Время алых снегов

Горное эхо

Майор Нечаев проснулся словно от толчка. Он не услышал самого взрыва, но раздробленное эхо еще блуждало в горах, продираясь сквозь каменные глотки ущелий. Через парусину палатки сочился хилый свет. Нечаев выскочил наружу, затягивая на ходу ремень.

— Наши взорвали? — спросил он солдата, охранявшего палатку.

Тот отрицательно качнул головой:

— Это далеко, товарищ майор. Кажется, лавина.

Нечаев почувствовал знобящую предутреннюю свежесть, сердито поежился. В долине еще лежали густые тени, а вершины гор уже позолотила заря. Испещренные темными жилками оголенных каменных ребер, они казались плоскими и полупрозрачными, словно нарисованными на сером стекле. Горы спали. Спали птицы, спали маки и пучки травы у подножия циклопических нагромождений камней, и даже река сонно посапывала в узкой щели, прорезанной в гранитном дне долины.

Чтобы прогнать вялость, Нечаев медленно пошел по дороге к мосту. Из-за камней тотчас возник солдат, выжидающе замер на пути. Нечаев вспомнил, что к мосту нельзя приближаться даже ему, помощнику руководителя учений. Он кивнул солдату, свернул к ближнему изгибу щели. Отрешенный голос реки как будто приглушал тревоги, которые и ночью прокрадывались в его сны, заставляя сердито ворочаться на жесткой походной постели.

Его болезненное беспокойство могло показаться странным, потому что сделал он все, как надо, и твердо знал предстоящую задачу. В подобных случаях люди военные обычно не испытывают душевных перекосов.

Подчиненные Нечаеву боевые заслоны перехватили все пути к перевалу. Саперы быстро вошли в роль диверсионных групп «противника», которую им предстоит сыграть на учениях. Когда колонны наступающих втянутся в горы, на их пути рухнут завалы, специальные фугасы зальют дороги жидким пламенем, «мины» и ежи остановят машины под огнем засад. И если кто-то из командиров рассчитывает прорваться к перевалу, гоня наудачу, без зоркой разведки и надежного охранения, ему не добыть ни успеха, ни славы.

Еще вчера вечером Нечаев думал об этом не без самодовольства, и его доклад руководителю учений был краток, как всякий хороший доклад. Слушая, полковник отмечал крестиками на карте положение боевых групп, и глаза его, выцветшие от недосыпания, постепенно оживлялись.

— Стоп! — прервал он вдруг Нечаева с явным недоумением. — Говорите, усложнять марш запретительными флажками и словесными вводными нам не придется? Дороги сами будут под ногами гореть? А вот эта, центральная? Вы что же, ее для прогулок оставляете?

Нечаев смутился.

— Но... товарищ полковник, эта дорога — для руководства учений. А потом, мосты!.. По условиям обстановки они уничтожены авиацией и диверсионными группами. Об этом известно всем командирам. Разве уж безголовый какой сюда полезет?..

— Или наоборот, чересчур хитрый. Велик соблазн — проскочить к перевалу кратчайшим путем. Под шумок вотрет нам очки — разбирайся после. Учения заново не начнешь.

— Хорошо, поставим указатели... — начал было Нечаев, но полковник с досадой перебил:

— Указатели, указатели! Будем уж последовательны до конца. Небось в бытность комбатом и вы через такие указатели перешагивали не оглядываясь? Что, не случалось?

Нечаев вспыхнул от обиды и... промолчал. Ожило в памяти давнее... Речная долина, стиснутая крутобокими отрогами. Сомкнутые колонны машин на берегу. растерянный голос командира дозорной машины в трубке рации: «Мины! Смешанное минное поле... Проходов нет!».

Сколько времени потребуется на разминирование пути? Двадцать минут? Много. Атака — через полчаса. Значит, вперед, и к дьяволу условности?

Он действительно не оглянулся на указатели «минного поля», смятые гусеницами боевых машин пехоты. Один раз в жизни можно поставить престиж батальона выше запретительных кусков фанеры. Условные мины смолчат, и никому не будет дела, каким путем ты привел батальон на рубеж атаки. Главное, привел в срок. По одному греху и у святых найдется...

Стыд пришел потом, когда командир полка хвалил батальон за скорость марша. Стыд переплавился в досаду и гнев, когда командир первой роты старший лейтенант Самарин, понимающе глянув на Нечаева, с одобрением заметил: «Великая сила — ловкий маневр». Такое одобрение хуже насмешки. Однако гнев Нечаева так и не получил выхода, потому что не Самарина же ему было распекать за собственную вину...

— ...Молчите? Вот то-то же! — голос руководителя учений вернул Нечаева из прошлого. — Так что оставим указки в покое. Если какого-нибудь молодца все же соблазнит запретная дорожка, надо взорвать мост. Вот этот, ближний к перевалу. Пусть тогда покрутится.

— Но... мост!

— Знаю, что мост, — полковник усмехнулся. — На время учений район для гражданского транспорта закрыт. А к отбою саперы новый сладят. Нынешний мост узковат, да и стар, его все равно перестраивать собираются; саперам — заодно тренировка... Ну а никто туда не сунется — так разминируем, и вся недолга.

Уже в темноте саперы прикрепили к опорам моста сильные заряды взрывчатки. В полукилометре по обе стороны реки залегли кольцом посты оцепления. Нечаев в полночь доложил по телефону о готовности. Полковник выспросил детали и, видимо, остался доволен. Предупредил:

— Установите дежурную связь со штабом и сами там не зевайте. Да, к сведению: на вашем участке авангардный батальон полка поведет капитан Самарин. Ваш воспитанник и преемник. Так что смотрите там — без поблажек!

— По-моему, товарищ полковник, Самарин нуждается в поблажках не больше других, — сдержанно отозвался Нечаев.

— Ну-ну, и пошутить с вами нельзя, — засмеялся полковник. — Желаю успеха, «диверсанты». _

Нечаев положил трубку, и показалось ему, будто «минное поле», на котором он два года назад оставил раздавленные гусеницами указки, протянулось сюда, к мосту, и надо идти по нему заново.

Люди зря думают, что судьба слепа. Вся она — как цепь отражений самого твоего начала, и, закручивая жизненную спираль, судьба обязательно возвратит тебя ко всем твоим следам, испытает на тех же ухабах, где однажды споткнулся. Пусть следы батальона на «минном поле» давно смыли дожди, занесли снега, засыпали камнепады — из собственной памяти Нечаев вытравить их так и не сумел. И тем более он не мог ручаться за память офицера батальона. Еще на тех давних учениях Нечаева стала одолевать тревога: как бы ротные и взводные командиры не взяли в пример себе «ловкий маневр» комбата. В душе ему даже хотелось, чтобы батальон поменьше хвалили. Но получалось наоборот: люди, озадаченные сердитым видом Нечаева, делали казалось бы невозможное.

Героем дня стал тогда Самарин. Он сумел провести приданные танки и боевые машины пехоты в тыл «противника» под защитой скал и внезапным ударом буквально расщепал опорные пункты на фланге обороны. Говорят, наблюдавший за боем генерал, чьи симпатии были поначалу на другой стороне, в сердцах произнес: «Вот что может натворить одна рота, если ее прошляпят!» А когда командир полка — человек крайне сдержанный — перед строем офицеров обнял Самарина и сказал: «Ну, сынок, говори желание — исполню, что в моих силах», Нечаев испытал ощущение личной вины перед Самариным, перед своим батальоном и всем полком. Он сделал фальшивой радость людей от добытой победы — ведь учения могли закончиться совсем иначе, если бы он в самом начале не повел батальон запретным путем. И оттого, что люди не подозревали, какой ценой куплен успех, вина Нечаева только усиливалась.

Он помнит, как Самарин, смущенный лаской сурового командира полка, поднял глаза на своего комбата — и радость в них мгновенно погасла. Быть может, ему представилось в ту минуту, как должен был намертво завязнуть батальон в огненных сетях «минного поля»? Быть может, и он ощутил двусмысленность своего положения? Или его просто тревожила угрюмость майора?.. Взгляд старшего лейтенанта стал неуверенно-просительным.

Нечаев знал, о чем просит командир первой роты. Самарин приходил к нему перед самым учением, и в штабе батальона под стеклом на столе остался его рапорт: «Прошу неделю за счет отпуска на поездку в Н. по семейным обстоятельствам...» Не сразу допытался Нечаев, что за семейные обстоятельства могут возникнуть у холостого офицера в самую горячую пору службы. Самарин упорно отмалчивался, однако в конце концов извлек на свет письмо.

— Прочтите.

Угадав женскую руку, Нечаев деликатно прочел лишь несколько строчек. Девушка писала Самарину, что ей сделал предложение один умный и красивый парень и теперь она не знает, как быть. Слово «красивый» она как будто даже выделила, может быть желая подразнить Самарина, который внешней красотой не блистал.

— Вот так обстоятельства! — рассердился Нечаев. — Да и стоит ли ехать-то, когда у нее такие колебания?

— Стоит! — с вызовом отрубил Самарин.

Нечаев вздохнул, сочувствуя ротному и завидуя ему в душе. Сам он женился неудачно. Долго служил в отдаленном гарнизоне, где выбирать не приходилось. А годы шли, друзья обзаводились семьями, и он обзавелся, поверив минутному чувству к женщине, случайно встреченной в отпуске... Семейная жизнь его состояла из сплошных трещин, но тем сильнее заговорило желание помочь Самарину! А помочь не мог: учения не отменишь. Один ротный в отпуске, другой только назначен. Отпусти еще Самарина — без рук останешься.

— Приходите после учения, может, что и придумаем, — ответил он как можно суше. — А пока дайте ей телеграмму: «люблю» и все прочее — учить вас в таких делах, надеюсь, не надо.

— Что телеграмма? Три строки! — огорченный возглас Самарина выдал его тщательно скрытое волнение.

— Дайте телеграмму в триста строк. Это стоит подороже, во всяком случае, в рублях. Она оценит, — Нечаев нарочно язвил, давая понять, что разговор окончен...

И вот позади учения, и, кажется, сама судьба шла навстречу Самарину, однако он не хотел принимать ее дар без согласия комбата. В другое время Нечаев оценил бы это в своем подчиненном, но тогда глаза его видели только указатели минного поля, вдавленные гусеницами в речную гальку. Никто в батальоне не имел права на поощрение, потому что оно было бы косвенным поощрением майора Нечаева. А Нечаев-то отлично знал, чего он заслуживает.

Майор отрицательно качнул головой. Лицо старшего лейтенанта стало хмурым и замкнутым. Он вытянулся перед командиром полка, ровным голосом отчеканил:

— Товарищ полковник, прошу предоставить краткосрочный отпуск с поездкой на родину... лучшему водителю роты...

О своем отпуске Самарин больше не заикался. После учений всегда находится много работы, и только через месяц Нечаев, спохватясь, извлек изпод стекла рапорт старшего лейтенанта. Сам пошел разыскивать Самарина и застал его в ротной канцелярии. Тот сидел за столом, подпершись рукой, и не сразу заметил вошедшего майора. Вяло поднялся. Заметив в руке комбата собственный рапорт, криво улыбнулся:

— Обстоятельства отпали, товарищ майор.

Нечаев увидел на столе телеграфный бланк, взял его и прочел: «Вышла замуж... прости».

— Так, значит, ваша телеграмма ничего не изменила?

— А я и не посылал никаких телеграмм... Написал после учений, да, видно, поздно было...

Нечаев вспомнил свои слова насчет стоимости телеграфных строк, и стало ему неловко... До чего нелегкое занятие быть командиром! За каждым твоим словом — последствия, не говоря уж о поступках. И это «минное поле», — черт бы его побрал! — оно уже легло поперек жизни одному человеку.

Майор снял фуражку, сел за стол напротив Самарина, убрал телеграмму с глаз.

— Может, оно и к лучшему? — спросил он и сам поверил, что к лучшему. Хуже, если женишься невпопад — он-то это на себе проверил, — а у Самарина, кажется, могло и невпопад случиться. Но в глубине души майор понимал, что занимается самооправданием.

— Вот что, товарищ ротный командир. Дела ваши на службе не так уж плохи, а это, в конце концов, — главное. Я к вам за помощью. Возьмите-ка вы под свой догляд нового соседа вашего. Опыта у него ни на грош, — боюсь, дров не наломал бы. Думаю, и в ваших интересах поскорее человека на ноги поставить. Не говорить бы заранее, да уж язык больно чешется, все равно не утерплю: в штабе мне намекнули, чтобы преемника себе готовил.

Знал Нечаев, какой бальзам пролить на сердечную рану Самарина: побольше доверия и чуточку лести. Чем сложнее работу наваливали на старшего лейтенанта, тем веселее он становился. Ведь отличают людей, главным образом, сложными поручениями. А к отличиям Самарин был очень неравнодушен. Да и есть ли равнодушные к славе люди, выросшие из того поколения мальчишек, над которым взошла радуга отцовских орденских лент?

Нечаев и сам принадлежал к ним...

Командир своей личностью обязательно отзовется в подчиненных — это Нечаев слышал не однажды. Пожалуй, ни в ком другом он не узнавал себя так часто, как в командире первой роты. Ему льстило такое самоузнавание, но в иные минуты, когда Самарин слишком уж явно вторил интонациям и манерам комбата, Нечаева охватывало беспокойство. И тогда майор раздражался, ему хотелось даже, чтобы Самарин вступил в спор, сделал что-то вопреки его воле. А тот лишь удивленно поглядывал на сердитого командира и на каждое новое требование отзывался с новым рвением. Раздражение Нечаева скоро проходило, и он снова любовался исподтишка исполнительным, словно стянутым в тугой узел командиром первой роты, так похожим на комбата майора Нечаева.

Капитаном Самарин стал досрочно. Люди приняли это как должное — люди не сомневались, что на роте Самарин долго не засидится.

А минувшей весной майор узнал, что глаза молодого капитана замечают не только солдат, машины и порядок в казарме. По дороге в Дом офицеров вдруг встретил Самарина с девушкой. Большеглазая и застенчивая, она сразу понравилась Нечаеву, и он с тайным облегчением подумал: «Значит, теперь я не так уж и виноват перед ним». Пути их совпали, и недалеко от Дома офицеров Самарин предложил свернуть в боковую аллею: надо, мол, витринку одну посмотреть. Нечаев улыбнулся, догадавшись, что это за витринка: по бокам аллеи красовались фотографии лучших офицеров гарнизона.

Девушка первой остановилась перед портретом строгого капитана при всех регалиях на парадной тужурке.

— Ой, Саша! — всплеснула она руками. — Это же ты. Да какой красивый!

Нечаев мог бы поклясться, что при последнем ее слове в глазах Самарина мелькнула тоска. Значит, не забыл ту... Ничего не забыл.

Случилось это полгода назад, и все полгода Нечаеву не пришлось больше вспоминать своей вины перед капитаном Самариным. Перемена в служебном положении в один день отодвигает все, чем ты жил вчера. К тому же у начинающего офицера штаба соединения нет времени копаться в прошлом. А жизнь между тем закручивала свою спираль, ведя его к этим горным дорогам, чтобы столкнуть с Самариным, проверить: действительно ли собственной личностью отразился майор Нечаев в своем воспитаннике?

Ну, почему бы в самом деле Самарину не попытаться проскочить к перевалу кратчайшей дорогой, закрыв глаза на условные бомбардировки и условно взорванные мосты? Чего не сделаешь ради славы родного батальона, блеск которой упадет и на тебя самого! Разве бывший комбат — нынешний помощник руководителя учений — не топтал условных минных полей ради той же славы? И разве он раскаивался в том публично? Как бы не так!

Но Самарин-то, схитри он сегодня, славы не добудет. Майор Нечаев не позволит. Как не позволил когда-то воспользоваться щедростью командира полка, потому что это доставило бы Нечаеву липшие моральные терзания. И куда проще запрещать легкие дорожки теперь, когда ты не батальоном командуешь в бою, а, по сути, инспектируешь тот батальон. Вот если бы снова оказался в шкуре комбата!..

Нечаев зло пнул первый попавшийся под ноги камень и повернул от реки к скальному нагромождению, где укрылись подрывники. Ему пришлось взбираться на высокий уступ, и он несколько раз останавливался, чтобы перевести дух. Саперы прятались в каменной нише, заслоненной толстым гранитным козырьком. Их командир взвода, лейтенант, дремал, укрывшись накидкой и положив голову на жесткую коробку полевого телефона. Один из солдат потянулся было разбудить его, но Нечаев сделал остерегающий жест: не надо! Присел на щербатый камень, сунул руку в карман, пошарил там и, не найдя сигарет, вздохнул.

Плеск реки сюда еле доносился. Утренняя дымка слабо колебалась над широким полотном дороги, и казалось, это дорога течет, бугрясь серыми волнами. Нечаеву вдруг почудилось, будто к шуму воды примешались отдаленный гул двигателей и постукивание траков о камни. Майор вскочил, впился глазами в изгиб дороги, пропадающей за кривобокой горой. Солдат негромко сказал:

— Это река, товарищ майор. Мне тоже раза два показалось, что идут. Да вы не волнуйтесь, в случае чего посты предупредят.

Нечаев расхаживал по краю уступа, не замечая, как отраженные горами солнечные лучи высвечивают долину, как белеют росистые пучки трав, редеют тени и скатывается в речную щель ленивый, серый туман, не слышал щебета птиц, присоединивших свои голоса к урчанию воды. Он слишком часто встречал рассветы в лесах и горах, и потому краски обыкновенного утра не могли занимать его больше, чем думы о предстоящем деле.

Лейтенант зашуршал накидкой, с хрустом потянулся и яростно зевнул.

— Эх, Васьков! — заговорил он, видимо обращаясь к солдату. — Какая мне Маруся сейчас снилась...

И тут же вскочил на ноги, смущенно одергивая куртку.

— Да уж спите пока, — усмехнулся Нечаев. — Может, Маруся еще раз приснится.

— Какой теперь сон? — покраснел лейтенант. — Посты бы надо обзвонить.

Наклоняясь к телефону, лейтенант свирепо глянул на солдата, не сумевшего предупредить о близости начальства. Нечаев спрятал усмешку, втайне позавидовав молодому офицеру, которому и на каменном ложе видятся сладкие сны. Лишь с годами начинаешь понимать, что вовсе не от жестких постелей приходят бессонницы.

На уступ вскарабкался запыхавшийся связист, вытянулся перед Нечаевым, бросил руку к каске:

— Товарищ майор, из штаба передали по радио: быть наготове. Колонны вышли из выжидательного района.

— Значит, вышли... А не зря ли мы караулим тут? Как вы думаете, товарищ лейтенант, может, нам частью людей усилить заслоны ниже по реке? Там самое место для переправ...

Лейтенант пожал плечами:

— Где бы ни сунулись — везде встретим, товарищ майор. У бродов заслоны надежные.

Последние слова лейтенанта заглушил высокий железный свист, за которым в долину обрушились раскаты грома. Уступ качнуло, и Нечаев невольно прижался к гранитной стене. Звено истребителей-бомбардировщиков сверкнуло над скалистым гребнем, бросившись на кого-то за кривобокой горой.

— Ага! Сюда жалуют! — весело крикнул лейтенант, бросаясь к телефону.

Он, конечно, не ошибался: атака самолетов означала, что запретная дорога к перевалу все же кого-то соблазнила.

«Кого-то»... Нечаев знал кого.

«Эх, Самарин, Самарин! Придется тебе с годик водить молодую жену в Дом офицеров мимо пустой рамки от собственного портрета. Или выбирать другой кинотеатр. Не в том, конечно, беда, что перевала теперь ты уж не возьмешь — и в учебных боях кто-то проигрывает. Тут не простая тактическая ошибка — тут явный расчет на авось, на недогляд старших начальников, тут несерьезные игрушечки в войну, которых офицеру прощать нельзя. Соблазнила-таки тебя легкая слава бывшего комбата. Знал бы ты, какая она легкая!..»

Давний, застарелый гнев охватил Нечаева. Ну что ж, рано или поздно «мины» должны заявить о себе.

— Вы, кажется, курите, лейтенант? Позвольте одну...

Прикуривая, закашлялся от горького дыма — давно не баловался табаком, думал, навсегда с ним расстался.

— Вы когда-нибудь ходили по минному полю, товарищ лейтенант?

— Еще бы! Наше главное занятие.

— Опасное занятие.

— Да уж для кого как.

Нечаев отшвырнул недокуренную сигарету, проследил, как она падала с высоты уступа, разгораясь в полете и таща за собой серую полоску дыма, а потом, упав на камень, брызнула малиновыми искрами. Как раз в этот момент из-за кривобокой горы выскочила боевая машина пехоты. Над ее распахнутыми люками щетинились стволы автоматов, и машина напоминала рассерженного дикобраза. Два истребителя-бомбардировщика, обогнав собственный звук, возникли над дорогой, и колючки стального «дикобраза» засверкали острыми огоньками. Нечаев подумал, что капитан Самарин конечно же позаботился о прикрытии от ударов с воздуха не только огнем мотострелков и в настоящем бою летчикам нелегко было бы пробиться к цели сквозь ливни свинца и стали, извергаемые сотнями стволов.

«Так, может, еще раз принять грех на душу — пропустить их? — мысль показалась весьма заманчивой. — Влетит мне одному. Хоть с опозданием заплачу по старому счету... Только вот как же быть тогда с Самариным? Он ведь и в следующий раз не остановится перед запретной дорожкой. И как знать, не соблазнит ли подобный образ действий кого-то из тех лейтенантов, которых Самарин ведет сейчас к перевалу? И кто потом и какой ценой заплатит за «первородный грех» майора Нечаева?»

— Товарищ майор! Они приближаются к линии оцепления!

Лейтенант уже присоединил провода к подрывной машине, забился с солдатами в нишу и нетерпеливо посматривал оттуда на Нечаева. Майор, будто не слыша, следил в бинокль, как из-за кривобокой горы выскакивали на дорогу боевые машины. Теперь не было сомнений: шел дозор головной походной заставы батальона.

Самолеты неистовствовали над колонной. Тут им раздолье — не то что ниже по реке, где дороги петляют под нависающими скалами. Тех-то дорог и побоялся капитан Самарин, гонясь за легким успехом...

Нечаев пригнулся, нырнул в нишу и сделал выразительный жест.

Реактивный гром заглох в долгом раскате взрыва, из клубов дыма падали изуродованные бревна настила, что-то резко щелкнуло о гранитный козырек ниши. Машины на дороге словно налетели на невидимую стену. Издалека нельзя было рассмотреть лица командиров экипажей, высунувшихся из люков. И все же Нечаеву казалось, что он читает на них во всей подробности выражение изумления, недоверия и растерянности.

Треск полевого телефона показался далеким-далеким.

— Слушаю! — лейтенант старался перекричать самолеты. — Колонна?.. Какая колонна? — И вдруг с тревогой: — Товарищ майор! Левый пост оцепления докладывает: в двух километрах выше брода по самоходному мосту переправляется большая колонна.

Нечаев резко обернулся:

— Что за ерунда? Там и дорог-то нет.

— А они по бездорожью. Обошли заслоны и вот-вот выйдут на тыловые пути... Видно, здесь перед нами только боковой дозор или отвлекающая группа. Главные силы — там!

Нечаева словно подбросило пружиной.

— Немедленно всех, кто не занят, в мой вездеход! Попробуем перехватить. Надо обязательно перехватить, иначе... Вот так Самарин! Вот тебе и наследничек! — вырвалось у него.

Он первым бросился вниз по крутизне, осыпая камни и рискуя свернуть шею. Какое-то радостное одушевление несло его вниз, словно там ждала награда, хотя теперь-то он точно знал, что ему нагорит. И за напрасно взорванный мост, и за то, что прозевал Самарина.

— Вот тебе и наследничек! — повторял он, не слыша, как горы глухо и одобрительно отзываются на гул еще далеких машин батальона...

1972 г.