Время ангелов

Глава 14

Юджин Пешков проснулся с сознанием, что произошло нечто странное, волнующее и удивительное. Он лежал в полудреме, приоткрыв глаза, в пещере своей нижней койки и размышлял, что бы это могло быть. Повернувшись и приподнявшись на локте, он протер глаза и тогда понял, что в помещение проник солнечный свет. Он как будто выбелил комнату, она стала светлее и даже казалась больше, словно поднялась и раскрылась навстречу атмосфере. Небо, видневшееся через высокое окно, было ясным и таким трепетно-сияющим, что казалось не голубым, а лазурным и сверкающим, как алмаз. Свет был таким знакомым, его звенящая бледность заставила затрепетать все тело Юджина от пронзительного физического ощущения, которое едва ли можно было назвать памятью. Он соскочил с постели и надел халат. Затем, придвинув стул к стене, взобрался на него и выглянул в окно.

Туман рассеялся, и с голубых обжигающих холодом небес солнце лило свой свет на обширную поверхность неисхоженного снега. Строительная площадка превратилась в огромное снежное поле, за которым открывался вид на покрытые снегом купола и шпили, сверкающие при ярком прозрачном свете.

Душевное волнение, приведшее в трепет тело Юджина, стремительно переместилось в желудок, и он поспешно соскочил со стула. Первое, на что упал его взгляд, была расписная русская шкатулка. Он все еще не мог вспомнить, с чем ассоциировалась эта вещь, причинившая ему такую боль. Должно быть, подобная шкатулка сыграла определенную роль в его детстве. Наверное, она имела какое-то отношение к его матери или сестре. Он положил руку на шкатулку, надеясь, что прикосновение сможет что-то подсказать, но ничего не произошло, только невыразимой боли добавилось к волнению, вызванному солнечным светом. Юджин быстро оделся. Он встал поздно и слышал, как Пэтти уже что-то делает на кухне, тихонько напевая. Даже в доме звуки сегодня раздавались по-другому, будто они парили высоко в воздухе, — тоньше, чище, как хрустальные отголоски снега. И это тоже он чувствовал всеми своими мускулами.

Накануне Юджин лег в постель в полном отчаянии. Потеря иконы была для него просто болью, ударом, а известие, что это зло причинил его сын, стало потрясением другого рода. Оно заставило его стать не только жертвой, но и участником, глупым и нелепым. Теперь он понял, насколько его благополучие зависело от покоя, порядка и внутренней инертности, ему было необходимо притупить сознание жестокости в отношении человека к человеку. Не был ли его стоицизм, в конце концов всего лишь покорной забывчивостью? Он мог примириться с чем-то простым, что можно было переносить пассивно, так же, как пассивно он воспринимал произошедшую в прошлом катастрофу всей своей жизни. Но поступок Лео был личным выпадом, который пронзил его и принес с собой ужасные воспоминания прошлого. Те события в свое время тоже причинили ему боль и унизили его. А затем это отвратительное вторжение мисс Мюриель, сцена, свидетельницей которой она стала, и ее слова. Чувство защищенности у Юджина было поколеблено так же, как и столь необходимое ему чувство собственного достоинства, декорум, который защищал его от обезьяньей расы англичан и делал его выше них. Теперь он ощущал себя униженным.

Как бы то ни было, это произошло вчера, до великого явления солнца и снега. Теперь Юджин чувствовал себя обеспокоенным, взволнованным, но намного лучше, чем вчера. Он рассматривал себя в зеркальце для бритья, с тех пор как приехала Пэтти, он брился каждый день. Юджин пригладил круто изгибавшиеся усы, густые над губой и суживающиеся, как проволочка, на концах. Они были рыжевато-коричневыми, такими же были когда-то волосы. Теперь, присыпанные сединой, они все еще лежали волной вокруг небольшой лысины, достаточно густые, чтобы скрыть ее, если только ветер не дул в определенном направлении. Он рассматривал волосы спереди. Кажется, они становятся немного реже. Он с сожалением кашлянул, глядя на свое отражение в зеркале, и поспешил из своей комнаты в кухню.

— Пэтти, посмотрите. Не правда ли, замечательно?

— Замечательно! Все так изменилось.

— Давайте поскорей выйдем. Вы уже отнесли наверх его завтрак, не так ли?

По какой-то причине Юджин не мог произнести имени священника.

— Да. Не хотите ли яйцо?

— Нет, нет, не сейчас. Давайте выйдем. Возьмите пальто.

— Не знаю, следует ли мне…

— Пойдемте. Я покажу вам реку, покажу вам снег.

Через несколько минут они уже шли по снегу, и длинные тени протянулись за ними. Снег на строительной площадке был неутоптанным, подмороженным и ломким, так что их ботинки с хрустом разбивали корку. Низкое яркое солнце скользило наискось по снегу, отбрасывая небольшие голубые волнообразные тени и заставляя кристаллы снега сверкать так ярко, что Пэтти все время останавливалась, вскрикивала и не могла поверить, что это не драгоценности разбросаны под ногами. Воздух дрожал от яркого света, и тело Юджина ныло от воспоминаний.

На нем была старая полушинель, настолько тесная, что ему казалось, будто он облачен в гипсовую форму. На Пэтти было серое пальто, скорее всего из меха кролика, а вокруг головы повязан красный шерстяной шарф. Ее черные волосы, начавшие немного виться, как рюшем обрамляли ее круглое коричневое изумленное лицо. Она шла немного робко, словно опасаясь разбить твердую корку застывшего снега, которую теперь позолотило солнце, и она казалась запеченной. Пэтти часто оборачивалась, чтобы посмотреть на их следы. Снег ниже поверхности выглядел более голубым. Она смотрела на Юджина ошеломленно, с веселым удивлением. Юджин тоже смеялся. Пар от его дыхания, замерзая на усах, сделал их жесткими и приятно щекочущими. У него слегка кружилась голова от света и открывшейся огромности минувшего. Он положил руку на плечо Пэтти:

— Солнце вам к лицу. Забавно, но я продолжаю думать, что вы никогда прежде не видели снега.

— И мне кажется, что никогда не видела.

— Конечно, это не настоящий снег.

— Настоящий, — возразила Пэтти.

После минутного раздумья Юджин согласился:

— Да, вы правы.

Он чувствовал себя безумным и счастливым. Он держал руку на ее плече, направляя ее.

— Где река? Я все еще не видела ее.

— Я покажу вам. Я покажу вам реку. Я покажу вам море. Они вышли на улицу, где снег был немного притоптан и где волнистые белые борозды украсили тонким узором темно-красные кирпичные стены. Мимо прошло несколько человек, закутанных в пальто и шарфы, с напряженными, изумленно улыбающимися лицами. Юджин и Пэтти зашли за угол, миновали небольшой трактир и вышли на набережную, перед ними открылся изгиб огромной быстро бегущей реки, наполненной до краев. Стальная голубовато-серая поверхность ее была покрыта чешуйками золотистых крапинок, а позади высились очертания башен, куполов и шпилей, четких и ясных на фоне бледно-синего неба, напоминающего голубой камень, который до блеска отполировали.

— О! — воскликнула Пэтти.

Они немного постояли, глядя, как бежит вода. Пристань была полностью в их распоряжении.

— Какая быстрая.

— Да, течение сильное.

— И такая огромная.

— Потому что близко море.

— В какой стороне море?

— Там. Мы скоро туда поедем.

Юджин прислонился к гранитной стене причала. Снег, сухой и почти теплый, слегка припудрил рукава его пальто. Он снял перчатку и с удовольствием почувствовал укус воздуха на своей руке. Он сгреб немного снега и провел пальцами по твердому краю гранита. Сильный отраженный свет, ощущение плотного камня, быстрое движение широкой реки, сверкающая арка зданий у линии горизонта — все это ошеломило и привело его в состояние восторга. Он почувствовал себя центром какой-то чистой и прозрачной системы, бесконечно вращающейся, бесконечно неподвижной. В этой прозрачной вселенной не было места, где могла бы укрыться тьма. Он сказал:

— Пэтти, я настолько переполнен радостью, что едва понимаю, где я.

Юджин взял горсть снега, легкого, почти нематериального, и повернулся к Пэтти. Она, улыбаясь, смотрела на него, тоже ошеломленная. На ее коричневых щеках от холода загорелись темно-красные огоньки. Лицо, обрамленное волосами, подвязанными шарфом, выглядело круглым, пухлым, по-детски милым и аппетитным, как созревший плод. Юджин поднял руку, приложил горсть снега к ее щеке и почувствовал своей холодной ладонью ее тепло. Белизна как будто сахарной пудрой присыпала ее горящую кожу. Она была коричневой, теплой и смеялась, стоя рядом с ним.

— О! Он течет у меня по шее.

— Снимите перчатку, — предложил он. — Вы должны почувствовать снег. Не холодно. Ну вот.

Он заключил ее руку без перчатки в свою и медленно погрузил их сплетенные руки в снег на гребне гранитной стены. Ему хотелось увидеть ее коричневую кожу на белом фоне.

— О, холодно!

— Восхитительно.

— Как холодный сахар.

— Пэтти, я чувствую себя так странно и хорошо. Вам тепло? Мне бы хотелось спрятать вас в мое пальто, как котенка!

— Я бы стала мурлыкать!

— Позвольте мне согреть вас.

Он неловко обнял ее. Его пальто разделяло их, как доска. Он немного распахнул его и попытался привлечь Пэтти поближе. Ее руку, которую все еще продолжал держать, он спрятал себе под мышку, и она уцепилась за ткань его куртки. Отогнув подбородком воротник, он обхватил ее за талию и придвинул поближе между полами пальто. Он держался за скользкий неровный мех, притягивая его. Это было неуклюжее объятие. Утонув в одежде, они стояли лицом к лицу, не способные приблизиться достаточно близко друг к другу. Пэтти смотрела мимо него, ее щека была влажной там, где растаял снег. Его тело обдало холодным воздухом. Затем Пэтти передвинулась и протиснулась бочком внутрь его пальто. Он ощутил тепло и вес ее склонившегося тела. С тихим вздохом она прижалась лицом к его плечу. Шарф сполз назад, открывая поток вьющихся иссиня-черных волос. Юджин поднял руку, поправил их и сказал:

— Я люблю тебя, Пэтти.

Она приглушенно, уткнувшись в его пальто, ответила:

— Я тоже тебя люблю.

Юджин застонал и попытался обхватить рукой ее меховое пальто. Они передвинулись и обрушили снег с гранитной стены себе в ботинки. Пэтти выпустила из рук его куртку и повисла на нем всей своей тяжестью, прижалась к нему, как падающая колонна, и он всем телом от груди до колен ощутил ее тепло. Он обхватил ее за плечи, не способный ни двигаться, ни видеть. Прошло время. Затем непроизвольным движением ее голова постепенно поднялась, как будто медленно распрямилась пружина, и его лицо склонилось над нею. Он поцеловал изгиб щеки, куда прикладывал снег, и стал искать ее губы. Прошло еще немного времени, прежде чем он нашел их. Пэтти попыталась осторожно высвободиться.

— Боже мой, — прошептала она.

— Моя дорогая, — сказал Юджин.

— Мне так жаль, — сказала Пэтти.

— О чем ты жалеешь?

— Мне не следовало бы…

— Почему? Успокойся, Пэтти, мы не дети.

— Это неправильно…

— Ну так давай все исправим. Ты выйдешь за меня замуж, Пэтти?

— О…

— Не расстраивайся, дорогая. Это просто предположение. Мы обсудим его, не правда ли? Не стоит торопить друг друга, Пэтти, пожалуйста…

— Ты не можешь жениться на мне, — сказала Пэтти, — это невозможно.

Она отстранилась от него и стояла, глядя на быстро бегущую реку, неосознанно сжимая и растирая свои замерзшие без перчаток руки.

— Ты выглядишь такой несчастной. Не грусти. Конечно могу. А почему бы и нет? Я понимаю, это все неожиданно… И знаю, я не очень-то…

— Не в этом дело. Ты замечательный. Но ты не знаешь… О, ты не можешь хотеть этого. Я недостаточно хороша.

— Не будь глупышкой.

— Я… ну, я цветная… и я…

— Пэтти, дорогая, не говори ерунды. Я с таким же успехом могу сказать тебе, что я русский. Мы два особых существа, оба изгнанники, оба одинокие, и мы нашли друг друга. Ты сделала меня счастливым, я очень изменился с тех пор, как ты появилась в доме, ты должна знать это. Наверное, я кажусь безнадежным сломленным «типом». Но я могу все изменить. Я не глуп и смогу зарабатывать намного больше, если захочу. Мы будем жить в собственном доме…

— Не надо… — взмолилась Пэтти. Она на минуту закрыла лицо, затем придвинулась к нему, засунув руки в карманы, и положила голову ему на плечо. — Я люблю тебя, люблю тебя.

— О Пэтти, я так рад. Извини, что напугал тебя. Ни о чем не беспокойся, у нас еще много времени, мы все обдумаем. Я хочу доказать тебе, что я могу зарабатывать деньги…

— Деньги не имеют значения.

— Хорошо, подумай обо всем этом, Пэтти. Если мы действительно любим друг друга…

— Но ты не можешь любить меня.

— Пэтти, прекрати.

Он крепко прижал ее к себе, спрятав подбородок в жесткие черные волосы.

Пэтти снова оттолкнула его. Она надела перчатки и поправила шарф. Ее лицо слегка подрагивало, и зубы стучали. Она сказала:

— Ты… оставайся здесь, а я вернусь назад.

— Позволь мне пойти с тобой.

— Нет, ты останешься здесь. Я хочу, чтобы ты остался. Утаи это ради меня на время. Я сама найду дорогу.

— Но ты подумаешь над тем, что я сказал?

— Конечно подумаю. Спасибо тебе… Спасибо…

Она повернулась с каким-то особым неловким достоинством и по-кошачьи осторожной походкой стала медленно удаляться. Закрыв глаза, Юджин слушал звук ее удаляющихся шагов. Когда он снова посмотрел, ее уже не было видно.

Он моргнул, осмотрелся. Казалось, будто он только что вышел из маленькой комнаты, из замкнутого пространства, настолько происшедшая сцена отделила его от окружающего. Пристань по-прежнему была пустынной, и только их с Пэтти следы прочертили толстый слой снега на ней. Он смотрел на широкую реку, глубоко дыша, у него снова закружилась голова, как будто он танцевал на снегу, вальсируя так быстро и легко, что его ноги даже не сломали белой морозной корки.

Какое-то новое ощущение поселилось в его теле, новое или очень старое. Он почувствовал, как оно нахлынуло на него, и откинул голову, словно исступленный пловец, встречающий волну. Он узнал чувство, имя которому — счастье. Да, он женится на Пэтти, он снова будет жить в своем доме.

Вглядываясь в очертания на фоне неба, он видел позолоченные купола и шпили, сверкающие на солнце, бледное белесое золото, переходящее в огромные короны из снега. Окрашенные многоколонные фасады, синие и терракотовые, под переменчивым снежным узором протянулись вдоль бесконечных набережных, каждое окно со своим высоким снежным гребнем, каждая капитель прочерчена причудливыми белыми арабесками. Он смотрел на длинный невысокий город над огромной застывшей рекой. Для него светило солнце с неба цвета ляпис-лазури на мрачные стены крепости, на полосатые башенки Воскресения, на широкий позолоченный купол Святого Исаакия, на вставшего на дыбы бронзового Петра и на стройную, четкую стрелу шпиля Адмиралтейства.