Враждебные воды

Глава 7

К-219, центральный пост

— Штурман! Доложить расчетное время занятия точки встречи!

— На таком ходу — не позднее 20.00.

— Где Сергиенко?

— Я здесь, товарищ командир, — выбрался на середину центрального мокрый от холодного пота замполит.

— Вам плохо?

— Не хуже, чем другим.

— Вот и ладно. Обеспечьте подготовку к уничтожению и эвакуации секретных документов. Кстати, когда Горбачев собирается к Рейгану?

— Встреча планируется приблизительно через неделю, в Исландии.

— Надо же! И тут мы как раз мимо проплывем с дырой в борту. Замечательно!

Британов находил в себе силы иронизировать, и прежде всего над собой. Он прекрасно понимал, что, как бы ни сложилась ситуация дальше, его судьба предрешена. Скорее всего, военный трибунал ему уже обеспечен.

— Механик! Ты лес валить умеешь?

— Я все умею. Но не думайте, что именно вы будете бригадиром на лесоповале. Им буду я как технически более подготовленный!

— Ну-ну, давай, готовься. А пока посоветуйся с ракетчиками, как нам лучше выбраться из этого дерьма.

Разумеется, Британов особенно не думал, какой политический резонанс произведет авария на его лодке. То, что сейчас происходило на борту, вряд ли можно назвать неприятностью. Для всего экипажа это была настоящая трагедия — и, возможно, со смертельным исходом.

Но командир, передав донесение в Москву и получив координаты точки встречи с гражданскими судами Морфлота, вправе был рассчитывать на скорую и эффективную помощь.

В глубине души он даже обрадовался, в отличие от главкома, что авария произошла в такое время и в таком месте. Уж теперь-то Советский Союз просто обязан продемонстрировать всю свою мощь в проведении спасательной операции. А значит, им будет легче бороться за живучесть корабля и жизнь экипажа. Тем более раз уж Политбюро взялось за дело…

А что будет лично с ним, в данном случае уже неважно.

Советский теплоход «Красногвардейск»

Капитан Евгений Петрович Данилкин в море повидал всякого, но радиограмма из Главфлота была из ряда вон необычной:

Приписанный к Черноморскому морскому пароходству, теплоход был далеко не самым, современным, однако исправно нес трудовую вахту на морских дорогах. Ни для кого тогда не было секретом, что ходить в загранку было делом не только интересным, но и выгодным. На судне все, от капитана до матроса, ценили свое место. И может, не так часто, как военным морякам, но и им приходилось иногда вспоминать о том, какой ценой оплачивается столь доходное, по мнению обывателей, место.

Человеческие потери на судах гражданского флота вполне сопоставимы с потерями на военных кораблях в мирное время. И хотя степень риска на подводном флоте, наверное, все-таки выше, тем не менее главный враг любого морехода — морская стихия. Но что могло случиться у вояк, когда в Атлантике, слава Богу, тишь-гладь и божья благодать? И вообще, что это за «объект ВМФ СССР»? Откуда он тут взялся? Упал с неба? Или из-под воды вынырнул?

Тревожная весть мгновенно облетела теплоход. Все терялись в догадках: кому могла понадобиться их помощь? Почему радисты не слышали традиционного сигнала SOS?

Неизвестность хуже всего.

Вскоре стало известно, что такие же указания об изменении курса получили еще два судна — «Бакарица» и «Федор Бредихин». В назначенную точку все они успевали почти одновременно.

Как и, главное, кого спасать? Если заворачивают сразу три парохода, значит, дело серьезное. Что же там могло случиться?

Капитан Данилкин не думал об этом. Его больше волновало другое — подготовка судна и команды к спасательной операции.

— Начальника радиостанции — на мостик!

— Зашифруйте и передайте в Москву, — он протянул радисту бланк радиограммы:

Ответа пришлось ждать долго…

Но когда через несколько часов радист протянул ему полученный и расшифрованный ответ, капитан только присвистнул и ладонью протер мгновенно вспотевший лоб:

— Ни хрена себе! — первая фраза капитана полностью отразила его мнение о ситуации. Да и не только его.

Наверное, каждый из его команды подумает так же. Только слова у них будут другие, еще покруче.

Ракетная, да еще и атомная!

А если она долбанет со всей своей начинкой?

Одна радость — калеками не останемся, сразу в рай.

Чем мы им можем помочь с их ракетами, радиацией и еще черт знает чем?

Чем ближе «Красногвардейск» подходил к аварийной лодке, тем мрачнее становились лица моряков.

Действительно, неизвестность хуже всего…

Москва, Центральный командный пункт ВМФ

Главком Чернавин в свои пятьдесят восемь лет выглядел очень моложаво: высокий, стройный и всегда подтянутый. Только седина выдавала его возраст. Напряженность, возникшая на ЦКП ВМФ сразу с получением аварийного радио, еще не сказалась на внешности адмирала. Только взгляд выражал тревогу и беспокойство.

Сам бывший подводник, Чернавин очень хорошо представлял ситуацию на К-219. Но не в смысле технических подробностей, а именно с точки зрения командира, которому там, в открытом море, надо быстро и грамотно оценить обстановку и принять единственно правильное решение. И все это — на основе обрывочной, весьма противоречивой и зачастую неполной информации.

Особое раздражение или скорее горечь вызывало то обстоятельство, что именно он тогда, восемнадцать лет назад, был первым командиром этой самой девятнадцатой дивизии в Гаджиево, в состав которой входила К-219!

Там он получил свою первую адмиральскую звезду. Оттуда началась его блестящая и головокружительная карьера: командир дивизии, начальник штаба и командующий флотилией атомных подводных лодок в Гаджиево — и это всего за пять лет!

«Сколько мне тогда было, в 1968-м? Сорок? Черт побери! Это же моя родная дивизия! У меня таких аварий не было! Как они могли допустить! Как не вовремя! Только стал главкомом — и надо же, такая неприятность…» — беспокойство Чернавина было вполне оправдано. Несмотря на то, что он недавно принял самый высокий пост в Советском ВМФ и несколько месяцев назад, почти автоматически, стал членом ЦК КПСС, в случае гибели лодки прощения ему может и не быть. Надо принять все меры к тому, чтобы последствия аварии оказались минимальными. В том числе и для него лично.

«Надо обязательно посоветоваться с Горшковым. Уж он-то знает, как лучше выкрутиться из этой передряги». При этом не надо думать, что адмирал флота сейчас думал только о своей карьере.

Будучи в течение шести лет командиром подводной лодки, он и теперь до мозга костей оставался подводником. Просто в это время, при Горбачеве и его перестройке, при любом происшествии, тем более катастрофе, в действие автоматически вступал закон о персональной ответственности коммуниста за порученный участок работы. И в данном случае многое зависело от того, как подать информацию о случившемся, чтобы у членов Политбюро не сложилось мнения о беспомощности ВМФ и нерадивости его главкома. Безусловно, совет, а возможно, и помощь старого царедворца Горшкова, пережившего Хрущева и Брежнева, Андропова и Черненко, могли сыграть решающую роль. Заслушивание на заседании Политбюро имело для Чернавина решающее значение. И тем более спустя шесть месяцев после Чернобыля да еще перед встречей Горбачева с президентом США.

Забегая вперед, мы хотим отметить, что и гибель своей атомной лодки генеральный секретарь сумеет обратить себе на пользу. Своевременно, впервые в истории, сообщив президенту США об инциденте со своей подлодкой К-219 буквально через несколько часов после взрыва, он добавит себе очков в глазах всей международной общественности, как прогрессивной, так и не очень…

Газета «Нью-Йорк таймс» в те дни напишет: «Если бы Михаил Горбачев сохранил стандартную для Советского Союза секретность и опровергал все перед лицом катастрофы, он, возможно, породил бы недоверие к встрече в верхах (она состоялась 11 октября в Рейкьявике). Но он порвал с давней практикой, уведомив президента Рейгана в субботу об этом несчастном случае и проинформировав его о том, что нет опасности ядерного взрыва, случайного пуска ракет или радиационного заражения.»

Тут генсек лукавил, но скорее по незнанию, ведь такая опасность была! И это вы поймете чуть позже…

А сейчас Чернавин, когда-то сам командовавший Северным флотом четыре года, запросил начальника Главного штаба адмирала Макарова:

— Что на Севере, что предпринял адмирал Капитанец? Что он предлагает?

— В 09.23 в штабе Северного флота развернут пост руководства спасательной операцией. Капитанец готовит к выходу атомный крейсер «Киров» с резервным экипажем подводников и всем необходимым для оказания помощи К-219. Крейсер будет готов к выходу через пять часов.

— Сколько ему потребуется времени на переход?

— Если К-219 сумеет сохранить свой ход навстречу, то трое-четверо суток, если нет…

— Много, слишком много. Кто-то есть рядом?

Адмирал Макаров обернулся к огромной голубой карте на стене и четко доложил диспозицию Советских Военно-Морских Сил на Атлантике. Главком и сам, естественно, имел достаточно полное представление об обстановке, но в данном случае требовалась точность и полная ясность.

— Итак, к сожалению, наших надводных сил поблизости нет. Морфлот уже направил на помощь лодке три судна и готов дать еще. Морская авиация готова направить в район аварии самолеты.

— Хорошо, кто еще может оказать помощь?

— Вообще-то ближе всех к ним другие подводные лодки, в том числе однотипная К-137, но…

— Вот именно — «но»! Это такой же стратегический ракетоносец, и у него другие задачи! Лодки не трогать! Пока, во всяком случае.

— Есть, товарищ главком!

— И еще. Вызывайте сюда всех, кого сочтете нужным. Мой самолет в вашем распоряжении. Запросите командира К-219 об обстановке — у нас слишком мало информации. О радиограммах с аварийной лодки докладывать мне немедленно, в любое время суток.

Четко повернувшись на каблуках, Чернавин вышел так же стремительно, как и зашел.

09.43 Развернут флагманский пост оказания помощи К-219 на ЦКП ВМФ в Москве.

Советская подводная лодка К-137 «Ленинец» класса «Янки», Центральная Атлантика

Командир лодки капитан первого ранга Вячеслав Алексеевич Попов был из той же самой девятнадцатой дивизии, что и Британов. Он вышел в море раньше и теперь готовился к обратному переходу в базу. Очередной сеанс связи принес плохие вести. Циркулярное оповещение давало лишь общую информацию об аварии на борту К-219. Но не зря Попов считался самым опытным командиром. В свои неполные сорок он сделал два десятка автономок и по праву был асом среди командиров ракетоносцев. Несколько «лишних» всплытий на сеансы связи, и его тревога переросла в напряженное ожидание. Он не мог перехватывать сообщения от Британова, но и того, что передавали с берега для терпящей бедствие К-219, было более чем достаточно.

— Старпом! Я буду в курилке. Один. Мне надо подумать.

Больше часа командир в одиночестве обдумывал сложившуюся ситуацию. Главное, над чем размышлял старый командир, было то, чем он может помочь попавшим в беду товарищам. Почему нет указаний командующего следовать на помощь Британову? Чем могут помочь допотопные теплоходы, не имеющие никаких аварийных средств спасения и помощи?

Почему никому не приходит в голову направить его к борту аварийной лодки? Ни один крейсер, самолет и даже спасатель не сможет сделать того, что может он и его люди! Он знал многих из экипажа Британова и не считал, что его экипаж лучше. Но неужели непонятно, что лучше всяких спасателей могут быть такие же подводники, с такой же лодки?! Одна его аварийная партия стоит больше всех вместе взятых экипажей гражданских судов! Единственное, чего он, пожалуй, не сможет, — это буксировать аварийную лодку, если она останется без хода.

А может, плюнуть на все и самостоятельно двинуться на помощь?

Или хотя бы, сознательно нарушив скрытность, дать радио с этим предложением?

Но он вспомнил, как во время учебы на командирских классах в Ленинграде преподаватель, капитан первого ранга Жан Свербилов, рассказывал о том, что в июле 1961 года, когда первый советский подводный ракетоносец К-19 после тяжелейшей аварии реактора всплыл в Северной Атлантике в полутора тысячах миль от базы и, оказавшись без хода, с облученным личным составом, без дальней связи, маломощным аварийным передатчиком, дал радио об аварии в надежде, что его перехватят соседние лодки.

Тогда расчет командира К-19 капитана второго ранга Николая Затеева оправдался. Аварийный сигнал перехватила дизельная подлодка С-270 под командованием того самого Жана Свербилова, который посчитал своим главным долгом прийти на помощь попавшим в беду товарищам-подводникам. И уже через четыре часа, оказавшись у борта безжизненной субмарины, он, продублировав радио об аварии реактора, донес:

И через час получил ответ:

И уже потом, когда спасательная операция завершилась и стало ясно, что своим спасением К-19 обязана командиру и экипажу С-270, обвинение в самоволии как бы сняли и даже представили к званию Героя, но на представлении Никита Хрущев написал: «За аварии мы не награждаем!»

И когда слушатели спросили седого каперанга: «Почему же вы все-таки без приказания вышли из завесы и пошли к ним? Ведь это для вас пахло трибуналом?» — улыбаясь, он ответил: «В силу своей врожденной недисциплинированности…»

По этой же причине слишком самостоятельный командир так и не стал адмиралом. Черная метка самоволия всегда была жирной точкой в военной карьере, чем бы оно ни оправдывалось.

…И хотя командир К-137 был в курилке один, дым от выкуренных сигарет напоминал сиреневый туман. Не докурив последнюю сигарету, Попов встал и вышел из курилки.

Он осознал, что пока ничем не может помочь Британову, потому что не может нарушить боевое распоряжение. Да и никто не даст ему это сделать.

На войне как на войне.

Оставалось надеяться, что Британов сумеет сам справиться с ситуацией. Интересно, понимает ли он это? Рассчитывает только на себя или ждет помощи и подсказок от берега? Господи! Вразуми его!

К-219

16.25 Британов поднялся на ходовой мостик, привычно осмотрел горизонт и только потом оглянулся на ракетную палубу.

Оранжевый дым из разорванной шестой шахты встречным ветром относило в корму. Лодка шла полным ходом. Может, здесь, на ветру, ему придет в голову спасительное решение?

В течение семи часов он пять раз вводил в четвертый отсек аварийные партии, но они ничего не добились!

Осушить шахту и трюм отсека не удавалось — насосы не запускались. Химическая разведка давала неутешительные результаты: содержание паров окислителя многократно превышало все допустимые нормы. К этому времени уже загазовано пять отсеков, до восьмого включительно!

Средства защиты в кормовых отсеках на исходе. Москва постоянно передает запросы, на которые надо что-то отвечать, а что он мог ответить? И где их рекомендации?

Такие рекомендации были выработаны только к 17.00 и переданы на командный пункт Северного флота по телефону спецсвязи. После уточнения они были утверждены в 18.40, и только в 20.15 их передали К-219. Однако на лодке их так и не приняли — к этому времени авария начала развиваться стремительно, как снежная лавина…

— Механика на мостик!

— Петрович, ты понимаешь, к чему может привести задержка с осушением шахты? Байдин передал мне связку ключей от сейфов, которую подобрал в четвертом, — взгляни на них! — В раскрытой ладони командира лежало несколько почти бесформенных кусков металла. Они были изъедены, источены до неузнаваемости. — Теперь ты видишь, что происходит с нашим корпусом?

— Вижу. У меня такое впечатление, что так же разъедена моя задница. Сейчас мы пошлем аварийную партию из четырех человек, и я заставлю их запустить насосы любой ценой. Мы подадим электропитание напрямую, нештатно, хотя это опасно. Возможно короткое замыкание, но другого выхода нет. Меня, мягко говоря, беспокоят другие ракеты — они не контролируются почти двенадцать часов.

— Наплевать, сейчас это не имеет значения. Если они не сдетонировали при взрыве, то выдержат и теперь. И еще — взгляни на ракетную палубу.

Красильников сильно перегнулся через борт и внимательно проследил взглядом за направлением руки командира. Разорванный металл, отодранное резиновое покрытие, но что это за глубокая вмятина почти поперек корпуса? Это явно не от взрыва!

— Командир! Похоже, кто-то помог нам разобраться с шестой еще до взрыва. Я думаю, это…

— Да, очень похоже на столкновение. Пусть это сфотографируют.

16.50 В четвертый отсек введена очередная аварийная партия. Видимость в отсеке хорошая. В трюме около двадцати тонн воды. Приступили к подготовке аварийного слива, осушения и орошения шестой шахты нештатным способом. На посту контроля ракет горят ВСЕ аварийные сигналы по ВСЕМ шахтам.

17.15

— Товарищ командир! Получено радио с КП СФ — они срочно запрашивают обстановку и наши действия.

— Пошлите их к черту и его бабушке! Механик! Насосы готовы?

— Готовы.

— Запускай, мать вашу!

— Центральный! Пущен насос аварийного слива и насос орошения по шестой. Они работают!

Вздох облегчения, наверное, вырвался у всех. Наконец-то!

— Центральный! Аварийная тревога! Пожар в четвертом отсеке! Горят электрощиты на верхней палубе — их заливает вода из трубопровода орошения! Из трюма опять пошел бурый дым!

— Стоп насосы! Обесточить четвертый!

Только этого нам не хватало!

Через пять минут разведчики покинули четвертый, а затем и пятый отсеки. В горящий отсек был дан газ-огнегаситель системы ЛОХ. Аварийная ситуация выходила из-под контроля.

— Командир! Запах окислителя в центральном посту!

— Всем включиться в средства защиты! Поджать переборочные сальники! Азнабаев! Выводи лишних во второй отсек!

— Центральный! Докладывает пульт ГЭУ — нагревается переборка со стороны четвертого отсека! — На глазах Капитульского краска на переборке стала темнеть, трескаться и сворачиваться, как осенние листья на костре.

— Докладывает мичман Сергеев из шестого! Я заглянул в пятый — там черный дым! Пятый горит!

— Немедленно дать ЛОХ в пятый! Задраить переборку! Намертво!!!

Матерь божья, если горят ОБА ракетных отсека, что будет с ракетами?!

Теперь оставалось уповать только на Бога. В третьем отсеке люди передвигались на ощупь, запотевшие стекла масок не позволяли ничего видеть.

Командир радистов, Володя Марков, отправил своих людей во второй отсек. К чему лишние жертвы?

Оставшись один, он пытался оживить свои приемники, но они безнадежно молчали. Последнее, четвертое по счету радио он передал час назад — в 18.10.

Сегодня у него бы день рождения, настоящий, как у всех нормальных людей. Тридцать три года — возраст Иисуса Христа.

Жаль, что припасенная к такому случаю бутылка шампанского — подарок жены Елены — останется здесь, в пропахшем запахом смерти отсеке.

Черт побери, неужели его друг Женька Азнабаев был прав, когда, произнося очередной тост на дружеских застольях, говорил, что им платят большие деньги за готовность умереть в прочном корпусе?

Эх, мать честная! Помирать, так с музыкой! Но поскольку музыки нет, придется выпить за свое здоровье в тишине. Почти гробовой.

Володя вышел из рубки связи и на ощупь двинулся по коридору в сторону центрального дозиметрического поста, где так же в одиночестве нес свою последнюю вахту начхим — Серега Воробьев. Правда, его приборы еще работали, контролируя радиационную обстановку в седьмом, реакторном, отсеке — оба реактора продолжали работать.

«Когда я увидел входящего с бутылкой шампанского Володю, то просто опешил. Я сразу решил — дело плохо или он сошел с ума. Но он нагнулся и сквозь маску прохрипел, показывая на себя: „День рождения. Тридцать три“. Я почему-то сразу понял и молча поднял с палубы две красные коробки из-под ПДУ. Других фужеров не было. Хлопнула пробка, он разлил пенящееся вино и произнес: „Будем жить!“ На мгновение мы сорвали маски и жадно выпили, задержав дыхание. Закусывать отравленным воздухом не стали, а тут же натянули вонючие маски.

Серега сделал мне очень дорогой подарок. Он подарил мне запасной регенеративный патрон к противогазу. Я думаю, он подарил мне жизнь. А вообще-то, на самом деле день рождения у меня 20 октября. Просто решил тогда, что, наверное, не доживу…»

Тогда они оба остались живы. Владимир Петрович Марков проживет еще почти десять лет.

18.59 Сработала аварийная защита реактора правого борта. Из-за отключения питания компенсирующие решетки остались в верхнем положении.

— Центральный! Докладывает пульт ГЭУ — у нас проблемы. Сработала A3 правого борта: Скорее всего, выгорели кабельные трассы в четвертом. Мы пытаемся использовать резервное питание, но ничего не получается. Компенсирующие решетки не опускаются.

— Геннадий, чем это грозит нам?

— Мы не имеем стопроцентной гарантии того, что реактор заглушен. Решетки надо опустить во что бы то ни стало.

— Час от часу не легче. Что для этого надо сделать?

— Придется опускать решетки вручную. И чем быстрее, тем лучше.

— Хорошо. Кто пойдет в седьмой?

Капитульский на минуту задумался. В обычных условиях операция по опусканию четырех решеток вручную занимала не более двадцати минут. Он сам многократно тренировал своих людей, но сейчас простая работа стала опасной. Если бы он мог, то пошел бы сам.

— Командир реакторного отсека старший лейтенант Беликов и спецтрюмный матрос Преминин.

— Утверждаю — они надежны. Готовьте их.

Теперь мы можем сказать, что с этого момента началась агония К-219.

Гаджиево

Ирина Капитульская никогда не любила смотреть программу «Время». Во-первых, там всё врут, а во-вторых, и без того дел у нее хватает.

— Максим! Немедленно отправляйся спать, или ты опять проспишь в школу.

— Ну мама, я же должен посмотреть новости. У нас завтра с утра политинформация, и меня спросят, что творится в мире, а ты…

— Господи! И ты туда же! Кем же ты будешь, когда вырастешь? Инженером, как папа?

— Вот еще! Я буду зам, то есть политом. Папа говорил, что они ничего не делают и денег получают больше всех.

— Не говори глупости! — но тут же осеклась, услышав краем уха фразу диктора — «Передаем сообщение ТАСС…»

Господи, неужели это наши?!

По всей стране у тысяч людей болезненно сжалось сердце — в первую очередь у тех, у кого сын, муж, брат, жених служили на подводном флоте.

Почему у того, кто составлял этот текст, не хватило ума и сердца указать, какая эта лодка? Кто командир, из какой базы? Имена погибших, наконец? Почему, проявив похвальную предусмотрительность перед американским президентом, как всегда забыли о своих согражданах? Сколько дней, а может, лет жизни украли у матерей подводников эти бездушные фразы? Кто ответит за это перед теми, для кого эти дни превратились в кошмарную пытку неизвестностью?

Сочи, военный санаторий Северного флота «Аврора»

Николай Малов почти ничем не отличался сейчас от других отдыхающих, разве только не таким сильным загаром — он всего неделю как прилетел на Юг из Гаджиево. В спортивном костюме он возвращался с пляжа и старался и близко не вспоминать о прошлом кошмарном месяце, когда ему, начальнику штаба девятнадцатой дивизии, пришлось укомплектовать и подготовить к выходу на боевую службу сразу пять стратегических ракетоносцев!

План выхода на боевую службу выполнялся любой ценой. Гордостью дивизии всегда было железное правило — нет такой причины, по которой лодка не может выйти на боевое патрулирование. Но чем это достигалось, мало кто знал. Или не хотели знать?

Зайдя в уютный номер, начштаба прилег отдохнуть. Неназойливо бубнило радио, и он почти задремал, когда ровный голос диктора произнес: «Передаем сообщение ТАСС…»

«А, опять космонавта запустили», — безмятежно промелькнуло в голове. Но следующие слова «на советской атомной подводной лодке с баллистическими ракетами на борту… северо-восточнее Бермуд… пожар» буквально подбросили его.

«Там же только мои лодки!» Через пять минут он был на переговорном пункте. Через треск и помехи наконец ему ответил дежурный по дивизии.

— Ты меня слышишь? Это Малов! Что случилось?

— Прошу минуту ждать — я запрошу информацию для вас у командира дивизии.

Прошли томительные пять минут. Больше всего Малов боялся, что их разъединят.

— Командир дивизии передал вам продолжать отпуск. Это всё.

— Фамилию!!! Фамилию командира!

— Британов…

На следующий день Малов прилетел в Гаджиево. Потом его снимут с должности вместе с Британовым. Наверное, он был виноват. А виноватых у нас бьют.