ГЛАВА 6
Эль неслась среди верхних ветвей деревьев, ловко лавируя меж шелестящими на ветерке листьями. Ее цель — целая поляна, заросшая розовыми свечками, головокружительный и сладостный аромат которых притягивал ее просто неимоверно. Под стройный гул крыльев она на мгновение зависла над манящей свечой, выбирая цветок, и с легким шлепком приземлилась на один из самых крупных.
«— У-у, вкусная пыльца! Как ее много!», — радостно пронеслось в голове, пока ворсистое тельце облеплялось ароматной сладостью.
А потом на следующий цветок… и следующий…
«— А теперь, гребешками счистить, счистить, счистить… а потом набить поножку… набить, набить… — этот однообразный труд наполнял сердце Эль невообразимой радостью. — Принесу домой пыльцы — много, много, много… наполню соты, соты, соты… будут дети сыты, сыты… сыты…»
Внутри, в самой сердцевине ее радостных мыслей что-то было лишним — оно возилось и мешало полностью отдаться чудесному делу. Эль постаралась вникнуть в раздражающий зуд и тут же ее прострелила отрезвляющая мысль:
«— Какая пыльца, дура, какие дети?! Мать с бабушкой как узнают — так потом еще год будешь вручную коровник чистить!»
И после этого хлопок, темнота, тишина…
В себя Эль пришла от того, что сухой стебелек нещадно колол ей нос. Оказывается, она лежала на животе, раскинув руки и уткнувшись лицом во влажную после дождя траву. Она решила перевернуться.
«— Ой!» — от этого, казалось бы, небольшого усилия, мышцы скрутило так, как будто она уже на самом деле тот коровник вычистила, притом раза три подряд.
«— Это что ж мы с Ривой натворили-то?!» — ужаснулась она, меж тем чувствуя как полуденный теплый ветерок пробирается по ее животу и груди, прямо под мокрую рубаху.
«— Так, чувствительность не потеряна — это хорошо. Надо попробовать открыть глаза…» — попыталась она оценить свое состояние дальше.
Чуть дрогнув ресницами, она запустила под них немного ясного света.
«— Уф!» — облегченно констатировала девушка, убедившись, что и зрение в порядке. Тогда уже не сдерживаясь, распахнула глаза полностью и огляделась.
Она лежала посреди какого-то открытого пространства, скорее всего, на поляне в лесу. Хотя нет. Вокруг нее колыхался кипрей, который и притянул ее сюда, когда она так неосмотрительно долго пробыла пчелой. А раз вокруг кипрей, то это или вырубка, или старое пожарище, а значит… она все еще недалеко от храма и до Ока Дорог отсюда еще топать и топать.
«— А-а… и все в гору!»
— Ри-ива-а! — позвала она. Но голову девушка так и не смогла поднять, а голос, которым она крикнула, был хриплым и глухим, поэтому было непонятно, как далеко разлетелся ее немощный призыв.
Ей никто не ответил. Значит — или она тихо звала, или подруги рядом не было.
Магические силы их были равны, поэтому Рива, скорее всего, до Ока одна дотянуть не могла, а где-то сейчас так же тяжко приходит в себя. И если ее рядом нет, то тогда получается, что ее пчелку утянуло на другие цветочные заросли. Вопрос — куда?
Цветущий кипрей, росший вокруг и который привлек ее-пчелу, человеческую девушку нисколько не впечатлил. Свечеподобные соцветия сейчас, в последние дни лета, почти отцвели и только по три-четыре поздно раскрывшихся бутона жалко цеплялись за самые кончики макушек, а основную длину высоких стеблей, которые месяц назад еще заполняли упругие розово-белые цветочки, теперь были усыпаны стручками разной степени зрелости. И эта торчащая во все стороны бахрома, вкупе с развивающимися на ветру нитяными пушинками, делали растения неопрятными и неприглядными.
Эль постаралась вспомнить, что так привлекло ее к ним, но коротенькие примитивные мыслишки, которые возникали у нее в последние полчаса в теле пчелы, плохо отображались в человеческом сознании. Все, что вспомнила девушка, это было всепоглощающее желание трудиться и притягивающий сладостный аромат, который и руководил ею в полете. А вот тянуло ли ее пчелку в одно место или в разные, она вспомнить не могла.
Травы Эль знала не плохо. Обычно к этим дням все растения успевали отцвести, так что выбор у нее, слава Темному, был невелик. И теперь она пыталась вспомнить, что из медоносов еще цветет поздним летом в лесу. Подумав немного, девушка решила, что кроме зарослей отцветающего кипрея, в которых застряла она, на полузатененных полянах может быть и шалфей, которому положено еще цвести и цвести, чуть ли не до конца осени.
Но сейчас, как бы Эль не волновалась о том, что они с подругой растерялись в лесу, приходилось признать — единственное, что она могла сделать, это лежать и набираться сил. Магии в ней теперь с гулькин нос, а простая человеческая физическая сила ей в данный момент, с такими-то болючими мышцами, тоже не большая помощница.
Она закрыла глаза и стала вспоминать то, что видела пчелкой… по крайней мере, все то, что было при трезвом человеческом сознании.
Конечно, было великой глупостью их решение обернуться насекомыми! Ведь каждому волшебнику известно, что чем мельче создание в которое обращаешься, тем меньше времени ты присутствуешь в нем лично, а потом маленькое тельце перестает удерживать тяжелый для него разум и начинает действовать сообразно положенным ему инстинктам.
Что, в общем-то, и случилось с ними.
Сначала они хотели перекинуться в лесных горлиц, но побоялись, что в таком уже довольно заметном обличье не смогут попасть внутрь храма. А кто ж знал, что гроза налетит? И вместо одного даже неполного часика они застрянут в телах пчел чуть ли ни на все три! Теперь вот приходится расхлебывать эту оплошность и молиться Темному, всегда милостиво относившемуся к дочерям своим, чтоб мама с бабушкой не проведали о ней!
А ведь могло случиться и того хуже, проведи они пчелками еще хоть немного времени! Девичье сознание отключилось бы полностью, подчиненное могучими инстинктами тела, и порхали бы они по лесным цветущим полянам, пока их не выловили бы сильной магией родные. Вот было бы позорище-то! Внучка и правнучка Главы Первого Рода не совладали с магическими образами и застряли в них!
Не желая думать, что на счет Ривы еще ничего неизвестно и может быть всякое, Эль с усилием направила свои мысли на воспоминания.
А как все славно-то начиналось!
Они, когда еще две десятницы назад прослышали о свадьбе короля Эльмерского и принцессы Ламарской, задумали эту прогулку в храм, чтоб разведать обстановку.
И вот, сегодня утречком, проскользнув через Око, они стали приводить свой план в действие. Прямо здесь, на неприметной поляне перед пещерой с Оком, они выпили приготовленное заранее зелье, начертали на лбах и щеках положенные преображению руны и произнесли нужные заклинания. Не прошло и минуты, как их окутал водоворот сгустившегося воздуха, а они уже глядели в выпуклые огромные глаза друг друга, при этом покачиваясь на травинках, которые только что топтали ногами.
И полетели!
Вернее сначала обе не совладали с крылышками и, перевернувшись на спинку, подрыгали многочисленными ножками, и покрутились на месте. Если б к этому моменту были еще девушками, то бы и посмеялись.
Но ничего, через минутку они освоились и подхваченные ветерком взмыли вверх.
Эль хорошо помнила, как сначала под ней проплывал лес, обычный горный — невысокий и кряжистый. Но для нее малюсенькой и смотрящей сверху — великолепный и величественный. Как уходили от сильных порывов ветра, которые они чувствовали теперь загодя каким-то наитием, и ныряли меж деревьев. А потом возносились опять в вышину до следующей волны.
Ха! Именно тогда ее пчелка и заприметила эту вырубку поросшую кипреем. Для нее-то, тогда еще в полном сознании, это как-то прошло стороной. А вот теперь-то и вспомнилось…
А потом, после нескольких минут лета над склоном, под ними среди листвы выдвинулась скала, из которой был выточен фасад храма. На шпиле ярко сияло выбитое в круге золоченое солнце — знак Светлого. А покатые резные грани полукупола искрились хрустальными вставками.
Они облетели Знак и стали спускаться ниже.
Как оказалось, под самым куполом рядком расположились небольшие оконца, к тому же в эту жаркую пору распахнутые настежь. Небольшие-то они были по сравнению с громадой храма, а вот человеку они были бы где-то по пояс, ну а для них крохотулек, вообще, как столичные городские ворота.
Они с сестрой за свои неполные двадцать зим бывали в Валапийском храме раза три-то точно, но заходили всегда, как положено — по лестнице и через дверь. А снизу за всеми резными фронтонами и карнизами о наличие наверху окон совершенно нельзя было догадаться. Издалека же, с подъездной долины, окошки казались просто элементами геометрического орнамента, украшающего фасад.
«— Э-эх! Если б мы с Ривой знали, что они тут есть, можно было бы обернуться и горлицами…»
Залетев внутрь храма, им стало понятно, почему и изнутри их видно не было. Под рядом окошек, что тянулись по всей полуокружности фасада, проходил узенький балкончик, который продолжался и дальше, вдоль внутренней стены, полностью замыкая круг. А из покоев Обители, что внутри горы, на него выходила дверка. То есть, снизу, если задрать голову, балкон казался очередным резным украшением купола, закрывая собой и окна и дверь. А служители могли свободно выходить из внутренних помещений, невидимые снизу, закрывая или открывая с балкона окна по надобности.
В общем, теперь им было ясно, откуда они смогут без лишних глаз и проблем посмотреть свадебную церемонию. И уж точно — горлицами! А крупненькое тельце птицы, по сравнению с крошечкой пчелиного, давало им разбега во времени использования, часа на два больше. Что тоже кстати — венчание-то дело долгое.
После этого они еще немного покружили по храму, посидели на плече Светлого и не найдя для себя более ничего интересного подались на выход тем же путем.
А вот тут-то и начались все беды!
Когда они вылетели наружу, то своим новым пчелиным чутьем поняли, что надвигается гроза. А это катастрофа для их маленьких хрупких насекомьих тел! Они заметались. Что делать?
Пока, не имея возможности поговорить и что-то решить, девушки бестолково кружились на месте, с гор налетел шквалистый ветер. И мимоходом подхватив пчелок-пушинок, с размаху долбанул о купол, нисколько не озаботившись сохранностью их маленьких тел. Если бы только они были в своем человеческом обличье и их, с соразмерной этому удару силой, приложило о камень, то, скорее всего, убило бы на месте. Но, толи пчелиные тела крепче людских, толи потому, что они были магически созданными, но в этот раз все обошлось только выбитым напрочь духом.
Забившись в глубокую канавку вырезанного в камне рисунка, Эль, не видя уже Риву, пережидала порыв. А когда он пролетел, понимая, что после минутного затишья ливанет дождь, она попыталась взлететь.
Но, хотя после удара она и осталась цела, крылышки-то видно ей все-таки помяло, и взлететь она так и не смогла. Пришлось, быстро перебирая ножками, бежать к окну. Благо ножки были тоже нечеловечьими и позволяли вполне уверенно передвигаться по наклонной поверхности головой вниз.
Но она не успела! Вода хлынула разом, тяжелыми каплями придавив ее к камню и мгновенно промочив и ворсистое тельце, и ножки, и крылышки. Но эта была не самая страшная напасть!
Уже через секунду слившаяся в сплошной поток вода хлынула с купола, смывая вместе с пылью и залетными листиками, слипшийся легкий комочек, который был пчелиным обликом девушки. Цеплючие лапочки, которые успешно держались за сухой камень, намокнув, ничем помочь не могли, и задыхающаяся испуганная Эль поняла, что ее неумолимо стягивает с купола.
В тот момент, когда струйка, владевшая ее телом, сорвалась с края и полетела вниз, Эль успела увидеть недалеко впереди карниз, что пролегал под окнами. И из последних сил, добавляя к ним и ту малую магию, что поместилась в пчеле, она трепыхнулась в сторону.
«— Уф! Удалось!» — радовалась она, барахтаясь в огромной глубокой луже на карнизе, которая и смягчила удар от падения. А рядом уже сплошной стеной лилась вода, срывающаяся с купола.
Выбравшись из лужи, Эль переползла раму и двинулась по подоконнику, а капли расходящегося дождя нагоняли ее и здесь. Так что, по трезвому размышлению, следовало скоренько убираться и отсюда.
Шмякнувшись с подоконника на балкон, благо уже было понятно, что для пчелиного тельца это невесть какая катастрофа, Эль потащилась к краю и, просочившись сквозь кружевную прорезь балюстрады, посмотрела вокруг и вниз.
Уже с великим трудом призвав на помощь магию, она окинула особым взором круговой балкон и огромнейшую пропасть зала внизу, и с облегчением на сложенных руках статуи Светлого увидела то, что и хотела — маленькое светящиеся теплом пятнышко.
«— Рива здесь! Она жива! — возликовала юная волшебница, наблюдая, как светлячок взвился с мраморной руки и понесся к ней. — Раз так лихо летает, то значит, не сильно ударилась и, скорее всего, не намокла!» — порадовалась Эль за подругу, которая по спирали поднималась все выше. А долетев до ее уровня, исполнила торжествующий танец перед ней. При этом тон звука жужжания крыльев менялся — то выше, то ниже.
«— Вот когда уже пчелиное тельце начало потихоньку выдавливать из себя человеческое сознание! Это ж так пчелы общаются. А они в тот момент обрадованные, что обе живы, ничего не заметили!», — подумала девушка — ну, так ведь задним числом…
А тогда, где ползком по узорчатым стенам, где небольшими перелетами, Эль спускалась вниз. Рива же, не переставая приплясывать и «петь», кружила вокруг.
Так добрались они до статуи Светлого, которую еще раньше облюбовали, как самое удобное место для обзора храма. Тем более что улететь девушки все равно не могли — дождь за окнами лил, как из ведра.
Устроившись в складке мраморного рукава, они стали рассматривать зал.
А в храме произошли кое-какие изменения.
Во-первых, они поняли, что тот одинокий служитель, которого они видели склонившемся в молитве, оказался Святым Старцем. В тот-то раз головы он не поднимал, а магическая аура, по которой они могли бы его распознать, была укрыта от взгляда. И они, не особо рассматривая коленопреклоненную фигуру, посчитали его за простого Брата, вышедшего на поклон к изваянию Светлого.
Старец, в принципе, был им неплохо знаком. Они не раз видели его у себя в Долине в гостях и у их бабушки, и у других Глав Семи Родов. Сами-то девушки с ним почти не общались, просто знали, что он очень могущественный волшебник, да и, вообще, неплохой так, дедок.
Но это было — во-первых. Но вот, во-вторых, было куда как интересней!
Начавшаяся гроза не только их вернула обратно в храм, но и загнала в него троих путников. И до того эта троица была интересной, что даже если будешь таковую выискивать специально где-нибудь по городам и просторам, то ведь и не найдешь! А тут пришли сами и стоят напоказ! Девушки не удержались, прикрыли свой Дар и бочком так, повыше, стали подбираться к вновь вошедшим.
Первым привлекал внимание высоченный и здоровенный оборотень.
«— Кто он, интересно?» — подумала Эль, разглядывая его. Обычно, по внешнему виду человеческой личины оборотня, всегда нетрудно было догадаться о его звере.
Для волка, этот конкретный человек, был слишком высок и широк в плечах. Но в тоже время он был недостаточно тяжел для медведя или кабана. Да и гладкая пластичность его движений говорила о том же.
Эти-то три народа жили сравнительно недалеко от людских королевств — практически на границе с Ламарисом, и часто нанимались к человеческой знати в охранники. А молодежь из кабанов и медведей, что норовили побыстрее из под родительской опеки вырваться, пристраивались в человеческих портах в гребцы на галеи или грузчиками при складах. Так что увидеть их на улицах городов и дорогах королевств было не такой уж и редкостью.
Да, были еще и лисы, но те вообще не подходили в данном случае — в человеческом обличье они имели средний рост и ярко рыжие волосы. Да и крепостью сложения лисы-оборотни не славились, а в людских землях предпочитали заниматься торговлей и ростовщичеством, деля этот хлеб, и не всегда мирно, с гномами.
А вот других перевертышей Эль и не видела никогда. Хотя знала, что где-то в дальних землях живут и они.
Рядом с неизвестным оборотнем стоял светлый эльф. Парень был очень молод, а потому и не добрал еще положенных ему по природе роста и веса, и теперь, переминаясь с ноги на ногу возле Зверя и еле-еле дотягивая макушкой до его плеча, выглядел как осинка подле дуба.
Эль облетела эту парочку и зависла над третьим путником.
Молодой мужчина, чуть ниже оборотня и не столь мощный, показался ей очень знакомым. Она вгляделась в него, стараясь распознать, где она могла его видеть.
«— Может в Лидсе, год назад? Или в Акселле, два?» — но внутренний голос нашептывал ей, что не там она ищет. А, между тем, синие глаза мужчины притягивали и завораживали, и она точно знала, что увидев их однажды — никогда бы не забыла.
«— Да что за наваждение?!» — начинала она уже злиться, когда влетевший в незакрытую дверь порыв ветра всколыхнул волосы незнакомца и открыл черно-серебряную татуировку на виске. Эль залетела с той стороны, чтобы получше ее разглядеть. И сразу поняла, что эта татуировка ей прекрасно знакома. И она даже может ее прочитать.
Вернее, она знала, как ее читать, потому что древние руны, на рисунке нанизанные на тонкий меч, были из давно утраченного языка чуть ли не драконьих времен и в точности их прочтения давно уж никто не был уверен. За долгие годы их интерпретировали по-разному. В одном варианте эта знаменитая надпись читалась, как «Первый всадник». В другом же, как «Тот, кто следует впереди». И даже было такое предположение — «Летящий во главе».
Но, помимо нескольких вариантов прочтения этой надписи, она так же знала, что носили эту татуировку исключительно мужчины Эльмерской Семьи, притом, только представители «прямой линии». А с этим знанием пришло и понимание, что они с этим мужчиной приходятся друг другу очень дальними родственниками, потому что происходят от Первой Странницы. Так же, сразу стало ясно, что она его никогда не видела, так как любое знакомство с кем-то из королевской Семьи она бы, всяко, запомнила. И последнее, что Эль пришло в голову, так это то, что этот мужчина, привлекший ее внимание, может быть и самим королем — а значит, чужим женихом. А вот это знание почему-то было очень болезненным…
Но в тот самый момент, когда ее голову посетила тоскливая мысль, с небес грянул гром. Да такой, что потряс все ее маленькое тельце и вышиб дух из всей ее нынешней пчелиной души. Он загрохотал — многоступенчато, наслаиваясь в многоголосие, заставляя все ее многочисленные ножки дрожать и мощной вибрацией сбивая трепет крыльев. От этого всепоглощающего ритма она потеряла ориентацию и повалилась жалким комочком — прямо под ноги стоящим людям.
Когда грохот прекратился, и бешенный нестройный ритм его перестал вибрировать, она поняла, что уцелела только чудом! Трое мужчин, несоразмерно огромных по сравнению с ней, тоже упали на пол и теперь стояли вокруг на коленях. Как не раздавили — неизвестно…
И уже не думая ни о короле, ни об оборотне, ни тем более о маленьком эльфе, она выбралась из ущелья огромных тел и полетела к двери.
А гроза, очень кстати, к этому времени выдав последний аккорд, стала выдыхаться и должна была скоро закончиться совсем.
Когда на улице летели последние капли дождя, уже подсвеченные лучами прорвавшегося сквозь тучи солнца, в дверь вошли еще один оборотень и эльфенок полукровка. Но Эль они уже не заинтересовали — толи, пережитые страхи сказались, толи, пчелиные инстинкты все более забирали свое. Последнее, что девушка помнила достаточно ясно — это как она с нетерпением кружилась возле двери, поджидая Риву.
Вот, в общем-то, и все…
Эль открыла глаза. Солнце к этому моменту уже перешло свой полуденный придел и полностью выжарило послегрозовую влагу в воздухе. Носившийся над вырубкой ветерок был сух и горяч и давно высушил ее кофту и юбку, а заодно и травные заросли вокруг. Надо было подниматься, искать Риву и продвигаться к дому.
«— О-ох, наверно не удастся скрыть сегодняшнее происшествие от бабушки и мамы…», — пришла не очень приятная мысль в голову девушке. Она стала примеряться к ней, убеждая себя, что надо быть готовой ко всему.
Вдруг, откуда-то справа, в ногах, сначала послышалась возня в траве, а потом оттуда же прилетел родной, но хриплый и слабый голос:
— Э-э-эль!
— Рива! Я здесь! — отозвалась радостно девушка.
«— Значит подруга жива, в человеческом обличие и главное — рядом!»
Звук шуршащей травы приблизился, и между лохматых ближних стеблей кипрея нарисовалось любимое личико. Правда, под знакомыми и обычно ясными глазами залегли тени, губы запеклись, а нежная белая кожа нездорово посерела. Расшитая же рубаха на Риве была сильно измята и вся в травяных и земляных пятнах, а рыже-красные волосы всклочены.
Но когда в глазах сестры, уставившихся на нее, появились испуг и удивление, а рот издал звук: «О!», Эль поняла, что и сама выглядит не лучше.
А так как Рива передвигалась сквозь траву на четвереньках, то, когда она добралась до Эль, ей не пришлось присаживаться — она просто завалилась на бок рядом, чтоб обнять ее… и зареветь в голос:
— Я так испугалась, что тебя ря-ядом не-ет! А ты тут оказывае-ется! Как хорошо-о-то!
— Чего ревешь-то тогда, раз хорошо? — спросила ее Эль, пытаясь пошутить, но сама еле сдерживая слезы облегченья.
— Ты думаешь, бабульки все узнают? — наревевшись, спросила Рива.
— Думаю — да, сестра. Скорее всего, они уже знают. Если б мы, как и хотели, управились за час, то конечно — все могло пройти и по-тихому. А теперь, наверное, нас уже хватились и давно в тарелке высматривают, — не стала скрывать от нее Эль реалии сложившейся ситуации.
После этой небольшой речи, неприятной, но весьма бодрящей по смыслу, девушки разомкнули объятия, и, кряхтя, как старые бабки, стали подниматься на ноги. А утвердившись вертикально, немножко потоптались на месте, разминаясь, и принялись оглядываться, ища обратную дорогу к дому.
Когда их глаза нашли наверху приметный уступ, Рива указала на него:
— Вон он… далеко…
И действительно, голый скальный выступ выделялся над кронами деревьев высоко-о вверху, а с поляны был похож на нос великана, нависающий над густой бородой.
Девушки направились к нему.
Заросший деревьями склон, по которому они поднимались, был крутым и каменистым, а земля под ногами осыпалась мелким крошевом, при каждом шаге утекая из-под ступни и утягивая ее вниз за собой. Поэтому то и дело приходилось цепляться руками за выступающие камни или клочья травы, а то и вставать на четвереньки, в надежде, что четыре конечности не будут соскальзывать так же неуклюже, как две.
— Фу! Давай передохнем! — минут через десять такого пути, сказала Рива. И в изнеможении плюхнулась на кочку прямо там, где и шла.
Эль нагнала ее и уселась рядом, утирая рукавом блузки вспотевшее лицо. Ей, блузе то есть, было уже ничего не страшно — от ее кипенной белизны и крахмальной хрусткости после валянья по сырой траве ничегошеньки не осталось.
— А ты разглядела в храме половинчиков? Вот же ведь, хорошенькие! — начала разговор отдышавшаяся Рива.
— А разве тот, что был с грозным оборотнем не чистокровный? — удивилась Эль.
— Что ты! У него глаза чернющие, как угольки!
Нет, не разглядела этого Эль.
— А большой оборотень, я думаю, совсем не грозный, а очень даже милый. А к своим, наверное, и добрый. Просто он крупный и Зверь сильно в нем чувствуется, — продолжала делиться своими впечатлениями Рива об увиденных путниках.
Но Эль поймала себя на мысли, что милости и доброты в громадном оборотне тоже не приметила.
— А второй оборотень, который после грозы пришел в храм — тоже красавчик! И есть у меня подозрение на его счет, что он из тех самых, редких воронов! — не унималась Рива.
Ну, а этого товарища Эль и не разглядывала. Девушка опять начала злиться на себя — она, похоже, кроме эльмерца с татуировкой, вообще, ничегошеньки не заметила!
— Слушай сестра, а ты человека, который был с ними, разглядела хорошо? — спросила она у Ривы.
— Так… не очень. Он же самый неприметный из них — человек и человек себе! — ответила та.
— У него на лице была татуировка эльмерской династии. Может это сам король Ричард? — задала Эль тот самый, почему-то сильно волнующий ее, вопрос.
— Сестра! Ты меня удивляешь! Совсем уже в пчелке себя плохо чувствовала? Ты что, не видела, как они все просто одеты были? Да и путешествовали, похоже, всего впятером. Короли, знаешь ли, так не ездят! Да и потом вспомни — молодой Эльмерский король, как и большинство мужчин их династии, рыжеволосый, — при этих словах, Рива потрясла перед Эль своей растрепанной красно-сияющей косой. — Не такой, конечно, как мы, но все-таки. А этот парень темненький. Так что это, скорее всего, младший брат короля — вперед кортежа утрепал. Средний-то у них служитель Светлого и так запросто по горам шляться тоже не мог.
От этих простых и понятных доказательств, что виденный ими парень королем точно не является, Эль прям даже как-то воспряла. А на душе у нее при этом стало легко и спокойно. Вот только почему?
Отдохнув, девушки двинулись дальше.
Пока они, пыхтя, сопя и призывая в помощь Темного, преодолевают крутой подъем, думается, надо дать кое какие пояснения — кем эти молодые волшебницы друг другу приходятся.
Сестрами, в прямом смысле этого понятия, они не были. И хотя себя они так и называли, но на самом деле Рива приходилась Эль племянницей и была дочерью ее старшей сестры. Родились они около двадцати зим назад с разницей в несколько дней, одна в Зачарованной Долине, а другая в маленьком приморском городке недалеко от Старого Эльмера. Они даже имя получили одно на двоих — Эльмерива. И имя то было славным, семейным и носила его когда-то их прародительница — Первая Странница Заступница.
Но по стечению обстоятельств, предписанной им Судьбы, росли и воспитывались они вместе, в Долине. И пусть сестрами в прямом понимании этого значения не являлись, но вот лучшими подругами были точно.
Наконец, выбиваясь из последних сил, девушки подобрались к «носатому» уступу. Теперь надо было забрать чуть-чуть вправо — и вот она, маленькая затененная полянка. А в глубине ее, невидимый для простого человеческого глаза, вход в пещеру.
Проход, скрытый магией и зарослями девичьего винограда, провел их вглубь горы — в небольшую полость. А там, на одной из стен, окруженная с двух сторон выбитыми рунами, темнела чуть колышущаяся поверхность. Коснувшись положенных рун и взявшись за руки, так как с силой магии у них после пчелиных эксцессов были проблемы, девушки стали произносить заклинание. Текучая поверхность нехотя задрожала и всколыхнулась, как гладь большой лужи, в которую бросили малюсенький камешек. Девушки не раздумывая, шагнули в нее. С их-то нынешними силенками долго тянуть нельзя — кто ж его знает, когда Око захлопнется.
Ступили они с одной стороны колышущегося марева, а вышли с другой, в почти такую же пещеру, только без глубокого лаза — напротив Ока виднелся выход сразу на улицу. Подобравшись к его краю, девушки осторожно выглянули.
Готовы-то они, конечно, были, что про их проделки узнают. Но, вот что бы их поджидали прямо здесь — возле выхода из пещеры Ока… к этому, оказывается, они были — ну, совсем не готовы!
— Мама! Бабушка Руит! — в один голос воскликнули они и отшатнулись назад.
Поляна перед выходом из пещеры была почти полностью укрыта от солнца раскидистыми ветвями огромного древнего дуба. У ствола его на каменной скамье сидела молодая женщина и спокойно вязала. Рядом с ней, свернувшись клубком, лежал здоровенный рыжий кот. А в траве у ног, развалившись на бочинах, еще двое — один полосатый с белой грудью, а второй трехцветный — и эти размерами со среднюю дворняжку.
Стоило девушкам выглянуть, как котищи подхватились и с громкими мявками понеслись к ним. Вот тебе и аккуратненько посмотрели!
Пришлось выходить…
Молодую женщину, что после кошачьих воплей тоже поднялась со скамьи и направилась к ним, вряд ли кто в здравом уме мог посчитать за маму и тем более за бабушку столь взрослых девиц. Но вот то, что они близкие родственницы — было бы понятно каждому.
У нее, так же как и у девушек, были приметные своей яркостью рыже-красные волосы, правда у нее они были убраны не в расхристанные косички, а в вполне аккуратный и женственный пучок на затылке. Невысоким ростом и хрупкостью сложения эта женщина тоже напоминала сестер. И лицом нежным, подобным формой сердечку. А еще более губами — нижней полной и мягкой, и верхней, более узкой и резной.
Вот только выражения столь похожих лиц были совершенно разные. У женщины — строгое, суровое, но с явной затаившейся смешинкой. А у девиц, конечно же, испуганное и покаянное.
— Ма-ам! Бабу-уль! — в один слившийся блеющий голосок обратились девушки к ней.
Та, не слушая их, просто взялась за подбородок одной и посмотрела ей пристально в лицо. А потом проделала то же самое и со второй мордахой:
— Хороши! Ничего не скажешь! Ума-то что, нет совсем?! Хоть одного на двоих! Разве ж можно в вашем-то возрасте пчелами перекидываться? Не каждый умудренный опытом маг себе это позволяет! Я уж думала вы и Око-то сами не откроете!
Тем временем, не смотря на собственный строгий выговор, она заботливо подхватила девушек под руки и повела к скамье. А усадив, достала из-под нее оплетенную бутыль с холодной водой, вручила каждой по стакану и налила.
— Надеюсь, ты стихию свою не призывала? Хоть на это умишка-то хватило? — спросила она у Ривы.
Та только согласно промычала в стакан, взахлеб глотая воду.
Когда девушки напились, Руит им еще и капелек каких-то накапала. А потом велела подниматься и топать в деревню, на расправу к бабушке Норе. Девушки испуганно переглянулись, но делать-то нечего — обреченно повесив головы, направились, куда было велено. А ведь бабушка Нора это совсем не то, что бабушка Руит — тут дело одним выговором не обойдется.
Коты, полосатый и трехцветный, между тем терлись об ноги и зазывно заглядывали в глаза, просясь на руки.
— Кыш, парни! Они вас, таких кабанчиков, сейчас и от земли-то не оторвут. Неужели не чувствуете, что они совсем без сил? Тогда — медяшка вам цена, таким помощничкам! — пристыдила их Руит.
Коты все поняли и с понурым видом засеменили вперед по тропе.
Дорога до деревни была недлинной — только и пройти-то вдоль лысой скалы, которая содержала в себе и пещеру с Оком, и жилище Темного. Которое теперь, спустя тысячи зим от того времени, что он жил в нем, почиталось обитателями Зачарованной Долины, как храм.
Обогнув скалу, тропа вывела маленькую процессию на край деревенской площади. Теперь по правую руку от них располагалась все таже скала, которую они обходили, но здесь, выдаваясь уступом на площадь, она была облагорожена и резными колоннами обозначала вход в жилище Темного. А по левую руку — дом Главы Первого Рода, то есть бабушки Норы. Далее, по краю площади располагались такие же, как и их, еще шесть домов — круг этот и замыкающие.
Строились сии жилища когда-то для легендарных Странниц, почитающимися теперь в шести королевствах за Святых. Вернее, когда эти женщины еще и Странницами-то не стали, а были всего лишь семью простыми человеческими девушками взятыми Темным в жены, чтоб обучить их магии и породить с ними первых человеческих волшебников.
Так что дома эти и по сей день, построенные божественной волей, возвышались крепкими уверенными стенами. Вот только камень чуть-чуть потемнел… Но спустя тысячезимия эти хоромы, рассчитанные на большую семью, стояли все больше полупустыми. Потому что обитали в них, как правило, только Главы Рода с незамужними и неженатыми родственниками. А все остальные, кто не ушел в Мир, а остался в Долине, давно уж предпочитали жить своими домами, растянув деревню вширь аж на четыре улицы, расходящиеся лучами от той самой площади, что теперь была ее центром.
Вот и у них в родовом жилище кроме бабушки Норы жила Рива да еще сама Эль, в последние два года переселившаяся сюда от родителей.
А бабушка их уже ожидала. Она сидела в кресле возле незажженного по летнему времени камина и выжидательно смотрела на смущенно топчущихся в дверях девушек. А возле нее на приставном столике стояло блюдо с водой, так что было понятно — она в курсе всех их пчелиных перипетий и неудач с магией.
Вот! И что они могли ей сказать, зная это? Только стоять с покаянно опущенной головой и молча ждать неминуемого приговора.
— Значит так, — начала свою грозную отповедь бабушка, — я так понимаю — сказать вам в свое оправдание нечего. Вот и хорошо — похоже, не все мозги растеряли, ютясь по пчелам. А раз так, наказание ваше будет не столь жестким. Во-первых, хлев вы вручную все-таки вычистите. И не далее, как завтра. Во-вторых, магией вам запрещаю пользоваться две десятницы. Только если под моим или материным надзором, чтоб уроков не прерывать. И не хитрить мне — узнаю, строже накажу! А то, что я все равно проведаю, вы прекрасно и так знаете.
— А если… — не выдержала более эмоциональная Рива, попытавшись вклиниться в бабушкин выговор.
Но та прервала ее на полуслове, прекрасно поняв, в чем причина возражений:
— А если свадебный кортеж прибудет раньше этого срока, то значит и венчание пройдет своим чередом, без вашего присутствия. Вот и посмотрим — судьба вам на нем побывать или нет. А теперь кушать и в постель до самого утра. Живо! — прикрикнула она на них.
В общем-то, при последнем высказывании в глазах ее появилась затаенная улыбка, как давеча и у ее дочери, когда та ругала девушек под сенью древнего дуба, но подружки ее не заметили, расстроено переживая сказанное. Вот уж наказала бабушка, так наказала — тут и коровник рядом не стоял!
А на утро, надев на себя самые старые рубахи и юбки, а ножки вдев в крестьянские башмаки на деревянной подошве, девушки отправились в хлев.
В общем-то, им немного повезло, если конечно в таком деле вообще свезти может — на дворе стояло жаркое лето. А это значило, что большинство животных целый день находилось на выгоне, а то, что успевало накопиться за ночь, быстро высыхало. Только одна свинка с поздними поросятами портила им эту менее вонючую и более легкую задачу, возясь вместе со своим выводком в углу хлева.
Девушки оглядели предстоящее поле деятельности, вернее большой сарай, и приуныли.
Как было бы хорошо, чтоб вилы сами подцепляли навоз и нагружали корзину! А потом, когда корзины уже наполнены, то они — корзины эти, опять же сами, рядочком, поплыли бы к яме, что выкопана на конце огорода! А ты только стоишь где-нибудь в теньке на ветерочке, чтоб не сильно навозным духом несло, и слегка так это все дело направляешь. Главное-то, что для такой работы и магии-то много не надо — так, самую чуточку.
Но даже если бы на сегодня у девушек эта самая «чуточка» и насобиралась, то воспользоваться они бы ею не смогли. И пришлось им подтыкать юбки, покрепче ухватывать вилы и как самым что ни на есть простым селянкам браться за дело вручную.
Эль направилась в овечий загон.
Через какое-то время она поняла, что процесс перекладывания содержимого загона в корзину не идет — круглые сухие какахи сыпятся меж зубьев вил, как горох, и складироваться упорно не желают. Так что пришлось ей идти и брать лопату.
А когда она вернулась, посреди хлева стоял отец и с веселой улыбкой обозревал не вполне заметные результаты их труда.
— Что, девоньки мои, трудно вам без магии-то? Но иногда для разнообразия надо попробовать и без нее пожить. Большинство людей как то же справляется? А чтоб нескучно было, я пришел вам помочь, — и после этих слов, подхватив оставленные Эль вилы, направился к загону с маткой и поросятами.
— Альен, а тебя потом бабульки не заругают?!! — воскликнула Рива.
— А когда меня твои бабульки ругали?! — задорно ответил он, и подмигнул девушкам.
«— Конечно, кто ж отца ругать будет? Мама, чей поди, пожурит слегка, что пожалел их — дурех, не дал прочувствовать всю тяжесть безмагической жизни. А бабушка, так та, как обычно, вообще рукой махнет на доброту зятеву».
А отец тем временем аккуратно перенес похрюкивающих поросяток в соседний загон и переманил туда же и маму-свинку. А взявшись за дело, запел.
Сколько Эль себя помнила, он всегда себя так вел — делал то, что считал нужным, не оглядываясь на других, и всегда с веселой песней.
Нудных баллад про старые времена, битвы разные и героев с их подвигами он не любил. А пел все больше задорные и легкие песенки. Про веселого башмачника, который умел делать такие башмаки, которые кто не оденет, так в пляс в них пускается. Про жадного стражника, что стоя на городских воротах брал лишнюю деньгу со всех. А потом, не признав собственного графа, взял и с него, конечно же, поплатившись сразу за свою жадность. И как погнали того по улицам города по указу графа, а горожане, у кого он лишнюю монетку взял, норовили кинуть в него — кто гнилым помидором, кто тухлым яйцом, а кто и камнем.
Вот и сегодня отец затянул песенку про глупую, но добрую цветочницу:
Милая дева продавала цветы
На площади у фонтана
«— Купите! Купите!» — просила она:
«— Я утром их собирала!»
Предложила служке пару,
А он и говорит — дай мне даром,
Я спалю его на огонечке и вымолю тебе дружочка!
Ля-ля-ля, глупа она была и цветочки отдала!
Милая дева продавала цветы
На площади у фонтана
«— Купите! Купите!» — просила она:
«— Я утром их собирала!»
Предложила тетке пару,
А она и говорит — дай мне даром,
Я схожу на могилку к сыну, помяну его красиво!
Ля-ля-ля, добра она была и цветочки отдала!
Милая дева продавала цветы
На площади у фонтана
«— Купите! Купите!» — просила она:
«— Я утром их собирала!»
Предложила торговцу пару,
А он и говорит — дай мне даром,
Я посля приду и ленту тебе подарю!
Ля-ля-ля, глупа она была и цветочки отдала!
Милая дева продавала цветы
На площади у фонтана
«— Купите! Купите!» — просила она:
«— Я утром их собирала!»
Предложила парню пару,
А он и говорит — дай мне даром,
У меня подружка есть, ухажеров у ней не счесть!
Ля-ля-ля, добра она была и цветочки отдала!
Уже на втором куплете Эль и Рива подхватили легкий мотивчик и стали подпевать. А как отец и говорил — с песней дело и легче и быстрее делается.
А незамысловатая песенка была длинной и в каждой местности ее пели по-разному. Теперь же они вспоминали все когда-то слышанные куплеты да еще парочку придумали сами — по ходу. Собственно, с такими песенками всегда так и случается — кто-то что-то вспоминает, а подзабыв, придумывает свое.
Главное это запев про то, что цветочница отдает разным людям цветы даром, то по доброте своей, то по глупости. И всегда одинаковое окончание, что за ней в это время наблюдает бравый солдат, который сначала хочет взять пригожую девицу замуж, но увидев, как она все раздает, решает, что расточительная жена ему не нужна.
На последнем куплете они все дружно смеялись, не замечая усталости, а вот дело было сделано!
«— С папой так всегда — легко и весело!», — думала Эль, наблюдая как он, возвращая поросяток в родной загон, приговаривает что-то добрым голосом и чешет каждому между ушек.
Она очень любила отца. И если послушать тихий голосок, маленьким «жучком» живущий в ее душе, который она, конечно же, не слушала, то любила она его покрепче матери.
Мама была для нее — ясным солнышком, к которому стремишься и о котором мечтаешь. Но, к сожалению, в жизни Эль был период в котором, как и настоящее солнце, мама была далека и недоступна.
После, когда подросла, взрослым разумом девушка приняла и поняла причины заставившие мать покинуть их с отцом, но тот маленький и гадкий жучок в ее душе, который поселился там в день материного ухода, помимо воли самой Эль, норовил периодически вылезти и напомнить о себе тихим голоском.
А тот день, перевернувший все с ног на голову в ее жизни, Эль не забудет никогда.
Они — мама, папа и она, их маленькая дочь, жили в тихом приморском городке, в часе неспешной езды от Старого Эльмера. Да, еще с ними жил тогда кот. Обычный такой, рыжий — летом облезлый, зимой пушистый и толстый, в общем, какой в каждом доме на их улице имелся. И звали его Барс.
Их маленький городок когда-то образовался рядом с древним еще эльфийским поместьем, и даже свое название взял от нее — Литас, что на староэльфийском языке значило — взморье.
И состоял тот городишка из небольшой площади, где кроме храма Светлого, пожарной вышки и почтовой станции, высились еще с десяток вполне городских особнячков, а вот все остальные дома, вдоль разбегающихся в разные стороны улиц, как только обычными деревенскими коттеджами назвать было и нельзя.
Вот и их домик, в котором они тогда жили, был таким же — небольшим и скромным. Всего-то кухня и общая комната внизу да под самой крышей две спальни — ее и родительская. Но зато вокруг него был чудесный садик с самыми красивыми цветами в округе!
Само древнее поместье легкими воздушными строениями раскинулось чуть в стороне от городка на высоком обрывистом берегу и давно уж принадлежало кому-то из человеческой знати. Кому? Эль, в ее четыре зимы, было совершенно не интересно. А вот то, что недалеко от него располагалась вытесанная прямо в камне обрыва лестница, спускающаяся к самой кромке прибоя — очень даже! Они с мамой часто ходили туда гулять.
Их жизнь в этом тихом сонном городишке была спокойна и упорядочена. Но сказать или подумать так мог только взрослый человек, а для ребенка, которой другой и не знал, она была просто привычной — текущей изо дня в день по накатанной дорожке.
Отец обычно сразу после утренней трапезы уезжал в Эльмер, где, как знала Эль, у него была своя лавка. А они с мамой оставались хозяйничать дома.
Сразу после еды отец шел седлать лошадку, а они с мамочкой выходили на крыльцо его провожать. Папа никогда не уезжал без того чтоб не одарить своих любимых девочек, как он их называл, прощальными поцелуями. Маме доставался поцелуй в губы, а ей, Эльмери, целых два — в обе щечки.
А потом они стояли и махали ему рукой, пока он не скрывался за поворотом, и возвращались в дом к своим «женским» делам. Мама, спросив маленькую Эль какой танец она сегодня предпочитает — сарабанду или павану, отправляла по дому веник «танцевать» в предложенном ритме, а сама бралась за приготовление вечерней трапезы. Малышка же, по мере сил и умений ей помогала. Ну, а Бася, к тому времени напившись молочка, уходил заниматься уже своими делами — кошачьими.
Мамочка у Эльмери была волшебницей, и малышка очень этим гордилась. Но ей почему-то строго-настрого запрещалось об этом говорить с друзьями и подружками. Девочка очень сожалела, но наказ родителей выполняла.
И вот, когда в доме уже было прибрано, а еда на вечер приготовлена, они с мамой отправлялись гулять. Иногда они ходили в поля и луга, раскинувшиеся за городом. Иногда в лес к ручью. А иногда и к морю.
Везде, где бы они ни гуляли, мама собирала и показывала малышке разные травы и растения, говоря, что и ей, когда она вырастит, знания о них пригодятся.
Эльмери было конечно интересно и, как всегда бывает в детстве, очень мечталось побыстрее вырасти и стать такой же, как мама волшебницей. Но короткие детские мыслишки быстро уставали запоминать приметы и различия травок и девочка вскоре начинала утомляться.
Поэтому-то она и любила больше всего гулять у моря. Там растений почти никаких не росло, и мамино внимание принадлежало исключительно дочери. А собирали они только ракушки и красивые камешки, что было уже игрой, а не учебой.
К воде они спускались по той самой древней эльфийской лестнице. Берег в этих местах состоял из гладких обтесанных водой камешков, размером с пол кулачка Эль, и идти по такому пляжу в мелкой шуршащей волне было приятно. А под ногами всегда можно было найти что-нибудь очень интересное и нужное! По крайней мере, по разуменью малышки.
Но в некоторых местах, где высокий берег подступал особенно близко к морю, выдвинув из себя скошенные уступчатые плиты, характер его менялся, и под ногами оказывались не мелкие камешки, а те же самые ребристые пласты, только не острые, как на стене, а сглаженные и обмытые волнами.
Вот в таких местах обычно происходило много интересного! В скошенных ступенях плит часто попадались разные вещи, заброшенные сюда особо резвой волной и застрявшие между камнями. Только обувки разномастной они находили несчетное число! Здесь попадались и деревянные сабо, и заскорузлые кожаные башмаки, и даже, однажды, они нашли очень красивую парчовую дамскую туфельку. А уж посуды деревянной и не счесть! Разной — и самой простой, и резной, и с остатками красочных рисунков. И даже как-то нашли хрустальную заткнутую пробкой бутылку, в которой еще плескалось с полстакана какой-то красненькой водички.
А еще в каменных канавках, как правило, лежали уже не только мелкие голышики, а и вполне увесистые камни — и с два папиных кулака, и с лошадиную голову. И если такой камень можно было приподнять, то они так и делали. А потом заглядывали под него и искали крабов. Эти быстрые тварьки всегда пытались сбежать от них, смешно перебирая ножками, которые торчали выше их головы… или тельца. Малышка все никак не могла уразуметь, как это может быть одним и тем же.
Когда они ловили одного такого, то держа аккуратненько его за голову… то есть за тельце, подсовывали ему в клешню то палочку, то веточку водоросли, а то и прядь волос с маминой косы. А потом, наигравшись, отпускали. Потому что крабики на самом деле были маленькие и жалкие, а уж улепетывали от них, как от страшных чудовищ. И Эль тогда очень веселилась — это как же она, такая крохотная, может кому-то чудовищем казаться!
А после игры с крабами они усаживались на заветный камень, на который еще маме, подобрав юбку, нужно было перенести Эль, и сидя на нем, съедали хлеб с сыром, захваченные из дому, следя за тем, как вокруг них резвятся маленькие рыбки. Эта игра тоже очень нравилась Эльмери. Было весело и интересно смотреть, как рыбки серебристым веером разлетались от них, если она вдруг опускала ножку в воду. И наоборот, «сбегались» в неимоверном количестве, если она кидала туда крошки от хлебушка.
Когда хлебушек был съеден, ими и рыбками, они с мамой принимались рассматривать плывущие мимо кораблики и гадать, откуда те плывут и какой груз везут.
А еще, на том камне мама всегда предлагала поиграть с ветерком. Она вынимала из косы ленту и, взяв ее двумя пальцами за кончик, пускала стелиться по морскому бризу. А Эль должна была, подставив ладошки и прося ветерок послушаться, направлять ленточку или в другую сторону, или закрутиться в спираль, или обвиснуть так, как если бы к ней был привязан камешек.
Уже гораздо позже, много зим спустя, девушка поняла, что таким образом мама знакомила ее, малышку Эльмери, с доставшейся ей стихией.
В тот злосчастный день они тоже ходили к морю. И все было как обычно — и поиск сокровищ, и ловля крабов, и посиделки с серебряными рыбками. Эти последние часы, проведенные с мамой, девушка помнила очень хорошо. Ведь на протяжении многих последующих зим они всплывали в ее сознании снова и снова, доводя до слез. А «добыча» от той прогулки и по сей день в мельчайших деталях стояла перед глазами! Тонкие мамины пальцы перебирают на ладонях Эль розоватую, полупрозрачную, чуть ребристую ракушку, шероховатый зеленый камешек с белыми прожилками и немного попорченную морской водой костяную пробку для бутыли, вырезанную в виде птицы.
А тогда, еще не ведая о грядущем расставании, они веселые возвращались с берега домой. Им и нужно-то было пройти вдоль ограды старого поместья по улице, прилегающей к нему и выходящей на площадь, и оттуда уже свернуть на свою.
На площади они решили зайти в храм, поджечь на жертвенном огне во Славу Создателя тот цветущий тимьян, что мама насобирала на косогоре.
Но, когда они только стали подниматься по широким ступеням, к ним навстречу вышел настоятель и встал у них на пути.
Описать его, в свои четыре зимы, маленькая Эльмери не смогла бы. Все, что приходило тогда ей в голову при взгляде на него — это определение «противный дядька».
А сам «противный дядька» в это время, растопырив руки, загораживал им проход в храм и кричал на маму:
— Не пущу! Не позволю ведьме присутствием своим пачкать благость Дома Светлого! Уходи отсюда! И отродье свое забирай с собой!
Не особо понимая, что происходит, но слыша, как любимую мамочку обзывают ведьмой, Эль, сжав кулачки, выскочила вперед:
— Мама не ведьма — мама волшебница! — прокричала она, набрасываясь на того.
Недолго думая, служитель размахнулся и ударил девочку по щеке. В голове малышки все зазвенело, и она упала, ударившись спинкой еще и о камень крыльца.
Что потом сделала мама, Эль не видела сквозь выступившие слезы, но «противный дядька» заверещал дурным голосом и унесся вглубь храма, не забыв захлопнуть за собой дверь. Мамочка же подняла ее на руки и, приговаривая ласковые слова, понесла домой.
А вечером, когда они все втроем сидели за вечерней трапезой, не постучав, как положено в дверь, и не спросившись, к ним в дом ворвались тот самый «противный дядька» и несколько солдат.
Солдаты встали вокруг стола, а дядька начал что-то кричать матери и отцу, постоянно упоминая ведьм и колдовство. Папа, недолго думая, подхватил ее, Эль, и унес на второй этаж в спальню. И наказал сидеть тихо и к взрослым не выходить.
Эльмери и сидела… сколько-то, и слушала вопли дядьки и тихие спокойные возражения родителей, ничего, собственно, не понимая. А потом, решив, что она уже насиделась, тихонечко направилась к лестнице.
Подкравшись к самым ступеням, малышка осторожно сквозь балясины перил окинула взглядом нижнюю комнату.
А там кое-что изменилось. Солдаты сбились в кучу, вжавшись в простенок между окнами. А «противный дядька», который оказался в этой куче крайним, таращил глаза на что-то, что находилось над ним и молча, раскрывал и закрывал рот, как рыбка, вытащенная из воды.
Эль немножко переместилась и заглянула меж других опор.
Теперь ей стало видно, что дядька таращится на трех огненных змеев, которые изгибая тела, через всю комнату тянулись к нему и солдатам из камина. А из открытых пастей тех змей струились раздвоенные языки. Лившийся с них жар шевелил воздух и делал его похожим на водичку.
А мама стояла перед ним и что-то тихо говорила.
А когда дядька качнул согласно головой, она повела руками и отослала двух змей обратно в камин, а третью, самую здоровенную заставила отодвинуться. Солдаты и дядька кинулись вон из дома.
Эльмери знала, что мама умеет управлять огнем, но что бы вот так, такими красивыми и сильными змейками — ни в жизнь бы не догадалась! Малышка кубарем скатилась с лестницы и кинулась к ней, восторженно рассказывая о своей радости за ее такие дивные умения! Но родители почему-то счастья дочери не разделяли, а были сумрачны и молчаливы. А мама нагрела ей молока, накапала туда каких-то капелек и заставила выпить.
Что происходило потом, девочка уже помнила смутно — ей вдруг сильно захотелось спать, и не огненные змейки, ни «противный дядька», ни солдаты с пиками, ее больше не волновали.
И последнее, что запомнила Эль из того плохого дня — это склонившееся над ней, уже лежащей в постели, лицо матери. Мама плакала и что-то ей говорила. Но вот что? Малышка так и не распознала, потому что глазки ее закрывались, а мыслишки уплывали по мерным волнам на кораблике сна.
А утром или вернее ночью, потому что за окошком еще было темно, ее разбудил отец.
Осознать то, что он осунулся, глаза его запали и обведены темным, а волосы и светлая, обычно аккуратная бородка всклочены, малышка, конечно, не могла. Но то, что отец как-то не так выглядит и вид его ужасен — это она поняла сразу. И то, что случилось что-то плохое и непоправимое — тоже.
— Мама! Где моя мамочка?! — закричала Эль, каким-то чутьем поняв, что той не только нет рядом, но и нигде в доме.
— Папа, миленький, любименький, где моя мамочка?! — голосила она, вырываясь из отцовских объятий. — Ее забрал противный дядька?! Почему красивые змейки не спасли ее? Почему ты не защитил ее?!
— Элюшка, доченька, мама просто уехала. Ее никто не забирал! — отвечал отец, сам чуть не плача.
— Почему она уехала без нас?! Она что, больше нас не любит?!
— Любит, солнышко, любит. Потому и уехала. Так надо! — говорил отец, прижимая ее к себе и не давая вырваться и бежать на улицу, догонять мать.
Эту фразу: «Так надо!» Эль ненавидела до сих пор. Кому надо? Зачем надо? Этого она порой не могла понять и взрослым-то умом, а что уж говорить о девочке, которой всего четыре зимы?
А тогда, в объятиях отца, просто почувствовала, как вокруг нее сгустились черные тени, которые и отгородили ее светлую и радостную сегодняшнюю жизнь непроглядной стеной от будущего.
Потом, после того как они кое-как потрапезничали холодной простоквашей и вчерашним хлебом, она стояла у порога возле груженой доверху телеги и ждала пока отец закончит заколачивать досками двери и окна их дома.
Поняв, что они уезжают из их домика, малышка было кинулась искать кота, но папа остановил ее, сказав, что тот ушел с мамой. Это дополнительное предательство тогда тоже больно ударило по девочке, усугубив обиду на мать.
К тому моменту уже рассвело, и за забором стал собираться народ. Люди, которые еще вчера были к ним доброжелательны и по-соседски внимательны, теперь выкрикивали в их сторону злые слова и бросали недобрые взгляды через ограду. А когда они выехали за ворота, мальчишки и девчонки, еще вчера бывшие малышке друзьями, вдруг принялись кидать камни в сидевшую поверх вещей на телеге Эль, выкрикивая при этом:
— Ведьмино отродье! Поганка вонючая! Уезжай отсюда к своей мамочке-отравительнице!
А еще за спинами соседских теток Эльмери разглядела «противного дядьку», тот стоял и ухмылялся — гадко и довольно.
Большего она разглядеть не успела, отец развернулся и накинул на нее одеяла, укрыв от сыпавшихся со всех сторон камней. А сам, понукая лошадь, погнал к дороге на Старый Эльмер. Что их окружало в пути, девочка не помнила — те черные тени, что окружили ее еще с утра да горькие слезы ничего толком ей разглядеть и не дали.
Поселились они на одной из торговых улиц Эльмера, в комнатах над лавкой отца. Как он пытался объяснить дочери, место это, в старой, еще эльфийской части города, считалось очень хорошим. Но малышке, привыкшей к просторам сельской местности, это «хорошее место» казалось тесным, темным и грязным.
Улица, зажатая между домами древней постройки, виделась ей узкой, по сравнению с той на которой она привыкла играть в мяч и догонялки. Сновавший по ней туда-сюда народ, и пеший, и конный, и на повозках, не позволил бы, не то что в мяч поиграть, а и просто пройтись без сопровождения четырехгодовалой малышке. А солнышко было теперь уж совсем редким гостем у них. На второй и третий этаж их нового жилья оно еще заглядывало на часик с утра, а вот на нижний, в лавку, и не пыталось.
Жизнь Эль тоже сильно изменилась. Если раньше она большую часть дня проводила с мамой, то теперь, когда та уехала от них, а отец, как и прежде, целый день проводил в лавке, девочке пришлось привыкать к новой воспитательнице. Для присмотра за маленькой дочерью и домом отец нанял одинокую соседку — тетку Медвяну.
Женщина эта, нося такое имя, что даже у маленькой Эльмери возникал образ большой, мягкой и светловолосой тети, на самом деле была невысокой, щупленькой и темненькой, и своим видом напоминала скорее юркого мышонка, чем текучий мед.
Да и одинокой она, в общем-то, не была, а имела и мужа, и сыновей, и дочь. Просто мужчины ее были моряками и почти все месяцы в году проводили в море. А взрослая дочь, выйдя замуж, уж несколько зим как перебралась из родительского дома на собственную ферму.
И жила тетка Медвяна неплохо и небедно — в своем особнячке и в достатке, так как муж ее был капитаном торговой галеи и в деньгах они особой нужды никогда не испытывали. Но вот многомесячное одиночество женщину тяготило очень. Потому и приняла она предложение вдового соседа стать воспитательницей его дочери и экономкой в доме.
К маленькой сиротке, каковой она считала Эль, за неимением возможности часто видится с внуками, тетка быстро привязалась и была с ней добра и заботлива.
Малышке было сложней — слишком много чужого и незнакомого теперь ее окружало. Да и болезненный опыт, полученный от предательства соседских ребят, даром не прошел. Она теперь остерегалась всего неизвестного и на контакт с новыми людьми шла плохо, побаиваясь изменчивости их настроения.
Да еще, где-то через десятницу, когда их жизнь вошла в более-менее привычную колею, случилось первое пробуждение того поганого «жучка-червячка», что посилился в ее душе в утро ухода матери.
В тот день она вдруг обнаружила, что отец сильно изменился. До этого за своими переживаниями, частыми слезами и вынужденным общением с тетушкой Медвяной она как-то этого не замечала.
Но, как было сказано выше, прошло время и события дня стали занимать положенные им привычные «полочки», оставляя минуты и часы на раздумья.
И вот, как-то за вечерней трапезой Эль вдруг приметила, что отец больше не смеется, не балагурит и не напевает, как бывало раньше. А просто сидит и мерно отправляет в рот ложку за ложкой, даже, кажется, не чувствуя вкуса еды. И взгляд его замерших на одной точке глаз при этом был равнодушным и «неживым». Малышка была поражена своим открытием. И со свойственной ребенку простотой и бескомпромиссностью записала это новое горе на счет бросившей их матери. А «жучок-червячок» получил свою первую пищу.
А вскоре он получил и новую порцию, когда она поняла, что тетка Медвяна, к которой Эль стала к тому времени привыкать, ее жалеет, считая, что мама у малышки умерла. И сказать-то на это было ничего нельзя, так как отец строго-настрого запретил ей кому-либо рассказывать правду.
И только спустя пару месяцев ситуация стала меняться.
А толчком к этому послужил пирог, который хоть и под присмотром тетушки, но был испечен Эль собственными руками. С того момента, как подала девочка свое кособокенькое творение к столу, все и сдвинулось с мертвой точки. Отец как проснулся! И весь вечер, что они втроем просидели за трапезой, он откусывал по кусочку и улыбался. А еще не переставал нахваливать сей шедевр и шутить:
— Ох! Что за доченька у меня! Просто умница! Хозяюшкой растет — папе на радость! Может при такой мастерице мне ковровую лавку в булушную переделать, а?! — и они все вместе смеялись, чего уж давно не делали. Только на месте мамы сидела тетка Медвяна, довольно поглядывавшая на воспитанницу и хозяина.
И с того дня стал отец, как прежде — веселым и легким на подъем. И песенки опять начал петь, смеша и задоря дочь. Только изредка теперь ловила Эль тот неприятный остановившийся взгляд — как будто уходил отец, не двигаясь с места, в какие-то глубокие и темные пещеры, где обитали мерзкие и страшные твари.
Но и эти взгляды со временем ушли в небытие, и потекла их жизнь дальше. По-новому привычная, она, как и та — старая, имела и свои трудности, и свои радости.
Из трудностей было то, что отец, заняв под жилье верхние комнаты, не мог теперь держать в лавке столько же продавцов и приказчиков, и сам был вынужден много работать, не позволяя себе даже редкого выходного. Приходилось ему, и уезжать на несколько дней в другие города, чего раньше, как помнила Эль, он не делал.
Но дело его, в общем-то, шло неплохо. Лавка процветала, и девочка со временем тоже стала там бывать. Помогая отцу разбирать новые товары, она постепенно узнавала много нового — как доставляли их, из каких стран, из чего сделана та или другая вещь, сколько стоит и до какой цены можно опуститься, торгуясь за нее.
А ковры были разными. И огромные яркие полотнища, привезенные из-за Заревого моря, сотканные из мягкого пуха каких-то неизвестных малышке козликов. И фигурные шелковые с Ларгарских островов — нежнейшие и прохладные на ощупь, как морская вода. А были и половички, вязанные местными крестьянками из колючей шерсти обычных овечек, что паслись разноцветными отарами в окрестностях города.
К радостным событиям их жизни, помимо помощи отцу, Эль относила и прогулки с теткой Медвяной. Хотя теперь они проходили ни в лесах и лугах, а по улицам Эльмера, девочка и их научилась любить, постепенно привыкая к городу, раскрывая для себя его древнюю красоту и разнообразие.
Как и прежде, некоторые прогулки и сейчас случались у моря. Правда, теперь они пролегали не по галечному пляжу, а по закованной в резной камень набережной. И пахло там все больше не солоноватой свежестью, а тухлой рыбой, стоялой водой и подгнившими овощами с продуктовых барж.
Но с другой стороны, корабли и галеи проплывали здесь, казалось, на расстоянии вытянутой руки и разглядеть их можно было во всех подробностях. А Эльмери к этому времени становилась все старше, относительно тех уплывающих вдаль времен, когда они гуляли с мамой. И рассказы тетушки Медвяны о кораблях и далеких странах были гораздо содержательней тех, что девочка слышала в раннем детстве. А уж разных историй для воспитанницы у нее, жены и матери моряков, было припасено достаточно. Главное, чтоб время нашлось, да случай представился.
И вот подступили дни, когда мамино лицо совсем забылось. Только иногда, когда девочка глядела на себя в зеркало, что-то такое — знакомое и причиняющее боль, всплывало перед глазами. Недаром папа часто с тоской поминал, будя в душе девочки гадкого «жучка», что она сильно на мать похожа.
Да еще во снах. Там, в этих сновидениях, черные тени раздвигались, как занавески на окнах поутру, и открывали ее, Эль, вместе с мамой, как раньше, собирающих травы, кормящих рыбок с камня или танцующих посреди комнаты менуэт вместе с метлой.
После ночи проведенной в подобных снах девочка просыпалась в слезах и еще целый день после этого чувствовала себя усталой и расстроенной, а подкормившийся «жучок» бубнил не переставая всякие гадости.
Разговоров же с отцом, наполненных вопросами о том, почему мама уехала, оставив их одних, и увидятся ли они с нею снова, Эль давно уж не заводила, не желая слышать ненавистное: «Так надо!».
В размеренных заботах и небольших повседневных радостях прошли спокойные пять зим. Но настал день, когда та, давнишняя беда, в лице все того же «противного дядьки», настигла их снова.
Как-то однажды они с тетушкой Медвяной попали на улице в многолюдный затор, когда шли поутру с ближайшей рыночной площади, где покупали свежие овощи. На зажатой между домами мостовой никак не могли разойтись носилки с каким-то господином и настоятелем Первого городского храма.
Эль и тетка Медвяна вжались в глубокий дверной проем ближайшего дома, давая возможность носильщикам сделать лишний шаг для разворота. И вот в этот момент занавеска на носилках, что была как раз возле них, откинулась, и из нее выглянул раздраженный человек, которого девочка сразу и признала.
Это был все тот же «противный дядька». Но будучи сегодня старше и внимательней Эль смогла добавить к чертам ненавистного лица еще кое-что, более определенное и личностное. Впрочем, новые наблюдения ничего хорошего ему не прибавляли.
Резкими линиями, злым взглядом и острым дергающимся носом лицо этого человека, почему-то, напомнило ей мордочку старого больного лиса, виденного ею на поводке у уличного шарманщика. И так же как плешивая мордочка зверька, лицо этого человека выражало недовольство всем белым светом и злобу на каждую тварью, живущую в нем, в отдельности.
Выглянув из-за занавеси, он принялся сначала кричать на носильщиков, называя их глупыми баранами, совершенно не осознающими своего счастья, что носят столь святого человека. Затем он перекинулся на хозяина другого портшеза, обзывая того надутым индюком, который не чтит Светлого, а если б чтил, то пропустил бы Его представителя вперед. А потом его брань брызнула во все стороны, мерзко и грязно марая всех, кто окружал застрявшие носилки. Из его рта полились такие проклятия, что девочка зажмурилась и готова была уже зажать себе уши, но… все вдруг неожиданно смолкло.
Эль открыла глаза и встретилась с пораженным ненавидящим взглядом «противного дядьки». Случилось самое плохое, что могло вообще произойти — не только девочка узнала его, но и он вспомнил ее!
Оставив тетку Медвяну и корзины с овощами на крыльце того дома, к чьей двери они жались, Эль протиснулась между какими-то мужиками и бросилась домой.
«— Это все мои красные волосы! Он по ним меня узнал! Говорила тетушка надеть чепчик — так ведь нет, не послушалась! Что теперь будет?!» — корила она себя.
А залетев в лавку, принялась звать отца:
— Папа, папа! Ты где! — голосила она, носясь меж развешанных ковров и пугая покупателей.
Когда отец прибежал на ее зов и выслушал сумбурную речь, то только посмотрел на нее, как выдохнул, и тихо сказал:
— Будь готова дочь в любую минуту уехать из города.
Но они не успели. Отец хотел сделать все, как положено — продать, или сдать лавку и квартирку, расплатиться с поставщиками, выполнить срочные заказы. Именно об этом слышала Эль все последние дни, присутствуя при разговорах отца и приказчиков, пока помогала паковать вещи.
Но его благим намерениям не суждено было исполниться, и уехать из города тихо и без проблем они так и не смогли. На третий день после происшествия на улице, так же как и в тот первый раз, во время вечерней трапезы к ним ворвались.
Настоятель, теперь Первого храма Старого Эльмера, был уже не тем зачуханым служкой в мятой льняной рясе, а величавым полным достоинства служителем в переливающейся серебром белоснежной атласной мантии. И если бы не обстоятельства, поломавшие жизнь и Эль, и ее отцу, и запечатлевшие это лицо в памяти прочно, то его можно было бы и не узнать.
Да и сопровождали его сегодня не четверо пожилых солдат в потертых кожаных доспехах, а полтора десятка отборных воинов приписанных к ратуше одного из крупнейших городов королевства и снаряженных в лучшие стальные кирасы и шапели.
И все же подросшей Эль было непонятно — как он не побоялся придти к ним сегодня и снова начать угрожать? Она-то отчетливо помнила не только его лицо, но и тот ужас, который искажал его при взгляде на маминых змеек.
Но, буквально после первых фраз, в которых служитель в первую очередь превознес себя и свое сегодняшнее положение, он ответил и на этот незаданный вопрос:
— Ведьмы с вами больше нет! Так что в этот раз вы будете делать то, что скажу я! — вот и стало понятно, почему он не объявился сразу, как опасался отец, и тем самым дал надежду, что они смогут спокойно собраться и уехать.
Видимо, «противный дядька» не хуже Эль помнил об огненных змеях и разведывал обстановку. А теперь был в курсе, что их и защитить-то некому.
Поняв это, Эль в страхе посмотрела на отца, которого к этому моменту двое солдат успели выволочь из-за стола и теперь держали с заломленными назад руками. Девочка перевела взгляд на тетку Медвяну. Та так и продолжала сидеть, в растерянности машинально кроша пальцами хлеб. Сама Эль успела встать, но далеко от стола не ушла.
«— Куда? Бежать и прятаться среди тюков в лавке? Ну, уж нет!», — ей не четыре года нынче!
— Тебя, торговец коврами, бросят в тюрьму за неуважительное отношение к Светлому Господину нашему! — меж тем вещал настоятель: — А тебе, капитанская жена, я советую тотчас уйти и больше в дом, противный Храму, не возвращаться! — это он уже велел тетке Медвяне.
Та, не понимая ничего и хлопая глазами, стала подниматься со стула.
— А ведьмино отродье я спалю на костре прилюдно, чтоб неповадно было таким в нашем славном городе селиться! Хватайте девчонку! — приказал он солдатам.
Тетка, успевшая к этому моменту выбраться из-за стола, услышав такой приказ, кинулась к девочке и загородила ее собой:
— Побойтесь Светлого, Отец! Это ж ребенок! — закричала она и выставила ладони с растопыренными пальцами, не подпуская к Эль солдат.
Отец стал вырываться из державших его рук в стальных перчатках.
А для самой Эль время как бы остановилось.
Она в одно мгновение приметила слезы тетушки Медвяны и поняла, что та уж старенькая, чего за живостью и говорливостью той, девочка и не замечала раньше — значит и защитить ее не сумеет. И в этот же миг разглядела, как мышцы на плечах отца вздуваются с неимоверной силой, но все равно не могут совладать с железной хваткой солдатских рук. И торжествующую лисью рожу настоятеля увидела. И одновременно растерянные и решительные лица воинов, пораженных этим ужасным приказом, но все равно готовых выполнить его.
А поверх всего, выхваченного глазами за долю секунды, легло видение ленточки удерживаемой маминой рукой и стелющейся по морскому бризу. И сразу Эль почувствовала, что за окном бушует холодный осенний шторм и он тянется к ней и хочет помочь.
«— А вот он-то вполне может нас защитить! Я же тоже волшебница, как говорила мама!», — и она позвала осенний ветер в щелочку между створок окна, как когда-то в детстве обращалась к соленому бризу.
А он, отзываясь, приналег и одним махом и створки распахнул, и стекла разбил. Эль, чувствуя его всей душой, «ухватила» только ею видимый ветер руками, как собаку за поводок, и направила на настоятеля.
Тот не сразу поняв, что происходит, закричал:
— Кто посмел камнями в окна кидаться, когда я тут нахожусь?!
Но в следующий момент его подхватило и прижало к стене, припечатав сверху теми солдатами, что направлялись к Эль и оказались на пути у ветра. И завопили они все впятером в один голос! Тяжелые железные доспехи теперь не защищали, а давили их тела, впиваясь острыми краями.
Обойдя тетку Медвяну и встав перед ней, что бы и ее не зацепило, девочка лихорадочно соображала, что делать.
Направить часть потока на солдат, которые держали отца, она побаивалась. А на улице, под дверью, ожидало еще несколько воинов. А самое главное, она чувствовала, что ветру, лихому, порывистому и буйному, вся эта расправа очень даже нравиться и было неизвестно, как долго она сможет им управлять. Он, как плохо воспитанная собака, рвался с поводка и если саму хозяйку может и не покусает, то вот ее приказов, скорее всего, скоро слушаться перестанет.
Она вспомнила мать в такой же ситуации. Та что-то тогда говорила «противному дядьке», чего-то добивалась от него и только после его согласного кивка, отпустила.
«— Чего же она от него добивалась? Или — нет, лучше не так. Что нам сейчас нужно? А нам нужно, спокойно уехать из города!» — проносились в голове Эль вопросы и ответы на них.
Сообразуясь с ними и с тем полным достоинства и спокойствия образом матери, который стоял у нее перед глазами, она подошла к куче из рук, голов и кованого железа, что была сейчас припечатана к их стене, и заговорила, глядя в лицо настоятеля.
— Вы, господин настоятель, должны дать мне обещание, что мы с папой сможем спокойно уехать из города, а оставшаяся здесь дина Медвяна продолжит жить спокойно, — начала она, сразу выкладывая свои основные требования.
— Да как ты смеешь ставить мне условия, тварь малолетняя! — заверещал настоятель и тут же захрипел, синея лицом, а его люди сверху застонали, потому, что Эль чуть отпустила «повадок».
«— Все или ничего, а иначе не получится!» — уговаривала себя девочка.
С одной стороны ей было жалко ни в чем неповинных солдат, вся вина которых была в их присяге королевству, а значит и Храму. А с другой стороны, она прекрасно понимала, что если сейчас даст слабину, то все это закончится чем-то очень нехорошим для нее и близких.
Но была и третья сторона — Эль чувствовала, что если еще раз попустит того «дикого зверя», которого удерживала, то он просто сорвется с «поводка» и она уже не сможет им управлять.
Но, слава Создателю, этого больше делать не пришлось. Настоятель, бешено вращая налитыми кровью глазами, захрипел:
— Один день! Завтра же уберетесь из моего города!
— А дина Медвяна? — уточнила девочка.
— Она может оставаться. Ей не будут предъявлено никаких обвинений!
— Клянитесь Именем Светлого!
— Клянусь! Что б тебя! — бросил он из последних сил.
— Вы слышали? Вы свидетели клятвы настоятеля, — обратилась Эль к тем солдатам, что не были прижаты к стене ветром, а просто жались по углам комнаты в страхе.
— Да! Да! Мы согласны! Мы свидетели! — раздались нестройные подтверждения со всех сторон.
Эль напрягла все свои силы и потянула за «поводок», оттягивая от настоятеля своего «пса».
«Противный дядька» и солдаты, что оказались вместе с ним в ловушке, сначала повалились на пол, хватая ртами драгоценный воздух, а потом с помощью товарищей подались на выход. Как только с улицы перестали раздаваться топот копыт и бряцание доспехов, Эль опустилась на колени, потому что ноги ее не держали, и сил не было даже дойти до стула.
А надо было еще угомонить осеннего «зверя»!
Пока отец что-то впопыхах объяснял тетке Медвяне, девочка сосредоточилась и обратилась к ветру. А тот в этот момент от обиды, что ему не дали повеселиться вволю, нещадно трепал ее волосы и закручивал вокруг нее сорванные с мебели салфетки, крошки со стола, какие-то листы бумаги и пепел из очага.
Эльмери благодарила его, просила не буянить, а тем временем пыталась оборвать нить возникшей так внезапно связи. Она откуда-то знала, что стоит ее порвать, как шторм, прекратив питаться ее эмоциями, сразу превратиться из призванного зверя в самый обычный ветер.
Когда она все же это сделала, ветер в последнем упреке взметнул все кружащееся вокруг нее вверх, и тут же потеряв к ней интерес, вылетел через разбитое окно на улицу. А не успел поднятый им пепел улечься на пол, как к ней подбежали отец и тетка Медвяна. Папа, осторожно взяв ее на руки, понес в спальню, а тетка побежала мочить полотенце холодной водой, чтоб положить на ее разгоряченный лоб.
Эль устала так, что не могла даже сама подняться с постели — сил не осталось совсем. Поэтому о том, чтобы она приняла участие в спешных сборах никто и речи не вел. Это все дело как-то прошло стороной, то возникая каким-то шумом, то уплывая от нее, проваливающейся периодически толи в тревожный сон, толи в болезненное забытье. Девочка только осознала, что отец снова берет ее на руки и, закутав в меховое одеяло, куда-то несет. Как оказалось, прошло уже несколько часов и близилось утро, а значит скоро открывались ворота и они могли покинуть город.
В этот раз отец и Эль ехали не на телеге. Они навсегда оставляли эту местность, и отец более основательно подготовил их путешествие. Да и три последних дня, прошедших с момента встречи с «противным дядькой» на той перекрытой паланкинами улице, хоть и не позволили отцу уладить все задуманное, но и совсем-то даром не прошли. Так что теперь вещи были сложены в крытую большую повозку, а за ней в поводу шли верховая лошадь отца и лохматенький пони девочки, которых не успели продать, а оставлять просто так не хотелось.
Изнутри повозка была выложена коврами, и в ней было тепло и уютно, что и требовалось сейчас вымотанной донельзя юной волшебнице.
Начало этого путешествия, как и то в раннем детстве, Эльмери помнила плохо. Только-то и воспоминаний, что слезное прощание с тетушкой Медвяной, которая решила с ними доехать до фермы дочери, чтоб на время удалиться от храма. Да появление четырех воинов из гильдии Вольных охранников, которых нанял отец в каком-то проезжаемом ими городе. В каком именно Эль и не старалась запомнить, борясь уже который день со слабостью и жаром, которые не отпускали ее после магического перенапряжения.
Еще ее постоянно тревожил ветер, который переодически вдруг вспоминал о ней и их былой связи. Внезапно налетая и догоняя спешно ехавшую повозку, он пробирался сквозь плотные шторы и требовал продолжения так понравившейся ему игры. Опять напоминая этим плохо воспитанного пса, который специально и не хочет укусить хозяйку, но требуя внимания, пачкает ее одежду и оставляет следы от зубов на руках.
Конечно, от его «заигрываний» крови на теле Эль не выступало, но вот слабость и душный жар, и так терзавшие ее, каждый раз после такой встречи усиливались.
А еще, она боялась за отца и воинов, что ехали рядом с их повозкой. Ведь если ветер разойдется, требуя своего, то она в таком состоянии никак не сможет их защитить. А эти постоянные тревоги, накладываясь на слабость и жар, ее самочувствие только ухудшали.
И чем бы это закончилось — неизвестно, если бы отец, видно вспомнивший что-то из матеренных наставлений о не вполне человеческой природе дочери, не нашел для нее по пути бабку-знахарку.
Дело было уже под самым Золотым Эльмером, и к тому времени в пути они провели почти целую десятницу. И вот, в какой-то маленькой деревушке, оставив воинов в трактире обустраиваться на ночь, отец взял дочь на руки и понес куда-то на край села.
Бабулька, встретившая их на пороге своего дома, была уже старенькой и сгорбленной. Но, когда она уколов пальчик Эль иглой и слизнув выступившую капельку крови, пошамкала беззубым ртом, пробуя ее, то тут же, невзирая на свой возраст и больные кости, упала на колени перед ними. А девочку после этого только как госпожой больше никак и не называла.
Вот эту встречу на удивление, Эльмери помнила уже очень хорошо. Старушка та, хоть и была в преклонном возрасте, но оставалась еще при немалой силе и помогла им просто несказанно!
Во-первых, сплела амулет из трав и цветных нитей, чтобы скрыть Эльмери от «глаз» ветра. При этом Эль собственными глазами видела, что ниточки были не настоящими, теми, что на пяльцах вышивают да одежду шьют, а какими-то призрачными, вроде они есть, а вроде они только кажутся!
Позже узнала она, что безнадзорно привязав к себе ветер, она и Дар свой, притушенный матерью и дремавший в ней до поры до времени, пробудила одновременно с призывом. А ниточки те были просто заклинанием, вплетенным в амулет. Но это было потом, а тогда она во все глаза смотрела на руки знахарки, старческие — со вздутыми венами и опухшими суставами, и поражалась их ловкости и умелости.
Но главное, что сразу после того, как амулет был повешен ей на шею, она перестала чувствовать рыщущий вокруг ветер. Да и он, скорее всего, потерял ее из виду, так как более не тревожил.
Во-вторых, томительный жар старушка сняла сразу, напоив Эль какой-то настойкой. А со слабостью, сказала, нужно будет побороться несколько дней и капелек дала в помощь.
А потом, когда девочка была обихожена и защищена, вела с отцом странные, малопонятные, но жуть какие интересные разговоры:
— Ты, господин, — говорила она поучительно, — вези маленькую госпожу быстрей к ее родственницам в Долину. Не тяни. В пути нигде не останавливайся. А то, не ровен час, растреплется мой амулет и стихия опять привяжется — стара я уже, а госпожа-то хоть и молоденькая, но всяко сильнее меня будет, больно крепко тогда привлекла ее. А сама-то необучена совсем, горлица сизокрылая, так что без помощи опять не справится, — и жалостливо так погладила девочку по голове.
— Да знаю я дина Лесняна, знаю, что везти ее в Долину надо. Мы собственно туда и направляемся. Только вот не знаю я, как ее искать, Долину эту! Мы-то, с матерью ее, — он мотнул головой, в сторону сидевшей на стуле дочери, — договорились когда-то, что она сама за ней придет, годам к тринадцати. А вот обстоятельства вынудили нас гораздо раньше съехать с нажитого места. А вы, дина, не знаете как их — этих волшебниц, найти?
— О-ох! Милой мой господин! Трудно тебе придется — ведь никто пути незнающий в Долину-то не войдеть. Скажу только, что слышала. В горах Тенебриколя, там-то люди с эльфами помешаны и многие видеть могуть, примечали иногда деревеньку вдалеке. А как пытались дойти до нее, то, сколько не шли, а к ней приблизиться не могли. Думается мне, что это и есть Зачарованная Долина. Так что езжай туда — там у местных и проспрашай. Может, что и получится.
— Спасибо, дина Лесняна! Так и поступлю, — отвечал ей отец.
А старушка вдруг о другом заговорила:
— А звала тебя с собою госпожа в Долину-то жить? — и, дождавшись согласного кивка от мужчины, уже сама головой покачала, как качают на действия неразумных деток: — Что ж не захотел-то с ней идтить? Гордость мужская да самолюбие, чей поди, заели…
— Отчасти да… а вы дина знаете на каких условиях мужчины без Дара в Долине живут? — слегка возмущенно вопросом на вопрос ответил ей отец.
— Но сейчас-то ты, милой господин, это делаешь. Или просто госпожу к матери доставить хочешь? Нет? — она посмотрела как отец, уже без гонора, а покаянно, качает головой, только теперь отрицательно.
— А все почему? Да потому что и выбора-то нету — мужчина, познавший в любви волшебницу Дола, никогда ее уже не забудеть. Это ж вам не простая девка — это дочь самого Отца нашего — Темного! А вы еще и маленькую госпожу прижили, которая от рождения евойная наследница! Выбор-то в этом случае делаеть только сама госпожа, если по своей воле в Миру остается. А твоя-то, видно, не захотела… или не смогла…
— Она та, которая для Рода рождена. Да и пережила уже в Миру одного мужчину… давно… — совсем уж повесил голову отец, подтверждая слова старушки.
— Вота! А я что говорю! — довольная, что слова ее подтвердились, но с состраданием в голосе, ответила она.
В тот раз, ничего еще не зная и не понимая, Эль поражалась — как это дина Лесняна смеет ее самого хорошего и любимого папочку отчитывать?! А он, как напроказничавший мальчишка, еще соглашается да виниться. И, с присущим детям, стоящим на пороге взросления, образом мыслей, не разобравшись, но категорично, приписала эту свою обиду за отца, опять на счет матери. Которая мало того, что бросила их, но еще, как оказалось, и что-то там указывала папе! А «жучок», вдруг проснувшийся от многозимней спячки, с голодухи это заглотил и не подавился.
Это позже, когда узналось многое и Эль разобралась в смысле разговора, слышанного ею в домике старой Лесняны, пришло понимание, что далеко не каждый мужчина захочет менять свою насыщенную и бурную, но короткую жизнь в Мире, на многовековую, но проходящую в глуши. А во многих случая просто и не может, неся ответственность за людей и земли — как это сложилось когда-то у матери с ее первым возлюбленным, а теперь и у сестры, про существование которой пока Эль и знать не знала.
Опять же, пришла к ней и жалость к волшебницам, которые оставшись в Мире с любимыми, а потом пережив их, возвращались в Долину разрушенные и раздавленные горем, учась затем жить вновь, порой не одну сотню зим. И страх пришел, что, не дай Создатель и ей такое пережить — ведь, как говориться: «Пути Его неисповедимы…»
Но это будет позже… гораздо позже. А пока Эль злилась на старенькую дину Лесняну за то, что такой разговор завела, явно папе неприятный. На отца, что хотя ему и не нравилось, а разговор этот продолжает. На мать, которая причина всех их бед. Ну и на себя за одно — так, до кучи, что не как все люди нормальные уродилась!
Но тетушка Медвяна, которая не просто многому ее научила, но и душу вложила, могла бы гордиться своей воспитанницей — не стала девочка, ни в разговор взрослых влезать, ни недовольство свое показывать, и уж тем более замечаний старому человеку делать. А встала, да потихоньку вышла из комнаты.
А тут, сразу же в сенях, что за дверью комнатки, и случилась одна из важнейших встреч в ее жизни.
В углу на охапке соломы лежала кошка, обычная, трехцветная, каких много и в городских кварталах и в деревнях по дворам живут. Мордочка у нее была круглая, в «чумазых» пятнах, нос розовый, а уши маленькие. Глазки же кошечка жмурила, едва приоткрыв один, когда хлопнула дверь, а потом, увидев какую-то пришлую, но маленькую и неопасную, закрыла опять, продолжая демонстрировать довольство и спокойствие.
А, как известно, девочка — любая девочка, не только Эль, мимо кошечки пройти не может. Тем более когда она не одна, а с котятками!
Малыши те, не более двух десятниц от роду, сосали мать, наминая ее пестрый животик. Это четверо — упитанных, кругленьких и сильных. А вот один, самый меленький, как будто и разница-то у него с братьями и сестрами, не в минутах, а в нескольких днях, лазил по их головам и все никак не мог втиснуть свою мордочку.
Этот бедолага совался меж толстых бутусов, а те, не выпуская материну сиську и не открывая глаз, отпихивали его. Но он, упорный, опять взгромождался на них и норовил вклиниться. А сам-то крошечный, только-то и заметного, что розовые на просвет уши и дрожащий хвостик, тоньше мизинца Эль.
Видя эту картину, девочка, и так в расстроенных чувствах, чуть не разревелась. Она аккуратно взяла малыша в руки и прижала к себе. Котенок, даром что немощный, сразу почувствовав незанятое братьями-оглоедами доступное тепло, полез ей под плащ, а там свернулся клубочком и… замурчал, звонко, с присвистом!
Тут и отец с диной Лесняной вышли. Старушка сразу приметила, что один из котят уже на руках у девочки. Она осторожно раздвинула полы плаща и потрепала того за ушком, а потом обратилась к Эль:
— Раз так — забирай. Он уж без тебя теперь, госпожа, и не выживет. И даже имя его не поможеть…
— А у него уже имя есть? — удивилась Эль.
— А как же. Кошки ведь не простая домашняя живность, они собственной магией обладають. Так что каждый из них с именем сразу рождается. Ну, ничего, и ты скоро, госпожа, научишься их понимать, — ответила дина Лесняна, заинтересовав этим девочку неимоверно.
— И как же его зовут?!
— Да Гавром его кличуть. Как есть Гавром!
— Это его-то?! Быть не может! Он же малюсенький такой, слабенький — как мышонок. А имя гордое, звучное — боевому коню впору так зваться! — воскликнула недоуменно девочка.
— Э-эх, госпожа… имена-то не на первые дни от рождения даются, а на всю жизть. Ему-то на роду написано быть большим и сильным. Если б не ты, госпожа, он бы себе другую хозяйку присмотрел. Ты же не думаешь, что это ты его нашла? Пора бы уже знать, что с котами так не бываеть! Но вот теперь, раз он тебя выбрал, ему уж одному или с каким другим человеком рядом не выжить — как я и сказала… м-да.
Эль в это время стояла и котенка наглаживала, чувствуя под пальцами каждую тонкую косточку, каждую мелкую колючку хребетика.
— Не вериться как-то мне, что из него большой и сильный кот вырастит. Вон из тех — может, а из него… — не удержавшись, выдала она все-таки свои сомнения.
— Эти-то? — кивнула старушка на других котят, которые, не обращая внимания на возвышавшихся над ними людей, продолжали наяривать мать: — Эти наоборот — щас мамку свою высосуть подчистую, а как станет не хватать, так за мной ходить начнуть, молоко да сметанку клянча. Так и жизть у них пройдет — ночью за печкой полежать, днем на солнышке, а промеж этим еду попрошайничать. Из этого помета моей Кирьи только Гавр с судьбой в Мир и пришел, а остальные так — просто с жистью. Кличут-то их, знаешь как, госпожа? Вон того рыжего Мяшь, а пестренькую кошечку Няша. А оставшихся двоих до сих пор, как простых крольчат ощущаю — мяконькие да тепленькие — и все, — усмехнулась она.
От дины Лесняны Эль уходила хоть и с небольшой слабостью, но своими ногами, без жара и с котишкой запазухой. Ветер же слонялся рядом, но не псом, заглядывающим в глаза и требующим ласки, а обычным вольным сквознячищем. А отец был столь доволен ее явным выздоровлением, что и на кота без слов согласился, и на ветер, теперь нестрашный, внимания не обращал.
В Золотой Эльмер они заезжать не стали, а объехав его по предместьям, стали держаться западных дорог, одновременно забирая и на север.
Эль, уже вполне пришедшая в себя после затяжной болезни, приметила, что здесь, в этих местах, осень уже вполне вступила в свои права. Если у них, в Старом Эльмере, она хозяйничала все больше по ночам, как тогда в их последний вечер, налетая на город холодным шквалом, то эти земли были уже полностью в ее власти.
У них-то, когда уезжали, еще днем и плаща одевать не приходилось, и пирамидальные тополя с платанами в полной листве стояли. А здесь уже и стеганую поддевку одеть пришлось, и леса с садами, проплывающие мимо, золотились и краснели повсеместно. Ветер же, не ее «пес» привязчивый, а обычный — вольный, гнал под копыта лошадей и колеса повозки целые охапки листьев.
А на подъезде к Тенебриколю в одну из ночей случился и заморозок. И когда они вышли поутру из придорожного трактира, то увидели, как в лучах восходящего солнца искрятся от инея пашни, давно уж убранных под зиму полей.
Но к этому времени девочка совсем оправилась от болезни и принимала любую погоду с удовольствием. Днем она теперь много времени проводила в седле, труся рядом с повозкой на своем пони. Гавр же, ни в какую не желавший ее оставлять ни на минуту, ехал вместе с ней, примостившись на коленях и выставив ушастую голову в разрез подбитого мехом плаща. Если же дождь и сильный ветер не давали им проводить время на вольном воздухе, то они забирались в повозку и ехали в ней, устроившись удобно в гнездышке из ковров.
Котенок же рос, как на дрожжах и за последнюю десятницу их пути округлился и окреп. Полосатая спинка его теперь лоснилась, как масличком намазанная, а белые грудь и «носочки» стали яркими и заметными. Этим переменам девочка, конечно же, была очень рада, со страхом вспоминая первые проведенные вместе дни, когда, несмотря на предсказания дины Лесняны, постоянно боялась, что котеночек умрет у нее на руках.
Тогда, в их первую встречу, принеся того в комнату трактира, она с замиранием сердца разглядывала маленькое животное, и то что она видела сильно пугало ее. Он был не просто худым, а совсем истощенным! Видно прорваться к материнскому животу, полному питательного молочка, ему доводилось не часто, а старушка хозяйка, свято верившая в дарованную Судьбу, и не пыталась его подкармливать.
На осунувшейся мордочке выделялись только одни громадные зеленые глаза, а уши котенка, стоявшие торчком, смотрелись, как приставленные от взрослого котищи. На шейку, с реденькой короткой шерсткой, было страшно смотреть, такой она казалась слабенькой даже для его маленькой головы. Тонюсенький хвост всегда дрожал, а задние лапки от вечного недокорма были кривые и напомнили девочке ноги перегонщиков скота, что проводили большую часть своей жизни в седлах. Она встречала их, лихо щелкающих кнутом, возле загонов с бычками, на базарах в ярмарочный день. Ей тогда было весело наблюдать за ними, что как бы они ноги не поставили, а между коленями все равно собачонка проскочить могла. А вот теперь ей было не до смеха…
К тому же, как оказалось, котенок не мог еще есть сам. И Эль пришлось кормить его, макая палец в теплое молоко и подставляя ему, а малыш облизывал мокрый палец своим шершавым языком и пытался при этом сосать.
Но он оказался смышленым и уже через пару дней вполне самостоятельно научился сам лакать молоко из чашки. А дней через день и кушать начал, радуя безмерно этим Эль. Отец, и тот стал привязываться к маленькому доходяжке и теперь заказывал персонально ему паштетика, да желательно из курочки или печенки — чтоб, значит, понежнее был.
А как-то в одной деревеньке, в которой они остановились на ночлег, кот и имя свое гордое начал оправдывать.
Эль, разминая затекшие ноги, замешкалась у повозки, а отец с воинами успели к тому времени зайти в трактир. И тут, откуда-то из-за угла, звеня оборванной цепью, на нее вылетел здоровенный пес. Скалясь и лая, он наскакивал на девочку, выгоняя с подворья. А она, оробев в испуге, только пятилась и прижимала к себе своего немощного кота.
Но тот, не пожелав прятаться от злобной зверюги в складках плаща, вывернулся из держащих его рук, приземлившись при этом, как и положено кошке, на все четыре лапы, и кинулся в атаку! В то же мгновение, как его лапочки коснулись земли, вся его плохенькая шерстка поднялась дыбом, спина изогнулась колесом, а хвостик встал торчком. И мявк, который он издал, был звучным и грозным. А потом, с не менее громким шипением, Гаврюша подскочил к злобному псу, который в недоумении склонил к нему голову, и растопыренной лапой с выпущенными когтями наподдал по носу.
Тот, которому, вроде бы, этот кроха был на один ам, от неожиданности взвизгнул и остановился. А потом, виновато глянув девочке в глаза, поджал хвост и побренчал цепью к тому углу, из-за которого выскочил, только изредка оглядываясь на маленького, но такого грозного зверя, который продолжал шипеть ему вдогонку.
Так они и ехали. От Золотого Эльмера к Драконовым горам, а потом вдоль хребта и до Тенебриколя темных эльфов. До столицы не стали продвигаться, а почти сразу, как пересекли границу, начали забирать в горы.
А там, в самой верхней деревушке, в которой уже не просто случались заморозки, а выпадал и настоящий снег, они простились с воинами охраны.
Расплатившись с наемниками, отец стал искать им жилье. А дело это оказалось нелегким — деревня, в которую они прибыли, была крайней к необжитым горам и никаких торговых, да и просто проезжих путей через нее не проходило. А раз так, то и трактиров, сдающих комнаты путникам, в ней не было.
Одно единственное заведеньице, которое можно было бы назвать так, куда по вечерам заходили местные жители и иногда забредали вольные охотники, было всего лишь маленьким полуподвальчиком в обычном доме. В нем можно было выпить горького темного эля и съесть чего-нибудь непритязательного, но горячего, а вот остановиться на постой было негде. И только к вечеру, к самым сумеркам, отец смог договориться о постое с бедной вдовой, живущей на окраине.
Женщина эта была уже в годах, но не совсем старенькая, как бабка Лесняна, и, как большинство народа в этих краях, имела толику эльфийской крови в своих жилах, поэтому была высока, темноволоса и выглядела еще полной сил. А звалась она теткой Вьюжаной, что наводило на мысль — что когда-то, годов пятьдесят назад, она появилась на свет в холодную зимнюю пору. Впрочем, может и не пятьдесят, а несколько больше зим назад — кто их знает этих потомков эльфов…
Домик у нее был небольшим, сложенным из нетесаного темного камня, задней стенкой примыкающий к скале, отчего из комнатки под крышей, которую она им выделила, можно было при желании выбраться из окна прямо на крутой склон.
А расположеньем комнат, скошенным потолком над кроватью и уютом маленьких помещений этот дом напомнил Эль их старое жилье, еще в Литсе, наполнив, в очередной раз, душу девочки тянущей тоской.
Хотя теперь-то чего тосковать?! Они были в конце своего пути и, возможно, уже завтра она увидит так давно покинувшую их мать.
Но… дни проходили за днями и, ни завтра, ни послезавтра, встреча с матерью не случалась. Каждое утро отец чуть свет уходил в горы искать Зачарованную Долину и возвращался, когда уже на небе высвечивались звезды.
А Эль оставалась дома, по мере возможности помогая тетушке Вьюжане по хозяйству. Но, что можно было делать зимой, а в этих краях она уж почти сместила осень, в маленьком доме двум хозяйкам, пусть одна из них уже немолода, а второй и десяти зим нету? Задать корм немногочисленной скотине да трапезу на трех человек сготовить, да прибрать чуток — и все.
И вот, переделав все дела еще до полуденной трапезы, которую женщина и девочка проводили вдвоем, старшая садилась с рукодельем — или шерсть прясть, или вязать, а младшая уходила к себе в комнату. И сидела в тоске, что прочно прижилась в ее душе, и смотрела в окно на улицу, прося вечер, который приведет папу домой, нагрянуть побыстрее.
Хуже стало, когда окно снегом замело…
А гадкий «жучок-червячок», купаясь в этой тоске, жирел и здравствовал, нашептывая, что и не надо мать искать, раз она сама найтись не хочет!
Одно спасенье было — это Гаврюшенька. Котенок как чувствовал «гада», и как только тот принимался бубнить, старался отвлечь девочку от горестных мыслей, заигрывая с ней. То подол ее платья вокруг ног замотает, то косу, играючи, растреплет, то сам за что-нибудь зацепиться и повиснет. И ну орать! Какой уж тут нудный «жучок-червячок» — тут друга спасать надо, а там и опять до игры недалеко.
Но тут пришла еще одна беда — амулет, сплетенный для Эль диной Лесняной, стал распускаться. Травинки, выбиваясь из плетенья, крошились и ломались, а ниточки, видимые только девочке, надрывались. И стал ветер, хоть и не часто пока, наведываться снова — даже снег под окном на склоне раскидал, чтоб в щелочку створок к ней пробраться. А был тот ветер уже зимним, поэтому не просто холодным, а обжигающе ледяным. И комнатку их с папой выстуживал с лёту…
Но, как ни странно, и тут помог Гавр. К этому времени он уж вытянулся и подрос, и был теперь жилистым и голенастым, а выглядел, как обычные коты… ну, наверное, месяцев в шесть.
И вот, когда налетал ветер, и начинал навязчиво ластиться, колясь острой поземкой, Эль прогоняла его, обнимая котенка и черпая силу у друга.
Да и сама девочка теперь по-другому вела себя с ветром — больше не просила, не уговаривала, а строго, даже приказывая, гнала того вон. И когда он начинал сопротивляться и гнул свое, она, как путник, имеющий кроме двух ног еще и палку, опиралась не только на свою природную магию, но и на силу кота. Да и потом, когда они совместными усилиями выгоняли ветер, она больше не чувствовала ни слабости, ни жара.
В общем, раз от разу, при поддержке Гавра, она училась справляться с «навязчивым псом» все лучше и лучше. Вот только не знали они, как сделать так, чтоб он совсем оставил их в покое, и, пролетая мимо, не замечал вовсе.
Так и жили.
И вот, не далее как за полторы десятницы до Великого Зимнего праздника, к тетушке Вьюжане нагрянули сыновья. Занимались они охотничьим делом, а жили с собственными семьями в соседних деревнях. Двое высоких черноволосых мужчин были веселыми и шумными — как они сами говорили, что в глуши лесной намалчиваются вусмерть, а потом-то на людях общенье впрок и восполняют.
Сначала-то, как они приехали, Эль их буйных дичилась, пока они с шутками и песнями запасы, что матери привезли, в чулан да погреб растаскивали. Но потом пообвыклась, и уже вечером за столом вместе со всеми сидела.
А вот отец, по лесам-горам находившись, и, видно, тоже без людей нажившись, сразу с ними сошелся, тем более что сам любил и шутку, и песню веселую. И даже в тот день на поиски не пошел, а помогал Ясеню и Гусю дрова колоть да в шиш укладывать.
Да оно может и к лучшему, потому что пригляделись к нему мужички за время-то совместной работы да прониклись к его бедам сочувствием, и за вечерней трапезой много дельного подсказали. Особенно Ясень. Гусек-то, как поняла Эль, совсем молодой был — только год, как женился, а вот старший-то брат уже и ума по жизни набрался, и разумности.
Вот что он сначала рассказал отцу, а потом и предложил сделать:
— Живу я в деревне поболее этой — к ней дороги аж от трех таких сходятся. А еще, бывает, проходит через нас караван из нескольких повозок, а при нем всегда незнакомых мужиков человек шесть. Мы-то тут все, что по склонам живем — каждый друг другу родня аль знакомец, а эти совсем незнамо откуда беруться. Да и едуть они со стороны, где никто не живет. Но вот ту деревню, про которую ты Альен говоришь, многие из нас видели. И думается мне, что хоть они там и волшебники, но совсем-то без людей жить не могут. Вот и посылають иногда караваны разные — можеть за припасами, а можеть и с товаром каким, — он остановился, чтоб эля хлебнуть, а отец уж в нетерпении заерзал на стуле. Эльмери его понимала — сама не могла дождаться, пока дядька кружку свою выхлебает и продолжит рассказ.
— Ну, так вот, — наконец-то выпив да еще кусок прожевав, чем неимоверно их с отцом нервное ожидание усугубив, он степенно заговорил, — надоть тебе к нам в деревню перебраться. Они дён десять как уже прошли на выезд, а дольше двух десятниц-то никогда не ходють. Говорют мужикам тем на подольше и нельзя от деревни той уходить.
— Да, нельзя, — подтвердил отец, удрученно и почти беззвучно — так, в общем-то, одним кивком, а не словами.
— Но мужики те никогда не проходят нашу деревню, чтоб в питейник не завернуть и по кружечке эля не пропустить. Ты б там и засел сейчас да обождал их. Они по-всякому скоро возвернутся — время им ужо, да и праздник Великий на носу.
Так и порешили. Отец уехал с братьями, чтоб тех мужиков из Долины караулить, а вот Эль с Гавром пока остались у тетки Вьюжаны — намаявшись уже с этими поисками, отец не был уверен, что и в этот раз все получится.
Время теперь тянулось дольше прежнего. День, кажется, все светит и светит, а вечер, который в зимнюю пору обычно не заставляет себя ждать, нынче топчется где-то за горизонтом.
Так прошло семь дней… десять… в общем все сроки установленные Ясенем для тех мужиков прошли, а отца, даже одного, все не было.
Эль начала изводиться, волнуясь уже и о нем.
И казаться ей стало, что теперь бросили ее все и останется она одна в этой забытой людьми и Создателем деревне. И вся жизнь ее так и пройдет — в малых повседневных делах да в выглядывании в окно. Надумав себе всяких горестей, в мнительности своей стала она уже замечать, как жалостливо смотрит на нее тетушка Вьюжана и придумала себе, что та что-то знает, а ей убогой не говорит. И неизвестно до каких размеров дорастила бы она на таких-то думах «жучищу-червячищу», на которого уже и у Гавра-то сил не хватало, если б однажды утром все и не разрешилось.
На тринадцатый день как уехал отец, в аккурат на Великий праздник, они с теткой Вьюжаной потрапезничав и переделав все дела, которых при двух-то жилицах в доме и не осталось совсем, разошлись по своим комнатам. Эль, усевшись на кровать и глянув в окно, наполовину заваленное снегом, стала в тоске снегирей скачущих по веткам считать да опять «жучка» «кормить».
И тут услышала она вроде, что где-то совсем рядом раздался топот нескольких лошадей. Но тут же решила, что это ей кажется — не раз уже слышала и не два, а выбежав на крыльцо, только припорошенную снегом дорогу видела да дома соседские, дымящие в отдалении. И не пошла в этот раз смотреть…
А Гаврюшка тем не менее с кровати соскочил и к двери направился. А потом стал в щелочку принюхиваться и скрестись.
— Да прекрати ты, наконец! Нет там никого! Это ветер на склоне гуляет. А идти на него смотреть нам и не нужно — скоро сам чей придет, давно что-то не наведывался, — удрученно и, вроде как, с раздражением, сказала коту Эль. Но тут раздался скорый топот шагов по лестнице и дверь их комнаты резко открылась.
А на пороге комнаты встала женщина, укутанная в рыжий лисий мех и белый пуховый платок. И что-то в этой женщине вдруг взволновало девочку, что-то зацепило, да не красота ее, не одежда богатая, а что-то другое, глубинное, из души идущее…
А тут солнышко, обычно редким гостем наведывавшееся в окошко, уткнувшееся в гору, вдруг решило заглянуть и глаза гостьи высветить. Как увидела их Эль, один зеленый, а другой синий, так и вспомнила она эту женщину:
— Мама? Мама… мамочка! — и кинулась к ней, забыв все обиды, все слова злые, что готовила для этой встречи столько дней. И прижалась к ней. И заплакала.
А шуба на маме распахнулась, и дыхнуло оттуда родным, но почти забытым — лавандой терпкой, которой вещи перекладывают, лимонной свежестью — мылом любимым маминым и еще чем-то сладостным, что к запахам никакого отношения вообще не имеет.
А в следующий момент ее прижало к матери еще теснее — это отец подошел и обнял их обеих. И поняла вдруг маленькая Эльмери, что такое счастье, о котором люди так много говорят, а вот показать никто и не может.
Сборы были недолгими. Повозка их почти неразобранная так и стояла под навесом во дворе. Только и дел-то было, что пони оседлать да теплые вещи одеть.
Ехали они долго — сначала до деревни, в которой Ясень с семейством жил, а потом и в лес углубились. Дорога, что под ноги им ложилась, была расчищена, даром, что между склонов да по ущельям бежала. Но приметила Эль, что сразу за повозкой стелилась легкая поземка, дорогу ту, заметая — вот поэтому и не мог отец ее найти столько дней! Как и говорила им старенькая дина Лесняна — не зная пути, в Долину не войдешь.
Когда лес и горы вокруг стали накрывать ранние зимние сумерки случилась и первая в жизни Эль встреча с таким чудом, как Око дорог. Первый раз ступать в колышущееся марево было ой, как страшно! Уж и сопровождающие их мужчины скрылись в дрожащей зыби, и повозку аккуратно через нее провели, и даже отец уже ступил в темнеющий проем, а Эль все стояла в сторонке и не решалась к Оку тому приблизиться. Но когда мама взяла ее за руку — то, вроде, и ничего, нормально прошла.
А в деревню они въезжали уже потемну. Первое, что увидела девочка — это большой костер на площади да окружавшие ее высокие дома из почерневшего камня. И видом своим напомнили они девочке не крестьянские коттеджи, не городские особняки, а величественные древние донжоны господских замков, виденные ею в пути — основательные, тяжеловесные, построенные на тысячезимия.
Но в это время, пока она разглядывала дома, их небольшая процессия успела полностью втянуться на площадь, и стало видно, что там происходит. Музыка, которую они слышали еще возле пещеры с Оком, здесь звучала громче. Костер же, оранжевым заревом видимый ими весь путь вдоль скалы, теперь выглядел огромным пышущим жаром столбом, а вокруг него под мелодичный напев… танцевали призрачные девушки с крыльями бабочек.
Эль так и замерла, машинально натянув поводья своего пони.
А девушки кружились и взлетали, двигаясь созвучно трелям флейты и переливам ребека, трепеща разноцветными крылышками в такт звонким колокольцам. Сквозь их тела и не менее прозрачные развивающиеся одежды проглядывали то языки пламени, то темные дома, а то и обычные люди, которых тоже на площади было немало. А между танцовщицами кружились яркие крупные стрекозы.
Очнулась девочка, когда мама ее по руке потрепала, да видно уже не в первый раз.
— Ты тоже так сможешь годика через три — когда девушкой станешь. Мы всегда на Великие праздники танцуем. Многие специально для этого из Мира на пару дней возвращаются, — с понимающей улыбкой сказала она. — А теперь пора в дом. Там тебя уже твоя бабушка заждалась.
Эль пришпорила пони и направила его за маминым конем, но глаз от потрясшего ее зрелища отвести не смогла — так и продвигалась, вывернув голову.
Благо и ехать далеко не пришлось — первый же слева дом оказался бабушкиным.
Величественная дама, что ожидала их в большой комнате похожей на главный зал замка, ни старенькой, как дина Лесняна, ни даже пожилой, как тетушка Вьюжана, не выглядела, и бабушку, в понимании девочки, жившей до этого дня среди людей, ничем особым не напоминала. Разве что двумя седыми прядями в огненно рыжих, таких же как и у них с матерью, волосах, двумя крыльями ложились от висков по высокой прическе, да легкой сеточкой морщинок вокруг глаз с тяжеловатым проницательным взглядом, которые и разглядеть-то можно было, только если присмотришься.
— Вот и моя младшая внучка наконец-то к нам приехала! — сказала она и пошла им навстречу, протягивая руки. А тяжесть в ее взгляде пропала, оставив после себя только тепло и мягкий интерес в глазах. — Ты и котика себе уже нашла — вот умница! — воскликнула она, когда подойдя, увидела высунувшегося из под плаща внучки Гаврюху. Тот с приветственным мявком соскочил с рук, давая возможность бабушке обнять свою хозяйку. Но тут же, видно, пожалел о содеянном и, цепляясь когтями за плащ, попытался залезть обратно. Потому что — взревновал!
А к ногам Эль уже жался ни кто-нибудь, а старый знакомец Барс. И был он теперь не драный обычный кот, а котище, совершенно устрашающих размеров — его голова терлась гораздо выше коленей девочки.
Тогда же, по приезду в Долину, случилось и последнее явленье «жучка-червячка» — это когда Эль увидела, как к ее только что вновь обретенной маме ластится другая девочка — притом, ровесница и внешне очень похожая на нее, Эльмери. Это была их первая встреча с Ривой…
Потом было много всего: и постижение магии, и приручение стихии, и узнавание особенностей жизни в деревне, которые так пугали отца в свое время. И самое главное — познание себя, как волшебницы из Рода, берущего начало от Самого Создателя с ликом Темным.
А со знаниями пришло и осмысление. И приняла она тогда, сначала разумом, а потом и сердцем, все то, что случилось с ней в детстве. И теперь, когда гад-«жучок» поднимал в закоулках ее души голову, взрослый разум кулачком-то его и пристукивал.
Пока все эти воспоминания проносились в голове Эль, отец успел загрузить корзины с навозом на тачку и вывезти на огород. И уже оттуда весело звучал напев:
Жил в нашем городе веселый башмачник и тачал он башмачки!
Сшил соседу-мяснику, и пустил тот пару в ход…
Эль, выходя из хлева, потихоньку подпевала. Тут и Рива подошла и встала рядом, притопывая в такт ножкой. Они прослушали, как башмачник обувает в свои башмаки молочницу, зеленщика, а потом и господина. И каждый, начиная плясать, не может дальше заниматься своим делом и слезно просит снять с него такую обувку. А откупаясь, дает хитрому башмачнику, кто колбаски круг, кто молока крынку, кто луковок, а последний и денежку.
Но прослушать окончание, в котором поется, что такие башмачки понравились только ребятишкам, которые и танцевали потом на радость всем горожанам, девушки не смогли. Откуда-то из-за спины, с громким квохтанием, натужно махая малосильными крыльями, вылетели и пронеслись мимо заполошные куры. Оказалось — это всего лишь их котики спрыгнули к ним во двор с забора.
— Ага! Помощнички явились! А уж все и без вас давно сделано! — воскликнула Рива, грозно глядя на котов и поставив руки в боки: — Правильно бабуля говорила — медяшка цена таким помощничкам!
Но коты, как в тот раз у пещеры с Оком, с ходу виноватиться не стали, а также нагло продолжали переть к ним. А подойдя, заискивающе заглянули девушкам в глаза, и ну выписывать круги возле их ног!
И что прикажете с ними делать?! У девушек, по крайней мере, ругательных слов на них больше не нашлось. Рива наклонилась и, взяв своего Васку под передние лапочки, рывком закинула его себе на плечо — тяжел, конечно, котик, но как говориться: «Свое тащи и не пыхти!». А тот-то блаженно подкатил глазоньки и обмяк в родных руках, повиснув задними ногами и хвостом до коленей девушки.
Эль тягать Гаврюху не стала, а просто присела, лаская его. Но он на такую малость не купился и продолжил жалостливо заглядывать в глаза, одновременно успевая завистливо зыркать и в сторону разомлевшего Васки.
Может и ему бы удалось уломать свою хозяйку, но тут к обнимающейся компании подошел отец. Он-то успел уж кучу дел переделать: и навоз в яму сгрузить, и тачку с корзинами по местам пристроить, и в бочке с водой наплескаться.
Пользуясь приходом Альена, Рива опустила кота на землю и тяжело вздохнула — рано, конечно, она его такого здоровущего на руки брала, еще не полностью после вчерашней пчелы очухалась.
— Ну что, вот и управились мы с вами, девоньки! — сказал отец и чмокнул каждую в лобик. — Фу, вонючки какие! — шутливо сморщился он: — Давайте дуйте-ка в бани! От такой беды, да без магии — это самое первое спасенье! А я уж нашим дамам сам доложу, что дело сделано.
А глядя удаляющейся компании вслед, крикнул уже котам:
— Парни, не вздумайте их на магию раскручивать — знаю я вас! А то прознается про это — тогда и хозяек ваших опять накажут, и вас из деревни вышлют до времени!
Коты переглянулись и головы опустили. Видно было что-то такое у них на уме…
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги