Время дождей

Глава седьмая НЕВОД ДЛЯ СПРУТА

Гонта успешно выполнил оба задания Ненюкова.

В береговском архиве он нашел сведения о борбыле Федоре Джуге — Теодоре, а через несколько часов в аэропорту встретил прилетевшую из Минска Марию Бржзовску.

Цепь неопровержимых доказательств причастности Джуги к кражам икон тянулась от обручального кольца «Олена anno 1944», переданного ему Русиным в теплушке смертников, к изобличенному в совершении преступлений Филателисту, у которого это кольцо было изъято после ареста.

«Итак, Теодор, иначе Федор Джуга, и Спрут — одно лицо…» — подумал Гонта, глядя на летное поле в открытую дверь машины.

…Утренние краски беспрестанно менялись. Угольно-черные тона блекли, переходя в розовые, голубые, сиренево-темные.

На заднем сиденье дремала Бржзовска. Она прилетела под утро — из-за непогоды рейс несколько раз откладывали…

— Моего мальчика тоже звали Андреем, — были ее первые слова Гонте. — Иногда я не могу вспомнить его лицо…

— А того человека вы узнаете?

— Снится он мне каждую ночь! — Она тяжело влезла в машину — не старая еще, крупная женщина, в пальто, казавшемся тесным. — Когда швабы их встретили и стали звидать, чий сесь фаттю, Теодор сказав: «Не знаю! Прибился до нас. Надо его проверить!» Это он сказал про моего Андрея! — Бржзовска перемежала рассказ закарпатскими словами. Гонта понимал их. — А у швабов уже було дуже много дитей, яким не вдалось бежать: матери погнали их, абы диты остались живы. Немцы их проверили. Ни один в живых не остался, — она вздохнула. — Мы поедем мимо мемориала? Я хочу подойти к памятнику.

Гонта посоветовал ей отдохнуть — она послушно согласилась. Дремал, навалившись на дверцу, шофер.

На краю летного поля, под деревьями, лежали бурые прошлогодние шишки, похожие на ежат, свернувшихся в присутствии людей. У взлетной полосы, прощалась молодая пара, шофер бензозаправщика что-то кричал им, высунувшись из кабины.

Неожиданно запищала рация.

— «Вниманию патрулей на трассе! Уточняю приметы разыскиваемых — выбывших в автомашине «Москвич»…» — Составлявшие радиограмму спешили, она получилась не очень складной.

«Что произошло? — подумал Гонта. — Значит, инспектору ГАИ, которого я предупредил на Перевале, не удалось задержать машину? Или Шкляр и его спутники не доехали до Перевала?»

Он вспомнил «Москвич», тащившийся словно из последних сил, и Шкляра в нем.

Передававший радиограмму замолчал, похоже, его окликнула другая радиостанция, менее мощная. Гонта ее не слышал, услышал только ответ дежурного:

— «У художника фальшивый билет, на который якобы пал крупный выигрыш. При обнаружении подделки и ввиду невозможности вернуть задаток жизни Шкляра может угрожать опасность. Проверены действующие гостиницы, кемпинги…»

— Хитро задумано, — шофер проснулся. В голосе его звучала непоколебимая убежденность малосведущего, — лотерейный билет нужен расхитителю или спекулянту, чтобы и машина была, и ОБХСС не подкопался. Когда подделка выяснится, — он незлобно рассмеялся, — потерпевшим путь в милицию заказан. А художнику придется туго. Эти на все пойдут.

Гонта в последний раз оглянулся на клубки иод деревьями — они так и не пошевелились.

— Едем!

Ориентировку повторили два раза. Было ясно: случившееся со Шкляром серьезно и может повредить операции, на что и рассчитывает Джуга — Спрут.

— Мемориал, товарищ старший лейтенант! — сказал шофер.

Между деревьями мелькнул постамент. Жестяные листья венков ощетинились под прелой хвоей. Шофер затормозил. Все вышли из машины.

В глубь леса, за стену кирпичного завода, вела песчаная тропинка, начинавшаяся ступенями из белого туфа.

Бржзовска подошла к белому камню — на нем что-то лежало. Гонта не мог разобрать — что. В руках Бржзовска несла свертки. Но это были не цветы. Когда она развернула бумагу, Гонта понял — на белых ступенях лежали подарки детям, чей последний путь шел через этот тихий, пахнувший хвоей бор — игрушки, детские сандалии, книжки.

Плыли в небо верхушки неподвижных сосен. Сквозь дырочки маломерок-сандалий струился в вечность песок.

Причину волнений в коридоре Кремер узнал позже, когда, одевшись, вышел из номера. Не было света. Директор гостиницы уверял, что во всем виноват вчерашний буран, режиссер требовал заменить пробки, следователь…

Обо всем поведал Мацура, с которым Кремер столкнулся в полутемном холле.

— Собственно, что следователь?

— Дима пропал, — Мацура вертел головой; ему не хотелось упустить ни одной новости, ни одного передвижения действующих лиц. — Не ночевал в гостинице. И Вероники нет. Взяла вещи и… Вы же знаете!

— Ничего не знаю. К чему эта таинственность?

— Болтают ерунду: инспектор будто бы преследует Шкляра.

— То есть…

Мацура нахмурился:

— В училище, помню, только и твердили: Дима Шкляр! Талант, самородок… Администрация тоже носилась, но по другим поводам. Кто довел до слез уважаемого всеми мастера? Шкляр. Кто приставил лестницу и поднял в окно веселую компанию? Он же!

Сантехник Роман в кепке и свитере тащил к щиту-распределителю заляпанную краской стремянку. Мацура попытался и из него выжать информацию.

— Старший лейтенант не приехал?

— Из «люкса»? — Роман опустил лестницу: он не мог заниматься двумя серьезными делами одновременно. — Он уезжал?

— Здравствуйте!

— Я пропуска не выписываю, — обиделся сантехник.

Мацура пожалел, что связался.

— Рома-ан! — раздалось из-под щита. — За песнями тебя посылать!

Сантехник подхватил стремянку.

— Талант без самодисциплины! Возьмите меня, — продолжал Мацура как ни в чем не бывало, — семьи нет, времени много. Мог бы чаще бывать в «Авроре»…

Все, что говорил Мацура, было правильно, и все-таки слушать его было удивительно скучно, как смотреть на продолжавшуюся бесконечную прямую линию. Три линии, утверждал будто бы Делакруа, на свете самые уродливые, вспомнил Кремер, — параллельная, волнистая и прямая.

— Бывает, что вы показываете работы до опубликования? — спросил он.

— Непрофессионалам! Только! Мое правило. Среди них нет ни Шкляра, ни Пашкова…

«Можно ли быть таким наивным?» — Кремер вспомнил Филателиста. Только исследование Мацуры заставило того уверовать в «Суд Пилата» как вещь Тордоксы.

— …Пашкова не узнаю! Возьмите его бестактную выходку в отношении Антонина Львовича!

Он не договорил. Из комнаты кастелянши вышел Пашков. Накануне его весь вечер не было в гостинице, никто не видел, как он вернулся.

— Перед Антониной Львовичем я извинюсь, — экскурсовод театрально поклонился. — Публично. На автостанции. Но убежден: преступник здесь. У меня есть данные, я укажу его. Предупреждаю: на автостанции будет небольшой бэм.

— Опять вы, Володя, — Мацура поморщился, — есть инстанции, общепринятые нормы… Вы уходите? — спросил он Кремера.

Вернувшись в номер, Кремер одним пальцем, не прибегая к профессиональной десятипальцевой системе, достукал на машинке последнюю страницу — описание брачного периода аргонавтов. Им руководила потребность увидеть работу завершенной. Напечатанные листы он бросил в непрактичную корзину. Заключительная работа Кремера сразу опустилась на дно. Такое было впервые. Ставшую ненужной брошюру о глубоководных Кремер подарил горничной, катившей мимо двери круглый, на маленьких колесиках, пылесос.

Прозвонил телефон.

— Это я, — в трубке послышалась вчерашняя самоуверенность, но тут же исчезла. — Подача электроэнергии сейчас начнется… Вы понимаете меня? — Он звонил из учреждения, рядом с трубкой защелкали костяшки счетов. — Попробуйте слить горячую воду! Согласны с вашим предложением. Будет, как просили. Снизу полотно. Голландское. И десять тысяч. Миллиметров… Нет, хороших смесителей сейчас не найти. Вообще со смесителями беда!

— Пятнадцать тысяч, — Кремер знал, что они начнут торговаться, но в конце концов будут вынуждены согласиться. Он отошел, насколько позволял телефонный шнур, к окну. Над черепичными крышами поднимался туман. С соседних улиц к парку снова съезжались фурманки с солдатами. — Пятнадцать тысяч, ни копейки меньше…

— С ремонтом хлопот не будет, — юлили на том конце, — двенадцать с половиной миллиметров. Ни мне, ни вам.

Кремеру вдруг страшно захотелось, чтобы все кончилось побыстрее.

— Черт с вами! Встречаемся на автостанции, у кафе. Я еду тринадцатичасовым автобусом.

— Плашки у нас есть, не знаю, подойдут ли?

— Сложите все в портфель. Слышите?! И еще! Лично с вами после вчерашнего я вести дело не буду! Мало ли что вам еще взбредет в голову!…

— С тройниками обстоит не лучше. Я сказал!

— Оставьте идиотский жаргон! Портфель пусть принесет сам… Я ему отдам пишущую машинку. Поняли?

— Успокойтесь, — Кремеру послышалась угроза, потом наступила долгая пауза. — Ладно. Мы проверим коллектор… — В трубке раздались гудки.

Ливень застиг Шкляра и его спутников, едва они выехали из Клайчева. Небо было обложено тучами.

— Тем лучше! — мигнул Шкляру пухлый, с золотыми зубами, что договаривался с Вероникой. Он сидел с водителем. — Хуже погода — меньше проверок по дороге…

До этого Шкляр как-то не думал, что участвует в противозаконной сделке.

«Туда и обратно — на машине. Продадим билет — и с деньгами! Успеешь обернуться до завтрака… — решила Вероника. — Со сберегательной кассой растянется не меньше чем на месяц!»

— …Если милиция остановит — вы просили довезти. Друг друга не знаем. Из-за выставки посты по всей трассе!

— Какие сейчас посты! — буркнул водитель. — Льет вовсю!

Через час они ехали словно по бурно разлившейся реке. Вода прибывала.

— Надо брать назад! — высказался наконец Пухлый. — Зальем мотор! — Было похоже, что «Москвич» принадлежит ему.

— Объедем карьер — вверху суше будет!

— Там пост.

Они заспорили. Лотерейный билет покупал тот, что сидел за рулем, он же отсчитал Веронике аванс.

— Ремонт на мне, — сказал он.

— Нужен твой ремонт!

— Может, вернуться? — вступил в разговор Шкляр. — Переждем!

— А в машине не хочешь? — спросил водитель вроде бы даже весело, но самолюбие его было уязвлено: Пухлый с золотыми зубами оказался прав.

— Могу уйти. А вы сидите в машине.

Они сразу обернулись.

— А аванс?!

«Выходит, Пухлый — перекупщик. — Шкляр в полной мере испытал унизительность своего положения. — Он перепродает лотерейный билет этому типу в моем присутствии».

— Поворачивайте! Я не еду!

— Ты что? — угрожающе пропел водитель.

В заднее стекло ударили огни. Шкляр рассмотрел лица разом обернувшихся спутников — они не предвещали ничего доброго. Потом свет погас, шедшая сзади машина пронеслась мимо — желтая, с гербом и синей полосой вдоль борта.

— Милиция! — Пухлый как-то сжался, но машина, мигнув сигнальными огоньками, скрылась за поворотом.

— Довезите меня до гостиницы или кемпинга, — потребовал Шкляр.

Они посовещались.

— Может, в «Карпаты»?

— Закрыты, уже с полгода.

— Еще лучше! Не проверят! А в такую погоду везде пустят…

Водитель попытался развернуться, но мотор неожиданно заглох.

«Авантюристы», — подумал Шкляр.

Двухэтажный кемпинг был на выезде из ближайшего городка, но добирались до него долго и долго стучали в окно. Наконец мелькнул свет, бородатый сторож открыл дверь.

— На одну ночь, — переговоры вел Пухлый.

Бородатый не соглашался.

— Попадет за вас!

— Кто узнает? Гроза какая… Держи деньги!

— Эх! — Борода махнул рукой. — Заводи машину — гараж все равно свободный…

«Диковато здесь», — подумал Шкляр.

Номер оказался набитым мебелью. Кроме кроватей в него был втиснут диван, тумбочки, облитый чернилами стол. С потолка свешивалась двухсотсвечовая лампа без абажура.

Спутники Шкляра распили бутылку спирта, которую водитель захватил из багажника. Закусывали «Завтраком туриста». Ложась спать, Пухлый запер дверь, ключ сунул под матрас, свет выключать не стал.

Только теперь Шкляр почувствовал, что пиджак на нем мокрый, дождь залил рубашку и галстук. Оставив храпящих соседей, он снял пиджак, вытряс на стол содержимое — табак, блокноты для зарисовок. Лотерейный билет Вероника уложила отдельно. Шкляр вытащил и его, бумага успела отсыреть, изображение гостиницы «Россия» казалось синим.

Он достал платок и промокнул лотерейный билет. Вместе с влагой на платке появился едва заметный мазок.

Соседи по номеру спали. Свет огромной лампы ничуть им не мешал, даже делал их сон более глубоким и органичным.

Шкляр взял билет в руки. Открытие оказалось ошеломляющим. В том месте, где стоял «ноль», верхний слой был искусно срезан. Сначала Шкляру показалось, что к платку прилип крохотный кусочек волокна, пылинка…

Художник выключил свет. Никто из спавших не пошевелился. Впрочем, это уже не имело значения.

«Надо возвращаться в Клайчево, вернуть аванс… Черт возьми, как все получилось! Вероника? Она как-то странно вела себя, когда речь заходила о билете. Не хотела проверять. Ее отлучки к доске объявлений…»

Набитый мебелью номер усиливал впечатление заброшенности, запустения.

«Что же Вероника, откуда взялся билет?»

Не заботясь об осторожности, он подошел к Пухлому, выдернул ключ из-под головы. Пухлый чмокнул губами — в маленьком обрюзгшем теле жила жажда.

Бородатый сторож внизу долго не мог понять, чего от него хотят, спрягал металлический рубль в банку из-под монпансье, вздыхая позвонил на междугородную. Связи с Клайчевом не было долго. Потом не отвечал номер Вероники. За окнами кемпинга, не прекращаясь, шумел ливень.

Шкляр попросил дежурную по этажу.

— Вероника? — переспросила дежурная. — Она вызвала такси и уехала… Кто ее спрашивает?

Художник бросил трубку.

— Куда это мы навострились так рано?! Ну-ка бай-бай…

Шкляр обернулся, позади стоял Пухлый, его угрюмый спутник спускался к ним с лестницы, на ходу надевая пиджкак.

С утра центр Клайчева — Холм — полностью перешел в распоряжение съемочной группы. Погода налаживалась, ретрансляторы не переставая передавали закарпатские народные и эстрадные мелодии. Вестибюль гостиницы заполнила «массовка». На площадь снова устремились зрители.

Позднова, Терновский и Буторин с утра отправились за сувенирами. Ходили они долго. Гулкие каменные улицы каждый раз выводили на центральную площадь к бывшей ратуше — рядом со свешивавшимся над тротуаром красноватым металлическим петухом. Торговали магазинчики в важных, тесно приставленных один к другому трехэтажных домах. Их строгий строй повторялся в камнях площади. Сотни людей толпились на тротуарах в ожидании съемок.

У витрин туристического бюро висели отглянцованные фотографии.

— Не наши? — Ассоль замедлила шаг.

У стенда уже стояло несколько человек, Буторин заметил среди них Мацуру и старичка администратора.

— На нас заказали? — спросил он.

— Наш друг побеспокоился, — Мацура показал на старичка, попыхивавшего длинной трубочкой, — фотографии вышлют в Москву.

Буторин оглядел снимки.

— Только Кремер нигде не получился.

— Какая жалость, — огорчилась Ассоль.

Старичок засмеялся:

— Чисто женская реакция!

— Память далеких веков. Да, — Терновский увел разговор дальше от сделанного Буториным замечания.

— Смотрите! — перебил Буторин. — Володя Пашков! — Он показал на районный отдел внутренних дел. — Странно!

Все обернулись: Пашков с инспектором по особо важным делам Ненюковым входили в милицию.

— Бежит время! — Мацура взглянул на часы. — Надо идти.

Только старичок администратор оставался безучастным.

— Заявку прислали: к нам боксеры едут, на май обещались гандболисты… — Он кивнул на опутанную проводами автомашину съемочной группы: — Как подумаешь, какой ужас творили здесь…

Огромная автомашина «Урал» давала ток расставленным вдоль тротуаров осветительным приборам.

Старичок поднял узкую ладошку.

По дороге Буторин несколько раз оглядывался — Пашков так и не появился.

Из-за съемок обед подали раньше. Первыми кормили участвующих в массовых сценах солдат войск Прикарпатского военного округа. Легче обычного порхали по залу официантки.

Наконец солдаты показались в вестибюле. На площади раздались команды к построению. Взвод за взводом проходил мимо замка, выламывались мальчишеские голоса:

— Не пла-а-ачь, девчо-о-онка, пройдут до-ожди!…

Сразу же в ресторан пригласили отъезжавших с дневным автобусом. По традиции их столы украшали букетиками первых цветов и открытками с пожеланиями: «Счастливого пути! Приезжайте в Клайчево!»

Обед прошел скучно. Пашков к столу опоздал и сидел молча, не вступая в разговор. Один раз он все же заговорил — намекнул на возможные с его стороны публичные извинения, но Антонин Львович сухо поджал губы. Вероники и Шкляра в ресторане не было. Кремер к столу не спускался.

После обеда Терновский сразу исчез — его потертый портфель и замшевая развевающаяся курточка быстро промелькнули в дверях.

Пашков заперся в номере.

«Кривляка! Хвастун! — Он сам напросился на неприятный разговор с сотрудниками уголовного розыска. — О, эта унизительная привычка тянуться за чужим вниманием!»

Перед обедом, когда он вышел из гостиницы, ему показалось, что проходивший мимо Ненюков посмотрел на него внимательнее обычного.

— Владимир Афанасьевич? — не выдержал он.

— Вы в центр?

— Я провожу вас…

По дороге он не умолкал: запас удачных наблюдений, сентенций — собственных и чужих — израсходовал в несколько минут. Все, что говорил, представлялось необычным и удивительным.

Опомнился у милицейского дома.

— Заходите, — предложил Ненюков.

Они поднялись в кабинет, выходивший окнами на центральную площадь. Начальник уголовного розыска встал из-за стола, Пашков крепко, как знакомому, пожал ему руку.

— Володя Пашков.

— Помню, — Молнар показал на стул рядом со столиком, сам отошел к стене, к висевшей в простенке цветной фотографии эрдельтерьера.

— Я хочу спросить, — Ненюков не сел, поправил накрахмаленную сорочку, одернул манжеты. Пашков давно заметил, что инспектор предпочитает чистый хлопок, а запонки Ненюков и Гонта носят одинаковые — с изображением античной богини. Однако вопрос не имел отношения к его наблюдениям. — Скажите, та проверка Терновского после лекции…

Пашков насторожился.

— Вы смотрели телеспектакль «Мари-Октябрь», я понимаю. Что означала вся эта инсценировка?!

— Владимир Афанасьевич! — Он что-то лепетал, все звучало наивно. — Найти шедевры!… Хотелось узнать, как прореагируют на свидетеля! Мы все здесь не доглядели!

Ненюков прошелся по кабинету.

— А древние иконы, которые вы предлагаете?

— Никаких икон! — Он поднял ладонь, вторую прижал к груди. — Клянусь!

— Что с часами?

— Дело не в них. Такое преступление… Понимаете? А вокруг все чего-то ждут, едят, пьют. Тордоксой занимались Ассоль и Мацура. Ассоль — человек глубоко порядочный!

— Вы присваиваете функции должностных лиц.

— Но не для себя же я стараюсь! — у него навернулись слезы.

— Какое наивное представление о расследовании! Кто с кем переглянулся, кто покраснел… — Молнар покачал головой.

— Мы запрещаем подобную деятельность, — сказал Ненюков. — Кроме того, это сейчас становится опасным!

— Для меня?

Вдалеке глухо ударил пушечный выстрел.

— Началось! — послышалось внизу.

Центральная площадь была освобождена от зрителей, лишь сбоку, у автостанции откуда должен был отправиться тринадцатичасовой автобус, собирались пассажиры.

Вспыхнувший серебристый свет «юпитеров» на мгновение придал площади странный сказочный вид. Зрители на тротуарах заволновались. Высвеченные прожекторами участники съемок занимали свои места.

День быстро набирал силу, асфальт парил. До Клайчева оставалось не меньше половины пути. В зеркальце сзади Гонта увидел лицо Бржзовски — набухшие веки, белое, словно под слоем белил, лицо. Женщина ехала с закрытыми глазами.

— Смотрите! — шофер показал на дорогу.

Позади дорожного знака «Кемпинг 200 м» съезжал на шоссе знакомый «Москвич».

— Они! — сказал Гонта. — Дайте сигнал остановиться.

Бржзовска за его спиной тихо охнула.

«Москвич» приближался. Люди, сидевшие в нем, и не думали тормозить. Отсвечивавшая полоса на лобовом стекле мешала рассмотреть их лица.

— Беру по осевой, — предупредил шофер.

«Москвич» проскочил у самой обочины. Второй раз за эти сутки Гонта увидел размытые скоростью физиономии находившихся в «Москвиче» людей.

— Шкляр! — крикнул шофер-милиционер, — крепче сжимая руль. — На заднем сиденье!

Гонта и сам заметил промелькнувшее в долю секунды бородатое лицо.

— На разворот? — спросил шофер.

Гонта оглянулся.

— Поступайте, как будто меня нет! — Бржзовска откинулась к спинке сиденья.

— Разворачиваемся!

Спрут все-таки навязал им свою игру.

На повороте машину слегка занесло, брызги щебенки прогрохотали по кузову. Ленточка на спидометре быстро сползла вправо к стокилометровой отметке. «Москвич» мелькнул на изгибе шоссе и тут же скрылся: водитель бросил машину в вираж, не снижая скорости.

Гонта включил микрофон.

— Явор-три! Как слышите?

— Я — Явор-три! — откликнулись с ближайшего поста ГАИ. — У меня все спокойно.

Взревев, машина взяла поворот, но «Москвича» там уже не было.

— У них движок от «Волги»! — шофер скинул шляпу на сиденье. — Ну, дело будет!

— Явор-три! Я — Седьмой, преследую «Москвич», квадрат «Борис-6»…

До поста ГАИ оставалось не более шести — восьми километров.

— Вон они! — крикнул шофер и осекся.

«Москвич» развернулся и теперь двигался навстречу со скоростью, какую позволял ему мотор. Пустое шоссе было безлюдно. «Москвич» быстро приближался.

— Они пьяные!

— Включите сирену, — приказал Гонта.

Сирена сурово взвыла.

— Водитель машины двадцать два тринадцать, — успел крикнуть Гонта в микрофон, — приказываю остановиться! Приказываю…

Прогрохотало эхо:

— И-ха! И-ха-ху! И-ха!

— Остановиться!

Сзади Гонта почувствовал впившиеся в спинку сиденья пальцы Бржзовски.

— Ложитесь! — крикнул он.

На мгновение стали необычно ясно видны лица людей в машине. Тот, что сидел за рулем, спустился вниз, чтобы во время столкновения избежать удара рулевой колонки. Только глаза и лоб мелькнули в стекле. Его спутника не было видно совсем, и лишь Шкляр смотрел на дорогу невидящим равнодушным взглядом.

— Я Явор-три, вас вижу! — донесла рация.

За несколько метров до точки, где машины должны были встретиться, обе боковые дверцы «Москвича» приоткрылись. Все, что разыгрывалось на шоссе, было актом полнейшего безумия, на переднем сиденье никого не было. Внезапно, в последнюю долю секунды, над рулем появились руки Шкляра. «Москвич» вильнул в сторону у самого крыла милицейской машины, не удержался, влетел в кювет.

Когда Гонта вместе с водителем подбежали к машине, из нее на четвереньках выползал совершенно пьяный пухлый человек.

Рядом взвизгнули тормоза.

— Требуется помощь? — спросил автоинспектор «Явор-три».

Серьезных повреждений ни у кого не было: пьяных судьба бережет. Пока «Явор-три» с сержантом занимались автомобилистами, Гонта помог художнику выбраться из кювета.

— Плечо немножко… — сказал Шкляр.

— Переходите в нашу машину. Лотерейный билет с вами?

— Он фальшивый, я его сжег, — скрывать не имело смысла. — Покупатели знают, вот и хватили с горя…

Гонта посмотрел на часы, времени оставалось в обрез.

— Может, успеем!…

— А вдруг я не узнаю его? — спросила Бржзовска. Едва художник оказался в безопасности, она утратила ко всему интерес и лишь мельком взглянула на Шкляра, когда тот сел рядом. Впереди ждало Клайчево. — Ведь почти тридцать лет прошло…

И вот Ненюкову поступили по рации первые сообщения: человек, вступивший в переговоры с Кремером, взят под наблюдение. Из бухгалтерии гостиницы, откуда он звонил писателю, человек почти бегом направился в кафе под красным металлическим петухом, где за столиком его ждал «сам». Голландское полотно и другое, что требовал Кремер в обмен на «Апостола Петра», ожидавший за столиком должен был лично в портфеле доставить на автостанцию. Спрут и его сообщники спешили.

Некоторое время рация молчала.

Ненюков не отходил от окна. Держался он привычно спокойно, ничто не ускользало от его взгляда.

— Внимание! — услышал Ненюков внезапно. — Зафиксировано посещение объектом заброшенного строения на Мукачевской улице… По выходе из дома Спрут имел при себе сверток!…

Теперь стал известен и тайник. Службы, обеспечивавшие операцию «Невод для Спрута», работали со все возрастающим напряжением.

Неожиданно заработал телетайп.

«Клайчево РОВД подполковнику Ненюкову…»

Как будто невидимая рука дотянулась до каретки, и помещение разом наполнилось трезвым заводским стуком. Ненюков не вздрогнул, не подбежал к аппарату. Гонта не мог находиться на другом конце телеграфного провода, но, если бы это все-таки был он, приостановить операцию Ненюков уже не мог.

…Обратилась к дежурному по областному управлению внутренних дел в Ужгороде и пояснила что лотерейный билет был найден ею в парке клайчевского замка…

«Ага, Вероника!» — подумал Ненюков.

Как он и предполагал, фальшивый билет Веронике подбросили, потом о нем чудесным образом стало известно двум весьма сомнительным личностям — Пухлому и его другу, Вероника противилась сделке, вывесила в парке объявление, которое читал Гонта, однако…

Механическая рука продолжала выстреливать текст, стремительно подбрасывая четкие строчки:

…После отъезда Шкляра неизвестное лицо предупредило по телефону о том что лотерейный билет подделан…

В этом месте аппарат неожиданно запнулся, и продолжение последовало сочным латинским шрифтом, видимо, телетайпист в Ужгороде от волнения нажал не тот клавиш:

…Primite meri rocicka…

— Сообщите, что силы брошены на поиск Шкляра, — сказал Ненюков, — в операции «Невод» участвует минимум инспекторского состава…

Он ни на минуту не позволял себе отвести взгляда от автостанции. Пассажиры там все прибывали, но посадка пока не началась: шофер «Икаруса» был вызван к инспектору ГАИ.

Связистка продолжала радиопоиски Гонты.

— Перед самым Клайчевом впадина, — в который раз принимался объяснять Молнар, — оттуда разговаривать бесполезно, ничего не слышно…

Ненюков кивнул.

В эту минуту у автостанции появились работники выставки: Позднова, Мацура, Пашков…

В дымке неестественного, пронизанного светом «юпитеров» сиреневого воздуха, по главной аллее парка двинулась странная в этот весенний день процессия. Мерно качали головами запряженные в одинаковые серые фурманки низкорослые кони. Перекликались с козел солдаты. Проводники сдерживали вырывавшихся из металлических ошейников — парфорсов сторожевых собак.

Так было.

В фурманках под охраной увозили из Клайчевского замка для отправки в Маутхаузен и Освенцим пожилых, больных и детей. Мало-мальски здоровые шли сами. Много было среди них арестованных «за помощь неприятелю», «за измену государству», «за действия против управления, а равно как и против рейха», но еще больше подозреваемых в связи с партизанами, нарушивших «закон об охране нации» и просто подвернувшихся под руку — всех, о ком на следующий день «отвечательный редактор и выдавец» «Недели» лицемерно сообщил о своей заметке «Неблагодарность»:

«Минувшего тыжденя Клайчево было сведкомъ не каждоденной подее: евакуацие жидов, что переубували в клайчевском табори… Сколько гуманности и людскости проявила держава — и сколько злобы и садизма скрывается в угрозах наших супротивников…»

Стрекотали съемочные камеры.

В глубине здания прозвучали позывные «Маяка». Вдалеке Ненюков увидел Кремера, приближавшегося к автостанции.

— Кремер вышел на площадь, — сказал Молнар.

В ту же минуту из миниатюрного динамика в комнату ворвался голос Гонты. Он передавал открытым текстом:

— Мы у Холма! Со мной Бржзовска и Шкляр… Как слышите?

— Слышу! — Ненюков поправил галстук, аккуратно поддернул рукава сорочки к плечу. — Пошли!

— Десять, девять, восемь… — почему-то по бумажке зачитала связистка, — два, один… Время!

Сначала ничего не произошло.

Хлопнула дверь райотдела: водитель «Икаруса» вышел к машине. Два сотрудника уголовного розыска в штатском оттянулись от автостанции ближе к туристическому бюро, где Спрут должен был встретиться со своим партнером. Инспекторов было всего двое, остальные пока еще стояли на шоссе по пути к Перевалу, чтобы прийти на помощь художнику.

Ненюков вглядывался в маленькую группку пассажиров — работников выставки и провожающих. Они стояли у сложенного на скамье багажа — Позднова, Мацура, Пашков… Терновский — его легко было узнать по портфелю — то и дело поглядывал на часы. Рядом стоял Буторин. Он да водопроводчик Роман, на этот раз в теплом свитере, натянутом почти на уши, представляли в своем лице гостиничный персонал. У автобуса уже выстроилась очередь.

— Десять, девять… — мысленно продолжал считать Ненюков. До завершения операции остались секунды.

Внезапно в маленьком кружке работников выставки что-то произошло: Ненюков увидел, как словно неведомая сила вытолкнула Пашкова в середину.

«Не выдержал? — Ненюков был весь напряженное внимание. — Решил все-таки произвести фурор! Только бы Пашков не пытался вывести на чистую воду Мацуру…»

Молнар посмотрел на Ненюкова, но тот и сам видел. Жестикулируя, Пашков обращался именно к Мацуре. Обещание указать похитителя икон перед посадкой в автобус и тем самым посеять тревогу у настоящего преступника? Ненюков вспомнил телеспектакль, из которого этот прием был заимствован, — назывался он «Кошачий король» с Юрским в главной роли.

«Где же бэм, Володя? — должно быть, спросил кто-то. — Обещал показать похитителей икон, а теперь в кусты?»

«И не собираюсь, — по-видимому, ответил Пашков. — Дело чести! Сейчас убедитесь…»

Ненюков оставил наблюдательный пост — больше здесь нечего было делать — и быстро пошел к выходу. Чтобы осложнить операцию «Невод для Спрута», экскурсоводу требовалось не более минуты.

«Спросите у товарища Мацуры, — Ненюков представил реплику Пашкова так ясно, будто находился рядом. — Что значит телеграмма «Ребенок здоров», если детей у него нет?»

Все наверняка замолчали после этого бестактного выпада. И похожая на черницу в туго затянутом вокруг шеи платке Ассоль Позднова, и Терновский, и Буторин. Даже Роман.

Мацуре было трудно уклониться от ответа. Закованный после болезни, как в латы, в тяжелый гипсовый корсаж, он, должно быть, обратился к Терновскому или Поздновой:

«Вы настаиваете? Что ж! Мы уезжаем, и я не вижу причины скрывать… Вас это обрадует! «Апостол Петр» не был похищен в Залесске. Милиция подменила его. Впопыхах преступники не заметили. Мой товарищ, работник выставки, сообщил, что икона цела, этой шифровкой…»

«Правда? Это правда, Ассоль?» — сообщение должно было вызвать сенсацию.

Когда Ненюков выбрался из толпы и увидел, что в группке работников выставки и их провожатых не хватало одного человека, он понял: разговор, который он представил себе, имел место в действительности. Среди лиц, к каким Ненюков успел привыкнуть за эти дни, он не увидел круглого, довольно приятного, может быть, самую малость отягченного низким лбом и густыми нависшими бровями лица, принадлежащего электрику Роману, того самого, что словно сошло с экрана видеомагнитофона в кабинете генерала Холодилина.

Электрик, он же сантехник гостиницы Роман, сорвавший операцию на Ярославском вокзале, в прошлом трижды судимый за кражи, подручный Спрута, незаметно отдалился от отъезжавших работников выставки и исчез в толпе. Следовало тотчас сообщить Спруту услышанное: «Апостол Петр» цел и находится в Москве!»

Вместо Романа под свисавшим над тротуаром красноватым металлическим петухом Ненюков увидел Кремера. Кремер держал в руках портфель и пишущую машинку, как в тот вечер, когда он впервые оказался на Холме и Ненюков с Гонтой наблюдали за ним из окна гостиницы.

Шофер «Икаруса» с путевкой и правами снова побежал в райотдел. Ненюков чуть-чуть успокоился. Наверху, в окне кабинета, рядом с радисткой, он угадал фигуру Молнара, заменившего его на КП.

Спрут был где-то рядом, на площади, стиснутой, как крепостной стеной, пузатенькими трехэтажными домами.

Ненюков внимательно смотрел по сторонам.

…Маленький старичок администратор с небольшим портфельчиком в руках показался из толпы, огляделся по сторонам и снова спрятался. На мгновение, показавшееся бесконечно долгим, Ненюков потерял его из виду.

По другую сторону возов рыскал Роман. Старичок администратор и электрик искали друг друга. Роман нервничал, воротник его притянутого к самым ушам свитера приспустился, обнажив полоску пластыря, закрывавшего след ночного разговора с Кремером.

Подручный Спрута не мог понять:

«Все совпало в деталях… Какую же икону показал Кремер?»

— Восемь, семь… — автоматически считал Ненюков.

Спрут показался снова. Сбоку Ненюков увидел сотрудника уголовного розыска, обходившего объект по кривой. Все действующие лица были на месте. Свет «юпитеров» погас — в съемках был объявлен перерыв. Громче зазвучали голоса на тротуарах.

Наконец, словно решившись, Спрут отделился от толпы. Размахивая стареньким портфельчиком, он быстро пошел навстречу Кремеру. Их отделял длинный ряд остановившихся фурманок.

— Гов ныкай! — Роман различил старичка за повозками. — Адэ[4].

Администратор обернулся. Он не сразу заметил Романа, его внимание привлек Гонта, тоже спешивший к автобусу. Пожилая женщина в кургузом пальто едва поспевала за ним.

— Адэ! — громче крикнул Роман.

Спрут почувствовал опасность, но не знал, откуда она надвигается. Пожилая женщина рядом с Гонтой растерянно оглядывалась на ходу. Один раз она едва не встретилась глазами с администратором, однако ее взгляд прошел над его головой.

Низкий рост делал Федора — Теодора Джугу из Текехазы невидимым.

Бывший борбыль наконец обратил внимание на Романа, но не отозвался, пока Гонта и женщина не отдалились.

— Что кричите? Пречиста дева! — окликнул он.

Роман еще издали, по ту сторону возов, стал объяснять, показывая на Мацуру, на Кремера, приближавшегося с пишущей машинкой.

— Как? Повтори! — Джуга подскочил к соседней повозке, где было меньше людей.

Рядом с солдатом на козлах громко заворчала собака.

— Место! — крикнул солдат.

Бржзовска обернулась, кровь отхлынула у нее от лица.

— Теодор!

Гудела площадь, но шум не доходил до Джуги: на смену явилась тишина — так, закипая, проступала когда-то смола на дровах в печи в Текехазе. Он хорошо помнил ее превращение. Внезапно ему показалось, что он видит, как, затягиваясь вонючим дымом, плавятся в сорок четвертом ручки зонтов на костре, близ теплушки под брандмауэром.

Много раз представлялась Джуге эта минута и эта тишина, когда вдруг вспомнят его забытое с далеких военных лет имя.

«Теодором» называли его люди Шенборнов, жандармы, узники. Лихое время! Но коварны люди. Пречиста дева! Хотя бы Шенбор-ны: он взорвал фугас в замке, как они этого хотели, а вместо благодарности его самого решили стереть с лица земли, отправить в Освенцим! Будто из каждой тысячи пенге не платил он кому следует!»

…Снова отверзлись глаза и уши. Сотни голов, говор многих людей. Фурманки с солдатами.

— Теодор! Держите! А-а-а! — это был даже не крик, а стон.

«Все, все против!…» — подумал Джуга.

— Пошла массовка, — раздалось в ретрансляторах.

В свете вспыхнувших «юпитеров» на землистых скулах Джуги резко обозначились светлый и темный провалы — словно срезы разных пластов на склонах глинистого карьера.

— Держите!…

«Как же! Сейчас!» — Злоба поднялась в нем.

Разве они могли понять! Не он в конце концов создал лагерь в Клайчевском замке! Не он надоумил Филателиста собрать все иконы Тордоксы, чтобы продать за границу! И здесь, на выставке, Роман, а не он, Джуга, спустился в зал за иконами и полотнами голландцев. Ему, Теодору, нужен был только «Суд Пилата»… Не из-за него, из-за Джуги, убит Смердов. Да и к чему? Сколько им оставалось обоим жить на свете? Не сделал он ничего такого, чтобы можно было сказать: «Если бы не Джуга, этого бы не случилось». Таков мир. Не он придумал горе, оккупацию, преступления.

Прирожденный механицист, он мысленно раскладывал все на простые, устраивавшие его составляющие — что делал сам, что делали другие.

И когда он выхватил пистолет, действия его были такими же, как если бы маленький «фроммер» оказался незаряженным или заряженным одними холостыми патронами — те же легкие движения ладони вдоль рукояти, фиксации крючка, мягкий нажим указательным пальцем…

Он не целился ни в Ненюкова, ни в Гонту. Всех больше ненавидел он сейчас тех, кто стоял на площади, кто жил, смотрел без страха в свое прошлое; ненавидел люто, на первый взгляд необъяснимо; как уголовники ненавидят порой свидетелей, а главное, потерпевших от совершенных ими преступлений, проецируя на них свою вину.

Гонта оттолкнул Бржзовску, прыгнул вперед. Угловатый, он тем не менее точно выбрал момент.

Раздался тихий хлопок, пуля отскочила от мостовой.

Джуга попытался перезарядить пистолет. Гонта с силой рванул за оружие. Двое находившихся в толпе инспекторов придвинулись, закрыв старичка администратора от любопытных.

— По местам! — снова раздалось в ретрансляторах.

Романа задержали здесь же на площади, он и не пытался оказать сопротивление и только крикнул подбегавшему инспектору в замшевой кепке:

— Осторожно… — Он все еще старался избегать резких движений. И еще: — Не держите за свитер! — Теплые вещи Роман покупал на собственные деньги, таков был урок прошлых судимостей. Какие ценности ни проходили бы через его руки, только пальто да шерстяной свитер сопровождали его снова в камеру.

— Возражений не имею! — инспектор защелкнул наручник, второй он замкнул у себя на руке.

В нескольких метрах впереди вели Теодора Джугу.

Кремер с иконой в футляре пишущей машинки, не останавливаясь, прошел мимо: «Икарус» уже отправлялся.

Явления разного порядка и неодинаковой значимости одновременно происходили на площади.

Подражая старозаветному почтовому рожку, звучал клаксон. Это мощный «Икарус», увозивший Кремера и работников выставки, пролагал путь в толпе, почти касаясь крышей свисавшего над тротуаром металлического, с красным отливом, петуха. В трехэтажном здании против ратуши телетайп отстукивал телеграмму в Москву генералу Холодилину о завершении операции. По черному отшлифованному камню двигалась вереница возов. В серебристом свете стрекотали камеры, события прошлого переходили на кинопленку, чтобы остаться в памяти живых.