика. Но, может быть, судьба все изменила к лучшему. Конечно, если ты признаешь, что вообще-то твои дела плохи. И не возражай. Ты вышла замуж за недостойного, уродливого человека. Без единой подкупающей, стоящей черты. Человека, который не может содержать даже себя. Ты все еще будешь упрямится или признаешь, что этот мужчина женился на тебе только из-за наших денег и положения?

«Мамочка, неужели ни один мужчина не может полюбить просто меня? Меня саму?» Но она только подумала об этом. Джесика, понимала, что мать абсолютно права.

Патриция восприняла ее согласие, а может быть, и покорность, и победно улыбнулась.

— А с ребенком — жаль, конечно, но это, действительно, судьба.

— Судьба? То, что ребенок мертвый — судьба? А эта улыбка! Эта улыбка Патриции! Торжествующая улыбка, говорящая, как права Патриция, и как виновата Джесика. «Как вызывающе она пользуется этим божественным словом „Судьба“? Но она — не Бог! К счастью, пока еще нет».

— Нет, мама, ты не права! Не права! Нет! Ты заблуждаешься насчет моего ребенка! Это не судьба! Это… это самое жуткое, что когда-то случалось со мной. Ты ошибаешься насчет моего ребенка, и ты ошибаешься насчет моего мужа! Он прекрасный, чудный мужчина, который непременно добьется успеха. Ты увидишь! У нас будет другой ребенок. Замечательная живая крошка!

Патриция натянуто, холодно улыбнулась.

— Ты всегда была склонна к себялюбию, Джесика. Совсем как твой отец.

— Мой отец? Я совсем не помню, что он был своенравным. Он был добрым и мягким человеком, а ты всегда…

— Ты ничего не знаешь о своем отце, — задумчиво сказала Патриция. — Когда-нибудь я расскажу тебе о нем.

Она ушла, а над Джесикой снова навис потолок. Нет, сейчас она не могла оставить Грега. Сначала она должна победить.

Она намерена победить в этот раз. Хоть раз, но взять реванш над Патрицией! И только после этого уйти от Грега. Только после этого, как у нее будет замечательный, живой ребенок, чтобы торжественно пройти с ним перед Патрицией. Только после того, как Грег добьется успеха. Тогда она сможет сказать им обоим, чтобы они шли прочь. Грег и Патриция! Но сначала нужно победить Патрицию.

Патриция послала в больницу машину с водителем, чтобы отвезти Джесику домой. Она даже не пыталась узнать, позаботится ли об этом Грег. После того, как машина двинулась в сторону холмов Бэл Эар, Джесика подумала, что ей не следовало принимать эту подачку матери. Она могла бы обойтись без любого из них — без Грега и без матери. Можно было просто вызвать такси. Но почему же она не вызвала? А будет ли Грег дома, когда она приедет? Она тайно надеялась, что его не окажется, она не могла его видеть.

А в это время Грег Наварес в полной боевой готовности путешествовал по окрестностям Лас-Вегаса. Сначала он решил зайти в один из тех баров, где часто бывал, а потом передумал. Сейчас ему была нужна не просто выпивка, он нуждался в более сильном допинге и он знал, куда отправиться для этого. Грег разглядывал девиц, чтобы подобрать себе подходящую пару. Вот эта скучающая у окна малышка, пожалуй, подойдет. Она была маленькая и худая, почти тощая, в красных шортах и теннисных туфлях. Как раз такая, какие его всегда привлекали. Но это было еще не все. Он отошел в сторонку, в условленное место, опустил руку вниз и стал шарить под сиденьем, как делал уже много раз, пока не нашел маленький пластмассовый футляр с наркотиками. Тайник был на месте.

— Подруливай, — приветственно крикнул он. Девушка обернулась, он подмигнул ей и постарался сделать так, чтобы она видела, что он нашел в тайнике.

Когда Мэган исполнился год, у нас уже было две мастерских по ремонту подержанных автомобилей, два супермаркета, а бухгалтерская фирма, в которой Джейсон все еще работал, предложила ему стать не просто бухгалтером, а партнером. Джейсон получил признание, но он уже был готов к тому, чтобы открыть свое собственное дело.

— Я создам нечто грандиозное, Кэтти. Они обанкротились. Эта строительная компания с оборудованием, земельными владениями, с уже начатым и даже наполовину завершенным строительством ста двадцати домов. Это огромное, фантастическое предприятие. Оно будет приносить десять центов прибыли с доллара.

— Почему они обанкротились?

— Чрезмерное увеличение объемов, неумение пустить деньги в оборот, устаревшие мастерские, неумелое управление.

— А тебе удастся избежать этих ошибок и не допустить новых?

— Я уверен, что вместе у нас все получится. С тобой я сверну горы.

— Ну и чего же ты ждешь?

— Твоего одобрения. Нам нужно продать супермаркеты и ремонтные мастерские. Прентис, конечно, получит свою долю. Но лесопилку мы сохраним, включим ее в новое производство. Сложность в том, что тебе придется полностью включиться в дело, а это означает, что Мэган будет оставаться со служанкой, которую придется нанять.

Это путало все мои планы. Я как раз думала о том, что мне нужно прекратить работу, подумать еще об одном ребенке. Однако я не колебалась.

— Хорошо. Мы найдем служанку на полный день. Как обычно, я полностью согласна с тобой.

Я обняла его.

— Это еще не все. Ты понимаешь, что мы можем потерять все, что уже имеем. Даже дом. Мы можем оказаться по уши в долгах.

— Я понимаю это. Единственное, чего я не могу понять: почему ты не женился на богатой девушке? У тебя было бы меньше проблем. Ты мог бы во многом выиграть.

— Но ведь я мог и промахнуться.

Я нашла Лу — маленькую, работящую негритянку с кротким характером, чтобы она заботилась о доме и Мэган. Поначалу ее необщительность, печальные глаза волновали меня. Но Джейсон успокоил: «Не обращай внимания. Оценивай ее деловые качества, а все остальное — ерунда».

Постепенно мы с Лу привыкли друг к другу. Я поняла, что она замкнута только со взрослыми. Она и Мэган быстро и крепко привязались друг к другу. В этом нам сильно повезло, потому что завершение начатого строительства, усилия по организации фирмы занимали всю нашу жизнь.

— Нам нужны деньги, чтобы пустить их в оборот. Но у нас не будет их, пока мы не начнем продавать дома. А для этого часть домов следует достроить. Чем скорее мы их построим, тем лучше. Время — наш враг, — сказал мне Джейсон и бросил все силы на их строительство.

Банкиры отступали перед его деловой хваткой, здравым рассудком и подкупающим обаянием. Тем не менее, они пришли в ужас, когда узнали, что он намерен нанять рабочих на три смены, работать круглосуточно, семь дней в неделю, сто шестьдесят восемь часов вместо сорока и, соответственно, закончить работу в четыре раза быстрее, чем это возможно. По зарплате это превысило бы все допустимые нормы. Более того, затраты казались губительными, если сказать точнее, просто самоубийственными, в два-три раза выше запланированных. Но Джейсон доказывал, что, завершив проект через пять-шесть месяцев вместо предполагаемых двух лет, он не бросал деньги на ветер, а экономил средства, труд, материалы. Он хотел закончить строительство последнего дома к весне, даже рискуя увеличением затрат. Большую роль сыграл его довод, что каждый работающий сможет получить прибыль на полгода раньше. Банкиры без дальнейшей волокиты дали ему столько денег, сколько он просил. Я всегда была уверена, что спорить с Джейсоном невозможно: спор все равно будет проигран.

Я показала Джейн наш новый дом, который был шестым законченным домом нашего строительства, и еще не полностью обставленным.

— Мне нравится, когда все без излишеств, — сказала Джейн. — Именно так мы сделали в своей квартире. Просторно, свободно, функционально… почти бесцветно, одни полутона.

— А мне так не нравится. Я не хочу оставить все так, как сейчас. Мы приобретем мебель, когда у меня будет больше времени, хотя не знаю, будет ли это когда-нибудь. По крайней мере, до тех пор, пока не продадим последний построенный дом. На самом-то деле мне не нужен был новый дом. В старом мы прожили всего три года. Но Джейсон сказал, что если мы сами поселимся в одном из построенных домов — это будет лучшей рекламой. Наш старый дом продан вместе со всем, что в нем было. Джейсон говорит, что нужно постоянно покупать и продавать, если хочешь получить прибыль, это и будет продвижение. Ты же знаешь Джейсона. Он всегда все делает разумно, уверенно. Но самое забавное, что всегда получается так, как он хочет.

— Джейсон замечательный, — сказала Джейн, сузив глаза. — Джо всегда говорит, что Джейсон — прелесть.

— Ему просто везет, — пояснила я, желая уменьшить заслуги Джейсона, чтобы не вызывать зависти и не гневить судьбу. — Это просто удача.

Джо всегда говорит, что люди сами делают свою судьбу.

Даже несмотря на то, что это говорил Джо, я молча согласилась. На примере Джейсона было очевидно, как можно было сделать свою судьбу.

— Долго ли ты будешь в Акроне, Джейн? Я хочу, чтобы ты пожила у нас.

— Я приехала накануне вечером. Встречусь с одним автором, а завтра уже должна вернуться в Нью-Йорк. У нас будет обед у одной важной персоны. А ты знаешь Джо: если я не вернусь домой вовремя, как обещала, он сойдет с ума.

— Это точно. Как он?

— Он все еще только помощник режиссера, но написал что-то, какую-то пьесу, которую студия собирается поставить. Это уже прогресс, хотя… Джо не будет счастлив, пока ему не удастся ввести телестудию в общую сеть. Но мое процветание… а я уже утратила это маленькое словечко «младший» перед титулом «редактор»… не сделало его счастливее, — она хихикнула, — не говоря уже о том, что я получаю вдвое больше его.

— Какие новости от Джесики? — спросила Джейн за чаем.

— Я думаю, что она все еще страдает из-за потери ребенка. Но она сказала, что дела ее мужа идут лучше, он получает предложения. Недавно его просили принять участие в одном телешоу. Джесика позвонила нам, чтобы мы не пропустили передачу. Мы ее видели. Это был забавный спектакль. Джесика просила, чтобы после передачи мы обсудили ее с Грегом по телефону.

— Вы так и сделали?

— Конечно, Джейсон позвонил. Он разговаривал с Грегом и сказал ему, что все это было неплохо.

— Как он выглядит?

— Блестяще. Джесика сказала мне, что он хорошо выглядит, но я не ожидала, что он так привлекателен.

— Я бы хотела посмотреть передачу, увидеть его.

— У тебя, вероятно, будет такая возможность. Я уверена, что он понравился молодежи, и она сделает из него кумира.

— Это было бы замечательно для Джесики. А что Энн? Чем все закончилось?

— Ах, она занята своим сыном Пети и Джордием. Готовит целыми днями. Какое-то время она занималась политикой, была в окружении Боба Кеннеди. А когда его убили, ударилась в панику. Вот и все. Она была очень подавлена, угнетена, особенно в связи с тем, что это произошло вслед за убийством Мартина Лютера Кинга. Это странно, но она действительно не может пережить смерть Бобби. Мне кажется, Джо тоже очень тяжело перенес эту смерть.

Джейн взглянула на меня с любопытством.

— Конечно, он был потрясен, когда это случилось. Как все мы. Но это произошло давно, а Джо уже отошел от политики. Он даже не злился на Никсона в те дни.

Я кивнула, нисколько не удивившись этому сообщению. Я и не ждала от нее другого ответа.

— Энн — прекрасная мать, — сказала я. — Она полностью отдает себя семье, а меня осуждает; считает, что я поступила ужасно, поручив Мэган няне.

— Я уверяю, что ты — отличная мать, да и Лу кажется очень толковой.

— Да, — рассмеялась я, — она способная и вызывает опасения.

Джейн округлила глаза.

— В таком случае, я возьму ее с собой в Нью-Йорк и напущу ее на Джо.

На нас напал смех, и мы почувствовали себя девчонками; как будто мы снова в школе, и нет прожитых лет, обид, потерь…

Она выпрямилась.

— Я забыла сказать тебе. Я забегала к Сесиллии не так давно. Она изумительно выглядела, но была занята, как обычно, только собой. С ней был Боб, но вот он выглядел ужасно. С ним что-то происходит. У них была еще одна пара. Бедные родственники — ты понимаешь, о чем я говорю. Парень — певец, играет на гитаре, девушка — его менеджер. Она уникальна! На ней было мини, вызывающе короткое, до самой шеи. Ее звали Перси, и, кажется, она родом из того же городка, что и Сесиллия. Бывшая школьная подруга. Ты можешь себе представить, они остановились у Сесиллии, и она старалась устроить им связи! Наша Сесиллия, помогающая кому-то!

— Сесиллия не так плоха. Почему она не может помочь кому-то, если это в ее силах? Особенно старой подружке.

Джейсон уже спал, а мы гуляли и смеялись полночи. Когда на следующий день Джейн уехала, я почувствовала, что хотела бы видеть ее чаще. Мне кажется, что она ощущала то же.

— Я хочу, чтобы вы с Джейсоном навестили нас в Нью-Йорке. У нас, правда, только квартира — а не такой большой дом, как ваш, но есть комната для гостей. Небольшая комнатка с тахтой. Конечно, с мамой в ее доме в Тенафлай было жить удобно, но мы все-таки предпочли иметь собственное жилье в городе. Надо когда-то начинать жить самостоятельно. Кроме того, в Нью-Джерси нечем развлечься. Обещай мне приехать к нам.

Как только машина с Джейн уехала, я поймала себя на мысли, что многого не спросила у подруги: «Счастлива ли ты, Джейн? Все еще любишь Джо? Или уже нет? Довольна ли ты жизнью? Радует ли она тебя? Все ли произошло именно так, как мы мечтали не так давно в Колумбусе? Или все как раз наоборот?»

Джон Тайсон проснулся по двум причинам: от удачной идеи и внезапно возникшего желания. Он толкнул Джейн локтем, чтобы она окончательно проснулась. Однако он каждый раз опасался, что если повторит толчок, она разозлится и отфутболит его.

И сейчас же влез на нее, не дожидаясь полного пробуждения.

— Сколько времени? — спросила она.

— Как раз столько, чтобы ты выполнила свои обязанности, — ответил он, глупо ухмыляясь, и стал настойчиво предлагать ей себя, не утруждаясь мыслью, что ее дремлющий организм не был готов к близости. И душа ее еще спала. Не открывая глаз, она попыталась вызвать в своем теле хоть какую-то ответную реакцию, чтобы доставить ему наслаждение. Но Джо, проделывая движения, способные возбудить лежащую рядом женщину, сообщил ей потрясающую идею, которая пришла к нему в голову, едва он проснулся.

— Это касается Греты, — сказал он, имея в виду главную роль в пьесе, которая была уже на выходе. — Сесиллия!

Джейн моментально открыла глаза и насторожилась:

— Что Сесиллия? — спросила она.

Но Джо попросил:

— Тише! — и быстренько кончил.

— Я хочу, чтобы Сесиллия сыграла роль Греты. — Он наконец занял свое исходное положение, откинувшись на спину.

— Но она же не актриса. Она только манекенщица!

— Она более, чем манекенщица. Она — женщина «Форрест».

Но тут ему, очевидно, пришло в голову, что Джейн не получила наслаждение и не удовлетворилась его действиями, поэтому он решил повторить их, но не успел этого сделать. Она почувствовала его намерение, выскочила из постели и пошла в ванную.

— Мне не нужна актриса, — пробормотал он ей вслед. — Мне нужно имя. А Сесиллия будет изо всех сил стараться сыграть эту роль. Каждая манекенщица мечтает стать актрисой, как только достигнет определенной известности.

С зубной щеткой в руках Джейн вернулась в спальню.

— Ты, наверное, сошел с ума, если думаешь, что Сесиллия согласится начать свою артистическую карьеру на местном телевидении. Если она вообще согласится играть на телевидении. Зная Сесиллию, я думаю, что если ее дебют и состоится, то не меньше, чем в кино. А если ты все-таки захочешь привлечь Силли, то с тем положением, что она занимает в фирме, это будет крепким орешком для тебя. «Форрест» и Сесиллия стали неотделимы. Они нужны друг другу, и увянут, разделившись. Косметика сделала Сесиллию одной из самых желанных, блистательных и недосягаемых женщин в мире. Она, может быть, и согласится, но не менее, чем на театральную пьесу. Если вообще сможет играть.

Она вернулась в ванную и яростно начала драить щеткой остатки своих волос. Однажды мать посоветовала ей изменить прическу. Джейн послушалась ее и подстриглась, расставшись со своей буйной шевелюрой. При этом она, конечно, потеряла значительную часть обаяния. Хотя в одном мать была права — люди стали замечать прежде всего саму Джейн, а не ее волосы, которые теперь превратились в короткую щеточку.

Джо вошел в ванную.

— Ты всегда упряма. Особенно когда это касается моих дел.

— Это неправда, Джо, я всегда старалась помочь тебе.

— Тогда сделай это и сейчас.

— Как? Какая тебе в данном случае может быть польза от меня?

— Помоги поговорить с Сесиллией так, чтобы она согласилась.

Джейн безмолвно взглянула на него.

— Ну? — спросил он, выхватив расческу, вплотную приблизившись к ней.

— Как я могу сделать это?

— Мы устроим вечер. Мы пригласим Сесиллию, кое-кого из моей студии и кого-нибудь влиятельного из фирмы «Форрест», может, даже самого Ричарда Форреста. Я слышал, они с Сесиллией круглые дураки. Может быть, удастся уговорить Форреста стать спонсором программы.

Джейн сбросила халат.

— Почему ты думаешь, что Сесиллия примет наше приглашение? Она, скорее всего, ходит только на званые обеды, официальные приемы. — Джейн включила воду и поплотнее закрыла дверь, надеясь положить конец неприятному для нее разговору. Хотя она знала, что конца не будет.

Джо в гневе снова распахнул дверь, и с таким остервенением выключил воду, что чуть не сорвал краны.

— Тебя нисколько не волнуют мои успехи. Тебя интересует только твоя бестолковая работа. Неужели ты не понимаешь, что твоя задача только пригласить Сесиллию, а разговаривать с ней буду я сам!

— Джо, — сказала Джейн с раздражением в голосе. — Пойми и ты — мы никогда не были близкими подругами с Сесиллией. Мало того, она всегда недолюбливала меня. Нас ничто не связывало. Нас объединяла только Кэт.

— Тогда пригласи Кэтти. Объяви, что мы устраиваем вечер в честь Кэтти и Джейсона. В конце концов скажи, что угодно! — он снова включил воду, устроив в раковине настоящий водоворот, и захлопнул дверь.

Слезы обиды и горечи потекли по щекам Джейн, она быстро сунула лицо под ледяную струю; потом, уцепившись за краны, начала закручивать их до упора. Бессмысленно походила по ванной. Что она скажет Кэтти и Джейсону? Они должны будут оставить дочку, работу и приехать в Нью-Йорк для развлечения.

Строительство было почти завершено, когда позвонила Джейн, приглашая нас на вечер в Нью-Йорк. Я даже обрадовалась этому: нам с Джейсоном просто необходимо было хотя бы чуть-чуть передохнуть. Проект измотал нас, поглотил полностью. В это время Джейсон изучал земельные вклады, стараясь определить, во что в перспективе вложить деньги. А я чувствовала себя виноватой перед Мэган: придется покинуть ее на несколько дней. Она привыкла быть с нами и как раз сейчас училась ходить, смешно ковыляя. Мы чаще стали бывать вместе, так как наконец продали последний дом. Конечно, не сами, у нас были посредники, но, в конечном счете, ни у кого из них не было таких способностей, как у Джейсона. Только он один мог продать дом наиболее выгодно и удачно.

— Джейн сказала, что будет что-то вроде встречи старых друзей, — сказала я Джейсону. — Хотя, конечно, вряд ли получится так. Энн объявила, что она и Джордж не смогут приехать: не с кем оставить Пети. Я думаю, что Джесика тоже вряд ли тронется из Калифорнии. В действительности окажется, что откликнутся Джо с Джейн, Сесиллия с Бобом, и этим встреча закончится. Джейн сказала, что Сесиллия придет только в том случае, если приедем мы.

— Иначе вечер будет недостоин ее внимания, и она не снизойдет до него, — рассмеялся Джейсон.

— Точно. Хотя там будет много разного народа. Не только старые милые друзья.

— Ты хочешь поехать?

— Давай сделаем передышку. Да и повидаться с Сесиллией очень интересно. Джейн очень просила, чтобы мы приехали. Вообще что-то угнетает ее. Мне кажется, что нужно поехать.

— Согласен. Мы едем. Но при одном условии. Мы не будем там ничьими гостями. Ни Джо, ни Сесиллии. Мы остановимся в «Плаза».

— Это идея.

Мы устроились в «Плаза», в той самой комнате, где были счастливы в нашу свадебную ночь. Такое совпадение не удивило меня. Я уже привыкла ко всяким сюрпризам, которые устраивал для меня Джейсон.

Утром Джейсон решил пройтись по магазинам, посмотреть, что они собой представляют, а я пошла позавтракать с Сесиллией в «Русской чайной». Я была искренне взволнована. Мы не виделись с Сесиллией с тех пор, как она уехала в Нью-Йорк на четыре года раньше меня. Не виделись, если не считать фотографий на обложках журналов или телерекламы, представляющей фирму «Форрест».

Сесиллия сообщила мне по телефону, что заказала столик в «Русской чайной». Это было место, где собирались все знаменитости. Звезды Голливуда устраивали здесь встречи. А мне всегда казалось, что «Русская чайная» — это место, где обедали все приехавшие в Нью-Йорк. Я не могла себе представить, как сейчас выглядит Сесиллия, изменилась ли она с тех пор, как мы виделись в последний раз.

Меня провели к отдельному столику, где я устроилась в ожидании Сесиллии — она задерживалась. Ее приезд можно было сравнить со сценой Богоявления. Все обомлели, оторвались от тарелок, примолкли. А она невозмутимо шествовала между столиками, рассылая воздушные поцелуи направо и налево, кому достанется. Но хватило на всех. Она была одета как напоказ, правда, как мне показалось, чересчур тепло. Стоял конец мая, а на ней было длинное зимнее бархатное пальто, тяжелая юбка и обращающие на себя внимание туфли. Яркие волосы не были аккуратно причесанными, но это и делало их неотразимыми и привлекательными. Того, что на ней было, достаточно было бы на двоих.

— Кэтти! Кэтти! — она радовалась и обнимала меня. — Ты совсем пропала! Мы не виделись целую вечность. Но и дня не проходило, чтобы я с нежностью не вспоминала тебя.

Расчувствовавшись, я тоже целовала ее, совсем забыв, какие гадости мне приходилось слышать от нее когда-то.

— Ты изумительно выглядишь! — воскликнула она. — Нисколько не постарела по сравнению с тем, какой я видела тебя в наш первый день. Колдунья, ты выглядишь совсем как Вивьен Ли.

Я пробормотала что-то насчет того, что короток бабий век, это продлится недолго, конец уже не за горами, и вообще это совсем не так, но она повернулась к метрдотелю и спросила: «Правда, она похожа на Вивьен Ли?» Он пробурчал в знак согласия: «Мадам очаровательна».

Зная, что это глупо, я почувствовала, тем не менее, тайную гордость, самоуверенность, оживилась в компании Сесиллии. Несмотря на то, что вечером предстояло застолье у Джейн, я заказала виски с оливками. Сесиллия предпочла содовую.

— Трехнем стариной, — пошутила я, припоминая, что Сесиллия не пьет, чтобы не разрушать свой организм.

— Я все еще соблюдаю трезвость, — честно сказала она, а потом наклонилась вперед и прошептала:

— В прошлом году у меня был аборт.

— Ой, Сесиллия, прости. — Я почувствовала неловкость, вспомнив ощущение полной бессмысленности, которое пережила сама, когда делала аборт.

— Ради Бога! Не печалься, я к этому отношусь спокойно. Представь: если бы я не сделала аборт, что бы стало с моей карьерой?

— Но ты бы могла выйти замуж, а после родов возобновить карьеру. Боб женился бы на тебе, даже если бы это был не его ребенок.

— А почему ты считаешь, что я хотела сохранить ребенка? А во-вторых, чей же, по-твоему, это ребенок, если не Боба? Если я иду на это с кем-то, я всегда предохраняюсь. Тут все в порядке — ребенок Боба. Это было как раз после одного из тех случаев, когда он принудил меня, — сказала она с невероятным отвращением.

Смех душил меня, но я старалась сохранить невозмутимость. «Один из тех случаев, когда он принудил меня». Как будто это с ней происходит систематически и уже стало образом жизни. Это было смешно.

— Надо пользоваться таблетками, — сказала я. — Тогда ты будешь в безопасности даже в тех случаях, когда тебя насилуют.

— Ни за что! Ты не представляешь, как таблетки действуют на гормональный обмен. А это же так важно. Мы должны предохраняться не от беременности, а оберегать свои гормоны. Если ты сама этого не сделаешь, то кто позаботится об этом?

Я действительно не знала, кто может об этом позаботиться. Но заказала еще омаров, хотя это была слишком калорийная пища для женщины. Сесиллия выбрала салат из морской капусты и помидоров и достала из сумки бутылку с напитком собственного приготовления — специальная смесь яблочного уксуса и трав, как она сообщила мне. Это было вместо приправы.

— Я дам тебе рецепт. Не стоит есть пищу с соусами, если не хочешь состариться раньше своей юношеской фотографии.

И мы обе засмеялись.

— Ах, те годы… наша школа… прекрасные дни. Правда? — спросила она так, как будто с тех пор прошла сотня лет, мрачных и изнурительных.

— Это правда. Но разве сейчас хуже?

Она взглянула в мои глаза с оттенком досады.

— А ты… ты все такая же. Романтика не покидает тебя никогда. Это то, что всегда притягивало меня к тебе. Но неужели ты не понимаешь? Мы не можем позволить себе быть мечтателями.

Ее голос дрогнул. Я хотела сказать ей, что мне никто не запретит сохранить романтичность, но вместо этого спросила:

— Ты все еще встречаешься с тем женатым политиком? Зачем это тебе?

Она заморгала, как будто возвращаясь мыслями из трепетного прошлого в суровую действительность. Затем резко ответила:

— Потому что он богат, знаменит, многообещающ, метит в президенты.

— Удивляюсь я тебе, Сесиллия. Неужели эти мнимые достоинства приносят тебе радость, если он женат на другой?

— Они собираются развестись.

Я вздохнула, уже без аппетита взглянула на апельсиновый соус «Ньюбург» и сказала:

— Давай забудем о романтике и посмотрим на вещи прозаически. Они же раньше не собирались развестись, как я слышала. А разве не имеет для тебя значения, что он разведется с женой ради тебя в то время, когда мечтает о Белом Доме? Если он разведется, у него не будет шанса. И ты будешь этому причиной.

Лицо Сесиллии озарилось озорной, лукавой улыбкой, которую я так хорошо помнила с юности.

— Он сделает так, что ее признают психически ненормальной. Люди будут чувствовать только сочувствие к нему. И тогда-то вступят в игру и мое общественное положение, и мое очарование. Кроме всего прочего будет учитываться и то, что мое имя не связано ни с каким скандалом. Этим объясняется и моя линия поведения с Бобом, чтобы он не причинил мне никаких беспокойств, не помешал нашим планам.

— Так чего же вы оба, ты и твой сенатор, ждете, а не отправите ее в психушку прямо сейчас?

— Уолт сказал, что она и так круглая дура. — Она нагнулась через стол, чтобы шепнуть по секрету: — Он следил за ней.

— А Боб? Как вы понимаете друг друга?

На мгновение… только на одно мгновение… глаза Сесиллии омрачились душевной болью. Затем они потемнели от гнева.

— Я бы хотела задушить Боба, вот. Он обнаглел. Он совсем умыл руки. Не делает ничего. Вообще ничего. Боб не нужен мне совершенно. От него нет никакого проку. Он как пиявка у меня на шее. Пьянствовать и угрожать мне физической расправой — вот все, к чему сводится его теперешняя жизнь. По правде говоря, я его боюсь. Но я не могу и избавиться от него, от этого ублюдка. Он сдержит угрозу и обнародует в прессе нашу с Уолтом связь. — Она потерла виски. — Как бы я хотела найти возможность освободиться от него безболезненно, без ущерба. Уолт сказал, чтобы я все оставила так, как есть, Боб создает нам отличное прикрытие. Но Ричард Форрест будет недоволен, если Боб ославит меня. Шеф видит меня воплощением очарования и общественного положения. Именно такой образ он хочет создать для своей фирмы. Фирмы, освещенной звездой Сесиллии. И он сказал, что мне не делает чести жить с этим небритым, невоспитанным, не внушающим доверия, не работающим алкоголиком.

— Ах, Сесиллия, не надо! — взмолилась я. — Мне тяжело слышать, что ты говоришь о Бобе. Парень, которого я помню, — добродушный, обаятельный, жизнерадостный. Ведь он был именно таким. Боб… обладающий прекрасным самоконтролем, чувством собственного достоинства. И всегда смеющийся. А этот Ричард Форрест? Как он вписывается в эту картину, кроме того, что обеспечивает тебя работой?

Сесиллия откровенно улыбнулась:

— Ричард старый. Если он и представляет для меня какой-то интерес, то только чуть-чуть. А кроме того, — она шепнула мне в ухо, — он по-детски придурковат.

Пока я собиралась спросить ее, что именно она имеет в виду, Сесиллия вынула из сумки золотой флакон.

— Это тебе, Кэтти. Духи «Сесиллия». Во флаконе восемнадцать каратов золота. В этом его уникальность. Их выпущено очень немного, таких золотых флаконов. Мне дали три, я хочу, чтобы один из них стал твоим.

Она подвинула его ко мне. Я взяла его в руки и пальцами провела по набранному золотом имени Сесиллии.

— Я не могу взять это. Он слишком дорогой, — возразила я.

— Я хочу, чтобы эти духи были у тебя, Кэтти. Ты моя самая близкая подруга. Единственная, кому я верю. Была еще одна давняя милая подружка из Кентукки, эта резиновая змея, Перси, которая уже имеет эти духи. Ты помнишь, я, бывало, рассказывала о ней, когда мы учились в школе.

— Да. Джейн рассказала мне, что встретила ее у тебя, как будто они с другом останавливались у тебя в доме, и ты помогала им начать карьеру. Он певец? Меня, откровенно говоря, растрогала твоя доброта, как ты старалась помочь им, приняв их у себя.

Лицо Сесиллии искривилось в гримасе.

— Все было совсем не так. Поверь мне, я совсем не хотела, чтобы они останавливались у меня. Я не приглашала их.

Некоторое время мы молчали, потом Сесиллия заговорила снова, она была до удивления откровенна.

— Дело обстояло так: однажды утром они, Перси и Лэст, появились у нас в дверях; они только что приехали из Кентукки, по-деревенски одетые, с их местным диалектом (можешь себе представить), и двинулись на меня, волоча за собой неуклюжий чемодан. Я просто остолбенела от неожиданности…

Перси давно уже подумывала о том, как бы им выбраться из Кентукки, и чем быстрее, тем лучше. Однако в тот вечер решение было принято окончательно. Оно пришло к ней после большой попойки в ту ночь.

— Я, действительно, свел их с ума, не правда ли, Перси? Они были в восторге от моего пения, — лепетал Лэст.

— Ну и продолжай свое ослиное пение, если голова у тебя не способна выполнять свои функции.

Она обхватила себя за плечи. Перси была одета в свободный, не схваченный поясом вязаный балахон, соблазнительно подчеркивающий ее грудь и чуть прикрывающий ее бедра. Когда Лэст подъехал на машине, она взглянула на него без всякой злобы, даже заигрывая.

— Открой дверцу, скотина.

Он послушно выполнил ее требование.

— Прости. Я забыл, что должен был сделать это сам, — пробормотал он, откидывая назад волосы, которые постоянно и настойчиво лезли ему в глаза.

— А зад свой ты не забыл?

Он с удовольствием хихикнул над ее грубоватой шуткой и сказал:

— Ты так и не ответила мне, как я был хорош в этот вечер.

— Может быть, этого не произошло, потому что это не соответствует действительности, глупый осел. Ты не делаешь ничего из того, что я тебе говорю, глупое деревенское чудовище. Я тебе тысячу раз говорила, что стиль кантри — это никому не нужная дешевка. Тебе следует измениться. Я говорила, что нужно добавить в голос вопля, крика.

Это задело его:

— Не так просто петь иначе, когда ты уже как-то привык.

— Если ты не будешь так безобразно ленив, а будешь больше репетировать, то тебе, точно удастся изменить манеру.

— Я попробую, Перси, — он положил руку ей на талию. Она, в свою очередь, стиснула его бедро. Руки на руле у него дрогнули.

— Тебе лучше прекратить, пока я не съехал на обочину.

Она ущипнула его.

— Перси, тебе лучше подождать, пока я не выберу подходящее место.

— Будь ты проклят! Кто заставляет тебя останавливаться? У тебя же есть еще один палец, ты можешь обратиться за помощью к нему.

— Я не могу так управлять машиной.

— Боже мой! Вставь палец! Я хочу тебя! Хочу сейчас, немедленно! — она снова ущипнула его, на этот раз более чувствительно.

— Господи! Перси, прекрати. Я уже почти съехал с дороги. — Разбуженное желание стало мешать ему крутить руль. — Но я не могу сделать это, пока за рулем!

— Дай мне сюда твой тупой палец и делай вот так!

— Как же я могу это сделать? Или ты не носишь колготки?

Она задрала юбку. На секунду дорога уплыла из его глаз:

— Господи!

— Лэст, ты же крепкий мужик. Что с тобой? Я припомню это. Тебе нужна только одна рука на руле. Что мешает тебе поработать другой рукой? Ты берешь средний палец этой руки, ловко засовываешь его туда, где его так ждут.

Утомившись от разговоров, она сказала:

— Вот всегда так. Когда тебе надо, так, пожалуйста, а я хоть умри.

— Я взорвусь от желания. Быстрей расстегни мне брюки.

— О’кей! Хорошо ли тебе?

— Не то слово!

— Нет. Неужели ты не знаешь, что может быть и лучше?

— Будет ли у нас завтра снова вечеринка?

Неудовлетворенность переполнила ее, дошла до точки.

— Эта вонючая дыра! Почему ты не хочешь выбраться из этой помойной ямы. Уже пять лет мы так живем, и у нас все еще нет денег, и никто не знает о нашем существовании.

Он тоже слегка рассердился:

— Но ты же сказала, я должен начинать где-то.

— Но ты уже начал несколько лет назад. Неужели тебе не кажется, что пора перебраться куда-нибудь? Ты никогда не поднимешься выше этого уровня, и никто не услышит тебя, кроме нескольких алкашей, которые постоянно тут крутятся под ногами. Настало время двинуться вперед, достичь цели.

— Куда?

— Туда, где это может произойти.

Его глаза мечтательно засверкали.

— Ты имеешь в виду Нашуилл?

— Нет, я не имею в виду Нашуилл. Певец в стиле кантри не стоит там и ломаного гроша, его освистает любой. А ты слишком импозантен, чтобы быть освистанным. Кроме того, кто хочет ехать в этот заплеванный Нашуилл?

Он был подавлен таким пренебрежительным отношением к этой Мекке.

— А куда ты хочешь?

— Заткнись! В Голливуд! В Лас-Вегас. А пока ограничимся Нью-Йорком.

— Нью-Йорк? Дура! Как мы сможем выбраться в Нью-Йорк?

— Тупица! Вообще не понимаю, и зачем я только теряю с тобой время?!

— Может быть, потому что ты любишь меня? — парировал он. — Потому что я задушевно пою. Потому что я сплю с тобой.

— И певец из тебя не слишком хорош. И ласки твои преходящи, — сказала она задумчиво. — А кто сказал тебе, что я люблю тебя?

— Где мы остановимся в Нью-Йорке? Где возьмем столько денег?

Услышав рассказ Перси о Сесиллии, Лэст не придал ему сначала большого значения, он не видел, какую выгоду они могли извлечь из Сесиллии. Он не знал, что Сесиллия вдруг сама прислала письмишко. Перси даже онемела от удивления, получив его. Сесиллия жаловалась на свои проблемы с любовником, всеми этими политическими играми, связанными с женой и высоким общественным положением. Тогда Перси плюнула на Сесиллию, на ее письмо, посылая к черту не только старую подругу, но и ее политика тоже. Перси не видела никакого толку в Сесиллии. Ну и что, что она работала в большой косметической фирме, о которой тоже писала в письме. Перси тогда подумала, что если что и можно поиметь от Сесиллии, то только что-нибудь, связанное с косметикой. Но теперь-то она все обдумала и поняла, насколько недальновидно поступила. У Сесиллии, должно быть, очень большие связи, Перси была в этом почти что уверена. Нет, Перси, конечно, не думала, что Сесиллия согласится принять их в своем двухэтажном особняке на 5-ой Авеню, поможет Лэсту стать звездой. Но ей все равно придется помочь им, потому что она ведь обязательно захочет поскорее избавиться от них.

— Когда мы отправимся, Перси?

Но ее уже тоже обуяло нетерпение.

— Завтра.

— Завтра?

— Да. Завтра. Но ни слова никому, береженого Бог бережет. Просто соберемся и поедем.

— А как быть с матерью?

— Пошли ей открытку к Рождеству.

— Не могу поверить этому, — он был ошеломлен. — Нью-Йорк!

— А если ты прекратишь вести себя в свойственной тебе идиотской манере и не окажешься в тюрьме за какое-нибудь дурацкое преступление, кто знает, где мы окажемся. Вегас. Голливуд. А это вполне реально. Голливуд.

Лэст хихикнул:

— Мне повезло, что ты со мной, Перси.

— Благодари свою задницу!

Она засмеялась, представляя себе лицо Сесиллии, когда она, Лэст и гитара нарисуются в дверях ее потрясающего дома в Нью-Йорке.

— Они двинулись на меня: он со смущенной, но идиотской улыбкой, она с решимостью, которой хватило бы на двоих. Эта маленькая сучка шантажировала меня. То, что я, доверившись, рассказала ей, она теперь обрушила на мою голову. Какой же я была дурой! Она угрожала растрезвонить обо мне и Уолте всем и привлечь к этому скандальных газетчиков, сделать на этом сенсацию, если я не позволю им обоим остановиться у нас, не найду специалистов, которые могли бы послушать, как поет этот идиот. Можешь себе представить, как все это обрадовало меня? Я не знала, что сделать, чтобы избавиться от этих отбросов, неожиданно замусоривших мой дом. Потом я обнаружила, что пропал один из флаконов с духами, вот такой же, золотой. Я мгновенно поняла, что это дело рук Перси. Она всегда была не чиста на руку. Как-то раз она натаскала отовсюду лекарств на целую аптечку. Это навело меня на мысль. Я объявила, что пропал браслет с бриллиантами и сказала Перси, что намерена обратиться в полицию и подать на нее иск, если она и этот ее Лэст не уберутся прочь из моей жизни. Она бы действительно отправилась в тюрьму. Я фигура влиятельная, и полиция поверит, в конечном итоге, мне, а не ей. Кто она такая? Между прочим, я подозреваю, что эта маленькая шлюха уже познакомилась с кем-то и занялась торговлей наркотиками, возможно, пользуясь моим домом, как складом.

— Но ты же не знаешь этого наверняка.

— А мне и не надо. Подозрения было достаточно. А потом она ведь меня шантажировала, держала в руках! Понимаешь, мне уже достаточно Боба, связавшего меня по рукам и ногам. Ты не можешь себе представить, что означали для меня эти двое, какой они стали обузой.

— Ты вышвырнула их?

Она взглянула удивленно.

— Конечно. А что оставалось делать?

— Я не знаю. Куда им было идти?

— Какая мне разница? Почему я должна заботиться об этом? Я ни на минуту не задумывалась, выдворяя их. Эта Перси, такая милая по приезде, оказалась скользкой, как змея, и хитрой, как лиса.

Она помолчала минуту.

— Знаешь, я хочу избавиться от Боба так же, как избавилась от Перси.

Перед моими глазами встали несчастные Перси и Лэст, плетущиеся по улице, бездомные и голодные. Конечно, Сесиллия выражалась фигурально, но я была огорчена, когда представила на их месте Боба.

— Ах, Сесиллия! Неужели у вас с Бобом все закончится именно так? Вас ведь так много связывает. Почему вы не можете быть вместе, Боб и ты? Ты одна, одна можешь спасти его.

Господи, Сесиллия! Боб так молод, ему ведь нет еще и двадцати пяти. Ты не можешь так унижать его! Почему ты гоняешься за этими Уолтом и Форрестом? Эти люди используют тебя, их интересует только выгода, даже если и тебе они полезны. А Боб любит тебя. Почему ты выбираешь что угодно, только не любовь? Только любовь сделает тебя счастливой. Сесиллия поверь мне.

Я была на стороне Боба, и это на мгновение испугало Сесиллию. Я увидела это по ее глазам. Но только на краткий миг. Затем она рассмеялась и сказала:

— Но я не люблю Боба. И никогда не любила.

— А способна ли ты вообще любить? — требовательно спросила я.

— Безусловно. Я и так делаю это: я люблю. Себя! Я обожаю себя! — Она снова засмеялась, засмеялась над собой. Я не выдержала и сделала то же. Трудно не присоединиться к человеку, который так искренне смеется над собой. Но уже до конца обеда, даже после того, как я убрала флакон с духами в сумку, очень бережно, чтобы не повредить причудливые завитки выгравированного имени Сесиллии, я ощущала за столом присутствие призраков: Перси с Лэстом и милого Боба.

Как я и думала, вечер в Нью-Йорке был великолепен. Он проходил большей частью на веранде, которая представляла собой зеленый сад с удобно расположенными креслами. И неважно, что окна выходили на Третью Авеню, вид которой был скорее жалкий, чем очаровательный. И все-таки это был Нью-Йорк. И деревья зимнего сада сверкали огнями, искусно спрятанными среди зелени. В жилой комнате, как Джейн и говорила, было мало мебели: диваны, покрытые белыми ткаными накидками, черный зеркальный стол, огромные экзотические тарелки и еще какие-то удивительные аксессуары. Джейн всегда отличалась прекрасным вкусом. Гости, не кривя душой, восторгались великолепным убранством их квартиры, ее цветовой гаммой. Одежды тоже были соответствующими. Мужчины были в черном, а женщины в основном в белом со случайными всполохами красок. Джейн была одета подчеркнуто строго, в черное платье, а я в белый трикотажный костюм, задрапированный на кришноитский лад. Я нравилась Джейсону в белом. Он говорил, что прекрасная женщина, обладающая самыми черными волосами и самой белой кожей, должна носить только белые одежды.

Сесиллия с Бобом пришли позже всех. Она выглядела как настоящая звезда, помещенная в золотую раму, и оставалась верна своему правилу — не наряжаться, чтобы одежда не соперничала с ее лицом. Поэтому и сегодня главным в ней была не одежда, а ее рыжие пламенеющие волосы, подчеркнуто утонченные линии и полная гармония во всем. Как можно было отвести взгляд от этой чарующей, обольстительной женщины?

Я повернулась к Джейсону, чтобы посмотреть, какое впечатление произвела на него Сесиллия. И он, действительно, уставился как парализованный, но только не на Сесиллию. Он уставился на Боба, изнуренного, с пепельным лицом, впавшими глазами и одеждой, висевшей на нем, как на вешалке. Его потухшие глаза озарились, когда он увидел нас и кинулся обнимать меня и Джейсона. Я любила Сесиллию, но мое сердце разрывалось при виде Боба. Он шепнул, глядя мне в глаза: «Ты напоминаешь молодую Вивьен». И от сияния этих зеленых глаз я затрепетала. Я поднялась и поцеловала его.

Вечер протекал размеренно. Я очень надеялась, что Боб не станет пить. Он и не пил некоторое время. Зато много курил, зажигая сигареты трясущимися руками. А во мне проснулась наивная, романтическая мечтательница. Неутраченное, незабытое состояние.

Официант принес высокие бокалы с шампанским, потом были поданы бутерброды с осетриной и крохотные картофелины, начиненные красной икрой. Я про себя отметила, что нужно не забыть поделиться с Энн рецептом фаршированного картофеля. «Очень дорогой вечер», — подумала я. Джейн, как будто угадав мои мысли, пробормотала:

— В моменты, подобные этому, Джо рад, что моя зарплата прилично дополняет семейный бюджет, и его не волнует, чья работа лучше и кто в семье главный.

Но я не понимала, как они умудряются так хорошо жить на две зарплаты. Я догадывалась, что родители Джейн, независимые друг от друга после развода, помогали ей, особенно мать. Она страстно желала, чтобы замужество Джейн было удачным.

Я взглянула на Эллен Вилсон, приехавшую на вечер из Тенафлай. Изысканно одетая в белое платье с серебряной отделкой она сейчас разговаривала с кем-то из фирмы Джейн. Как и Боб, она курила одну сигарету за другой. «Нервы, — подумала я, — и, возможно, что пьет тоже много. Может быть, от отчаяния по поводу неудачного брака? Это можно было понять. Если бы я оказалась на ее месте, тоже бы пила, возможно даже не ликер, а более крепкие напитки».

Я застала Джо и Сесиллию на террасе за оживленной беседой и удивилась: эти двое, которые никогда не испытывали большой тяги друг к другу, были так увлечены разговором.

— О! Но ты мне не нужен, Джо, — Сесиллия улыбнулась натянуто и принужденно. — Я, действительно, могу пойти в любую студию и получить предложение. Особенно если в залог отдам Форреста как спонсора. Я не хочу делать такой подарок, себя и Форреста, вашей захудалой студии.

— Но только я могу помочь тебе с твоей проблемой.

— Какой проблемой? — напряглась Сесиллия.

— Боб. Твой злой рок. Если ты не позаботишься, он сопьется так быстро, что ты будешь шокирована. Я дам Бобу работу на студии, маленькую работу, но она хоть как-то займет его. Это поможет ему распрямиться.

Сесиллия почувствовала внутреннее облегчение. Она боялась, что Джо узнал про Уолта и будет шантажировать ее. Расслабившись, она улыбнулась:

— Если я предложу Форреста в качестве спонсора, я могу требовать для Боба работу где угодно. Ты мне не нужен для этого. Кроме того, это не избавит меня от Боба. Он зашел слишком далеко, чтобы работа его изменила. Он подонок, его интересует только выпивка и карты. Это бросается в глаза каждому.

— А если я отведу его к доктору, которого знаю?

Это предложение заинтересовало ее и в то же время показалось подозрительным.

— Что твой доктор будет делать с ним? Сделает ему лоботомию, чтобы он навсегда забыл меня?

— Нет, — рассмеялся Джо. — Он даст ему препарат, который будет заглушать в нем желание выпить, в то же время сделает Боба мягче.

— Смягчит его? — повторила она.

— Да. Хотя и не намного. Но сцен ревности больше не будет. Просто мягкий, успокоенный Боб, которым можно управлять. Помоги ему выкарабкаться, чтобы после этого легко, со свободной совестью расстаться с ним.

«О, Боже! Это было бы великолепно. Если бы только она могла помочь Бобу встать на ноги, обрести свое прежнее достоинство и тогда выбросить его из жизни».

Она сузила глаза.

— И что это за пилюли? Только честно.

К тому времени, когда мы сели за стол, Боб уже был с остекленевшими глазами и держался в неестественно напряженной позе, подчеркнуто прямо, так же как все алкоголики, пытающиеся держать себя в руках. Я гипнотизировала его, чтобы он больше не пил. Когда он успел напиться? И где? В ванной из спрятанной бутылки? Но это все-таки была не та степень опьянения, о которой говорила Сесиллия. Я видела, что он просто заторможенный, отключившийся. Окончательно и безнадежно замороженный. К сожалению, выпивка не приносит ему облегчения, не добавляет счастья.

Мы возвращались в «Плазу» на такси и оба думали о Бобе.

— Эта сука, Сесиллия… — Джейсон вздыхал, что вообще не было ему свойственно. Он всегда рассматривал людей с большой долей терпимости, допускал отклонения, да и к Сесиллии всегда относился со скрытым восторгом.

— Нельзя ее винить во всем, — попыталась я оправдать подругу. — У Боба от рождения слабый характер. Сколько примеров неразделенной любви. Очень многие любят без взаимности. Но они не опускаются при этом, продолжают жить достойно.

Губы Джейсона вытянулись в прямую нитку. Он покачал головой.

— Это не связано с неразделенной любовью. Это упрощение. Сесиллия использовала его, безобразно, беспардонно. Она изуродовала ему душу.

Я вздрогнула. Какие сильные слова — «изуродовала душу». Мы сидели молча, пока я не сказала:

— Джо совсем не изменился?

Джейсон изобразил какое-то подобие улыбки:

— Точно, старина Джо все тот же. И Джейн совсем не изменилась, не считая волос.

— Я все-таки вижу в ней некоторые перемены. Думаю, в ней накопилась обида на Джо, хотя раньше она считала каждое его слово безупречным, не подлежащим сомнению.

— Ты думаешь, это закипающее возмущение найдет выход, прорвется наружу?

— Я не знаю. Пока нет. Она все еще носится с этой мыслью об удачном замужестве, которую вбила ей в голову мать. Но сложность в том, что мать разошлась с мужем. И сейчас Джейн должна делать все для них обеих.

Я тяжело вздохнула. Все выглядело так угнетающе. Джейсон взял меня за подбородок двумя пальцами.

— Не огорчайся, Кэтти. Я люблю тебя. — Он поцеловал меня, и машина остановилась на базарной площади.

Здесь Джейсон поймал двухместный экипаж, на котором любящие романтики решили отправиться на прогулку.

— Вперед, — сказал он, подталкивая меня. — Ты, наверное, никогда не каталась на такой упряжке.

Когда лошади покатили нас по Центральному парку, я прошептала Джейсону в ухо слова искренней благодарности.

— За что благодарить меня? Работу выполняют лошади и кучер.

— Спасибо за то, что ты не переменился. Спасибо за то, что ты тот самый Джейсон, которого я полюбила, мой Джейсон.

Мы остановились у фонтана около «Плазы», который бесцельно извергался в звездной ночи.

— Он называется фонтаном изобилия, — сказал мне Джейсон, поворачиваясь к бронзовой статуе обнаженной женщины, украшающей фонтан. — Изобилие, я думаю, воплощено вон в той корзине фруктов, которую она держит.

— Вероятно.

— Она мне нравится. Мне кажется, она напоминает тебя. — Это было, конечно, глупостью.

— Я не так изобилую. Я только произвела Мэган, и то давно. — Я думала о тех пяти детях, которые мы когда-то пообещали с Джейсоном друг другу.

Джейсон сказал:

— Я имел в виду другие фрукты, которые ты производила так щедро: дружба, взаимопонимание, нежность, грация. Не говоря уж о любви.

— Ах, Джейсон! Ты всегда говоришь о любви.

Затем я увидела, что глаза его изобразили волнение.

— Знаешь, что я собираюсь сделать? Я хочу заказать такую же фигуру, как в фонтане, только точную копию тебя, и поместить ее в центре фонтана в нашем торговом центре.

Он абсолютно точно рассчитал, что эти слова должны были сыграть роль разорвавшейся бомбы, но я решила подыграть ему.

— Какого торгового центра? — невозмутимо осведомилась я.

Он бросил на меня взгляд.

— Я еще не решил, как его назвать. Что ты думаешь по поводу такого названия: «Аллея изобилия Кэтлин Старк»? Как тебе?

Я решительно воспротивилась.

— Как долго ты думал над этим?

— О! Два-три месяца. У нас есть права на землю, и я подумал: «А почему бы нет?»

— «Почему бы нет?» А я полагала, что ты мечтаешь о новом строительном проекте. Я думала, что это по-прежнему останется нашим делом.

— Безусловно. Но тогда я подумал: «Мы уже делали это. Почему бы не попробовать что-то новое?»

— «Что-то новое?» И ты задумал гигантский проект торгового центра под названием «Что-то новенькое»? Ты говоришь о миллионах и миллионах долларов. — Затем я добавила: — Разве я не права?

Он загадочно улыбнулся.

— Я уже имею договоренность с банком насчет денег. И список магазинчиков, согласившихся принять участие в этой затее.

Я потрясла головой, засомневалась:

— Это звучит как Большой Проект.

— Не бойся, что мы обанкротимся, Кэтти. Я все подсчитал на бумаге. Мы закончим с этим торговым центром менее, чем за год. Мы будем делать его точно так же, как поступали со строительством. Не считаясь со временем. Ты же знаешь мой девиз.

У него было много девизов.

— «Не рискуя, не добьешься успеха», — догадалась я.

— Вот именно. Наша любовь нам поможет.

— Ах ты! — я прикинулась, что сержусь. — Почему ты не сказал мне об этом раньше?

— Потому что тогда не получился бы сюрприз. Я хотел сделать тебе подарок ко дню рождения.

— Но еще не день рождения. Что изменило твои решения? Почему ты сказал об этом сейчас?

— Я подумал и решил, что это будет чересчур неожиданно, если торговый центр выпрыгнет из именинного пирога.

Я прикинулась взбешенной.

— Что за неудачная шутка? — я тряхнула головой. — Торговый центр, выпрыгнувший из именинного пирога… В самом деле!

Мы улыбнулись друг другу, все еще глядя на фигуру в фонтане. Затем я хихикнула, Джейсон повернулся ко мне:

— Согласись, что все-таки моя шутка забавна?

— Нет. Ни за что. Между прочим, я думала о том, насколько ты переменился. Как, несмотря на твои прелестные шутки, ты стал стар.

Его брови поднялись.

— Что заставляет тебя так думать, смею ли я спросить? — поинтересовался он с подчеркнутой вежливостью.

— Я думала о нашем медовом месяце, о Париже, о фонтане на площади Святого Мишели с его каменными дельфинами. Ты стал старый и бесчувственный.

Он колебался, но не более секунды, затем сказал:

— К черту! — и оказался в фонтане, осыпая меня брызгами. — Иди, — он протянул руки, — приди и полюби меня.

— А платье? — возразила я, смеясь.

— Кэтти, это ты совсем состарилась.

— Ах, время в Париже! Я не носила тогда платье, которое стоит триста долларов.

Я еще поупиралась, но в конце концов тоже оказалась в фонтане, где руки Джейсона так крепко обхватили меня, как будто он держался за свою драгоценную жизнь.

Вернувшись домой, я с облегчением распаковала вещи. Мы отсутствовали всего три дня, но для меня этого оказалось вполне достаточно. Я взяла флакон духов, подаренных Сесиллией, поставила его на туалетный столик и задумалась о подружке Сесиллии, Перси, хозяйке второго такого же флакона. Я старалась не думать, что случилось с девчонкой из Кентукки, которую Сесиллия выгнала из дома, однако эта история не выходила у меня из головы.

Перси вернулась в мотель «Хай Роллер» и обнаружила, что Лэст лежит на кровати, самодовольный и ленивый.

— Что ты собираешься делать, Пташечка?!

Он зашипел на нее, не говоря ни слова.

— Ты заблуждаешься, если думаешь, что я дотащу тебя на спине до Лас-Вегаса, если ты будешь лежать, как парализованный и заниматься самолюбованием?

— Что остается делать? Ты же запретила мне выходить из комнаты.

— Я устала повторять — когда я отсутствую, репетируй, тренируйся. Снова и снова, чтобы быть готовым.

— Но я уже репетировал, Перси. Как ты и сказала. Это длится уже неделями.

— Ты будешь выступать в пятницу. Ты попал в большой город, вроде бы должен благодарить за это Бога и ловить любой шанс. Вместо этого я подпитываю это ничтожество, которое не может содержать себя; эту деревенщину, которая не хочет оторвать зад, чтобы выбраться из своей вонючей помойки, которой нечем заняться, кроме как лежать, побренькивать на гитаре.

— А смогу ли я вообще петь? Получить предложение? Предложение, заслуживающее внимания?

— Конечно, клоун! В «Сильвер Лоуде Лондж».

— Не может быть! Как тебе удалось это, Перси?

— Господи, меня тошнит от тебя. Слушай внимательно. Завтра утром тебе придется отправиться в Эль Пасо.

— Это еще зачем?

— Сделать одну маленькую услугу. Ты поможешь, тебе помогут. Там ты возьмешь пакет и привезешь сюда.

— А ты? Разве ты не поедешь со мной?

— Я занята. У меня дела. И вообще: ты хочешь петь в пятницу или нет?

Он кивнул.

— Тогда делай, как я говорю: доставь все в лучшем виде. А если не сделаешь, лучше не показывайся мне на глаза. И еще — с сегодняшнего дня твое имя — Хью Хьюларт.

Он остолбенел.

— Как?

— Во всяком случае, это благозвучнее, чем Лэст Хьюларт, дурак!

— Да, я всегда это подозревал, — сказал он с благодарностью. — Хью Хьюларт! Как мне нравится это, Перси!

— Господи! Еще бы не нравилось!

Ты был отвратителен вчера.

— Но я же всю ночь был за рулем. Уже несколько месяцев я таскаюсь туда и сюда, в Эль Пасо и обратно. Туда-сюда, туда-сюда. Я разрываюсь, Перси.

— Послушай. В эту субботу ты будешь петь на прогулочном пароходе. Прогулочный пароход — классное место. Если ты хорошо выступишь, тебе больше не придется ездить в Эль Пасо. Я приглашу кое-кого, чтобы они послушали тебя, поэтому старайся. Мы осветлим твои волосы. А до того, как ты запоешь свои привычные песни, исполни пару из раннего репертуара Элвиса, когда он был только в начале своей славы. Сделай это в его стиле, не стесняйся, двигайся вот так, по кругу, бедрами, чтобы все видели твои мужские достоинства.

— Но это же не в моем стиле. Я слишком провинциален.

— Заткнись, ублюдок. Как ты меня утомил своим нытьем! Будешь делать так, как я говорю тебе. Осталась неделя до субботы, будь добр подготовиться.

В завершение разговора она бросила договор прямо ему в лицо.

Хью метался взад и вперед по крохотной гримерной в своем новом, чересчур облегающем, расшитом блестками ковбойском костюме, расчесывая обновленные волосы то на одну сторону, то на другую, прикидывая, как лучше.

— А может быть, так? — он восхищался своим отражением в зеркале. — Эти штаны все же немножко преувеличивают мои мужские достоинства, кажется, что в них спрятаны арбузы.

— Есть идея.

Перси тоже выглядела по-новому. Черная кожаная юбка, по стилю точно такая же, как джинсовая, которую она обычно носила. И черная кожаная куртка. Под юбку она надела красные шелковые колготки, тот вид одежды, который она надевала в особо торжественных случаях.

— Слушай внимательно, Хью. Как только ты допоешь песни Элвиса, я сниму колготки и брошу их тебе.

Его глаза округлились в изумлении.

— Зачем они мне?

— Ты поймаешь их, понюхаешь, слегка лизнешь, проведешь ими по волосам и снова бросишь мне.

— Зачем?

— Делай, как тебе говорят! А если еще кто-нибудь бросит тебе колготки, сделай то нее самое. Целуй их, облизывай, комкай, протирай ими лицо, все, что угодно. Только не забудь вернуть их назад.

— С чего вдруг я буду делать это с их вонючими колготками?

— Заткнись и слушай меня! Мы станем символами секса, глупый! Как Том Джонс. Как Элвис. Ты должен превзойти себя, чтобы достичь этого, даже взорвав сцену. Качай задницей направо и налево, как будто она — резиновый мяч, копируй Элвиса.

— И еще, — она порылась в сумочке и извлекла пару красных таблеток. Он не успел задать вопрос, она сказала:

— Они воодушевят тебя, добавят тебе энергии, чтобы ты не напоминал мертвеца.

Шоу с колготками достигло цели, намеченной Перси. Его подружка сделала это, точно рассчитав, что сексуально озадаченные старые стервы, сидящие в зале с лысыми, толстыми муженьками, будут делать то же самое. Он был усыпан колготками. Сработали и таблетки. Они довели его до неистовства, безумной страсти. И важные дяди в черных костюмах, которых Перси привела на представление, присутствовали при этом. Это было рождение звезды, организованное Перси. Рождественский сезон 1970 года и она своими усилиями открыли миру новую звезду.

— Я был на высоте, правда, Перси? Эти тетки полюбили меня, правда? Ты должна быть довольна: я делал все, как ты сказала.

— Ты не блистал, — сказала она, но добавила: — Хотя и не был противен.

— Стоит ли мне заключать контракт, о котором ты говорила?

— Я думаю, да. Если ты не свихнешься. И если я приложу все усилия. А сейчас тебе лучше расслабиться. Завтра у тебя три концерта.

— Но мне не уснуть, Перси. Во мне столько энергии, что мне кажется, что я взорвусь.

— Вот, — она дала ему таблетки. — Это поможет тебе прийти в себя.

Он засомневался:

— Может, обойдемся без них?

— Сними костюм и повесь его. Потом прими таблетку и приляг.

Он сделал все, что она сказала. Как всегда, послушно.

— Закрой глаза, глупец. Перси усыпит тебя.

Она будила в нем желания, изощряясь, используя все ухищрения и уловки, прибегая к сильно действующим и проверенным способам, а он спрашивал ее: «Сколько времени нужно, чтобы попасть в Голливуд?»

Джейсон начал работать над созданием нашего торгового центра в июне 1970 года, и вот сейчас, через одиннадцать месяцев, мы официально открывали его. Муж, действительно, сдержал свое обещание, заказал статую для большого фонтана на рыночной площади торгового квартала Старков, которая напоминала меня в бронзовом варианте. Фонтан был облицован плиткой с оттенками всех цветов, окружен живой изгородью из растений всевозможных видов.

— Само величие, — констатировала Энн. Она и Джордж приехали в Акрон этим утром, чтобы присутствовать на завтрашней церемонии открытия.

— Мы волновались, что скульптуру не завершат. Она заняла у художников столько же времени, сколько строительство всего центра.

— Она чудная, Кэтти, — сказала Энн, осматривая бронзовую фигуру. — В ней отражены чувства Джейсона к тебе. Он сделал из тебя божество.

— Божество! Да ну, Энн! Что за глупость! — я протестовала, а душа ликовала и соглашалась.

А потом я с гордостью сопровождала Энн.

— Идея Джейсона, как видишь, состояла в том, чтобы объединить старое с новым. Ты помнишь сводчатую галерею в Кливленде, которая была построена в 1890 году? Джейсону она очень нравится. Он дал указания архитекторам начать со сводчатых старомодных переходов. Поэтому, — продолжала я, — у нас викторианские балконы сочетаются с современным стеклом. Легкие, стремительные переходы, изящные изгороди находятся в контрасте с величием массивных арок, навевающих старину. Над греческими колоннами висят застекленные потолки.

— Повсюду цветы и деревья, — обратила внимание Энн.

— Температура в каждом помещении контролируется. В стране существует несколько торговых центров, объединенных в одном здании. Несомненно, со временем только так и будет, но пока это большой прогресс. У Джейсона уникальное чутье. Наш торговый центр отмечен тем, что имеет биржевое право на торговлю автомашинами.

— От этого захватывает дух. У вас есть все основания гордиться. Тебе и Джейсону.

— Это все заслуга Джейсона. Он — фантазер.

Энн улыбнулась моей очевидной гордости.

— Джордж сказал, что это более чем великолепно. Джейсон — финансовый чародей, волшебник Акрона.

— Я не знаю. Кажется, он делает все легко и непринужденно. Как будто кто-то действует за него, а он мысленно отдает команды.

— В это трудно поверить. Да ты и сама не веришь в то, что сейчас сказала. Чтобы создать нечто подобное… — она тряхнула головой. — Джейсону нет еще и тридцати, а начинал он с нуля.

Я подумала, как все относительно. Полученная в колледже стипендия казалась кучей денег, а сейчас такую сумму мы вообще не берем во внимание.

— Спасибо банкам: они давали ссуды. К тому же Джейсон сдавал в аренду земли до тех пор, пока сам на них не развернулся.

— А сейчас Джейсон намерен открыть торговый центр в Колумбусе?

— Да. Разве я тебе не говорила об этом? Он будет напоминать по стилю торговый квартал Витторио Эммануэлля в Милане. В сочетании с американским модерном.

— Ваши горизонты расширяются.

Я состроила гримасу.

— Я бы хотела расшириться сама.

Энн посмотрела на меня вопросительно.

— Ты имеешь в виду ребенка?

— Мэган уже 2,5 года, и, если мы захотим ребенка сейчас, разница между ними будет три года. Но Джейсон хотел бы подождать. Он говорит, что я нужна ему. Ему не на кого больше положиться. Так же, как и нет никого, от кого бы он зависел.

— Но у вас еще есть время, Кэтти. Вы так молоды. Вы на целых два года моложе меня. А Пети будет 4,5 года, когда я рожу.

— Ах, Энн, ты беременна и не говорила мне об этом.

Энн рассмеялась:

— Я говорю тебе сейчас! Я надеюсь, что это будет девочка.

Мы присоединились к Джейсону и Джорджу, чтобы вместе пообедать у «Флер де Лиз с бульвара Сен-Жермен» на втором этаже торгового центра.

— У меня для тебя новость, Энн, — нервно улыбаясь, произнес Джордж.

— Да? — Энн посмотрела на него, потом на Джейсона, в последнюю очередь на меня вопросительными глазами, Она натянуто улыбалась.

— У меня такое чувство, что это заговор.

Она, должно быть, колдунья. Не может не быть колдуньей, так точно она все предсказывает.

— Джейсон предложил мне стать его компаньоном, — Джордж заговорил, как будто он не мог больше сдерживать слова. — Он хочет, чтобы мы переехали сюда в Акрон.

Энн перевела взгляд с меня на Джорджа, давая понять нам, что мы предали ее.

— Познакомьтесь с новым вице-президентом компании Старка, — широко улыбнулся Джейсон, отмечая, какое впечатление произвело его сообщение на Энн.

— Я не верю вам всем. Решить такой вопрос, даже не посоветовавшись со мной. — Она повернулась ко мне. — А ты?! Что ты говорила мне перед этим? «Я такая несчастная. Я не могу позволить себе ребенка, потому что Джейсону не на кого положиться…»

— Ну, Энн, продолжай. Это будет занятно для всех нас четверых. Как будто мы попросили тебя и Джорджа переехать в Сибирь, а не в Акрон.

— Место успеха и процветания? — продолжала Энн. — Нам не так уж плохо в Цинциннати, знаете ли. Джордж помощник генерального директора в агентстве безопасности Огайо. У нас неплохой дом. Он не так велик, как построенные вами дома, но он наш собственный, и мы были так счастливы там.

— Джейсон великодушно предложил мне удвоенную зарплату по сравнению с той, которую я получаю в агентстве, — мягко уточнил Джордж, немного опасаясь реакции Энн, хотя заранее предвидел ее. — Вдобавок он предлагает нам акции его компании.

— А нужно ли тебе это, Джордж? Нет. Тебе не нужна эта ответственность. Абсолютно не нужна. — Энн казалась более огорченной, чем сердитой.

Джордж взял ее за руку.

— У тебя будет здесь такой же милый и уютный дом, как там. Я обещаю тебе.

— Да, Энн, — вступила я. — У тебя будет здесь прекрасный дом. В чем проблема? Неужели ты не хочешь жить с нами рядом? В конце концов, вы самые близкие нам люди. Ты мне как мать.

Но я знала, что проблема была. Она скрывалась в самой Энн, которая боялась всяких перемен. Она всегда была такой.

— Где твой дух авантюризма, Энн? — я продолжала. — У тебя, которая собиралась вступить в Корпус Мира? Помнишь?

Она взглянула на меня так, как будто я сказала что-то из рук вон мерзопакостное.

— Я собиралась вступить в Корпус Мира, чтобы делать добро, а не из духа авантюризма. У нас в Цинциннати корни. Это наша опора.

Я посмотрела на Джейсона. Так или иначе, он должен был сказать что-то, что убедит ее.

— Единственная опора — только люди, Энн, — сказал Джейсон, снова беря ее за руку. — Люди, на которых можно рассчитывать.

— А ты знаешь, Энн, что ты можешь рассчитывать на нас, — добавила я. — Наши семьи будут надежной опорой друг для друга.

Энн бросила взгляд на Джорджа, который уже ловил его, увидела, как смягчилось ее лицо. Я знала, что она еще раздумывает:

— Я могу отвергнуть Джейсона. Я могу отвергнуть Кэтти. Но я не могу так поступить с Джорджем.

Я знала, что выбор сделан, и выдохнула с облегчением. В моей жизни не хватало как раз только Энн, живущей по соседству. И Джейсон подарил мне ее и ее семью.

Я запрыгала, стала целовать Энн, потом Джорджа наконец Джейсона, что мне было безгранично приятно. Он осветился улыбкой и пригласил всех выпить лучшего вина, которое имелось в доме, чтобы достойно отметить это событие. Энн не улыбнулась ни разу на протяжении еще нескольких часов.

— Энн, что с тобой происходит? — спросила я, теряя терпение.

— Это все ты! Ты и Джейсон. Вы оба хотите иметь все и не меньше! Но никто не может иметь всего.

— Ты ошибаешься, Энн. Я не хочу всего. Я только хочу, чтобы меня окружали люди, которых я люблю, с которыми я счастлива. Неужели это так много?

— Ах, Кэтти, ты все еще веришь в сказки.

Она была права. Пока рядом со мной был Джейсон, как я могла в них не верить?

Тем летом передача Джо, открывающая звезду Сесиллии, через год после начала ее создания, наконец, вышла в свет. Это была работа местного телевидения, и мы, к сожалению, не смогли ее посмотреть — в нашем городе она не шла. На следующей неделе после передачи мне позвонила Джейн, чтобы сообщить, что программа имела невероятный успех.

— И хочешь верь, хочешь нет, но твоя подруга Сесиллия получила хорошие отзывы критики.

— Замечательно, — порадовалась я за Сесиллию.

— Джо постарался побольше использовать ее внешние данные, а поскольку сценарий был написан специально для нее, то она присутствовала буквально в каждой сцене. Он был одновременно сценаристом, режиссером и постановщиком, поэтому все было отдано ему на откуп, — с тайной гордостью сказала Джейн. — И теперь после такого успеха Джо получил предложение из Голливуда.

Каждый участник передачи созданной Джо, извлек свою выгоду. Все, кроме Джо — Форрест, который все-таки оказался спонсором программы, радовался повышению спроса на свою косметику, студия получила признание и привлекла к себе внимание других спонсоров. Невероятно, но Сесиллия была приглашена на театрализованную презентацию важного мероприятия. А Джо получил предложение работать на студии «Голдмэн-Лэссор Продакшн», и, хотя это был Голливуд, слава этой компании уже ушла в прошлое. Но, несмотря ни на что, это было то поле деятельности, к которому он с таким вожделением рвался.

Джо встретился с Сесиллией и попросил замолвить за него словечко. Ему хотелось стать режиссером того представления, в котором она собирается участвовать. Он напомнил ей, что только благодаря ему, ему одному, Сесиллия получила известность, ее признали, и теперь она может помочь ему.

Сесиллия откровенно рассмеялась ему в лицо.

— Драматург просто выбросит меня со сцены, если я буду просить за тебя, режиссера захудалой местной студии, даже не центральной, — издевалась она. — И вообще, Джо, зачем ты мне нужен?

— Но это же моя заслуга, что театральные критики так вознесли тебя.

— Да что ты говоришь?! Я знаю, чего ты хочешь, Джо. Ты хочешь, чтобы все думали, что я не смогу обойтись без тебя — сначала на телевидении, потом на сцене. Ты хочешь получить кредиты за счет Сесиллии, как Стейнер и Гарбо. Но я не позволю тебе пользоваться моей славой. Кроме того, что я получу взамен?

Джо решил ошеломить ее перспективами.

— Я собираюсь подписать контракт с Голливудом сразу же после программы. Я думаю, что это даст тебе возможность блеснуть еще раз… потом еще… и еще. В художественных фильмах. Ты же хочешь этого? Правда же, ты предпочитаешь кино?

Сесиллия язвительно рассмеялась.

— Разве я похожа на дуру? Весь город знает, что тебе предложили телевизионный контракт, а не постановку фильма. Захудалое дельце! — завершила она презрительно.

Он с удовольствием задушил бы ее. Его руки так и чесались сделать это. Но он контролировал себя и хладнокровно сказал ей:

— Я нужен тебе, Сесиллия. Это я вывел тебя на телевидение. Я знаю, как вывести тебя на сцену.

— Ни черта ты не знаешь, Тайсон! Мне не ну ясен никто, чтобы стать знаменитой. Кроме того, все твои обещания не стоят гроша! Ты обещал помочь с Бобом, и чем все кончилось? Он все еще сидит у меня на шее, отравляя мне жизнь. Работы, которую ты дал ему… хватило на неделю.

— Я старался. Не моя вина, что он напился в первый же день.

— А те уколы! Вы почти убили его. Я хочу, чтобы он убрался из моей жизни, но не мертвый!

— Но ведь ему нельзя было пить после тех препаратов. Каждый, если он не идиот, знает, что нельзя смешивать транквилизаторы с алкоголем.

— Но его никто не предупредил, что это за лекарство. Он думал, витамины — именно ты сбил его с толку, сказав, что это витамины.

— На что ты намекаешь, Сесиллия? Ты же знала, что это не витамины. И все знали.

— Нет, я не знала, — хотя теперь ее голос звучал не совсем уверенно. — Но вернемся к прерванному разговору. Джо, зачем ты мне нужен? Все как раз наоборот. Это я тебя сделала известным.

Ему хотелось схватить ее за горло и швырнуть головой об стену.

— Ты сядешь в лужу, вот увидишь! Ты еще приползешь ко мне и будешь умолять найти для тебя что-нибудь в Голливуде! И ты знаешь, что именно. Но я и не подумаю это делать.

— Но я не хочу переезжать в Лос-Анджелес, Джо. Я не хочу оставлять мать, друзей, работу… моя работа! — простонала Джейн. — Мне только что предложили новую должность, Джо. Это правда, — убеждала она его.

— Но правда также и то, что я напишу пьесу, поставлю ее, сделаю звезду из этой мерзавки Сесиллии, а она сделает известным мой театр, чего у меня самого никогда не получится. Есть разница: или я поеду в Голливуд и буду работать на «Голдмэн-Лэссор», или я останусь здесь, буду продолжать существование на этой ничтожной студии, где мне ничего не светит. Поэтому мне нужно ехать в Голливуд. И ни ты, ни твоя дурацкая работа не удержат меня. Если работа так важна для тебя, ты можешь остаться.

Он скрылся в спальне. Она бросилась за ним.

— Не говори так, Джо!

— Мне бы не хотелось этого делать. Но чем больше я думаю об этом, тем яснее сознаю, что мне не обойтись без переезда в Лос-Анджелес. Милти Сирз уехал в Лос-Анджелес в прошлом году и живет настоящей жизнью. Солнце, теннис, игры с руководством студии. Обеды у Чейзена. Там возможно все. Здесь — ничего. Выгляни в окно. Что ты там видишь? Грязные улицы. Серые лица. Заброшенность. Здесь все в упадке. Ни пальм, ни цветущих; апельсиновых деревьев. Я не собираюсь оставаться на телевидении долго, стоит мне только выбраться отсюда. Я познакомлюсь с нужными людьми и буду делать кино. А если тебе хочется оставаться здесь со своей дурацкой работенкой, что мне остается сделать кроме того, что пожелать тебе удачи?

Как будто в подтверждение своих слов, он начал вытаскивать чемоданы из кладовки. Джейн запаниковала.

— Когда ты намерен отправиться? — Мысли ее заметались: «Ее замужество! Ее дом! Ее прекрасная мебель!» Он снисходительно улыбнулся ей:

— Переменила свое решение? Побежишь за мной?

Ее ответ занял секунду:

— Я поеду с тобой, потому что наше супружество что-то значит для меня, — произнесла она чуть слышно, но вложила в это все достоинство, которого у нее было в избытке.

— Тогда тебе следует поставить в известность твоих начальников. Я уезжаю на следующей неделе.

— Почему ты так торопишься?

— Еду. Еду, Зачем даром убивать здесь время? Но если ты больше заботишься о своих коллегах, чем обо мне… — его слова повисли в воздухе.

— Нет, Джо, конечно, нет, — сказала она быстро. — Ты знаешь, я поговорю с Юдсоном, у него большие связи, он, наверняка, знает кого-нибудь на одной из студий. Я думаю, мне удастся получить там работу в архиве. Мне кажется, что у меня это получится. Это близко к моей специальности.

«Ты надеешься превзойти меня и в Голливуде. Да? Ты собираешься работать на большой студии, в то время, пока мне придется перебиваться на телевидении. Ни за что!» — пронеслось у него в мозгу.

— Тебе не следует беспокоиться, Джейн. Я думаю, тебе не хватит времени.

— Почему? Что ты имеешь в виду?

— Я думаю, что пора подумать о семье. Достойный семьянин имеет больше уважения на Побережье. Его считают надежным, благопристойным. К тому же, Калифорния — прекрасное место для воспитания детей. Дети прекрасно растут там. Должно быть, сказывается солнце и впечатления. У нас будет свой дом. Каждый, кто хоть что-то представляет собой, живет там не в квартире, а в собственном доме. С пальмами во дворе. А это означает, что тебе придется заняться домом, создать его «на уровне». Ты мастер в этом деле, Джейн. Это единственное, в чем ты преуспела.

«„Единственное, в чем ты преуспела“ — что бы это значило?» — удивилась Джейн.

— А когда мы закончим с домом, мы пустимся в раз влечения, — продолжал Джо. — Более частые, чем здесь. Там так принято, в Голливуде. Вечера и плавательные бассейны. Ты видишь, что ты будешь предельно занята. Максимально поглощена. Я хочу, чтобы ты участвовала в какой-нибудь благотворительной организации. Большие шоу — дело рук таких благотворительных заведений. Ты видишь, — счастливо улыбнулся он, — какой напряженной будет твоя жизнь.

— А как с деньгами, Джо? Все это потребует денег. Много денег, — она пыталась отрезвить его. — Нам бы пригодилась моя зарплата.

— Твоя зарплата?! Копейки! Ко-пей-ки! «Голдмэн-Лэссор» предложил мне две тысячи в неделю. Это не то, что на убогом телевидении. Великое время! Но это только начало. Они платят до пяти тысяч. Без налогов. С премиями. А еще гонорары! — размечтался он.

— Но ты собрался купить дом, Джо. Нам не на что его покупать. — Он недолго думал.

— В Калифорнии есть возможность купить дом тысяч за двести, а то и дешевле. Ты ничего не понимаешь. И потом, у меня есть идея, Джейн. Я знаю, насколько тяжело тебе расставаться со всеми здесь. Почему бы тебе не попросить мать пожить с нами, пока мы не устроим ей жилье? Она могла бы продать свой дом в Тенафлай за крупную сумму и найти себе небольшой уголок. И тебе это реальная помощь в воспитании ребенка.

«В воспитании ребенка? Я же еще даже не беременна».

Вероятно, ее мать поедет в Калифорнию; она всегда была легка на подъем. Притом она без ума от Джо.

Джо пожал плечами: «И что она так упрямится? Жизнь в Голливуде, как он описал ее, совсем не так плоха. Она просто сказочна. После того, как она родит ребенка, устроит дом, все это будет под наблюдением служанки. Ей не придется делать ничего самой. Как можно устоять перед такими соблазнами?»

Приближалось Рождество. Энн простила мне ее переезд в Акрон. Она устроилась, вступила в местное отделение женского движения, вела активный образ жизни. И по случаю поступления Пети в школу устроила вечер за три дня до рождения Ребекки.

Джейн, перебравшись на Западное Побережье, опередила меня с ребенком. Она написала мне об этом в своем рождественском поздравлении. И еще она сообщила, что была вполне довольна жизнью на Побережье, и все ее мечты теперь сосредоточились на ребенке, которого с нетерпением ждали также ее мать и Джо.

Я подсчитала месяцы, кажется, было уже лето, подошло время посылать подарок Джошуа Тайсон, рожденному на земле заходящего солнца. Я купила подарок в магазине нашего только что завершенного торгового центра Виа Венетто в Колумбусе, а через пару недель получила ответ от Джейн.

Тайсон

570 Н. Плам Драйв

Беверли Хилз, Калифорния

июнь, 10, 1972

По всему было видно, что Джейн нравится в Голливуде, и она счастлива. Так же счастлива, как я. Наконец, я снова ждала ребенка. Новый торговый центр был успешно завершен, я могла каждый день видеть Джейсона и Мэган, не говоря о Лу, и благодарить за все судьбу. И рядом были Энн и Джордж с их детьми. Что касается Энн, у нее была прекрасная семья: двое детей, мальчик и девочка. Я подумала о Джесике. Мне следовало немедленно написать ей, чтобы выразить сожаление по поводу ее новой неудачи, чтобы она почувствовала, что помню о ней. Мне нужно написать также Сесиллии. Нью-Йорк открылся для нее, но и закрылся на следующий же день. Бедная Сесиллия! Ее дебют на сцене стал ее личной трагедией — критики уничтожили ее. «Вонючая бомба, подложенная королевой косметики». «После запаха Сесиллии сцена требует дыхания свежего ветра». «Как актриса мисс Сесиллия сотворила захватывающий дух манекен. Он достоин, чтобы демонстрировать его в витрине магазина». Единственный критик хоть как-то попытался объяснить этот провал: «Сказалось отсутствие Джона Тайсона, который покинул Нью-Йорк для более плодотворной работы в Голливуде. Он был проницательным, тонко чувствующим драматургом и режиссером. Выводя Сесиллию на экраны телевидения в свойственной ему манере, Тайсон мудро предпочел освободить от диалогов и эмоциональной нагрузки эту актрису, больше похожую на манекенщицу, дав широкое поле деятельности ее внешнему обаянию, пластике движений, что и заставило в свое время всех обратить на нее внимание. Рону Херши, автору, и Бобу Куртцу, режиссеру, пригласившим Сесиллию, следовало бы быть более благоразумными и последовать примеру Тайсона. Но ввиду отсутствия у них мудрости следует пожелать Сесиллии заняться рекламой духов и кремов. А может быть, уехавшему мистеру Тайсону следует забрать ее с собой в Голливуд, где могли бы достойно оценить ее внешние чары, которых дано ей больше, чем таланта».

Я была уверена, что Сесиллия переживет эту неудачу и снова вернется к своей коммерции и страницам рекламных изданий, пока не предпримет нового шага. Ничто не может быть для Сесиллии истинной трагедией, пока у нее заключен контракт с Форрестом.

Я была на третьем месяце беременности, когда раздался жуткий телефонный вопль Сесиллии.

— Умер Боб!

— Нет! Боб, милый!

— Случайность, — сказала Сесиллия. — Нелепая случайность. Фатальное сочетание лекарств и алкоголя.

Я почувствовала, что должна успокоить Сесиллию.

— Она хочет, чтобы мы немедленно приехали в Нью-Йорк, — сказала я Джейсону. — Помогли ей пережить хотя бы первые дни.

— Она просит нас?! Не может быть! Ей же никто никогда не нужен. Только не Сесиллии! Она обойдется сама, без нас. Это бедняжке Бобу был нужен кто-то, хоть кто-нибудь. Но уже поздно. И ему уже не нужен никто.

Джейсон сел, уткнулся лицом в ладони и застонал.

— Ах, Джейсон, ее голос был таким печальным. Вообще не похоже на Сесиллию. Мне кажется, мы действительно нужны ей.

— А как же ты? Я не хочу волновать тебя в твоем положении.

— Все в порядке. Поехали. Все будет хорошо.

Мы вылетели ночью. Я и не подозревала, что в ближайшее время все так сильно переменится, и уже Джейсон будет уговаривать меня быть сдержанной, терпеливой, несмотря ни на что.

— Полиция ведет расследование, — сказала Сесиллия заговорщицки.

— Они пытаются определить, не самоубийство ли это. Какая им разница, что это? Или случайная нелепость, или самоубийство. Если, конечно, не убийство. Это не должно быть самоубийством. Каждый знает, что в случае самоубийства должна быть предсмертная записка. Но ее же не было! Не было записки!

Сесиллия выглядела изумительно в черном. Черное платье с великолепной ниткой жемчуга. Она немного похудела с тех пор, как я видела ее в последний раз, хотя худеть было уже некуда. Особенная бледность лица подчеркивала величину желтых кошачьих глаз. «Да, она была удивительна, — отметила я для себя. — Но какое право она имела быть такой неотразимой и великолепной, если Боб лежал уже охладевший, мертвенно безучастный».

— Он стал полностью бесконтрольный, — кричала Сесиллия, стараясь вызвать к себе жалость. — Совершенно неуправляемый. Я предупреждала его. Ты знаешь, что я предупреждала его. — Она начала всхлипывать. — Каждый божий день я говорила ему, что лекарства и алкоголь несовместимы, ведут в смертельному исходу. Я убеждала его, что он играет с огнем, так обращаясь со своим организмом. Я оказалась права. Если бы он не разрушал свой организм, он был бы жив, — печально сказала она. Но даже маска печали не прикрыла ее лица, оно все равно выражало только превосходство и чуточку унижения. Она не была добра и снисходительна даже к мертвому Бобу.

— Я молю Бога, чтобы это не оказалось самоубийством, ведь не было же записки. Это было случайное превышение дозы, реакция с алкоголем, — она остановилась на середине слова. — Над моей репутацией нависла туча. Все (она подчеркнула это слово) думали, что мы были любовниками, а тут…

Это было замечание, сделанное специально для меня.

— Что ты имеешь в виду под словом «думали»? Это самое нелепое утверждение, которое я когда-то слышала от тебя. А что бы ты хотела, чтобы люди думали? Ты жила с Бобом столько лет. Ты бы хотела, чтобы люди думали, что вы ходите, держась за руки? С самого начала он пожертвовал своей карьерой ради твоей. А по большому счету он пожертвовал своей жизнью ради твоей. Вот оценила бы ты только!

Она рухнула на тахту, сраженная резкостью моих слов.

— Кэтти, как ты можешь? Кто угодно, только не ты. Ты же знаешь, как я любила Боба. Ты должна была знать, как мне кажется.

Джейсон успокаивающе положил руку мне на плечо, в его глазах я увидела упрек за мою несдержанность. Он даже с интересом взглянул на Сесиллию, убежденный в подлинности ее горя.

Она тоже заметила это и обратилась к нему:

— Я знаю, Кэтти не верит мне, но это правда. Мы не были любовниками. Я ложилась с ним в постель, только когда Боб был пьян. Пьяный он принуждал меня к этому. В таких случаях я не могла отказать ему, потому что я боялась, что он может что-то выкинуть. Я никогда не спала с ним по желанию, — сказала она Джейсону далее с некоторой горделивостью в голосе.

Я подумала: «Чем же тут гордиться? Тем, что Боб умер, и никогда, пока он был жив, она не отдавала себя ему по желанию? Если уж не говорить о любви, то, по крайней мере, уважения-то он заслуживал?»

Я почувствовала недомогание. Джейсон был прав. Нам можно было не приезжать. Она не нуждалась в сопереживании. Я решительно встала. И ждала, что Джейсон тоже поднимется. Он и правда сделал это, но неуверенно, колеблясь. Он переводил взгляд с меня на Сесиллию и наоборот. Выражение его лица ясно говорило, что он сомневается, правильно ли мы поступаем, покидая Сесиллию.

Я заметила панику на лице Сесиллии, когда она осознала, что мы уезжаем. Она бросилась ко мне, протягивая руки с выражением бесконечного горя на лице. Потом заплакала и упала на колени.

— Кэтти, — шептала она, стоя на коленях, дергая меня за платье. — Ты не можешь сейчас уехать. У меня никого нет. Даже Уолт предал меня, даже Уолт, эта сволочь! Он так испугался за свое имя, связанное с моим. А ведь здесь никто не знал Боба, каким он был раньше, чем он был для всех нас. Прекрасное юное время! Вы мне нужны. Только вы двое, запомните это!

Я уже ни в чем не была уверена. Я глядела на Джейсона. Он кивнул мне одобрительно, обнял меня, помог Сесиллии подняться.

— Мне больней всего то, что Боб никогда не осуществит свою мечту, — сейчас она улыбнулась мне, умоляя глазами присоединиться к ее рыданиям. — Он никогда не попадет в Голливуд! — Она вцепилась в волосы. — Он так любил кино. — Она призывно взглянула на Джейсона. — Ты помнишь? Как он всегда говорил о кино и кинозвездах. Он так хотел стать частью этого мира! Он хотел поехать туда и написать обо всем этом, рассказать всему миру об этой фантастической сказке.

Мы снова сели.

— Ах, как жаль, что мы не поехали туда вместо Нью-Йорка, — продолжала она подавленным голосом. — Может быть, все бы сложилось по-другому.

«А могло ли сложиться иначе? А могла бы ты любить больше? Могла бы ты пользоваться им меньше? Что могло спасти Боба от пьянки и рухнувших надежд? Голливуд? Нью-Йорк?»

Джейсон уговаривал ее, послал в спальню привести себя в порядок. Когда Сесиллия ушла, он с нежностью сказал:

— Мы приехали повидать Сесиллию, успокоить ее, и мы, несмотря ни на что, сделаем это. Даже если она погубила Боба, мы не должны погубить ее. Ведь дело не в Сесиллии. Дело в нас.

Я никогда не могла устоять, когда Джейсон убеждал меня. Он умеет убеждать, не разбивая себе лоб, но добиваясь своего.

— Все мы люди! Нельзя никого осуждать, нужно только стараться помочь.

Я мысленно благодарила Бога, пославшего мне Джейсона.

Когда Сесиллия вернулась в комнату, Джейсон сказал:

— Если здесь была записка, было бы глупо с твоей стороны скрывать ее. Не нужно ее скрывать. Но ведь записки не было.

— Я Же сказала тебе, — округлив глаза, сказала Сесиллия. — Не было записки.

— Да, ты говорила. Я это и имею в виду. Я же говорю: «Если была…»

Как только следователь выдал заключение о смерти Боба в связи с принятием сверх сильной дозы лекарства, вся процедура была закончена. Но Сесиллия завелась от нового приступа гнева.

— Ричард Форрест даже не пришел на похороны, — плакала она; краска отхлынула от ее лица. — Он вообще не появился здесь.

Сесиллия не посылала больше проклятий в адрес своего женатого любовника-политика. Она переключилась на Ричарда Форреста.

— Может быть, он болен. Может, он уехал по делам, — всячески старалась я успокоить.

— Нет, это пахнет скандалом. Он испугался. Самоубийство или нет — это скандал, черное пятно в моей жизни. Он как раз собирался продлить мой контракт. Он был бы еще лучше, чем предыдущий. С предложениями по презентации нового шампуня — моего шампуня. Его собирались назвать «Рыжая», — кричала она. — Отсутствие Ричарда означает, что он передумал. Он не хочет, чтобы его фирма была связана со мной! О проклятый Боб! — прервавшись на этом слове, она взглянула на меня, затем на Джейсона, чье лицо было непроницаемым. — Я не имела в виду то, что сказала. Я имела в виду только то, что он мне был так нужен! Я же потеряла его! Если бы только он был здесь! Он был так нужен, особенно когда я провалилась на своем представлении. Так нужен!

Она повернулась к Джейсону.

— Джейсон, ты так умен. Скажи мне, что делать. Мне так нужен новый контракт. Эта бродвейская пьеса убила меня. Ты знаешь, каковы люди. Когда ты промахнешься в мелочи, они не хотят тебя знать. Они боятся неприятностей, которые могут свалиться на них.

Джейсон раздумывал не больше минуты и предложил: торговый центр Старков проведет неделю Сесиллии, где каждый магазин представит рекламируемую Сесиллией продукцию. Сесиллия сама создаст атмосферу — с развлечениями, представлениями, может быть, целое шоу с танцующими рыжеволосыми девицами.

Что это могло означать для фирмы Форреста? Торговый центр постоянно привлекает внимание различных фирм и компаний, которые буквально засыпают его предложениями. Их количество даже значительно превышает возможности центра.

Сесиллия вцепилась в него:

— Это чудно, Джейсон. Этим окупится все. Но я не знаю, хватит ли мне, чтобы рассчитаться.

Джейсон облизал губы, как будто они пересохли.

— Для этого есть кое-что, что не составляет тебе труда сделать. Я удивлен, что ты не знаешь себе цену. Это так банально.

— Что? Что? — заинтересовалась Сесиллия.

— Спала ли ты с Форрестом?

Сесиллия вспыхнула.

— Я, — и взглянула на меня. Она говорила мне, когда мы были в Нью-Йорке, что было дело. Она не могла отрицать это сейчас. — Редко. Случайно. Эпизодически. Очень редко.

— Тогда быстренько сделай это снова, — сказал Джейсон спокойно. — А потом скажи ему, что ты беременна. Это случай, перед которым мужчины не могут устоять. И молись, чтобы это случилось.

Я не могла поверить своим ушам. Джейсон сошел с ума? Не похоже. Глаза Сесиллии осветились, она обольстительно улыбнулась, опустила ресницы:

— И он разойдется с женой.

Мы собрались в Акрон на следующее утро. А сейчас стояли перед фонтаном на базарной площади, бездумно уставившись в него. Никто из нас сегодня уже не имел желания прыгнуть туда, особенно с тех пор, как я почувствовала адскую боль в матке.

— Если она преуспеет в деле развода Форреста, наши руки будут в крови, — пробормотала я Джейсону.

— Я знаю, — согласился он, — я не могу простить себя. Но я не думал, даже не подозревал, что он женат.

— Нет, я не думаю, что когда-нибудь… — я почувствовала приступ безумной боли, снова и снова. Эта боль уже была мне знакома. Это была родовая боль!

Боже, помоги нам! Не руки наши в крови, а вся я. Повернувшись к мужу, я закричала:

— Я думаю, у меня выкидыш. Но это — не моя вина, — сказала я уже печально и добавила: — Видимо, не суждено.

Сесиллия навестила меня в больнице.

— Ах, Кэтти, — закричала она. — Я чувствую себя такой виноватой. Если бы ты не приехала в Нью-Йорк…

— Сесиллия, не надо никого винить, — устало ответила я, даже не пытаясь успокоить ее. — Говорят, что почти все выкидыши — естественный способ прекращения нежелательных беременностей, угодный Богу. Я так смотрю на эти вещи. Хотя это не тот случай.

Стоил ли мой ребенок ребенка Сесиллии, которого она собиралась иметь от Форреста и обвести его вокруг пальца? Было ли это местью судьбы за участие Джейсона в этой провокации, чтобы спасти контракт Сесиллии? Если было, это была мелочная сделка.

— Долго ли ты собираешься остаться здесь?

— До завтра.

— Как бы я хотела, чтобы ты жила в Нью-Йорке, чтобы мы могли видеться все время.

Я не ответила.

— Мне так одиноко, Кэтти. Сейчас у меня нет никого. Я потеряла Боба. Я не представляла, как многого я могу лишиться, потеряв его. Ты знаешь, как много ушло с ним?

Я снова не ответила, и она села ко мне на кровать. Я заметила, что она не так удручена, как обычно.

— Ты действительно потеряла человека, который любил тебя.

Она легла рядом со мной на кровать, я подвинулась, так, чтобы ей досталась часть подушки.

— Никто больше не будет любить меня так снова.

Она была права. Любовь Боба не сравнится ни с чьей. Сесиллия поняла это, но поняла слишком поздно. Осознание этого не поможет ни ей, ни Бобу. От этого ее потеря еще более ужасна. И какое это имеет значение: кто любит больше? Любовь отданная или полученная? Это была любовь потерянная.

У меня есть Джейсон и Мэган, а в следующем году у нас снова будет ребенок. И утрата Сесиллии забудется. Моя рука выскользнула из-под одеяла и встретилась с ее рукой.

Эта дата, 20 августа 1972 года, будет отмечена печалью в моей памяти. Моя сестра Энн всегда вспоминает две даты: 1963 год — год потери Джона Кеннеди, а 1968 год — год убийства Бобби Кеннеди. 1972 год навсегда останется годом потери моего ребенка и годом смерти Боба.

Сесиллия вышла замуж за Ричарда Форреста после того, как жена развелась с ним, в Санта-Доминго, но газеты растрезвонили об этом даже в Огайо.

— Ну, сейчас у нее есть все, — сказала Энн, не надеясь на мой ответ. — Деньги Форреста, карьера и ее собственный шампунь, не говоря уже о том, что духи «Сесиллия» завезены в наш торговый центр. Я ходила вчера туда за покупками, все магазины пропахли ими, я едва не задохнулась.

Я засмеялась над таким преувеличением. Джейсон обещал способствовать ее продвижению. Ведь она владела не всеми деньгами Форреста, только половиной. Миссис Форрест получила большую сумму на свое содержание — я так поняла.

— Мне все равно, но мне кажется, это несправедливо, — настаивала Энн. — Она фактически убила Боба почти своими собственными руками. По ее вине ты лишилась ребенка. Она разбила супружество, длившееся сорок лет. И при этом она имеет все.

— Во-первых, я думаю, что я лишилась бы ребенка в любом случае, даже если бы и не поехала в Нью-Йорк. Во-вторых, Боб, в конечном счете, сам отвечал за свою жизнь. И ты знаешь, что счастливый брак нельзя разрушить.

Мне и самой хотелось бы верить в свои слова, но я чувствовала себя виноватой перед прежней миссис Форрест. И, естественно, в мои планы не входило говорить об участии Джейсона в этом деле.

— К тому же, я снова беременна, и далее думать не хочу о том выкидыше. Это означало бы предательство перед тем ребенком, которого я ношу сейчас. В конце концов, если бы я родила тогда ребенка, не было бы этого случая.

Если Сесиллия не наврала Форресту для своей выгоды, то мы должны были родить в одно время, месяц туда-сюда. Конечно, Сесиллия надеялась на преждевременные роды или хотела убедить мистера Форреста, что в их семье всегда были поздние дети, очень поздние. Я вынуждена была улыбнуться — идеи Сесиллии о разрушении фигуры было достаточно, чтобы дать ей отсрочку.

Но несколькими неделями позже Сесиллия позвонила, чтобы сообщить, что у нее выкидыш, и что она уезжает в Акапулько. Там Ричард позаботиться, чтобы она восстановила силы.

— А была ли она беременна? — спросил Джейсон, когда я сообщила ему о звонке. — Забеременела ли она все-таки? — Казалось, что он ищет себе оправдания за данный им бессердечный совет.

— Я не знаю наверняка. Она сказала мне, что это произошло, и я не стала ничего уточнять.

Бедный Джейсон! Он никогда не простит своего участия в этом двусмысленном деле. Сесиллия смогла втянуть его в свою аферу и бросить побитым, немного уязвленным героем. Но все мы жили в реальной жизни, в конце концов, а не в сказке.

Торговый центр в Кливленде и первый наследник Старков мужского пола появились на свет в одно и то же время. Я назвала сына Митчелом, а не Джейсоном, как намеревалась сделать, но Джорут сказал, что, согласно еврейской религии, это плохая примета. И хотя мы не были евреями, я не хотела причинять неприятности Джейсону.

Я не хотела испытывать судьбу и ехать в Венецию, хотя Джейсон намерен был ехать туда незамедлительно всем вместе. У него была мысль создать новый торговый центр в венецианском стиле. Он сказал, что не было причин не ехать — у нас была няня, чтобы присматривать за крошкой Митчелом и Лу, ухаживающая за Мэган. За домом и делами мог смотреть Джардис.

— Что ты имеешь в виду под нежеланием испытывать судьбу, если мы отправимся в Венецию? — требовательно вопрошал он.

— Есть поговорка: «Посмотри Венецию и умри».

Он рассмеялся:

— Выражение звучит так: «Посмотри Неаполь и умри». Но «Посмотри Венецию и влюбись». В нашем случае это означает: «Снова потеряй голову от любви».

— Ты уверен?

— Абсолютно. Венеция — город влюбленных.

— Хорошо, прислушаюсь к твоим словам. Как делаю это всегда.

По возвращении Джейсоном завладела идея организовать новый торговый центр в Цинциннати. Он будет представлять собой каналы, связывающие сады неописуемой красоты с плавающими гондолами.

— Фантастично. А ты ограничишь вход?

— Не знаю, — с убивающей искренностью сказал Джейсон. — Мне бы не хотелось, но если мы это не сделаем, одни и те же люди будут занимать гондолы, а другие не попадут в них вообще. Жадные все испортят.

Да, я могла это понять. У жадных была наклонность все портить.

— У меня есть идея! Если начать сейчас, я смогу к открытию центра в Цинциннати родить еще ребенка.

Он улыбнулся моему энтузиазму:

— У тебя же есть ребенок!

— Ну и что?

— А зачем такая спешка?

— Но мы же хотели пять детей, не так ли? У нас уже три супермаркета, а ребенка у меня только два. Я вынуждена поторопиться, чтобы изловить тебя, пока ты не объехал все штаты.

— Я не понимаю этих гонок. Кроме того, мы положили начало Митчелу в Огайо, но не забывай, сколько штатов в стране. А что ты собираешься делать, если у нас будет десять магазинов? Или двенадцать? А бедная Лу? За сколькими детьми она сможет уследить?

— Это ее проблемы. Я уже говорила ей, что могу взять больше обязанностей по дому. Но она предлагает мне идти работать и предоставить ей заботиться о доме и детях. Она говорит: «Мистеру Старку, вероятно, требуется ваша помощь, чтобы вдохновлять его в делах, а мне достаточно времени». Может быть, тебе попробовать убедить ее?

— Ты сошла с ума? Я не вступлю ни в какие дебаты с Лу, даже если ты пообещаешь мне за это безумную ночь сегодня.

— А что, если я творчески подойду к делу? И предложу тебе не только сегодняшнюю, но и завтрашнюю, и послезавтрашнюю, и еще, и еще? — игриво шептала я ему в ухо.

Он засмеялся:

— Я сдаюсь.

Тем не менее, мне не удалось убедить Лу позволить помогать ей по дому. Скорее была убеждена я — немного подождать с рождением одного ребенка.

Наступил Новый, 1974, год.

— Звонила Сесиллия, — сказала я Джейсону. — Она приезжает к нам в гости.

Брови его поднялись:

— Она не сказала, зачем?

— Нет. Она приедет завтра.

— Долго ли она будет у нас?

— Хорошо. Я поеду в Цинциннати завтра рано утром, но тут же вернусь, если буду нужен.

Сейчас была моя очередь смотреть на него с поднятыми бровями.

— У тебя есть проблемы, в которые ты не хочешь посвящать меня?

— Конечно, нет. С чего ты взяла?

Сообщение о визите Сесиллии, казалось, взволновало нас обоих.

Она вся была в черном — черная шелковая струящаяся блузка, шерстяной костюм и даже мягкая черная элегантная шляпа. Прошло больше полутора лет после смерти Боба, поэтому приличия позволяли мне сказать:

— Что за вид? Уж не траур ли?

— А может быть, так и есть, — загадочно изрекла Сесиллия, оглядывая прихожую, заглядывая в голубую французскую комнату и серовато-бежевую, которая формально предназначалась для студии. Кончиками пальцев она дотронулась до вазы севрского фарфора, стоящей на столе эпохи Регентства, украшенном бронзой и позолотой.

— Антикварная?

— Да.

— Ты так богата? — спросила она с удивлением.

Я улыбнулась. В некоторых отношениях Сесиллия совсем не переменилась.

— Неужели тебе никто не говорил, что это дурная манера — спрашивать у кого бы то ни было, сколько у него денег.

Она откинула голову и искренне рассмеялась.

— Ах, Кэтти, ты же знаешь меня. У меня никогда не было хороших манер. Я всегда говорила тебе об этом, моя сладкая. Я — грубая деревенская девица, вышедшая из старого Кентукки. — Она давно не вела себя подобным образом.

— И то правда. Благодатная почва для воспитания.

Она жестко взглянула на меня.

— Очень благородно с твоей стороны. Ты всегда была непозволительно добра ко мне.

— Продолжай, Сесиллия. Ты о чем? Покаянная неделя? Это не идет тебе. Давай зайдем в дом и отдохнем. Ты можешь снять шляпу и туфли. Потом расскажешь мне, почему такой неожиданный визит? Но сначала ты можешь повидать Мэган и Майка, если хочешь.

Мы вошли в дом.

— Конечно, буду рада встретиться с твоими ребятами. — Она кинулась на диван. — Но сначала я бы хотела стакан сухого вина, если можно. Сухое вино с кружочком лимона.

— Вина? Тебе? А как насчет вреда, который принесешь организму?

— Я прочла, что сухое вино благоприятно действует на пищеварение, черт побери, — смиренно пояснила она. — И вообще, Боже мой, что случится от одного маленького стакана вина?

— Конечно, ничего. А откуда такие выражения: «Черт побери»? Не замечала раньше. Ветром принесло?

— Ах, Кэтти, — разревелась она. — Все унесено ветром.

Я отвела почти рыдающую Сесиллию в зеленую с белым гостиную, усадила ее на кровать, укутала, обняла за плечи.

— Я не могу сейчас видеть детей, — запротестовала она со всхлипыванием.

— Конечно, увидишься с ними позже. Я принесу тебе стакан вина, и мы поболтаем.

Она удержала меня за руку:

— Не уходи. Не оставляй меня. Сядь со мной рядом, — скорбно сказала она, всхлипывания перешли во вздохи. Потом и вздохи неожиданно стихли.

— Боже мой! Неужели у тебя есть служанка «поднести-унести»?

Я рассмеялась.

— «Поднести-унести». Шерман шествовал по Атланте сто лет назад, помнишь?

Никаких «поднести-унести». У меня есть приходящая уборщица плюс экономка и няня для детей — Лу. Но мы не прибегаем к ее услугам для мытья и уборки. Иногда, если я осторожно попрошу ее, она, может быть, согласится сделать что-нибудь.

— Ты никогда не была разумна, — фыркнула Сесиллия. — Если бы у меня были твои деньги, я бы завела дюжину лакеев.

— Почему «если»? Я предполагала, что Ричард Форрест богаче нас в тысячу раз.

— Все ушло на ветер, — и она исторгла новый поток слез.

— Ну, хорошо, Сесиллия, расскажи мне об этом.

— Я сделала, как посоветовал мне Джейсон, легла с Ричардом в кровать при первой возможности. Поверь, это было нелегко. Я никогда раньше не делала этого с Ричардом с целью забеременеть. Ты, надеюсь, понимаешь, о чем я говорю? Мне нужно было возбудить его до такой степени, чтобы потом он не мог сказать, что не способен на это в виду своей физиологической слабости. Мне удалось довести его до кондиции, и через пару недель я объявила ему, что жду ребенка. Ричард заметался. Его жена была бесплодна, как заброшенное воробьиное гнездо. И моей вести было достаточно, чтобы он почувствовал свое мужское начало, чего никогда не было ранее — сознание своей мужской силы от возможности иметь ребенка. Это заставило его принять решение. Но сначала он отказался разводиться с женой: это было бы ударом для нее. У него было намерение содержать меня и нерожденного наследника, морально и материально. А вот если его жена умрет, — если, конечно, она вообще умрет, тогда… Но я знала, что я не беременна. Он мог обнаружить это до того, как продлит со мной контракт. Поэтому я сказала ему: или он женится на мне, как полагается, или я сделаю аборт. Ричард не захотел так легко расставаться с ощущением своей мужской силы. Он достаточно решительно сказал обо всем жене, уговорил ее быстро развестись в Санта-Доминго, и мы тут же поженились. А через три недели после этого я объявила ему, что у меня выкидыш.

— Но я думала, что ты попытаешься обмануть его, постараешься рано или поздно забеременеть и объяснить ему, что это наследственное явление в вашей семье: рожать не сразу после свадьбы. Тебе следовало воспользоваться вариантом с выкидышем только после того, как ты поняла, что вообще не сможешь забеременеть.

Сесиллия странно улыбнулась: ее глаза поползли вверх так, как будто она была готова упасть в конвульсиях. Это было забавно.

— Тебе известно, что забеременеть можно только при определенных условиях, — она все еще сохраняла странную улыбку на лице. Я не понимала, к чему она клонит, поэтому терпеливо ждала, пока она продолжит.

— После того, как я сказала ему, что у меня выкидыш, он попросил меня забеременеть снова. Я скрыла от него, что мое здоровье не позволяет этого. Но через несколько месяцев он поговорил с моим гинекологом без моего согласия на это, и узнал все.

— Он узнал, что ты не была беременна?

— Нет, он узнал, что я никогда не смогу иметь ребенка.

Я молча уставилась на нее.

— Он узнал, что во мне не было того, в чем каждая женщина вынашивает ребенка.

— Не было?!

— Он узнал, что у меня удалена матка.

— Боже мой! Сесиллия! — сердце мое остановилось. — Я не знала.

— Однажды у меня был аборт. Я говорила тебе об этом. Помнишь? Это случилось вскоре после него.

— Но что было не в порядке? Почему это произошло? — я была в таком ужасе, что ничего не могла сказать более вразумительно.

— Ничего особенного. Это не была опухоль или что-то в этом роде.

Ее глаза снова закатились, пугая меня.

— Все было в порядке. Просто я узнала, что это был самый надежный путь не забеременеть.

С открытым ртом я уставилась на нее, пораженная.

— Ты хочешь сказать, что ты просто так удалила матку? Это был твой собственный выбор? — естественно, я не могла этого осмыслить.

Она кивнула, глупо улыбаясь. Она прикладывала руку ко рту, когда говорила обо всем этом, как будто рассказывала о чем-то забавном.

— Это было новинкой в регулировании деторождения.

— Но это сумасшествие! Это преступление! Боже мой! Почему же ты не принимала таблетки?

Она широко открыла глаза.

— Но лекарства — это гормоны. Я никогда не шутила с гормонами. Неужели ты не знаешь, что можно получить опухоль, беспечно относясь к таким лекарствам? Я надеюсь, что ты не принимаешь их? Кэтти, дорогая, — завершила она с закрытыми глазами.

— Ты могла бы перевязать трубы.

— Я слышала от одной девчонки с перевязанными трубами, что она постоянно беременеет. Кроме того, это звучит так ужасно, так грубо.

— Грубо? — наш разговор стал напоминать мне дискуссию двух монашек в богадельне.

— Я думала, что этот способ более чистый, — она перевела дыхание.

Я отвернулась. Я поняла, что мне трудно было смотреть ей в лицо. Я не хотела ее видеть.

— Куда ты пошла? — спросила она в панике.

— Вниз. Принести тебе вино, а мне двойную водку.

«Может быть, вино и помогает пищеварению, но как плохо оно воздействует на храм ее организма».

Все дни Сесиллия бродила по дому в халатах, один великолепней другого.

— Что происходит? — спросил Джейсон. — Она даже не хочет наряжаться, как раньше.

— Я не знаю. Она восстанавливает силы.

— Но она ведь не больна. От чего ей приходить в себя?

— Она снова выброшена на обочину жизни. У нее упадок сил.

В первое утро появления Сесиллии в нашем доме Лу принесла ей завтрак в спальню на подносе. Наша гостья томно лежала в кровати. На следующее утро Лу напрасно ждала ее в кухне, бормоча: «Я более больна, чем она». На второй день она отказалась убирать за Сесиллией кровать и приводить в порядок спальню.

— Не понимаю, — пожаловалась Сесиллия, — что корчит из себя эта нанятая девица?

— А ты уверена, что она — девица? — спросила я. — Она, по крайней мере, на тридцать лет старше тебя. Кроме того, я же говорила тебе, что она не служанка, а домоправительница.

— Почему бы вам не нанять тогда настоящую служанку? Вы же можете позволить это себе.

— Я говорила тебе, Сесиллия, — произнесла я, теряя терпение. — Лу не хочет этого, а я должна считаться с ее желаниями. Она нужна мне. Я надеюсь на нее, могу положиться. Не так уж много людей, о ком можно сказать такое. Мы выработали с ней соглашение, я и Лу. В тот день, когда я иду на работу, она заправляет мою кровать, а когда я остаюсь дома, я делаю это сама. И я думаю, что если ты поживешь здесь еще немного, вы тоже придете с ней к какому-то соглашению.

— Не хочешь ли ты сказать, что если я останусь, Лу заставит меня мыть полы в спальне и повсюду, — возмутилась Сесиллия.

— Нет, поторопилась успокоить ее я. — У нас есть для этого приходящая уборщица.

— А хочешь ли ты, Кэтти, чтобы я пожила у вас? — патетически задала она вопрос.

Я убедила ее.

— Конечно, хочу. Оставайся, сколько захочешь сама. Я в самом деле так думала, хотя испытывала к Сесиллии противоречивые чувства. Иногда она сводила меня с ума, сердила нечуткостью, бессердечием, но все равно она была и остается близким мне человеком.

— Не обижайся, Сесиллия, я не могу быть с тобой дома все время. Мне нужно идти на работу.

— А зачем это тебе нужно? Мне казалось…

— Потому что я нужна Джейсону. Даже сейчас, когда появился Джордж. У нас семейное дело. Конечно, я могу не отрабатывать положенное время с 9 до 5. Но у меня есть свои дела и обязанности.

— Но тебе было бы лучше оставаться дома с Мэган и Митчелом, — возразила она. — Я имею в виду… если уж кто имеет детей, тому следует…

— Если честно, Сесиллия, ты слишком много берешь на себя. — Так оно и было. — Я только что сказала тебе, что я нужна Джейсону. Мы с Джорджем — единственные, на кого он может опереться.

— Да, конечно, — сказала она смиренно. — Ты можешь положиться на Лу, Джейсон — на вас с Джорджем. А на кого могу надеяться я? — Она начала всхлипывать. — Не на кого.

Я вздохнула. Бедная Сесиллия. Она до сих пор не поняла, что если хочешь на кого-то положиться, ты сама должна стать надежным человеком. Но сказала я ей совсем другое:

— Почему не на кого? Ты всегда можешь положиться на нас с Джейсоном. Мы всегда поможем тебе. — Я говорила это искренне, хотя внутренний голос возражал мне: «А не пожалеешь ли ты когда-нибудь в жизни о таком заявлении?»

Она обрадовалась:

— Ах, Кэтти, я знала, что ты так скажешь. Я ни на секунду не сомневалась. Вы с Джейсоном всегда так добры ко мне. Ты — прелесть. Ты всегда была такой. И такой очаровательной. — И она засмеялась. — Даже когда ты носила другую прическу, а не теперешнюю, которая делает тебя неотразимой. Ты знаешь, я думаю, что ты почти так же хороша, как я.

Мы обе рассмеялись, вспомнив тот первый день в штате Огайо. Но постепенно наш смех приобрел привкус горечи.

Энн и Джордж пришли к нам на обед, хотя Энн очень неохотно приняла наше приглашение.

— Ты знаешь, я всегда не любила ее, а ты приняла ее у себя, не считаясь со мной. Неужели тебе нечем заняться, кроме как возиться с этим самовлюбленным нервным созданием? Зачем ты пускаешь ее в свою жизнь?

— Ты так беспощадна. Это похоже на тебя, Энн. Сесиллия переживает трудное время, а мы старые подружки.

— Прости, но я думаю, что она не может вызвать ничего, кроме презрения. Я даже не имею в виду то, как она поступила с Бобом.

Она тряхнула головой, как будто хотела стряхнуть память о нем.

— Взять хотя бы то, что она сделала со своим организмом. Каждый, кто так делает, не стоит жалости.

— Я думаю, за это ее еще больше можно пожалеть. К тому же это был ее собственный выбор, если взглянуть на это с другой стороны. Каждый вправе поступать, как хочет. Ее организм? Ты же сама считаешь, что нужно стерилизовать сук. Не так ли? Но некоторых женщин также нужно стерилизовать. Это лучше для них, для окружающих, для нерожденных детей. Может быть, Сесиллия поступила мудрее, чем отнеслись к ней окружающие.

— Она поступила решительно, ты хочешь сказать?

— Сесиллия — решительный человек. Я сама была шокирована, когда она впервые сказала мне об этом. Шокирована и убита. Но я все обдумала. В конце концов, это ее тело, она никого не убила, она вольна поступать, как угодно.

— Я считаю, что того доктора нужно пристрелить.

— Может быть, у доктора, кто бы он ни был, не было выбора, поддержав решение Сесиллии, согласившись с ней, если она настаивала.

Весь вечер Энн демонстрировала свои прекрасные манеры, сдержанность, безучастность. Джордж был, как всегда, обаятелен. После обеда мы устроились в библиотеке перед камином. Сесиллия была в сатиновом халате цвета изумруда. Она свернулась на абрикосового цвета тахте, греясь у оранжево-красных вспышек огня нашего уютного очага. Она посасывала из бокала золотистое бренди и склоняла голову к изящным цветам, стоящим в хрустальной вазе. Зрелище напоминало великолепную рекламу: «Это носит Сесиллия!» Она как будто прочитала мои мысли.

— Я двинусь в Нью-Йорк, — вздохнула Сесиллия, — и снова стану просто манекенщицей.

Джордж сочувственно взглянул на нее. Энн уставилась в тарелку с жареным миндалем на кофейном столе, не произнося ни слова. А Джейсон вступил в разговор.

— Это нелепо, — запротестовал он. — Ты уже была первоклассной манекенщицей до Форреста, и нет причины опускаться до этого уровня.

— Ты не понимаешь, — сказала Сесиллия грустно. — Я представляла ведущее направление в фирме «Форрест». Другие косметические компании не смогут привлечь меня сейчас — я уж слишком известна. Зачем я нужна «Эсти» или «Ревлону» после того, как меня использовал Форрест, вытянув из меня все? Я вошла в общественное сознание: мое лицо, мой образ. И все это связано с Форрестом, целая серия косметических товаров. — Неожиданно она начала кричать. — Это мое направление, — как будто у нее умер ребенок.

Мне стало не по себе от ее истерики, и я непроизвольно обняла ее, чтобы хоть как-то успокоить.

— Я не могу опуститься до менее престижной фирмы. Даже после всего. Вам не понять этого. — Она пропустила большой глоток бренди.

— Мне уже почти тридцать, Джейсон, — она откровенно взглянула на него, как будто в комнате находились они одни. — А им нужны семнадцатилетние девочки для журналов. В моем деле тридцать лет — ты уже руины. Можно попробовать, но возможен крах. Каков процент успеха? Какой смысл, если не удастся подняться на вершину, выйти на главные роли?

Я ждала, что Джейсон возразит ей, убедит ее, что она не исчерпала себя как модель, но вместо этого я услышала, что он согласен с ней.

— Я понимаю, что с манекенщицей пора завязать. Но если это так, следует рассмотреть другие возможности. Кино. Телевидение. Сцена. Ты уже потерпела однажды неудачу на сцене, поэтому не надо это повторять. «Боже мой! — подумала я. — Он режет, как ножом — остро и больно. Как хирург, который…» — Я не могу думать об этом. Но Джейсон сделал все быстро, без ущерба, как будто отлетела стружка, и осталась только суть.

— Остается телевидение и кино. Ты же была на вершине в том телевизионном представлении, которое делал Джо. А основная часть телевидения переместилась на Западное Побережье, — заметил он.

— Ты думаешь, мне стоит перебраться в Голливуд? Это ты хочешь сказать? Конечно, я могу перебраться на Побережье. Все, что для этого нужно — посредник. Первоклассный посредник. Но это не будет проблемой, — сказала она мягко. — У меня есть имя. Я известна.

— Да, — произнес Джейсон, а я кивнула.

— Но у меня мало денег. Я истратила все, что у меня было. Когда деньги есть, кажется, что они будут вечно. А Ричард сказал, что я не получу от него ни цента. Как я могу поехать на Побережье без денег? Находиться в этом раю без денег? Так можно плохо кончить на Западном Побережье. Вы же знаете это.

Я поняла сейчас, что Сесиллия просит денег. Это не составляло проблемы. Джейсон даст ей, сколько она запросит. Я нисколько не сомневалась в этом. Но в это время я услышала, как он сказал:

— Ты плохо подумала, Сесиллия. Ты можешь получить деньги от Форреста. Ричард Форрест ни за что на свете не придет в суд и не скажет: «Она сделала из меня осла, обманула меня, заставила развестись с женой, которая глубоко это переживает». Даже если он не подумает о себе лично, как он глуп и в каком положении остался, он не может не считаться с престижем фирмы. Тебе нужно просто намекнуть ему, что ты скажешь в суде. Если оценить, что в сознании людей рассеется очаровательный образ фирмы Форреста и интерес к продукции пропадет, это будет стоить полмиллиона. Компания готова заплатить и больше, чтобы этого не произошло. А тем более, если это будешь ты, ее прежний идол, кто сделал осла из этого Форреста — это стоит более полумиллиона. Ты можешь просить даже миллион.

Энн разозлилась, Джордж расстроился, а Сесиллия светилась от благодарности.

— Ах, Джейсон! Ты прав! Ты гений!

Джейсон посмотрел на меня, а я удивилась — зачем? Хотел моего одобрения? На самом деле я была в смятении. Советовать Сесиллии, чтобы она одурачила Форреста из-за контракта — это одно. Джейсон же не знал, что существует миссис Форрест, а Форрест уже все равно был увлечен Сесиллией. Советовать ей ехать в Голливуд так просто, от нечего делать — это тоже никому не причиняло вреда. Но советовать Сесиллии требовать выкупа от Форреста, от человека, которого она уже и так ранила? Это было совсем другое дело. Я почувствовала себя разбитой.

Я старалась избежать взгляда Джейсона, но мне не удалось. Он настойчиво смотрел на меня, ловил ответный взгляд, пожал плечами, покачал головой. Я знала его слишком хорошо и поняла, что он хотел всем этим выразить: отставка прежней миссис Форрест и нерожденный ребенок — это превратности судьбы. А сейчас мы говорим просто о деньгах. Только о деньгах. А Ричард Форрест так богат! Правда?

Но он был не прав. Мы говорили о деньгах в общем, а на самом деле это был вопрос порядочности. У Сесиллии были с жизнью свои взаимоотношения, при которых она всегда оказывалась в выигрыше. Ее эгоизм и тщеславие многим причиняли боль. И сейчас она снова победит, неприкосновенная, а ее карманы наполнятся золотом. Справедливо ли все это? И все-таки она мне подруга.

Она же выглядела возбужденным ребенком.

— А Уолт? Эта скотина! Он бросил меня, когда был так нужен, после того, как воспользовался мной! Он должен тоже заплатить.

Она повернулась к Энн и Джорджу, объяснила им, кто такой Уолт Гамильтон, какое отношение она имеет к нему.

— Почему он должен выйти сухим из воды после всего, что я сделала для него? Я берегла его имя. Не считая того, сколько боли он причинил моему бедному Бобу. Нет, больше я не хочу скрывать это, — она улыбнулась им, как будто искала поддержки.

— Где он был, когда был мне нужен? Кинулся ли ко мне, когда Боб умер? Когда моя репутация была поставлена на карту? — Она посмотрела в мою сторону и засмеялась. — Его унес ветер.

Но у меня не было желания смеяться над этой шуткой.

Я отвернулась. Тогда она посмотрела на Джейсона и, как профессиональная жертва, которая тонко чувствует симпатии людей, потребовала от него:

— Что ты думаешь, Джейсон? То, что я никому, ни одному человеку не сказала об этом, не вынесла это на газетные страницы, будет ли это стоить полмиллиона тоже?

Джейсон оставил вопрос без ответа. Он снова взглянул на меня. Я догадалась, что он хочет остаться непричастным к этим денежным вымогательствам Сесиллии и ее амбициям по этому поводу. Он хочет поставить себя на мое место, почувствовать, что я переживаю. Он доброжелательно улыбнулся мне. Улыбка говорила: «Я понял. Я снова повторил ошибку. Но она пристала ко мне. Больше она ко мне, чем я к ней».

Я не улыбнулась в ответ.

Он подошел ко мне сзади, сел перед туалетным столиком у зеркала, обнял меня.

— Но речь идет только о деньгах, Кэтти, дорогая.

— Не только, особенно после всего, что она наговорила. А мы подтолкнули ее к этому. Мы посоветовали ехать в Нью-Йорк, а сегодня…

— Но это же Сесиллия. Она дошла бы до этого сама, когда голова ее станет ясной. И что особенного, если Форрест и Гамильтон поделятся с ней деньгами? И неизвестно, кто опутал друг друга: она Форреста и Гамильтона — или они ее.

— Ну, Гамильтон, может быть, а Форрест? Он не мог.

Джейсон улыбнулся мне.

— Но он же сделал это. В самом буквальном смысле слова. И какая разница, кто кого опутал? Когда поступают такие предложения, каждый должен представлять, что за этим следует. Но можно согласиться, а можно и отказаться.

Я вникла в смысл слов, и мне не оставалось ничего другого, кроме смеха. Его логика была железной.

— А если тебе предложат стать любовником, как поступишь ты?

— Я брошусь к тебе в постель с удвоенным желанием. Я обещаю.

Сесиллия уехала на следующий день, полная планов. После ее отъезда Лу выскребла комнату для гостей, как будто она была заразная или, по крайней мере, безобразно загаженная. С улыбкой, напевая, она была стражем идеальной чистоты.

Я вручила ей конверт, который Сесиллия оставила для нее. Она разорвала его, вытащила записку и чек на двадцать долларов, потом молча протянула мне письмо:

Написано было зелеными чернилами, и подпись на всю страницу.

Лу прошла в ванную и бросила чек в унитаз. Джейсон сказал бы ей: «Лу, это только деньги. И не более. Какая чепуха!»

Я не сказала ничего. Я никогда не задавала Лу вопросов, ни вслух, ни про себя. Лу была Лу, и интуиция никогда не обманывала ее.

Мы общались с Сесиллией очень часто с тех пор, как она попала в Голливуд.

— Она как будто отчитывается перед нами, — заметила я Джейсону после ее очередного звонка.

— Как будто мы ее родители.

— Да, по крайней мере, ее спонсоры.

Она не получила еще роли ни в кино, ни на телевидении, но это уже не очень волновало ее. Ричард и Уолт заплатили, поэтому пока она не гонялась за средствами. Ее приняли в артистическом мире, что она восприняла как само собой разумеющееся.

— Имя Сесиллии что-то да значит. Меня знает каждый. Куда бы я ни пошла, меня везде встречают с почетом. И это мои агенты представляют меня везде, где есть случай. Они работают на меня, против Берта, — и добавила: — Рейнольдс, ты знаешь. В последнее время я безумно занята. Ты даже не можешь себе этого представить! Постановка голоса, хлопоты с волосами, косметика, маникюр, зарядка. У меня самые лучшие специалисты Лос-Анджелеса. Те самые, которые обслуживали Джейн Фонду. А она все еще хороша!

Еще один звонок, и она объявила, что постаралась встретиться с Бертом Рейнольдсом.

— Эта встреча принесет мне успех. Случится чудо, и моя карьера взлетит.

Все это время она постоянно виделась с Джо и Джейн Джо понемногу преуспевал. Поначалу он игнорировал Сесиллию, не мог забыть, что она не похлопотала за него, и он не стал режиссером того злополучного для нее дебюта на сцене. Но однажды ему все-таки пришлось заметить ее, когда она собралась выступить против Рейнольдса, если не самого Ньюмэна.

Джо и Джейн давали замечательные вечера. Джейн обладала удивительным вкусом в организации развлечений. И выглядела она много лучше в последнее время. Я уже знала о ее пластической операции.

Джейн умела писать захватывающие письма. Почерк у нее был превосходным. А на французской почтовой бумаге напечатан их новый адрес — сотый блок в северном районе Беверли Драйв. Ее дом приобрел «имя».

Беверли Мьюз

22 июля 1974 г.

Джесика вернулась домой из музея в шесть часов. Поднимаясь по дороге, она с облегчением отметила, что новой машины Грега еще не было на стоянке. Он не вернулся домой. Она прижала свою машину слева, чтобы оставить больше места для ярко-красного «Феррари», драгоценного приобретения Грега. Он отметил подписание контракта на участие в сериале покупкой машины. Что касается ее, она, вероятно, единственная в Вест-Сайде Лос-Анджелеса ездит на устаревшем американском автомобиле, древнем американском старье.

Выйдя из машины, она непроизвольно осмотрела соседние дома по склону, как делала это каждый вечер при возвращении домой. Тот дом стоял. Еще были темными его окна. Она посмотрела на часы. Было точно 18.10. Освещение в доме включится автоматически через пять минут. Каждый вечер это происходило в 18.15.

Почтальон рассказал ей как-то историю этого дома. Его владельцем была Дженни Эльман, актриса, приехавшая из Германии в 1939 году. Она не стала звездой в Голливуде, но нашла себе мужа, калифорнийского бизнесмена, занятого на железной дороге. Но однажды в черную ночь через несколько лет после своего замужества Дженни выпустила заряд из винтовки в сердце милого ей мужа, перепутав его с вором. Вскоре после этого она вернулась в Германию, оставив дом плотно закрытым. За ним присматривал садовник, который сначала приходил каждую неделю, потом каждый месяц, а потом все реже и реже.

Джесика подумала, что это было самое милое сооружение из тех, которые она могла видеть с террасы собственного дома. С дороги его не было видно вообще. Он был покрыт розовой и красной калифорнийской черепицей с башенками и террасами и гигантскими пальмами, преданно сторожившими дом. Джесика удивлялась, почему дом стоит пустой все эти годы, без семьи, без лающей собаки, которые могли бы наполнить жизнью эти молчаливые, величественные комнаты. Почему он не продан? Она увидела, как этот странный дом осветился, когда уже подходила к двери, оглядывая свой собственный чрезмерно разросшийся сад. Бесконтрольный плющ, вечно зеленый, лохматый и бесформенный. Живые изгороди и виноград доросли до небес. Тут и там порхающие стаи экзотических райских птиц. Но ей они казались больше нелепыми, чем прекрасными, а звуки их трелей напоминали молитвы. Она вздохнула. Очевидно, ей придется заплатить, по крайней мере, трехнедельную часть своей музейной зарплаты, чтобы придать этому участку подобие порядка. Хотя она не понимала, зачем. Когда она приходила домой вечером, ее встречала запустелая пышность сада, которая для нее была защитой от мира. В неуправляемом смятении ее жизни все происходит точно так же, как в беспорядочности ее сада. И не было никого, кто бы мог вывести ее из этого сумбурного состояния. Конечно, не Грег. Он был слишком занят собой, особенно сейчас. Он был полностью поглощен своим новым шоу, своей новой машиной, своим новым гардеробом, своей еженедельной стрижкой, своей постановкой голоса, своими физическими упражнениями, своей собственной ночной жизнью — что не интересовало ее вовсе.

И мать не могла что-то изменить. Она даже не заходила в дом дочери. Джесика посещала раз в неделю тот серый каменный замок, принуждала себя подойти к тяжелой бронзовой двери, войти в эти безукоризненно, идеально чистые интерьеры, сесть в элегантной мастерской, чтобы выпить чаю, а иногда стакан шерри, осторожно поглядывать на мать, отвечать на ее тщательно продуманные вопросы с опаской краткими репликами. И все время, пока она находилась там, Джесика думала только о своей детской наверху, на третьем этаже. Она была уверена, что комната сохранилась именно такой, какой она оставила ее в ту ночь, когда сбежала с Грегом Наваресом: осталась прежней, ожидающей ее возвращения, ее капитуляции.

Это был ее седьмой день рождения, как это происходило каждый год. По этому поводу были приглашены гости. Ей было позволено пригласить семь школьных подружек по своему выбору. Седьмой гостьей (семь по числу лет) была Одри Бут, дочка друзей матери. Джесика ненавидела Одри, но, тем не менее, она приходила к ней на день рождения из года в год. Одри была на два года старше Джесики и ее остальных гостей, легко побеждала во всех играх, которые устраивались после обеда.

В предыдущем году Одри умудрилась настроить всех гостей против именинницы, насмехалась и зло шутила над ней. Случилось так, что взрослые обедали внизу, а Одри организовала наверху игру в дом, каждая из девочек была членом семьи — мать, отец, бабушка, сестра, брат, а Джесика была определена роль даже не кухарки, а хозяйской собаки, стоящей на четвереньках и лающей.

Джесика не могла сказать матери, что она не хочет приглашать Одри в гости в этом году. Патриция убедила Джесику быть снисходительной. Как одиноко будет Одри, оставленной за бортом, не говоря уже о ее матери, подруге Патриции. Джесика должна учиться прощать людей.

Патриция вручила Джесике подарок утром в день ее рождения — большую куклу с закрывающимися глазами и прикрепленным к ней ярлыком, сообщающим ее имя — Барбара Джин. А днем, пока мать сидела внизу, попивая коктейли и чай с именинным пирогом, Одри Бут тыкала в прекрасные голубые глаза куклы желтым карандашом до тех пор, пока глаза не провалились в пустоту головы, оставив две черные дыры на милом лице куклы Барбары Джин.

Увидев эти две пустые дыры, Джесика пронзительно закричала, завизжала, высоко подпрыгнула и бросилась на улыбающуюся Одри и колотила ее до тех пор, пока все матери не бросились наверх по лестнице, вдоль по коридору, в детскую, где нашли Одри в истерике. Джесика продолжала кричать: когда она увидела черные дыры, ей показалось, что ее собственные глаза выковыряли карандашом. Она представляла все это, пока визжала и плакала.

Прибежавшие матери были шокированы. Поведение Джесики было совсем не похоже на поведение девочки семи лет. Она вела себя как дикое, бесконтрольное животное. Можно было даже сказать, как злобное, жестокое животное. Все бросились к Одри и Лорне Бут, которая сидела с Патрицией Блэмонд, ожидая извинений Джесики. Одри уставилась на Джесики со злорадной улыбкой.

— Я не понимаю, почему она может быть такой дикой, — сказала Патриция Лорне Бут. — Дикой и упрямой, совсем как ее отец.

— Дикий? Уолтер? — Лорна Бут удивилась. — Действительно?

Наконец, Джесика сдалась. Сначала она извинилась за то, что плохо подумала об Одри, решила, что Одри сделала это преднамеренно. Затем она вынуждена была извиниться за нападение на Одри.

— Я виновата в том, что напала на нее, как дикий необузданный зверь, покорно повторяла она, и только после этого ей позволили идти в комнату.

В ту ночь Патриция поставила безглазую куклу на полку с другими куклами Джесики, и оттуда Барбара Джин смотрела на девочку в кровати: красный нарисованный ротик улыбался, пустые глазницы упрекали.

— Мы будем держать Барбару Джин здесь, — сказала мать, — она будет напоминанием о том, что ты была не только непослушна, но ужасно, непозволительно упряма.

Джесика в ужасе пролежала всю ночь, так и не заснув. Она видела черные дыры на лице куклы даже в темноте. На следующую ночь она заснула, но ее одолевали кошмары. А затем каждую ночь Джесика предусмотрительно отворачивалась от шеренги кукол, когда шла в кровать. Она отказалась играть со всеми куклами вообще.

На восьмой день рождения гостей не пригласили, чему Джесика была очень рада. У Одри Бут не будет возможности прийти. Мать убрала Барбару Джин с полки.

— Я надеюсь, ты усвоила урок. Твой отец был очень упрямым и дерзким человеком. Это безобразные качества, и мы должны предотвратить их в тебе.

Джесика была так благодарна, что Барбару Джин убрали, что не обратила внимания на слова матери об отце. У нее были смутные воспоминания о нем, но он казался ей мягким и добрым, целовал ее и любил. Она была уверена, что помнит это, хотя и не очень отчетливо. Что касается Барбары Джин, Джесика всегда будет помнить ее очень отчетливо.

Зайдя в дом, Джесика стала искать записку от Грега. Редко, очень редко он писал ей записки, что придет домой поздно, или что он будет ждать ее в определенном месте, чаще на вечеринках. Из опыта она знала, что в таких случаях был кто-то, или группа из кого-то, на кого Грег хотел произвести впечатление, показать, что его жена не просто красотка Голливуда, а настоящий подарок, наследница старого, очень богатого, признанного в обществе, первоклассного калифорнийского семейства. Она всегда, начиная с замужества, была его козырем.

Автоответчик сообщил Джесике, что сообщений для миссис Грег Наварес нет. Она вошла в кухню. В раковине нашла пару тарелок и чашку, которые Грег оставил после себя. Джесика сполоснула их и поставила на место. Она хотела приготовить обед, но передумала. Пустая трата времени: Грег практически никогда не бывает к обеду. Тогда она решила, что нужно быстренько прибраться. Сначала она подмела полы, а затем вымыла их, хотя полы в поместье Уинфилд никогда не мылись, а натирались. Но ее уровень жизни не мог позволить этого. Она всегда прибиралась в доме, вернувшись из музея. Один день — моет пол, следующий — протирает пыль; один день — наверху, второй — внизу. Дом был слишком велик для нее, чтобы поддерживать чистоту, не соблюдая график.

Отложив в сторону щетку и тряпку, Джесика подумала, как были бы в Голливуде удивлены при известии, что дочь Патриции Блэмонд и жена Грега Навареса не может позволить себе нанять служанку хотя бы один раз в неделю или месяц. Даже ей самой было трудно привыкнуть к этой мысли. А ведь Грег подписал контракт, гарантирующий ему недельную зарплату в пять тысяч.

Стоя на кухне, Джесика пила йогурт прямо из бутылки. Йогурт был как раз тем единственным и необходимым продуктом для человека, страдающего отсутствием аппетита.

После обеда Джесика пошла к себе в гнездышко, чтобы насладиться мгновением, которого она ждала весь день. Она включила ночник, налила пол стакана водки, села в кресло, чтобы был виден тот дом на холме.

Наполнится ли когда-нибудь этот дом звуками человеческих голосов и смехом? Будет ли он когда-нибудь освещен не бездушным автоматом, а огнями, зажженными теплой человеческой рукой? Или так же, как ее душа, останется в потемках?

Джесика потягивала водку. Она знала, что все она делает неправильно, скверно: проводит жизнь в почти пустом доме с иностранцем, с пустым сердцем, только для того, чтобы выиграть битву с женщиной, которая никогда не проигрывает. Все были такого мнения о Патриции Блэмонд.

Но Грег уже получил контракт на участие в сериале, а это приближало ее к свободе. Скоро она сможет сказать: «Ну, мамочка, он оказался не так плох. Он добился успеха. Я сделала правильный выбор. А вот сейчас я могу уйти от него».

Конечно, она хотела иметь ребенка. Единственное, что она хотела от этого замужества. Это было бы ее полной победой, достойным триумфом. «Посмотри, мамочка, я все-таки кое-чего добилась. Не так уж я легкомысленна. Замужество принесло мне эту крошку: для тебя только собственность, а для меня — источник любви».

А затем, может быть, будет: «До свидания, Грег. До свидания, мама. Вы не способны любить».

Сначала Джесика часто задумывалась, почему Грег остался с ней. Ведь было очевидно, что он женился на ней из-за своего будущего в Уинфилде, а мать абсолютно не торопилась с приглашением. Конечно, она не привлекала его в постели. Это не вызывало сомнений: он отсутствовал почти каждую ночь, забавляясь с кем-то на стороне. Ей было неважно, где и с кем. Она поняла в конце концов, что была нужна Грегу, потому что выполняла роль его фасада. Но это была не единственная причина. Вероятно, ему также хотелось наследника. Это было то единственное, что могло заставить Патрицию принять зятя в свой дом. Потерпев в этом неудачу, он не отчаялся. Был еще вариант: ждать, что Патриция умрет. Тогда Джесика останется единственной наследницей. Патриция должна будет умереть — не бессмертна же она.

Так они и остались вместе, один или два раза в месяц выполняя интимные супружеские обязанности: она с холодным ужасом, он со своими грубыми привычками. Объединяло их лишь взаимное желание произвести внука Патриции.

Когда водка возымела действие, она подумала: «А почему Грегу никогда не приходит в голову вопрос: почему она осталась с ним? Неужели он не понимает, что его объятия не вызывают в ней страсти, трепета, удовлетворения? Только боль и ужас. Нет, он должен это понимать». Затем с помощью водки ответ пришел к ней. Конечно он себе ясно представлял и понимал, что для нее их замужество, их опыты любви не имеют к нему никакого отношения. Он не заблуждался на этот счет: речь идет только об отношениях между Джесикой и ее матерью. И все подчинено этому. Для них обоих, для нее и для Грега, совместная жизнь не была актом любви или актом эротических потребностей. Только актом мести.

Следующее письмо от Джейн пришло, когда Джейсон находился в Маритте по случаю завершения работ очередного торгового центра Старков, в этот раз выполненного в швейцарском стиле. Прилавки напоминали маленькие магазинчики альпийской деревни, а рестораны были похожи на домики типа шале. В следующем, 1976 году, мы планировали открытие в Толедо и уже обсуждали место расположения следующего центра. Мне бы хотелось, чтобы Джейсон скорее вернулся, я всегда любила получать письма от Джейн при нем, чтобы сразу можно было поделиться. Ее письма были всегда интересны.

— писала Джейн, — 

Помолвка Сесиллии! Безусловно, я хотела узнать об этом в первую очередь. Но Джейн, конечно, начала со своего мужа, Грега и их сериала. Я отыскала вторую часть, где были новости о Сесиллии.

Я не смеялась, но порадовалась, что Голливуд не изменил Джейн, она не разучилась шутить. Даю голову на отсечение, она была много умней самовлюбленного, уверенного в своей гениальности Джо. Меня немного смутило, что сама Сесиллия не сообщила о предстоящей свадьбе.

В письме была еще страница — начало, которое я пропустила:

Я перешла к последней части письма Джейн.

Когда Хью сошел со сцены, его роскошный ковбойский костюм поблек от пота, но глаза и лицо бешено сияли в полутемном зале. Перси бросила ему полотенце, но не стала дожидаться, когда он вытрется и переоденется, а немедленно повезла его домой.

— Как я сегодня? — спросил Хью. Это был вопрос, который он задавал каждый вечер.

— Нормально, — бросила она и попросила Вирджила поставить машину к запасному входу. Вот, надень, — она накинула на него что-то типа куртки. — Поосторожней, обезьяна, — гавкнула она, когда Хью выпростал руки из куртки, чтобы обнять ее. — Ты весь мокрый, а платье новое.

На ней было черное шелковое платье с длинными рукавами и без воротника. Неделю назад она решила сменить свой имидж. Если вы долго придерживаетесь одного стиля, вам немедленно следует его сменить. Если этого не произойдет, вы состаритесь, придете в застой и заплесневеете. Оформленный под жемчужину бриллиант, висевший на цепочке вокруг шеи, и другой бриллиант, больше первого, на третьем пальце ее левой руки — были ее единственными украшениями.

Почему мы должны идти домой? Я совсем не хочу домой, Перси. Я хочу где-нибудь посидеть, выпить. Ты же говорила, что я могу сегодня отдохнуть после выступления.

— Да. Но сегодня ты устал. Может быть, завтра.

— Я не устал, — заверил он ее.

— Ты ошибаешься! Ты устал, — затем она добавила: — Кто лучше Перси знает, когда ты устаешь, ты, глупый сукин сын? — Она приняла решение очистить свой язык от сквернословия. Она собиралась стать леди и настойчиво стремилась к этому. Но с Хью разговаривала в прежней манере. Он ждал именно такого к себе обращения. А если он ждал чего-то и не получал, это сбивало его с толку.

Она и Смоуки вытолкали Хью с черного хода прямо в автомобиль.

— Я голоден, — хныкал Хью.

— Ты ел за два часа до первого представления.

— Но это было так давно!

— Слушай, дурак, — она поправилась, — мой дорогой, ты же набираешь вес! И эти молодые пташечки не будут любить тебя, если бы станешь жирным, как свинья.

Он усмехнулся:

— А ты любишь меня, Перси? — он попытался проскользнуть рукой ей под платье, не стесняясь Смоуки и Вирджила на переднем сидении. Она стукнула его по руке, и он расхохотался.

— Конечно, — сказала она и подумала, что ей придется приложить сегодня больше усилий, чем обычно, чтобы привести его в нормальное состояние, успокоить, помочь ему заснуть. Доктор из Бирмингема говорил ей, что сон — лучшее лекарство для него, способное восстановить нервные затраты.

— Я умру от голода, — простонал он. Его настроение снова изменилось. — Давай съедим цыпленка. Или гамбургер с пивом.

— Тем более исключено. Это пища не для тебя. У меня дома индюшка. Ты поужинаешь индюшкой.

— Лучше гамбургер и жареное мясо, — бормотал он, снова засовывая руку ей под платье.

Она оцепенела. Говорят, наркотики убивают желания в еде и сексе, но это ложь в обоих случаях.

Через пять минут они были дома. Сначала она дала ему минеральной воды, потом заставила принять душ со сменой воды от горячей до прохладной и наоборот, она сделала ему массаж — все для того, чтобы он расслабился. Как хорошо, что она сняла этот домик. Они могли не мотаться по гостиницам. Она не хотела миллионов восторженных и любопытных глаз, завороженно останавливающихся на Хью. Перси не хотела чувствовать себя, как на вокзале, где подслушивают и подглядывают из-за каждой двери. К тому же, ей приходилось давать ему наркотики, хотя очень этого не хотелось. Она старалась избегать их, если сама могла стимулировать Хью. Она знала, что это рискованное и вредное дело! Это приводило к срывам. Однажды он почти озверел и бросился на нее. Это было в Уичито. Тогда помог Гард Пруденс. Впервые помог, не считая тех пятидесяти процентов, которые он платил ей.

Она помогла Хью переодеться, пока Вирджил доставал остатки холодной индюшки из холодильника. Затем он и Смоуки включили телевизор в столовой, сели с обеих сторон от Хью, который уткнулся в тарелку с индюшкой, отрывая мясо от костей жадными руками.

Перси пошла в совмещенную с гардеробной ванную, которая по размерам была такой же, как ее драпированная голубая спальня. Там стояли тренажеры. Но, чтобы заставить Хью пользоваться ими, она должна была сама сидеть там, посылать проклятия в его адрес до тех пор, пока не охрипнет. Включив воду, Перси подумала, что ей следовало посерьезнее контролировать постоянно прибывающий вес Хью. Нужно было что-то делать. Она удивлялась, как можно полнеть, теряя такое количество энергии на каждом концерте.

Перси снова вернулась в спальню, сняла пропитанный потом костюм, поправила блестки на воротнике, подумала, что еще одну чистку, он, наверно, выдержит. Следует подумать еще о сорока костюмах — почти таких же, как этот, висящий в туалете. Но всех заработанных денег не хватало на его костюмы. Их не хватало ни на что. И все счета, все расходы оплачивались из ее злополучных пятидесяти процентов, а не из доходов Хью.

Он все еще не пришел в себя, выйдя из ванны. Перси обернула его махровой простыней. Он запрыгал на месте, заплясал, спел что-то, попытался влезть к ней под платье. Она подумала, что успокоит его, утихомирит буйство и даже грубость, если насухо протрет его. Она помнила его другим. У них были свои радости, другое, милое прошлое. Хью всегда был добрым в любой ситуации, неважно, на сцене или в жизни. Всегда милый и нежный. Может быть, немного требовательный, немного неустойчивый в достижении своих желаний. А потом начались ежедневные игры:

— Ты спрашиваешь, что я делаю в своем доме? — прошептал он.

— Я думаю, ты хочешь поиграть в иностранцев.

— Нет, я хочу поиграть в изнасилование.

— Но мы уже играли так вчера.

— Это моя любимая игра, — ухмыльнулся он.

Она все приготовила в спальне: королевского размера кровать и толстый голубой ковер. Но Хью предпочел эту ванную с ее жестоким холодным полом.

Она села перед туалетным столиком, расчесывая волосы, пока он приближался к ней сзади. Увидев его в зеркале, она поднялась.

— Что ты делаешь в моем доме?

Он ухмыльнулся:

— А как ты думаешь, что я делаю?

— Что ты хочешь?

— Я хочу тебя, женщина.

— Нет! — закричала она. — Уходи из моего дома.

Он прыгнул на нее, стащил с нее одежду.

— Осторожней! — сказала она, — не порви одежду, ты, турок!

Они начали бороться. Она с кулаками обрушилась на него, стараясь не поцарапать лицо ногтями.

— Еще! Сильней! — выдыхал он. — Ты должна бить меня сильней.

Она закрыла глаза, заставила его опуститься на колени. Он поднялся, она снова уронила его на пол. Он стонал. Она придерживала его внизу, на белом кафельном полу. Он бился в конвульсиях. Она не давала ему встать. Он ударился головой о кафель, сильней, чем она могла толкнуть его преднамеренно. Хью лежал на полу с полузакрытыми глазами.

Перси знала весь этот сценарий: она искусает губы, достанет тонкий кожаный ремень, сбросит с него махровую простыню, которая все еще укрывала его. Он, увидев Перси, поднимающуюся над ним с ремнем, задрожит и застонет, задрожит и застонет.

Она дала ему теплое полотенце, позвала Смоуки сделать ему массаж, наконец дала две белые таблетки из серебристой коробки и затолкала Хью в кровать.

— Разве ты не хочешь поцеловать меня на ночь? — спросил Хью, когда она собиралась выйти из комнаты. Она на секунда заколебалась, потом согласилась:

— Конечно, глупый сукин сын.

Она пообещала себе положить конец этому, встретиться с Гардом Пруденсом, заставить его отпустить их из этого проклятого места, позволить жить, где угодно, только не в Вегасе. Все звезды живут в Калифорнии, Голливуде, имеют виллы в Беверли Хиллз, и только приезжают в Вегас для выступлений. А если они вынуждены жить здесь постоянно, она может держать пари, что Хью это скоро станет не под силу. И нет причин им как-то отличаться от других в этом шоу-бизнесе, а вести нормальную жизнь, как все. Если бы только Гард отпустил их!

Перси договорилась о встрече с Гардом в то утро. Она была намерена просить его отпустить их из Вегаса, даже если он не уменьшит количество их концертов. А может быть, найдется еще какой-нибудь выход из этой ситуации. Она посмотрит по ходу дела. Перси могла бы заниматься коммерцией и делать все, что он скажет.

Гард был очень высокомерен. Беседа с ним отнимала у него много нервов, несмотря на то, что их отношения длились уже давно. С Гардом было не только сложно разговаривать, там был еще один нюанс: он любил угрожать. Он сказал ей, когда договаривались о встрече, что ему тоже нужно обсудить с ней кое-что. Что же, интересно? Вероятно, что-то, что добавит ей еще проблем.

Она торопилась, потому что перед встречей с Гардом задержалась у юриста. Перси привела себя в порядок: никаких красок, никаких теней на веках, даже туши на ресницах. Только помада и серые румяна на щеках. Это ее новое лицо. Сочетающееся с ее новыми манерами. Она отрастит волосы, будет носить их назад вьющимися. Платье на ней было белое шелковое, особенного фасона с длинными рукавами, купленное в одном из магазинов «Цезаря». Она наденет только жемчуг. Пусть Гард увидит, что она полностью меняет жизнь и готова уехать отсюда.

— Выгони машину из гаража, — сказала она Вирджилу.

— Вы не хотите, чтобы я отвез вас? — спросил он.

— Нет. Рик и мальчики будут здесь через полчаса. Рик получил новое предложение. И я бы хотела, чтобы Хью репетировал с ними все утро. А вы со Смоуки посидели бы в студии и проследили за всем.

Их собственная студия звукозаписи была лучшим из всего, что у них было. Она построила ее сразу же, как они приехали в Лос-Анджелес, на их первые заработки.

Перси пробыла у адвоката всего минут десять. Это было больше формальностью — подписание контракта с Ли-Жеймсоном. Его условия были понятны. За справедливое вознаграждение он оставил Хью Хьюларту все права и титулы навечно, закрепляющие его как создателя слов и музыки «Риалли Дуан Лоу». Каждый и так знал, что Хьюларт написал слова и музыку сам.

Гард объяснял ей, что репутация и значение певца растут, если он исполняет музыку, написанную им самим. Не говоря уже о том, что он сам делает записи своего исполнения. Перси инстинктивно чувствовала, что Гард прав. Разве может певец, например, исполнять старые песни Элвиса Пресли после того, как сам Элвис прекрасно их пел? И почему кто-то должен наживаться на таланте Хью Хьюларта, на его песнях?

А если кто-то будет недоволен этим контрактом, пусть сам пишет музыку и записывает ее. Желающих на его песни много, а Хью Хьюларт один. Ведь только она знала, как трудно было сделать из него то, чем он стал. Это было невыносимо тяжело!

Когда Перси шла в «Риджент Клаб» для встречи с Гардом, она думала, что ей придется пропустить свадьбу Сесиллии в Голливуде, потому что они снова будут на гастролях. Ну и ладно! Она хотела даже, чтобы их не пригласили. Сесиллия хотела стать звездой. Пока этого не произошло, она не входит в их число, а только мечтает. Хью же — звезда, он признан на этом уровне. И пока не случилось, но может и случиться, что они тоже окажутся вне звезд… хотя, если ей хватит на это духа, она собиралась спасти Хью, сделать это с достоинством.

Гард был одет в свой обычный костюм с цветком в петлице, хотя было еще утро — обычный рабочий день в Вегасе.

Он приветствовал ее у двери, проводил к столу, предложил ей чай и булочки с черникой — тот завтрак, который он имел каждое утро.

— Ты прекрасно выглядишь, Перси. Мне нравится твое платье. Со вкусом.

Она кивнула в ответ на его комплименты. Гард всегда был джентльменом. Он хорошо играл эту роль.

Гард начал с того, что хотел сказать сам.

— Я хочу поговорить с тобой о весе Хью. Это становится проблемой. Он снова поправился, Перси. От этого он выглядит хуже. Это повредит его предстоящим гастролям. Вам ехать через несколько дней, а он такой толстый. Девчушки не будут реагировать на него, на этого неуклюжего мальчика. Я думаю, тебе следует посадить его на диету. И прямо сейчас.

— Это не так легко, Гард. Он вечно голодный.

— Никто не говорит, что это легко. Конечно, нелегко. Но я знаю, ты добиваешься всего, чего захочешь. В интересах его поклонников мы не должны позволить Хью толстеть. В Вегасе можно иметь несколько лишних фунтов, но там другая публика. Но эти хихикающие подростки…

Она глубоко вздохнула.

— Я не хочу больше ездить на гастроли. Я…

— О чем ты говоришь, Перси? — угроза появилась в его голосе. — Вы должны ехать на гастроли, — он засмеялся. — Это бизнес.

— Я же не сказала, что вообще не ездить. Я бы хотела, чтобы мы делали три-четыре концерта в год.

Он затряс головой.

— Ты удивляешь меня, Перси. Ты знаешь, как это бывает. Гастроли поднимают успех, раскупаются пластинки. Проданные пластинки ведут к новым гастролям.

— Пластинки будут распроданы и там, без наших гастролей. — Она взяла себя в руки. — Каждая пластинка раскупается, Гард. И это продолжится, если мы будем давать по три-четыре концерта в год. Разве Яггер ездит на гастроли? Он только стрижет купоны, не так ли?

Он взглянул на нее с печальной улыбкой.

— Конечно, Яггер ездит. Он не дурак. Но и Хью не Яггер. Ему еще далеко до Яггера. Если он вообще когда-нибудь достигнет такого уровня. Если ему позволят продолжать.

«Продолжать» — этим словом Гард предостерег ее. Голос был мягким, но не слова.

Ее собственный тон тоже сменился.

— Но на гастроли ездить тяжело, Гард. Ситуация трудная, и даже опасная. Я не могу контролировать ее, как это получалось у меня раньше. И даже здесь все непредсказуемо. Вот если бы…

— Что если, Перси?

— Если бы мы жили в любом другом месте, но не здесь…

Он снова затряс головой.

— Здесь мы можем помочь тебе, Перси. Будет лучше, если вы будете работать здесь.

Не нужно больше говорить об этом сейчас, решила она. Не достичь успеха, если сразу решать два вопроса. Это было бы ошибкой.

— Очень тяжело на гастролях, Гард. Мы так устаем, Хью и я. Так много проблем. Девочки, успех, восторг всегда переполняют его. Это очень утомительно.

Ее тон стал сердитым.

— Я приехала в Вегас не для того, чтобы потратить остаток жизни на разъезды.

Он рассмеялся.

— Все изменится, Перси, я уверяю тебя. Хью не сможет петь долго. Я, видел много таких Хью. Нужно вскармливать их для того, чтобы они достигли своей вершины. А потом делать на них деньги.

— У меня есть деньги. Даже без твоих отвратительных пятидесяти процентов.

— Откуда, Перси?

— Альбомы. Записывать пару концертов каждый год. Пару месяцев гастролировать в Вегасе. И кино, — наконец выдохнула она.

Выражение его лица не изменилось. Он не смеялся над ней, только сказал:

— Никто не рвется снимать Хью в кино, Перси.

— Почему? — проговорила она. — Элвис снимался в фильмах. Они имели успех.

Он потряс головой:

— Это было трудно даже для Элвиса с его фантастической судьбой. Ради Бога, пойми это, Перси. Ты же сообразительная женщина, но живешь мерками прошлого. Вернись к нашей действительности! И Элвис не смог бы сняться в кино сейчас.

— Но Хью талантливей Элвиса.

— Господи, Элвис — это легенда. Идол. Даже он не сможет сняться в кино. Ты должна реально смотреть на вещи. — Он всегда говорил подобным образом. Это было его любимым высказыванием. — В кино ведь нужно играть. А мы не уверены, что Хью это может. Он даже не запомнит слова роли, — его тон становился все нетерпимее. — Вам лучше довольствоваться тем, что у вас есть, и не парить в облаках. Еще недавно у вас не было ни гроша, твой друг был никем. Вы должны благодарить Бога, что получили то, что имеете, и помнить об этом всегда. Держаться за это двумя руками, бороться с весом твоего дружка и стараться сохранить его в форме, насколько долго это будет возможно.

Гард поднялся, давая понять, что ей пора. Он обнял ее, провожая к двери. Его тон снова был спокойным.

— Ты была такой милой провинциалкой, Перси, когда я впервые увидел тебя. Хорошенькая девчушка! А сейчас ты прекрасная женщина.

Она спала тогда с Гардом, но недолго. Сейчас у них только деловые отношения. Гард никогда не путает бизнес с любовью.

— Я всегда говорил, что ты удивительная. У тебя всегда хватало ума, чтобы делать так, как тебе говорят. Поэтому все и получалось.

«Снова предупреждение», — подумала она, но вслух сказала:

— Я делала хорошо, а намерена сделать еще лучше.

И она сделает так! Она бросит Гарда, друзья поддержат ее. Она уже тысячи раз продавала себя и Хью. Она занималась проституцией и сводничеством, крала и торговала, и ей бы не хотелось, чтобы все это было ради того, чтобы проводить свою жизнь на колесах… неважно, каковы были цели этих поездок. Ей не хотелось проводить ночи в придорожных гостиницах, даже если твой муж — звезда рока. Она знала, чего она хотела, это было ее высшее желание, она хотела стать леди, войти в высшее общество. Она не забывала при этом и Хью. Хью должен стать тем, кем стал Синатра — давать концерты для изысканной публики, сниматься в фильмах и записывать диски. А между всем, этим он мог бы играть в гольф, как Дино и Боб Хоуп. Синатра, Мартин, Гросби были не только певцами, но большими авторитетами в гольфе. Она мечтала, что Хью тоже научится метко ударять по этому маленькому древнему мячу. Как много времени займет его обучение?

— Синатра и Мартин, — пробормотала она.

— А что они? — спросил Гард с раздражением.

— Они играют в гольф, не так ли?

— Ну и что?

— Они были певцами. Потом они снялись в кино и сейчас играют в гольф.

Он взглянул на нее, как будто она сказала что-то удивительное.

— Позволить Хью играть в гольф? Это ты хотела сказать? Ты живешь мечтами.

Он взял ее за руку и проводил к машине. Это был широкий жест Гарда, она знала. Провожать всех до машины было признаком респектабельности. Но было ли сейчас так? Или проявлением дружелюбия? Или еще одним предупреждением. Она не думала об этом. Для нее было важно другое.

Она не могла этим пренебрегать.

— Хью мог бы сниматься в кино, говорю я тебе… как Синатра.

— Забудь Синатру, — сказал он ей, его терпение подошло к концу. — Заруби себе на носу: Хью не Синатра. И никогда не будет им. У них разный уровень.

Он открыл дверцу машины, но она не села.

«Ты не отстанешь от меня! — подумал Гард. — Может быть, тебя поучить, как слезть с моей шеи?»

— Сказать тебе, что я могу сделать для тебя, Перси? Помнишь, как ты пришла ко мне в самый первый раз? Я говорил тебе о Старике. Старик в башне. Если кто-то и мог бы устроить Хью в кино, это Старик. У него деньги, власть.

Она посмотрела на него, прошептала: «Старик?» Она слышала эту историю о Старике, жившем в башне, как отшельник. Богаче Бога, контролирующий людей, страны, президентов. Древний, как Мафусаил, и некоторые говорят, спятивший. Все, кто жил в Вегасе, слышали эту историю. Но он же умер! Его привезли из Мексики мертвым!

— Но он же мертвый! — сказала она Гарду.

— Кто тебе это сказал? Не всему верь, что слышишь. Верь мне! Если кто-то и может дать роль Хью, так это он!

Сейчас он твердо положил руку ей на плечо, проводил в машину и закрыл за ней дверь.

— Езжай осторожней, Перси. Я беспокоюсь за тебя. Ты же знаешь.

Она ехала домой, раздумывая над словами Гарда. Старик! О чем, в действительности, говорил Гард? Что наверху был еще один влиятельный человек? Не сам Гард правил бал? Что Старик все еще контролирует происходящее? Но что ей нужно сделать, чтобы его власть распространилась на нее? Может быть, Гард просто дразнит ее? Водит за нос? Надо было прояснить это дело. А потом уже действовать.

Затем она вспомнила слова Гарда о Синатре. Что Хью и Синатра — птицы разного полета. Может быть, их можно сблизить? Что она в состоянии сделать для этого? Синатра не носил дорогих костюмов, сшитых из бархата и украшенных блестками. Он пел другие песни. Если только в этом разница, то и Хью может петь баллады и носить смокинги. Это она заставила его петь рок и песни в стиле кантри. Она сделала его певцом, а потом и лидером этого направления. Это она вывела Хью из помойной ямы в фешенебельные залы. А сейчас можно петь и баллады. Почему бы нет? Как только они вернутся с гастролей, она выбросит эти причудливые костюмы и не будет пичкать его наркотиками. Он станет естественным и самобытным. Перси была твердо настроена сделать из Хью Хьюларта кинозвезду.

Музыканты ушли. Хью лежал на великолепной голубой нерасправленной кровати. Он был в бессознательном состоянии.

— Что случилось? — спросила она Смоуки.

— Он захотел вздремнуть.

— Не ври мне! Он не спит. Он без памяти.

— Кто-то, я предполагаю, что один из парней ансамбля, втихаря всунул ему что-то, — боязливо сказал Смоуки.

— Козел! За что я плачу тебе? Что же вы делали вдвоем, что не могли уследить? Нельзя отлучиться и на минуту! Вы что, хотите его смерти?! Разве вы мало видели умерших от пьянки? Что от этого пользы? — она разревелась. Перси знала, что ей не следовало делать этого, особенно перед Смоуки и Вирджилом. Но больше не могла сдерживаться. — Вон! Убирайтесь отсюда прочь! — всхлипывала она, совсем забыв, что больше не хотела разговаривать таким образом. Она была слишком взволнована, чтобы контролировать себя.

Они ушли. Перси бросилась в постель. Хью повернулся и пробормотал:

— Перси.

— Заткнись, скотина! Спи дальше! — У нее был еще час или два, чтобы поставить его на ноги.

Потом, придя в себя, Перси поднялась, пошла готовить полотенце. Она вернулась, вытерла блестящие от слез глаза.

— Все хорошо, Хью. Ты будешь классным артистом, я обещаю.

Я знала, что Энн не захочет поехать с нами в Лос-Анджелес на свадьбу Сесиллии, но все-таки решила поговорить с ней.

— Ты такая упрямая, Энн. Почему бы тебе по поехать?

— Я просто не хочу.

Энн пекла пироги, и белая прядь волос выбилась из-под платка, которым была повязана голова. Она была очаровательна. Я только что видела Дорис Дей в телешоу Карсона. На ней был точно такой же платок. Но Энн носила его на такой манер уже несколько месяцев, поэтому я знала, что она не копировала Дорис.

— Меня не волнует замужество Сесиллии. Я не люблю ее. И никогда не любила. Тогда, в колледже, она еще не была так отвратительна. Эгоистка, но безвредная, даже привлекательная. Но стоило ли ей поехать в Нью-Йорк! Ты с таким же успехом можешь дружить с гремучей змеей. Прочти эту статью в «Пипл Ньюс», ее ужасное интервью. Она выходит замуж за техасского миллионера. Но зачем при этом выносить на люди свою прошлую связь с Уолтом Гамильтоном, в то время, когда он собирается вести предвыборную борьбу? Это так подло.

— Я думала, она покончила с ним.

Энн с остервенением месила тесто.

— Я думала, это было нужно из-за денег, для поездки в Калифорнию. Но он заплатил ей за это. Она, наверное, хочет навсегда разрушить его карьеру.

— История в скандальной газетенке не повредит ему, — я взглянула на каравай, выплывающий из духовки.

— А почему тебя так волнует Уолт Гамильтон? Ты ненавидишь политику, а он обманывал свою жену.

— Это его непорядочность. А я говорю о непорядочности Сесиллии. Я не разделяю политических взглядов мистера Гамильтона, но это не значит, что я хочу видеть его раздавленным. Это моя собственная мораль. То, что делает Сесиллия, отвратительно, мерзко. Ты всегда была за справедливость, так почему ты ее защищаешь?

Я глубоко вздохнула и стала одеваться, чтобы уйти.

— Я думаю, каждый вправе поступать с тем, кто предал тебя, как заблагорассудится. А Уолт Гамильтон предал Сесиллию. Предал в главном. А как говорит Библия: «Око за око». Не так ли?

Энн месила тесто.

— Я повторяю: Сесиллия получила от него деньги. Она отомстила. Он рассчитался.

— Разве этого достаточно? Это только деньги. А деньги не значат ничего, когда ты отвергнут, унижен, предан. Есть еще и душа. А душа тоже требует мести.

— Но у Сесиллии нет души!

Я уставилась на нее.

— Ну, и не езди тогда на свадьбу. Давай поедем просто развлечься, хорошо провести время. Мы побудем там пару недель, по крайней мере, а свадьба займет только один вечер. Неужели ты не хочешь повидать Джесику и Джейн?

— Конечно, конечно, милая, но я мало знала ее. Джейн хотелось бы повидать, но я никогда не любила Джо. Я не любила их обоих: Джо и Сесиллию.

— Ну почему бы тебе и Джорджу просто не поехать в путешествие туда, вы ведь никогда не бывали там раньше?

— Если бы я собиралась в путешествие и не должна была заботиться о детях, я бы нашла, куда поехать кроме Калифорнии: Индия, Италия, Израиль.

— Израиль? С чего вдруг ты собралась в Израиль?

— Джордж хочет поехать туда. Наше супружество — это своего рода договор. Я должна считаться с этим.

— Что ты хочешь сказать этим, Энн? Что мое супружество — это тоже договор?

— Ты и Джейсон — прекрасная супружеская пара. А я вот думаю о том, какой женой может стать Сесиллия.

— Ради Бога! Энн, оставь это. Забудь о Сесиллии! Забудь о том, что я приходила уговаривать тебя поехать с нами. Мы встретимся с тобой, когда я вернусь. Ты последишь за детьми и Лу?

— Конечно, дорогая, — Энн обняла меня. — Я буду приглашать их на обед.

Я засмеялась над ней, представила Лу провожающей детей на обед к Энн. Это было совершенно исключено.

Мы добрались до Беверли Уилшира и нашли отель, где жили Сесиллия и Генри. Уилшир оказался очень хорошим местом. Швейцар приветствовал нас по имени, портье исполнил свои обязанности как подобает. Все было значительно и внушительно.

— Спасибо, мистер Старк, — сказал посыльный, принимая от него чаевые. — Я надеюсь, что вам у нас понравится.

Войдя в номер, я сразу же заметила букет цветов. Джейн? Сесиллия? А потом увидела карточку: «Управляющий отелем приветствует вас. Всего доброго».

— Берегут свою репутацию, — объяснил Джейсон.

Через несколько минут из вестибюля позвонила Джейн.

— Ради Бога! Почему ты еще не в лифте?

И вот Джейн стояла в дверях. «Ага! Вот она, миссис Беверли Хиллз».

Джейн была неожиданно привлекательной с ее новым носом и подбородком, не говоря уже о волосах, которые изменили цвет и форму. Она выглядела очень грациозной и импозантно одетой.

— Ты ошеломительна, Джейн! Неправда ли, она сногсшибательна, Джейсон?

— Более того, — согласился он, целуя ее руку. — Ты прекрасно выглядишь, и одежда тебе идет.

— Ты издеваешься надо мной, — засмеялась Джейн. На ней была черная бархатная туника с несколькими рядами цепей, черные облегающие брюки, туфли, на высоком каблуке.

— Ты всегда придумывал названия нашим нарядам, — сказала я, наслаждаясь тем приятным впечатлением, которое вызвала у меня Джейн.

— А как ты назовешь себя сейчас?

— Сексуально-шикарно. В тебе проснулось все лучшее в женщине.

Затем она оглядела наш багаж, сунула нос в ванную, заметила на столе букет, вынула из него карточку:

— И это все, что они послали? Только цветы?

Мы с Джейсоном переглянулись.

— А должно быть еще что-то? — спросил Джейсон.

— В первоклассных отелях есть правило: если вы ничего собой не представляете, вы ничего не получаете. Если вы обыкновенный турист, вам посылают цветы. Если вам посылают бутылку шампанского, это показывает ваш уровень. Но если они знают, что приезжает знаменитость, ее может встретить махровая простынь с монограммой, — она взглянула на корзину с цветами, потом снова на нас. Поняв, что совершила бестактность, она сказала:

— Но вы же знаете, что у вас все еще в будущем, — она развела руками, — «Альберт Эйнштейн» или глава «Коламбии Пикчерс», кажется, Уоррен Битти!

— Нет, просто обыкновенный торговый деятель из Акрона, штат Огайо, — Джейсон улыбнулся, специально дразня ее. Но я заметила, что это была не его обычная, широкая улыбка. Было очевидно, что и Джейн смущена.

— Я просто хотела рассказать вам, объяснить привычки Голливуда. Мне кажется, вас многое здесь удивит. Сначала расскажу вам о свадьбе Сесиллии. Она, очевидно, будет настоящей сенсацией. Но, учитывая количество приглашенных, следует предположить, что получится глупейшая формальность и что следовало бы придумать что-то более оригинальное. Поэтому, принимая во внимание, что свадьба намечается в студии «XX сенчури» со всеми съемочными атрибутами, я порекомендовала организовать настоящие негритянские страсти из вестерна. Может быть, даже пригласить каскадеров, чтобы они падали прямо с крыши на шикарные кресла салона, и на стол подавать барбекю и стручковый перец на красной в клетку скатерти.

«Боже мой! — подумала я, — совсем как торговый центр в техасском стиле, о котором мы мечтаем».

— Сесиллия без ума от связей Генри с Техасом. Так что то, что должно произойти, будет настоящим вестерном.

— Заманчиво.

Джейн ушла, обещая вернуться, чтобы забрать нас на коктейль, а затем на обед в бистро. Вскоре после ее ухода пришла Сесиллия в белом свитере из ангоры, белых джинсах, руки увешаны браслетами из бирюзы в серебре, ремень в стиле вестерн, короткие серебряные ботинки и огромная, подчеркнуто торчащая грудь.

— Сесиллия! — воскликнула я, пораженная. Мы с Джейсоном оба уставились на ее увеличенные достоинства.

— Грудь живет своей собственной жизнью? — наконец спросил Джейсон.

Сесиллия улыбнулась:

— Привлекательно, правда? А как она тверда! Тверда как скала. Потрогай одну.

Когда же ни я, ни Джейсон не сделали ни единого движения в направлении ее груди, она подбодрила:

— Потрогайте. Все в порядке. Я все равно ничего не чувствую. — И она ударила себя по груди. — Генри считает, что мне следует выглядеть более сексуально. Он говорит: «Слышал ли кто-нибудь об американской звезде без надлежащего бюста?» — Затем она примолкла, прикусив губу белыми зубками. — Вы не согласны с ним? Вам не кажется, что я совершила ошибку?

— Нет! Конечно, нет! — поторопилась сказать я. — Они… — я развела руками, — ошеломительны. Не правда ли, Джейсон?

Но я была в ужасе. Это шло вразрез с жизненным кредо Сесиллии, в соответствии с которым ничего не должно было конкурировать с ее природными достоинствами. А грудь конкурировала, да еще как! Она затмевала все очарование Сесиллии — чистую белую кожу, корону пышных рыжих волос, ее элегантную, худощавую фигуру.

Джейсон подтолкнул меня.

— Действительно, чарующе, — сказал он. Затем извинился — ему нужно было идти. Джейсон объяснил, что договорился с одним промышленным агентом по продаже имущества еще в Огайо, когда тот совершенно неожиданно появился у него. Он намерен показать ему некоторые местные магазины.

Он посмотрел на часы:

— Время завтрака. Почему бы вам, милые девочки, не заказать чего-нибудь на завтрак?

— Я не хочу никакого завтрака. Я бы только чего-нибудь выпила. Немного шампанского, я думаю, — Сесиллия оглянулась. — Неужели они не прислали шампанского? Они же всегда посылают его.

Джейсон бросил взгляд на столик, абсолютно свободный, как будто предназначенный только для цветов.

Я торопливо предложила позвонить в бюро услуг.

— Импортного… французского, — сказала Сесиллия, сидя абсолютно прямо, скорее потому, что ее величественный бюст не позволял ей сидеть иначе.

— А еще лучше — водки.

— Водки? — спросила я, ужасно сконфуженная.

Сесиллия выпила бутылку почти одна.

— Мне нужно идти. Генри не любит, когда я исчезаю из поля его зрения надолго. Он обожает меня, поклоняется земле, по которой я прошла. Я рассказывала тебе об этом?

— Да, ты говорила. И я думаю, что это замечательно. Но я боюсь, ты не сможешь управлять машиной сейчас.

— Боже мой! Я же не за рулем. У меня водитель. Я так люблю свой «Роллс», а Генри (он же из Техаса) больше нравится «Кадиллак». Думаю, что я никогда не смогу получить калифорнийских водительских прав. Вождение здесь очень сложное. Я поражаюсь Джейн. Она прекрасно справляется со своей машиной: знает, как куда попасть, ездит по переполненным дорогам, носится по окрестностям, вверх и вниз по склонам. Конечно, она же из Нью-Джерси. В Нью-Джерси все ездят на автомобилях. Как и в Калифорнии. А в Нью-Йорк Сити не ездят так много. Я никогда не ездила с тех пор, как покинула Кентукки. Ты думаешь, я забыла об этом? Джо говорит, что Джейн ездит, как заправский мужчина.

Мне показалось, что я ослышалась. Я знала, как Джейн говорила: «Джо сказал это. И Джо сказал то». Но сейчас даже Сесиллия цитировала Джо.

Затем она нагнулась ко мне и поведала:

— Джо как с ума сошел. Он сказал, что напишет сценарий специально для меня и хочет сам его поставить.

— А надо ли это тебе? Джо — сценарист, и Джо — режиссер.

— Генри сказал: «Поживем, увидим». Он еще не видел сценарий. Надо отдать должное Джо, он талантлив. Если даже Джейн говорит, что сам Джо так считает.

Мы обе рассмеялись. Но в самый разгар нашего веселья Сесиллия поднялась со стула, бросилась на королевского размера кровать и разревелась.

— Ах, Кэтти! Они твердые, как камень, — сказала она, придерживая свою уникальную грудь. — Они даже не колыхнутся.

Я села рядом с ней на кровать.

— Все в порядке, Сесиллия. Где написано, что грудь должна колыхаться?

— Кэтти, ты такая счастливая. У тебя такая замечательная грудь, своя собственная. И вообще, ты совсем не переменилась. Ты все еще выглядишь как Вивьен Ли. Немного состарившаяся Вивьен Ли, совсем немного.

Когда Джейсон вернулся, я поинтересовалась, удался ли его поход.

— Интересно, — ответил он. — Очень интересно. Я завтра снова пойду. А как вы тут?

— Когда Сесиллия ушла, я пересмотрела вещи, которые мы привезли с собой.

Я заколебалась, и он посмотрел на меня вопросительно.

— Откровенно говоря, — продолжала я, — после того, как я увидела, как Джейн и Сесиллия одеты, мне стало немного не по себе, не буду ли я слишком выделяться, не буду ли слишком провинциальной.

Джейсон не засмеялся, хотя я и ожидала от него такой реакции. Вместо этого он сказал жестко:

— Твои вещи куплены в лучших магазинах всех торговых центров Старков. Я думаю, у меня нет нужды напоминать именно тебе, что в них представлены все лучшие фирмы страны.

— Я знаю, Джейсон. Но пойми, наши магазины имеют свою специфику, они одевают людей из Огайо. Но не Калифорнии. Мне бы не хотелось выглядеть туристкой.

Он стал еще более сдержанным.

— Я не думаю, что ты похожа на туристку в этом черном наряде, приобретенном у Ля Ревьенз прямо перед отъездом.

— Я, наверно, выразилась неправильно, сравнив себя с туристом. Я имела в виду, что хочу выглядеть, как все в Калифорнии, — улыбнулась я нерешительно. Я надеялась, что он все поймет и закончит с этим сам. Совсем не походило на него разговаривать подобным образом, особенно когда он был уверен, что я чувствовала себя неудобно.

Но он продолжал:

— Я понимаю, ты хочешь выглядеть по-калифорнийски. Но мы в Южной Калифорнии. А Южная Калифорния — это не вся Калифорния. А Лос-Анджелес — это еще не вся Южная Калифорния, — продолжал он педантично. — И еще я должен сказать, что не весь Лос-Анджелес заключается в Беверли Хиллз или Голливуде, как ты, вероятно, предпочитаешь. Поэтому, когда ты говоришь о калифорнийском стиле одежды, ты, вероятно, имеешь в виду Голливуд, Джейн, Сесиллию. Лично я считаю, что обе они выглядят как клоуны, и я удивлен, что ты хочешь им подражать. Удивлен и разочарован. Я всегда думал о тебе как о личности с хорошим вкусом, несмотря на твое происхождение из Огайо. И вообще хороший вкус — понятие не географическое.

Я была готова заплакать. «Что произошло с тобой, Джейсон? Ты не похож на себя. Ты чем-то раздражен. Может быть, ты устал, — подумала я. — Сначала дорожная суматоха. Потом мотался, осматривая торговые центры».

— Ты хочешь выпить? Может быть, вздремнешь? У тебя еще есть время до обеда.

— Нет, спасибо. Что бы я хотел, так это знать, что ты решила делать после того, как пересмотрела свой гардероб из Огайо и нашла его немодным?

— Я пошла по магазинам, — смутилась я. — Я пошла вниз по Уилширскому бульвару в сторону Сакса.

— Сакс? — требовательно и сердито спросил он. — Ты приехала в Калифорнию, чтобы ходить по магазинам Сакса, когда Сакс…

— Но я ничего не смогла найти там из того, что искала, — я торопилась, чтобы он не перебил меня. — Тогда я пошла в магазин на Родео, в квартале от отеля. Он называется Джоржио, это такой магазин, типа…

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

Я всхлипнула:

— Ты все понимаешь, Джейсон Старк. Ты точно знаешь, что я имею в виду. Ты знаешь такой тип магазинов в Акроне, и чем они отличаются от магазинов в Беверли Хиллз.

— Неужели ты купила там себе платье?

— Представь себе, да.

— Ну, тогда покажи мне быстрей! Сгораю от нетерпения посмотреть, что за платье может предложить магазин такого уровня. Это должно быть сенсационно.

— Уж не думаешь ли ты, что я сейчас буду примерять его для тебя? В таком настроении для тебя не может быть сенсаций.

— Я буду справедлив. Я обещаю, что буду объективен.

Может быть, я была не права? Может быть, я заметила тень улыбки на его лице?

— Хорошо, раз ты обещаешь без сарказма.

— Неужели я бываю саркастичен?

— Ты знаешь, что это случается.

— Хорошо, я обещаю быть объективным и асаркастичным.

Я пошла в женскую ванную и через несколько минут вернулась, шурша расфуфыренным красным платьем. Широкая юбка открывала колени, оборки обвивали шею, спадали каскадом в сторону выреза на груди.

Я смотрела в его лицо несколько минут, пока он разглядывал мою откровенно обнаженную грудь. Наконец, он сказал, и губы его дрогнули, как бывало всегда, когда он хотел скрыть улыбку:

— Ну, сейчас я знаю, зачем мы приехали в Калифорнию.

— Зачем?

— Чтобы ты могла соревноваться с Сесиллией в количестве и качестве груди?

Я опустила ресницы в полном замешательстве.

— Я думаю, тебя нужно взять в судьи на это соревнование, чтобы ты понял, что спорить не о чем.

Он подошел ко мне, спрятал лицо в ямку моей высоко стоящей груди, неторопливо, осторожно провел губами по ней.

— Победительница, — прошептал он.

— А получу ли я приз?

— Я думаю, — прошептал он, — награды лучше собирать лежа.

Мы дружно повалились на кровать. Но губы его скривились еще раз.

— Скажи мне, во сколько обошлось нам это платье?

— Шестьсот долларов.

— В таком случае, лучше сначала снять его.

— Это забавный магазин, Джейсон. У них есть бар, где можно заказать все, что угодно. Там есть диванчики, где мужья могут подождать жен, биллиардный стол. У них есть отдел мужской одежды.

— Сколько же там этажей?

— У них только небольшое помещение наверху, женская обувь.

— А выполняют ли они какие-нибудь дополнительные услуги?

— Этого я не знаю.

— Если бы я занимался торговлей в Калифорнии, я бы везде пооткрывал подобные магазины.

— Может быть, этого и не надо делать. Может быть, достаточно открыть только на Родео Драйв в Беверли Хиллз — самый элитный район.

Он взглянул на меня:

— Ну, тогда не стоит об этом и говорить. — Он думал о калифорнийских торговых центрах. А может быть, он думал об открытии в Огайо центра в калифорнийском стиле. Я приводила себя в порядок в своей ванной, Джейсон — своей. Он выглянул и спросил:

— Джесика звонила?

— Нет, не звонила. Я сама пыталась позвонить ей. Я хотела дозвониться до музея, где она работает — музей в Уинфилде. Но мне сказали, что ее сегодня нет. Дома я тоже не застала Джесику. Я передала ей сообщение через автоответчик, но она не позвонила. Мы увидим ее завтра. Они с мужем будут обедать с нами. Хотя удивительно, что она не объявилась.

Он зашел ко мне в ванную.

— Она была слишком занята, думаю, делая покупки, подобно твоим, весь вечер.

— О Боже! Если я обещала никогда не вспоминать об этом магазине снова, почему бы тебе не забыть об этом инциденте вообще?

Джо и Джейн зашли, чтобы забрать нас в отель в Беверли Хиллз, где мы могли бы посидеть у Сесиллии и Генри. Потом у нас был намечен ужин в бистро с Грегом и Джесикой.

Джейсон особенно внимательно отнесся к одежде Джейн: розовая в сборку шелковая рубашка, бархатные брюки до колен цвета бордо, белые чулки, черные модельные туфли-лодочки.

— Очень впечатляющий вид, — сказал он. — Это последняя голливудская мода?

— Боже! Я надеюсь, что она не окажется последней! — парировала Джейн. — Вообще сейчас доминирует благопристойное а не легкомысленное направление.

А так как я бросила на Джейсона устрашающий взгляд, она добавила:

— Вот у Кэтти как раз такое платье. Оно, должно быть, в моде в Акроне.

— Я думаю, что пока еще нет. Но через пару недель будет. Ты же знаешь, она купила его… Как называется этот занятный магазинчик? Джиорджио?

— Горгеос, — поправила Джейн.

Как только Джейн тронула машину, Джо требовательно спросил:

— На который час ты заказала места?

— На полдевятого.

— Но уже полвосьмого. А пока мы посидим у Генри и Сесиллии, мы опоздаем. Ты же знаешь, как они ведут себя, когда клиенты опаздывают. Они отправят нас в Сибирь. Почему ты заказала на такое раннее время?

— Потому что в прошлый раз ты сказал, что я заказала на слишком позднее, и не осталось хороших столов. Помнишь, здесь были Пеке, Карзон. Мы вынуждены были сидеть в углу, где никто тебя не видел.

Мы подъехали к входным воротам, служащий подскочил к нам, чтобы открыть дверцы машины.

— Я позвоню прямо сейчас и скажу, что мы приедем в девять часов, — сказала Джейн примирительно. Мы ждали в розово-зеленом вестибюле, пока она звонила. Красивое лицо Джо потемнело от злости. Когда она вернулась, мы прошли через лоджию в бунгало Сесиллии и Генри.

— Не беспокойся, — обратилась Джейн к мужу. — Когда они увидят, что с нами Генри и Сесиллия, нам предоставят самый лучший стол, какой у них только есть.

— Что ты этим хочешь сказать, Джейн? Что Генри Шмидт может получить более достойный стол, чем я? Я же завсегдатай бистро уже много лет.

— Я не имела в виду ничего плохого.

— Может быть, я смогу получить самый хороший стол? — сказал Джейсон, вмешавшись в их разговор с невозмутимым лицом.

Джейн взглянула на Джейсона подозрительно, а Джейсон добавил:

— Ну, мы же получили прекрасный букет в Уилшире.

Сесиллия приветствовала нас на пороге своего бунгало в белом блестящем платье, подчеркивающем ее накачанный бюст и несколько дюймов талии.

— То, что я называю разоряющим гардеробом, — сказал Джейсон. — Это последняя мода Голливуда? В Акроне он появится, наверно, еще не скоро. Мы еще только года два назад отказались от мини. Так, Кэтти?

Я промолчала, но Сесиллия сказала:

— Мне все равно, кто что носит, и какова последняя мода, я ношу то, что нравится мне — и Генри, конечно.

Генри, состоящий только из улыбок, вышел, чтобы приветствовать нас. С большим акцентом он сказал:

— Большое удовольствие для меня познакомиться со старыми друзьями моей крошки. — На нем была большая шляпа типа ковбойской, белый ковбойский костюм и ковбойские ботинки на очень высоком каблуке, добавляющие ему, по крайней мере, три дюйма роста, только подчеркивая этим его природное отсутствие.

— Я не заказала ничего выпить или перекусить сюда. Что толку, что мы будем здесь рассиживать, если можем сделать это в ресторане, — произнесла Сесиллия. — Пошли.

— Но я только что сменила время заказа на девять часов, — сказала Джейн в смущении.

— Стоит ли волноваться по этому поводу? Генри обо всем позаботится, не правда ли, милый?

Генри улыбнулся и кивнул, а Джо бросил на Джейн мрачный взгляд.

— А если Генри не сможет этого сделать, то сделаю я, — заверил Джейсон. — Вы могли заметить, насколько я влиятелен в Уилшире. Они послали нам самую большую вазу с цветами. — Он лукаво взглянул на Генри, который кивнул и широко улыбнулся.

— Мы все можем поехать на нашей машине, — сказал Джо.

— А на чем ты ездишь? — спросила Сесиллия.

— На «Мерседесе».

Сесиллия повернулась к Генри, вопросительно пожимая плечами:

— Но там не уместиться шесть человек.

— Тогда не поедем, — сказал Генри. — Можно взять машину с водителем.

— И тогда мы можем весь вечер спокойно пить, — заключила Сесиллия удовлетворенно.

— Хорошая машина, Генри, — сказал Джейсон, когда водитель закрыл за ним дверь. — Рад видеть, что ты ездишь на старине «Кадиллаке». Мы всегда пользуемся «Кадди». Кэтти любит эту машину.

Генри улыбнулся на одобрительные отзывы Джейсона, откинулся назад, задев за правую грудь Сесиллию. А я все время думала, что будет, когда мы приедем в ресторан на час раньше. Я посмотрела на Джо. Он казался раздраженным, и я поняла, что мы с ним думаем об одном. Пока Джейн очень эффектно заказывала напитки в баре, Джейсон и Генри разговаривали о том, как идут у нас дела в Акроне. Джейсон сильно преувеличивал, но я не думала, что ему удастся одурачивать Генри Шмидта больше секунды.

Джо нагнулся в сторону метрдотеля:

— Добрый вечер, Туллио. Как дела? Я знаю, что мы приехали немного раньше… — было заметно, как его правая рука, которую он протянул Туллио для пожатия, дрожит. Но Туллио не заметил его протянутой руки, потому что в этот момент повернулся в сторону Сесиллии и потянулся к ее руке, которую поцеловал с большим энтузиазмом.

— Сесиллия, — пробормотал он. — Мистер Шмидт, — он поклонился. — Пожалуйста, сюда.

Мы все проследовали за Туллио. Я слышала, как Джо прошептал Джейн:

— Он даже не назвал меня по имени. Он вел себя так, как будто видит нас в первый раз. Я же просил тебя заказать столик на мое имя.

— Я так и сделала. Не сомневайся, — жарко шепнула она ему в ответ.

После того, как мы устроились за тем, что я бы назвала лучшим столом в этом заведении, я узнала Энджи Дикинсона за соседним столом и Дэнни Томаса за столом неподалеку. Я слышала, как Джейсон сказал Генри:

— Старина, я думаю, тебе следовало бы позволить мне назвать свое имя. Я думаю, мы бы получили действительно хороший стол. — Затем он повернулся к Джо: — Старина, как случилось, что мы сидим рядом с кухней?

Оба, Джо и Джейн, одновременно автоматически повернулись в сторону кухни, хотя точно знали, где они сидели, и кухни не наблюдалось на горизонте.

Что касается меня, то это был мой звездный час. Я не видала Джейсона на такой высоте с того времени, как мы впервые встретились.

Сесиллия отправила свой мартини назад в бар.

— Посмотрите в стакан, — сказала она официанту. — Разве это мартини? Он настолько разбавлен вермутом, что стал совсем желтым.

— Дайте ей не желтый мартини, — попросил Генри официанта. — Он должен быть почти чистым.

Затем за нашим столом появился такой сексуально притягательный мужчина, какого я никогда не встречала раньше. Я сразу догадалась: Грег Наварес.

Грег Наварес продемонстрировал белозубую улыбку Сесиллии и Генри, сухо кивнул Джо и Джейн и пригладил волосы, когда его представляли мне и Джейсону. Я заметила, что он так часто улыбался Генри, как будто добивался ответной улыбки.

— Где же Джесика? — не выдержала я, потом добавила. — Сгораю от нетерпения повидать ее.

— Ей нездоровится, — коротко ответил он, кинул взгляд, о сторонам, заметил Энджи, затем Дэнни Томаса, а потом стал определять, есть ли еще кто-нибудь, заслуживающий внимания, постоянно подергивая плечами, поглаживая усы и трогая волосы.

— Что с ней? — спросила Джейн. — Может, грипп? Как раз идет эпидемия.

Грег помахал кому-то на другом конце зала.

— Что-то с желудком, — ответил он, слегка улыбнувшись. — Джесика слишком чувствительна, — произнес он, как мне показалось, с оттенком сарказма. Затем добавил, обращаясь к Генри. — Она — дочь Патриции Блэмонд из Уинфилда. Этим объясняется такая ее чувствительность.

Генри улыбнулся официанту, который принес Сесиллии кристально чистый мартини. Все разговоры смолкли, когда Сесиллия поднесла стакан к губам, попробовала.

— Годится, — сказала она, и все с облегчением вздохнули, а Генри добавил:

— Ну, и слава Богу.

— Мне нравится твоя куртка, Грег, — сказал Джейсон, трогая ткань кремовой трикотажной спортивной куртки Грега. Скажи мне, где ты ее купил? Я не уеду в Акрон без такой куртки.

Грег смерил Джейсона прищуренным взглядом.

— Она из Биана. Ты не сможешь ее купить без специальной договоренности.

— А Биан — это портной?

— Нет, — скривился Грег.

Джо пришел на помощь:

— Это магазин, но двери его открыты не для всех. Ты не сможешь попасть туда без чьих-то рекомендаций.

— Вот это да! Как в высококлассный ресторан. Только подумать! Магазин, закрытый для покупателей! Что бы сказали об этом в Огайо? Что ты думаешь по этому поводу, Кэтти? Я намерен позвонить им завтра с утра. Как вы думаете, чье имя нужно назвать, чтобы они снизошли принять меня? Твое, Грег? Твое, Джо?

И, не дождавшись ответа, он сказал:

— Я знаю. Твое, Генри.

И Генри кивнул головой.

— Ты все понял, — улыбнулся он.

Джо отправил свой бифштекс как пережаренный, а Джейн свою баранью отбивную как недожаренную.

— Нечего их баловать, — объяснил Джо, когда Сесиллия удивленно на это отреагировала.

— Я забыла сказать тебе, Кэтти, что ты будешь моим свидетелем на свадьбе. Тебе следует сделать особый наряд. До свадьбы осталось несколько дней, ты не успеешь ничего сшить. Мы купим тебе в магазине подходящую вещь. Что-нибудь на мотив вестерна. Я думаю, длинное платье, но в стиле прерий.

Джо остолбенел:

— Я думал, Джейн будет твоей свидетельницей. Тем более, что у нее уже есть платье.

— Почему ты решил так? — недовольно сказала Сесиллия. — Кэтти всегда была моей лучшей подругой.

— Но Джейн сделала так много: организация, приглашения, заготовки продуктов. У нее уже есть платье. Я думаю, это должна быть она, — сказал Джо твердо.

Ситуация показалась мне щекотливой. Мне было все равно, буду я свидетельницей или нет, но я чувствовала, что Джо перешел все границы. В конце концов, кто должен решать, кому быть свидетельницей? Я ждала, что Джейн остановит Джо, что это задевает ее гордость, но Джейн молчала, что очень удивило меня. Она тоже ждала ответа Сесиллии, очевидно, надеясь, что Сесиллия переменит решение.

— Я никому ничего не должна, — наконец ответила Сесиллия. Она презрительно улыбнулась. Затем она повернулась к Генри и расплылась в улыбке: — Кроме Генри, конечно. — Она протянула к Генри руки, обняла его, прижала к своей огромной груди. — Правда же, Генри.

Джейн и Джо переводили взгляд с Генри на Джейсона в раздражении, совсем забыв о Греге.

Наконец, я сказала:

— А не могли бы мы с Джейн вместе выполнять эту обязанность? — Но Сесиллия опустила ресницы, сжала рот и потрясла головой. Никто, кроме Генри, не мог сейчас подсказать ей, как поступить. А Генри впервые за весь вечер перестал улыбаться. Он холодно посмотрел на Джо, рот его вытянулся в узкую линию. А затем он улыбнулся мне:

— Ты будешь самой очаровательной свидетельницей, милая.

— Предлагаю за это выпить, — Джейсон поднял стакан. — Но сказать по правде, мне не терпится увидеть платье, в котором будет Кэтти. Почему бы нам не пойти всем вместе в Джиорджио и посмотреть, что у них есть в продаже для свидетельниц в стиле прерий. Бьюсь об заклад, у них будет как раз то, что нам нужно. Правда же, Сесиллия? Выдай мне секретные сведения. Вещи в стиле прерий будут в этом сезоне самыми популярными для свидетельниц? Я знаю, что ты носишь именно то, что тебе нравится, и преуспеваешь в этом. То, что носишь ты, становится общепринятой модой. А вот что касается Кэтти, я чувствую на ней ответственность за всю моду, представляющую Огайо, за все, что там сейчас носят.

Я сохраняла выдержку, но пнула Джейсона под столом. Сесиллия выглядела озадаченной, как будто наблюдала, как Джейсон сходит с ума. Затем она рассмеялась:

— Если дело обстоит так, то она может носить все, что угодно.

Мы с Сесиллией отправились в женский туалет, где она достала старый золотой флакон с духами ее имени. Я подумала, каким запахом наполнен сейчас этот флакон, ведь духов «Сесиллия» больше не существует. Разве что Генри купит космическую или парфюмерную компанию и восстановит линию.

— Ты представляешь себе это ничтожество, этот недоразвитый червяк, Джо, хотел всучить мне Джейн в свидетельницы, — Сесиллия говорила громко, не обращая внимания на присутствие уборщицы. Но я, более осторожная, понизила голос до шепота:

— Откровенно говоря, меня удивил не Джо, а сама Джейн. Она, казалось, соглашалась с ним. И хотя я с удовольствием буду твоей свидетельницей, но я не понимаю, неужели это так много для них значит?

— Как ты не понимаешь? Это же общественное мнение. Газеты. Реклама. Они все обязательно будут освещать мою свадьбу. И они, Джейн и Джо, хотели бы видеть свои фотографии в газетах, чтобы их набранные имена стали известны всему миру. «Миссис Джейн Тайсон — свидетельница на свадьбе Сесиллии». Они хотят, чтобы весь город знал, что мистер и миссис Джон Тайсон — лучшие друзья Сесиллии и Генри Шмидт. Это принесет им много пользы с общественной точки зрения, не говоря уже о профессиональной. Даже несмотря на новый сериал, в котором участвует Грег, который будет длиться три недели, Джо все еще телевизионщик, — сказала она с сожалением. — Возросшее общественное мнение даст им сотни приглашений на вечера, куда их раньше не звали, хотя Джейн очень старалась туда пробиться.

— Но вы подумываете над сценарием, который должен написать Джо? И позволите ему сделать постановку? — Я действительно хотела бы этого во благо Джейн.

— Конечно, я говорила тебе, Джо ужасно противный, но он способен. Я могу ненавидеть Джо как человека, но это не значит, что мы не можем воспользоваться его талантом.

Сесиллия перешла на другую тему:

— Ну, а что ты думаешь о Греге Наваресе?

Я уже определила свое отношение, он мне не понравился. Насколько я успела заметить, в нем ничего и не было, что могло нравиться. Его томные взгляды? Мне не хотелось говорить что-то унизительное о муже Джесики, тем более, в общественном туалете.

— Он импозантен. Сексуально притягателен, — сказала я, пока Сесиллия причесывалась. — Я, пожалуй, впервые встречаю такой экземпляр. Ты согласна?

— Этого у него не отнять, — она сморщила нос.

— Не влюблена ли ты в него?

Сесиллия засмеялась.

— Ты же знаешь, как у меня с этим обстоят дела. Ни в кого я не влюблена, кроме самой себя. — И она тряхнула новой грудью специально напоказ, так, что уборщица уставилась на нее. — Я самая большая для себя любовь.

«А Генри?» — подумала я, но промолчала.

Сесиллия посмотрела на меня, прочла этот немой вопрос в моих глазах и снова засмеялась:

— Кэтти, очнись! Неужели ты думаешь, что милый Генри мог долго любить меня, если бы я просто была Сесиллией?

Затем вошли две женщины, мы вышли, и, к счастью для меня, я могла не отвечать на этот вопрос.

— Догадайся, Кэтти, что здесь произошло! — сказал мне Джейсон, когда мы вернулись за стол. — Генри попросил меня стать его свидетелем. Что ты думаешь по этому поводу?

Я перестала что-то понимать. Что за странное место, этот Голливуд! Где такой человек, как Генрих Шмидт, просит абсолютно постороннего Джейсона стать его свидетелем.

— Я думаю, это превосходно! — поддержала я. Но почему Генри, человек богатый и влиятельный, выбрал Джейсона, чтобы сделать его свидетелем, когда у него столько друзей и здесь, и в Далласе? Даже за этот вечер, по крайней мере, двадцать человек подходило к столу, чтобы поздороваться с ним.

Генри положил свою руку на мою. Что он хочет мне сказать? Что он так же, как и я, увидел в Джейсоне хорошего человека с первого взгляда? Нет, ты не дурак, Генри Шмидт. И Сесиллия, к счастью, поняла, за кого она выходит замуж.

— Догадайся, что еще! — продолжал воодушевленно Джейсон. — Мы с Генри пойдем в то самое место, которое так любит Грег. К Биану, чтобы взять там костюмы. Костюмы в стиле вестерн. Какого цвета костюм мне лучше выбрать? — Он повернулся к остальным и сказал: — Кэтти знает все цвета, которые сейчас в моде. Я могу полностью положиться на ее мнение, с сегодняшнего дня она — большой знаток.

Для других я улыбнулась, а Джейсона снова пнула под столом ногой.

Когда мы заканчивали с десертом, Джо, которому, видимо, удалось успокоить свое задетое самолюбие, объявил:

— Завтра приглашаем всех к нам в дом. Мы дадим вечер в честь Старков, официально приветствуя их в нашем маленьком городе. Мы пригласим только немного близких друзей. Человек сто. Да, Джейн?

Джейн чуть было не выронила ложку от неожиданности, но быстро ответила:

— Да, конечно. Около сотни.

«Опять заботы на ее плечи», — подумала я, а вслух сказала:

— Может быть, не стоит этого делать. Это так хлопотно. Как вы сможете организовать такой грандиозный вечер за такой короткий срок? У вас достаточно дел со свадьбой. — Голос у меня дрожал. Я была вымотана за один день в этом удивительном городе. Эти люди утомляют, даже Грег Наварес, который молчал весь вечер, разве что обращался иногда к Генри. Грег провел весь вечер, глядя по сторонам, наблюдая, кто присутствует, и смотрят ли они на него. Но и его молчание утомляло.

— Это под силу Джейн, — сказал Джо. — К десяти часам утра она уже все устроит. Джейн — лучший организатор вечеров во всем Голливуде. — И Джейн расцвела.

— Ты собираешься позвонить Ханк Грант из «Рипортера» сегодня вечером или будешь ждать до завтрашнего утра? — с издевкой спросила Сесиллия. — Я думаю, он не пойдет на другой вечер, даже если собирается. А может, тебе действительно стоит подождать до тех пор, пока ты не узнаешь, свободен он или нет. А Арми из «Вэрети»?

Джейн мягко улыбнулась, не желая втягиваться в игру Сесиллии:

— Я думаю, они оба способны осилить и не по одному вечеру в день.

— Это точно. Не забудь сказать им, что к вам придут Генри и я. И, будь уверена, что они не откажутся прийти тоже.

Неожиданно встрепенулся Грег, и Джейн удостоила его улыбки.

— Скажи им, что Грег Наварес тоже будет присутствовать.

— А Джесика? — нервно спросила я. Я начала чувствовать, что нахожусь в одном из фантастических фильмов, где героиня таинственно пропадает, и никто, кроме меня, не подозревает, что что-то случилось.

— Нет, — сказал роковой муж Джесики и холодно посмотрел на меня. Я покраснела. Я подумала, что превращаюсь в женщину, совершенно непривлекательную для мужчин, не вызывающую в них желаний.

Так ли это важно для меня? Неужели мне не понравился Грег Наварес только потому, что я чувствую, насколько я для него неинтересна?

— Но я все-таки надеюсь, что мы увидим Джесику завтра, — рассмеялся Джейсон, не спуская глаз с Грега. — Мы начинаем думать, что она не хочет видеть нас.

— Я уверен, что это не так, — пробормотал Грег.

Я обрадовалась, что Джейсон помог мне выйти из этой ситуации, но потом он сказал:

— Мы, действительно, хотим видеть завтра Джесику и первые эпизоды твоего фильма.

— И вы их увидите, — вмешался Джо. — Мы намерены показать немного на завтрашнем вечере. Это будет развлекательной частью программы, но никому ничего не говорите. Это будет своего рода сюрпризом для наших друзей.

И хотя Джо обращался к одному Генри, Джейсон сказал:

— Я не расскажу ни единой живой душе. Правда, это волнует, Кэтти. Настоящая голливудская жизнь.

Джо потребовал чек, объявляя:

— Плачу я.

Но Генри протестующе взмахнул рукой:

— Когда присутствует Генри Шмидт, никаких чеков. — Лицо Джо переменилось, потемнело, а Джейн демонстрировала образец терпения. Казалось, что Джо проиграл второй раунд. Дело было в том, как я выяснила позже, что более респектабельно, чтобы ресторанный чек вовсе не фигурировал, а просто была использована кредитная карточка. Магия Голливуда!

— Нет, — я услышала голос Джейсона. — Мы воспользуемся моей карточкой. Вы знаете, мы проехали по этой карточке всю Европу, даже без моей фотографии на ней. Правда, Кэтти?

— Мне очень жаль Джейн, — сказала я, когда мы поднимались в лифте в Уилшире. Держу пари, что она всю ночь будет на ногах, делая приготовления к завтрашнему вечеру. Я уверена, что она тоже впервые услышала об этом, когда Джо сегодня объявил.

— Не думай о Джейн. Вопрос в том, что наденет Кэтти Старк на этот вечер звезд.

— Ты снова об этом. Ты несносен.

— Действительно? А я думал, что я приятен, дружелюбен и обаятелен, и все должны любить меня. Как ты думаешь, меня любят все? Грег Наварес? Я не думаю, что он сходит от меня с ума.

— Почему он должен это делать? Ты всего-навсего рядовой турист из Акрона, штат Огайо. Почти никто.

— Ты так думаешь? По правде говоря, я тоже не без ума от него.

— И я.

Но у меня в голове был другой вопрос: не «почему Джейсон не сошел с ума от Грега», а «как Джесика влюбилась в него?» И влюблена ли она?

Я почувствовала тревожную необходимость увидеть ее. Я стала за нее волноваться.

— Они все что-то представляют собой, не так ли? Я думаю, Генри Шмидт — самый здравый из них. В нем есть что-то притягательное.

Джейсон открыл дверь в номер.

— Ты посмотри! — Я взглядом проследила направление взгляда Джейсона. Ваза с великолепными фруктами, помытыми и просушенными, стояла рядом с вазой с цветами. «Как я могла не заметить этого?»

— Видала ли ты когда-нибудь такие замечательные фрукты? Посмотри на этот виноград, — он оторвал одну ягоду и положил себе в рот. — Вкусно! Попробуй!

Я взяла одну, съела.

— Не знаю, слишком кисло.

Я думала, Джейсон спит, но он неожиданно повернулся и спросил меня, что я думаю по поводу вазы с фруктами. Повлияло ли присутствие Сесиллии в нашей компании на то, что управляющий сменил мнение о нашей общественной значимости.

— Нет, это твоя собственная личность повлияла на это. Они обнаружили, что ты действительно царствующая особа, путешествующая инкогнито. Что ты, в самом деле, король. Король Огайо!

— Ты все шутишь, — ответил он.

На самом деле меня заботило совсем не то, что повлияло на мнение управляющего отелем. Я думала о Джесике.

Джесика сидела у окна спальни, глядя в темноту ночи. Когда она увидела, как «Феррари» Грега появился на дороге, то сразу же прыгнула в кровать, притворяясь спящей. Хотя ей очень хотелось узнать о вечере, о Джейсоне, Кэтти, она ни за что не спросит у него об этом. Что могла подумать Кэтти по поводу ее сегодняшнего отсутствия? Может быть, внешность изменится к завтрашнему утру, и она сможет выйти.

Джесика осторожно притронулась к щекам. Они болели. Она пошла в ванную, включила свет, взглянула в зеркало, чтобы оценить повреждения. Зеркало дало ей ответ: «Лицо придурка». Ей захотелось разбить его. Или зеркало, или свое лицо. Но лицо уже было изрядно побито. Стоило ли еще добавлять?

Она лежала в полутемной комнате и с ужасом ждала его в эту ночь. Он вошел, задержался взглядом на ее лице. Его собственное лицо было напряжено, искривлено злобой, что, впрочем, стало его привычным выражением. Злые глаза скользили по ее телу вверх и вниз, она затаила дыхание, думая, что так можно и задохнуться.

Он подошел к ней медленно, остановился в дюйме или чуть меньше от нее, покрутил нижней частью своего тела перед ее лицом, не прикасаясь к ней руками. Затем, не торопясь, вальяжно снял пиджак, расстегнул рубашку с монограммой, стал стягивать брюки. Во рту у нее пересохло, когда его руки скользнули ей под рубашку. Затем он оттолкнул ее от стены, и тело ее соскользнуло на пол. Челюсти ее были крепко стиснуты.

Она была не в состоянии идти на работу в то утро, не могла увидеть Кэтти и Джейсона. Она должна была привести в порядок свои несчастные, побитые щеки. Из ярко-красных они стали фиолетово-коричневыми, и как раз под глазами.

Сколько дней жизни она проводит, зализывая свои раны? Сколько месяцев, лет потребуется ей, чтобы отомстить? Когда же она бросит его? Стоят ли эти мучения того, чтобы что-то доказать матери? Даже рождение ребенка — стоит ли всего этого? И какого отца она даст своему наследнику? Грубого, дикого зверя? Было ли стремление доказать матери ее неправоту, стремление иметь ребенка сильнее, чем ее гордость и разум? Это были стремления, которые губили ее. Но, тем не менее, она не чувствовала в себе силу отказаться от своих намерений.

Продолжая думать о Джесике, я не могла заснуть. Джейсону тоже не спалось. Он повернулся ко мне.

— Апельсины в вазе, действительно, прекрасны. Большие, как грейпфруты. Дать тебе один сейчас?

Я засмеялась в темноте:

— Я думаю, я доживу до завтра.

Тогда он навалился на меня всем туловищем, выдавливая из меня последнее дыхание, пока я не снизошла и не сказала:

— Хорошо, я съем этот проклятый апельсин.

— Вот так-то лучше, — сказал он, но не поднялся, чтобы почистить мне апельсин. Он уткнулся вместо этого мне в шею и сказал: — Завтра я еще собираюсь взглянуть на их торговые центры. Почему бы тебе с утра не пойти проведать Джесику?

Он тоже думал о Джесике. И второй раз за этот вечер я поняла, почему Генри Шмидт выбрал Джейсона своим другом. Генри Шмидт действительно умный человек.

Она решила не ходить на работу в это утро снова, поэтому прикинулась спящей, пока Грег не ушел из дома. Затем прямо в ночной рубашке она проскочила в кухню, где нашла записку, которую он оставил. «Этим вечером у Джейн и Джо будет вечер в честь Кэтти и Джейсона». Это было все, что он написал. Ни слова о том, что он видел ее разбитое лицо, ни вопроса, будет ли она на вечере у Тайсонов.

Она постарается пойти. Она обязательно пойдет, замажет синяки косметикой, наденет большие черные очки. В конце концов, это не так необычно, быть вечером в темных очках. Многие так делают. Это же Голливуд.

Весь вопрос в том, готова ли она видеть Кэтти? Сможет ли она вынести эту встречу? Кэтти не только смотрела в упор своими зелеными глазами, а могла читать мысли и заглядывать в душу. У Кэтти нюх, она ясновидящая.

Джесика налила чашку кофе. Это был весь ее завтрак. Затем она решила положить белье в стирку, отделила белое от темного, положила белое в машину, подождала, пока она наполнится водой, насыпала порошка. Пока белое белье стирается, она может выпить кофе и прибраться в почти пустой гостиной.

Когда она доставала пылесос из ванной, в дверь позвонили, что очень удивило ее. Никто не ходил к ней. Вероятно, это пришел почтальон. Она подождала, может быть, перестанут звонить и уйдут.

Позвонили снова. Нужно было ответить, чтобы избавиться, кто бы это ни был. Закрыв лицо руками, она выглянула в щелку: Кэтти! Забыв о лице, она опустила руки, широко открыла дверь:

— Кэтти! Кэтти!

В какой-то момент мне показалось, что Джесика не пустит меня. Однако она пустила, постаралась улыбнуться, но я пришла в ужас от ее вида. Было уже одиннадцать часов утра, а Джесика все еще была в ночной рубашке, болезненно худая, с нечесаными волосами и разбитым лицом. Вокруг глаз все было разукрашено. Непроизвольно моя рука потянулась, чтобы погладить ее больное милое лицо. Но она быстро инстинктивно закрыла щеки руками и начала объяснять:

— Я попала в аварию.

У меня перехватило в горле. В глазах стояли горячие слезы: «Ах, Джесика! Как же так?»

Мы сидели в кухне за старым дубовым столом.

— Ах, Кэтти, ты не представляешь, какое облегчение рассказать об этом кому-то близкому.

— Но, Джесика, я никак не могу осмыслить все это. Я не могу понять, почему ты вышла замуж. Ты была беременна и не могла рассказать матери. И она никогда не узнает, что тебя изнасиловали. Я понимаю, какие чувства ты испытала к Грегу. Ты знала, что не любишь его, но ты была к нему привязана, и тебе казалось, что ты сможешь полюбить его. Но потом родился мертвый ребенок. К этому времени ты поняла, что в действительности представляет из себя Грег — животное, ни капельки не любящее тебя. Но почему же ты осталась замужем за ним?

— Я все тебе объяснила, — голос ее снова взволнованно зазвенел.

— Я не могу признаться матери, что совершила еще одну ошибку. Что она снова была права, а я снова ошибалась. Как ты не можешь понять? И мать ждет единственного — чтобы я признала свою глупость и приползла к ней на коленях! Я не могу сделать это уже в который раз! Просто не могу!

— Джесика, разве это причина для того, чтобы так жить, чтобы так мучиться с Грегом?! Даже если бы он и не распускал рук, — я жестом показала на ее лицо.

— Я не думаю, что он сделал это преднамеренно, — возразила она. — Это… просто так он выражает свою любовь.

— Любовь?

— Просто он так любит. Секс всегда проявление грубости, животной страсти для него. Он всегда делает так. Он не умеет иначе, — она снова осторожно прикоснулась к лицу.

Я пришла в бешенство.

— Но это о многом говорит. Может быть, в следующий раз он разобьет тебе нос или челюсть. Или убьет тебя, в конце концов! Я не думаю, что это приносит тебе радость. Просто ты вынуждена делать это.

— Мне нужен ребенок.

Мне стало плохо. Мне нужно было убедить ее, что это не самый лучший путь, что она убивает себя.

— Боже, а что потом? Ты же можешь выйти замуж по любви, за порядочного любящего, мужчину и жить нормально вместо этой уродливой жестокой жизни.

— Этого никогда не будет. Разве ты не понимаешь? Я должна подождать, пока Грег станет звездой, пока я не рожу ребенка, чтобы доказать матери, что я на что-то гожусь. И только потом я смогу уйти от него… гордо, а не на коленях.

— Но ты можешь не склоняться и сейчас. Ты же не ребенок. Ты можешь решиться и сказать им обоим, чтобы они убирались ко всем чертям: и мать, и Грег! Сейчас же XX век, а не XVIII, в конце концов!

— Тебе легко так рассуждать, Кэтти. Ты сильная. А у меня сейчас хватает сил только на такую жизнь. Я вынуждена жить здесь, смирившись со всем, даже с сожительством с Грегом… если это принесет мне ребенка. Я должна все вынести, чтобы доказать матери.

— Мне не понять этого, — устало сказала я.

Она откинулась, как будто я ударила ее, причинила ей боль.

— Что ты не можешь понять?

— Я не могу понять, что ты живешь с Грегом, доказывая матери, что ты не совершила ошибку. Или что ты вынуждена ложиться с ним в постель, хотя то противно и безнравственно, только потому, что ты хочешь родить от него ребенка.

Рот Джесики дернулся в принужденной улыбке.

— Ты всегда была психологом-любителем.

— Откровенно говоря, не надо быть большим психологом, чтобы определить, как ты живешь, почему ты оказалась в такой ситуации, почему ты позволяешь Грегу унижать тебя физически, а матери — морально. Я думаю, это совершенно очевидно каждому при очень небольшой проницательности. Джесика, ты хочешь, чтобы тебя наказали.

Ее лицо исказила мука, руки скользнули по нечесанным волосам.

«Боже, — подумала я. — Может быть, я сказала не те слова? Может быть, я играю роль психолога-любителя и приношу больше вреда, чем пользы?»

— Почему, Кэтти? Почему я хочу быть наказанной?

Я не была уверена, стоит ли продолжать. Но, сказав уже и так слишком много, я не могла выбирать.

— Я думаю, тебе следует лучше узнать себя, Джесика глубже проникнуть в свое собственное «я». Ты хочешь, чтобы тебя наказали, потому что ты думаешь, что ты плоха, что ты недостойна.

Джесика успокоилась, во всяком случае, внешне. И у меня было чувство, что все, что я говорила, не было впустую. Она поставила кофейник на огонь, достала чашки с блюдцами, молочник, наполнила его из полупустой бутылки, которую достала из холодильника.

— Мне кажется, я плод привычек или воспитания, — она улыбнулась мне, как будто извиняясь. — Дочь своей матери, которую ты знаешь, — сказала она с горькой усмешкой.

— Тебе не следует извиняться. Ты все делаешь правильно. Ты порядочная женщина. — Я не могла оставить ее одну. — Ты — леди, хороший человек, умница — и нет причин наказывать тебя. Что ты такого сделала? Чем заслужила такие оскорбления?

— Но я никогда не говорила, что хочу быть наказанной. Это твоя идея.

Она разлила кофе по чашкам и села.

— Кроме того, я вовсе не всегда поступала правильно. Я обманула Грега. Так ведь? Это самое плохое, что может сделать женщина — обмануть мужчину таким образом: я вышла за него замуж, будучи беременной от другого мужчины, убеждая его, что он — отец ребенка. Да и замуж-то вышла за него без любви. Это тоже ужасно, правда?

— Может быть, этого бы не произошло, если бы он любил тебя? Но ведь очевидно, что этого не было и нет. Он женился на тебе из-за твоей матери и ее денег. Это искупает твою вину.

Но она не слушала меня. Она думала о чем-то постороннем.

— Моя мать тоже никогда не любила меня. Единственный, кто меня любил, был отец, но он умер. Может быть, именно из-за отца мать не любила меня. Она всегда так отзывается о нем… отвратительно. Один раз она говорила, что он был упрям, дик, своенравен. В другой раз отозвалась о нем как о слабом, безвольном, нерешительном человеке. Это звучало так, как будто она говорила о разных людях. Все так путано, противоречиво. Она всегда говорила о нем с обидой. А я — его дочь. Поэтому она была обижена и на меня.

— Это мать заставила тебя думать, что ты недостойна любви, а, следовательно, достойна наказания. Любой психолог скажет тебе, что это классический случай. Но, Джесика, ты можешь любить и достойна любви, — настаивала я.

— Спасибо, Кэтти за участие. Но тебе не стоит беспокоиться. Это не может продолжаться долго. Грег уже близок к успеху и… все закончится. Но я хочу встать на ноги, я должна выиграть у матери эту битву. И я выиграю, или это будет последнее, что я сделаю. — Она крепко ударила кулаком по столу. Настолько сильно, что кофе выплеснулся из чашек, залил стол, а мы неподвижно наблюдали, как он растекается.

Она показала мне дом. Он был фантастичен за исключением протекших потолков и отклеившихся обоев. Ну, может быть, еще мебель слишком величественная.

Мы вышли на заднюю террасу, которая окружала всегда пустой бассейн. Было похоже, что жуткий ураган обрушился на дом и сад, оставив после себя дикую, неухоженную растительность. В воздухе витали разруха и распад. Мне снова хотелось говорить ей что-то, хотя и так уже слишком много было сказано.

— Есть еще одно, что я не могу понять. Почему в твоем доме так мало мебели и кругом такой упадок? А сад так запущен? Грег уже снимается в сериале Джо, по крайней мере, пару месяцев. Не так ли? А я достаточно наслышана о том, сколько известные кинозвезды получают денег. Он к тому же преуспевал и до сериала. У него же были роли.

— Да. У него были роли до этого сериала, у него водились деньги, но у него и расходы, большие расходы. Он вынужден иметь новую дорогую машину, большой гардероб, еженедельную укладку волос, маникюр, тренажеры и массаж, репетиции, постановка голоса, плата посредникам и агентам. Деньги быстро уходили, — устало сказала она. — Когда я просила у него денег на домашние нужды, он всегда советовал мне обратиться к матери. Он всегда смеялся, зная, что я не сделаю этого… я не могла этого сделать… конечно, не могла. Но, начав съемки в сериале, он стал получать еженедельную зарплату, которой может хватить на все. Так говорят. Я подумала, что хотя бы эта часть моей борьбы закончена, что финансовые проблемы будут решены. Ничего не вышло. Смотри, когда мать дала нам этот дом, предполагалось, что это свадебный подарок. Но адвокаты заставили нас подписать бумаги, закладное соглашение — как они сказали, это было чистой формальностью, чтобы защитить нас. Но мы не могли вносить месячную плату, содержать этот дом оказалось большой финансовой обузой для нас. Но это еще не все. Мы не могли платить ежемесячные взносы. Но распространились слухи об участии Грега в сериале, и мать продала бумаги, закладные соглашения, которые мы подписали на дом. Поэтому сейчас мы вынуждены платить за него ежемесячные взносы, а они огромные. Плюс долг за прошлые месяцы. Пока все отсрочено, но должно быть оплачено по первому требованию. Мы должны будем заплатить все растущие отложенные платежи.

Ее мать была сущим дьяволом! Если мне до этого казалось, что Джесика несколько преувеличивает насчет своей матери, сейчас я сама убедилась в этом.

— Почему вам не уехать отсюда? Если вы не вложили средства в этот дом, вам нечего терять. Пусть это недвижимость, но лучше с ней расстаться.

Джесика покачала головой, мягко улыбнулась.

— Адвокаты моей матери умны. Мы должны выплатить прошлые долги по возросшим счетам. Именно так составлен договор. И Грегу нужен этот дом, его возрастающая ценность. Пустой и разрушенный, но это все-таки поместье Бэл Эар. Он сказал, что собирается подождать, пока рыночная цена на него поднимется, когда цены на недвижимость подскочат. Каждый знает, что это произойдет, когда арабы вступят на рынок со всеми их нефтяными деньгами. Вот он и хочет дождаться этого.

— Но это только слова. На самом деле, он ждет не этого.

— А чего же он ждет?

— Он ждет большего. Он ждет приглашения в Уинфилд. Он ждет смерти матери.

Ее слова эхом прозвучали в воздухе.

— А ты, Джесика? — мягко спросила я, прислушиваясь к отдаленному пению птиц. — А ты? Ты тоже этого ждешь? Ждешь, что твоя мать умрет, ты сможешь покинуть Грега, и тебе никому не нужно будет доказывать, что ты права?

— Конечно, нет! — закричала она. — Мать должна жить, чтобы она могла увидеть, как она была не права со мной, что я тоже могу побеждать. Если мать умрет раньше, для чего нужны все эти мучения?

— Нет, этого я не понимаю. Мне просто противно. Меня мутит от этого. — Все, что мне удалось понять, так это то, что Джесика убивает себя.

Потом Джесика улыбнулась мне. Это было так некстати, что улыбка показалась странной.

— Посмотри на тот розовый дом. Правда, он красив? Это действительно чудо. Я люблю его. Я смотрю на него каждый вечер. Ночами он залит огнями, потому что там никто не живет. Огни для того, чтобы отпугивать воров и бандитов. Там жила немецкая артистка. Звали ее Дженни, Дженни Элман. Правда, прекрасное имя? Она вышла замуж за человека из Северной Калифорнии. Он был владельцем железной дороги. Его звали Джон Старр Уинфилд. Родом он из Сан-Франциско. И однажды ночью она спутала его с грабителем, вором, схватила винтовку и застрелила прямо в сердце. Ужасная история. Так печально. Она закрыла дом и уехала назад в Европу. А милый мне дом одиноко стоит в ночи. Я часто думаю о ней. Бедная Дженни Элман, ее сердце, наверное, неспокойно до сих пор. Собственными руками убить любимого. — Она повернулась ко мне, ее улыбка завяла: «Если, конечно, она любила его».

Я ошеломленно взглянула на дом. Я почти могла представить Дженни стоящей в темной комнате, целящейся в сердце незваного гостя, стараясь прогнать его прочь. Только незваным гостем оказался ее муж. А может быть, она хотела убить его преднамеренно? Хочет ли Джесика убить Грега так же, как Грег желает смерти ее матери? Я испугалась за Джесику значительно больше, чем раньше.

Я повернулась к Джесике, которая стояла неподвижно, все еще глядя на розовый дом. Мне хотелось взять ее за руку, увести с собой из этого пустого жилища, прочь от розового дома на холме, от этой сумасшедшей Лотас Лэнд, к себе в Акрон, где солнце светит не так ярко, но где живут такие люди, как Энн и Джордж. Но я знала, что она дала себе зарок и никуда не поедет.

Я сказала, рассмеявшись:

— Не покупай никаких ружей.

Ее глаза расширились:

— Но у нас уже есть одно. Грег купил. В окрестностях бродит столько разбойников. У нас мало что можно унести, но Грег… Ему кажется, что каждый готов обокрасть его.

Мне было пора. Джейсон уже, наверняка, в гостинице, ждет меня.

— Джесика, — сказала я торопливо, — мне бы хотелось, чтобы ты обратилась к кому-нибудь, чтобы тебе всегда было с кем поговорить.

— Ты имеешь в виду доктора? Психиатра? Ты считаешь, что я больна? Сошла с ума?

— Нет, конечно, нет. Я просто думаю, ты переживаешь тяжелые времена и убиваешь себя. Я уже говорила тебе об этом. А просто разговор поможет тебе расслабиться, поможет поставить все на свои места в твоем собственном сознании. То, что ты думаешь, и то, что ты делаешь, находится в большом противоречии. А если у тебя нет денег, мы бы с радостью тебе одолжили их.

— Твоя забота трогает, но спасибо, не надо. Все не так сложно, как тебе могло показаться. А с головой у меня все в порядке. Все хорошо. Осталось три простых шага. Первый — ребенок. Второй — успех Грега. И третий — когда мать скажет: «Да, ты была права, Джесика, а я заблуждалась».

— Все это трудно объяснимо, Джесика. Кто может сказать, что является успехом? Может быть, твоя мать никогда не примет такой успех? Может быть, она отвернется от твоего ребенка? Может быть, она скажет: «Твой ребенок не более достоин любви, чем ты сама. Вспомни, кто был твой отец». Ах, Джесика, что ты будешь делать тогда?

На вечернее торжество я надела платье, которое купила у Ревьенз у нас в Акроне. Джейсон сказал:

— Несмотря на то, что платье из Огайо, ты будешь самой красивой женщиной.

— Но там же будет Сесиллия, — напомнила я.

— Она никогда не выдерживает сравнения с тобой.

— Ты действительно так считаешь?

Войдя в дом Джейн, я увидела Джесику и подумала: «Какое чудо! Как ей удалось привести себя в норму, чтобы все-таки прийти на вечер?» Она выглядела удивительно, хотя была в темных очках. Это не казалось странным, Джесика была здесь не единственная в них. Голливуд — страна чудес, где придуманные образы значили больше, чем существующее в жизни. А Джесика была подлинным детищем Голливуда, рожденная и воспитанная всего в полумиле от него. Ее лицо было гладким и загорелым — как будто она только что из знойных стран. Свежевымытые и завитые волосы были откинуты назад: Светло-лимонные, они изящно падали ей на спину. А ее стройная фигура! В самом деле, разве можно быть толстым в этой стране самовлюбленных людей, постоянно сидевших на диете, массаже и зарядке? Что касается ее платья, оно было фиолетово-голубым, в тон ее глаз, которые очень напоминали мне глаза Лиз Тэйлор. От образа звезды ее отличало только отсутствие белозубой улыбки. У Джесики не было улыбки. Она не могла заставить себя улыбаться, когда ей этого не хотелось, что блестяще удавалось ее мужу. Он знал, когда и как это надо сделать. Может быть, поэтому судьбой уготовано было ему стать кинозвездой. Он знал, чего стоит нужный взгляд в направлении нужного человека, влиятельного в кинобизнесе. Как сегодня. Вечер, устроенный в мою и Джейсона честь, был местом встречи воротил кинобизнеса, и Грег Наварес, изо всех сил улыбавшийся направо и налево, совсем не был похож на себя вчерашнего.

Оглядываясь по сторонам в гостиной Джейн, разглядывая нарядную толпу, я не переставала удивляться, как ловко удалось ей собрать всех вместе. Список приглашенных был сенсационным — я узнала несколько лиц, которых видела раньше только на экране телевидения.

Сесиллия подошла ко мне; великолепная в своем серебристом костюме, подчеркивающем нежность шеи, свежесть кожи, неотразимость молодости. Я поделилась с Сесиллией мыслями относительно Джейн, которой пришлось здорово потрудиться, чтобы быстро собрать столь важных гостей. Но Сесиллия легкомысленно тряхнула головой:

— Телевизионщики, в большей части. А эти бичи придут и на открытие похоронного бюро, если получат приглашения. Они сгорают от нетерпения выйти в люди, чтобы кого-то увидеть и показать себя. Не говоря уже о бесплатном угощении и выпивку. Джейн не пришлось утруждать себя, — сказала Сесиллия. — Пойдем выпьем.

В солнечной гостиной был бар, двадцать встроенных, обтянутых кожей стульев. Официанты разносили креветки, крошечные авокадо и прочие закуски. А через открытую дверь бара я видела стол, накрытый к обеду, который мог удовлетворить любого гурмана. Кроме этого стола была видна терраса, окружавшая бассейн, где были накрыты маленькие столики с розовато-лиловыми скатертями.

Джейн в костюме цвета этих скатертей двинулась нам навстречу.

— Вы выпили? Прекрасно! Кого вы встретили? Мы сегодня не распределяли места за столом. Хочется, чтобы все было неформально. Каждый может сидеть, где ему захочется. Джо решил, что так будет лучше, раз собралось так много народу. Поэтому давайте сядем как большая дружная семья. Сесиллия представь всем Кэтти. Я надеюсь, что киномеханик придет вовремя, и мы сможем посмотреть «Голливуд и Вайн», снятый Джо. Мы сегодня ждем Ца-Ца.

— А не Ива? — спросила Сесиллия, удивленно подняв брови.

Джейн ушла, я спросила Сесиллию:

— Почему ты все время насмехаешься над ними?

Сесиллия махнула рукой, изящной и ухоженной:

— Они оба такие противные. Меня тошнит от них.

— Но она не виновата, — защищала я Джейн, как раньше всегда защищала саму Сесиллию.

— Разве? Но она вышла за него замуж, не так ли? А потом смирилась с его вывертами. И стала такой же, как он.

Я подыскивала ответ:

— Иногда люди просто не могут сохранить свою индивидуальность. Они полностью растворяются в другом… постепенно.

— Давай не будем об этом. Я не хочу спорить с тобой, Кэтти, особенно о Джо, тем более, что это твой вечер. Где-то рядом Генри, — и она подтолкнула меня в сторону корта, где был ее жених.

— Моя маленькая девочка, — сказал Генри, — хотела все бросить. Она была готова отказаться от своей карьеры, чтобы свить для меня гнездышко. Но я попросил ее не делать этого. Звезда должна быть звездой. Она должна блестеть для публики, для мира. Я не хочу принимать такой жертвы.

Я лукаво взглянула на Сесиллию. Мне было трудно поверить, что она была готова бросить свою звездную мечту ради уютного гнездышка, неважно для кого свитого, пусть даже для такого влиятельного человека, как Генрих Шмидт. Она пожала плечами, скромная и притворно сдержанная, села на колени Генри (нелепая картина), а когда он начал хвастаться уникальными умственными способностями Сесиллии, я выбрала момент поискать Джейсона и Джесику.

Я бродила среди гостей. Эллен Вилсон, мать хозяйки, в прозрачном желтом костюме приветствовала меня:

— Кэтти, дорогая! — Она представила меня Хильде и Томми Стэнтону, которые сопровождали ее. Я только что говорила Хильде и Томми, что им следует продать их маленький домик на юге Уилшира и купить на Нот-Сайд. У меня есть для них домик на примете в Кэдмэн, в 600-ом квартале. Они могут приобрести его менее чем за сто тысяч долларов. А предполагая, что стоимость недвижимости увеличивается, его можно будет легко продать за миллион долларов в ближайшие пару лет. Это будет непростительно, если они не купят его. Ты же бухгалтер, Кэтти. Объясни им, что это в их интересах.

В этот момент я вспомнила, что Эллен живет в настоящем особняке. Я покачала головой:

— Я не могу говорить об этом наверняка, пока не увижу всех цифр и не узнаю, как обстоят дела с имениями в Беверли Хиллз. — Взглянув на выражение лица Эллен, я добавила:

— Но хорошее поместье — всегда надежное вложение денег.

Хильда и Томми воспользовались возможностью и, извинившись, отправились в буфет.

— Глупые идиоты! — проводила их Эллен. — Ты хорошо выглядишь, Кэтти, свежо. А как тебе Джейн? Это чудо? А когда я вспоминаю, как она выглядела при рождении, — настоящий гадкий утенок. Она превратилась в лебедя.

Я хотела сказать, что трудно поверить, что Джейн была когда-то гадким утенком. Но она не слушала.

— Джо сделал чудо из этой девочки. Посмотри на нее сегодня: отличная хозяйка, живет в замечательном доме. А эти освещенные лучами потолки! Все здесь — дело ее рук и фантазии. Большая часть закусок заказана, но пробовала ли ты ее паштет? Джейн делала его сама. Она не спала почти всю ночь, занимаясь его приготовлением.

Я удивилась, почему Джейн пришло в голову самой его готовить. Она ведь заказала остальные закуски. Зачем нужно было утруждать себя, когда было так мало времени? Она была настырна по-своему, как и Джесика. Настойчива, чтобы добиться чего-то и сделать лучше других. — Она сильно изменилась, — продолжала Эллен. — Но это заслуга Джо. Я постоянно говорю об этом Джейн. Я горжусь ею!

Когда мы впервые встретились с Джейн, она казалась независимой, ершистой, дерзкой. Она могла дать Сесиллии в то время сто очков вперед. Джейн оставалась еще твердым орешком, пока работала редактором в Нью-Йорке. А сейчас я пыталась понять, но не могла, чем же гордится Эллен Вилсон? Что ее дочь превратилась в великолепный голливудский коврик для вытирания ног Джо Тайсона?

Не имея возможности смотреть Эллен в глаза, я взглянула ниже, ей на грудь. Шея ее обнажена, насколько позволяли приличия. Но кожа! Она была сухая, увядшая до безобразия. «Если женщина возраста Эллен хочет носить декольте, ей следует позаботиться о коже груди и шеи, чтобы она не была в таком контрасте с обновленной кожей на скулах», — подумала я.

Джейсон и Джесика задушевно беседовали в саду. Я подумала о двух дочерях и двух матерях. Одна мать явно больше жизни желает, чтобы брак ее дочери распался. Вторая из кожи вон лезет, чтобы супружество дочери сохранилось и окрепло. Которая из матерей приносит больше вреда? Не замужеству, я имею в виду, а своему чаду.

Не желая вмешиваться в разговор Джейсона и Джесики, я хотела уйти, но тут возникла Джейн:

— Ты совсем ни с кем не общаешься, Кэтти. Но это же ваш вечер, — приблизилась она ко мне. — Держу пари, что ты еще не ела.

Она обратилась к Джейсону и Джесике, позвала их:

— И вы двое, тоже пойдемте с нами. Никаких уединенных свиданий. С Джо кто-то, кто сгорает от нетерпения увидеть тебя, Джесика. Кто-то, кто клянется, что знал твою мать, когда она, бывало, навещала Сан-Симеон. И всем, кто еще голоден, лучше поторопиться. Мы уже готовы накрыть десерт. Это будет после просмотра кино.

Джейн увела Джесику, а Джейсон сказал:

— Пойдем перекусим.

Я улыбнулась ему с благодарностью за то, что он оставался самим собой в этой причудливой, сумасшедшей, непонятной стране.

— Я попытался поговорить с Джесикой, — сказал он мне по дороге в столовую, — но мне не показалось, что я достиг хоть какого-нибудь успеха в этом деле. В конце концов ощущается тридцатилетнее влияние Патриции Блэмонд. Что мы можем сделать за день? Но я видел, что она задумалась, — Джейсон всегда был уверен, что можно свернуть гору, если желание настолько сильно, а мотивы благородны. — Нам не надо отступать, — он сжал мою руку.

Мы шли вдоль стола, на котором, вероятно, в начале вечера и были изысканные блюда, но к этому моменту опустошенного ордой алчных гостей. Правда, еще оставались мясо, ветчина, фаршированная артишоками, устрицы и теплая утка в виноградном соусе. Я узнала, что это был за соус, спросив у официанта. Я также попробовала немного салата, зеленой фасоли и грибов только для того, чтобы потом рассказать обо всем этом Энн, которая увлекалась кулинарией. Ей будет интересно узнать о новинках, которыми угощали в Южной Калифорнии.

Мы вышли с тарелками на террасу и увидели Сесиллию, сидящую на коленях у Генри и целующую его.

— Вы никогда не догадаетесь, что сделал мой Генри. Он только что сказал мне. Это будет моим свадебным сюрпризом. Вы знаете старую «Уорт Студио» на Сансет в Голливуде? Она уже много лет закрыта. Генри купил ее. Она станет такой же большой, как «XX сенчури». А догадайтесь, как он намерен назвать ее? «Студией Сесиллии». Наша собственная студия! Правда, здорово?!

Я посмотрела на Джейсона, ожидая, что он рассыплется в поздравлениях, но он уставился на Генри с таким удивлением, что, казалось, лишился речи. Сама я произнесла:

— Я думаю, это станет сенсацией. А Генри, действительно, чудо. — Я поцеловала сначала Сесиллию, а потом «это чудо».

— Нет-нет, я сделал это не для того, чтобы меня считали чудом. Просто это разумно с точки зрения бизнеса. Если вы хотите вкладывать деньги в эту индустрию, то лучше иметь собственное место, где можно работать. А если владеете самой яркой звездой в этом бизнесе, почему бы не назвать студию ее именем? Простое объяснение, правда? Я, в первую очередь, бизнесмен. Я был им и останусь.

Сейчас Джейсон посмотрел на Генри не просто с удивлением, а с завистью. Я удивилась, обнаружив у Джейсона наличие такого чувства.

— Я думаю, нам всем следует выпить за студию Сесиллии, за Генри прекрасного бизнесмена, кинодеятеля, и прежде всего, чудака, — произнес Джейсон.

Мы все рассмеялись. Это был незабываемый момент. Мы разбили стаканы. Генри окончательно стал нашим другом. А Сесиллия? Что будет дальше? Сначала косметика, шампуни, духи, а сейчас ее собственная киностудия.

— Знаете что? — сказала она. — Завтра мы с Генри организуем вечер, чтобы отметить приобретение этой студии и ваш приезд, дорогие Кэтти и Джейсон.

— Нет-нет-нет, — запротестовала я. — Это уже чересчур! Ради Бога! Через несколько дней свадьба. У вас и без того слишком много дел.

— Ах, Джейн позаботится о свадебных мелочах. Кроме того, мы проведем вечер в ресторане, так что это не принесет больших забот. Пусть это будет «Ла Скала», туда пригласим гостей, меню уже обсуждено, напитки заказаны. И, знаете, — зашептала Сесиллия, — мы предоставим Джейн обо всем этом позаботиться. Она делает это превосходно. Много лучше, чем я. А когда Джо услышит о новой студии, он поймет, что это его самый надежный шанс, он сам попросит Джейн все это сделать, и она бросится помогать. К тому же она старая подруга.

Я снова хотела возразить по поводу Джейн, но не успела ничего сказать: Сесиллия махнула рукой в сторону Джейн, подзывая ее к столу.

— Мы с Генри собираемся завтра организовать вечер, чтобы отпраздновать то, о чем мы завтра и объявим. Да, Генри? И конечно, в честь Кэтти и Джейсона. Может быть, человек сто, ну, сто пятьдесят. Я думаю, никто не сделает это лучше, чем наша старая добрая устроительница вечеров, Джейн Тайсон. Да, Генри?

Джейн вспыхнула, но ничего не ответила.

— Я уверена, Джо согласится, — бросила Сесиллия реплику.

— Минуточку, — сказала я, не в состоянии больше молчать. — Я думаю, это слишком для Джейн. Она занимается организацией свадьбы, провела этот вечер, я считаю, ей нужен отдых.

— Но все будет в «Ла Скала». Я же не прошу организовывать вечер у нее дома.

— Завтра? — спросила Джейн, теряя терпение. — Там, наверно, все занято, вы же знаете: заказы принимаются за неделю до вечера. Они не смогут принять там много гостей.

— Я уверена, ты сделаешь чудо, как всегда, Джейн. Просто скажи там, для кого это. Им это будет полезно в качестве рекламы: камеры, прожектора, цветы, кинозвезды…

Генри улыбнулся в восхищении:

— Кто еще может все это придумать, кроме Сесиллии? — Он поднес два пальца к виску. — Красота и ум!

— Пойдемте в наш кинозал, — жестко сказала Джейн. — Десерт будет после просмотра фильма.

Это была комната, специально оборудованная, не имеющая никакого другого назначения. Там натянут большой экран и около тридцати старых кресел, свежеобтянутых бархатом темно-бордового цвета. В проеме находилась оборудованная на месте прежнего встроенного туалета проекционная. Зрители сидели и на дополнительных, принесенных с террасы, стульях, потому что желающих оказалось больше, чем могло войти в комнату.

Я видела Грега, нервно торчащего в проеме, не желающего присесть. Он смотрел на людей, сидящих рядом с Джо в первом ряду. Вся его карьера зависела оттого, примут или нет первые эпизоды сериала «Голливуд и Вайн». Это был своего рода экзамен.

Джейсон направился в сторону Генри и Сесиллии, сидящих во втором ряду, любовавшихся друг другом. Но я повела его к Джесике, пребывающей в одиночестве. Джо скомандовал: «Свет!», включил проектор, но комната была по-прежнему ярко освещена. Джо встал, повернулся лицом к залу, обращаясь к Джейн, стоящей у противоположной стены, рядом с выключателем, крикнул ей:

— Джейн, свет! Выключи свет!

— Что-то не в порядке, — ответила она в панике. — Что-то сломалось. Я не могу выключить свет.

— Ты, дура! Вечно у тебя ничего не получается! Почему я все должен делать сам?

В комнате повисло изумленное гробовое молчание. Затем сокрушенная Эллен Вилсон кинулась к Джейн, чтобы помочь ей со светом. Несколько гостей тоже бросились помочь. Джо понял, что допустил промах, осторожно улыбнулся, а потом сердечно рассмеялся, давая понять, что он всего-навсего шутил.

Когда закончился показ кинофильма, и Джейн, стоящая на своем посту, победно включила свет, сразу же заливший комнату, Джо встал со стула, чтобы принимать приветствия и комплименты по поводу шоу. Грег находился в конце комнаты, застывший и стиснувший скулы, весь в ожидании. Толпа поднялась, собираясь двинуться в сторону ожидающего Джо, когда Сесиллия взгромоздилась на бархатное театральное кресло и захлопала, чтобы привлечь к себе внимание. Джо уставился на нее удивленный, даже ошеломленный. Сесиллия собиралась сделать публичный триумф его таланта.

— Леди и джентльмены, Генри и я собирались сделать публичное заявление завтра, но, пользуясь тем, что вы все здесь собрались, я… мы решили посвятить вас в наш маленький секрет. Вы все знакомы со старой «Уорт Студио» в Голливуде, давно закрытой. Мы с Генри решили, что пора вернуть настоящее киноискусство туда, где его истоки, в настоящий Голливуд. Поэтому мы с Генри купили «Уорт Студио», и хотим, чтобы вы знали, мы сделаем все, от нас зависящее, чтобы возродить истинный Голливуд! Новое название студии, которую мы собираемся оживить в Старом Голливуде — «Студия Сесиллии».

— Она говорила об этом так, как будто они купили не студию, а бюро добрых услуг, — прошептала я Джейсону и Джесике. Но Джесика не слушала, она смотрела на мужа, чьи глаза были обращены не на Сесиллию, а на Генри, Джейсон, скривив губы в злой неодобрительной улыбке, тоже смотрел на Генри.

«Бедный Джо», — подумала я, впервые пожалев его. Он стоял с открытым ртом, пока Генри помогал Сесиллии слезать со стула, и все столпились вокруг них, поздравляя, желая успехов, все — даже работники телевидения.

— Это было очень нетактично — выставить человека в такой ситуации, украсть его славу, аплодисменты и поздравления, да еще в его собственном доме.

Джейсон отвел глаза от Генри и сказал:

— Мы уже поздравили владельцев студии. Почему бы нам не подойти к Джо и не сказать ему, что мы думаем по поводу его работы, — а затем, взглянув на Джесику, добавил, — и к Грегу тоже. Он, вероятно, добьется большого успеха на телевидении в этом сезоне.

Мы подошли к Джо, который стоял практически в одиночестве. Как мог он, простой сценарист и режиссер телевидения, состязаться с кинодеятелями?

Когда мы уезжали с новыми владельцами студии, подвозившими нас в отель, Сесиллия хлопнула по руке уставшую Джейн.

— Джейн, голубушка, я случайно заметила, что ни Арми, ни Хэка не было сегодня. Пожалуйста, найди их и попроси, чтобы они пришли на наш вечер. И Йоди. Они нужны на нашем вечере, как хорошая упаковка в торговле. Да, Джо?

— Будь уверена. Я думаю, Джейн постарается. — Он сказал это решительно и твердо. Он уже оправился от шока по поводу того, что его обокрали, и сейчас смотрел в будущее. — Не так ли, Джейн? — он тронул ее за локоть.

Я сжала руку Джейн с нежностью и многозначительно уставилась на Сесиллию.

— Скажи ей доброе что нибудь, ради Бога! — прошипела я ей. Сесиллия, в свою очередь, уставилась на меня:

— А что касается Гейборс, то вечер только выиграет без них.

В машине, сидя на коленях у Генри, Сесиллия неожиданно хихикнула.

— Что смешного, дорогая? — спросил Генри.

— А, эта глупышка Перси. Когда она услышала о студии, ее куриные мозги зашевелились от зависти. Она спит и видит, чтобы Хью снимался в кино.

— Джейн писала мне, что ваша дружба возобновилась, когда вы стали жить в Вегасе. Как это случилось? Что произошло с ней в Нью-Йорке?

— Ты же знаешь меня, Кэтти. Я не таю злобы. Еще в школе мы всегда подшучивали друг над другом. Однажды, помню, я сказала ей, что знакома с самым богатым мальчиком в городе — он был не из колледжа. Перси всегда мечтала о фешенебельном мальчике, поэтому она пришла, когда я обещала познакомить с ним. Как ты думаешь, кого я ей представила тогда? Старого, развалившегося, лысого глупца. Я думала, она убьет меня. Но она сыграла злую шутку. Перси обокрала этого старика. Она умела это делать. А старик, придурок, устроил большой шум. Тогда обыскали всю школу. И ты думаешь, где обнаружили пропажу? У меня в кармане.

Все трое рассмеялись, но не так громко, как сама Сесиллия.

— Мы всегда понимали друг друга — я и Перси.

— Придет ли она на свадьбу? Я бы хотела ее повидать, — сказала я.

— Нет. Она бы очень хотела, но они будут на гастролях. Перси очень расстраивается по этому поводу.

— Я никогда не слышала, как он поет. Мы купим несколько его пластинок.

— Он на самом деле так хорош?

Сесиллия неожиданно оценила его:

— Да, надо отдать ему должное. Перси протолкнула его, подсказала, что петь, как петь, но старый Лэстер (это его настоящее имя) — он всегда был талантлив, даже раньше. Он всегда выглядел кретином, насколько мне известно, но пел, как райская птичка.

Мы прошли через дверь Уилшира, ночной портье приветствовал нас; пересекли вестибюль, посыльный спросил, не нужно ли нам чего; у лифта поклонился лифтер.

— Боже, как я устала, — простонала я. — Какой изнурительный вечер!

— Но это было забавно.

Джейсон открыл дверь ключом и сразу же увидел бутылку шампанского, в серебряном ведерке со льдом, два тонких стакана на кофейном столике рядом с вазой со свежими фруктами.

— Ну? Что ты думаешь об этом? — Его глаза блестели. — Мне кажется, они узнали, что мы пошли на вечер, где должны были присутствовать сестры Гейборс… Надо бы открыть бутылку.

Он взял салфетку, которая лежала рядом с ведерком, но я остановила его:

— Завтра. Сегодня я и так слишком много выпила.

— Ты думаешь? Мне кажется, нам надо отметить это событие, эту бутылку шампанского.

Я лежала в постели, мне казалось, что уже вечность, как мы в Калифорнии. Я заволновалась, не случилось ли чего с детьми.

— Может быть, не стоит оставаться здесь еще на неделю после свадьбы?

— Но мы хотели поехать в Сан-Франциско и северную часть штата. Мне бы не хотелось упускать возможность посмотреть там торговые центры.

— Ты же знаешь, что говорят об этом: «Стоит посмотреть один, и ты будешь иметь представление обо всех».

— Я не могу поверить, что ты — один из создателей самых современных магазинов в стране — можешь так утверждать.

Он обрушился на меня.

— Возьми свои слова обратно.

— Ни за что! — захихикала я, обнимая его за плечи.

— Возьми их обратно, а то смотри…

— Что смотри?

— Ты пожалеешь!

Но я не пожалела.

За утренним кофе я сказала Джейсону:

— Мы собирались с Сесиллией пойти сегодня по магазинам, но у меня совсем нет настроения. Я думаю отложить это. Я устала от ее умиленных вздохов в адрес Генри, от постоянных разговоров о его достоинствах.

Джейсон засмеялся:

— А если она искренне в это верит? Может быть, она действительно любит его. Генри трудно не любить. Мне он тоже очень нравится. И тебе. Так ведь?

— Ты прав. Но это совсем не то же самое, что любовь Сесиллии. Это трудно объяснить. Мне кажется, ей нравится только то, что он влюблен в нее. Пусть будет, как есть. Я думаю, мне лучше пройтись с тобой. Ты ведь собираешься в сторону Сан-Диего, не так ли? Я хочу посмотреть там торговые центры.

— Ты знаешь, я не собирался сегодня осматривать центры. Генри пригласил меня взглянуть на новую студию, и я согласился.

Мы с Сесиллией закончили обход магазинов и нашли для меня платье, которое я надену на свадьбу. Затем был завтрак в замечательном месте, в «Ма Мэйсоне». Я поняла, почему Сесиллия выбрала именно это место. Как только мы воз ли в зал, все присутствующие там встали, осыпали ее овациями. Сейчас уже как владелицу новой киностудии. Новости быстро расходились по Голливуду, и, конечно, Сесиллия знала об этом.

После завтрака я вернулась в отель и стала ждать Джейсона. Он сказал, что придет рано, и я надеялась, что у нас останется время, чтобы перекусить и даже осмотреть достопримечательности. Но он вернулся поздно.

— Прошу прощения, — сказал он, — но так так много интересного, и все так захватывает.

— Я в этом не сомневаюсь, — ответила я весьма прохладно.

Он почувствовал мое настроение:

— Тебе тоже нужно побывать там.

— Конечно. А что, сегодня Генри и Сесиллия заедут за нами?

— Нет. Я заказал машину с водителем.

— Ты взял машину доехать до ресторана? Это же всего в нескольких кварталах отсюда. Нас бы мог кто-нибудь подвезти.

— Зачем? Мы можем себе это позволить.

— Дело не в этом. Ужасно нелепо заказывать машину, которая будет ждать нас весь вечер у ресторана, чтобы довезти всего на несколько кварталов. Это так расточительно и просто хвастливо. Кого нам нужно поразить?

Он был слегка озадачен.

— Ты можешь не продолжать, Кэтти. Так принято. Если люди, которые могут себе позволить роскошь, не будут тратить денег, как же будут жить другие? Возьми к примеру предстоящий вечер. Это вообще напрасная трата денег, конечно, показуха. Но подумай, сколько человек лишится своего заработка, если он не состоится. Водители и официанты, работники ресторана и люди, поставляющие продукты, разводящие баранов и выращивающие виноград. А одежда! Магазины, откуда мы ее берем, продавцы, портные.

— Достаточно. Я все поняла, дорогой.

Цветовая гамма вечера была изумрудно-зеленая, та, которую любила Сесиллия. Даже цветы, гладиолусы и лилии, гармонировали с этим цветом. На Сесиллии было изумрудное бархатное платье строго по талии, отлично на ней сидящее. Из украшений — бриллианты и изумруды на шее и в ушах.

Даже цвета и краски выполняли свою работу, не говоря уже о бриллиантах и изумрудах, рассыпанных повсюду.

— Тебе пришлось много потрудиться, — сказала я Джейн, чьи волосы прилипли ко лбу, вместо того чтобы изящно торчать в завитках, как это было накануне. И ресницы слиплись от поспешно нанесенной туши.

— Спасибо, — с благодарностью сказала Джейн, тяжело вздыхая. — К сожалению, мне не удалось попасть сегодня в парикмахерскую. Потом она улыбнулась, как будто хотела сказать что-то забавное: — Джо, видимо, хочет увидеть, как я буду выглядеть, отжатая в центрифуге для белья.

— Я знаю, Сесиллия полагается на твою выносливость, но тебе не нужно было соглашаться на эту ее просьбу. Ты могла бы сказать, что у тебя достаточно хлопот со свадьбой.

— Давай не будем обманывать себя. Я принимаю участие в организации свадьбы и этого вечера не потому, что очень люблю Сесиллию. Я делаю это для Джо. Для Джо и себя. Может быть, Генри — единственный шанс для Джо перейти с телевидения в кино.

— А как «Голливуд и Вайн»?

— Джо остается создателем фильма. Он получит свое рано или поздно, даже если закончит его не сам. Кроме того, кинематограф не так капризен, как телевидение. Джо не нужно будет беспокоиться, какое место он занимает в рейтинге, и где будут съемки в следующем сезоне. Телесериалы — самая угнетающая работа. Это ужасно! Первый сериал еще не вышел, а ты посмотри на Грега Навареса. Он — комок нервов. Даже Джо не такой нервный. А Джо и сам натянут, как струна.

Я не могу отказать Сесиллии, и она это знает. И она знает, что именно сейчас все зависит от ее милости. Именно так играют в эти игры. Но завтра у меня будет возможность отдохнуть. Ты знаешь, Сара и Уилли Росс дают вечер в честь Сесиллии и Генри у себя в Малибу. Вы с Джейсоном можете поехать с нами. Если я расскажу тебе секрет, решаешь мне не разболтать его?

Она понизила голос до шепота:

— Сначала нас не пригласили. Мы даже не знаем их. Они совсем не здешние. Из Старого Голливуда. Уилли все еще большая звезда, и у него своя производственная студия. Несколько лет назад он выиграл Оскара. Все их друзья также очень известны. Ты, наверно, слышала о Майв О’Коннор Хартман. Вдова Гарри Хартмана, одной из голливудских звезд. И Крисс Марлоу, конечно. — Я кивнула. — Они лучшие друзья Сары. Сара Росс — это достойное общество. Из нью-йоркской дебютантки она поднялась до вершины Голливуда. По правде говоря, я была шокирована, когда узнала, что даже они устраивают торжество по случаю Сесиллии и Генри. Но потом мне сказали, что Генри и Уилли Росс — старые друзья. Иначе было бы трудно представить, что общего у Сары Росс и Сесиллии.

— Ну, конечно, — засмеялась я, — продолжай. Когда ты говоришь об этом в таком тоне, ты и нас ставишь на одну половицу с Сесиллией.

Джейн замерла, не поняла, о чем я говорю. Но она очень устала, и это прощало ее.

— Забудь об этом, — сказала я. — Расскажи, что произошло дальше. Как случилось, что вы с Джо собираетесь ехать туда, если вас не приглашали?

— Интриги, — как бы между прочим сказала Джейн. — Вчера утром я позвонила, чтобы пригласить их на наш вечер. Я сказала Саре, что хотя это будет вечер в вашу с Джейсоном честь, есть еще двое, кто может их заинтересовать, а именно Генри и Сесиллия, и что они, наверняка, захотят прийти. Нет, она отказалась. Сара сказала, что у нее другие планы.

Сегодня утром я позвонила ей снова от имени Сесиллии и Генри, приглашая ее и ее мужа на этот вечер. Она снова отказалась, так как договорилась еще раньше о другой встрече. Я изобразила огорчение по поводу того, что мы не сможем их увидеть. Тут же сказала, что она и Уилли будут иметь удовольствие видеть вас с Джейсоном на их вечере в честь Сесиллии и Генри. Но она же хорошо воспитана, поэтому ей пришлось пригласить и нас.

— Вот это да! — сказала я. — Вот так оборот! Никто не может отрицать, что ты — артистка.

— Ах, Кэтти, не смейся надо мной. Мне не так легко делать подобные вещи.

— Я не сомневаюсь, что это трудно, Джейн. Но зачем ты сделала это?

— Я должна была — ты знаешь, что я вынуждена была это сделать. Ты представляешь, если бы Джо единственный из всей компании не был приглашен на вечер к Россам.

— Могу себе это представить. Я рада, что вы там будете, Джейн.

Она прижалась ко мне.

— Ты лучшая из подруг, Кэтти, в самом деле, лучшая. — А затем она рассмеялась над собой: — Трудно быть всеобщим толкачом, но ты знаешь, я радуюсь этому. Иногда это очень важная профессия. От нее зависит, состоится карьера или нет. Я как ангел-хранитель.

Я засмеялась:

— Ты он и есть.

— Но только обещай мне не выдать ни единого слова из нашего разговора ни одной живой душе.

Я пообещала, надеясь, что она не обидится, если я не отнесу Джейсона к живым душам.

— Кэтти, — к нам ринулась Сесиллия. — Ты не можешь уединяться все время, сплетничая с Джейн. Вечер в твою честь, и я хочу показать тебя кое-кому. Я уверена, что у Джейн и так слишком много дел, — сказала она, смутив Джейн и оттащив меня от нее.

— Я хочу пойти поздороваться с Джесикой.

— Только не сейчас. Ты еще успеешь. Сначала помоги мне освободить Генри. Эллен Вилсон повисла у него на шее. Ты можешь себе представить, у Джейн хватило ума притащить сюда свою мать! Это мой вечер, в конце концов, а я не давала ей на это разрешения. Наглецы — вот они кто — Джейн и ее мать, не говоря уже о Джо. Не мудрено, что старуха сходит по нему с ума. Они стоят друг друга, оба. Нет, все трое. Это неестественно для тещи так сходить с ума от мужа дочери. Особенно такого, как Джо. Я не удивлюсь, если узнаю, что они снюхались где-то на стороне.

— Сесиллия!

— Ну, старуха мало что может с этого получить, а Джо готов спать с аллигатором, если от него есть какой-то прок, или если при этом его хвалят. Этот человек — эгоистичный маньяк.

Эллен повисла на руке Генри.

— Вам нужен дом, достойный вас с Сесиллией, — говорила она. Она ввела нас в тему разговора и драматично понизила голос:

— Что вы думаете о поместьях Гаролльд Ллойд, Гринэйкрс или Пикфэа, наконец?

— Они продаются? — спросил Генри.

— Я всегда говорю, трудно узнать, продается ли что-то, пока не сделаешь предложения. Сделай предложение, и если цена будет подходящей, то все в Лос-Анджелесе продается.

Разговаривая с разными людьми, я постоянно следила за Джейсоном, как он ходил от группы к группе, внимательно слушая. Наконец, не удержалась, подошла к нему и спросила:

— Ну? Ты услышал что-нибудь интересное, достойное воспроизведения?

— Это удивительно! Все здесь говорят только о бизнесе. Конечно, не отвлеченно. Все так или иначе связано с кинобизнесом. Даже жилье — тема делового разговора. Называются огромные суммы за дом, в котором Рудольф Валентино занимался любовью с Джуди Гарлэнд. А Джин Гарлоу жил здесь до Джека Бэнни, не говоря уже о Марлин Марло и Гроучо Маркс.

— В самом деле?

— Но ты представляешь, ни один человек здесь не задал мне ни единого вопроса о торговых центрах!

— Правда?

— Сейчас проделаем опыт. Ты видишь этих двух джентльменов, сидящих рядом с нами? Справа от тебя?

Я кивнула.

— Я собираюсь вовлечь их в разговор. Попытаюсь сказать что-нибудь о торговых центрах, а ты смотри, что произойдет. Держу пари, они не отреагируют. Просто посмотрим.

Он взял меня под локоть и повел в направлении избранных жертв нашего эксперимента. Мы услышали, как один сказал другому:

— Я получил устное обещание от нее. Абсолютно точно. Она твердо обещала мне снять картину на будущий год.

— Вот везет! — ответил другой.

Джейсон встал между ними.

— И я тоже! Я тоже получил от нее устное согласие, — он энергично кивнул головой. — Она сказала, что обязательно приедет к нам в торговый центр в Цинциннати на будущий год на распродажу детских вещей, которую мы всегда устраиваем перед новым учебным годом в августе. Правда, Кэтти?

— Да, — подтвердила я в то время, как двое мужчин стояли, уставившись на нас в изумлении. — Она даже обещала нам, что сообщит обо всем этом в прессе.

Они взглянули друг на друга и отошли.

— Ты видела? Абсолютно никакого интереса к торговым центрам.

— Да, ты прав. Пошли поговорим с Джесикой, сядем с ней и что-нибудь съедим. Ты не пробовал еще мусс из осетрины? Говорят, что эта осетрина по спецзаказу, из океана.

— Боже! В самом деле? И все ради одного вечера.

— Да, они в самом деле заключили устное соглашение еще в прошлом году на поставку осетра. И догадайся, как они назвали этот мусс?

— Ну, быстрей! Скажи! Не тяни!

— Мусс «Сесиллия».

Он щелкнул пальцами:

— Конечно! А как же еще?

Мы собрались уходить. Джейн отозвала меня в сторону.

— О завтрашнем вечере. Сесиллия настаивает, чтобы они повезли вас в Малибу на своей машине.

— Ну и что?

— Ты можешь оказать мне услугу?

— Конечно, Джейн. Что я должна сделать?

— Можешь ли ты предложить… настоять… поговорить с Сесиллией, чтобы мы… Джо и я… тоже поехали с вами? В той же машине. Это… может быть полезно для нас… при определенных условиях.

— Конечно, Джейн. Считай, что это решено. Я выкручу Сесиллии руки, если это будет нужно. — Но потом я не могла не спросить: — А как твоя мама? Почему бы не попросить Сесиллию, чтобы она тоже поехала с нами?

— Нет, — печально сказала Джейн. Об этом не может быть и речи, хотя очень жаль. Маме так хочется посмотреть дом Россов. Они же живут обособленно, ты знаешь, за забором.

Когда мы вошли в номер, Джейсон первым делом взглянул на кофейный стол. Бутылка шампанского, все еще неоткрытая со вчерашнего, дня покоилась в ведерке со свежим льдом, и ваза с фруктами была великолепна. Я задержала дыхание, когда Джейсон пошел в женскую и мужскую ванные. Я знала, что он хотел проверить, поднялось ли его признание до полотенец с монограммой. Он вернулся ни с чем.

— Чуда не произошло?

— Нет, — сказал он, доставая бутылку с шампанским. — Будем пить или оставим на завтра?

— Нет, этого не следует делать, — сказала я. — И так слишком много отложено.

Это стоило определенного труда, но мне удалось уговорить Сесиллию взять Джейн и Джо с нами в машине в Малибу на вечер к Россам.

— Я бы хотела маленький домик на берегу, Генри, — сказала Сесиллия, проезжая в секретные ворота после проверки на въезде.

— В чем же дело? — с удовольствием согласился Генри. — Немного погодя. Почему бы нет?

— Мы тоже подумываем о домике на берегу, — сказал Джо в манере маленького мальчика, боящегося, что его оставят вне игры.

— Почему бы нет, Джо? Почему бы нет? — добродушно ответил Генри.

Когда мы ехали вниз по Малибу Роуд, я была удивлена, почему дома стоят так близко друг к другу.

— Это же неудобно.

— Как всегда на Побережье, — сказала Джейн в свойственной ей манере всезнайки. — Собственность здесь так ценится, вы же знаете. Но они много величественней, если войти внутрь.

— Но ты никогда не была у Сары и Уилли, Джейн, — неприязненно сказала Сесиллия. — Их дом на краю дороги, и у них значительно больше земли. Их дом напоминает Тару.

— Почему бы нет? — Генри потер руки.

Шофер остановился перед дверью большого белого дома с колоннами, и я была готова увидеть Скарлетт, выходящую из дома в изящном халате из белого шелка, украшенном зелеными цветами.

— Ты видишь, что я имела в виду, Джейн? — сказала Сесиллия, выходя из машины. — Бьюсь об заклад, что Анжела де Бьюмонд и ее сестра Кики Девлин сегодня будут здесь. Это хорошие подружки Сары. Возможно, они захотят у нас работать, Генри? Они были большими звездами, но сейчас их слава увяла. — Я подала руку Джейсону. Две великие актрисы, а Сесиллия собирается дать им по маленькой роли в своем фильме.

— Почему бы нет? — согласился Генри.

Я нашла Джейсона на улице, на веранде, устроенной под палубу, глядящим в море в мечтательной отрешенности. Заметив меня, он сказал:

— Боже! Удивительное место! Белый песок, волны, за спиной эти горы! Сказочно!

— Ну, не знаю. Это скорее не гора, а холмы.

Вернувшись в гостиницу, Джейсон снова совершил обход, и снова напрасно. Он постарался все свести к шутке, но было заметно его разочарование.

— Сегодня еще одна бутылка шампанского. Давай выпьем.

Он достал бутылку из серебряного ведерка, обследовал ее:

— Калифорния, — иронично заметил он. — Первая бутылка была из Франции.

На следующее утро я предложила Джейсону взять такси, поехать на Побережье в Сан-Диего одним, останавливаясь в каждом магазине по дороге.

— Это было бы замечательно. А потом мы…

— Я не могу, Кэтти. Я обещал Генри снова прийти в студию и сделать кое-какие предложения по реконструкции.

Я недоверчиво посмотрела на него.

— Что ты понимаешь в студиях?

Он обиделся.

— Я кое-что понимаю в строительстве, не так ли? Надо построить несколько домов. Некоторые надо восстановить. Это требует изменений в системе электричества.

— Ах, Джейсон! Я так хочу домой!

— А ты не хочешь купить себе платье на свадьбу Сесиллии?

— Я его уже купила позавчера. Я говорила тебе.

— Да? Тогда проведи день с Джесикой. Ты говорила, у тебя не хватало на это времени. И она отдохнет с тобой от Сесиллии и Джейн.

— Она на работе. Кроме того, после нашего последнего разговора она замкнулась. Она избегала меня все вечера. Но ты не беспокойся обо мне. Я поброжу одна. Осмотрю достопримечательности. Ты же знаешь о таких — осмотр домов, где живут звезды кино.

— Это звучит забавно. Вот что скажу тебе: утром поброди по округе, на обед я тебя заберу. И мы поедем на экскурсию вместе. У нас будет много времени до…

— До чего?

— Ведь на сегодняшний вечер ничего не намечено, и я подумал, что нам самим нужно устроить развлечение для всей компании.

— Но мы же не дома. Мы не должны устраивать развлечения, да и вообще уже хватит вечеров.

Он выпалил:

— Я не имею в виду вечер. Просто обед в честь жениха и невесты. Всего несколько пар.

— Но нужно было забронировать где-то места. Почему ты ничего не сказал заранее?

— Я подумал об этом только сегодня утром. Ну, что ты беспокоишься? Всего несколько пар на обед. Джесика и Грег. Владельцы студии. Джейн и Джо.

— А мать Джейн?

— Я подумаю. И, может быть, позвать Сару и Уилли Россов? Очень приятные люди.

— Ну, а где ты собираешься провести этот обед?

— Откуда мне знать? Почему бы тебе не спросит об этом Джейн? Она понимает в этом. Подожди, может быть, прямо здесь, в ресторане в Уилшире? Как называется то помещение?

— Эль Падрино Рум?

— Нет. Другое. Кажется, «Ла Бэлла Фонтана». Я думаю, подходящее место. — Он утвердился в своем выборе. — И объясни им, кто дает обед.

Я засмеялась:

— Ты начинаешь говорить совсем как Джо.

— А что? Джо — человек, который знает, чего он хочет.

— Джейсон, а это действительно твое собственное желание?

Он усмехнулся:

— Мне просто хочется, чтобы все отдохнули. За мой счет. Я хочу стать голливудским гостем.

Он снова насмехался над Голливудом. Он чувствовал себя очень комфортно в этом месте. А на самом деле?

— Тебе действительно нравится здесь? — неожиданно для самой себя спросила я. Мне даже неважно было услышать ответ.

— Кэтти, не придавай всему этому такого значения. У тебя это звучит так, как будто это вопрос века. Почему бы тебе не позвонить Джейн и не попросить ее все устроить?

— Нет, пусть Джейн отдыхает. Я и сама могу поговорить с метрдотелем, даже с таким, как в Беверли Хиллз.

— Но тебе нужно посоветоваться с Джейн, не пригласить ли еще кого-нибудь.

— Например, кого? Арми Арчерд или Хэнка Грант?

— А почему бы нет? И Джоди Джэкобс, редактора «Таймс».

— О Боже! Возьмите прекрасного парня из Огайо, поместите его в Калифорнию и вы узнаете, что может произойти. Он превращается в Джо Тайсона. Может, ты скоро превратишься в Сесиллию?

— На этих словах я покидаю тебя, — сказал он, направляясь к двери.

— Уже? Но еще восемь часов.

— Мы встречаемся с Генри за завтраком в гостинице «Поло Лондж». Ты же знаешь, это очень удобное место для встречи.

— Правда? Кто это сказал?

— Это сказал Джо.

Почти час занял у меня разговор с Джесикой, которую я уговаривала прийти к нам на обед.

— Я за целый год не побывала на стольких вечерах, сколько посетила за эту неделю.

— Ну и что из этого? Мы уедем в Огайо, и ты можешь снова сидеть дома у окна, разглядывая розовый дом на холме, если ты видишь в этом смысл своей жизни.

— Я же говорила тебе, это не вся моя жизнь.

Она пришла, встретившись с мужем в ресторане. Наш маленький обед превратился в вечер для тридцать восемь человек. Сесиллия дала мне список еще нескольких гостей, которых она хотела видеть, людей, невидимых на экране, но очень влиятельных. И я согласилась.

В конце концов Джейн сделала мне комплимент:

— Ты, конечно, могла обратиться ко мне, но ты все превосходно организовала сама. Выбор блюд изысканный. Это делает тебе честь. Но скажи мне, — зашептала она, — как тебе удалось вытащить Сару и Уилли Россов?

— Это было очень просто. Я просто позвонила Саре и спросила, не хочет ли она составить нам компанию на обеде, она ответила: «Обязательно…» Так, как мы всегда делаем это у себя в Огайо. Мы просто звоним людям и приглашаем их.

Наконец, все закончилось. Сесиллия стала миссис Генри Шмидт, одетая, действительно, очень оригинально: свадебное платье старинного фасона в стиле Старого Запада, украшенное жемчугом на бархате и кожаной шнуровкой. На женихе был смокинг в техасском стиле и большая широкополая белая шляпа, стетсон. Присутствовало тысяча четыреста пятьдесят гостей, многие из которых прилетели из столиц на собственных самолетах Генри. Каскадеры падали с крыш киносалонов, гости садились вокруг столов, и все это представляло собой уникальное зрелище.

«Сейчас мы можем отправиться в Сан-Франциско, — подумала я с облегчением после окончания торжеств. — А может быть, мы сможем отложить Сан-Франциско и поехать сразу домой». Я страстно стремилась домой, к детям. Мне казалось, что мы в Калифорнии уже целую вечность.

— Когда мы отправимся в Сан-Франциско? — спросила я Джейсона после свадьбы.

— Разве ты не знаешь? Разве я не говорил тебе? После того, как Генри купил студию, он очень заинтересовался ее скорейшим восстановлением и даже отменил медовый месяц на Средиземном море. Вместо этого он отвезет нас в Вегас на пару дней на своем самолете.

— Когда? — с ужасом спросила я. Я не могла поверить, что все это настолько захватило Джейсона.

— Сегодня. Мы зайдем в отель, заберем вещи.

Я была удивлена, неужели Джейсон в самом деле забыл сказать мне об этом, или он специально все так рассчитал, чтобы у меня не было возможности возражать, а ему долго выслушивать мои возражения?

После временного пребывания в Лас-Вегасе самолет Генри Шмидта доставил нас в Палм Спрингс, где его влиятельные с общественной, финансовой и даже политической точки зрения друзья Уоллбургеры давали вечер в честь счастливой пары, так как сами они не смогли по какой-то причине быть на свадьбе. Состав приглашенных на вечер настолько впечатлял, что я, действительно, не могла обвинить Джейсона в тщеславии, когда он стал и восхищался происходящим. Я понимала, что любой испытывал бы подобное состояние, когда собирались вместе Энгньюс, Хоупе, Фрэнк Синатра, Бэтти и Президент Форд. Я не предполагала, что Президент Форд может быть другом Генри и вообще чьим-нибудь другом. Что с ним можно запросто разговаривать о гольфе и быть в одной компании. А Сесиллии было приятней думать, что Джеральд и Бэтти присутствовали здесь в ее честь, и все работники службы безопасности, которые находились рядом, защищали именно ее.

В конце концов, мы все-таки собрались домой. Я упаковала последний чемодан с подарками.

— Я думаю, Лу понравится красное платье, которое я купила ей у Джиорджио.

— Когда ты скажешь ей, где ты купила его, эмоции переполнят Лу, — сказал Джейсон.

— Она, скорее всего, станет ворчать. Я все еще не могу поверить, что мы совершили такое длительное путешествие. Мы никогда не ездили так далеко. Здесь такие великолепные магазины!

— Ты же знаешь, как об этом говорят: «Взгляни на один магазин, и ты будешь иметь представление обо всех».

Посыльный с благодарностью принял чаевые от мистера Старка, отнес багаж вниз, пока Джейсон осматривался, не забыли ли мы чего-нибудь. Затем он спустился вниз в вестибюль, оплатил счет в отеле.

— Было большим удовольствием принимать вас в нашем отеле, мистер Старк. Приезжайте еще.

Затем мы вышли, ожидая такси.

— Минуточку! — сказал мне Джейсон. — Я должен кое-что проверить. — И он снова зашел в вестибюль.

Когда он вышел, улыбаясь, я спросила:

— Что такое?

— Я возвращался назад, к портье, спросить, не оставляли ли для нас что-нибудь. Я подумал, что они уже слышали о вечере, проведенном нами с Джеральдом Фордом и захотят увековечить мое пребывание в их отеле.

— Ну и как? Успешно? Почему ты улыбаешься?

— Давно ли мы вышли?

— Ну, может быть, минут пять назад.

— Им хватило пяти минут, чтобы забыть меня! Можешь себе представить, ни один из них не узнал меня. Портье за стойкой смотрел на меня, как на чудака. Ты знаешь, что сказал? «Как зовут тебя, приятель?»

— «Приятель»? Не может быть! В это трудно поверить.

— Да, мадам. Именно так он и сказал.

Я села в машину, Джейсон за мной. Но перед этим он повернулся к входной двери и потряс кулаком. Побежденный герой произнес:

— Я еще вернусь!

Я искренне верила, что он шутит.

Первое, что я сделала по возвращении домой, побежала к Энн поделиться с ней всеми новостями и сплетнями, рассказать о свадьбе и прошедших вечерах, передать ей рецепты всех деликатесов, которые пробовала сама.

Я сидела за столом в кухне Энн, пока она готовила картофельный пирог.

— Скажи мне, Лу хоть раз приводила детей к тебе на обед?

— А разве Лу ничего не говорила тебе?

— Конечно, нет. Она никогда ничего мне не рассказывает.

— Они обедали у нас три раза.

— Ты не шутишь? Три раза? С трудом верю в это! Как тебе удалось уговорить ее?

— Как? Я позвонила ей и сказала: «Лу! Это Энн Морган. Почему бы вам не прийти сегодня к нам на обед? У нас будут телячьи отбивные и пирог с черникой. Мистер Морган также ждет вас». Примерно так.

Я была в восторге:

— Ах, Энн, ты замечательная! — Я хотела поцеловать ее с полным картофельного пирога ртом.

Энн покраснела.

— Я? Почему я замечательная?

— Потому что ты сама простота. А может быть, наоборот, ты очень мудрая. Или, может быть, потому, что искренне веришь, что сделать жизнь приятной — такая простая штука. Но скорей всего, потому что ты есть ты, и ты — моя. А я счастлива находиться дома. И я не представляю дом без тебя. Потому что ты — моя сестра, единственная, кто у меня есть.

Я взяла еще кусок пирога.

— Очень вкусно! Поделись рецептом.

— Неужели ты когда-нибудь им воспользуешься? — недоверчиво спросила она.

— Вероятно, нет, — созналась я. — Но, может быть, Лу.

— Ну, тогда надо натереть сырой картофель, отжать всю жидкость. Это очень важно, чтобы он стал совсем сухим. Смешать с небольшим количеством муки, по яйцу на каждую чашку картофеля, немного растительного масла, перец, соль. Некоторые добавляют сырой натертый лук, но…

— Что «но»?

— Мой собственный секрет: я сначала обжариваю лук. И в этом большая разница.

Я была в восторге.

— Ты знаешь, вот за это я тебя и люблю. Никто в Голливуде не поделится с тобой секретом, что лук надо сначала обжарить.

— Почему?

Я раздумывала над этим секунду:

— Потому что они хотят иметь все, что у тебя есть, но упаси бог, чтобы у тебя было что-то лучше, чем у них.

— А Джесика? Неужели и она не скажет?

— Она скажет, если знает. Но она, к сожалению, не знает.

— А Джейн? Она ведь тоже скажет.

— Да, она может сказать, только если Джо позволит ей.

— Ах!

Я обратила внимание, что Энн даже не подумала задать такой же вопрос относительно Сесиллии, зная заранее, как поступит Сесиллия. Но она ошибалась. Сесиллия как раз была тем человеком, кто знал и мог сказать. Но она предпочтет отправить вам вместо этого поваренную книгу.

Сесиллия взяла у Перси сигарету с опиумом, глубоко втянула дым в легкие, задержала дыхание, откинулась назад на диванные подушки, дала возможность телу расслабиться.

— Что там происходит? — хихикнула Сесиллия.

— Что ты имеешь в виду? — напряженно спросила Перси.

— Слышу странные звуки там, — Сесиллия кивнула головой в сторону холла, который вел в гостиную.

— Это хлопает входная дверь в спальню, — Перси присела на краешек стула: «Эта дрянь приперлась, не позвонив, вероятно, хотела застать меня врасплох».

— А что за шум?

— Ничего особенного. Вероятно, служанка. Не обращай внимания.

— А ты не хочешь взглянуть? Или послать кого-нибудь, например, того человека, которого я встретила у входа, чтобы он посмотрел.

— Это Смоуки. Он просто придурок. — Затем быстра, как будто хотела переключить внимание Сесиллии на что-то другое, она сказала: — А я больше не курю. Ни трубки, ни сигареты.

— Я не могу побороть это. Я тогда постоянно жую и умираю от голода.

— Я могу дать тебе таблетки, чтобы убить аппетит.

— Нет, спасибо! Я не могу позволить себе быть нервной, а это все-таки хоть сколько-то успокаивает нервы. По крайней мере, пока не закончим съемки. Это произойдет через пару месяцев, не раньше. Джо — мой режиссер, ты знаешь, говорит, что секрет успеха интимных сцен в раскрепощенности, полной свободе разума и тела. И это максимальное расслабление постепенно переходит в чувственность. Генри хочет воплотить меня в образе сексуальной женщины. Он хочет, чтобы я стала такой же притягательной, как Дитрих, но не как Мэрилин Монро. Голос, взгляд, многозначительный язык пластики — более очевидны, чем язык разума.

— Но зачем тебе надо было ставить этот эксперимент с грудью?

— Генри считает, что это было ошибкой. Мы подумываем об обратных изменениях. Но, конечно, мы не можем сделать это, пока не выйдет «Любовь и предательство». А на следующий год я покорю Вегас.

Перси широко раскрыла глаза:

— Ты собираешься покорять Вегас?

— Мне бы хотелось. Поэтому мы сегодня здесь. Генри разыскивает кого-то. Я беру уроки вокала и танца уже много лет, ты же знаешь. У нас есть несколько влиятельных знакомых, которые помогут поставить мое шоу с мальчиками, ансамблем и так далее. Я же пою в фильме «Любовь и предательство». Причем основную мелодию. Я сделаю ее запись на пластинку. Генри покупает студию звукозаписи.

— Но зачем тебе Вегас? У тебя блестящее будущее. С общественным признанием и связями все твои фильмы будут на экране. Ты станешь и так известна. Зачем тебе Вегас?

— Это часть нашего плана. Генри хочет, чтобы я стала звездой международного уровня. Разностороннего амплуа. Редкие съемки на телевидении. И шоу в Вегасе — это прыжок, средство достижения цели. Просто, чтобы показать все мои способности. Даже Дитрих давала шоу одного актера. А после Вегаса Генри представит меня на Бродвее. В музыкальном спектакле. Затем мы экранизируем его. Перси, твоя старая подружка из Кентукки собирается покорить мир, стать его самой яркой звездой.

Перси обратила внимание на одежду Сесиллии: замысловато задрапированное белое трикотажное платье с обнаженными плечами и искусственными бриллиантами, украшающими рукава.

— Почему ты так одета, еще же разгар дня? — упрямо спросила Перси. — Никто так не одевается в рабочее время.

— Генри хочет, чтобы я была одета, как подобает звезде в любое время дня. Он говорит: «Кто признает звезду, одетую в джинсы и свитер?» — Она игриво рассмеялась. — Взгляни на себя! Боже мой! Ты выглядишь серой мышью в этом платье. Что случилось с одеждой, которую ты предпочитала раньше? Нарядные, украшенные блестками платья.

Перси автоматически стала одергивать складки на юбке из серой шерсти.

— Мне казалось, я вышла из того возраста. У меня сейчас стиль благопристойной леди. Хью, конечно, не кинозвезда, но он достаточно известен в своем амплуа. И я не думаю, что жена знаменитости должна выглядеть, как в балагане.

Сесиллия хихикнула.

— Я бы не сказала, что ты выглядишь, как в балагане. Скорее, как отставшая от жизни.

Желчь наполняла Перси. «Дрянь! Высмеять то, чего я с таким трудом добивалась».

— Хочешь выпить?

— Да, немного. Чистого виски с кусочком льда. Немного виски прибавит энергии.

Перси протянула ей высокий стакан, наполовину заполненный огненной жидкостью.

— Как тебе удалось поладить с Джо Тайсоном? Как он стал твоим режиссером? Он же только телевизионщик. Я думаю, ты достойна более выдающегося режиссера.

Сесиллия сделала большой глоток, снова качнула головой в сторону холла. Из спальни Перси доносились все более громкие звуки. В глазах Сесиллии появилась настороженность.

— Звуки стали громче, Перси. Мне кажется, нужно посмотреть, что там такое. Может быть, там грабители?

— Если ты хочешь знать, то там проститутка, работающая с Хью, — взорвалась Перси и тут же пожалела об этом. Она знала Сесиллию, которая ни за что теперь не отцепится.

— В самом деле? — удивилась Сесиллия. — Что случилось, Перси? Ты стала фригидной или просто более щепетильной?

— Что это значит?

— Брось, Перси. Все в городе знали, что ты изощренно била Лэста, и ему это нравилось. Ну, нравилось же это ему?

Перси смотрела на Сесиллию стеклянными глазами:

— На твоем месте, Сесиллия, я бы оставила это. Если говорить о прошлом, мне тоже есть, что вспомнить.

— Не обижайся, милая, — смягчилась Сесиллия. — Я только хотела спросить, что случилось. Я могу понять, что легкие шлепки — это далее пикантно. Но зачем ты прибегаешь к посторонней помощи? Боишься потерять контроль над собой, переусердствовать?

— Этого никогда не случится. Просто не могу же я делать все сама. Мне и так приходится делать самой слишком много. Мне не на кого положиться, как, например, тебе, у которой есть Генри. Поэтому я перепоручаю некоторые вещи, не самые важные.

Сесиллия хихикнула:

— Ну, если секс считать настолько неважным!

Перси вздрогнула. Она не собиралась рассказывать Сесиллии, что нанятая выполняет то, чего она сама уже не могла переносить, что доводило ее до тошноты. Она захотела сменить тему разговора.

— Как случилось, что Джо Тайсон стал твоим режиссером?

— Ты уже спрашивала об этом.

— Но ты не ответила мне. Когда я первый раз встретила у тебя Джона и его жену, у меня не сложилось впечатления, что ты высокого мнения о нем.

— Генри думал о Скорсизи. Его работы поражают. Но он уже сделал звезд из де Ниро и Лизы. Мне бы хотелось, чтобы меня сделал известной кто-нибудь другой. Чтобы имя его ассоциировалось только с моим именем, именем Сесиллии. Потом Генри подумал о Джоне Хьюмстоне. У него тоже очень индивидуальные работы. Но это мужской режиссер. Я сказала об этом Генри. К тому же, я хотела кого-нибудь помоложе, кто бы мог понять меня, мои состояния, кто был бы со мной на одной волне чувств. Мы перебирали много имен. И остановились на Джо, ожидающем и страдающем. Абсолютно сгорающем от желания. Я впервые достигла успеха именно с Джо, в поставленной им телепередаче. Он блестящий сценарист и режиссер, хотя ничего не представляет собой как мужчина. Джо прыгал, летал на крыльях, пел от счастья. Это было именно то, чего мы хотели: чтобы кто-то был готов отдать за тебя жизнь. Сценарий у него уже готов. Он написан специально для Сесиллии. Джо сделал его сразу же, как мы с Генри поженились. Он отдавал себе отчет, что это его шанс, поэтому отточил сценарий до блеска. А что еще нужно актрисе?

Она оглянулась.

— Еще виски? Еще опиума?

Перси со знанием дела свернула сигарету с опиумом, прикурила, несильно затягиваясь, отдала Сесиллии, которая блаженно вздохнула.

— Это помогает расслабиться, — оправдывая себя, сказала Сесиллия. — Все, что помогает расслабиться, полезно. Ну, а имеет ли какое-нибудь значение, что сам Джо Тайсон — осел? Он чувствует картину, он чувствует меня. Это удивительно. Трения между нами как актером и режиссером очень редки, почти исключены. А вот между Дитрих и ее режиссером, фон Стернбергом, они присутствуют постоянно. Кто бы мог подумать, что Джо Тайсон обладает чуткостью, но это именно так. Я думаю, он представляет меня на экране так же, как я представляю себя.

Снизу из коридора донесся душераздирающий, пронзительный вопль. Перси встала и спокойно сказала:

— Прошу извинить, я отлучусь на несколько минут.

— Конечно, — усмехнулась Сесиллия. — Мне уже давно кажется, что пора. — Но в это время женщина, немолодая, но с хорошо сохранившимся телом появилась в дверном проеме. Она стояла с платьем, переброшенным через плечо, волоча за собой большую хозяйственную сумку и черную маленькую дамскую, прижимая к груди пару модных туфель. Тело ее блестело от пота, волосы слиплись от тяжких трудов и были отброшены назад. Сесиллия уставилась на бритый лобок женщины. Она восхищенно улыбалась. Все это было удивительно.

Перси двинулась навстречу этому неожиданному явлению.

— Что ты здесь делаешь? Кто тебе позволил сюда войти? — спросила она тихо, но угрожающе. — Разве Смоуки не сказал тебе, что делать дальше? — Она, не моргнув глазом, могла бы убить ее.

— Успокойся! Я просто хотела узнать, могу ли я воспользоваться здесь туалетом. — Она показала рукой в направлении ванной. — Я думаю, это возможно.

— Нет, — жестом ответила Перси, показывая на кухню внизу. — Только там. Там есть женский туалет с ванной. А когда закончишь, Смоуки побеспокоится о тебе. Он внизу.

Женщина пожала плечами, повернулась и не торопясь прошла через кухню.

— Я сейчас приду, — сказала Перси Сесиллии, не глядя на нее. Неважно, что подумает Сесиллия, Перси должна делать свои дела.

Сесиллия подбежала к двери, посмотрела, что Перси скрылась внизу в коридоре, ведущем в спальню. Затем она прошла через кухню, нашла женский туалет, просунула туда голову. Женщина уже выходила из душа, вытирая голову полотенцем.

— Хи, — сказала Сесиллия, — я просто хотела узнать, не надо ли чего. Все в порядке?

— Все прекрасно. А тебе-то что?

— Не сердись, — сказала Сесиллия доброжелательно. — Что там происходит? С Хью я имею в виду? Эти звуки напоминают о прекрасно проведенном времени.

— Пошла прочь! — равнодушно сказала женщина и повернулась к Сесиллии спиной.

— Хочешь еще выпить? — спросила Перси, вернувшись.

Сесиллия согласилась.

— Только немного. Ты сделала Хью инъекцию? — спросила она как бы между прочим.

Перси думала, что задушит эту мерзавку.

— О какой инъекции ты говоришь? Хью — не диабетик.

Рот Сесиллии скривился в невинной, доброжелательной улыбке:

— Я не имею в виду этот вид препаратов. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю.

Перси отрывисто засмеялась:

— Как ты думаешь, какая у нас самая большая проблема?

— Я думаю, что-нибудь, связанное с его проблемой веса. Я слышала, что, вернувшись с гастролей, Хью стал набирать вес.

— Он поправился немного. Каждый должен иногда давать себе передышку. Но сейчас он приходит в форму.

— Но мне говорили, что это небезвредно, — примирительно сказала Сесиллия. — Это вредно для тела — поднимать и снижать вес, — но голос ее звучал неуверенно, как будто она что-то припоминала.

— С Хью все в порядке. Я считаю, он получил свои витамины.

— Я думаю, ты все уладишь, — хихикнула Сесиллия, потягивая из вновь налитого стакана.

Перси хотелось пнуть эту рыжую стерву. Она как будто хотела исполнить свое желание, нагнулась к Сесиллии и вместо этого спросила:

— Ты играешь в гольф?

— Боже мой! Перси, ты же меня давно знаешь. Неужели на меня похоже, что я играю в гольф?

— А в теннис? Ты играешь в теннис?

— Конечно, нет. Я ненавижу потеть. А вот Генри нравится. Он бегает по корту на своих коротких ножках, в своих маленьких белых шортах.

Она опрокинула стакан до конца. Неожиданно Перси выпалила:

— Я хочу, чтобы Хью снимался в кино.

— В самом деле? Почему? — Сесиллия тряхнула головой, чтобы вернуть себе потерянную ориентацию.

— А почему бы нет? Элвис снимался в кино. Джонни Каш. А Хью выглядит лучше их. Не так ли?

— Да, им это с трудом удалось, но они просто схватили момент, что касается внешнего вида. Но Элвис его потерял, когда прибавил в весе. Я слышала, что Хью тоже поправился и распух.

— Нет, это не так! Но если мне удастся добиться его участия в фильме, поверь мне, он будет тощий, как изнуренный воробей. Я позабочусь об этом. А ты же знаешь, как девчушки сходят от него с ума. А ты представляешь, если он начнет сниматься в кино? Этот парень очень подходит для съемок. Об этом все говорят. Не нужно верить слухам, которые ходят вокруг него. А концерты разрушают его до основания, так вредят ему.

— Ну, надо подумать, — ответила Сесиллия, оглядываясь по сторонам в поисках своей сумки. Она порылась в ней и наконец спросила:

— Есть ли у тебя обычные сигареты?

Перси взяла пачку со стеклянного стола, открыла ее, подвинула к Сесиллии, схватила серебряную зажигалку со стола, нажимала по ней непослушными пальцами, пока не вспыхнул огонь и не взметнулось пламя на пять сантиметров в высоту.

— Погаси его! — крикнула Сесиллия раздраженно. — Ты спалила ресницы. Ты всегда была непростительно дика.

— Сесиллия, скажи Генри!

— Сказать о чем? — Сесиллия выдохнула дым Перси в лицо.

— Чтобы он взял Хью на съемки фильма.

— Ты думаешь, это просто? Нужен сценарий, режиссер, актриса с большим опытом.

— Разве Генри не может все это устроить? Ведь он именно этим и занимается.

— Ты не понимаешь бизнеса, Перси. Сегодня уже нельзя начать снимать кино, стоит только появиться какому-то блондину, который может заставить своим пением ходить ходуном толпу подростков. Или еще кому-то, кто может петь йодлем. Сегодняшняя студия вынуждена заниматься очень многим, далеким от искусства, чтобы выжить. Есть люди, с которыми мы работаем по договору, распределяем для них роли, ты знаешь. У нас есть вещи на экспериментальной сцене. А единственный художественный фильм, который студия «Сесиллия» ставит в настоящее время, — это «Любовь и предательство».

— Но ты только что сказала, что вы снимаете вещи на экспериментальной сцене. Почему Генри не дать ему роль хотя бы там? Держу пари, он мог бы это сделать. Я думаю, Генри мог бы сделать это прямо сейчас, если захочет, если ты попросишь, если ты посоветуешь ему сделать это. Пожалуйста, Сесиллия.

— Ах, Перси, милая, я бы с удовольствием, если бы только могла.

— Что ты имеешь в виду под словами «если могла»? Почему ты не можешь?

— Это бизнес, Перси. А не дружеские связи.

— Хью подойдет и для бизнеса.

— В самом деле? — она нахмурилась. Она точно знала, что Хью был шутом. Хью приносил неприятности. — Перси, я пришла сегодня сюда, потому что мы — подруги. Но почему Генри должен создавать себе проблемы из-за Хью? Принимая во внимание все.

Перси зарычала, как будто ей стало плохо:

— Что нужно принимать во внимание?

— Боже мой! Ты же знаешь! Наркотики, все выверты, которые он выкидывает тут и там. Ты просто не знаешь Генри. Он верит в порядочный бизнес и чистые отношения. Он не переносит причуды, проституцию, наркотики.

«Ах, ты, сука! Рыжая, бессовестная тварь!»

— Единственный наркотик, который я сегодня видела, — это опиум, который ты курила. О каких наркотиках ты говоришь?

— Продолжай, Перси! — она взяла Перси за руку, но Перси отдернула ее.

— Я не хочу быть недоброй, но ты должна понять свою ограниченность. Свою и Хью. Я думаю, вы с ним проделали очень большую работу, достигли многого. Действительно, Перси, это так! Я уверена, Генри оценит ваш труд. Но, милая, вы не можете продвинуться дальше. Если я сделаю такое предложение относительно съемок Хью в кино — Генри или кому бы то ни было — они будут долго смеяться. Тебе следует распрощаться с этой сумасбродной идеей. Ты иногда бываешь такой забавной. А сейчас ты чересчур серьезна, тебе нужно учиться расслабляться. Вспомни, как нам было весело в детстве. Как, бывало, мы смеялись целыми вечерами. А сейчас мне пора идти. Меня ждет Генри в «Гранде». Мы опаздываем на самолет в Лос-Анджелес. У меня завтра съемки. Ты не могла бы пойти предупредить моего, шофера, что я собираюсь уезжать? А я пока схожу в туалет, — и она быстро направилась вниз в сторону холла, который вел в спальню Перси.

— Подожди минуточку! — Перси бежала за ней, хватая ее за плечи, стараясь повернуть, как тряпичную куклу. — Туалет не здесь. Снаружи у входа. — И она толкнула Сесиллию в нужном направлении. Сесиллия упала, не сумев оказать нужного сопротивления. Потом Перси закричала: — Нет, я передумала, ты вообще не пойдешь в туалет в моем доме. И говори сама своему мерзкому водителю, что ты убираешься вон! И еще: как бы и твой собственный шанс не был упущен! Тебе уже за тридцать, а ты не снялась еще ни в одной картине. В твоем бизнесе это уже старость, и ты сама это прекрасно знаешь. И ты совсем не выглядишь звездой в этом платье, скорее шлюхой. Ты — дура, сидящая в глубокой луже.

Перси смотрела в окно, когда Сесиллия отъезжала в лимузине. Мерзость! Она вытерла слезы рукой. Скоро подойдет время поднимать Хью и принимать душ. Она взглянула на часы. Она должна дать ему две красных пилюли после душа, чтобы он окончательно проснулся. Может быть, лучше дать ему немного кофеина вместо этого? Доктор Петтигрю говорил, что это лучше для него, чем амфитонины, что кокаин не разрушает организм. А доктор Петтигрю не захудалый докторишка.

Если бы у нее было настроение, она дала бы Сесиллии трубку, заполненную неочищенным героином. Это причинило бы «великой актрисе» непоправимый удар. Это прижало бы ей зад! Они бы вмиг сравняли счеты.

Перси поняла: настал час просить Гарда о встрече со Стариком. Гард уже месяц твердил, что сведет ее со Стариком, и что он — один-единственный, кто может что-то сделать для нее и что у него достаточно власти, чтобы сделать Хью известным артистом. Кумиром! Идолом! Вот и настало для нее раз и навсегда узнать, или Гард обманывает ее — или они могут продолжать сотрудничество. Пришло время выбора для всех: для нее, Хью, Гарда, Старика.

Через пару недель мы планировали открыть торговый центр в Толедо и думали об открытии еще одного через пару месяцев, в Кэнтоне. Предполагалось, что он будет построен на восточный мотив. Но совершенно неожиданно Джейсон объявил, что он изменил планы.

— Но почему? Все было великолепно продумано. Шанхайские чайные домики, пагоды…

— Ну, подумай, ведь восточный стиль совсем чужд Кэнтону, Огайо. Это будет выглядеть глупо, неуместно.

— Что ты можешь предложить взамен?

— Ну, например, мотивы Южной Калифорнии. Представь себе: открытый воздух с многочисленными огнями, залитыми светом, солнцем, пальмы в бочках, обилие тропических цветов, даже орхидеи и кактусы. Что-то в этом роде.

В голосе его звучал восторг, какого я не слыхала с тех пор, как мы вернулись из Калифорнии. А это было уже несколько месяцев назад. Неужели Джейсон все это время, не переставая, думал о Калифорнии?

— Подожди минуту! Может быть, я ослышалась? Ты сказал: «На открытом воздухе». В Кэнтоне? В Огайо? После того, как ты был первым, кто подвел все торговые центры под крышу, сделал их закрытыми от бурь и вьюг.

Он обиделся.

— Я же не сказал, что магазины будут под открытым небом. Я думаю, ты меня поняла, что должно создаваться впечатление открытого пространства. Я это имел в виду. Мне кажется, мы достигнем этого эффекта, если построим крышу из стеклоблоков. Будет создано впечатление свежего воздуха, но в то же время защита от непогоды будет надежная. Мы получим максимум дневного света, и в то же время экономию электроэнергии. Существуют покрытые тефлоном стеклоблоки, которые могут поглощать до восьмидесяти процентов солнечных лучей.

— А на чем они будут крепиться? Что будет их поддерживать?

— Металлические арки. Эта часть проста. Трудно добиться общего фона. Ты знаешь, чего я хочу достичь? Мэйн-стрит, США. Что я имею в виду? Ты знаешь, что происходит со страной. Торговые центры в больших городах находятся в разрушенном состоянии. И в нашем городе старушка Мэйн-стрит пропала. Торговые центры заменены отдельными магазинчиками, которые не создают у людей единства, общности. Вот это я и хочу вернуть нашим людям через наши торговые центры: монолитность нации.

Он заходил по комнате.

— Я хочу, чтобы дети росли в этой атмосфере. Для этого им нужна Мэйн-стрит, которую они никогда не знали. Я хочу, чтобы это был такой торговый центр, где пожилые люди могли бы не только сделать покупки, но и отдохнуть, выпить содовой, поговорить с приятелями. А их маленькие внуки могли поиграть на солнце, а ребята постарше заняться делами посерьезней. Я хочу, чтобы в центре царил дух единства, чтобы у него были свои традиции, чтобы там возрождались вечные нравственные принципы. Я хочу, чтобы торговый центр стал тем местом, которого каждому из нас, молодому и старому, так не хватает.

Можно было подумать, что он говорит не о торговом центре, а о каком-то фантастическом мире, как в кино. Но что за мысли? Или просто прожектерские мечты? Или взгляд провидца в будущее? А может быть, только несбыточные желания?

— Мы сделаем это, Кэтти! Мы сделаем это так, чтобы все напоминало Южную Калифорнию, а называлось «Мэйн-стрит, США»!

Он был настолько искренен взволнован, что мои глаза наполнились слезами.

— Это звучит замечательно, Джейсон! — таковы были мои слова, но думала я немного иначе. Мне казалось, что в голове Джейсона все смешалось: Южная Калифорния, Голливуд, Мэйн-стрит США. А может быть, он и чувствует разницу этих понятий. Хотелось бы, чтобы он здраво смотрел на вещи.

Перси попросила Гарда о встрече, на которой сообщила, что хотела бы встретиться со Стариком. Гард не сразу согласился устроить ей эту встречу. Потом, когда они наконец договорились и она зашла в «Риджен Клаб», она сначала не узнала Гарда. Перси обнаружила в нем большие перемены. Прежде Гард всегда был в черном костюме с цветком в петлице, черноволосый и своеобразный. Он всегда казался далеким и недоступным. Но сейчас он так же, как и Перси, изменил свой стиль.

Костюм на нем был желтовато-коричневый, без цветка. Уже сидя за столом и присматриваясь к его новому облику, она заметила, что рубашка не застегнута на верхнюю пуговицу и что желто-коричневый костюм был совсем неброским. Но ткань была оригинальной: особый вид синтетики, очень напоминающей хлопок. А рубашка, наоборот, казалась шелковой, хотя была сшита из хлопчатобумажной ткани. Ничего не было тем, чем казалось.

— Как будто в трауре, — прокомментировал и Гард черное платье Перси. — Ты выглядишь совсем не как в Вегасе, Перси.

Ее пальцы играли двойной нитью жемчуга, который стоил очень дорого, но только истинные знатоки подобных вещей могли определить их точную цену.

— Может быть, как раз по этой причине ты отказался от черного костюма? — спросила она. — Потому что ты боишься выглядеть владельцем похоронного бюро.

Это было неосторожное заявление, даже опасное, но так она могла прозондировать обстановку.

Он продолжал улыбаться, хотя глаза его смотрели куда-то в сторону. Он сказал тихо, так тихо, что она вынуждена была наклонить ухо в сторону его губ, чтобы услышать:

— Может быть, я не хочу выглядеть палачом. Они тоже носят черное.

Она отпрянула. Не слишком ли далеко она зашла? Гард никогда так не шутил.

— Выпей, Перси, — предложил он ей. Она быстро согласилась на стакан сухого белого вина.

— Вот и хорошо! Тебе надо немного взбодриться, хотя бы немного.

Он заказал ей вина и улыбнулся.

— Мне сказали, что последний концерт Хью — большая удача. Это прекрасно. Мы рады. Я был прав, определив его призвание в стилях рок и кантри. Баллады для людей постарше — таких, как я. Я не покупаю пластинок и магнитофонных записей. Их покупает молодежь. Если ты хочешь, чтобы он пел баллады здесь в Вегасе — пожалуйста. Но на гастролях — нет. Здесь он салонный певец. Салонный певец может петь баллады. На гастролях — никаких баллад.

Когда официант поставил стакан с вином, Гард предложил:

— Выпей, Перси.

Она поднесла стакан к губам.

— Ты сказал, что договорился о моей встрече со Стариком. Что такая возможность есть. Как насчет этого?

Он внимательно изучал ее. Наконец, сказал:

— Хорошо, Перси. Мне кажется, ты слишком долго этого ждала. Близится Рождество. Я устрою встречу, и мы назовем ее рождественским подарком. Но одно условие: на встречу не приходить в черном. Старик не любит этот цвет. Он не любит все, что связано с похоронами.

— Ты уверен, что он все еще сколько-нибудь влиятелен в кинобизнесе? — нервно спросила она.

— Влиятелен? Да. Он единственный, кто что-то может сделать для тебя. Но у него есть определенные… странности. Так, скажем. Тебе будет нужно пройти определенную процедуру.

— Какую? Что я буду должна делать?

— Ты все поймешь. Ты взрослая и умная женщина. Ты все поймешь.

Она шла по вестибюлю в платье из простого белого шелка. Прошла к проему, в котором находился специальный, без опознавательных знаков, лифт, поднимающий в комнату в башне. Как ей было сказано, она трижды нажала на кнопку рядом с лифтом, назвала свое имя — дверь лифта открылась, и она шагнула в его проем.

Перси снова вернулась к своим мыслям: что она скажет Старику. Она прокручивала все это в голове уже неоднократно. Потом забеспокоилась, не пахнет ли от нее потом, потому что ладони, грудь, бедра стали влажными. Перси была предупреждена Гардом, что Старик придает повышенные требования к чистоте и стерильности. Поэтому перед визитом Перси интенсивно облилась дезодорантами и считала себя стерильно чистой и продезинфицированной.

Дверь лифта открылась, Перси вошла в помещение, напоминающее одновременно гостиную и кабинет. Первое, что она заметила, был телевизор, показывающий «Дженерал Хоспитал». Она узнала передачу, потому что Вирджил и Смоуки смотрели ее каждый день. Появились два человека, которые, как она поняла, намеревались осмотреть ее. Они напоминали Вирджила и Смоуки — как по манере поведения, так и чисто внешне. Она обратила внимание на жуткий холод в комнате. Кондиционер работал, должно быть, с перегрузкой. Повсюду валялись остатки недоеденного обеда.

— Вот, пожалуйста, наденьте. Вы можете воспользоваться ванной вот здесь.

Один из мужчин подал ей что-то вроде больничного халата, белого, накрахмаленного и пару шлепок.

— Вы собираетесь переодевать меня? — сердито спросила она.

Перси и без того была в одежде, специально приобретенной для этого случая. Но, видя, что бесполезно уговаривать этих ослов, она пошла в ванную, переоделась в больничный халат, сняла туфли и колготки, влезла в белые шлепанцы. Когда она вышла в этом наряде, ей вручили последний аксессуар: белые хлопчатобумажные перчатки.

— Не разговаривай с ним, только отвечай на вопросы.

— Что? Я пришла сюда поговорить.

— Разговор состоится тогда, когда он будет задавать вопросы. В любом случае, держи рот на замке.

Затем он обыскал ее. Руки скользили даже по внутренней поверхности бедер.

— Как вы думаете, где я могу что-то спрятать? Раз снаружи ничего нет, то значит, только изнутри.

— Сейчас узнаем и это, — бесстрастно сказал он.

Он открыл дверь, которая вела в крохотную кабину. Она представляла собой площадку между двумя комнатами. На двери одной из них была маленькая стеклянная пластина. Один из мужчин посмотрел сквозь Перси через эту пластинку и сказал:

— Все в порядке. Пропускай.

Второй нажал на кнопку.

Перси прошла через кабину в следующую комнату и даже задержала дыхание, потому что дышать было совершенно нечем. Комната была темная, зловонная, горячо натопленная. На больничной койке лежал и в самом деле старик, древнее которого она не видала никогда в жизни. Ему, должно быть, лет сто двадцать, не меньше, если он вообще живой. У него была белая борода, настолько длинная, что закрывала его почти полностью. Из-под одеяла торчала рука скорее серая, чем белая, сухая, плотно обтянутая кожей. Ногти на пальцах были мертвенно бледными. Она стала медленно приближаться к кровати, через силу заставляя ноги передвигаться, одну перед другой, пока колени не ослабли и не начали дрожать. Она подходила ближе и ближе. Атмосфера внутри ее накалялась, она хотела сбежать. Глаза его запали в глазницы, но зрачки были удивительно яркими, а губы синими. Он жестом попросил ее поправить одеяло. Она сделала это, борясь с желанием заткнуть нос. Она не могла поверить в то, что видела: почти безжизненный скелет был покрыт ярко-красными гнойными язвами. Даже нелепый, тонкий, морщинистый, но все еще сохранившийся предмет его прежней мужской гордости.

Она почувствовала тошноту. Пора было убегать, она была готова к этому. Но могла ли она не воспользоваться случаем и упустить свой шанс? Гард будет огорчен, если она просто сбежит отсюда, не высказав своей просьбы. А ведь Гарду, наверно, доставило много хлопот, пока он договорился об этом визите для нее. Она должна была совершить то, что Гард назвал тогда определенной процедурой и все-таки добиться своего. То, что ей предстояло сделать, было самым худшим из того, что ей когда-нибудь приходилось делать. Но она совершала всякие непристойности и раньше. В конце концов, если все хорошо закончится, это будет последний раз, когда она на это идет. Она подумала: знал ли Гард, что ей предстоит совершить? Знал ли, что сначала ей нужно переспать с этим стариком, прежде чем он снизойдет до разговора с ней. Но Гард же сказал: «Определенные процедуры», не так ли?

Старик показал ей жестом, что его нужно поднять. Она с отвращением сделала это, стараясь угодить ему. Затем он закрыл глаза и замер. У нее появилась возможность осмотреться в комнате. Боже! Вдоль стен в несколько рядов тянулись полки, полки. А на них кучи экскрементов. Когда все это дерьмо бросилось ей в глаза, ее вырвало, прямо ему в лицо.

Из Старика вылетел вопль. Это был первый звук, который он издал.

— Уберите ее отсюда! — прохрипел он, и двое мужчин с автоматами бросились к ней.

— Сволочь! — выругался один из них, забыв о том, что при Старике ругаться запрещено.

Когда она вышла из ванной, уже в своем собственном одеянии, все еще трепещущая, в комнате был всего один мужчина.

— Ты, дура! А чего еще ты ждала? Как ты думала, что еще тебе придется здесь делать? Гарду не следует расплачиваться такими глупыми девками, как ты!

Расплачиваться? Расплачиваться!

Значит, Гард знал, что должно было произойти. Ее выставили как самую дешевую проститутку. И не было речи ни о каком разговоре со Стариком. Просто Гард хотел внушить ей ужас, запугать ее. Она начала пронзительно кричать, но ни единого звука не вылетело из нее. Крик был в душе. Да. Это было предостережение Гарда.

— Скажи мне только одно: что делают там все эти кучи отходов? — Ей нужно было это знать, иначе она могла совсем сойти с ума.

Человек рассмеялся:

— Это его экскременты. Мы храним их. Он ни за что не согласится, чтобы даже часть его организма в виде отходов ушла в канализацию.

— Боже! Может быть, это вам надо сказать Гарду, чтобы он мне заплатил за это, — простонала она. — А я скажу тебе, что я сделаю с этими деньгами. Я найму пару докторов. Главного доктора для ваших сопляков и доктора для этого старикашки. Он выглядит и пахнет, как уже давно умерший, и как будто ни один доктор не приближался к нему.

Он искренне рассмеялся:

— Действительно, ни один доктор этого не делал. Разве ты не знала? Эти врачи убили бы его.

Я решила взять пару недель отпуска, чтобы приготовиться к праздникам. С каждым годом становилось все трудней и трудней их отмечать, потому что дети взрослели. В прошлом году Энн и Джордж решили отпраздновать Ханука, еврейский праздник огней, чтобы дети могли познакомиться с этой традицией, как и с Рождеством. Они пригласили на праздник Мэган и Митчела, поэтому мы все ходили к ним в дом восемь ночей подряд, как того требовала традиция. Каждую ночь в неделю Ханука горели свечи, и каждый ребенок получал по два подарка: один от Морганов, второй от Старков, кроме их традиционного хануканского подарка, обернутой в золотую фольгу шоколадной медали.

Затем накануне Рождества мы ходили в дом сирот Луис Уайлер Мартина, который поддерживал Джейсон. Там мы раздали подарки его маленьким жильцам. Это было для нас радостью. К тому же этот дом — детище Джейсона, со спортзалом, комнатой искусств, библиотекой, театром, темной комнатой для фотографий и лабораторией.

Рождественским утром Морганы пришли к нам в дом на праздник. Праздник начинался с завтрака, который сопровождался вручением подарков. Это заняло не один час, так как Джейсон настоял на большом их количестве для каждого ребенка, сложенных под елку и тщательно завернутых. Каждому ребенку можно было раскрывать только по одному подарку за раз. К тому времени, как были открыты все подарки, после всех охов и ахов, подошло время обеда. В этом году мы собирались повторить всю эту церемонию, поэтому я составила список подарков, которые нужно было купить. Он занял десять страниц. Я взяла список с собой в то утро, направляясь по магазинам с надеждой до обеда купить хотя бы часть подарков, записанных на одном листе.

Ко мне зашел наш почтальон, мистер Баркли с письмом.

— Кажется, поздравлений прибавляется с каждым годом, — сказал он весело. И я подумала, что в этом году ему надо сделать более дорогой подарок к Рождеству.

Я пробежала глазами пару сообщений, пока ждала, когда машина прогреется, увидела среди адресов отправителей адрес Джейн и быстро разорвала конверт. Внутри была фотография семейства Тайсонов: двое детей, Джейн и Джо, стоящие на фоне огромного камина, и их собака, русский волкодав по кличке Спот. Еще раньше Джейн писала мне, что такая кличка была обычной для собак с отличной родословной. На снимке были росписи всех пятерых, собаки включительно. В конверте была еще коротенькая записочка от Джейн.

Прошло уже больше года, как мы ездили в Калифорнию на свадьбу Сесиллии и Генри. И трудно было поверить, что «Любовь и предательство» все еще находится в производстве.

К сожалению, Джейн ничего не сообщала о Джесике, я уже несколько месяцев не имела от нее никаких известий.

Каждый вечер, возвращаясь домой, Джесика уже привычно выбирала более длинную дорогу, чтобы проехать мимо розового замка, который не был виден с дороги; мимо черных железных ворот, тронутых ржавчиной, охраняющих дворец от посторонних взглядов; мимо его восьмифутовой каменной стены, которая начала разрушаться. Сразу же за забором деревья и кустарники образовали свой собственный забор.

Джесика много-много месяцев наблюдала за домом и видела, что машина садовника появлялась вначале почти ежемесячно, и два-три человека пытались как-то обуздать буйство природы. Но со временем машина с этими людьми приезжала все реже и реже, потом перестала показываться вообще. Безответственность работников или неоплаченные счета?

Она медленно ехала, оставив позади едва различимый теннисный корт розового замка — тоже в состоянии упадка. После корта ей оставалось сделать еще три поворота, чтобы попасть к своему дому. Но сегодня после последнего поворота она неожиданно заметила то, чего раньше никогда не замечала: маленькую лазейку между запертыми на висячий замок воротами и осыпающейся каменной стеной — в непосредственной близости от собственного дома Джесики. Лазейка маленькая, но достаточная для того, чтобы мог пролезть ребенок или очень худой грабитель.

Она припарковала машину на стоянке, надеясь не обнаружить там машину Грега. Сейчас, когда съемки сериала вошли во вторую стадию, он был дома еще более редким гостем, чем раньше, что, впрочем, мало заботило ее. Она знала, где он проводил большую часть своего времени, когда был не дома и не на работе. Она узнала об этом сама, без чьей-то помощи. Слегка заинтересованная, где он бывает каждый вечер, Джесика дважды проследовала за ним на машине, едва только он вышел из дома. Второй раз ей был нужен, чтобы подтвердить результаты первого. Первый раз его следы привели ее на голливудский бульвар. Сначала ей показалось, что Грег хочет порепетировать в натуре свою роль полицейского, контролирующего район. Но он вскоре открыл дверь своего «Феррари», чтобы впустить туда девочку лет четырнадцати, может быть, пятнадцати, одетой в топ и лохмотья. На следующей неделе она снова проследила за ним. В этот раз ее муж проследовал к Венецианскому заливу и подобрал другую молоденькую девицу. Эта была ослепительной блондинкой в облегающих белых джинсах. Оба раза на самом Греге был парик и тени для век.

Все происходящее не вызвало у нее никаких чувств, кроме разве что физического отвращения, как будто она была чужой и посторонней в этой жизни.

Единственный раз за последние годы, когда Джесика осталась безучастной, произошел в тот вечер, когда она сопровождала Грега на церемонию его награждения. Он был назван лучшим актером продолжающегося сериала. Это было общественное признание, и Грег настоял, чтобы Джесика пошла с ним. Там его объявили победителем, он получил приз. В эту ночь она была очень взволнована, трепетала.

«Сейчас мать должна признать его успех, она сдастся, поздравит, примет. Ах! Сейчас я могу оставить его! Я забуду о ребенке. Невинный ребенок достоин большего, чем Грег. Будет ли мать смущена? Патриция признает победу Грега, и я смогу от него уйти. Это будет момент моего торжества, так же как момент получения приза — торжество для Грега».

Но все мечты рухнули, когда вместо аплодисментов Патриция скривила губы в презрительной улыбке и сказала: «Грубый приз грубому человеку за грубые дела. И нужно посмотреть не одну серию, чтобы в этом убедиться».

В тот день Джесика принесла домой венок — рождественское украшение — чтобы создать для себя атмосферу праздника. Она повесила его над дверью своего гнездышка, украсила камин свечами, повесила электрическую гирлянду на стене, мраморном выступе камина, снова на стене, включила ее, чтобы красные, голубые, зеленые огоньки радовали ее.

Колдуя над всем этим, она продолжала наблюдать за розовым домом, ожидая, когда он осветится. Когда это произошло, сердце ее замерло, потому что она увидела, что еще одна из комнат осталась неосвещенной. Месяц за месяцем она видела, как лампочек становилось все меньше и меньше, они убывали одна за другой, оставляя неосвещенным окно за окном, этаж за этажом. Когда же придет смотритель и все исправит? Если вообще кто-то придет. Что она станет делать, если дом полностью погрузится в темноту? Бедный дом!

Джесика подумала о дыре в заборе из осыпающегося кирпича. Она не может попасть в дом, чтобы заменить лампочки, но она может повесить венок над входной дверью, если умудрится пролезть через дыру в заборе. Никто не сможет увидеть этого венка, даже она сама, но она будет знать, что он висит там, когда будет смотреть из окон своей комнаты. И Джесика не станет снимать его, когда праздник закончится.

Она надела теплое пальто, засунула в карманы несколько гвоздей и молоток и, выключив гирлянду, сняла венок со своей двери. Сердце ее учащенно билось. Джесика пешком прошла путь, который проезжала на машине, возвращаясь с работы. Она плотней запахивала пальто — на улице было холодно, но это ее не смущало. Сегодня она впервые должна увидеть этот дом так близко.

Стемнело быстро, но Джесика фонариком освещала дыру в заборе. С упавшим сердцем она обнаружила, что размеры лазейки слишком маленькие. Сколько бы она не пыталась протиснуться боком, острые края стены разрывали колготки, а через колготки и кожу. Теперь она сообразила, что нужно было надеть джинсы, плакала, стонала, хотя понимала, что это не поможет. Она отбросила фонарик и начала разбирать стену руками, стараясь расширить дыру, но все было безуспешно. Джесика достала из кармана молоток, стала стучать по стене, пытаясь разрушить камни, пока в изнеможении не остановилась. Пот ручьями бежал по лицу, заливая глаза. В конце концов тело заныло от боли, работу пришлось прекратить. Джесика решила прийти на следующий день со стамеской.

На третий день ей все-таки удалось протиснуться через расширенное отверстие, она села на мокрую землю и заплакала. Только сейчас, оказавшись по ту сторону стены, она испугалась. Испугалась того, что если она поднимется по дорожке к дому, подойдет к нему вплотную, то ей не захочется вернуться.

Она направила свет фонарика на наручные часы. Они показывали около одиннадцати. Джесика сидела у стены около часа. Уже было пора домой. Она решила вернуться сюда завтра утром, не ходить в музей. Если она придет сюда рано утром, быстренько прошмыгнет в щель, никто не заметит ее. А очутившись за стеной, она будет вне поля зрения, исчезнет в диких зарослях и сможет подняться по дорожке к розовому замку.

Терраса была окружена каменными балюстрадами с обелисками, разрушенными статуями на полупустых пьедесталах. Джесика впилась взглядом в представшую перед ней картину: розовая штукатурка, покрывавшая каменную кладку, двухэтажные балконы, лепные украшения и керамику, арочные, на манер французских, окна, красные шпили крыш, колокольня, сооруженная в стиле испанского ренессанса. Перед входной дверью была заброшенная лужайка. Она повесила рождественский венок на массивную входную дверь, воспользовавшись огромным дверным молотком как крючком, затем пошла побродить.

Слева был теннисный корт, который не устоял перед победно шагающими зарослями. Справа находилось то, что раньше называлось садом… вьющийся променад, ведущий к чайному домику с решетчатой крышей, а за ним вытекший и разрушенный бассейн, отделанный марокканским кафелем. Само здание бассейна с кафельным полом, древними херувимами и мраморными колоннами было очень элегантным. Кругом росли пальмы, гигантские дубы, олеандры, буйствующие и одичавшие.

Джесика ходила взад и вперед от теннисного корта к чайному домику, где немного посидела среди руин на полуразвалившемся кованом белом стуле, представляя, как она пьет чай с Дженни Элман. Затем она прошла к казино, ее пальцы пробежали по розовым мраморным колоннам. В углу павильона она нашла игрушечную пожарную машину, когда-то ярко-красную, но заржавевшую до такой степени, что она рассыпалась у нее в руках. Дженни Элман имела ребенка…

Она села на одинокий стул, его белая краска почти облупилась. Стул стоял на задней террасе. Она сидела, рассматривая двухэтажное здание, связанное с главным, но все-таки стоящее отдельно. Это был дом прислуги с застекленной дверью. Если она разобьет и так уже наполовину разбитые окна, то сможет открыть запертую дверь изнутри. Она видела, как люди делали это в фильмах.

Джесика медленно подошла к двери, заглянула через стекло. На двери висел огромный навесной замок, также покрытый ржавчиной, но все еще надежно выполняющий свои функции. Только ударом булыжника или молотка можно было сдвинуть его.

— Завтра, — пообещала себе Джесика. — На сегодня хватит. — Завтра она прихватит с собой несколько камней, войдет в дом и заменит все недостающие лампочки.

Митчел отправился спать, а мы с Джейсоном взялись помогать Мэган репетировать роль для школьного спектакля. Лужайка за окном была едва припорошена, но прогноз погоды предсказывал большой снегопад. Я молила Бога, чтобы он задержался на несколько дней, пока пьеса, в которой принимала участие Мэган, не будет показана. Ненастье может значительно уменьшить количество зрителей. А мне так хотелось, чтобы у Мэган было все хорошо. В последнее время она не могла ни о чем думать, кроме как об этом рождественском представлении.

Джейсон выполнял роль Доброго Великана, подсказывая Мэган ее реплики. Я видела, что это доставляло ему удовольствие, он делал соответствующие жесты, поднимал брови, разводил руками, говорил густым басом так, что Мэган хихикала не переставая.

Зазвонил телефон, и я попросила Джейсона взять трубку в библиотеке, чтобы мы с Мэган могли продолжить репетицию.

— Я стану Добрым Великаном, — сказала я девочке, и она откровенно высказала свое сожаление:

— Я не думаю, что ты сделаешь это так же хорошо, как папа. — Мне оставалось только вздохнуть, она была права.

Вскоре Джейсон вернулся. Я заметила, что он чем-то расстроен, поэтому сказала Мэган, чтобы она поднималась наверх и готовилась ко сну. Я обещала через несколько минут придти к ней и продолжить репетицию, когда она будет уже под одеялом. Мэган стала было возражать, но когда отец велел ей отправляться наверх, она сразу же послушалась его.

Как только Мэган вышла из комнаты, Джейсон тут же сказал, что звонил Генри. Я выразила удивление, но почувствовала, что это еще не все сообщение. Я предугадывала сенсацию шестым чувством. Сесиллия звонит часто, а Генри практически никогда:

— Ну и что?

— Генри сказал, — Джейсон остановился, — он застукал Сесиллию и Джо. Они репетировали. Предполагалось, что они репетировали. На самом деле они были в постели.

— Ах! Боже мой! Где?

— В бунгало, в Беверли Хиллз.

— Бедная Джейн! Она знает?

— Я не знаю. Генри ничего не сказал о Джейн.

— Ах, Сесиллия! Какая же дрянь! Как она могла?

— Она могла! Она постоянно это делала. Вопрос: «Зачем?»

— Они даже недолюбливали друг друга. Она ненавидела Джо. Она говорила, что ненавидит Джо. Неужели она лгала? Неужели она все это время была привязана к нему? Но это можно было почувствовать. Я никогда не замечала ни малейшего интереса. А ты?

— Нет, — он покачал головой. Он казался таким же ошеломленным, как и я.

— А что Генри? Как он говорил об этом?

Джейсон беспомощно пожал плечами:

— Я не знаю, он был расстроен.

— Как ты думаешь, почему он позвонил нам?

— Я не знаю наверняка. Может быть, потому что мы — его друзья и близки с Сесиллией. Хотя я не уверен. Я думаю, он хотел бы, чтобы я приехал… прямо сейчас.

— Зачем? Что он хочет от тебя? Чем ты можешь помочь? — Я спросила настолько резко, что сама удивилась.

— Я думаю, он мог бы положиться на меня как на друга. Он видит во мне друга. А сейчас ему нужен друг.

— Да, наверное, так. Мне кажется, что его там окружает немного людей, которых он мог бы назвать друзьями.

— Мне показалось, что он кричал о помощи.

Телефон снова зазвонил. Мы взглянули друг на друга.

Мы оба знали, кто это.

— Возьми трубку, — попросила я Джейсона. — Я не могу разговаривать с ней, по крайней мере, сейчас.

Я слышала, как Джейсон сказал:

— Если ты не перестанешь плакать, Сесиллия, я не смогу понять, о чем ты говоришь. — Он несколько минут слушал молча, потом, наконец, я услышала его голос — Хорошо, Сесиллия, как только сможем. — Он повесил трубку.

— Я сказал ей, что мы приедем, как только сможем. Я позвоню в авиакомпанию, узнаю, когда первый рейс.

Я рассердилась. И почувствовала, как гнев поднимается во мне, угрожая выплеснуться наружу.

— Почему же? Почему ты так ей сказал?

— Она сказала, что заперлась в бунгало и хочет, чтобы Генри отошел от двери. Он ужасно шумит. Сесиллия боится, что он убьет ее.

— Не может быть!

— Боюсь, что может.

Мы оба были очень встревожены.

— А что Джейн? — требовательно и сердито спросила я. — Она думает, что Сесиллия так добра к ней, так много для нее сделала. А бедный, милый Генри! А что Джо? Не убьет ли Генри заодно и его?

«Обвинит ли кто мужчину? Захочет ли кто-нибудь убить Джо?» Я жаждала справедливости. Если Генри собирается убить Сесиллию, он должен убивать и Джо.

— А Джо? — приставала я к Джейсону. — Хочет ли Генри убить и его?

Джейсон шагнул к телефону:

— Никто не упоминал ничего о Джо: ни Генри, ни Сесиллия.

— А почему?

— Я не знаю, почему, Кэтти. Может быть, они не считают его достаточно важным в эту минуту, не придают ему большого значения в этой ситуации.

Хотя он был достаточно важен. Даже Джейсон не отрицал этого. Счастье Джейн, сама ее жизнь были разрушены, и никто, включая Джейсона, не считали это маловажным.

— Не делай для меня заказ. Я не поеду.

Он положил трубку:

— Но ты должна поехать. Они наши друзья, мы нужны им сейчас оба.

— Сесиллия мне больше не подруга. Я положу конец этой дружбе.

— А Джейн? А Генри? Он тоже наш друг.

Я поняла, что Джейсон окончательно решил уехать до того, как Сесиллия позвонит еще раз.

— Ты поезжай, а я не могу, — твердо сказала я. — Через два дня представление у Мэган. Я должна помочь ей подготовиться, и один из нас, по крайней мере, должен находиться в зале. Это для нас важнее, Джейсон.

После того как Джейсон отправился в аэропорт в то утро, я села у телефона, зная, что должна позвонить Джейн, но делала это через силу. Это было похоже на то, как приходится успокаивать кого-то после смерти любимого: никогда не знаешь, что сказать, и тяготишься моментом. Может быть, случай со смертью даже легче переносится. По крайней мере, когда умирает человек, у его близких нет недоумения, недосказанности; больно, но все предельно ясно.

Я набрала номер — линия оказалась занята, и я была благодарна за эту временную отсрочку, но, когда через несколько минут я снова набрала номер, Джейн ответила.

— Джейн, дорогая, это Кэтти.

— Кэтти, ты, наверно, слышала.

— Да, Генри звонил. Ах, Джейн, я так сожалею.

— Да. Что же нам делать сейчас? Генри закрыл съемки фильма.

Она разрыдалась:

— Кажется, Джо навсегда выброшен из кинематографа.

Я была ошеломлена и стояла онемевшая.

— Это она виновата, мерзкая сука! Она все разрушила!

Пока Джейн кричала, я пыталась разобраться со своими мыслями. Она кричала не потому, что ее предали, а потому, что с кино было покончено, потому что Джо упустил самый надежный шанс на карьеру в кино. И она обвиняла во всем Сесиллию. Я была взбешена! Если женщина не перестала быть женщиной, она должна знать себе цену, она должна иметь силы, мужество и чувство собственного достоинства. И она должна требовать к себе соответствующего отношения. А если этого нет, то это не настоящая женщина — это ничтожество.

Джейн превратилась в ничтожество. Она была бы удовлетворена, если бы фильм был все-таки завершен. Ей было достаточно обвинить Сесиллию, а с Джо ограничиться взаимными упреками. Джейн совсем не интересовало, что ее предали, ею пренебрегли.

Что я могла ей сказать? Кто больше обязан Джейн: Сесиллия? Джо?

Кто из них больше виноват? Если я встану на чью-то сторону, я вмешаюсь не в свои дела, как человек, создающий дополнительные интриги. А мне бы не хотелось этого. Раньше Джейн всегда казалась мне интеллигенткой. Но ее восприятие происходящего показывало, насколько она переменилась, и я имею права лезть со своим анализом событий.

— Все будет хорошо, — сказала я. — Все уладится. Вот увидишь. — Я была абсолютно бесчувственна, но предельно искренна. Я надеялась, что все изменится в ее судьбе к лучшему. Но у меня не было ни малейшего желания принимать в этом участие. Я хотела отстраниться от этих странных притворных людей и их жизней.

Джейсон позвонил в тот же вечер, попросил к телефону сначала Мэган — сказал ей, что очень огорчен своим отсутствием на ее представлении. Я слышала, как Мэган сказала: «Да, папа. Я понимаю, ты должен был помочь друзьям».

В ее глазах стояли слезы. Я всегда удивлялась дочери, она умела сопереживать, несмотря на возраст. Она заставила меня застыдиться своей злобы на Джейсона, на то, что он уехал в Калифорнию и оставил нас одних.

— Все в порядке, пап. Лу придет ко мне на пьесу, дядя Джордж, тетя Энн, — успокоила его Мэган. — Ну, и конечно, мама и Митч. — Затем она передала мне трубку. И мне ничего не оставалось делать, как проявить терпение и понимание, как моя маленькая дочь.

— Ну, я отговорил Генри, чтобы он не убивал Сесиллию, хотя этого, конечно, и не могло произойти на самом деле. Сесиллия больше драматизировала угрозы Генри.

— А что Джо? — вынуждена была спросить я. — Хочет ли Генри убить и его?

— Нет. Ты знаешь, что сказал Генри? Что Джо — просто мусор. Его можно вымести веником. Но Сесиллия! Он любил ее больше жизни!

— Ах, бедняжка! Он такой милый человек!

— Да, завтра я собираюсь навестить Джейн.

— Ну, конечно, тебе следует это сделать. Она была в истерике, когда я разговаривала с ней сегодня. Она едва могла разговаривать. Кажется, они оба с Джо больше всего огорчены тем, что Генри прекратил съемки кинофильма. Они расстроены тем, что снова придется стать заурядными телевизионщиками.

Джейсон усмехнулся над моими ироничными словами:

— Я думал, что Сесиллия тоже огорчена, что съемки прекращаются. Сначала мне показалось, что это единственный предмет расстройства, но сейчас я думаю иначе. Она действительно угнетена состоянием своего замужества.

— А что же она думала, охмуряя Джо? Вот что-то я не слышала объяснений этому. Почему?

— Она думала, что она должна так поступать, что если Джо выводит ее в звезды, у них должно быть полное слияние душ. Она говорила что-то о Дитрих, у которой был фон Стернберг, и о Гарбо с ее Стиллером. Она думала, что если у нее с Джо будет романтическая связь, она сможет, как Гарбо. Она видела в этом секрет Гарбо.

— И ты поверил в это? — спросила я изумленно.

— Сесиллия поверила. Она действительно поверила. «Нет, — подумала я. — Она не могла так считать. Гарбо существовала много лет назад — больше в легендах, чем в реальности. А Сесиллия жила в семидесятые и была к тому же эгоисткой. Если и существовал на свете эгоист, то это была моя подруга Сесиллия».

В пятницу днем мы с Лу и Митчелом отправились в школу. Было очень холодно, ожидаемый снегопад должен был вот-вот начаться. Хотя в машине было тепло, Лу куталась в поношенный меховой воротник. Я чувствовала себя эгоисткой в своем новом норковом манто. Это был рождественский подарок Джейсона. У меня было большое желание нарядить Лу в меха. Она была бы в них настоящей королевой. Но Лу, конечно, никогда не согласится с этим. Потом я обратила внимание, что она нервно ерзает на краю сидения, держась за ручку дверцы, опасаясь за свою жизнь. Она всегда боялась, когда я была за рулем, — и никогда, когда управлял машиной Джейсон. У меня появилось желание нажать на газ до упора, чтобы сделать ей встряску. Но я, конечно, не стала этого делать.

Мэган не допустила ни одной ошибки и была на сцене очень спокойной и естественной, она даже помахала нам рукой перед своим выходом. После представления Джордж и Энн увезли Митчела и Лу в своей машине, пока я ждала Мэган. Мы собирались на обед к Морганам. А снег все еще не начался.

Я не переставала удивляться оригинальности Энн. Такой обед способна была сотворить только она: с особенным кофейным тортом, поперек которого было написано кремом: «Ура, Мэган!» В торт были воткнуты свечи, чтобы Мэган могла их задуть. Вокруг были улыбающиеся любимые лица: Мэган и Митчел, Энн и Джордж, их дети: Пети и Бекки. И Лу. Даже она улыбалась. Как жаль, что нет Джейсона!

И все из-за этой дряни Сесиллии, этой крысы Джо, хнычущей Джейн, которой не хватило достоинства далее рассердиться и обидеться на то, что ее обманули, унизили и наставили рога.

— Можно, я возьму кусок торта домой для папы, тетя Энн?

— Конечно, милая. Это твой торт. Все, что останется, ты унесешь домой для папы.

— Но я не знаю, останется ли что-нибудь после того, как я съем три куска, — поддразнил ее Питер.

— А если Питер съест три куска, то я тоже, — вторила Бекки.

— И я, — вступил Митчел.

Джордж посмотрел на озадаченное лицо Мэган и успокоил ее:

— Никто не съест больше одного куска, Мэган. Даже я. Так что твоему папе хватит.

— Если он вообще приедет, — пробормотала я едва слышно, одним дыханием, так, чтобы Мэган не слышала. К сожалению, это услышала Энн. Она обеспокоенно посмотрела на меня. Мы обе выглянули в окно, где падали первые снежные хлопья.

Губы Энн вытянулись в одну линию. Я знала это выражение, когда Энн сердилась или огорчалась. Сейчас она выразила этим свое отношение к отъезду Джейсона в Калифорнию.

— Иногда нужно пускать в ход и запреты, Кэтти. Ты привыкла считать, что Джейсон всегда прав. Обычно так и бывает. Но нельзя же соглашаться со всем, что он хочет и делает. Иногда наша любовь проявляется как раз в запретах.

— Но мы же говорим не о ребенке, Энн.

— Нет, мы говорим о Джейсоне. Но ты же мне рассказала, зачем он помчался в Калифорнию. Чтобы поддержать Сесиллию. Сесиллия не заслуживает этого. А Джо? О нем даже не стоит говорить. То же самое с Джейн, раз ее волнуют абсолютно незначительные вещи но сравнению с тем, что случилось. А Джейсон бросился, поскакал защищать их покой, пропустил выступление дочери в школе. Очень все это странно.

— Я думаю, что Джейсон хотел успокоить Генри, — предложила я ответный аргумент, защищая Джейсона, хотя сама очень сердилась на него.

— Я никогда не видела этого человека, — сказала Энн, — поэтому я не могу обвинять его, но я думаю, что любой человек, женившийся на Сесиллии, должен точно представлять, что он получил. И ничто после этого уже не должно удивлять его.

— Ты слишком строго судишь людей, Энн. Кроме того, Джейсон полетел на Побережье всего на пару дней. Он же не бросил нас насовсем. Он, вероятно, завтра вернется.

Но ее настроение надвигающегося несчастья было заразительным. Увидев в окне густой снегопад, я почувствовала панику. Я захотела к своему камину, домой, где дети в своих постелях в абсолютной безопасности. Поэтому я отказалась от предложения Энн остаться на ночь, от предложения Джорджа подвезти нас. Я быстро одела детей, Лу собрала остатки торта Мэган, и мы сели в «Кадиллак».

— Я поеду так же осторожно, как ты всегда ездишь, Джордж, — пообещала я, через силу улыбаясь ему.

— Боже мой! На земле, наверно, уже на полдюйма снега. Я езжу по зимнему Огайо уже многие годы и надеюсь проездить еще ближайшие пятьдесят лет.

Я уже сидела в машине и прогревала мотор, когда Энн сказала:

— Позвони мне сразу же, как приедете.

— Что с тобой? Снег идет всего минут десять, а я буду дома еще через десять минут. Все будет в порядке. Ты же меня знаешь, меня не называют иначе, как королева дороги.

Лу пошла укладывать детей спать, а я позвонила Энн — сообщить ей, что мы благополучно добрались.

— Слава Богу! — выдохнула Энн, а на следующем дыхании спросила:

— Слышно ли что-нибудь от Джейсона?

— Пока ничего, — вздохнула я. — Я только что зашла, а телефон занят разговором с тобой.

— Спокойной ночи, Кэтти. Спи хорошо, — голос Энн был мягким и успокаивающим. — Я думаю, что Джейсон позвонит утром.

Я подошла к окну и выглянула на улицу. Снег валил сплошной стеной, зло завывал ветер, усиливаясь с минуты на минуту. Начали расти сугробы, становясь все выше и причудливей. Я подумала, что если Джейсон позвонит, я скажу ему, чтобы он не рвался из Калифорнии, пока снегопад в Акроне не прекратится. Я бы не удивилась, если бы узнала, что аэропорт уже закрыт. Я пыталась позвонить туда, чтобы узнать наверняка, но так и не смогла дозвониться.

Я проворочалась всю ночь. На следующее утро Мэган огорчилась из-за того, что была суббота и не надо было идти в школу. Ей так хотелось, чтобы сильный снегопад пришелся на будничный день и тогда бы у нее был лишний выходной.

Митчел рвался на улицу гулять. Я сказала ему, что он может выйти и лепить снежки только после того, как снегопад кончится и небо прояснится.

Я слушала прогноз погоды по радио, переключаясь на станцию все утро, надеясь на перемены, но вынуждена была смириться с тем, что буря продлится еще всю ночь. В час дня я подумала, что в Голливуде еще десять часов, и солнце ярко светит. Джейсон уже, наверно, более двух часов на ногах. К двум часам нашего времени он должен закончить завтрак и позвонить.

Но этого не произошло. В два часа местного времени я сама решила позвонить ему, но обнаружила, что он не сообщил мне, где намерен остановиться, в какой гостинице. У меня было предчувствие, что это гостиница в Уилшире, поэтому я позвонила туда, но мне ответили, что Джейсон не зарегистрирован. Я позвонила в гостиницу «Беверли Хиллз»: может быть, Джейсон остановился рядом с Сесиллией и Генри. Но в «Беверли Хиллз» его тоже не было. Я попросила соединить меня с номером, который все еще числился на имени Шмидт. Там никто не ответил.

Я решила позвонить Джейн. Вероятно, она могла знать, где остановился мой муж; в какой гостинице. Но, подумав, я отказалась от этой мысли. Не потому, что Джейн могла не знать об этом — просто это была не самая лучшая идея дать ей понять, что я не в курсе, где мой муж. Я становилась ненормальной.

В шесть часов по местному времени радио сообщило, что буря закончилась, переместившись к востоку. В Калифорнии было еще только три часа, и я подумала, что там все еще светит солнце. Когда Энн позвонила, чтобы узнать, нет ли каких вестей от Джейсона, мой ответ нельзя было назвать спокойным.

— Я думаю, не стоит волноваться, Кэтти. Это все снегопад. Он, вероятно, повредил телефонные линии.

В девять часов упала последняя снежинка, очевидно, это означало, что небо прояснилось, хотя оно здесь все равно черное. Я сняла трубку, чтобы позвонить Энн, поделиться с ней радостью по поводу прекращения снегопада. Но буря сделала свое дело, телефон не работал.

Это было последней каплей. Я забралась в кровать совершенно разбитая. Немного погодя, мне трудно определить, долго ли я находилась в постели, все смешалось у меня в голове, я услышала звук хлопнувшей двери автомобиля. Я подбежала к окну. В свете фонаря у входной двери, который я оставила невыключенным, я увидел Джейсона, моего Джейсона, выходящего из такси.

Я слетела вниз по лестнице, даже не остановившись, как была, раздетая. Мне хотелось единственного: обнимать своего мужа, целовать его милое лицо, благодарить его за то, что он вернулся ко мне, к детям. Я широко распахнула дверь. Он вошел, улыбающийся, возбужденный, как победитель.

— Ты можешь представить, я вылетел из Калифорнии сегодня утром, в восемь часов по их времени? Нас очень долго держали в Чикаго, пока здесь не открыли аэропорт. Ты знаешь, как трудно было найти такси в аэропорту? Мне показалось, что в такси мы ехали дольше, чем летели на самолете. Но меня не смогли остановить ни дождь, ни град.

Сначала я даже не обращала внимания на его слова. Единственное, что мне хотелось делать и что я делала — обвить руками его шею и непрерывно его целовать. Затем я увидела закутанную в меха фигуру у него за спиной.

— Посмотри, кого я привез с собой!

— Ах, Кэтти! — дрожала Сесиллия. — Мне больше некуда идти.

Джейсон поднялся наверх, чтобы взглянуть на спящих детей, а я помогла Сесиллии снять ее белое норковое манто и в тон ему меховую шляпу. Я провела Сесиллию в библиотеку, разожгла огонь в камине, дала ей большой глоток виски. Между нами возникло напряжение, мы обменивались только самыми необходимыми словами.

Она плакала и пила:

— Джейсон спас меня, увез оттуда, — говорила она между всхлипываниями. — Генри был готов убить меня.

— Это нелепо, — сказала я равнодушно. — Люди всегда говорят подобные вещи в состоянии стресса. Но это ничего не значит. Я всегда говорю так своим детям, когда они сводят меня с ума. Нет нужды говорить, что я не имею это в виду.

— Нет, Генри не шутил. Я знаю, он бы убил. Джейсон разговаривал с ним об этом. Терпеливо, — добавила она мрачно.

— С трудом верю, что он был намерен это сделать. Генри — мягкий, интеллигентный человек, — сказала я назидательно.

Она разразилась новым потоком слез, это еще больше настроило меня против нее.

— Как ты могла так поступить, Сесиллия? Да еще выбрала для этого Джо!

— Но я сделала это для Генри, — всхлипывала она. — Ради фильма. Я думала, что если Джо будет увлечен мной, если страстно полюбит меня, он будет вдохновлен, это добавит ему гениальности, которую он вдохнет в меня, в наш фильм, что это будет чувствоваться на экране. Все великие режиссеры так делали. Я читала об этом. Говорят, что режиссер должен без ума любить ведущую актрису. Вступив в близкий контакт с прекрасной женщиной, ближе узнаешь ее, и это очень важно для творческого общения. Потом режиссер смотрит на эту женщину через призму камеры, он любит ее. Может быть, не саму актрису, а ее образ.

— Но ведь никто не говорит, что актриса должна ложиться в постель со своим режиссером, не так ли? Или так?

Она не ответила на мой вопрос, только сказала:

— Неужели ты не понимаешь? Я пошла на это с Джо только для того, чтобы «Любовь и предательство» стал самым вдохновенным из всех существующих фильмов о любви.

Я знала, что это не причина для оправдания, но, принимая во внимание, каким человеком была Сесиллия, я могла понять, как все произошло. Хотя это было просто предположением. Она хотела вступить в этот контакт с Джо только из-за самой любви, из-за сексуального влечения или из-за самого Джо. Я знала, что она не испытывала к Джо ничего, кроме презрения, пока он не стал режиссером. Я знала, что секс ничего не значил в жизни Сесиллии, кроме средства достижения цели. Что касается любви, то она была иллюзией для нее. Такой же иллюзией, как все иллюзии на большом экране Голливуда.

— Я потеряла все, — мычала она, — мой Генри… мой милый Генри… вся моя жизнь.

И хотя я негодовала и возмущалась, я почувствовала зарождающееся потепление в моем каменно-холодном сердце. Она и в самом деле потеряла Генри, и это, действительно, была большая потеря для нее.

— Он меня любил.

— Жаль, что ты не подумала об этом до того, пока не кинулась в объятья Джо Тайсона. — Я не хотела прощать ее так быстро, так быстро сдаваться. — Да, это так и было, — сказала я, стараясь казаться жестокой.

— Я не знаю, как смогу жить без него.

«Ты сможешь, как всегда могла».

— Ты найдешь выход. Ты могла найти его всегда и впредь сможешь. У тебя есть карьера.

— А есть ли? «Любовь и предательство», вероятно, не будет закончен. А я ради него пожертвовала всем.

«Все это становится тягостным, — подумала я. — Сейчас мы становимся жертвами».

— Лечь в постель с этим маньяком! Он никогда не думал ни о чем другом, кроме своего удовольствия, удовлетворения своих желаний. А я говорила ему, что люблю его. Боже! — стонала она.

Хотя я и знала, что Джейн больше беспокоится о прекращении съемок, чем о мерзости, которую совершил ее муж, я все-таки спросила:

— Но думая о пользе, которую ваша связь могла принести фильму, ты подумала, что ты причиняешь Джейн? Ведь она твоя… была твоей подругой.

— Джейн? Она грязная интриганка, каких я не встречала. Я бы не удивилась, если бы узнала, что именно она подсказала Джо переспать со мной. Она не остановится не перед чем ради Джо и его карьеры.

Ее слова больно ударили меня. Это было то, что я даже не могла предположить: Джейн в сговоре с Джо, принуждающая его полюбить Сесиллию-звезду. Могло ли быть такое? Неужели Джейн настолько изменилась? Я не знала. Не было способа узнать это. Я не узнаю никогда.

Они использовали меня… оба! Они твари. Генри… милый Генри. Он так любил меня. Они только дряни, а он был человеком.

Меня задело, что она говорила о Генри в прошедшем времени, как будто он умер… умер для нее, как когда-то Боб Уайт.

Я проводила ее наверх.

— Завтра все будет казаться проще, — сказала я, подталкивая ее.

— Что делать, Кэтти?

— Мы подумаем об этом завтра.

Она улыбнулась мне милой печальной улыбкой:

— Клянусь, в тебе говорит сейчас Скарлетт О’Хара.

Джейсон ждал меня в библиотеке. Он обнял меня и поцеловал, как ведущий актер целует ведущую актрису в кино. После всех ласк я положила голову ему на грудь. Энн была права в одном: я была готова для Джейсона сделать все. Я любила его так, что не могла сомневаться в его порядочности и мудрости. И тут же я подумала, что Сесиллия сказала о Джейн: «Она ни перед чем не остановится ради Джо».

Что делать с такими женщинами, как мы? Несмотря на все происки пропаганды о правах и привилегиях женщины, что это может значить для нас? Может быть, мы, подростки конца пятидесятых — начала шестидесятых годов, родились слишком рано и не можем принять независимость всем сердцем? А может быть, всего лет на пять раньше?

Затем я похолодела при мысли, что могла бы родиться на пять лет позже и не встретить Джейсона Старка, и его любовь прошла бы мимо меня. Этой мысли было достаточно, чтобы я окаменела. Значительно лучше быть свободной женщиной, но любить Джейсона Старка и быть им любимой. Это можно было сравнить только с разницей между жизнью и смертью.

Но все-таки между мной и Джейн была разница. Она заключалась в мужчине. Джейсон был полной противоположностью Джо. В этом и заключалась огромная разница между мной и Джейн. Я бы не смогла простить даже слабой измены. Огонь в моей любви к Джейсону был так высок, что сжигал всю алчность, ревность, эгоизм.

— Прости меня, что я привез с собой Сесиллию. Я понимаю, что ты не можешь быть с ней сейчас особенно щедрой и доброй. Но она плакала, умоляла не оставлять ее одну. А я хотел домой немедленно, мне не терпелось рассказать тебе обо всем. И я не знал, что делать с ней. Я знал одно: я не могу от нее отвернуться, когда она в нас нуждается.

— Все в порядке. Конечно, ты не мог ее бросить.

Какой бы герой сделал это? Отвернуться от старой подруги! Это был бы герой не моего романа.

— Есть только одно «но», — сказала я. — Сообщи Энн и Лу сам, что Сесиллия живет у нас. Это будет справедливо.

Мы снова целовались, потом быстренько помчались наверх в спальню. После того, как Джейсон уснул, оставив меня благодарить Бога, что он вернул мне мужа живым и невредимым домой. Но тут я вспомнила, Джейсон сказал: «Я безрассудно хотел домой, мне нужно было быстрей обо всем рассказать тебе».

О чем он хотел поговорить со мной? Это так интригующе. Я хотела разбудить его и спросить. Но он так мирно и невинно спал, что не хватило духу разбудить его. Мне пришлось подождать до утра.

Нас разбудили дети, которые дождались окончания снегопада, возвращения отца. Было воскресенье, они могли взять санки и пойти на улицу. Мы все четверо спустились на завтрак, а Сесиллия все еще спала. Затем Джейсон забрал детей, пошел с ними на улицу, а я принялась готовить поднос с завтраком для гостьи. Лу смирилась с пребыванием Сесиллии в доме, полностью ее игнорируя.

Я отнесла поднос в гостиную, открыла занавески, чтобы впустить в комнату яркий свет. Из окна я видела Джейсона, играющего с детьми. Мы так и не успели обсудить с ним ту новость, из-за который он так спешно кинулся домой. Затем я услышала, что Сесиллия проснулась, и повернулась к ней.

— Как ты себя чувствуешь?

— Кэтти, я видела сон.

Я подумала, что она собирается рассказать мне сон о примирении с Генри. Я не думала, что Генри был тем человеком, который мог бы простить любой вид предательства, независимо от обстоятельств. Он сильно любил ее, тем сильнее было для него разочарование.

— Ах, Сесиллия, не надейся на такой сон.

— Но все сложилось в нем так прекрасно. Дай расскажу тебе, что случилось.

— Хорошо, — я села на край кровати, понимая, что лучше дать ей выговориться. Она улыбнулась мне. А меня посетило неясное еще предчувствие, что ее сон мог оказаться совсем не сном, а очередной подтасовкой, какими-нибудь авантюрными планами.

— В моем сне Джейсон пошел к Генри и поговорил с ним, убедив его закончить съемки картины. Генри без ума от Джейсона, считается с ним, прислушивается к нему, поэтому он согласился. Мы бы закончили картину, она бы получила успех, была бы достойна созданных ранее шедевров. Не удивительный ли сон?

— Замечательный, — согласилась я. Я знала, что во всех снах, которые мне рассказывала Сесиллия, всегда была просьба.

— Кэтти! — не выдержав, сказала она заискивающе. В этот момент я точно знала, что она намерена сказать.

— Кэтти, — повторила она. — Я знаю, трудно просить об этом, но уговори Джейсона сделать это, убедить Генри в завершении съемок.

Я вздохнула:

— Не знаю, Сесиллия. Если он сможет. Это такая личная тема. Личная для Генри, ты понимаешь. Я не знаю, захочет ли Джейсон вмешиваться в такое интимное дело.

— Но все будет хорошо, — вздохнула она, пожав плечами. — Ты же знаешь, Генри построил большой магазин с помощью Джейсона. Джейсон — его кумир. Генри в восторге от него. Кэтти, ты же знаешь, что у Джейсона это получится. Он сможет. Умоляю тебя, попроси его об этом, — канючила она, как маленький ребенок.

«А почему бы нет? — подумала я. — Может быть, Генри, прислушается к словам Джейсона».

Сесиллия снова начала плакать:

— Я потеряла Генри. Но я не могу потерять все. Как ты не можешь понять это?!

Я понимала. Сама я все понимала, но ни за что на свете не смогла бы объяснить это кому-то другому.

К тому моменту, когда я спустилась вниз, дети и Джейсон сидели за столом, уплетая дымящийся домашний овощной суп, салат из цыпленка и сэндвичи, пока Лу готовила шоколад и ворчала насчет идиотов, мокрой одежды и опасностях.

Я села с ними, Джейсон прошептал:

— Мы собрались построить снеговик после завтрака. Ты не найдешь еще пару сухих перчаток и сухую одежду, не посвящая в это никого? — Я кивнула, посмотрела на Лу и спросила:

— О чем ты мне хотел сказать? Ты стремился домой, чтобы… — Джейсон округлил глаза, показывая на детей, затем округлил глаза на Лу и прошептал:

— Я думаю, мы обсудим это позже.

После завтрака, снабженные сухими перчатками, шарфами, куртками и штанами, они отправились во двор достраивать снеговика. Я тоже решила выйти. На улице было веселей, чем дома, Сесиллия все еще находилась в постели, а Лу, ворча, бродила по дому.

— Нам нужна морковь для носа и пуговицы для глаз, — сказал Джейсон. А как ты думаешь, из чего сделать рот?

— Может быть, из стручка красного перца? Я думаю, у Лу есть красный перец.

— Как вам эта идея, дети? Стручок красного перца!

Дети одобрили это предложение и снова повернулись к своему творению, а у меня появилась возможность сказать Джейсону о просьбе Сесиллии.

— Насколько сердит Генри? Я имею в виду, на самом деле.

— Очень. А что?

— Сесиллия хочет, чтобы ты пошел к нему и уговорил его закончить съемки картины. Что ты думаешь по этому поводу?

— Это исключено.

— Ты в этом уверен?

— Абсолютно, — убежденно сказал он, глядя мне прямо в глаза. И я поняла, что это связано с тем, что он собирался мне сообщить. И, как мне сейчас кажется, я почувствовала это еще раньше, даже до того, как Джейсон улетел в Калифорнию в такой спешке.

— Откуда такая уверенность, Джейсон? Ты обсуждал с Генри, будущее картины?

— Да, Кэтти. Генри решил закончить дела с Голливудом. Он решил продать студию.

— А ты собирался ее купить? — ахнула я.

— Да. А как ты догадалась? — он взял меня за руку. — Это как раз то, о чем я хотел сказать тебе.

— Давай обсудим это, — я повернулась и пошла в дом.

Он загородил мне дорогу:

— А как же стручок красного перца?

Джейсон и дети в конце концов закончили лепить снеговика шесть футов высотой, мы нашли ему шарф, шляпу, трубку. А со стручком красного перца снеговик приобрел вполне законченный вид.

Потом я принялась за обед. У Лу, похоже, начался приступ радикулита, и она отправилась в кровать.

Джейсон зашел в кухню. Приготовления были в самом разгаре, когда он предложил пригласить на обед Энн. Я покачала головой.

— Идея не годится. Энн, как и Лу, не переносит духа Сесиллии.

— Наша милосердная Энн?

— Наша высоконравственная Энн, — парировала я жестоко.

— Ты знаешь, я не замечал этого раньше, но Лу и Энн очень похожи. Лу тоже очень милосердна. Она отдает, вероятно, половину своего заработка церкви. У нее очень строгие подходы к морали, как и у милой Энн. — Затем он задумчиво добавил: — Совсем не как у Джорджа.

— Джордж? Но он очень добросердечен, и его едва ли можно назвать аморальным.

— Да, — сказал Джейсон, с удовольствием жуя сельдерей, — но он… — Джейсон подыскивал нужное слово. — Он более терпимый, более непредвзятый. Ты должна признать, что Энн более ограниченна, более прямолинейна в своих суждениях, — сказал он осторожно, боясь меня обидеть. — Джордж не так категоричен. Вот так точнее сказать.

Джейсон был прав. Джордж был не настолько категоричен. А я удивилась, почему мы столько времени обсуждаем этот вопрос. Ответ был очевиден: Джейсон проводил кампанию. И это тоже точное слово — кампания. У меня будто камень навалился на грудь, я едва могла дышать. Этим камнем было простое чувство обиды, возмущения. Джейсон старался укрепить свои позиции: Джордж — это одно, но мы еще и не начали обсуждать вопрос о киностудии.

— А причем здесь Джордж? В этой семье последнее слово за Энн. А она никогда не одобрит Голливуд, кинематограф и этих людей. А почему тебе, в конце концов, нужно одобрение Энн и Джорджа? Или их осуждение? Ведь только я могу сказать последнее слово. Не так ли?

— Кэтти! — его тон тронул меня. — Ты же знаешь, мы ничего никогда не делаем, если оба не хотим этого.

Это было действительно так, но я до сих пор не была уверена, что все, что он говорит, правда. Полная правда. Истина заключалась в том, что я никогда не могла противиться тому, что он хотел. И он знал это. И сейчас я была уверена, что студия в Голливуде полностью овладела Джейсоном.

Мы не возвращались к обсуждению этого вопроса до поздней ночи. Сесиллия все-таки поднялась с постели к обеду, мы вместе пообедали, потом они с Джейсоном поиграли с детьми, пока я прибиралась на кухне. Когда я присоединилась к ним в гостиной, Сесиллия уже достаточно выпила. Я поняла это, когда увидела открытую бутылку с напитком, который Джейсон не пьет.

Мы с Джейсоном пошли укладывать детей спать, а Сесиллия включила радио после того, как прослушала все наши пластинки и магнитофонные записи. Когда мы спустились вниз, застали Сесиллию, танцующую и напевающую под аккомпанемент меланхоличной мелодии, доносившейся из радиоприемника. Песня была об ушедшем и невозвратном.

— Это Хью, ты знаешь, — прокричала она. — Я всегда узнаю этот голос, даже старые песни.

Она заглянула мне в глаза:

— Ты говорила с ним, Кэтти? Ты разговаривала с Джейсоном, чтобы он повлиял на Генри насчет окончания съемок картины?

Я только открыла рот, чтобы сказать ей правду, как Джейсон опередил меня, сказав мягко:

— Извини, Сесиллия, но Генри намерен закрыть не только съемки фильма, но и саму студию. Он хочет расстаться с Голливудом. Он отправится обратно в Даллас. Он продаст студию, как только найдется покупатель. Но, независимо от этого, он сказал, что ноги его не будет больше в Калифорнии, даже если он и не продаст студию.

Сесиллия истерично забилась на тахте в криках и всхлипываниях.

— Вот что значит не иметь подписанных бумаг. Генри покупал студию мне. Так он говорил, по крайней мере. Но он не оформил ее на мое имя. Какая я была дура! А он — бессовестное чудовище!

Она с трудом заставила себя встать. Мы помогли ей, проводили в постель, как будто она была нашим третьим ребенком. По многим причинам, так оно и было. Она и была ребенком. Только дети не понимают, что жизнь — это дорога с двусторонним движением.

Потом мы опять спустились вниз.

— Не могу себя понять, — сказала я Джейсону. — Не прощая того, что она сделала, я не могу перестать жалеть ее. Она кажется такой уязвимой.

Джейсон покачал головой.

— Нет, Сесиллия не так чувствительна на самом деле. Она окажется такой в определенных сценах. Вчера она сходила с ума от потери Генри, такого милого и нежного. Сегодня мы видим вторую серию. Сегодня Генри — чудовище, которое обокрало ее, забрало студию. Я не удивлюсь, если последует еще и третья серия.

Казалось, что у нас с Джейсоном нет своего отношения к происшедшему, мы колебались между осуждением и поддержкой. Так уже было после смерти Боба. Мы сидели перед камином в библиотеке, потягивая простое красное вино из неопределенного сорта винограда и смотрели с опаской друг на друга. Пришло время нашей серьезной беседы.

— Зачем это, Джей, зачем? — допытывалась я.

Он слегка улыбнулся, поднял брови.

— Я не уверен, но мне кажется, я немного устал от торговых центров. Но это ни в коей мере не вызов. Это не забава, Кэтти. Не тщеславие руководит мной.

Я, глупая женщина, хваталась за соломинку. Я была рада его словам, что он устал от торговых центров, а не от нашего супружества.

— Я понял, что это цель, к которой я с таким трудом пробивался. Цель всей жизни с того самого дня в приюте. Мне, кажется, было тогда восемь лет. Я понял, что если хочу кем-то стать в этой жизни, мне нужно начать бег, ускоренный бег. Я начал с бейсбола на школьной площадке. В десять лет я уже знал, что из меня не получится стоящего игрока в бейсбол и подумал: а не стать ли мне боксером. В двенадцать лет я понял, в чем заключается мой талант, и целью стало закончить колледж. Цели менялись, проходя одна за другой, но все они лежали передо мной. Сейчас у меня есть ты, дети, прекрасный дом, замечательные торговые центры и состояние в несколько миллионов долларов. Но ты знаешь, Кэтти, после первого торгового центра увлечение прошло.

Я была огорчена. Он дурачил меня. Мне даже было трудно представить, что он все делал без увлечения, без трепета, равнодушно. Он повернулся к бару, чтобы взять более крепкий напиток. Я снова облегченно вздохнула: в конце концов, он же не сказал, что его вдохновение улетучилось после первой жены и ее двух детей.

— Ну, пожалуйста, Кэтти! Я хочу этого! Мне нужно это!

— Не понимаю! А что ты вообще смыслишь в кинобизнесе?

— Ничего! Абсолютно ничего. Но я не понимаю, почему человек, преуспевающий в одном бизнесе, не сделает этого в другом. Чем кинобизнес отличается от строительства торговых центров? В одном случае собственность — кусок земли, в другом — экран. Ту и другую собственность надо развивать и приумножать. Вместо архитекторов я буду привлекать режиссеров, вместо строительной бригады — съемочную группу, операторов, других профессионалов. А когда все будет готово, конечный результат сдам не владельцам магазинов, а в кинопрокат. И угроза потери денег даже меньше. Всегда можно получить их назад. Можно предложить снятую продукцию телевидению, кабельному телевидению, или на международный рынок. Кроме того, деятельность развивается по двум направлениям: кино и телевидение. Это называется: не складывать все яйца в одну корзину.

— Я понимаю.

Я не понимала другого. Как можно полностью отдаться этой идее? Он совершенно не разбирался в искусстве кино, и, в то же время, так серьезно задумался о кинобизнесе.

— А как с деньгами? Студия обойдется очень дорого. — Я в самом деле не знала, сколько стоит студия. Я вспомнила, что где-то читала, что стоимость «XX сенчури Фокс» составляла что-то около 400 миллионов долларов — невообразимая сумма. И кто знал, насколько точной была цифра? А я знала, что «Студия Сесиллии» относилась к этому классу. Высокая цена студии определялась размещением ее на дорогостоящей земле Беверли Хиллз. «Студия Сесиллии» находилась в Голливуде: там земля стоила меньше. Но все равно эта сумма была больше того, что у нас было. У нас было несколько торговых центров по всему Огайо. Даже если оценить все эти центры, то сумма получится смехотворной.

— Что это будет стоить, Джейсон?

Джейсон очнулся:

— Это не цена, а просто песня.

Я вздрогнула. Генри тоже самое сказал при покупке студии. Хотя его песня обернулась большей потерей, чем удачей.

— Какой цифрой выражается эта песня, Джей?

Джейсон уклонился от конкретного ответа.

— Генри заплатил 25 миллионов за неработающую студию. За землю и за существующие здания. Он восстановил, обустроил, установил новейшее оборудование. Ну, это еще 25 миллионов. У Генри были заключены контракты с режиссерами, по которым надо платить.

Но Джейсон хорошо знал меня. Он понимал, что меня не устроят такие рассуждения — мне нужна конкретная цифра.

— Может быть, 100 миллионов. Но тут столько неясностей, в этом кинобизнесе. Каковы там инвестиции на самом деле? Какова финансовая отдача от каждого вида собственности? Там много белых пятен.

— Ну, а конечная цена, Джей?

— Он намерен продать ее мне за… нам за 50 миллионов.

— Ничего себе песенка!

— Но это в два раза дешевле ее реальной стоимости.

— Но почему, Джей? Генри — один из самых деловых людей в стране. Он — миллиардер. Почему он собрался терпеть пятидесятипроцентные убытки? Он же теряет деньги! Он просто выкидывает их!

— Да, но идет на это. Дело находится в стадии зарождения, много трудностей. Кроме того, он хочет побыстрей от всего этого избавиться. Как ты не можешь понять этого?! Все объяснимо. Он миллионер, и он может себе это позволить.

Во рту у меня пересохло, я вся дрожала. Я могла понять, что Генри хочет побыстрее распрощаться с Голливудом и студией, поехать назад в Даллас, постараться забыть Сесиллию и ее студию. И, конечно, он может быть снисходительным, далее если это влечет за собой потерю денег. Зачем вообще быть миллионером, если не позволить себе быть снисходительным?

— А что, если студия не будет приносить дохода? Встала ли она на ноги?

— А как мы начинали, Кэтти?

Мы оба знали ответ на этот вопрос, но все-таки я задала его.

— Мы приобретали увядающее или разорившееся предприятие за бесценок, затем вкладывали деньги, и это приносило успех.

— А что мы делали затем?

— Мы закрывали дыры, куда просачивались деньги.

— Точно, — сказал он, благодарный за мое участие.

— Но уверен ли ты, что студия действительно стоит 100 миллионов долларов на сегодняшний день? Проверил ли ты ее финансовое положение? Изучил ли ты счета? Смотрел ли бухгалтерские книги? Ты занимался этим всего два дня. Ты не смог понять всех лазеек, куда могут просачиваться деньги.

— Я не заглядывал далеко вперед и не вникал глубоко в дело. Я знаю ответы на эти вопросы, не заглядывая в бухгалтерские книги. А если ты подумаешь над этими вопросами пару секунд, ты тоже найдешь ответы.

Я подумала около минуты, а потом сказала:

— Генри выбросил на ветер большие деньги с фильмом «Любовь и предательство».

Джейсон с благодарностью посмотрел на меня:

— А сейчас подумай, что Генри еще сделал неправильно?

В этот раз мне пришлось думать минуту.

— Он пренебрег всей другой деятельностью студии, сосредоточившись только на Сесиллии: на ее фильме и карьере, влюбленный дурак.

Я была награждена широкой улыбкой Джейсона.

— Ты попала в самую точку.

Но цифры не давали мне покоя.

— Но ты смотрел в бухгалтерские книги?

— Конечно, нет. У меня совершенно не было на это времени. Я взглянул в них, но главным образом я полагался на слова Генри.

— Но без знания точных цифр лучше вообще не играть в эти игры.

Я все еще не могла прийти в себя. Может быть, Джейсон пропустил что-то важное. Ведь «Любовь, и предательство» все еще в производстве, уже больше года. И стоимость фильма была астрономической: 40–50 миллионов долларов. И за них тоже надо расплачиваться.

— Но ведь 40–50 миллионов — это все наше состояние.

— Совершенно не согласен.

Глаза у меня расширились. Как он не видел того, что было очевидно?

— А ты видел, на какой статье числятся расходы по производству этого фильма? Они, должно быть, числятся как имущество согласно будущей прибыли. Если фильм числится как имущество, то стоимость собственности уменьшается. И до того, как фильм будет продан, это единственное, что мы будем иметь. И что получается? Если студия стоит 100 миллионов долларов, а фильм 40–50 миллионов, студия проглотит эту прибыль. Так какова же реальная стоимость студии? Расчеты простые!

Джейсон в восхищении рассмеялся.

— Отлично, Кэтти. Ты получила пять с плюсом по финансовому анализу. Но дело в том, что «Любовь и предательство» не фигурирует в этих цифрах. Фильм вообще не входит в бухгалтерский учет. Все затраты на производство фильма оплачены лично Генри Шмидтом. Это его личные потери.

Я остолбенела.

— Как же так? Почему?

— Потому что Генри был уверен, что фильм никогда не будет завершен. Что он никогда не будет показан. Он мог просто зажечь спичку и уничтожить любой кадр снятого фильма, план съемок, сам сценарий.

«Ну, конечно, зачем быть миллионером, если не позволить себе такие фантазии и не осуществить месть. Бедная Сесиллия!»

Я была ошарашена силой чувств Генри. Месть стоила 40–50 миллионов долларов! «Ах, Сесиллия, как он любил тебя!» В этом была сила любви и ненависти Генри.

А у меня была еще одна попытка избежать неизбежного.

— Но деньги, которые нужно платить, 50 миллионов, — я все еще пыталась поймать его на удочку. — Как ты будешь платить их?

— Но ты же знаешь Генри. Стоит ему позвонить, и через минуту после моего окончательного ответа дело будет сделано, и студия станет нашей. Мне не нужно будет ничего подписывать, я могу ничего не платить до того момента, пока не смогу это сделать, то есть пока я не продам торговые центры. Когда я их продам, когда получу деньги, тогда и расплачусь. Джентльменское соглашение.

Да, они оба были джентльменами: мой Джейсон и Сесиллин Генри.

— Ах, наши замечательные торговые центры! Мы так старались их строить. Сколько сил вложено в их строительство!

— Но это же только кирпичи и камни, Кэтти.

Он ждал моего окончательного ответа. Я смотрела в его напряженные глаза, которые содержали окончательный вопрос. Неужели он не знал, что я последую за ним в ад и обратно? С тех давних пор, когда я была еще девочкой, а он мальчиком. Для меня он остался мальчиком, моим героем. И сердце подсказывало мне, хотя зеркало спорило с этим, что я осталась той же самой девочкой, все еще ослепленная и околдованная.

Я улыбнулась ему со слезами на глазах.

— Ты же знаешь, я никогда не скажу тебе: «Нет».

Ощутив, что это было искренне, он стиснул меня в объятиях.

— Но ты никогда не пожалела об этом, не так ли?

— Нет. Никогда!

— Так почему ты так долго дразнила меня, так долго колебалась? Чего ты боишься, Кэтти?

— Но это так ненадежно. Это чужая страна, чужая жизнь. Может быть, я боюсь перемен, которые могут возникнуть в наших с тобой отношениях.

— Не бойся, Кэтти. Я никогда не переменюсь. И ты тоже. Я хочу, чтобы ты так же увлеклась этой идеей, как я. А я за все отвечаю сам, за всех вас троих.

Он взял меня за руку, и мы пошли в постель.

— Мы должны сейчас же сказать Сесиллии, что покупаем студию, Джейсон. Это будет справедливо. Это будет шоком для нее, но чем скорей она узнает об этом, тем быстрее она это переживет.

— Мы скажем ей об этом завтра утром.

Джейсон быстро уснул. Это был сон победителя. Я крутилась и ворочалась, вспоминая, что было пережито за эти годы, как со всем этим расстаться. Дом не имеет значения. Дом там, где была любовь. Лу? У нее не было семьи, но у нее была церковь, к которой она была сильно привязана. Я не представляла жизни без Лу.

А Энн! Энн и Джордж, Бекки и Питер! Единственная наша родная семья. Кроме того, наши собственные дети, после того, как не стало тетушки Эмили. Как я смогу без них? А наши милые торговые центры! Джейсон был не прав: это было больше, чем кирпич и камень, стекло и цемент, больше, чем просто вложенные в них деньги. Это было воплощением наших юношеских идей.

Сесиллия взвизгнула, прыгнула, когда Джейсон сказал ей, что мы покупаем студию. Она казалась потрясенной до глубины души, но затем ее лицо озарилось.

— Ты закончишь «Любовь и предательство»? Как замечательно!

— Она взглянула на Джейсона с чувством, похожим на обожание.

— Нет, Сесиллия. К сожалению, это невозможно. Фильм не входит в дело. Генри забрал картину с собой.

Сейчас на ее лице отразился действительно шок, затем что-то очень близкое к ненависти.

— Дрянь! Я убью его. А вы оба еще называли себя моими друзьями! — она отодвинулась от нас, потом повернулась к нам спиной и побежала наверх, в свою комнату. Я была убита.

— Как ты думаешь, она уедет? — спросила я Джейсона. — Я ужасно себя чувствую. Мне кажется, что я как будто предала ее. Не это ли третья серия? Как ты думаешь?

— Я не думаю так. Я думаю, что пока она не уедет.

Сесиллия не показывалась в течение пары часов. Я поднялась к ней наверх, настойчиво постучала в дверь.

— Да, — донесся ее голос, жесткий и холодный.

— С тобой все в порядке?

— Уйди прочь от двери!

Джейсон надел пальто, шарф, перчатки.

— Ты собираешься в контору?

— Да, я хочу переговорить с Джорджем.

Конечно, ему нужно было поговорить с ним. Джордж и Энн владели двадцатью процентами центров Старков. Если Джейсон продаст все свои центры с молотка, Джорджу придется туго.

Джейсон позвонил мне из конторы.

— Сесиллия вышла из своей комнаты?

— Нет. Ты разговаривал с Джорджем?

— Да.

— Ну, и что он сказал?

— Он удивился.

Еще бы. Я так и думала.

— Ты собираешься домой? — мне не очень хотелось оставаться с Сесиллией, если она выйдет из своей комнаты.

— Нет еще.

— Почему?

— Я хочу пойти к Энн.

— Ой!

Я знала, как начнется разговор. Джейсон сядет в кухне с Энн. Она сварит ему кофе и будет угощать чем-нибудь печеным. И понемногу Джейсон изложит ей все. Единственное, чего я не могла сказать, как повернется их разговор, достигнет Джейсон успеха или нет.

— Джордж нужен мне там, Энн.

— У тебя есть Кэтти. Она всегда помогала тебе.

— Кэтти нужна ты, Энн. Она говорит, что не может жить без тебя, — Джейсон улыбался ей.

Энн зашумела:

— Джей, я люблю Кэтти, люблю тебя. Но это не значит, что если тебе пришла в голову эта бредовая идея, то мы с Джорджем сразу бросимся тебе вслед. Мы счастливы здесь, во многом благодаря тебе. Мы обеспечены. Ты был более чем щедр, тебе не следовало давать нам двадцать процентов, но ты сделал это.

Джейсон покачал головой:

— Я просто хитер. Я полагался на Джорджа и заставлял его работать в два раза напряженней, потому что это был Джордж.

— Я не думаю, что все так просто. Но не в этом дело. Результат тот, что мы обеспечены. Почему нам нужно рисковать и искать чего-то большего? У нас есть все.

Он покачал головой:

— Ни у кого всего нет.

— А уверен ли ты, что найдешь все — в Голливуде?

— Нет, я не уверен. Но мне бы хотелось попытаться. Я хочу произвести самый меткий выстрел.

— Вы можете потерять все, что у вас есть, все, ради чего вы с Кэтти работали.

— Нет, Энн. Все, что я могу потерять — это деньги.

— Я не уверена в этом. Я читаю газеты и журналы. В Калифорнии повышенный процент разводов. И дети там растут плохо.

— Глупости. Разводы и плохие дети есть повсюду. Я могу потерять деньги, но не семью. В этом я уверен на сто процентов.

— Ну, хорошо. Пусть только деньги. Но ведь сейчас ты уверен, что твоя семья обеспечена до конца жизни. Зачем же тебе рисковать с этим причудливым бизнесом?

«Бедная Энн! — подумал он. — Она не понимает радости риска».

— Я ничем не рискую в кинобизнесе. Я не собираюсь оказывать на тебя давление, Энн. Если Джордж захочет остаться со своими торговыми центрами, все будет улажено. А если вы оба соберетесь поехать с нами, у вас будет достаточно денег.

— На что ты намекаешь? Уж не хочешь ли ты сказать, что Джордж согласен ехать в Калифорнию? Что Джордж тоже хочет рисковать?

— Я ни на что не намекаю, Энн. Просто я поговорил с Джорджем, он не дал никакого ответа. Он сказал, что мне следует поговорить с тобой.

— Ты намекаешь на то, что Джордж хотел бы поехать, но он боится сказать мне об этом?

— Вам надо обсудить этот вопрос.

— Это правда? Джордж хочет поехать?

— Я должен быть с тобой откровенен. Он хочет.

Она простонала:

— Ну, понятно. Джордж послал тебя поговорить со мной. Замолвить за него словечко! Эх вы, мужики! Захотели новых приключений себе на голову. Совсем не можете без этого? Это только Кэтти соглашается с тобой во всем, но я не Кэтти.

— Нет, ты — Энн. Вторая самая прекрасная женщина, которую я знаю. — Он нагнулся и поцеловал ее.

— Ну, ладно, Джей. Ты победил. Если Джордж этого действительно хочет, мне ничего не остается. Но я не могу сказать, что я хочу поехать — я вынуждена это сделать.

— А есть ли в этом какая-нибудь разница?

— Не прикидывайся тупицей. Ты прекрасно знаешь, что есть.

— Не расстраивайся, Энн. Тебе понравится Побережье. Солнце светит там целыми днями, ты можешь срывать апельсины прямо с деревьев.

— Я знаю, что кислы те апельсины, которые даются чрезмерным трудом.

Джейсон засмеялся:

— Давай оставим это апельсинам.

Я повисла на шее у Джейсона, но он казался подавленным.

— Энн решила, что я приходил к ней просить за Джорджа.

— А разве это не так?

— Нет. Я просил за тебя.

— Не огорчайся, ведь я так рада, что ты уговорил ее, она привыкнет к этой мысли. Помнишь, она не хотела уезжать из Цинциннати? Ну и что получилось? Она была счастлива здесь, с нами. А Джордж в самом деле хочет поехать?

— Да, он искренне увлекся этой затеей.

— А как быть с Лу? Ее тоже не хочется оставлять здесь.

— Где она сейчас? Пойдем к ней.

Я знала, что Лу придется долго уговаривать, и из этого может ничего не получиться. Я задумалась: а права ли я, что хочу увезти Энн и Лу в Калифорнию? В эту странную, непонятную страну. Ведь и сама я не могу сказать, что очень хочу туда. Но ведь живут же там люди и считают этот край раем!

Великолепно одетая Сесиллия спустилась вниз. Настроение ее прояснилось.

— Я решила, что глупо оглядываться назад. Лучше загляну-ка я в будущее, ведь будут же еще фильмы, снятые на «Студии Сесиллии».

Я взглянула на Джейсона. Он был невозмутим.

— Сесиллия, тебе нужно свыкнуться еще с одной мыслью. Студия будет переименована. Она будет называться: «Студия Кэт Старк».

— Моя студия? Ты изменяешь имя? Мое имя! — Она вскочила и ринулась снова наверх.

— Не это ли третья серия? — спросила я.

— Нет. Еще нет.

— Ты не шутишь насчет названия студии?

— Нисколько. А почему мы не можем так назвать ее?

— Звучит, как реквием умершим. Давай лучше назовем ее «Студией Старков».

На следующее утро Сесиллия не стала ждать подноса с завтраком, а спустилась вниз к нам с Мэган и Митчелом.

На ее вопрос, где Джейсон, я ответила, что он ушел уже больше часа назад.

— У него много дел. Мы продаем торговые центры. Так много всяких бумажных дел.

Она сидела за столом, пила кофе, пока мы с Лу отправляли детей в школу. Когда я присоединилась к ней за завтраком, она извинилась за прошлую ночь.

— Конечно, вам не следует сохранять мое имя у этой студии. Было глупо с моей стороны так реагировать. Просто я все потеряла разом: Генри, кино. А вдобавок и имя студии. Но, может быть, я что-то приобрету вновь, если начну сниматься в новой картине?

Я промолчала. Иногда полезней держать рот закрытым.

— Я решила остаться на студии, неважно, как она называется. Когда вы намерены приступить к делам? Когда начнутся съемки нового фильма? Мне не хотелось бы откладывать мое участие в съемках новой картины.

Все начиналось сначала.

— Но это будет не скоро. Джейсону нужно закончить с прежними делами, разобраться со студией. И пройдет достаточно много времени, пока он подумает о фильме для тебя.

Эти доводы казались мне разумными. Я инстинктивно хотела оградить Джейсона от нее и от ее запросов. Я вообще не знала, будет ли студия подписывать контракт с Сесиллией.

— А что же мне пока делать? Прозябать?

— Но Сесиллия, дела не совершаются так быстро. Еще неизвестно, что произойдет с нами завтра. Джейсон должен продать наши центры, уладить все с банками. А их много. Оформить все бумаги…

— Но это ваши проблемы. Они не волнуют меня. У меня много своих. Что делать сейчас мне?

Я выдержала паузу:

— А почему бы тебе не приступить к чтению сценариев?

— Да, пожалуй, я могла бы этим заняться. И мне нужен достойный посредник. Генри все делал сам, а сейчас я найду себе самого лучшего агента. Но ты представляешь, мне некуда ехать. У меня нет дома. В бунгало — Генри, если он вообще не сдал этот номер. Как я была глупа, что не поторопила его купить дом в Беверли Хиллз или Бэл Эар. Не говоря уже о домике в Малибу. И вообще этот брак ничего не дал мне. Но, может быть, не все потеряно. Мне нужен хороший адвокат, компетентный в делах по разводам.

И с этой мыслью она побежала снова наверх. Я за ней.

— Что ты собираешься делать?

— Упаковывать вещи. А ты закажи мне, пожалуйста, место в самолете, в первом классе. И если не трудно, дозвонись до Джейн.

— До Джейн? Зачем она тебе?

— Мне нужен хороший адвокат.

— Но при чем здесь Джейн?

— Она все знает. Я думаю, она мне поможет.

Я все сделала, что Сесиллия просила: заказала места, дозвонилась до Джейн. Да, Джейн изменилась, очевидно, окончательно, чувство собственного достоинства покинуло ее напрочь. Она сообщила мне для Сесиллии имя ярчайшего светила в делах развода. А потом она поведала мне, что город полон слухов о покупке нами студии. И Джо говорит, что Джейсону нужно поторопиться, пока студия снова не пришла в упадок.

Я передала имя адвоката Сесиллии. Мысль Джо о необходимости скорейших действий на студии взволновала меня. Во-первых, мне нужно было скорее поделиться ею с Джейсоном. А во-вторых, я так надеялась, что несколько месяцев мы еще проживем в нашем милом Огайо, пока не завершим дела и не соберемся в путь.

Видимо, это не суждено! И нам придется отметить десятилетие нашей супружеской жизни в Голливуде.