Время Анаис

4

Альберу позволили осмотреться. Напряжение нарастало. Казалось, вот-вот произойдет нечто неожиданное и неотвратимое. Не двигаясь с места, Бош изучал комнату, словно бы угождая своим конвоирам. Задержал взгляд на обведенном мелом очертании трупа, посмотрел на кочергу, валявшуюся тут же, на лежавшую у двери бронзовую статуэтку в виде обнаженной женщины с распущенными волосами.

Чего же еще они от него ждут? Альбер перевел взгляд на постель, к которой, по-видимому, никто не прикасался. Сложенные одна на другую подушки были смяты спиной Сержа Николя: когда Бош вошел в комнату, тот читал. Сперва Серж выпрямился, потом упал на пол. С постели свисали желтое шелковое одеяло и угол простыни. По одеялу расплылось бурое пятно; повсюду брызги, отпечатки окровавленных пальцев.

При виде их Бош побледнел. Он не выносил вида крови, даже если это кровь животного. Подступила тошнота. Уж не этого ли от него добиваются?

В комнату вошел секретарь, приготовился записывать.

— Расскажите нам по порядку, как все происходило, — без обиняков начал судебный следователь. Впервые со вчерашнего вечера с Альбером говорили по-людски.

— С какого момента?

— В котором часу вы здесь появились?

Машинально Бош взглянул на настольные часы. Разумеется, они показывали иное время, но тем не менее память ему освежили.

— Без десяти минут шесть. Или около того. Но не позднее чем без пяти.

— У вас была назначена встреча? Часто ли вы бывали в этой квартире?

— Нет, не часто. Впервые я попал сюда совсем недавно. Серж Николя редко бывал дома и о своей интимной жизни не распространялся.

— И все-таки вы сюда уже приходили?

— Да. Два месяца назад.

— С вашей женой?

— Да. Завалились целой компанией. В ресторане «У Максима» премьеру фильма отпраздновали. Уже поздно вечером Серж пригласил всех к себе пропустить по последней.

— Выходит, вам знакомо было расположение комнат?

— В тот раз в спальню я не заходил.

— А позднее вы тут бывали?

— Только вчера. У Сержа болело горло. С ним это случалось время от времени. По его словам, это было его слабое место.

Бош кивнул на ночной столик, на котором стояла наполненная до края пепельница.

— В день он выкуривал пять-шесть десятков сигарет, не считая сигары после каждой трапезы.

Альбер был рад возможности говорить. Лишь бы пятен крови не видеть. Старался не упустить ни одной детали, точно экзамены сдавал.

— Вчера утром Серж позвонил в контору. Сказал, что нездоров и лежит в постели. Он попросил, чтобы я привез ему сценарий фильма, над которым мы работаем, и часов в одиннадцать я отправил рукопись с Аннетой, нашей секретаршей.

— А потом?

— Я позвонил ему в три часа пополудни, спросил, как он себя чувствует. Он попросил захватить вечернюю почту и после службы зайти к нему поболтать.

Пошарив взглядом, Бош заметил уголки конвертов, выглядывавших из складок одеяла. Тут же лежал сценарий.

— Кто вам открыл дверь?

— Никто. Она была не заперта. Кроме служанки, которая приходит лишь утром, в квартире никого не бывает.

Судебный следователь, наверняка успевший допросить служанку, кивнул. Так поощряют ученика, хорошо отвечающего урок.

— Когда вы вошли, он спал?

— Нет. Сидел в постели.

— Лампа была включена?

— Разумеется. Уже час как стемнело.

Бош посмотрел на лампу, затем вопросительно взглянул на следователя и комиссара.

— Почему же лампа оказалась выключенной? — поинтересовался полицейский чиновник.

— Это я перед уходом выключил.

— Зачем?

— Не знаю. Машинально…

— Он был уже мертв?

— Разумеется.

Альбер заметил, что шторы на окнах отдернуты.

— Шторы были задернуты, — уточнил он.

— Совершенно верно. Вы помните?

… Все так и было. Прежде чем схватить револьвер, Бош посмотрел на окна, желая убедиться, что его не заметят из дома напротив.

— Итак, вы вошли и сняли пальто…

— Не сразу. Я протянул Сержу почту, и когда он ее просматривал, снял пальто: стало душно.

— Долго ли вы намеревались у него оставаться?

— Примерно с полчаса. Я рассчитывал, что он предложит мне выпить. Он всегда предлагал. Когда встречал на улице знакомого, сразу приглашал его в какой-нибудь бар.

— Он много пил?

— Да. Можно сказать, с утра до вечера не просыхал. Но пьяным я его не видел ни разу.

— Что вам бросилось в глаза, когда вы очутились в этой комнате?

Альбер заподозрил в вопросе ловушку. Ловушку, расставленную более ловко, чем в Орлеане или на набережной Орфевр. Но это невозможно. Как могли они узнать об этом, не произведя по крайней мере обыск у него дома? И все же: неужели они заметили? И не сочли, что налицо простое совпадение?

Действительно, едва Альбер переступил порог спальни, он заметил весьма любопытную деталь. Не револьвер, как, вероятно, решили полицейские. Серж Николя всегда носил с собой оружие и охотно его показывал. Так что, увидев револьвер на ночном столике, Бош не удивился.

Он был поражен, увидев на Серже черную шелковую пижаму, покроем напоминавшую русскую косоворотку. Два месяца назад, к очередной годовщине свадьбы, Фернанда подарила ему три точно такие же пижамы, приобретенные, по-видимому, в одном магазине: пижам подобного фасона он никогда прежде не видел. Бош был особенно удивлен этим, поскольку, стремясь одеваться с английской тщательностью, сам никогда не надевал столь эксцентричное белье.

— Это подарок, — объяснила ему Фернанда. — Понравилось, вот и купила. Тебе наверняка будет к лицу.

Лишь вчера, увидев Сержа в постели, Альбер понял, в чем дело, но рассказать о своем открытии не решился: полицейские истолковали бы его неверно.

Убил он Сержа совсем не из-за пижамы. Не из ревности. Если он и подумал о Фернанде, то на одно лишь мгновение, да и то с каким-то горьким чувством.

О том эпизоде, который сегодня всплыл в памяти, он накануне не вспоминал. Это Фернанда настояла, чтобы он надел пижаму в годовщину их свадьбы, да и вела себя развязнее, чем всегда.

Нет, открытие это было для Боша всего лишь еще одной незначительной деталью, не более.

Серж, лежавший в постели, совсем не походил на больного. Он был тщательно выбрит и наманикюрен. Когда Аннета, отнеся утром сценарий, вернулась, по ее игривому настроению Бош понял, чем они с Сержем занимались.

Может быть, следом за ней пришла Фернанда или другая женщина? Да нет. Фернанда, должно быть, больше не наведывалась к Сержу. Она ничего ему не говорила, но уже несколько недель ходила расстроенная. Стала взбалмошной, совсем иначе развлекалась, изменила прическу и манеру разговаривать и ела не те блюда, что обычно.

— Я вас спросил, не бросилось ли вам в глаза что-нибудь, когда вы вошли в комнату?

— Понимаю. Вы имеете в виду револьвер.

— Разве было не так?

— Возможно. Но не в тот момент.

— А когда же? После того как разделись?

— Да. Я тогда сидел.

— Где именно?

— В кресле.

Кресло было опрокинуто. Насколько помнится, сам Бош его не ронял.

— Поставьте его, пожалуйста, на прежнее место и сядьте.

Альбер сделал, как было велено, хотя кресло оказалось повернутым в сторону кровати и в глаза вновь бросились пятна крови.

— А теперь продемонстрируйте все то, что вы вчера проделали.

— Он читал почту.

— Ни слова не говоря?

— Он свистел. У него была привычка насвистывать какую-нибудь мелодию.

— Что же делали вы?

— Ничего. Ждал, когда Серж кончит читать, и смотрел на него.

— И долго это продолжалось?

— Минуты три-четыре.

— И тогда у вас состоялся разговор?

— Никакого разговора не произошло. Мне стало жарко. В кресле было неудобно. Поднявшись, я подошел к постели, чтобы поднять упавший конверт. Он и сейчас находится на ночном столике, куда я его положил.

— Продолжайте.

— Я задел револьвер и машинально взял его в руки, как бы прикидывая вес.

— Вы уже решили убить Николя?

— Полагаю, что да.

— Когда же именно?

— Я уже говорил об этом инспектору в Орлеане. Несколько недель назад.

— Вы сказали: несколько месяцев назад.

— Возможно.

— Но вы не знали, что это произойдет именно в тот вечер?

— Нет. Я взял револьвер и направил его на Сержа. Он поднял голову и сказал: «Осторожно, дорогой! Он заряжен!»

— Возьмите оружие. Покажите, как все было.

Бош испытывал досаду и стыд оттого, что позволил втянуть себя в эту нелепую игру. Да еще в присутствии важных господ, которые наблюдали за ней с серьезным видом.

— Я находился вот здесь. Выстрелил почти в упор.

— Вы не боялись, что выстрел услышат соседи?

— Я об этом не думал.

Комиссар что-то заметил вполголоса, обращаясь к судебному следователю, и тот спросил арестованного:

— Вы заявили, что в соседней квартире была вечеринка и оттуда доносилась музыка?

— Нет. Вернее, теперь я вспоминаю: когда сидел в кресле, я слышал музыку. Она меня раздражала. Мелодия была заезженная, я ее не люблю.

— Почему?

— Не люблю, и все.

— Вы рассчитывали, что из-за шума в соседней квартире на выстрел не обратят внимание?

— Нет.

Жестом комиссар показал, что удовлетворен ответами, но судебный следователь продолжил:

— Итак, вы выстрелили. Что произошло потом?

— Вместо того, чтобы упасть, как я ожидал, он приподнялся. Я увидел его голые ноги, высунувшиеся из-под одеяла.

— Прошу прощения. Вы сказали: голые ноги…

— Ложась в постель, он никогда не надевал пижамные брюки.

— Откуда вам это известно?

— Однажды за ужином, когда зашла речь о том, кто как спит, он об этом рассказывал.

При этих словах Фернанда тогда засмеялась. К сожалению, Альбер хорошо знал, что означает этот смех…

— У него половины лица не было, но я видел, как он поднимается с постели, словно готовясь накинуться на меня. Я снова нажал на спусковой крючок, но безрезультатно. Серж смотрел на меня. Я не мог вынести его взгляда.

— Вам не пришло в голову скрыться? Удержал страх, что Николя выдаст вас?

— Нет. Все было иначе. Вы должны понять. Я не мог оставить его в таком виде. Оглядевшись, заметил кочергу.

— В камине горел огонь?

— Да.

В очаге была зола. Рядом валялись бронзовый совок, щипцы и небольшая метелка. Кочерга лежала посередине комнаты…

— Возьмите ее.

Бош повиновался.

— Продолжайте.

Альбер пытался вспомнить, где же стоял накануне.

— Я ударил. Вот так.

— Когда он сидел на краю постели?

— Кажется, да. Во всяком случае, в первый раз.

— Вы ударили с расчетом добить его?

— Да. Глаза у него вращались. Дважды я направлялся к двери, думая, что все кончено, и дважды он подавал признаки жизни.

— И вы возвращались?

— Наконец я схватил тяжелую бронзовую статуэтку и изо всех сил ударил его по черепу. Еще полминуты — и я сам бы свалился. Услышал хруст и понял, что все кончено.

После этого, точно клоун, закончивший свой номер, Бош повернулся к чиновникам. Что же еще добавить? Ах, да! Важно ничего не упустить.

— Я уже находился у двери, но тут мне пришло в голову, что не стоит оставлять лампу включенной.

— Что же вы предприняли? Разве труп не мешал пройти к выключателю?

Это было действительно так, судя по обведенному мелом силуэту.

— Перешагнул через него. Шляпу я уже надел. Про пальто забыл: я почти всегда езжу на машине. Бывает, даже если холодно, пальто не надеваю.

Секретарь незаметно потер уставшую кисть руки. Остальные с важным видом молчали. Судебный следователь открыл дверь и вышел первым, за ним помощник прокурора. Прежде чем к ним присоединился комиссар, оба успели обменяться несколькими словами. Медицинский эксперт и сотрудники отдела уголовной экспертизы уже покинули помещение, и квартира казалась почти пустой.

— Можно мне свое пальто взять? — спросил Бош у полицейского, неотступно следовавшего за ним.

Тот обратился к комиссару, который лишь пожал плечами.

— Насколько могу судить, комиссар не возражает. Берите.

Прежде чем ввести арестованного в спальню, с него сняли наручники. Теперь надели вновь. Все это напоминало детскую игру: убегать, тем более нападать на кого-либо он не собирался.

О чем же беседовали вполголоса те трое у окна? Насколько мог судить Бош, судебный следователь намеревался увезти его с собой, а комиссару хотелось задержать арестованного на некоторое время, чтобы вручить судебному чиновнику законченное досье.

— И жену его хотите допросить?

— Я ее вызову.

— Я попросил ее прийти в управление уголовной полиции к одиннадцати.

— Направьте ее ко мне в кабинет.

Возможно, судебный чиновник не любил полицейских? А может, по какой-то причине проявлял к этому делу личный интерес? Бошу оставалось лишь одно — ждать. Налив воды в стакан, который Альбер видел здесь два месяца назад, когда ввалился к Сержу со всей компанией, конвоир дал ему напиться.

Оба чиновника поговорили еще немного, напряженность несколько спала. Судебный исполнитель раскурил сигарету, пожал руки своим коллегам и в сопровождении секретаря удалился, не удостоив арестованного даже взглядом.

Газетчики толпились в прихожей. Ответив на их вопросы, комиссар впустил в салон фоторепортеров, предоставив Боша в их распоряжение на целых пять минут.

— Попросите его замахнуться статуэткой, комиссар!

К счастью, в ответ полицейский чиновник лишь пожал плечами. И все-таки стоявшая на столике статуэтка была сфотографирована. У Боша выступили слезы, но никто их не заметил: он высморкался и украдкой вытер глаза.

— Я, кажется, простудился, — произнес он, слабо улыбнувшись.

Издав радостный вопль, один из фотографов запечатлел его улыбку — гримасу человека, смущенного своим жалким видом.

— Интервью окончено, господа.

Точно школьники после уроков, репортеры, громко переговариваясь, устремились вниз по лестнице. В их толпе оказался и Бош, поэтому зеваки, ожидавшие его появления, заметили преступника лишь в том момент, когда он был всего в двух шагах от полицейской машины. Комиссар буквально выхватил Боша из-под носа у толпы. До слуха Альбера донеслось лишь несколько воплей, да горстка юнцов бросилась следом за автомобилем, словно рассчитывая получить мзду в несколько су.

По дороге комиссар не произнес ни слова. Даже не взглянул на арестованного. Казалось, Бош совершенно не интересует его, и когда автомобиль остановился во дворе здания на набережной Орфевр неподалеку от тюремной кареты, комиссар вышел из машины и быстрым шагом стал подниматься по лестнице, оставив задержанного на попечение охранника.

Проведя арестованного по коридорам второго этажа, полицейский передал его сотрудникам антропометрического отдела, которые занимались с ним битый час. Раздев догола, Боша привели в кабинет, где ожидали осмотра с десяток обнаженных мужчин. Разглядывая друг друга, они отпускали соленые шутки.

Когда Бош вновь оделся, специалисты отдела произвели нужные измерения, сфотографировали его в профиль и анфас, сняли отпечатки пальцев.

Все это время личность его никого не занимала. Лишь один из сотрудников, оглядев арестованного с ног до головы, спросил:

— Это тот самый тип, который нанес двадцать два удара кочергой?

Когда Альбер, по-прежнему сопровождаемый конвоиром, добрался до конца одного из коридоров Дворца правосудия, где расположились в ожидании на скамьях несколько человек, он увидел сидящую в одиночестве Фернанду. Заметив мужа, молодая женщина отвернулась. На ней было бежевое манто с лисьим воротником, на коленях сумочка. Фернанда выглядела усталой, под глазами круги.

Альбер не успел как следует ее разглядеть: постучав в дверь, конвоир сделал ему знак войти в кабинет судебного следователя.

— Снимите с него наручники и оставьте нас одних.

В действительности они были не одни: за небольшим столом сидел приводивший в порядок свои записи секретарь.

— Садитесь, господин Бош. Вы, должно быть, устали? Вы завтракали?

— Мне дали чашку кофе и булочку.

— Я вас накормлю. Галстук и шнурки вам не вернули?

Подойдя к двери, следователь что-то сказал стоявшему снаружи полицейскому. Тот удалился.

— А теперь мне хотелось бы выяснить, кого вы себе выбрали защитником. Вам, несомненно, известно, что во время допросов адвокат вправе оказывать вам юридическую помощь.

— Я об этом еще не думал.

— А пора бы. Полагаю, вы отдаете себе отчет во всей тяжести содеянного? Ведь речь идет о вашей жизни.

— Я знаю.

Но фраза была произнесена как-то вяло, словно речь шла не о нем, а о ком-то постороннем. Альбер прислушивался к звукам, доносившимся из коридора. Узнав шаги полицейского, обрадовался, что ему вернут шнурки и галстук: теперь он более или менее будет походить на человека.

— До вашего прихода я успел побеседовать с госпожой Бош. Я просил ее обождать. Если желаете, велю привести ее. Однако предупреждаю: беседовать вам придется в моем присутствии.

— Что же она сказала?

Следователь помолчал, не зная, что ответить.

— Вам хочется с ней увидеться?

— Не знаю. Когда я проходил мимо, она даже не взглянула на меня.

— Неужели вы рассчитывали, что она одобрит ваш поступок?

— Вы правы.

— Ведь она тоже перенесла потрясение. Часть ночи ей пришлось отвечать на вопросы полиции, присутствовать при обыске вашей квартиры.

— Она не пыталась совершить какой-нибудь опрометчивый поступок?

— Что вы имеете в виду?

— Не пыталась покончить с собой? Она уже две попытки самоубийства совершила.

— Были серьезные причины?

— Да нет. Без всякой причины. Главное, пить ей нельзя.

— Она не произвела на меня впечатление пьяницы.

— Тем лучше. Мне бы хотелось ее увидеть.

Бош продолжал сидеть, не оборачиваясь в сторону двери, к которой направился судебный следователь, проронив несколько слов секретарю за соседним столом. Он услышал стук каблуков, шуршание платья. Следователь сел за стол. Глаза его смотрели куда-то вверх и в сторону, очевидно, на стоящую перед ним Фернанду.

— Можете сесть, мадам.

— Хорошо, если это необходимо.

Фернанда старалась держаться как можно дальше от мужа и по-прежнему избегала его взгляда.

— Повторяю, это не допрос и не очная ставка. Вы можете говорить, о чем заблагорассудится.

— Не о чем нам разговаривать, — оборвала Фернанда. — Он прекрасно знает, какого я о нем мнения.

Достала из сумочки пудреницу, стала прихорашиваться, глядя в зеркальце. Движения ее были нервными, судорожными.

— Послушай, Фернанда, — проговорил, нарушив молчание, Бош. — Я не прошу ни о прощении, ни о помощи. Знаю, ты не поймешь меня, у тебя свои взгляды. Да и никто не сможет понять.

Уставившись в край стола, она постукивала пальцем по колену.

— Постарайся не пить, успокойся. Ты знаешь, что я хочу тебе сказать.

Фернанда повернулась к судебному следователю, словно ожидая от него одобрения за свою терпеливость.

— Это все? — спросила она.

— Все, — ответил Альбер вместо следователя.

Встав, Фернанда направилась к двери. Проходя мимо мужа, не в силах сдержаться, ударила его по щеке.

— Подонок! — процедила сквозь зубы. И торопливо пошла прочь.

Уже из коридора обратилась к следователю:

— Простите. Но я не могла иначе. Подумать только, пять лет с ним прожила!

— Не забудьте, жду вас в четыре часа.

— Приду, не беспокойтесь.

Закрыв дверь и пригласив секретаря, следователь сел на прежнее место. Неторопливо раскурил потухшую сигарету.

— Вот видите, — произнес он наконец. — Вы должны понять, почему я посоветовал вам подобрать себе адвоката. Думаю, среди ваших знакомых адвокат найдется?

Следователь был прав. Действительно, Альбер знал трех-четырех адвокатов, но все они в течение более или менее продолжительного времени были любовниками Фернанды. И разве адвокат сделает больше, чем он сам?

— Если хотите, я дам вам список членов коллегии защитников. В том случае, если вас смущает денежный вопрос, уведомляю вас, что вы имеете право на юридическую помощь. Желательно, чтобы адвокат появился уже сегодня пополудни, поскольку предстоит официальное разбирательство.

— Может быть, пригласить метра Уара? — проговорил Бош.

Метр Уар был знаком с его отцом, поскольку отпуск свой проводил, как правило, в Гро-дю-Руа. Для Альбера он был не адвокатом, а пожилым веселым толстяком, в глазах которого по-прежнему оставался мальчишкой. Именно по этой причине, а также потому, что вспомнил отца, Бош сразу пожалел, что назвал это имя.

— Если угодно, я тотчас же попытаюсь с ним связаться.

— Благодарю.

— Он наверняка потребует заключение психиатра. Во всяком случае, я со своей стороны потребую проведения медицинской экспертизы. Обследуют вас, вероятно, завтра утром.

Ну, конечно! Он сделает все, чего от него хотят. И зачем он заговорил об Уаре? Это имя напомнило ему Гро-дю-Руа. Неожиданно вспомнилась мать — впервые со вчерашнего вечера. Она, должно быть, узнала о происшедшем и, возможно, уже едет в Париж. Вспомнил сестру и зятя, которого недолюбливал. Перед взором возник образ залитого солнцем порта. В ту самую минуту, когда ему так необходимо было думать о чем-то другом, вспомнилась Анаис. Тоже залитая солнцем, жаркая, как огонь. Лежит где-нибудь в укромном уголке пляжа или на сухой траве у насыпи с высоко задранным подолом и поднятыми ногами…

Подобно фразе, которую сказал, обращаясь к Озилю.

Николя, это было запретной темой. Темой, которую Альбер избегал. Особенно после затрещины, что влепила ему Фернанда. Причем за дело!

— Я очень устал, господин судебный следователь.

— Не обещаю, что в ближайшие несколько дней у вас будет много свободного времени. Но сейчас можете отдохнуть. Через несколько минут вам принесут обед.

Бош еще не знал, что этого чиновника, похожего на крупного доброго пса, он видит в последний раз. Предстояло куда-то идти. Привычным движением он протянул руки.

В коридоре было почти безлюдно. Лишь довольно молодой мужчина без галстука и шнурков и тоже в наручниках шел навстречу в сопровождении двух жандармов. Стиснув в зубах потухший окурок, он выцедил: «Здорово, кореш! — И с коротким смешком прибавил: — Мы им еще покажем, где раки зимуют!»

Едва окончив трапезу, Альбер упал на деревянный топчан, прикрытый тощим тюфяком, и уткнулся лицом в сложенные крест-накрест руки. Камера была на первом этаже, окна выходили во двор Дворца правосудия. Узкие, как амбразуры, они были забраны решетками. Полицейский ушел, не простясь. Теперь Бош находился под охраной незнакомых ему людей, их голоса слышались в коридоре. Он понимал, что это не имеет никакого значения, и старался уснуть. Небо было хмурое, в камере царил сумрак. Перед взором помимо воли возникали озаренные солнцем образы, которые Альбер тщетно силился прогнать.

Пытался думать о Фернанде, но понял, что видит перед собой черты Анаис, вдыхает запах ее тела.

И эти люди хотят что-то понять! Зачем, господи боже! Да и возможно ли это?

Он убил Сержа Николя. И сам в том признался. Рассказал все, что нужно. Показал, как орудовал кочергой и статуэткой. Сыграл комедию, какую требовалось сыграть. Неужели нельзя его теперь оставить в покое? Он сумеет это оценить. У него и в мыслях не было лукавить. Но как смеют досаждать ему своими расспросами эти господа?

Прежде чем попасть им в руки, Альбер знал, как все произошло. Был уверен в себе. А потом все пошло наперекосяк. История началась даже не с полицейского, а с трактирщика из Энграна. Это он так на него посмотрел, что с той минуты Бош перестал себя считать человеком.

Неужели оттого лишь, что убил Сержа, он не такой же, как все? Даже судебный следователь так думает, а он ведь самый порядочный. Должно быть, женат, детей имеет, окружен друзьями, живет в интеллигентной, культурной среде. Каждое утро приходит к себе в кабинет и целыми днями допрашивает правонарушителей и преступников.

Неужели он не понимает, что преступники ничем не отличаются от остальных людей, что они, как и все, гуляли по улицам, пили кофе со сливками, ели круассаны, что у каждого из них есть жена, друзья, что они, как и любой другой, пытались как-то устроить свою жизнь?

По существу, судебный следователь относился к Бошу не как судебный чиновник (правда, Альберу не часто доводилось видеть их), а скорее как врач, пытающийся поставить пациенту диагноз.

После того как все случилось, прошли считанные часы, но Бош и сам начал сомневаться в том, что он нормальный человек. Он стал задавать себе вопросы, которые ему прежде и в голову не приходили.

А зря. Не надо ни вспоминать про Анаис, ни думать о том, почему лежит он на этом тюфяке, вытертом телами нескольких сотен узников…

Неужели ни с кем не бывало такого? Лезет вдруг в голову всякая всячина, о которой и думать-то хочется меньше всего, особенно когда устал и нездоровится!

Вспоминая об Анаис, он не испытывал стыда. В ее объятиях Альбер очутился лишь однажды, когда ему было семнадцать, хотя не раз, еще подростком лет десяти-двенадцати, видел, как она отдается Другим мужчинам.

Для мальчишек Гро-дю-Руа это было своего рода развлечением: гляди, Анаис снова кавалера подцепила, на пляж тащит!

Почти всегда оказывалось, что так оно и есть. Если не сразу, то по дороге поклонника она находила. В случае, если кавалера не оказывалось, она, высоко задрав подол, ложилась на солнцепеке. И уж тогда пройти мимо было невозможно.

Когда Альберу было двенадцать лет, Анаис исполнилось семнадцать. Уже тогда она выглядела зрелой женщиной, успевшей вкусить запретный плод. Некоторые из его товарищей постарше имели у нее успех.

Хотя он и не решался последовать их примеру, но не один год испытывал такое желание, особенно когда увидел, как отец со смущенным видом возвращается оттуда, где находилась Анаис.

Мужчины, как правило, не похвалялись одержанными над Анаис победами. Они шли за девушкой, заметно поотстав, с виду занятые каким-то другим делом. Возвращались со свидания, сделав большой крюк.

Можно сказать, все отрочество Альбера прошло под знаком Анаис: не давали покоя ее полные ноги, притягивающий взгляд живот, постоянно приоткрытые пухлые губы.

Он решился овладеть ею лишь однажды. Анаис лежала тогда возле выброшенной на песчаную отмель баржи.

А пять лет спустя, приехав в Париж, женился на Фернанде…

Кто-то потряс его за плечо:

— Адвокат хочет вас видеть.

Что им надо? Он был еще во власти сновидений, в объятиях Анаис, когда в проеме двери возникла фигура метра Уара. Он заученно улыбался. Наверняка тоже пользовался расположением Анаис, но не думал об этом, может, забыл, а теперь, ишь, важничает. Положив на стул набитый бумагами портфель, адвокат произнес:

— Привет, малыш!

Поняв, что выбрал неверный тон, со скучающим видом облокотился о стол и стал наблюдать за приводившим себя в порядок Бошем. Вздохнув, выдавил:

— Кто бы мог подумать, что встречу тебя при подобных обстоятельствах…

Не то, все не то. Рассердившись на себя, Уар воздел кверху короткие руки:

— И что на тебя нашло, черт побери!