Время дождей

Глава четвертая ЗАЛЕССК

В самолете было тихо. Несколько раз мимо Ненюкова прошла с аптечкой усталая расстроенная бортпроводница: кому-то в первом салоне нездоровилось. Вокруг спали.

Ненюков думал о северной деревушке, которую он только покинул, об убийстве пастуха — обладателя «Святого Власия», о том, что в фотографии, оставленной преступниками в Москве, в квартире онколога, жители Торженги опознали своего земляка — Сенникова.

«Вопреки логике, вопреки здравому смыслу — вопреки всему, преступники намеренно вывели на свой след», — думал Ненюков.

Без фотографии старика на завалинке, обрывка письма, блокнота с телефонами никому не пришло бы в голову искать похитителей икон на берегу тихого лесного озера. После убийства в Торженге на этот счет не могло быть двух мнений.

«Странная логика, совершенно непонятный склад мышления…»

Ненюков оглянулся: бортпроводница с аптечкой вновь скрылась в первом салоне.

В Каргополе Ненюкову сообщили: Сенников Иван Алексеевич, запечатленный на любительской фотографии, несколько лет назад умер, захоронен в деревне Кирге. Сын его, Константин Сенников, в деревне не проживает, осужден за кражи, местонахождение неизвестно.

«Если преступник по непонятным причинам все же хотел — надо же прийти в голову такому! — чтобы милиция узнала о Торженге, почему он так странно распорядился уликами? Можно было много раз беседовать со старухой Ковригиной и ее дочерью, смотреть на полыхающую в сумерках трубу медеплавильного комбината и не догадываться о существовании погоста. А сам блокнот с телефонами? Разве не был он сфабрикован, чтобы завести следствие в тупик?»

«Рецидивист-уголовник, подбрасывающий «улики», — Ненюков сомневался. — Невероятно!»

Летели на юго-запад, Ненюков видел ветры, дувшие за окном, их всеобъемлющую голубизну. Внезапно четко разграничились три слоя: черный — снег под машиной, голубое — небо вверху и багровая полоса между ними.

Вставало солнце. В поразительно яркое по чистоте соцветие была врезана сверкающая обтекаемая сигара сопла.

До сих пор оставалось неясным, почему преступники оставили онкологу его вторую подписанную Тордоксой икону — «Апостола Петра». Зачем, оставив ее профессору, преступники потом завладели никому не известным, кроме специалистов, «Святым Власием»?

Ненюков чувствовал, ответы на вопросы где-то совсем рядом. Не следовало только ни в коем случае спешить.

Осторожно, чтобы не беспокоить соседей, Ненюков достал из пиджака блокнот с репродукциями. С обложки глянуло ставшее знакомым изображение человека со свитком. Апостол Петр, написанный Тордоксой почти четыреста лет назад, казалось, без остатка погрузился в нелегкие свои раздумья, оставаясь в то же время здешним, не до конца умиротворенным и искренним.

«Константин Сенников?» — снова подумал Ненюков.

Иметь противником рецидивиста-уголовника, даже очень опытного, для инспектора все-таки удобнее, чем бороться с новичком.

«Пристегнуть ремни, не курить!» — зажглось табло.

Пока глушили двигатели, пассажиры вели обычную игру: никому не хотелось выходить из самолета последним, но и ждать в проходе было тоже неинтересно. Поэтому, оставаясь на месте, каждый зорко следил за соседями. Когда в задних рядах неосторожно скрипнуло кресло, все двести человек поднялись одновременно.

«Где сейчас «Апостол Петр»? — попытался Ненюков сделать совсем крошечный шажок в рассуждениях. — Куда профессор определил его после кражи?»

Ответить на этот вопрос мог Гонта.

Набрав номер, Ненюков представил переполох, поднятый его ранним звонком, — оглушительный лай Альзена-младшего, шиканье Гонты — всю обстановку квартиры, в которой под утро раздается бодрый телефонный призыв. Однако ждать рабочего дня Ненюков не хотел.

Трубку взяли не сразу. Услышав третий гудок, Ненюков нажал на рычаг, несколько секунд переждал — ему и раньше приходилось прибегать к этому приему.

Шофер снизил скорость, но мера явно была лишней — телефон в машине работал отлично. Когда Ненюков снова набрал номер, жена Гонты уже дежурила у трубки: она снимала ее первой в любой час суток.

— Сто извинений, — сказал Ненюков: Марина Гонта работала в управлении, они хорошо знали друг друга, — сможешь еще заснуть?

— Что-нибудь случилось?

— Несколько слов Андрею…

— Доброе утро, Владимир Афанасьевич! — послышался голос Гонты. Докладывая, он снова проделывал мучительную операцию по усечению каждой фразы. — Получено заключение дактилоскопической экспертизы. Отпечатки на бутылке в избе Смердова оставил Константин Сенников…

Можно было сколько угодно гадать — кем совершено преступление, новичком или преступником-рецидивистом, но вот наука произнесла свое слово, и новую версию следовало строить с учетом неопровержимых данных.

— Не ожидали?

— Действительно, новость номер один…

— Я запросил архивные дела, направил ориентировки.

— Где он находился последние месяцы?

— В Архангельске. Сейчас в столице…

Ненюкову показалось, что он ослышался.

— В Москве?

— Здесь! Сенников дал телеграмму дочери Ковригиной. Она встречала его на вокзале.

Ненюков кивнул шоферу, тот прибавил скорость. Машин на дороге было совсем мало.

— Встреча не состоялась: Сенников вышел из поезда перед Москвой.

— Ковригина знает об этом?

— Нет. Между прочим, она ищет сотрудника, который приезжал к ее матери. На всякий случай я направил к вам.

— Как с передвижными выставками этой весной?

— Скоро начнут разъезжаться, — Гонта отметил неожиданный интерес Ненюкова.

— Что с «Апостолом Петром»: Профессор решился его выставить?

— Сейчас «Апостол» в Залесске, на выставке северной иконы.

— Там есть еще работы Тордоксы?

— Две.

— А кто из искусствоведов?

— Ассоль Сергеевна.

Ненюков задумался.

Впереди замелькали каскады стекла и стали — новые здания на Ленинском проспекте. Ехать осталось недолго.

— Как долго продлится выставка в Залесске?

— Послезавтра закрывается. — Гонта помолчал. — Вы считаете — нам придется там побывать?

— Несомненно!

«Апостол Петр» в Залесске, — подытожил Ненюков, положил трубку. — Выставка послезавтра закрывается. Сенников приехал в Москву. В нашем распоряжении два дня».

Около девяти позвонили из бюро пропусков.

— К вам гражданка Ковригина.

— Мать или дочь?

— Зинаида Ивановна.

Дочь Ковригиной обрушилась на Ненюкова прежде, чем он успел предложить стул.

— Там мать, соседи. Здесь милиция. А что у меня личной жизни нет, кого волнует? Зачем приезжали к матери? Думаете, я против, чтобы, вместо этих знакомств, одно и навсегда? — Визит Ненюкова она истолковала по-своему. — Сейчас кто выходит замуж? У кого квартира да диплом!

Ненюков попытался ее успокоить:

— Нас интересовал Большой Починок…

— Будто?

Он встал, чтобы показать ей справочник по Каргополю, купленный в аэровокзале.

— А обо мне?

— Ни слова.

— И про то, что жених должен приехать?

— Можно поздравить?

— Не приехал! Встречала, как дура…

— Понимаю.

— Не понимаете. Мать тоже этого осознать не может. Старый человек. Как жила в деревне, так этими понятиями и здесь живет, — она вздохнула как-то спокойнее. Ковригина была некрасива: вздернутые губы, набухший нос. — Видите, всю биографию рассказала…

— Давно знаете друг друга?

— Земляк, стоял на квартире в Москве на фабрике зонтов… Два раза сводил в кафе — с кем-то должен был встретиться, — и вся любовь! Значит, ко мне претензий нет?

— Нет.

«Ходил в кафе «Аврора», — мысленно повторил Ненюков, — снимал комнату на фабрике зонтов… Начинать следует отсюда. И одновременно с Залесска!…»

Сразу после ее ухода зашел Гонта:

— У вас что-то в связи с залесской выставкой? Вы спросили об «Апостоле»…

Ненюков выдвинул ящик стола, достал ластик, несколько форменных пуговиц.

— Представьте, в руке у меня камешки. Знаете эту игру? Следите. — Гонта был весь внимание. -…Один подбрасываю, другие лежат. Пока этот летает, я собираю остальные в кучку, — Ненюков показал, — а смотрю только на тот, который подбрасываю. Еще бросок, камни кучнее, ближе. Наконец — р-раз! — все камни в руке, и тот, что летал, тоже.

— Вы хотите сказать… — Гонта замолчал.

— У нас до сих пор перед глазами отвергнутый преступниками шедевр Тордоксы «Апостол Петр». Поэтому мы не блокировали иконы Тордоксы, которые сейчас экспонируются на залесской выставке… — Ненюков вложил Гонте в ладонь ластик, загнул пальцы. — Готовится кража последних раскрытых шедевров Антипа Тордоксы. Надо действовать!…

Кафе «Аврора» отличалось от многих других разве что близостью к реставрационной мастерской и художественному училищу. В остальном ничто не напоминало о богине утренней зари — «розовоперстой», «прекраснокудрой», как называли ее поэты; все обычно — крохотная эстрада, буфет с пыльными бутылками марочного коньяка, музыкальный агрегат. В «Аврору» шел народ легкий, тянувшийся к общению: многие были знакомы, у каждого третьего имелось излюбленное место.

Кремер прошел к столику у окна, между эстрадой и буфетом. Соседние столы были сдвинуты, там расположилась шумная компания. Кремер понял, что это студенты, будущие художники.

Долго ждать ему не пришлось: у входа мелькнули потертый портфель, развевающаяся курточка Терновского. На ходу отвешивая поклоны, коллекционер направлялся к столику Кремера.

— Добрый вечер, не занято? — спросил Терновский.

Кремер кивнул.

Официант появился как из-под земли, щелкнул автоматическим карандашом:

— Рекомендую салат «Столичный», суфле из курицы… Есть свежий сыр…

Приняв заказ, официант быстро исчез.

В кафе было шумно: из музыкального агрегата доносились четкие удары бит. За соседним столом переговаривались молодые художники:

— За бычий счастливый глаз! За Сезанна!

— Что Сезанн! У нас все саратовское училище писало под Сезанна!

— Сегодня Сезанн, — вздохнул Терновский, он не мог сидеть молча, — завтра другой. Помню, когда все на работе, дома, в метро читали Ремарка. Да. Его сменил Хемингуэй…

Кремер кивнул:

— Камю, потом Фолкнер. Обидно за литературу — значительные писатели! А их меняли, как сезонное платье. — Мода. — Кремер воспользовался случаем, чтобы поддержать разговор. — Немало людей клянется сегодня Фолкнером, а предпочитает Хейли! Разве с иконами не то же самое?

— С иконами сложнее, к моде прибавляется корысть.

— Иконописцы существуют отдельно от икон — обидно! Имя устанавливает связь между нами и художником. Как все изменилось, когда мы узнали о Тордоксе!

— С Тордоксой тоже неясно. Гипотеза, не больше, — Терновский словно проверял его.

— Согласен: Тордоксы нет в письменных источниках. А много ли раз упомянуты в них другие иконописцы? — Кремер отложил вилку. — Феофан Грек, например?

— Великий Феофан Грек, — важно кивнул Терновский, — да!

— Три раза в летописях. Это не считая письма старца Епимиря. А о Дионисии? Нам не осталось даже дат жизни и смерти Андрея Рублева.

— Парадокс, вы правы.

— Он убивает рутину!

— «Истина — в парадоксе»! Согласен. Дело не только в этом…

С минуты на минуту должна была появиться Позднова. Терновский поглядывал на дверь.

— Что-то делается, и это уже хорошо. Взять выставку в Залесске. В Ленинграде выходит работа. У нас, в Москве, скоро разрешатся обещанным каталогом. Известно вам, что Тордокса перешагнул рубеж?

— В печати промелькнуло…

— Любуйтесь! — Терновский достал из портфеля журнал. С титульного листа, сверкая всеми красками древней палитры, задумчиво смотрел торженгский «Апостол Петр». — Это каталог предстоящей в мае международной выставки.

— О-о! Откуда, если не секрет?

— Зарубежный корреспондент, коллекционер, когда-то приезжал в нашу страну, — разговаривая, Терновский прислушивался к собственному голосу, — теперь я собираюсь к нему в гости.

За соседним столиком поутихли, заинтересованные их разговором.

Кремер развел руками.

— Завидую, о таком корреспонденте можно только мечтать…

— У меня два экземпляра, — великодушно предложил Терновский. Он не был похож ни на одного из тех коллекционеров, с которыми Кремер за это время имел дело. — Хотите?

— С автографом известного собирателя икон!…

— Ну что ж, — Терновский расписался на обложке жирным фломастером, — буду рад.

— Весьма признателен.

На эстраде появился небольшой инструментальный квартет. Кремер посмотрел на часы.

— Ждете кого-нибудь? — спросил Терновский.

— Одного человека, видимо, он не придет.

— Я жду приятельницу, — Терновский кивнул на свободный стул. — Из Залесска.

— С выставки?

— Она там работает. Мне нужно обязательно ее дождаться. Дело в том, что завтра меня уже не будет в Москве. Я еду в Закарпатье.

— Ловите жуликов где хотите, только не под сводами музея… — Позднова тряхнула рыжеватой, перетянутой резинкой косицей. Челка рассыпалась, закрыла лоб. — Не в залах!…

Ненюков предполагал, что так и будет, но без руководителей выставки осуществить задуманную операцию было невозможно.

— Против! Тысячу раз против!…

— Экспонаты будут заменены.

— Где вся обстановка — воздух, стены освящены близостью величайших имен!

Разговор обещал быть долгим.

Ознакомившись с рапортом Ненюкова, предполагавшего возможность кражи на выставке в Залесске, следственное управление поручило уголовному розыску срочно подтвердить либо опровергнуть гипотезу инспектора по особо важным делам. Учитывая срок закрытия выставки, на выполнение поручения оставалось несколько часов.

Ненюков предложил план операции. Дать возможность преступникам заполучить несколько малоценных икон, организовать наблюдение и задержать вместе с перекупщиком. Только так можно выйти на иконы, похищенные у онколога, на «Святого Власия», раскрыть убийство Смердова. Пока план обсуждался, Ненюков приступил к практическим мерам, генерал Холодилин поддержал его.

— Операцию готовить в полном объеме! — Не отменяя приготовлений, он, однако, поручил проверку этой версии одному из своих осторожных молодых референтов — майору Несветаеву.

Теперь Несветаев тоже сидел у Поздновой, неприметный, скованный, с широко посаженными глазами, и, не отрываясь, конспектировал.

— С годами, — говорила Позднова, — люди будут все больше стремиться познать истоки! Вглядываться в дошедшие сквозь века сарматские узоры вышивок, в символически-культовую резьбу прялок, краски древних икон… В знаки далекого времени, когда человек ежедневно соприкасался с искусством и был художником сам! Понимаете, через много лет уже станет неважно, как наш далекий предок называл лицо, изображенное на куске дерева, — Спас ли, Сын Человеческий или Учитель Праведности. На первый план выдвинутся представления о справедливости, которые связывались с ними… Мы отвечаем перед потомками. Понимаете?

— Я милиционер, я должен думать о том, как вернуть похищснныс шедевры — «Сказание о Георгии и змие», «Святого Власия»…

— «Святого Власия»?!

— Смердов убит, — Ненюков кивнул. — Вы не знали?

— Фадей Митрофанович?

Несветаев захлопнул блокнот, осторожно встал, отошел к висевшей на стене репродукции. О нем сразу забыли.

— Можете сказать, как это случилось?

— Преступников было двое. Они обманом добились, чтобы Смердов показал им икону, потом убили. Скорее всего, с теми же двумя нам предстоит встретиться сегодня на выставке…

Позднова молчала. Несветаев дипломатично рассматривал репродукцию — изнывающий от жары дворик в Севилье.

— Но все ценное!…

— Будет надежно укрыто.

На столе перед Поздновой лежали сигареты, Ненюков посматривал на распечатанную пачку.

— Хорошо. — Позднова невольно взглянула на часы: ее ждали в «Авроре». — Я согласна…

Когда они возвращались в управление, Несветаев спросил:

— Почему вы считаете, что кража произойдет в день закрытия?

— В этом случае она будет обнаружена позднее. Преступник надеется скрыться раньше, чем начнется розыск, — ответил Ненюков.

— Неубедительно.

— Так бывало не раз.

Несветаев заглянул в блокнот.

— Вы замените все иконы?

— Что вас смущает?

— Специалист заметит подмену.

Ненюков взглянул на него:

— Вы верите в то, что кражи совершают сведущие люди?!

— Чем все-таки вы объясните отсутствие «Апостола» и других работ Тордоксы?

— Объявлено, что готовится экспозиция «Краски северных икон». Пусть думают, что им достались иконы с этих стендов…

Несветаев сверялся с записями, задавал новые вопросы.

— А если временно ограничить поиск районом кафе «Аврора», фабрики зонтов? Сенников может вернуться туда.

— Но его цель выставка. Иконы Тордоксы.

— А вдруг преступники подожгут выставку? Представляете?

— Для этого не обязательно входить в помещение.

— И все-таки?

Ненюков пожал плечами.

— Пусть у вас будет наготове пожарная команда. И наконец… — Несветаев жирно подчеркнул в блокноте. — Операция должна быть согласована с прокурором.

— Это уже серьезно: в нашей грамматике слова «Прокурор» и «Прокуратура» пишутся с заглавных букв. — Ненюков улыбнулся.

— Тогда я первый «за».

Они проехали по улице Герцена, оставался последний поворот на Огарева. Ненюков приготовился выходить.

— Считайте себя зачисленным в группу захвата, — сказал он Несветаеву прощаясь.

— Желаю удачи.

К прокурору ездил генерал Холодилин. Ненюков ждал в приемной, глядя на стрелки часов, каждое движение которых приближало закрытие залесской выставки.

Управление жило обычной будничной жизнью. Входили и выходили сотрудники, звонили по телефону, оставляли секретарю справки и рапорта. Где-то в глубине здания невидимая рука отстукивала строчки ориентировок.

Отсюда — из центра предупреждения правонарушений и борьбы с преступностью — поступало все новое, чем располагала современная криминалистическая наука, здесь разрабатывались и координировались совместные действия по раскрытию наиболее опасных преступлений.

Операция в Залесске была крупным, но не единственным делом Управления уголовного розыска в ближайшие сутки.

Нетерпеливо поглядывая на часы, Ненюков не думал об уголовных делах, по которым так же в этой приемной ждал решений генерала. Переходить от раскрытия к раскрытию, считать главным то, что сегодня в производстве, — судьба инспектора по особо важным делам, однако сейчас Ненюкову казалось, что не было в его жизни дела значительнее, чем поиск этих покоробленных временем черных досок.

Ненюков не заметил, как в приемной появился Холодилин. Все встали. Генерал кого-то искал — спокойный, непроницаемый даже для коллег, от которых не могла, казалось, укрыться никакая тайна.

Взгляд его остановился на Ненюкове.

— Владимир Афанасьевич, — по лицу Холодилина по-прежнему невозможно было ничего прочитать, Ненюков приготовился к худшему. — План утвержден. Желаю успеха.

Судя по штемпелю, письмо ждало Кремера на почтамте больше недели.

«Уважаемый товарищ — выпускник нашего факультета!»

Кремер быстро проглядел текст:

«Традиционный сбор закончивших факультет состоится в банкетном зале ресторана «София» (ул. Горького, 32) в 18 часов 30 минут».

Приглашение было послано почти за месяц.

«Где я буду в это время?» — подумал Кремер.

Было интересно увидеть постаревшего, но все еще благообразного декана, всматривающегося в лица бывших выпускников. «А что с Кремером? — наверное, спросит он. — Кто-нибудь видит его?» Конечно, декан скажет не так, потому что студент по фамилии Кремер никогда у него не обучался, назовет другую фамилию. «…Плывут облака, все белое солнце закрыв. И странник вдали забыл, как вернуться назад…»

Выходя из телеграфа, Кремер привычно оглянулся: несколько человек заполняли телеграммы, еще трое стояли у окошка — никто не устремился за ним следом.

День стоял хмурый, с морозцем. Табло над входом показывало 13.45. Кремер сунул приглашение в карман.

Сверху по улице Горького, от магазина «Меха», катило свободное такси. Кремер поднял руку.

— Знаете, где это? — Он сел, назвал адрес.

Таксист тронул машину с места.

— Что за вопрос!

Табло над телеграфом показывало 13.45. Минута тянулась удивительно медленно.

— Там фабрика зонтов… — объяснил Кремер.

— Я сказал! — рядом сидел видавший виды московский таксист.

Теперь у Кремера часы перед глазами в кабине: 13.48.

— Фабрика вон за тем домом, — показал таксист в 14.02.

— Остановите, я пройду.

Таксист затормозил, за поездку он не сделал ни одного резкого движения. В этом был особый шик. Деньги он, не считая, сунул в карман.

— Будь здоров, — сказал Кремер, хлопая дверцей.

Таксист в первый раз посмотрел в его сторону.

Дом впереди служил хорошиим ориентиром. Его стены были выложены тысячами четырехугольных пирамидок. Их верхние грани, несмотря на пасмурный день, выглядели освещенными.

Фабрика находилась позади, к ней примыкало несколько старых домов — бывшие общежития. Кремер представил их планировку — с высокими потолками, общими кухнями в конце коридоров.

«Сейчас нога попадет в колдобину», — подумал Кремер, входя в подъезд. Когда-то жил в таком доме.

Выбоина в полу оказалась обширной, но не глубокой. Некрашеные стены были сплошь исписаны каракулями, среди которых назойливо повторялась кличка «Сынок». Кремер посмотрел вверх — в большом вестибюле висела металлическая лестница. Пока он поднимался, сквозная арматура наполнилась гулом и внутренней дрожью.

Кремера интересовал Сынок, он жил на втором этаже — низкорослый, лет четырнадцати, с челкой, с трауром под ногтями. Когда Кремер вошел, Сынок стоял у окна и смотрел во двор.

Кремер понял, что Константина Сенникова здесь нет.

— Один? — спросил он на всякий случай.

— Ну, — Сынок выжидал.

— Пожалуй, я сяду.

За кушеткой Кремер увидел остов классической отечественной раскладушки, ею, должно быть, пользовался Константин в свои приезды. Здесь же лежала деревянная заготовка самопала, Кремер взял ее в руки.

— Не «Баярд». У того ствол короче. Дай сообразить… Может, готовишь «Шварцлозе»?

— Ну, — с любопытством сказал Сынок.

— Карманная модель девятьсот восьмого года. Лично я предпочел бы «Вальтер»… Пойди в Исторический музей — там увидишь. Мужчины есть в доме?

— Есть и нет…

Вскоре Кремер точно знал: Сенников не появлялся несколько дней. Сам Сынок переживал кризис: неделю не ходил в школу, обитал во дворе и питался отдельно, то есть садился к столу после матери и поедал все, что оставалось, особенно в неимоверных количествах хлеб и сахарный песок.

— Ты из роно? Узнали, что я не учусь? — поинтересовался Сынок. Несмотря на обилие получаемых углеводов, он оставался наивным, узкоплечим и губастым, за что был наречен во дворе Сынком. — Директриса пожаловалась?

— Там все известно. — За стеной пропищали сигналы точного времени. Кремер сверил часы. — Телефон в коридоре?

— Ну! Только по-быстрому: я за телефон не плачу… Когда с матерью жил — другое дело.

Кремер позвонил Антонину Львовичу, но не застал — по-видимому, Терновский действительно уехал.

— Стоянка такси далеко?

— На набережной, у большого дома. Показать?

— Я сам.

Через несколько минут Кремер снова вышел к зданию из пирамидок. Стены вблизи оказались расчерченными на квадраты, верхняя часть прямоугольников была незакрашенной, остальные грубо подчерчены, создавая иллюзию многогранников.

— Куда? — Подъехавший таксист был пожилой, явно разговорчивый.

— На Ленинградский…

Электричкой до Залесска получалось быстрее, кроме того, у него еще оставался резерв времени.

— Самый культурный вокзал… — сказал таксист.

Мороз усилился. Струя холодного воздуха откуда-то с крыши машины стекала Ненюкову за воротник. Ленинградское шоссе было забито транспортом. Время от времени шофер включал сирену, и машины вокруг расползались, освобождая осевую часть. Шофер спешил, ему хотелось еще к ночи вернуться в Москву.

Ненюков больше не думал о деле, которое ждало в Залесске. Ехали быстро. За Клином все чаще стали попадаться живописные лесные массивы: на мгновение, проносясь мимо, открывались боковые перспективы с видами на поселки, окруженные негустыми перелесками, со строящимися домами и высокими кирпичными трубами.

Выбежав из управления, Ненюков обнаружил, что обменялся с кем-то перчатками и теперь у него две правые. «Дурное предзнаменование», — подумал он. Возвращаться было некогда, одну он надел, другую сунул в карман.

Первую остановку сделали в Калинине, за мостом через Волгу.

— Надо заправиться, — сказал шофер, — а то на обратную дорогу не хватит, — казалось, он не забывал об этом ни на минуту.

У автозаправки Ненюков перебросился несколькими словами с инспектором ГАИ, узнавшим по номерам министерскую машину.

— Операция у нас — выставили заслоны на границах района, — пояснил инспектор ГАИ, поправляя на груди миниатюрный микрофон. — Ждем дальнейших указаний.

— Готов, — сказал шофер.

Скоро показался Залесск, со старинной трехэтажной застройкой, с сугробами. Отовсюду сбегали к центру узкие белые улочки. Ненюков когда-то бывал в нем. Сбоку виднелась гостиница, в которой останавливались Пушкин и Грибоедов, в соседнем, бывшем дворянском, доме выросли два брата-декабриста, теперь в доме помещалась школа рабочей молодежи. Еще дальше возвышался бывший монастырь, отданный под музей.

— «Здесь Родос, здесь прыгай!» — Ненюков полез в карман за перчаткой, но спохватился.

— Вы здесь останетесь? — Шофер забеспокоился: в гараже ничего не сказали про Родос, путевку выписали только до Залесска.

— Здесь.

На кругу, у станции обслуживания, уже стояли служебные машины. Участникам операции было запрещено обращаться непосредственно к дежурному по городскому отделу внутренних дел, ни один новый сотрудник в форме не должен был появляться в городе — вся работа по дислокации постов проводилась вблизи станции обслуживания. Назначенный на восемнадцать ноль-ноль вариант усиленною несения службы действовал в полном объеме.

С иконами или без них преступники уже не могли выбраться из Залесска незамеченными.

В одной из машин Ненюков заметил лохматую собаку и Гонту, сидевшего на переднем сиденье.

— В целях конспирации, — Андрей кивнул на вздрагивавшего от любопытства Кузьму, — не помешает? Он будет в машине.

— Отчего же?

Гонта вышел, открыл дверь Кузьме.

Метрах в двухстах за станцией обслуживания виднелась платформа. Электропоезда Ненюков не заметил — увидел лишь людей, спускавшихся с переходного моста.

— Вчера пассажиров было двое. — У фанерных щитов небольшого скверика Гонта снял поводок, Кузьма побежал впереди, квадратный, с квадратной мордой, виляя обрубком хвоста. — Читали интервью с Поздновой — «Шедевры собираются в дорогу»?

— «Вечерка» тоже напечатала.

Гонта не повел Ненюкова к монастырю, только издалека кивнул в сторону выставки.

— Наблюдательный пункт в главном соборе. Там все готово. Иконы в бывшем настоятельском корпусе, справа. Видите? Десять окошек по фасаду, на одном убрана сигнальная блокировка, навешен ставень. Я распорядился прибить как следует. Вокруг размазали известку, алебастр… Ремонт. Если они пойдут, то через это окно.

— Понимаю.

Окна знаменитой гостиницы были ярко освещены. Вместе с бывшим дворянским домом, где размещалась школа, они составляли часть единого архитектурного ансамбля.

— Когда преступники повезут иконы, машины преследования будут находиться впереди них, — сказал Гонта, — трасса одна…

— Какие это машины?

— Фургон междугородных перевозок и самосвал. На всякий случай готовы дополнительные группы у Калинина и в Москве, на Ленинградском вокзале.

— А на шоссе?

— Отчасти вы уже видели, автоинспекторы нам сообщали по мере вашего приближения…

Гонта вздохнул и задержал дыхание. К Ненюкову пока еще не пришло это состояние тревоги и ожидания, когда уже ничего нельзя ни изменить, ни поправить.

— …Меня беспокоит «Апостол Петр». Я держал в руках икону, которую повесили на его место… — сказал Гонта.

— Плохо?

— Если они хотя бы раз видели подлинник, все пропало. Ошибиться невозможно.

С высоты собора освещенный прожектором бывший настоятельский корпус казался вытянутым, похожим на неправильную геометрическую фигуру. У входа мерцала вывеска.

Было около трех часов.

— Владимир Афанасьевич!…

Ненюков положил руку Гонте на плечо. Он все видел.

Две маленькие фигурки показались из-за угла и покатились к окну, забитому ставнем. Сверху фигурки казались неловкими заводными игрушками — кружили на месте, двигались, ни на секунду не оставались в покое. Два человечка, мешая друг другу, подкладывали под ставень длинный, очевидно металлический, рычаг и дергали. Менялись местами и снова дергали, ставень был прибит на совесть.

— Владимир Афанасьевич!… — повторил Гонта.

Ненюков догадался, что он ищет его руку. Они обменялись рукопожатием.

Никакая сила не могла оторвать Ненюкова от окуляра. Преступники охотились за творениями величайших мастеров, а между тем то, что он видел, было примитивно, как кража из пивного ларька.

Люди, суетившиеся внизу, выбивались из сил, несколько минут совещались, потом снова принялись за работу: теперь они не тянули стержень, а давили на перегиб.

Огромный промерзший собор аккумулировал вой ветра в разбитых витражах, скрипы, хлопанье птичьих крыл.

Ставень поддался. Скрежет выдираемых гвоздей долетел до верхушки собора. Обе фигурки сначала закатились за угол, под деревья, к могилам бывших настоятелей, потом появились снова и, уже ни секунды не мешкая, скрылись в окне. Тот, кто лез последним, изнутри вставил ставень за собой. Им предстояло выбить одну не особо тяжелую дверь и через коридор выбраться на лестницу: «Северное письмо» экспонировалось на втором этаже.

Несколько минут внизу как будто ничего не происходило. Сухие снежинки кружили, залетая в собор.

— Четыреста одиннадцатый! Четыреста одиннадцатый! — Гонта щелкнул тумблером радиостанции. — Я «Музей»! Как слышите?

— Слышу вас хорошо, — отозвался Четыреста одиннадцатый, точно он был рядом.

— Объявите готовность первой группе постов.

— Вас понял. «Музей», — сказал Четыреста одиннадцатый, — позади собора с правой стороны находится такси 26 — 17…

— Действуйте в соответствии с планом операции.

Ненюков передвинул окуляры ночного видения: преступники поднимались по лестнице, потом их тени мелькнули в окне на втором этаже, где еще несколько часов назад на центральном стенде экспонировался подлинный «Апостол Петр».

В простенках между окнами Ненюков потерял их из виду.

— Долго… Неужели заметили подмену? Гонта увидел их первый:

— Снимают центральную икону!

Четкий силуэт человека возник в середине зала.

— Обратите внимание: кто ее взял?

— Тот, что выше ростом… Прячет в сумку, застегивает молнию. Мечутся по залу, собирают иконы… Идут к лестнице. Четыреста одиннадцатый! Я «Музей»! Гости уходят.

— Вас понял.

— Конец связи!

Ненюков отложил окуляры. И невооруженным глазом было видно, как упал ставень. В отверстии появился человек, принял две тяжелые сумки. За ним показался его сообщник, приткнул ставень на место, и вот они оба с сумками уже бегут между деревьями к могилам настоятелей.

Не дожидаясь, когда до собора донесся звук разворачивающейся машины, Ненюков и Гонта, не теряя ни минуты, начали спускаться с НП. Дальнейшие их пути расходились.

В Калинине патрульная машина передала:

— Направляются к вокзалу. Видимо, уедут поездом.

На заднем сиденье Ненюков нашел расписание. Речь шла о скором Ленинград — Москва, прибывавшем в Калинин через тридцать минут. На этот раз машину Ненюкова вел Дед, морщинистый старик в очках с проволочными дужками. Дед крутил баранку и все время порывался увеличить скорость. Все вокруг ревело, казалось, не только машина — дорога, дома, деревья участвуют в сумасшедшей гонке.

— Будем в Москве вовремя, — пообещал Дед.

Некоторое время они еще слышали по рации голоса сотрудников, находившихся на платформе в Калинине, и потом, когда те занимали места в вагоне.

— Сенников — как на фотографии, — голос принадлежал старшему группы сопровождения, человеку обстоятельному. — Сейчас я стою в тамбуре, хорошо его вижу. Он с бородой. В меховой шапке. Вот он ее снял. Второй — в кепке под нерпу, в пальто с таким же воротником. Он помоложе, тоньше. У обоих сумки. В четвертом купе Гонта… Когда выйдем, он наденет зеленую шляпу. Она заметнее. «Апостол Петр» в сумке с молнией!…

Дед, казалось, только и делал, что прибавлял скорость. Когда он сидел за рулем, думать обо всем, кроме безопасности движения, было лишено смысла.

— У вас только первый класс, — пожурил его Ненюков. — А вы идете на побитие рекордов экстракласса…

Дед был одновременно прост и недосягаем.

— «Ралли Акрополис»! — Он снял руку с баранки, чтобы показать прокуренный палец. — У меня первый класс, но с тридцать восьмого года! Гонты еще не было на свете, а я получил первый! Он пошел в первый класс, а у меня был… — справа и слева гудело, дома сливались в одно длинное здание.

Только перед Московской кольцевой дорогой Дед сбросил скорость.

«Только бы они не рассмотрели иконы в поезде… — подумал Ненюков, мысленно возвращаясь к операции. — Но это маловероятно, рискованно…»

Вскоре по рации стали прослушиваться голоса инспекторов оперативной группы на Ленинградском вокзале в Москве.

Еще через десяток минут начальник штаба операции вспомнил про Ненюкова:

— Сто девятый! Сообщите свои координаты.

— Нахожусь в районе Водного стадиона.

— Гости в пятом вагоне. Как поняли? Связь заканчиваю. Сорок четвертый! Сорок четвертый! Кто знает, где Сорок четвертый?

Ненюков почувствовал: там, на вокзале, сейчас все напряжено.

— Я — Сорок четвертый, извините… — голос был незнакомый.

Ненюков посмотрел в блокнот: Сорок четвертый был телеоператор. Операция по задержанию Спрута записывалась на ленту видеомагнитофона.

— Все! — сказал Дед, когда, вырвавшись из гущи машин, он, почти не снижая скорости, выскочил на Садовое кольцо. — Теперь дело за вами. Готовьтесь к выходу…

Темно-зеленые вагоны подтянулись к перрону, громко лязгнул опустившийся токоприемник. Никакая сила не могла теперь сдвинуть с места мгновенно замерший состав. На подножках показались пассажиры, первые голоса отдались от стен высокого вокзального дебаркадера.

На перроне Ненюков никого из сотрудников не увидел. Одинокий милиционер в форме маячил в голове состава, ему едва хватало времени отвечать пассажирам. У пятого вагона заглядывали в окна встречающие. Задерживаться здесь Ненюков не мог, поэтому сразу направился к выходу. Он взял курс на Комсомольскую площадь — основной поток н правлялся туда. Было еще рано. На «пятачке» торговали цветами, чистили снег. Оранжевые куртки окружили каток у Центральных билетных касс — там клали асфальт.

Зеленая шляпа Гонты появилась на площадке между Ленинградским и Ярославским вокзалами. Ненюков сбавил шаг, чтобы держаться на расстоянии. От потока пассажиров вновь стали отбегать ручейки — к поездам дальнего следования, к суточным кассам, в автоматическую камеру хранения — под огромный синий ключ, вывешенный над тоннелем.

Зеленую шляпу втянуло в зал для транзитных пассажиров Ярославского вокзала. Ненюков ускорил шаг.

Впереди шли двое.

«Они…» Ненюков узнал их по описанию, услышанному в машине. Теперь уже ничто не напоминало о заводных фигурках, которые он вместе с Гонтой наблюдал с крыши залесского собора.

Сенников и его сообщник остановились в центре зала, недалеко от эскалатора. Ненюков сделал полукруг, чтобы лучше рассмотреть лица. Уголовник выглядел старше и плотнее — крепкий, с крупными чертами. Окладистая борода молодила его, чувствовалось, что он возбужден и заметно нервничает. Напарника Ненюкову разглядеть не удалось — оба преступника направились к эскалатору.

В последний раз мелькнула шляпа Гонты. Других участников группы захвата Ненюков не знал. Он обошел эскалатор, по лестнице поднялся на второй этаж. Зал выглядел пустоватым, Ненюков двинулся прямо по проходу. Оба похитителя икон шли впереди, метрах в десяти, в дальний левый угол к скамьям между киосками «Военной книги» и Союзпечати.

Скамьи отгораживали от остального зала правильный квадрат, представлявший собой идеальный сектор захвата. Даже придирчивый референт Холодилина («Где он, кстати?») не мог бы придумать более оптимальный вариант для места задержания. Судя по всему, передача икон могла произойти на вокзале, в ближайшие часы и минуты.

Места на скамьях быстро занимали пассажиры. Ненюков пытался угадать сотрудников уголовного розыска: «Парень в туристских ботинках? Женщина с корзиной? Ее нерасторопный спутник — увалень с рыжими усиками?» Угадать было нелегко. Внезапно он увидел майора Несветаева с авоськой, полной апельсинов.

Время шло удивительно быстро. Заполнялся зал. Открылся киоск с газетами. Ненюков посмотрел на часы — шел седьмой час. Сенников сидел терпеливо, поставив ногу на сумку с иконами. Его партнер сходил за газетами, принес целую пачку, принялся читать.

В десятом часу на скамье, где сидели преступники, Ненюкову почудилось еле заметное движение, после того как дикторша вокзального радиоузла сказала:

— Граждане пассажиры! — Тут она ненадолго умолкла. Ненюков догадался, что дикторша по ошибке начала не тот текст. — Граждане, — она поправилась, — встречающие пассажиров! На пятый путь прибывает экспресс… Либе геноссен!

Сенников оглянулся в сторону Ненюкова — он кого-то искал. Инспектор по особо важным делам продолжал безразлично смотреть в пространство: за его спиной был эскалатор. Третий человек должен был, видимо, появиться оттуда.

«Главное, не встретиться глазами», — подумал Ненюков.

Группа прибывших с экспрессом пассажиров вошла в зал.

— «Ледиз энд джентлмен…» — снова заговорило радио.

То, что произошло через секунду, было невозможно предвидеть.

Пассажир, сидевший рядом с Сенниковым, провел рукой по карманам, внимательно посмотрел на соседа.

Сенников отодвинулся. Одной рукой пассажир еще лазил по карманам пальто, второй схватил Сенникова:

— Отдай бумажник.

Оба вскочили. Ничего еще не понимая, Ненюков подался вперед.

— Со мной не пройдет, карманник!

— Ты что? — Сенников отбил руку.

Все смотрели на них.

Ненюков увидел круглые остановившиеся зрачки майора Несветаева. Сам Ненюков в эту минуту машинально искал в кармане вторую перчатку.

— Бумажник отдай!

Блестяще задуманная операция рушилась на глазах.

— Помогите, граждане! — крикнул пассажир. — Кража!

— Что там происходит? — услышал Ненюков по рации. — Что там происходит, черт побери?

— Милиция!…

Сенников отпихнул пассажира, схватил сумку, бросился к «Военной книге». Он надеялся проскочить к комнатам отдыха — там был второй выход, однако кто-то из сидевших подставил ногу — Сенников отлетел в сторону, но удержался. Сумка упала. Схватка продолжалась несколько секунд. Увалень с рыжими усиками неожиданно перехватил Сенникова, дернул за кисть, одновременно заваливая на бок. Задержание было проведено мастерски. Никто вокруг ничего не понял.

Напарник Сенникова еще раньше отбросил сумку, рванулся в другую сторону — его схватили, но операцию по поимке перекупщика икон ничто уже не могло спасти.

Когда началась драка, Кремер сидел в зале. Он еще колебался, а ноги уже выбросили его мускулистое тело из круга наблюдавших в самую гущу дерущихся, руки сами нашли отброшенную сумку с иконами, рванули молнию, выхватили кусок легкого, как пробка, старого дерева.

Зажав икону под курткой, Кремер бегом бросился к лестнице. За ним погнались.

«Выскочить на площадь, — подумал на бегу Кремер, — сделать петлю: к метро, и сразу повернуть назад…»

Он был уже в дверях и наверняка успел бы смешаться с толпой на площади, но младший инспектор уголовного розыска опередил его — выскочил наперерез. Он знал вокзал лучше Кремера.

— Стой!

Бежать было некуда. Кремер замедлил шаг, бросил на ходу:

— Если вы задержите меня хоть на секунду, вы сорвете операцию. Так надо…

На младшего инспектора жалко было смотреть: крупные капли пота выступили у него на лбу…

Через минуту с иконой под курткой Кремер уже петлял, удаляясь в сторону Каланчевки.