Время твоей жизни

Четвертый Акт

Пьяница: За стариков, да благословит их Господь. (Пьет еще одну) За молодежь, да возлюбит ее Бог. (Пьет еще одну) За… детей и малых зверюшек, за маленьких собак, которые не кусаются. (Пьет еще одну. Громко.) За лесонасаждение. (Рыщет по карманам в поисках денег. Находит немножко.) За… Президента Тафта. (Выходит).

Звонит телефон.

Кит Карсон: (вскакивает, принимает бойцовскую стойку) Валяйте, гады, если вам охота хлебнуть лиха. Я никогда не протягивал руки и я всегда при деньгах.

Ник: (укоризненно) Эй, Кит Карсон.

Дадли: (в телефон) Алле. Кто? Ник? Да, он здесь. (Обращаясь к Нику) Это вас. Кажется, что-то важное.

Ник: (подходит к телефону) Важное! Какое такое важное?

Дадли: По голосу, похоже, какая-то большая шишка.

Ник: Большая кто? (Обращаясь к Уэсли и Харри) Эй, вы. Тихо. Я хочу послушать эти важные новости.

Уэсли перестает играть, Харри перестает танцевать. Кит Карсон подходит к Нику.

Кит Карсон: Если надо чего — ты только скажи. Я все для тебя сделаю. Мне пятьдесят-восемь лет, я участвовал в трех войнах, был четыре раза женат, у меня несчетное число детей, и я ни одного из них не знаю по имени. Денег у меня нет. Я живу сегодняшним днем. Но если надо чего — только скажи. Я все сделаю.

Ник: (устало) Слушай, папаша. Ты пока просто пойди, сядь и снова засни, ладно? Ради меня.

Кит Карсон: Можно и так.

Он садится, складывает руки и опускает на них голову. Но ненадолго. Он внимательно прислушивается к словам Ника, потом встает и начинает жестами комментировать его реплики.

Ник: (в телефон) Да? (Пауза.) Кто? А-а, ясно. (Слушает.) Слушай, оставь их в покое, а? (Слушает) Церковники? Ну и черт с этими церковниками. Я сам католик. (Слушает.) Ладно. Я отошлю их. Я скажу им, чтоб они пару дней сидели тихо. Ага, я все знаю. (В бар осторожно заходит дочь Ника — Анна. Она тихо останавливается у пианино, никто ее не замечает.) Что? (Очень сердито.) Слушай, не люблю я этого Блика. Он утром приходил и я сказал ему, чтобы он здесь больше не появлялся. Я попрошу девчонок не приходить. А ты не пускай сюда Блика. (Слушает.) Я знаю, у него шурин — важная шишка, но не желаю я, чтоб он сюда приходил. Из-за него одни неприятности. Я законов не нарушаю и бар мой в самом паршивом месте в городе. Но вот уже пять лет — и никого здесь не ограбили, и не убили, и не надули. Я оставляю людей в покое. А в этих ваших шикарных притонах в центре — каждый день драки и скандалы. (Ник зажимает телефон рукой и жестом показывает Уэсли, чтобы он снова начинал играть.) Давай, играй. У меня в ухе головная боль. Играй, играй. А ты танцуй, сынок. (Уэсли начинает играть, Харри — танцевать. Ник снова говорит в телефон.) Ага. Я не пущу их. Просто устрой, чтобы Блик не совал сюда нос и не лез в мои дела. (Пауза.) О'кей. (Вешает трубку).

Кит Карсон: Будет заварушка?

Ник: Опять эта вшивая Охрана Нравов. Эта падаль Блик.

Кит Карсон: Кто бы ни был. Можешь на меня рассчитывать. А какого сорта падаль эта падаль Блик?

Ник: Обожает выпендриваться. С маникюром и все такое.

Анна: (обращаясь к Киту Карсону, с большой теплотой, гордостью, указывает пальцем на Ника) Это мой папа.

Кит Карсон: (поражен и встряхивается при звуке этого нежного голоса, этого чудесного лица, этого прекрасного момента.) Ну, благослови тебя Бог, детка. Благослови Бог твое прекрасное сердечко. Однажды моя маленькая дочка тоже указала на меня пальчиком в толпе.

Ник: (удивлен) Анна. Какого черта ты здесь делаешь? Иди домой и помоги бабушке готовить мне ужин.

Анна улыбается отцу, зная, что за этими грубыми словами прячется вся его любовь. Она уходит, не сводя с него глаз, словно хочет сказать, что с удовольствием будет готовить ему ужины до конца своей жизни. Ник смотрит на вращающиеся двери. Кит Карсон подходит к ним. Анна снова выглядывает из-за дверей, чтобы еще раз взглянуть на своего отца. Она машет ему рукой. Поворачивается и убегает. Нику очень грустно. Он не знает, что делать. Он достает стакан и бутылку. Наливает себе. Пьет. Этого явно недостаточно, он наливает себе еще и выпивает все до капли.

(Сам себе) Моя прелестная, прелестная крошка. Анна, она — вылитая, новая ты. (Он достает платок, вытирает глаза и сморкается. Кит Карсон подходит к Нику, смотрит ему в лицо. Ник поднимает на него глаза. Громко, Кит Карсон аж вздрагивает от этого.) У тебя нет ни цента, так?

Кит Карсон: Как всегда, как всегда.

Ник: Ладно. Иди на кухню и помоги там Сэму. Поешь немного, а потом возвращайся сюда, выпьешь пару пива.

Кит Карсон: (изучает Ника) Все, что угодно. Настоящего человека я сразу вижу.

Выходит.

В бар входит Элси Мандельшпигель. Это красивая, темненькая девушка, с печальным, умным, мечтательным лицом. Кажется, ее переполняет жалость и она вот-вот расплачется. Она вся как-бы окутана дымкой фантазии. Двигается она медленно и мягко, словно все, что окружает ее — нереально, призрачно. Дадли сперва не замечает ее. Наконец он видит ее и настолько поражен, что не в силах двинуться или заговорить. Ее присутствие совершенно меняет его. Он встает со стула, словно в трансе и подходит к ней с печальной улыбкой.

Элси: (глядя на него) Здравствуйте, Дадли.

Дадли: (упавшим голосом) Элси.

Элси: Простите. (Пытается объяснить) Столько больных людей. Вчера ночью умер маленький мальчик. Я люблю вас, но… (она жестом показывает, как безнадежна любовь. Они садятся).

Дадли: (не может оторвать от нее взгляд, ошеломлен и усмирен) Элси. Вы даже не представляете, как я рад вас видеть. Просто видеть. (С несчастным видом) Я боялся, что никогда больше не увижу вас. Это сводило меня с ума. Мне не хотелось жить. Честное слово. (Он печально качает головой, в этом проявляется вся его глуповатая, но прекрасная любовь. В бар заходят два проститутки, они останавливаются около Дадли, рядом с баром.) Я знаю. Вы уже говорили мне, но я не могу больше, Элси, я люблю вас.

Элси: (тихо, грустно, мягко, с огромным сочувствием) Я знаю, вы любите меня и я люблю вас, но неужели вы не видите, что любовь невозможна в этом мире?

Дадли: Может и возможна, Элси.

Элси: Любовь хороша для птичек. Им есть на чем улететь, когда приходит пора лететь. Для тигров в джунглях, потому что им неизвестен их конец. Но нам он известен. Каждую ночь я сижу над бедными, умирающими людьми. Я слышу, как они дышат, плачут, говорят во сне. Плачут о воздухе и воде, и любви, о матери и полях, и лучах солнца. Нам никогда не узнать любви или красоты. А стоило бы.

Дадли: (глубоко тронут ее словами) Элси, я люблю вас.

Элси: Вы хотите жить. Я тоже хочу жить, но где? Где мы можем спрятаться от этого несчастного мира?

Дадли: Элси, мы найдем местечко.

Элси: (улыбается ему) Ладно. Попробуем еще раз. Пойдем еще раз в дешевый отель и станем мечтать, что мир прекрасен и что в жизни много любви и красоты. Но разве утром мы не вспомним про долги и обязанности, и о том, сколько стоит всякая ерунда?

Дадли: (со слепой уверенностью) Конечно не вспомним, Элси.

Элси: Хорошо, Дадли. Конечно. Пойдемте. Настала пора для еще одной проклятой войны. Давайте поторопимся, пока они не нарядили вас в форму, не поставили в шеренгу, и не вручили в руки ружье, чтобы убивать или быть убитым.

Элси мягко смотрит на него и берет его за руку. Дадли застенчиво обнимает ее, словно боится причинить ей боль. Он уходят, словно пара молодых животных. Момент тишины. Одна из проституток разражается хохотом.

Красотка: Ник, ну и заведеньице у тебя!

Ник: Ну, оно не «не от мира сего». Это городская улица и люди приходят и уходят. Приходят с тем, что у них есть и говорят то, что должны сказать.

Вторая проститутка: Вот такие шлюхи, как эта дамочка и портят нам всю игру.

Ник: (вспоминает) Кстати, звонил Финеган.

Красотка: Эта овца среди молодцов?

Вторая проститутка: Какого черта ему понадобилось?

Ник: Лучше вам денек-другой отсидеться в кино.

Красотка: Так там сейчас все фильмы поганые. (С издевкой.) Все про любовь.

Ник: Поганые или непоганые, но копы будут вас искать, поэтому сюда лучше не приходите и сидите тихо.

Красотка: Я всегда питала слабость к мужчинам в форме, с бляхой, дубинкой и пистолетом.

В бар заходит Крапп. Девушки ставят на стойку свои стаканы.

Ник: О'кей, идите.

Девушки уходят и сталкиваются с Краппом.

Вторая проститутка: Мы как раз уходим.

Красотка: Мы — бывшие модели Магнина. (Они уходят).

Крапп: (около стойки) Как будто одной забастовки нам недостаточно, теперь мы должны еще за девчонками охотиться. Не знаю я. Видит Бог, хотел бы я сейчас быть на бульваре Сансет и провожать детей из школы домой. Мое место там. Я не люблю неприятностей. Дай мне пива.

Ник ставит перед ним пиво. Он делает несколько глотков.

Крапп: Вот в эту минуту, МакКарти — мой лучший друг, сидит с шестидесятью забастовщиками. Они хотят помешать штрейкбрехерам разгрузить сегодня вечером Мери Лакенбак. Какого черта МакКарти вообще стал грузчиком, а не каким-нибудь профессором, не пойму я?

Ник: Ковбои и индейцы, копы и воры, грузчики и штрейкбрехеры.

Крапп: Все эти парни хотят быть счастливыми, хотят зарабатывать на жизнь, содержать семью, растить детей, спокойно спать. Ходить в кино, кататься на машине по воскресеньям. Все они — хорошие ребята и вдруг, откуда ни возьмись, приходит беда. Все, чего они хотят — это расплатиться с долгами, расслабиться около радио, и послушать Эймоса и Энди. Какого черта надо вечно воду мутить? Я думаю обо всем об этом, Ник, и знаешь, что я думаю?

Ник: Нет. Что?

Крапп: Я думаю, мы все ненормальные. Я понял это, когда шел к двадцать седьмой пристани. Меня вдруг словно по башке ударили. Такого со мной никогда не бывало. Вот мы живем в этом чудесном мире, где там много чудесных вещей вот мы — все мы — и только погляди на нас. Только погляди на нас. Мы ненормальные. Мы идиоты. У нас есть все, но мы вечно недовольны и бесимся.

Ник: Конечно, мы ненормальные. Но все равно, приходится жить вместе.

Он жестом показывает на посетителей бара.

Крапп: Нет никакой надежды. Наверное офицеру полиции не полагается так думать, но ей Богу, правильно это или неправильно, а такие уж у меня чувства. Почему мы такие паршивые? Это же хороший мир. Ведь как славно: встать утром и пойти погулять, и услышать запах деревьев, и увидеть детей по дороге в школу, и облака в небе. Это же так здорово, вообще, уметь двигаться и насвистывать песенку, если охота, или попробовать спеть ее. У нас же такой славный мир. Так почему они вечно воду мутят?

Ник: Не знаю. Почему?

Крапп: Мы ненормальные, вот почему. Мы больше ни на что не годимся. Сколько коррупции вокруг. Детишки идут и продаются. А каких-то два года назад они были в начальной школе. Все хотят побыстрей заграбастать кучу денег. Все ставят на лошадей. Никто не идет гулять к океану. Все мечутся и хотят чего-то или кого-то убить. Ник, я брошу полицейскую службу. Пусть другие поддерживают закон и порядок. Чего я только не слышу в штабе. Мне тридцать-семь лет, а я до сих пор не могу к этому привыкнуть. Плохо только, что жена начнет орать.

Ник: А-а, жена.

Крапп: Она прекрасная женщина, Ник. У нас два замечательных мальчика. Одному двенадцать, другому семь. (Араб подходит поближе, чтобы слышать разговор).

Ник: Я этого не знал.

Крапп: О, да. Но что мне делать? Я уже семь лет хочу бросить. Я хотел бросить с первого дня полицейской школы. Я не бросил. Что я буду делать, если я брошу? Откуда возьму денег?

Ник: Вот одна из причин, почему мы такие ненормальные. Мы не знаем, откуда их взять, кроме как откуда мы их сейчас берем, и обычно этот теперешний источник нам совсем не нравится.

Крапп: Иногда я замечаю, что злюсь и ненавижу людей, просто потому что они унижены, обездолены, банкроты или голодны, больны или пьяны. А потом я сижу с этими воображалами в штабе, лижу им задницу и стараюсь произвести впечатление. На кого? На людей, которые мне совсем не нравятся. И мне противно. (Окончательно.) Я брошу. И все тут. Брошу. Уйду. Швырну им обратно и эту форму, и все эти атрибуты. Не хочу я этого. Это славный мир. Зачем надо вечно воду мутить?

Араб: (тихо, мягко, с глубоким понимание) Никакого фундамента. Нигде. Ни на грош.

Крапп: Что?

Араб: Никакого фундамента. Никакого фундамента.

Крапп: Точно, никакого фундамента.

Араб: Нигде. Ни на грош.

Крапп: (обращаясь к Нику) Он что, больше ничего никогда не говорит?

Ник: На этой неделе он больше ничего не говорит.

Крапп: А кто он вообще такой?

Ник: Араб или что-то в этом роде.

Крапп: Нет, я имею в виду, чем он на жизнь зарабатывает.

Ник: (обращаясь к Арабу) Чем ты зарабатываешь на жизнь, браток?

Араб: Работаю. Работаю всю жизнь. Вся моя жизнь, работа. Маленьким мальчиком и стариком, работа. На родине, работа. В новой стране, работа. В Нью Йорке. Питсбурге. Детройте. Чикаго. Имперская Равнина. Сан Франциско. Работа. Не милостыня. Зачем? Ничего. Трое сыновей на родине. Двадцать лет, не вижу. Потерял. Умер. Кто знает? Что. Ничто. Никакого фундамента. Нигде. Ни на грош.

Крапп: А что он на прошлой неделе говорил?

Ник: Ничего. Он на губной гармошке играл.

Араб: Песня с Родины. Я играю. (Достает из кармана гармошку).

Крапп: Похоже, мировой мужик.

Ник: Самый мировой мужик на свете.

Крапп: (с горечью) Но ненормальный. Как и все мы. Буйно помешанный.

Уэсли и Харри давно перестали играть и танцевать. Некоторое время они сидели за столом и разговаривали, потом начали играть в карты. Когда Араб заиграл свое соло на губной гармошке, они прекратили игру и стали слушать.

Уэсли: Ты слышишь?

Харри: Вот это да.

Уэсли: Это плач. Это плач.

Харри: Я хочу смешить людей.

Уэсли: Это плач. Горький плач. Это старый плач. Плач, которому более тысячи лет. Откуда-то в пяти тысячах миль отсюда.

Харри: Ты можешь ему подыграть?

Уэсли: Я бы хотел подпеть, но я не умею петь.

Харри: Ты играй. А я попробую станцевать.

Уэсли подходит к пианино и внимательно прислушавшись, подбирает аккомпанемент. Харри поднимается на эстраду и после нескольких попыток, начинает танцевать под мелодию. Это продолжается некоторое время.

Крапп и Ник тихо сидят, они глубоко тронуты.

Крапп: (мягко) Ну, ладно, Ник.

Ник: Хмммммм?

Крапп: То, что я нес. Забудь об этом.

Ник: Конечно.

Крапп: На меня иногда находит.

Ник: Ничего страшного, надо же иногда выговориться.

Крапп: (теперь он снова полицейский, громко) И не пускай сюда девчонок.

Ник: (громко и дружественно) Бывай.

Музыка и танец в этот момент достигают кульминации.