Время повзрослеть

Грета

Моя невестка приехала в город на какую-то встречу и пригласила меня пообедать с ней. Я не виделась с ней полтора года с тех пор, как оставила маму с ними в Нью-Гэмпшире. Не то чтобы я позабыла о них: я звонила каждое воскресенье. Просто я поняла, что они занимались своими делами, став маленькой крепкой семейной ячейкой в лесной чаще. Когда-то они все находились здесь, теперь — там, а за бортом оказалась я.

Мы договорились встретиться в ресторане «Бальтазар»: так захотела Грета. Раньше она все время в нем зависала: бизнес-ланчи с выпивкой, приглушенные разговоры у барной стойки после работы. Мы встречались там пару раз, когда она совершала повторный опохмел, и мне удавалось застать заключительную часть посиделок роскошных журнальных девушек, смех которых звенел так, словно был пересыпан кристаллами. Перед ними стояла пустая бутылка из-под вина «Сансер». Меня представили как золовку Греты, приняли и тут же исключили из компании. Потом Грета родила дочку; девочка была больна. Вскоре после этого журнал закрылся. Они переехали в Нью-Гэмпшир и теперь пьют «Сансер» там, только, наверное, вкус у него уже не тот. Надо бы спросить.

Грета опаздывала. Официантка усадила меня на банкетку под стеной из зеркал с продуманно разрозненными рамами и неровно вставленными стеклами. Жестяной потолок надо мной был выкрашен в меловой белый цвет, плавно вращались лопасти вентиляторов. Здесь царил всеобщий шум, который то нарастал, то затихал. Подоспела официантка.

— Мне определенно нужен бокал вина «Сансер», — сказала я.

Слева сидел мужчина постарше меня: сшитый на заказ костюм, седые волосы, похожие на элегантные снежные вихри. Он бегло листал «Уолл-стрит джорнал». Справа у окна уединилась парочка стиляг. Она — куда моложе его, с густой каштановой шевелюрой, аккуратным веснушчатым носиком, тощая, с золотистой кожей. Под рубашкой из черного шелка поблескивало серебряное ожерелье. Перед ней стоял бокал мартини. На ее спутнике, темноволосом семите, был костюм в тонкую полоску и огромные дорогие часы. Они сидели там, ссутулившиеся, притихшие и жалкие. Подружиться здесь было не с кем.

Грета пробралась ко мне через зал. Она оделась, как в старые добрые времена: вся с головы до ног в черном, высокая, хрупкая, с золотыми серьгами в ушах, свисающими до плеч. Невероятно высокие каблуки, на которых, казалось бы, невозможно ходить, но уж эта женщина знает, как на них передвигаться. Она явно набрала вес, но раньше она была настолько худой, что сейчас выглядела нормальным человеком, с округлыми ляжками, бедрами, ягодицами и настоящей грудью. Волосы у нее были пышные, здоровые, почти как шерсть у животных. С челкой, однако, была беда.

— Не вставай, — сказала она, и я послушно осталась на месте, послав ей через стол воздушный поцелуй.

Все же оказалось, что Грета хотела человеческого контакта: она неловко потянулась через стол, чтобы поцеловать в щеку и хоть как-то обнять меня. В итоге ей удалось лишь похлопать меня по плечу, потому что, наклонившись, она опрокинула мой стакан с водой, которая пролилась на стол и мне на колени, и в итоге оказалось, что физический контакт не стоил таких усилий.

— Прости! Пожалуйста, пожалуйста, прости меня! — воскликнула она.

— Да ладно, это всего лишь вода, — ответила я, вытирая воду салфеткой, и вдруг у меня появилось странное ощущение триумфа.

Как будто, что бы ни случилось дальше, я уже выиграла эту обеденную партию или, по крайней мере, она ее проиграла. Не то чтобы эта встреча была соревнованием, вовсе нет. Просто мне хотелось получить преимущество.

Помощник официанта вытер стол, и официантка положила на него меню для Греты.

— Закажи выпить, — посоветовала я. — Немедленно.

Она заказала то же, что и я, и затем, не переводя дыхания, — в ней словно бушевала какая-то влекущая и, похоже, безумная энергия, — выдала истинную причину своего визита.

— Я работаю по контракту. Скучно, но это приносит деньги, а когда работаешь удаленно, выбирать не приходится.

Принесли вино, и мы отказались от заказа.

— Нам нужна минутка, чтобы наверстать упущенное, — пояснила я.

И вот мы, члены одной семьи, принялись наверстывать все, что упустили.

— Думаю, время, когда я занималась интересной, — Грета очертила пальцами кавычки, — работой, позади. Это часть взросления? Когда выбирать не приходится.

Я не знала, что значит быть взрослой. По крайней мере не в ее понимании этого слова. Она ждала ответа.

— Ой, это был не риторический вопрос? Ты в самом деле хочешь знать мое мнение?

Она кивнула.

— Ты занимаешься тем, чем должна, — сказала я.

Официант вернулся, и мы обе мельком взглянули на меню.

— Заказывай, что хочешь. Что-то хорошее. Я угощаю.

Не знаю, почему я это сказала. Я была уверена, что в воздухе витает какая-то пассивная агрессия, но в тот момент никак не могла прислушаться к своим ощущениям или же испытывала смешанные чувства, а еще было слишком шумно, чтобы услышать главное.

— Закажу-ка я салат, — пробормотала она.

— Почему?

— Не знаю.

— Закажи бургер. Нам бургеры, — заявила я официанту.

— Чизбургеры, — поправила она.

— Два чизбургера. И еще вина в течение минуты.

Грета осушила бокал.

— Точнее, еще вина прямо сейчас, — добавила я.

Слева от меня богач долистал газету, сложил ее вдвое и принялся внимательно изучать рейтинговую таблицу на одной из страниц. Справа от меня девушка — у нее размазался макияж на глазах — отодвинулась от мужчины. У нее были гладкие изящные руки, без каких-либо украшений, с чистым французским маникюром. Его руки, сжатые в кулак, казались плотными. Я поискала кольцо у него на пальце и решила, что сейчас из-за этого произойдет что-то неприятное. Но его руки тоже были чистыми.

— Итак, я отправилась на встречу с этими людьми, чтобы узнать, во-первых, хотят ли они сотрудничать на долгосрочной основе и, во-вторых, смогу ли я заставить их платить мне меньше, или как-то иначе, хотя бы в этом году.

Далее последовал рассказ о предельном уровне дохода для участия в программе «Медикейд», обо всех трудностях, с которыми им с Дэвидом пришлось столкнуться с тех пор, как закрылся ее журнал и она потеряла медицинское обеспечение, и о том, как теперь они боялись в буквальном смысле всего. Хотя мы созванивались каждую неделю, обо всем этом я услышала впервые, хотя и была в курсе того, что им приходится нелегко. Я же не идиотка. Но обычно мы просто легкомысленно трепались о том о сем. Я старалась рассмешить их, рассказывала истории о жизни в большом городе. То, что поведала Грета, и беспокоило меня, и навевало скуку. Затем она сказала, мол, хорошо, что те гроши, которые зарабатывает мой брат, он получает из-под полы. Мы обе рассмеялись, она ведь вышла замуж за музыканта и по любви.

Подали еще вина. Я написала сообщение начальнику о том, что до вечера буду работать из дома, на что он ответил: «В последнее время ты только этим и занимаешься». Я уже была готова набрать: «Так же, как вы», но вместо этого написала: «Так же, как остальные». Потом я чуть было не написала: «Ну же, просто возьмите и увольте меня», словно мне до смерти хотелось, чтобы он сказал: «Знаешь, не приходи завтра», но от него пришло сообщение: «Это точно», — и катастрофа была предотвращена. Но мне все равно придется завтра идти на работу, так что же я выиграла?

Грета продолжала жаловаться на «Медикейд» и цены на медицинское обслуживание. Принесли заказ, и я уже решила, что теперь-то она сменит тему. Не тут-то было. Я с жадностью набросилась на еду и разрушила ее планы. Бургер был слабо прожарен, чеддер, котлета и булочка отлично гармонировали с ним, просто песня, а не обед. Картофель фри в майонезном соусе. Я не осилила бы еще один бокал вина, хотя мне очень хотелось. Но в последнее время я много работала над тем, чтобы научиться, когда и что именно следует говорить.

— Надо было заказать бутылку, — заметила Грета.

— Логично, — ответила я.

Я призадумалась в поисках темы полегче. Хотелось, чтобы сегодня Грете было весело.

— Как вообще в Нью-Гэмпшире? — спросила я.

— Не заставляй меня говорить о Нью-Гэмпшире.

— Ладно, не буду.

— Поздно, — ответила она.

Стеллажи для ружей, рекламные щиты с Трампом, никаких книжных магазинов. Ей приходится везде передвигаться в машине. Она скучает по пешим прогулкам. Поэтому она и набрала вес — потому что не ходит пешком. Она сидит дома весь день, а до кинотеатра сорок пять минут езды. Хотя они вообще не могут позволить себе ходить в кино. Друзей они не завели и чувствуют себя полностью изолированными. Есть только она, ребенок, муж и свекровь. В Нью-Йорке у нее был миллион друзей.

— Ну, зато там красиво, — сказала я.

— Да, стоит полюбоваться закатами, — сухо ответила она. — Может, наконец приедешь как-нибудь, посмотришь на закат.

Внезапно я заскучала по разговору о «Медикейд».

Те двое справа от нас снова взялись за руки. Точнее, мужчина схватил спутницу за обе руки. Схватил и принялся их поглаживать. Может, она пыталась освободиться?

У меня завибрировал телефон: сообщение от мамы, которая таким образом вмешалась в ситуацию. «Ну как вы, веселитесь?»

— Мама спрашивает, веселимся ли мы, — сказала я Грете.

— Отрываемся по полной, — ответила она.

— Сказать ей, что мы напились?

— А как же.

«Веселимся и пьем вино», — написала я в ответ.

«Проследи, чтобы она села на поезд домой», — написала мама.

— И каково это — жить с мамой? — спросила я у Греты.

— Не знаю, что мы без нее делали бы, — ответила она с элегантной и душераздирающей едкостью. — Неизвестно, сколько осталось Сигрид.

— Понимаю.

— Ты ее давно не видела, не уверена, что ты ее помнишь. — Теперь в ее голосе звучали уже не душераздирающие, а скорее агрессивные нотки.

— Как я могла забыть? — спросила я.

Официантка убрала тарелки. Мужчина слева дочитал газету, сложил ее вдвое и положил на сиденье между нами. Из внутреннего кармана он достал ручку и небольшой блокнот, открыл его, но в итоге лишь начал щелкать ручкой — сперва задумчиво, потом ритмично, а потом это стало меня раздражать. До этого я была не уверена в своем отношении к нему. Возможно, он отличный, хорошо воспитанный парень. Но человеку, который щелкает ручкой, не быть моим другом.

— Меня все еще изматывает моя жизнь, — сказала Грета. — Но знаешь что? По крайней мере я больше не начальница. Это было невыносимо. Ты знаешь, что начальнику непозволительно быть в плохом настроении? И вдобавок тебе нужно заботиться о чужих проблемах. У меня в подчинении было множество замечательных женщин, но, Андреа, у женщин столько проблем! Я работала после рождения Сигрид, да еще у меня на руках был твой брат, который сам по себе ребенок, а все мои сотрудники беспокоились о том, что журнал разваливается у них на глазах, в придачу ко всему остальному дерьму в их жизни… Так вот, сейчас кажется, что у меня чертовы каникулы, ведь мне нужно заботиться только о неизлечимо больном ребенке и плате за медобслуживание.

Формально я слушала Грету, кивала и поддакивала, но справа от меня разворачивался настоящий экстремальный аттракцион. Мужчина прижимал к своему запястью столовый нож (идиотское и уморительное зрелище), а она театрально шептала: «Давай, сделай это». Потом он ударил рукой о стол так, что бокалы зазвенели, а их содержимое расплескалось. Наконец она начала рыдать, но не от избытка чувств, не так, как плачут по-настоящему, а просто принялась издавать жалкие звуки. Джентльмен слева с изумлением наблюдал за происходящим, бросив один-единственный взгляд на девушку сверху вниз, как бы оценивая, стоит ли она тех неприятностей, которые доставляет. Стоит ли их хоть одна женщина?

Разумеется, я была на стороне выпившей дамы.

Ее спутник не пытался ее утешить. Сначала гладит по руке, а потом оставляет рыдать на людях, ненужную и постылую. Ах ты сукин сын! «Я дам ей любовь», — внезапно подумала я. Поднявшись, я протиснулась между столами и похлопала девушку по плечу. Растекшийся макияж, трепещущие ресницы, воспаленные сосуды в глазах… Мне доводилось плакать публично, как ей, только не среди бела дня, а ночью, в глухом уголке бара.

— Не хотите пройти со мной в дамскую? — предложила я. Она кивнула.

Мы двинулись с ней через весь ресторан. Положив руку ей на спину, я мягко вела ее между столами, мимо главного входа, мимо обеспокоенной женщины-администратора и прекрасной старинной барной стойки с винными бутылками, выстроившимися в ряд вдоль стен, вела ее вниз, в дамскую комнату, хотя ни одна из нас не собиралась воспользоваться ею по назначению. Я сидела и ждала, пока она умоется, вытрет лицо полотенцем и накрасит губы. В умело подогнанной шелковой юбке, с точеной сексуальной фигурой, осиной талией, широкими бедрами, изящными плечами она казалась физически сильной и хорошо сложенной.

— Со мной все в порядке, дорогая, — сказала она. — Знаю, что выглядит иначе. Он просто обезумел, вот и все, просто одержим любовью ко мне, и это — побочная реакция.

Она устроилась на столике, скрестив ноги, и вытащила из сумочки сигарету. В Нью-Йорке курение в помещениях запрещено уже более десяти лет.

— Этого нельзя делать, — заметила я.

— Да неужели, — ответила она и закурила.

Мне сразу захотелось уйти. Я выбрала не то поле боя, чтобы умереть. Но уйти уже было невозможно: она принялась рассказывать свою историю.

Ее звали Доминик, она была родом из Атланты, хотя не жила там уже пять лет. Но поскольку там все еще оставались ее родители (она называла их «мамочка и папочка», без всякой иронии, для нее это были их имена), она всегда будет считать Атланту своим домом. Она не останется навсегда в Нью-Йорке, что бы «этот, наверху» ни говорил. Под «этим, наверху» она подразумевала мужчину, с которым у нее был роман, а не Господа Бога, хотя она могла заметить мое секундное замешательство.

Она проходила летнюю стажировку в его консалтинговой фирме, «о которой я наверняка слышала», добавила она шепотом. Я ответила ей, что не знаю никаких консалтинговых фирм, потому что у меня другая сфера деятельности, но она проигнорировала мои слова, потому что для нее не имело значения, чем я занимаюсь. Сущее дитя. Ей пора было возвращаться домой, чтобы начать работать в компании папочки, которую она когда-нибудь унаследует, если ей захочется, но он, мужчина наверху, не позволяет ей, и вот она уже два года торчит в Нью-Йорке. Она проводит с ним время, когда ей хочется, и уходит, когда ей заблагорассудится. Он слишком стар для нее. Он ни разу не встречался с ее родителями. Это не первая и не последняя их ссора.

— Вы оба — просто ходячий кошмар, — сказала я.

— Думаешь? Мне казалось, я живу как во сне.

Она закурила еще одну сигарету. В туалет зашла администратор, и я ретировалась.

— Здесь нельзя курить, — заявила администратор.

— Да неужели? — ответила Доминик за моей спиной.

Я поднялась наверх и проскользнула в банкетный зал. Мужчина, сидевший слева, уже исчез, оставив газету, а мужчина справа строчил что-то в телефоне. У Греты в руках был чек, и теперь ревела она.

— За мой счет, не волнуйся, — сказала она. — Я заплачу, только уведи меня отсюда.

Я выхватила чек из ее рук.

— Нет, Грета, я здесь сидела и целый час слушала о том, как тебе не хватает денег, не для того, чтобы ты платила за обед.

— Ох, прости, что я без денег, — ответила она. — Прости, что содержу твою семью.

— Это не моя семья, — машинально сказала я.

— Андреа, твоя.

В эту секунду я готова была провалиться сквозь землю от стыда. Я оперлась ладонями о стол для устойчивости.

— Давай прямо сейчас успокоимся.

— Хорошо, — ответила она.

Мужчина, сидевший справа, предложил оплатить наш счет. В ответ мы обе огрызнулись:

— Отвали!

Он встал и ушел.

— Я рассказывала тебе о себе и своих проблемах, а ты ушла с совершенно незнакомым человеком, — пожаловалась она.

— Прости.

— Ты можешь перестать делать вид, что нас не существует? — спросила она.

— Это вы уехали из города, а не я.

— Потому что нам пришлось.

— Я сомневалась, что нужна вам, — промямлила я.

— Андреа, как ты думаешь, что происходит в нашей жизни? Ты разве не видишь, что творится? Полный аврал.

Она злилась, даже была в ярости.

— И не могу сказать за Дэвида, он большую часть времени существует как будто на своей планете, но определенно скажу за себя: меня это оскорбляет. Вспомни все, через что мы прошли вместе, ты и я, — а теперь ты просто разрываешь связи?

— Я звоню, — пробормотала я.

Она фыркнула:

— Мы ценим твои звонки, но этого, разумеется, недостаточно. Мы бы хотели, чтобы ты приезжала.

— Хорошо, ладно, я не думала, что это имеет значение.

— Конечно, еще как имеет! Ты важна для нас. Для меня.

Она взяла мои руки, сжала их, и в ее глазах было столько эмоций, которые она заставила меня осознать, что меня тут же просто унесло.

Один из официантов, пересекая зал, уронил бокал, тот разбился вдребезги. Некоторые посетители зааплодировали. «Должно быть, они не местные, — подумала я. — Никто из коренных жителей Нью-Йорка не стал бы хлопать в такой ситуации».

Позже я вызвала для Греты такси «Убер» до Центрального вокзала. Она быстрее добралась бы на метро, но мне понравилась мысль о том, как она упадет на заднее сиденье автомобиля и останется на некоторое время наедине со своими мыслями, наблюдая, как мимо нее в последний раз проносится город: кто знает, когда еще она сюда вернется? Уходя, она сжала меня в объятиях, крепко поцеловала в щеку и сказала, что любит меня и что я ее сестра, нравится мне это или нет.

— Это даже не обсуждается, — ответила я. — Я всегда тебя любила.

— Тогда приезжай на День благодарения, — внезапно сказала Грета. — Сможешь?

Уже забираясь в машину, она послала мне на прощание воздушный поцелуй и попросила не забывать ее, когда она уедет.

После того как мне приходится выслушать чьи-то личные откровения, у меня всегда несколько дней кружится голова. Я хожу с таким чувством, как будто сущность этих людей окутывает меня, как плотный свитер. В случае с Гретой это гидрокостюм. Прошла целая неделя, прежде чем мне удалось буквально содрать ее с себя. И вот однажды утром я проснулась, обнаженная, в своей постели и снова почувствовала себя собой. Греты и след простыл. «Греты больше нет», — подумала я. Как нет и больных детей, опечаленных мужей, потерянных матерей. Они там, а я здесь. Я свободна. А потом я взяла и купила билет в Нью-Гэмпшир на День благодарения, потому что я чертовски по ним соскучилась, и если я вскоре их не увижу, не потрогаю их, не поговорю с ними, мне не выжить.