Время волка

ВНИМАНИЕ!

Текст предназначен только для предварительного и ознакомительного чтения.

Любая публикация данного материала без ссылки на группу и указания переводчика строго запрещена.

Любое коммерческое и иное использование материала кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды.

Нина Блазон

«Время волка»

Оригинальное Название: Nina Blazon — Wolfszeit

Нина Блазон — «Время волка»

Автор перевода: Алёна Дьяченко

Редактор: Алёна Дьяченко, Настя Зайцева

Вычитка: Настя Зайцева, Алёна Дьяченко

Оформление: Алёна Дьяченко

Обложка: Ира Белинская

Перевод группы: https://vk.com/lovelit

Часть 1

ХИЩНЫЙ ЗВЕРЬ

«В наших краях объявился неизвестный дикий зверь, и никто не знает, откуда он родом. Везде, где он появляется, остаётся жестокий кровавый след.

Всё же, Бог справедлив, так говорит святой Аугустинус, он никогда не допустит, чтобы невиновный выносил мучения. Только тот, кто провинился, должен страдать. Этот принцип не оставляет вам сомнение: ваша беда может приходить только из ваших прегрешений».

Габриель-Флорент де Шуазель-Бопре, епископ Менде

Из «Пастырского послания», декабрь 1764

Глава 1

КРАСНЫЙ НАРЦИСС

Анне пыталась как можно тише ухватить оружие. Всё же, от её бабушки не ускользнул тихий звон металла, который царапнул по каменной стене крестьянской хижины.

— Дитя, ты снова хочешь уйти?

Застигнутая врасплох, Анне вздрогнула, и крепче схватилась руками за копьё. Собственно, сейчас это было не копьё, а только палка для защиты, к острию которой прикреплялся короткий нож.

— Я только посмотрю на скот, меме (прим. пер.: бабуля).

Старуха оставила деревянное веретено, к которому она как раз привязывала ажурную ленту, и опустила его на колени.

— Ещё раз? Что только сегодня с тобой, Анне? Ты же всё-таки не хочешь пойти на поле?

— Нет, только в хлев.

— Где твой отец? Почему он не идёт? — хриплый голос набирал высоту. — Жако!

— Пс-с-с! Он ещё спит! Ты только разбудишь малыша, — незамедлительная грубая интонация вызвала у неё сожаление. Конечно, старуха забыла, где сегодня был её сын, в последнее время она быстро всё снова забывала. Это было какое-то чудо, что она пока ещё помнила сложные узоры коклюшечного кружева. И, разумеется, сама о себе заботилась; в эти дни все жили в страхе от того, что ожидало их в лесах.

— Папа на собрании в деревне по поводу большой облавы, но ты ведь знаешь, — любезно добавила Анне. — Этот капитан-драгун хочет стянуть вместе свой полк и всех мужчин из деревни, — одной рукой она торопливо накидывала на плечи шерстяной платок и затем положила его на волосы.

— Ты останешься здесь, девочка! Я не разрешаю тебе…

— Я же немедленно приду.

Её бабушка уже собиралась начать браниться, но от волнения была вынуждена закашлять.

— Осторожно! — крикнула Анне, только было уже поздно. Веретено выскользнуло у старухи с колен вместе с мотком нежной кружевной ткани, который вначале был только образцом.

Анне положила копьё на землю и бросилась к очагу, пытаясь поймать катившееся веретено, пока оно не попало в пламя. Бабуля так легко замерзала и поэтому вместе со своим стулом постоянно приближалась к пылающему пламени огромной печки.

— Чуть было не загорелись хорошие нитки. Почему только ты всегда обязательно должна волноваться?

— Почему? — прохрипела старуха. — Ты только не воображай, что я бы не заметила, как ты постоянно пытаешься незаметно пробраться из дома. Согласись, ты опять-таки хочешь улизнуть к этому парню из чужестранцев, который строит тебе глазки.

Ругаясь, она склонилась вперёд и ощупывала руками земляной пол в поисках веретена. Прошло уже двадцать лет, как женщина потеряла своё зрение. Однако для своего творчества она в нём не нуждалась. Её узловатые пальцы совершали маленькое чудо из тонкого кружева — чудо, которое приносило крестьянской семье Танафелле дополнительные деньги.

— Оставь! — бормотала Анне. — Я подберу.

Она торопливо собирала эти рассыпавшиеся предметы: нитки спутались, кружевная лента отделилась от булавок, пушинки пепла висели над распавшейся тканью. Анне осторожно сдунула их прочь, но на кружеве всё-таки остались серые грязные следы. Прежде чем снова натянуть кружевную ленту, она рассмотрела рисунок. Это были лилии — цветы Девы Марии. Уже около месяца меме плела только эти цветочные образы и при этом непрерывно молилась, как будто пыталась вплести в этот узор защитное колдовство для семьи.

— Что ты опять хочешь в хлеву? — только щёлкнула языком старуха. — Жако сказал, что корова ещё не отелилась.

— А если папа ошибся? Может, за беременностью коровы не достаточно просто часто смотреть, — так спокойно отвечать дорого ей стоило. Всё в ней хотело вскочить и бежать к воротам и, наверное, в десятый раз за этот вечер продолжить наблюдение в ожидании двух мужчин. Она знала, что если они придут, то всё будет хорошо.

— Корова уже однажды ускользнула из хлева, — говорила девушка дальше непринуждённым тоном. — В последние дни она ведёт себя как помешанная. Держу пари, что если бы корова могла, то вылезла бы в окно, и спокойно ушла.

— Да, какие господа, такое и животное, — меме неодобрительно щёлкнула языком. — Жако такой же. И ты ещё хуже, чем твой отец. Вы оба легкомысленные и не можете спокойно сидеть. В любое время вон из дома! Всегда туда, где играет музыка, — она пренебрежительно плюнула в огонь. — Кто-то при этом думает о моём старом сердце? Когда ты вчера так надолго ушла, я почти умерла от страха. Я уже думала…

— Всё же это вымысел, меме, перестань! — но её взгляд упал на копьё. «Она получила его недавно и была вне опасности, пока нет двух крепких вооружённых мужчин, с пиками и палками».

Всё же она поёжилась и быстро отвернулась, потому что не хотела думать об этом, не сегодня, не вчера вечером. Всем, что она хотела увидеть — была улыбка Адриена. Девушка думала о шёпоте, который щекотал её ухо, и немедленно почувствовала это маленькое пылающее счастье в своём животе, которое согревало её и делало задыхающейся.

— Что я должна прекращать? — упрямо настаивала старуха. — Со страхом или молитвой? Ты же слышала, что сказал священник. Он сказал, что нас настигла Божья кара, наказание за грехи людей. Итак, оставайся здесь! Чудовище охотится на этих грешников, и оно их всех найдёт и разорвёт.

— Но я не грешница, и также определённо ими не были несчастные дети, которых съела эта бестия. Ты точно знаешь, что четыре голодных рта ждут молоко. Я вернусь прежде, чем ты распутаешь нитки.

Она снова толкнула моток, на который наполовину была приколота крохотными иголками законченная вышивка, на колени старой женщины.

Всё же прежде, чем она смогла умчаться, бабушка схватила её за запястье и потащила вниз. Анне не оставалось ничего другого, как встать перед ней на колени. Её бабушка была похожа на засохший корень, но когда она была такой яростной как сейчас, то могла бы удержать на верёвке и упрямого мула.

— Что ты думаешь, ты, спесивое дитя? Дети каются за грехи своих родителей! И ты не хочешь быть грешницей, Анне? Все люди грешники с рождения, запомни это, и молодые девушки особенно. Смотри на меня!

Она приложила к её лицу сухие, сильные руки, заставляя поднять взгляд вверх. Это было зловеще — смотреть в слепые глаза, в два серых шершавых диска.

— О, я также знаю молодых людей. У вас у всех больше нет приличия, и яблоко падает недалеко от яблони. Твоя мать была беременна тобой ещё до того как Жако узнал, что происходит. Только ты всё-таки не воображай, что я не знаю, почему ты тут в комнате носишься как кошка в течке. Ты хочешь к парню, за которым увиваешься уже с лета. Он ждёт тебя внизу?

— Что ты только думаешь! — выдавила Анне. Очень близко к ней потрескивал огонь и обжигал левое плечо, но ей было так неожиданно горячо, что она вспотела, по другой причине. «Я не грешница. Так как мы были обручены, это не предосудительно перед Богом». Тем не менее, ей было стыдно, что она здесь, лицом к лицу со своей старой бабушкой, снова вынуждена думать о часах с Адриеном. Его горячей коже на её прохладной, и его губах…

У неё было чувство, что слепые глаза могут заглядывать прямо в душу.

— Я же только плясала, ну и что? — упрямо утверждала она.

— Плясала? — насмехалась меме. — Если бы он был приличным парнем, то бы давно женился на тебе. В твоём возрасте я уже имела шестерых детей. Если мужчина хочет женщину, он не медлит.

Анне грубо высвободилась. Плохо было то, что её бабушка всегда раздувала сомнения из слов, выражений или только ехидно смеялась. Теперь она видела других девушек и себя среди них, свои невзрачные каштановые волосы и кожу, которая даже зимой была очень смуглой. И она, в самом деле, спрашивала себя, почему Адриен, который мог иметь всех девушек, как назло хотел жениться на ней.

— Кроме того, ты всё же едва его знаешь. Парень всегда в дороге и всего несколько недель назад явился, как снег на голову, совсем как из небытия, и действует так, как будто никогда не отсутствовал. Откуда ты знаешь, что он не отсиживается в каждой деревне?

— Это неверно, он…

Меме махнула.

— Он даёт тебе только надежду, чтобы получить тебя на сене. После этого не каждый порядочный мужчина, как твой отец приводил свою девушку к пастору прежде, чем увидят толстый живот. И ты не такая особенно красивая…

— Откуда ты знаешь? — спросила Анне.

Хриплый смех меме перешёл в кашель.

— Я всё ещё имею уши. Я могу напомнить тебе, что юноши не свистят тебе вслед. И я также никогда не слышала пения песен о твоей красоте.

Хватит! Анне вскочила.

— Адриен женится на мне. Сегодня на собрании он спросит отца.

Слова сами вырвались наружу — и довольная улыбка меме ещё раз показала ей, что хотя бабушка и была забывчивая, но пока ещё хитрая как лисица. Сейчас Анне была рассвирепевшей не только на старуху, но прежде всего на себя.

— Ах, туда пробежал заяц, — установила меме с хитрой ухмылкой. — Ну, даже если парень смазал мёдом не только возле пасти, чтобы тебя уговорить. Ты действительно веришь, что отец отдаст тебя в жёны странствующему бедняку?

На этот раз Анне была достаточно благоразумной, чтобы взять себя в руки.

— Он работает! — ответила она, подчёркнуто спокойно. — У графа де Морангиес, он вчера мне это говорил.

— Почему он сделал тебе предложение только сейчас?

«Потому что я, наконец, была такой умной, чтобы танцевать с другим», — подумала Анне. — «Потому что он вчера понял, что я не буду ждать вечно и, что другие лисицы также крадутся вокруг курятника».

— Ну, потому что он хотел быть уверен, что у него достаточно денег на свадьбу и дом. Ты ещё это заметишь. Адриен порядочный парень. Кроме того, он щедрый и сильный, и приветлив со всеми детьми. Он честный, он думает об этом серьёзно и…

— … ты потеряла своё сердце, — с глубоким вздохом меме покачала головой. — Ах, моя милая, ты думаешь, что жизнь только для танцев и поцелуев, но ты ещё удивишься. Только кто ещё слушает старую ведьму как я, а? Ты ведь думаешь, что твоя меме совсем не права?

Анне не ответила и несколько мгновений тишина была тяжёлой и плотной, и только треск огня наполнял помещение. Потом меме снова вздохнула, её плечи опустились вниз. Задумчиво она повернула своё лицо к огню, как будто рассматривала пламя. «Или вспоминала о лучшем времени», — думала Анне. — «Когда она сама была ещё молодой и самой красивой девушкой в Гефаудане». Как ни странно от этих мыслей её злость улетучилась. Вместо этого её охватила нежность к маленькой сухой фигуре у огня.

— Ах, её мальчики давно делают то, что они хотят! — сказала старуха через некоторое время. И к удивлению Анне в этот раз её голос звучал неожиданно нежно. — Если это действительно так, как ты сказала, я сделаю тебе к свадьбе кружевную ленту. Но если ты не станешь счастливой со своим Адриеном — тогда подумай о моих словах!

Анне понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, что бабушка хотела сказать ей своим скорчившимся видом. Если меме не будет против свадьбы, тогда её отец тоже согласится!

— Кружевную ленту? — закричала она и засмеялась. — О, да, но с нарциссами вместо лилий, меме! И ты посмотришь — уже к следующей зиме у тебя будет внук!

Меме засопела и махнула рукой.

— Ах, не говори вздор, в следующую зиму я давно уже буду у Господа Бога.

От Анне не ускользнуло, что улыбка осветила морщинистое лицо старухи.

Она подняла копьё и пошла к двери, прежде чем меме вспомнит о настоящей причине спора. Её деревянные ботинки громыхали по лестнице, которая вела от жилых помещений к конюшне в нижней части дома. Она остановилась и закрыла глаза, когда ей в нос ударил тёплый пар воловьей кожи и колючий козий запах. Её рука скользнула к шее и погладила кожу, также как вчера делал Адриен. Адриен.

Внутри шевельнулось тихое сомнение, которое разбудил в ней спор с меме, и она улыбнулась воспоминаниям о музыке и танцах.

Перед ней появлялись мужские лица: юноша с симпатичной улыбкой, солдат, который крутился вокруг, и мужчина-путешественник в дорогом пальто. Всё же их лица угасли, и назад возвратилось только лицо Адриена — его глаза, карие как дикие каштаны, серповидный шрам, который заставлял левый уголок его рта постоянно улыбаться, и кудрявые тёмные волосы, которые он усмирял на затылке кожаной лентой. Она прижалась щекой к палке.

— … que Ricdin-Ricdon je m’appelle (прим. пер.: что меня зовут Рикдин-Рикдон), — тихо пела она песню, которой он так часто её смешил, и которая принадлежала только им двоим. Девушка едва смогла снова почувствовать этот шёпот в своём ухе, когда он грубо вытащил её из рук солдата. Она была напугана его яростью, парень казался ей почти немного чужим, и его рука болезненно твёрдо сжала её руку. Но в тоже время она насладилась его гневом и ревностью. «Ты хочешь меня, Анне? Я поговорю с твоим отцом. Завтра же. Если только ты меня хочешь!»

— Адриен Бартанд, — шептала она, — и Анне — его жена.

«Но только если согласится отец».

Стук двери заставил её развернуться. Отец всегда сначала смотрел на скот, прежде чем шёл в спальню. Но надежда, что он вернётся с Адриеном, чтобы скрепить водкой обещание вступить в брак, обманывала её ожидания.

Холодный ветер свистел через дверную щель в тёмном хлеву, которая сверкала белизной как острый разрез. И беременная корова исчезла! Анне твёрже ухватила копьё и бросилась через дверь хлева во двор.

Её лицо ещё пылало теплом огня и казалось, что ветер дул вдвое сильнее. Это был дребезжащий холодный январь. Снег падал с неба большими, сухими снежинками и покрыл уже все следы. Сумасшедшее животное открыло дворовые ворота. Этого ещё не хватало! Анне побежала к воротам. Когда она была здесь, чтобы высматривать мужчин, ещё можно было рассмотреть дорогу, которая вела с горы в деревню. Теперь больше не было видно домов, она могла различать в тумане только звук колокола церкви внизу в долине. Горы, которые можно было видеть вдали в ясные дни, совершенно исчезли. Анне медлила только одно мгновение, прежде чем распахнула ворота. Её сердце билось у самой шеи, когда она покинула двор и перешагнула рубеж между безопасностью и дикой местностью. Но тогда девушка решительно подняла подбородок. Она не была бы Анне Танавелле, если бы оставила корову снаружи на холоде!

Уже после нескольких шагов Анне окружила молочная белизна. Казалось, её хватали снежные щупальца. Замерзая, она быстро шла в гору и пыталась не потерять свои деревянные башмаки; потом увидела животное — светло-коричневая шкура и два рога с чёрными вершинами. От охватившего облегчения задрожали колени. Корова ушла ещё недалеко, и как раз плелась к нескольким обтрёпанным букам на возвышенности.

— Ну, подожди! — пробормотала Анне и снова побежала. Снег скользил ей в ботинки, холод кусал пальцы. Слишком глупо было оставлять дома рукавицы! Запыхавшись, она достигла возвышенности и тихо свистнула. Маленькая корова-обрак (прим. пер.: название породы) остановилась на месте и лениво посматривала в сторону своей хозяйки. Верёвка болталась на её шее, шерстяное ухо подрагивало, белая шкура вокруг глаз и рта, и чёрный нос окаймляла лицо животного как маска фокусника.

Анне подобрала юбку и тяжело ступала дальше, пользуясь копьём как палкой. Под снежным покровом древесина упиралась в скалистый грунт. Стуча зубами, она дотянулась до животного и ухватилась за верёвку, но сделала это без расчёта на сумасшедшую корову. Та резко повернулась вокруг себя, прыгнула и медленно от неё побежала. Анне должна была взять себя в руки, чтобы не заорать.

— Джоли! — тихо позвала она вслед корове. — Иди сюда, Джоли, моя милая! — подманивала она скотину. И действительно, корова снова остановилась и повернула голову. Анне в несколько шагов была возле неё, поймала верёвку и слегка ударила копьём по крупу. — Глупое животное! — ругалась она. — Что ты ищешь здесь на улице? Если волки съедят тебя и твоего телёнка, у нас не будет зимой молока.

Внезапно она осознала, что далеко удалилась от дома. Ветер громко шумел в кронах деревьев как раньше, снег потрескивал, когда внезапно какой-то порыв ветра дунул с вершины горы. Какой-то шум вокруг заставил их испуганно развернуться. Это был только ворон, который упорхнул, но Анне поймала себя на том, что прижалась к корове, судорожно сжимая своей рукой шерстяную шкурку.

«Держу пари — это чудовище, которого все боятся, только обычный волк». Это говорил Адриен. Мысль о нём была как надежное убежище.

— Не будь трусихой, Джоли! — шепнула она корове. — Бегом, назад в хлев!

Это было успокаивающим — видеть, как с каждым шагом под гору приближается маленький двор. Меме, конечно, остановила свою работу и озабоченно подслушивает шаги своей внучки.

— Я уже добралась, — шептала Анне и нетерпеливо тянула за верёвку.

Грубый удар в плечо прервал дыхание, и она споткнулась; успев подумать, что это корова споткнулась и ударила её, но в тот же самый момент верёвка с болезненным рывком затянулась через девичий кулак и поранила руку. Она потеряла равновесие, упала и крепко ударилась своим коленом о камни, заметив краем глаза разбушевавшуюся корову, её дыхание, мех и тепло рядом пока ещё были настоящими. Анне с пыхтением перевернулась, её ботинок застрял в снегу. Какие-то силуэты мелькали вокруг в поле её зрения, что-то кружило вокруг них.

Но только тогда, когда она услышала рычание, то поняла, что это было. Без размышлений Анне вскинула копьё вверх, и древко с глухим звуком на что-то натолкнулась. Запах дикого животного щекотал ей нос. Клыки щёлкнули слишком близко от шеи, и схватили как раз в тот момент, когда она вскинула руку и махнула от себя в сторону. Клыки поймали руку, и её пронзила яркая боль. Со всей силы Анне ударила куда-то кулаком и попала; укус ослабел, чудовище освободило её и отступило назад. И пока она отчаянно пыталась подняться с колен, то поняла с абсолютной уверенностью, что это был не волк, не мог быть никаким волком.

«Дикая бестия», — Анне слышала, как шепчет меме. La Bête Féroce! (прим. пер.: Свирепая бестия!) Это было странно, что она не ощущала никакого ужаса, ни страха, только знала, что не может умереть — не сегодня, не здесь, не без гипюровой ленты с нарциссами и поцелуя Адриена в свадебный день. Крик, который сейчас вырвался из её горла, был прерывистый и глухой, и давал силы, чтобы вскинуть древко и ударить чудовище. Нож на острие получил отпор. Со всей силы Анне ударила ещё раз, попала ему в ногу, и увидела, как нож отвязался и упал в снег; развязались ленты, которые привязывали нож к копью. Девушку охватил ужас.

Её второй ботинок соскользнул с ноги. Сохраняя присутствие духа, она скинула его, швырнула в широкий череп хищника и бросилась бежать. Анне бежала босиком, крепко держа копьё в руке, ледяной ветер дул в глаза и закрывал видимость. Снежинки таяли на лбу, она чувствовала холод в своём плече и что-то мокрое, тёплое, потом прохладу от ветра. Девушка была ранена, но не было никакой боли, только тяжесть, которая тянула её ноги, как будто она тяжело ступала через болото. «Я должна дойти до хлева!»

Снег взметнулся, когда чудовище снова сбило её с ног, палка выпала из рук. Но девушка боролась и кричала со всей силы, когда пинала голыми ногами, била, царапалась и кусалась. Один раз Анне почувствовала вкус жёсткой шкуры между зубами, один раз скользнула по клыкам тыльной стороной руки и снова упала. Она подняла руки вверх, чтобы выцарапать зверю глаза и испугалась, когда их увидела. Её руки выглядели так, будто она носила алые перчатки из крови.

На какое-то мгновение она замешкалась. Когти царапнули по её ключице, тяжесть хищника передавила воздух из лёгких. В этот момент Анне уже знала, что пропала. Огненно-красные глаза пристально смотрели на неё, и рычание звучало как слово «Грех». Она сжала веки, чтобы не смотреть в эти глаза. Но даже за сомкнутыми веками казалось, что они пылали как два солнца. «Святая Богоматерь, спаси меня!» — умоляла она в мыслях. — «Я не хотела, я никогда не хотела…»

Анне пыталась кричать, когда что-то твёрдое ударило по горлу и овладело её голосом и дыханием. Голова упала на бок, на её подбородке и шее стало тёпло. Она ощупывала себя руками и нашла рану, однако как ни странно, боль не чувствовалась. Анне ошеломлённо мигала. Переворошенный от борьбы снег громоздился рядом с ней. Ей казалось, что она видит нарциссы из кружева и кристаллов льда; одновременно перед ней проходило будущее, которого никогда не будет: Адриен и она в воскресной одежде тёплым весенним утром вступают в деревенскую церковь.

Её первый ребёнок, которого она держит на руках, в снежный день как сегодня. Меме, которая благословляет своего внука в колыбели. Анне видела второго ребёнка и третьего. Она видела Рождество и летние урожаи, танцы огня Йоханнеса и часы под луной с Адриеном за затянутыми пологами. День за днём безвозвратно струился в снег и просачивался туда навсегда. Новые нарциссы распускались на этом месте как могильные цветы для похищенных лет. Они были прекрасны и девственны — и такого же красного цвета как глаза смерти.

Глава 2

МАСКАРАД

Дом на улице Жусинне, был не самым большим дворцом в Версале, но, определённо, самым излюбленным. На улице перед ним, с красными носами, замерзали извозчики, однако здесь, внутри, было удушливо тепло; все оконные стёкла внутри были забиты гвоздями. За масками в свете хрустальных люстр прятались развлекающиеся дворяне, личности полусвета и, вероятно, также несколько личностей, пользующихся дурной славой развратников. Большинство гостей праздновали ещё задорней потому, что они, наконец, спаслись бегством от плохого настроения и снова могли свободно хохотать. Раскрашенные веера перемещали воздух туда-сюда, и дамы в платьях с вышитым цветным узором даже приносили в зал лёгкое дыхание весны.

Жан-Батист дю Барри пользовался дурной славой во всём Париже за свою необузданность. На своих праздниках он не экономил на роскоши и соревновался с королевским двором: на стенах висели написанные маслом картины старых мастеров, дорогие зеркала отбрасывали свет от свечей. Служители спешили с полными лимонадом подносами и вином через залы, и на столах стояли фарфоровые чаши с марципановыми конфетами. Смех смешивался со звуками скрипок и музыкой клавесина.

Томас, который стоял рядом с дверью игровой комнаты и держал свой бокал с вином, наблюдал, как танцоры в двух рядах делали расстановку для менуэта. При этом не все сохраняли осанку, у одного аристократа даже белый напудренный парик съехал на бок.

Томас не особенно мог терпеть такие праздники, но он любил это настроение, которое называл «синий час» — время строгих вежливостей миновало, скандалы уже носились в воздухе. Праздничное общество было ещё не совсем пьяным, но оно уже воспринимало всё как поездку на карете, которая ехала быстрее и быстрее, до тех пор, пока не начинала рано или поздно раскачиваться. Косметика стиралась, смех становился громче, и вскоре за напудренным фасадом обнаруживались некоторые истинные лица.

Томас сконцентрировался на тех деталях, которые, конечно, не бросались в глаза никому из других гостей: парик флейтиста съехал назад и наружу торчал рыжий локон. Подол одной дамы слишком сильно осел на землю, значит, она тайком выскользнула под кринолином из высоких ботинок, чтобы охладить свои гудящие ноги на паркетном полу. Другая женщина сделала тайный знак своему молодому любовнику, ударяя веером, и незаметно покинула помещение, пока её ничего неподозревающий муж болтал с хозяином.

Где-нибудь в суматохе также находился и отец Томаса. Парень вытянул шею и наконец, обнаружил его поблизости от двери. Шарль Ауврай не был большим мужчиной, но там, где он стоял, вибрировал воздух. Мужчина увлечённо рассказывал историю и жестикулировал, дамы визжали и смеялись над смыслом. Томас знал, что снова должен был присоединиться к нему, но вместо этого отступил в сторону, и незаметно скользнул в смежную комнату. «Ещё несколько минут», — думал он. — «Ночь впереди достаточно длинная». Так как его отец уже неделю как страстно желал попасть на этот бал-маскарад, следовательно, он определённо планировал сегодня ещё какой-то шахматный ход на общественной игровой доске.

Он оглянулся назад к двери, натолкнулся на что-то мягкое и упёрся в упругий кринолин. В последний момент Томас смог удержать стакан, чтобы красное вино не разлилось в волосы, обрамляющие верх декольте. Ему бросились в глаза детали внешности этой женщины: белокурые волосы, которые падали на её открытые плечи, и узор кружевной ткани — крохотные лилии из белых ниток. Странный контраст к духам из роз, который ударил ему в нос.

— Ищете в моём декольте что-то конкретное, месье?

Томас поспешил провести дистанцию между собой и дамой. Она была самое большее на два года старше него, и высокого роста, как и он сам, и производила впечатление милым лицом с мягкими чертами и косым разрезом кошачьих глаз. Шёлковый цветок в её волосах отражал их синий цвет.

Вероятно, он и мадемуазель были единственными людьми на этом празднике, которые не носили маску. Красотка кокетливо улыбалась и пыталась направить его взгляд на свою грудь, пока одёргивала кружевные оборки на платье.

— О, я не ищу чего-то особенного, мадемуазель. Но лилии существуют для того, чтобы ими любоваться. Французское кружево, я полагаю?

Как и ожидалось, красотка рассчитывала на сокрушённые извинения. Она озадаченно подняла брови, потом поразила его смехом, который был очень громким и гортанным для дамы.

— Так-так, профессионал моды с чисто профессиональным интересом к лилиям. Ну, раз так, будьте внимательны, раз вы не занимаетесь браконьерством на лугах других людей, — она покусывала острыми зубами свой веер. — И по мере сил вы пьёте и танцуете. На мой вкус у вас бледный цвет лица, и определённо, вы — трезвый и серьёзный, — хотя она ставила его на место, её улыбка показывала, что он ей нравился. — Прекрасный вечер, месье! — девушка бесцеремонно ему подмигнула и направилась к одному из игровых столов. Мужчина в маске волка поставил сто лир на единственную карту и проиграл. Белокурая девушка очаровательно привела его в расположение духа, и он попытался во второй раз.

Итак, она была какой-то гризеткой дю Барри, какой-то маленькой продавщицей или театральной статисткой, которую тот держал при себе, красиво одевал и обучал манерам, чтобы сосватать потом герцогу как фаворитку. Это была не скрываемая тайна, что большинство доходов дю Барри, кроме азартных игр, составляло посредничество таких девушек. Сейчас блондинка смеялась, откинув голову, и при этом положила кончики пальцев на свою грудь. Этот жест был такой грациозный, и при этом такой отрепетированный, что Томас сразу был очарован.

Вскоре он вытянул из рукава носовой платок, через ткань которого мог ощутить угольный карандаш, и по нему немедленно заструилось чувство радости, которое охватывало его каждый раз, когда он обнаруживал особенный образ. В поисках бумаги, меню или театральной программки Томас осмотрелся вокруг, но ничего такого не лежало на столах. Итак, он достал газетную полосу, которую носил при себе и сел за столом в угловой нише. Здесь он никому не бросался в глаза, никто не смотрел на него, а за игровым столом давно начался следующий раунд.

Томас размотал угольный карандаш из носового платка и разгладил бумагу на своём колене. Это был лист газеты «Gazette de France» (прим. пер.: французская), он уже знал наизусть это издание, ей было несколько недель. Взгляд остановился на старой титульной странице с эскизом гиены, который Томас небрежно там набросал несколько дней назад, но на обратной стороне, с краю было ещё достаточно места для следующего рисунка.

За игровым столом зазвучали аплодисменты, мужчина-волк сдвинул свою маску, чтобы вытереть пот на лбу. Блондинка наклонила голову набок и теребила шёлковый цветок в своих волосах. Томас забыл своего отца и все обязательства этого вечера, и видел только лишь этот жест, лёгкое расположение головы, линии плеч и рук. Уголь скользил по листу сам, её нежные черты находили место рядом с чёткими, плавными изгибами. Указательным пальцем он растушёвывал линии от чёрного к серому в мягкую тень, которая была лицом, к локонам и стройной шее. Когда художник запечатлел телодвижение девушки на бумаге, оно уже прошло. Блондинка как раз склонилась над игровым столом и вытягивала карту.

— Ах, я думал, что это мне! — его отец появился рядом с ним и подмигнул. — Боже мой, как будто бы у тебя в течение дня было недостаточно времени, чтобы рисовать! Брось, идём! — он просто схватил Томаса за рукав и поднял со стула. Уголь выскользнул у него из пальцев, но отец этого вовсе не заметил. Томас поспешно сложил газету, и двинулся в направлении салона. Только у двери Шарль Ауврай остановился, затаив дыхание, и позволил своему взгляду оценивающе блуждать по праздничной одежде Томаса. Сюртук, жилет и брюки до колен были новые и стоили состояние. В светло-зелёный шелк были вплетены тёмно-зелёные полосы, кнопки были покрыты материалом, украшенным вышивкой. Он носил подходящий к этому парик из конского волоса, хотя тот был темнее, чем светло-русые пряди Томаса, но, тем не менее, хорошо ему подходил. Отец гордо кивнул.

— Намного лучше, чем это унылое студенческое пальто, в которое ты нынче был одет.

Прежде чем отец смог ещё завязать ему галстук, Томас любезно, но уверенно отстранился.

— Хватит. Всё-таки я не лошадь, которую вы должны принарядить для парада.

— Ах, нет? — его отец засмеялся. — Ну, несмотря на это, ты напрягаешься и бьёшь копытом! Дю Барри стремится нам кого-то представить. Держись крепко, сын, это граф де Треминс!

— И я предполагаю, у него есть дочь, — сухо заметил Томас.

Его отец насторожился. Кажется, он обдумывал интонацию Томаса, но потом выражение его лица просветлело.

— Не дочь, но племянница, которая прибыла из провинции — откуда-то из Нормандии, но настоящая де Треминс, как её дядя. Она только несколько дней в Париже. И кто знает, может быть, ты ей понравишься?

— Как часто я должен вам говорить, что я не имею никакого интереса в наследнике…

— Ах, не веди себя так, мальчик! Флирт всё же ничего не стоит. Столько тебе? Уже семнадцать! В твоём возрасте мои родители уже давно меня женили, и я могу сказать: это было действительно скверно.

«Да, совершенно определённо», — думал Томас. — «Я мог бы тоже подхватить холеру».

Но и без этого он едва ли мог себе представить, что девушкой такого старого дворянства вообще принимается в расчёт простой человек как он. С другой стороны, у его отца никогда невозможно ничего узнать. За последнее время он слишком часто говорил, что Томас должен сделать хорошую партию.

В большом салоне с широкой улыбкой их уже ожидал дю Барри. Кажется, граф Треминс был обрадован меньше, он нетерпеливо играл с табакеркой из фарфора. Вышитый серебром сюртук и много колец не могли ввести в заблуждение, что он был старым, видавшим виды мужчиной. Вздутые губы и мясистый круглый подбородок делали его похожим на обезьяну. Строгий пробор в белом парике, который сидел слишком глубоко на его лбу, ещё усиливал это впечатление. Рядом с ним стояла молодая девушка в маске из зелёных перьев и сверкающем ожерелье. Томасу она показалась принцессой павлинов. Миниатюрная чёрная ручная собачка лежала, прижавшись к её локтю, и трусливо моргала на свет.

— Ах, вот, наконец, наш молодой натуралист! — бурно провозгласил Жан-Батист дю Барри. — Могу представить — Томас Ауврай. К сожалению, его видят слишком редко на наших праздниках. Он лучше чувствует себя в рабочем кабинете. Но разве это не чудо, юноша — начинающий ботаник и зоолог, с видами на блестящую карьеру в академии.

Это было чрезмерно преувеличено, однако Томас постарался вежливо улыбнуться и низко поклонился.

— Очень рад, мадемуазель… — сказал он и завершил приветствие девушки показным поцелуем руки, после которого она раздражённо на что-то уставилась. Томас прикусил нижнюю губу. Там, где большой палец коснулся пальцев при целовании руки, блестело размазанное угольное пятно.

Принцесса павлинов искоса бросила взгляд своему дяде, потом незаметно вытерла пятно, пока гладила собаку. Томас тайком вздохнул. «Вероятно, она любезна, или сохранит историю, чтобы позднее надо мной посмеяться».

— Томас работает даже для короля, — нить разговора подхватил его отец.

— Ах, действительно? — брови графа одобрительно вздёрнулись вверх.

Томас чувствовал, как его улыбка грозила ускользнуть, пример с королём был ложью.

— Ну, в первую очередь, я работал с монсеньором де Буффоном, который…

— … который, как мы все знаем, находится к сердцу короля ближе, чем друг, — сразу прервал его отец. — И, кроме того, де Буффон не более чем директор королевского ботанического сада в Париже, кроме того, казначей Академии Наук и член французской Академии.

— Да, да, вы не всегда так скромны, юный друг, — Дю Барри наклонился к графу, как будто хотел доверить ему тайну. — Томас — даже научный сотрудник Histoire Naturelle (прим. пер.: естествознание) — большой естественной истории монсеньора де Буффона, и заказчик — это король, естественно.

— У вас симпатичная собака, мадемуазель Клер, — снова с волнением сказал отец. — Томас может всё вам рассказать о её родословной и породе.

Этим он умело пасовал Томасу мяч. Это был бы разговор о болонках. Ну, по крайней мере, он не должен был говорить об итальянском театре.

— Ну, вы кажетесь мне интересным молодым человеком, — проговорил покровительственно граф и почесал средним пальцем под краем парика, что перед интеллектуальными глазами Томаса немедленно ещё раз вызвало картину обезьяны. — Что всё же вы делаете при Histoire Naturelle?

— В числе прочего, я изображаю анатомические исследования для этого справочного пособия. Моя область науки — это животные Нового Света, прежде всего, Мексики. Я надеюсь, что однажды поеду туда и изучу их на воле.

— Н-да, горе, что мы потеряли в войне многие из наших тамошних колоний. Однако, однажды вы говорили, будто дe Буффон утверждал, что обезьяна и человек когда-то принадлежали к единственной семье, так же как осёл и лошадь? Этого я не могу представляться при всем желании!

«Тогда не смотри лучше в зеркало», — мелькнуло в голове у Томаса. Его уголки рта вздрогнули, но он смог подавить смех.

— Да, удивительно, насколько разными могут быть живые существа, хотя они принадлежат одной и той же семье, — ответил он. — Посмотрите на собаку мадемуазель Клер. Её вид происходит из России, царица Катерина очень ценит своих болонок. Они остаются крохотными и выглядят со своей мохнатой шерстью как маленькие львы и, тем не менее, они родственны с большими датскими догами.

Щенок чихал и смущённо обнюхивал пальцы Клер. У Томаса животное вызывало сожаление. Лучше всего он взял бы его у неё из рук, но принцесса павлинов цеплялась за свою маленькую собаку, как будто бы хотела её задушить. Жест был немного отчаянный.

— Впрочем, Томас рисует такие замечательные портреты, — ввёл в игру следующую реплику его отец. — Он мог бы соперничать с остальными придворными художниками как монсеньор Друэ. Конечно, мадемуазель Клер была бы заинтересована получить когда-нибудь однажды свой портрет.

— Почему только когда-нибудь однажды? — дерзко заметила Клер. — У него, конечно, есть набор ремесленных инструментов.

Она говорила слова «набор ремесленных инструментов» с такой надменностью, что Томас чувствовал себя поражённым. И именно в середину своей гордости. Ну, всё-таки, теперь он знал, что она смотрела на него с высоты своей платформы дворянства — на него, простого человека, который должен заработать самое необходимое.

— Боюсь, я вас разочарую. Я принципиально не рисую на праздниках и уж вовсе не за содержание, — и хотя он заметил предостерегающий взгляд своего отца, добавил, — кроме того, я работаю не как придворный художник, а рисую строго природу.

— Может быть, я имею причины для того, чтобы беспокоиться? — возразила Клер.

— Конечно, нет, в конце концов, вы безупречны, — невозмутимо вернул Томас.

Её глаза стали узкими.

— Но недооценивайте молодого Ауврая, — сказал монсеньор дю Барри с заговорщицкой улыбкой. — У него холодная голова, но держу пари, в его груди горит горячий огонь.

Граф Треминс насмешливо засмеялся.

— У меня нет сомнений по поводу горячего огня. Там, где появляется моя красивая племянница, остаются воодушевлённые сердца.

Клер вздрогнула, её рука судорожно сжала собачью шкурку.

— О, может быть, это один из ваших рисунков? — дю Барри указал на бумагу в руке Томаса.

Ну, чудесно! Томас полностью забыл про лист.

— Это… только статья из французской газеты.

— Из нового издания?

— Нет, она уже старая.

— Не делайте из этого тайну, дайте посмотреть! — напирал на него дю Барри.

Теперь он окончательно потерян. Он мог лишь попытаться скрыть обратную сторону с портретом этой белокурой девушки. Итак, он быстро развернул этот листок так, чтобы никто не смог бросить взгляд на портрет. Резкие складки на листе подняли гигантскую морду так объёмно вперёд, как будто животное хотело воплотиться и выпрыгнуть.

— Но это ведь один из ваших рисунков, не так ли? — стремился узнать дю Барри.

— Только эскиз, — пробормотал Томас. — Я пытался набросать портрет зверя при помощи описания в газетной статье.

— Ах, да, эта страшилка, — сказал граф пренебрежительно. — Чудовище, которое где-то в провинции нападает на пастушек. Волк или нет?

— Это вопрос, над которым как раз многие ломают свою голову, — отвечал Томас. — Одни говорят, что это был волк. Другие думают, это было животное, которое абсолютно неизвестно в наших широтах. Епископ Менде считает зверя карой Бога для прегрешений людей Гефаудана.

— Гефаудан, — граф наморщил лоб.

— В Лангедоке, ниже к югу, — объяснил дю Барри. — Там моё земельное владение, я оттуда родом.

— Ах, верно, — сказал граф. — Там где протестантские Kamisarden (прим. пер.: камизары — гугеноты-крестьянине, участники восстания на юге Франции в начале XVIII в.) когда-то возмутились католическим королевским домом? Кажется, из-за этого местность всё ещё опасна.

Дю Барри махнул рукой.

— Ни в коей мере. После восстания сельские жители больше не имеют право носить настоящее оружие. Насколько я знаю, крестьяне должны защищаться от зверя перочинными ножами.

— И это только волк? — едва слышно спросила Клер.

— Описание подходит скорее гиене, — объяснял Томас. — Вполне возможно, что она убежала из зверинца. Передние лапы якобы длиннее, чем задние ноги. И как вы можете увидеть на моём рисунке, у неё есть необычно большая пасть в сравнении с остальным телом, что также типично для гиены. У хищника есть зубы, которые, как сообщается, остры как бритва. Вместе с тем она отделяет головы своих жертв от тела…

Отец тактично пнул его ногой, но даже без этого парень понял, что зашёл слишком далеко.

Клер рассматривала его, объятая ужасом.

— А если чудовище — это действительно кара Бога? — спросил де Треминс, искоса поглядывая на свою племянницу.

— Это объяснило бы, по меньшей мере, почему оно бросается предпочтительно на женщин. Наши дамы в Версале, к счастью, могут чувствовать себя здесь в безопасности. Там они определённо будут найдены съеденными грешниками чёртового зверя, да?

Дю Барри и отец Томаса разразились смехом. Только Клер было не до смеха, её глаза подозрительно блестели, она глубоко дышала и судорожно сглатывала, и на мгновение за фасадом надменности Клер, Томас поймал её взгляд. Девушку ранили слова дяди, очевидно, он намекал на «прегрешение», которое она совершила. Разумеется, неподходящая любовная связь — общественный грех? Была ли она, поэтому отправлена из дома?

Внезапно у него вызвала сожаление не только собачка, но и Клер, которая, несмотря на свою маску из перьев так плохо могла скрывать свои чувства. Версаль не был местом, в котором кто-то действительно может вести себя хоть немного открыто.

Как всегда, это был дю Барри, который спас ситуацию.

— Никаких причин пугаться, мадемуазель. Это продолжится не долго, до тех пор, пока мы не сможем любоваться набитым чучелом зверя здесь, в Версале. И теперь мы попытаемся перейти к другим мыслям! — он хлопнул в ладоши и дал знак музыкантам. Рыжий флейтист поспешно поправил свой парик, и тогда зазвучал англез (прим. пер.: бальный танец).

Томас ненавидел танцы, но сейчас, пожалуй, не оставалось ничего другого, как пригласить Клер. Однако, к его облегчению, она покачала головой.

— Давай, иди уже танцевать, Клер! — рычал её дядя, и когда хотел забрать у нее собаку, та отступила назад.

— Извините меня, — вытолкнула она из себя приглушённым голосом. Потом просто повернулась и выбежала из зала, развевая юбками. Несколько кавалеров смотрели ей вслед, дамы шептались. Прежде чем Томас смог последовать за Клер, его удержал отец.

— Оставайся здесь! — шепнул он. — А то ты делаешь для неё только хуже.

Томас медлил, но потом понял, что отец прав.

— Очевидно, моя племянница ещё должна учиться, что такие провинциальные манеры не более как занимательны в Comédie Italienne (прим. пер.: итальянской комедии), — это было всё, что заметил об этом граф. — Кстати, вы уже видели новую пьесу?

Возникла одна их ситуаций, которую Томас называл «театр марионеток»: каждый утверждал, что не заметил неловкость. Все передвигались дальше, как управляемые невидимыми нитями, улыбались и болтали.

Внезапно воздух в зале показался Томасу ещё удушливее, чем до сих пор. Только когда отец ударил его в бок, он заметил, что граф снова с ним разговаривал.

— … я был бы рад, если бы мы вскоре могли продолжить разговор.

— С удовольствием, — невыразительно ответил Томас.

Его отец с трудом дождался, пока граф и дю Барри перестали быть в пределах слышимости, и потом потащил Томаса за гардину.

— Гиены? — прошипел он. — Отделяют голову? Боже мой! Ты смог смертельно напугать бедную девочку! — он вырвал у Томаса лист из руки, скомкал его как мяч и отправил в пустую декоративную вазу. — Это было специально, не так ли? Ты хотел запугать её!

— Что? Нет, конечно, нет! Я…

— Но если ты думаешь, что я целыми неделями дёргаю двумя ногами, чтобы вести переговоры с де Треминсом только для того, чтобы ты всё испортил, тогда ты ошибаешься, мой мальчик!

— Вести переговоры? — Томас должен был собраться с силами, чтобы не перейти на крик. — Что это значит? Что вы уже вели переговоры — не спросив меня и ничего не сказав?

— Я должен дождаться твоего позволения? — вскрикнул его отец. — Да, дю Барри установил контакт со мной и полагаю, что это будет недёшево. Семья Клер стоит немного, она почти что несостоятельна, но у них всё ещё есть её хорошее имя. Старое наследственное дворянство! Они не прочь получить наши деньги, даже если речь идёт только о наследстве вашей матери и нашей перчаточной фабрики. И самый важный пункт: у её родственников из Парижа есть контакты с несколькими министерствами и с королевским двором. Связь с её семьей дала бы нам преимущества, которые наше родословное дерево не может нам предложить. Ты мог бы получить даже должность в военном министерстве, нам …

— Отец!

Несколько секунд они только пристально смотрели друг на друга, оба со сжатыми губами, судорожно старясь не потерять самообладание. Под толстым слоем пудры на лбу его отца пульсировала артерия. Но, естественно, он не забывал, где он был.

— Ты можешь подумать один раз обо мне и нашей семье? — шептал он. — Только один раз?

— Возможно, вы подумаете о том, что я не буду шахматной фигурой на вашей шахматной доске? — также едва слышно ответил Томас.

— Нет, и ты знаешь, почему нет? Так как мир, в котором мы живем — это шахматная доска. Мы должны хорошо выбирать наши стратегии, чтобы продвигаться вперёд. И если мы не имеем никакой страны и никакого титула, в конце концов, мы нуждаемся в хорошей женитьбе. Как вообще ты представляешь себе свою жизнь? Твоя стипендия для отличников в академии это, конечно, прекрасно и хорошо. Всё-таки этот контракт тебе подарил дю Буффон. Но вечно убивать время с науками? Почему ты мечтаешь о том, чтобы прыгать с дикарями и людоедами вокруг огня, если сможешь однажды танцевать в Версале в королевском дворе?

Томас молчал, потому что теперь, когда он немного возразил отцу, вместе с яростью в сердце, он не мог дальше владеть собой.

— Я предостерегаю тебя, сын! Ты можешь вести себя как распутник, и читать тайком так много сочинений этого Вольтера и других бумагомарателей, которые пытаются встряхнуть оплоты нашей веры и королевский дом, но ты забываешь одно: кто-то может не делать ставку на естественный порядок вещей, кроме силы. Ты так горд, что понимаешь природу вещей, и при этом не хочешь допускать, что мы — люди, тоже подчиняемся естественному порядку вещей. Церковь, король, дворяне, местные граждане, крестьяне — мир делится как раз на эти категории. Невозможно это также немного встряхивать, как ты мог бы женить птицу и рыбу. Итак, прекращай желать чего-то иного, а живи по этим законам: единственное, чем ты можешь продвинуться в жизни, подняться по общественной лестнице, которая приведёт тебя ко двору. Тебе необходимы правильные связи, которые появятся у нас при женитьбе.

— Это ваше мнение, отец. И я совершенно его уважаю, даже если не могу разделить его во всех пунктах.

Шарль Ауврай вздыхал и вытирал лоб носовым платком.

— Я тебя не понимаю, — бормотал он, покачивая головой. — Иногда я верю, что ты бы продал свою душу, только бы отсюда уйти. Твой…

Он внезапно умолк, всё же Томас чувствовал колющую боль, как будто отец закончил предложение.

— Мой брат сделал бы это правильно, — сказал он очень отчётливо. — Арман поддержал бы ваши планы без Если и Однако. Вы это хотели сказать.

Каждый раз, когда Томас упоминал умершего брата, казалось, что отец старел на глазах. Его плечи опускались, будто он одевал горе, как пальто из свинца. Томас выиграл, но сегодняшний триумф имел горький вкус.

— Иногда я спрашиваю себя, упрям ли ты или просто глуп, — сказал его отец охрипшим голосом. — Это должно быть твоя проклятая бретонская башка.

Томас смотрел ему вслед, пока тот, подняв высоко голову, смешивался с гостями. «Почему это всегда должно заканчиваться так», — подавленно подумал он.

Юноша отвернулся и вытащил смятую бумагу из вазы. Этим вечером ему, в самом деле, изменила удача — комок бумаги выпал из руки и покатился под гардину. Когда он нагнулся за ним, его коснулся синий шёлк.

— Не досчитались этого, месье?

Аромат роз ударил ему в нос. Томас вскочил и оказался напротив белокурой гризетки. В этот раз она не кокетничала, а серьёзно его разглядывала. Потом подняла вверх угольный карандаш, который он уронил в игровой комнате.

Томас откашлялся.

— Спасибо.

С неприятным чувством он подумал, что она, наверное, уже долгое время должна была стоять за гардиной.

— Ваш отец страстный мужчина. Но с черепом бретонца он был не любезен. И вы не глупы. Если вы меня спросите, то вы были очень даже умны, что не бросились на шею молодой даме.

На этом празднике вежливых масок её прямолинейность была потрясением.

Это было нелепо, объяснять что-то постороннему, но у него было чувство, что нужно извиниться за своего отца.

— Череп бретонца не был высказан как оскорбление. Моя мать родилась в этом регионе.

Она только улыбнулась и указала веером на комок бумаги в его руке.

— Вы только что изобразили меня, не так ли? Если вы уж крадёте у меня портрет, я хочу хотя бы бросить на него взгляд.

— Боюсь, вам это не понравиться, мадемуазель. Если только вы хотите увидеться со складками своего лица.

— Ох, что было бы определённо не вполовину так много, как имеют некоторые дамы, когда только наносят косметику.

Казалось, что среди всех носителей масок она была единственным живым человеком. Томас знал, что должен был самое позднее сейчас проститься с ней с каким-нибудь галантным замечанием. Вместо этого он подал ей скомканный лист и смотрел, как девушка разворачивала его тонкими пальцами.

— Это действительно хорошо! И вы действительно вор! Вы воруете у меня даже промахи, которые я охотнее бы скрыла, — она указала на маленькую неравномерность своей улыбки, которую как раз изобразил Томас. — Не особенно лестно. Но ваша честность мне нравится. Я могу сохранить портрет?

Прежде чем он смог кивнуть, она сложила рисунок и спрятала в корсаж. Потом забрала стакан красного вина с подноса спешащего слуги и бросила Томасу полный надежды взгляд.

Томас откашлялся.

— Я даже не представился.

— О, я знаю кто вы. Ассистент де Буффона. Скажите, вам действительно доставляет удовольствие проводить дни в зверинцах и оранжереях?

— Вы думаете как раз так, как будто салон здесь никакой не зверинец.

Она как раз пригубила вино и поперхнулась смехом. Но умудрилась не фыркнуть красным вином ему на жилет.

— Вы живёте с риском, Томас!

— И вы всё ещё не сказали мне кто вы.

— Называйте меня просто Жанна. И если здесь действительно зверинец, в котором выставляются животные — в качестве кого находится тут эта женщина?

Она указала на даму с длинным утончённым лицом, которая проходила через салон, высоко подняв голову и покачивая париком — и ответ появился сам собой:

— Однозначно — лошадь, но такую капризную клячу я бы не стал запрягать перед экипажем.

Только что он ещё был полностью подавлен, но теперь поймал себя на том, что улыбается. Гризетка или нет, она ему нравилась.

— Монсеньор дю Барри во всяком случае — лев.

Она махнула рукой.

— Ах, вздор. Он — петух, который гордо выступает между всеми курицами и кукарекает после большого количества выпитого вина. И кем буду я?

— Момент… Кошка, я бы сказал.

— Я надеюсь, так как я прекрасна и грациозна?

— Потому что вы хорошо прячете свои когти в мягких лапах.

Её звонкий смех заставил некоторых господ посмотреть в их сторону, Жанну это не заботило.

— А вы, Томас?

Этот вопрос сразу его отрезвил. Шахматная фигура? Внезапно вернулось его плохое настроение. Он не ответил на вопрос Жанны, а поменял тему.

— Что вы под этим подразумеваете: было разумным для меня, Клер де Треминс — как вы сказали? Броситься на шею?

— Мой дорогой, вы работаете в Париже и совсем ничего не получаете от сплетен? Или вы запихиваете в уши воск как Одиссей, чтобы не разрушиться от пения сирен? Однако было даже не глупо. Н-да, посмотрите-ка: украшения Клер только одолжила, всё остальное оплатил её дядя. Но отсутствие денег — это не причина, почему никто из парижских господ не хочет обжечься об эту молодую незамужнюю женщину, — Жанна склонилась к нему. — Она влюбилась в руки, — нашёптывала она ему за веером. — И, к сожалению, в фальшивку, то есть в своего учителя музыки — итальянца. Когда афёра открылась, он исчез на другой день. Вероятно, помчался назад в Италию, но, возможно, мужчина никогда там и не был. Во всяком случае, Клер полгода пряталась в каком-то монастыре. Конечно, эту историю хотели замять, что, естественно, не получилось. Ребёнка отдали сразу после рождения и её немедленно отправили к дяде. Вероятно, семья думает, что здесь, в Париже, господствуют и без того свободные нравы, что в дальнейшем падшая женщина больше не допустит скандала. Да уж, как только можно себя обмануть.

Теперь у него складывалось впечатление, к чему был точный едкий портрет: то, как Клер вцепилась в маленькую собаку, потому что боялась, что у неё отнимут последнее, что она любила; и она будет вынуждена отдать свою маску высокомерия и отказа, за которой искала убежище. Только это не давало никакой защиты, не в этом городе королей, где хорошо оберегаемые тайны были ещё реже, чем единороги.

«Отец это знал и не говорил мне». Теперь Томас насквозь видел торговое предприятие от начала до конца, в его полном значении: граф де Треминс хотел избавиться от племянницы и оплачивал в пользу этого связи с некоторыми министерствами. Ответный подарок Шарля Ауврая был материнским наследством, которое Томас получит выплаченным в день своего бракосочетания, и деньги снова смоет в фамильную кассу норманнских де Треминсов. И Клер искупит вину за свой неверный шаг в ссылке, в которой потеряет свой дворянский титул через брак, с каким-то преуспевшим человеком из буржуазии, без любой возможности когда-либо сыграть хорошую партию в своём собственном кругу.

— Она не первая и не последняя, кто проходил что-то подобное в этом роде. Но вы, конечно, найдёте женщину лучше, Томас. Помимо того, что она обедневшая: по большей части это счастья не приносит — сочетаться браком с несчастным человеком.

«Как будто здесь идёт речь только в малом — о счастье или беде», — горько подумал Томас.

«Ах» и «ох» возгласы прозвучали, когда полный господин вошёл в бальный зал. Никого нельзя было ввести в заблуждение золотой маской. Каждый узнал старого маршала Ришелье. Он стоял очень близко к королю. В свете говорили, что государь прощает каждую его бестактность и даже измену, следовательно, каждый в помещении надеялся преимущественно на его дружбу. Дамы устремились в его направлении и порхали вокруг него как мотыльки перед фонарём. Томас наблюдал, как его отец также присоединился к группе вокруг политика.

Он ещё раз понял, что Шарль Ауврай состоял из двух совершенно разных людей: с одной стороны был угрюмый и неразговорчивый человек, который часто вгонял дом в суматоху и сбивался с ног; во-вторых, честолюбивый интриган, который выигрывал всё в обществе для себя, в то время как упорно преследовал единственную цель: пробиться к дворянству сквозь невидимую стену.

— Что вы теперь думаете о Клер? — нашёптывала ему Жанна. — Я надеюсь, вы не осуждаете её.

— Нет, она вызывает у меня только сожаление. Никакая любовь мира этого не достойна, чтобы только для неё броситься в катастрофу.

— Это звучит так, как будто вы ещё никогда не были влюблены.

— О, но всё же я не полагаю, что нужно вместе с тем разрушать свою жизнь. Рассудок сослужит гораздо лучшую службу, чем страсть.

Жанна засмеялась.

— Таким образом, говорит учёный, но, вероятно, вы правы. И, кроме того, никогда нельзя продаваться ниже стоимости. Берите пример с новой фаворитки герцога Ришелье. Каждый считает её глупой и необразованной. Но она умна, не теряет ни головы, ни сердца. Я даже держу пари, что однажды она будет жить во дворце и король станет её боготворить.

Она подмигнула ему на прощанье, потом шурша покачивающейся юбкой, пошла прямо к герцогу в золотой маске.

Дамы неохотно уступали ей место, но герцог смеялся и положил свою руку ей на талию. Томасу понадобилось несколько секунд, чтобы понять с кем он говорил. Это была та самая Жанна! Томас на самом деле слышал о ней. Весь Париж рвал о ней свои рты потому, что она была продавщица в модном магазине, прежде чем дю Барри взял её под своё крыло. Между тем она поднялась уже до возлюбленной герцога Ришелье.

Из-за сплетен Томас представлял себе обычную, ярко накрашенную женщину. Но очевидно Жанна носила маску совершенно особенной манеры поведения — безвинной девочки.

Глава 3

МОЛОДОЙ ВОЛК

Хорошо укрытые полукругом драгуны с нетерпением ожидали вокруг поля, которое сельские жители называли Champ-de-la-Dame. Хотя было холодно, уже чувствовался запах мертвеца, когда ветер доносил его к ним сюда.

Барбаросса не был суеверным, но иногда, когда он, с винтовкой наизготовку, прислушивался к каждому шороху из леса, то воображал, что покойница укоризненно на него смотрела. И хотя на полях сражений он видел хуже, чем этот труп, дрожь пробегала по его затылку. Он почти ожидал, что, несмотря на отделённое горло, из уст девушки может вырваться проклятье. Она была оставлена там со дня своей несчастной смерти как приманка. Капитан Дюамель, который командовал полком драгунов (прим.: название рода войск) в этой охоте, надеялся, что дикий зверь станет возвращаться на место дикой бойни, чтобы дальше разъедать свою жертву — так, как это делали многие хищники.

Поэтому труп всё ещё лежал на поле, с закоченевшими, покрытыми изморозью конечностями. Голова находилась отдельно от тела, как будто скатилась с горы. Ветром сдуло платок, которым пастор прикрыл лицо, и никто из военных не получил приказ снова расстелить его сверху.

— Эй, Барбаросса! — шепнул молодой солдат рядом с ним.

Барбаросса — «рыжебородый», так его звали в полку. С усами и кустистыми бровями он мог пугать деревенских детей, которые шептали друг другу, что тот выглядел как дьявол. Но дьявол был в другом месте. И ей Богу, после месяцев бессмысленной охоты в холоде, многие продали бы свою душу, чтобы, в конце концов, получить чудовище на мушку и прикарманить вознаграждение. Девять тысяч четыреста лир ожидали того, кто убьёт зверя — шесть тысяч лично от короля, остатки от епархии Менде и провинции Лангедок. Девять тысяч четыреста! Этого хватит, чтобы купить больше, чем девяносто лошадей. Барбаросса зарабатывал за год сто двадцать девять лир.

— Что там впереди! — это был ропот молодого соратника, который переместил вес на локоть и продвинулся, чтобы лучше разместить ружьё.

Барбаросса осмотрел опушку леса, где были спрятаны капканы. Там скользили прямые, как стрела, тени.

— Пожалуй, ты видишь приведение, — шепнул он юнцу. — Это снова лишь лисица.

Сейчас овечье пастбище опять очень тихо лежало под небосводом, показывая первое предчувствие предрассветных сумерек. В родной деревне Барбароссы, на побережье, в это время года уже давно распустились деревья, здесь же, в начале апреля, снежные пятна покрывали луга. К этому добавлялся туман и мелкий дождь, который заволакивал остатки белого тонкой ледяной коркой. Проклятая влажность пробиралась в сырую униформу, и оттуда в кости. Она портила запал и порох, которые должны быть сухими для хорошего выстрела. Плохо же то, что они выходили на охоту для охоты порожняком. Правда, при последних больших облавах они убили дюжины волков, но бестия побеспокоилась о дерьме вокруг своих преследователей. Она появлялась незаметно как дух, оставляя после себя новое поле боя, и бесследно исчезала в лесу. «Возможно, это всё же дьявол, которому доставляет удовольствие водить нас за нос», — думал Барбаросса.

Красный коршун, который уже долгое время кружил над умершей, и которого также трудно было прогнать, бросая камни, уселся в ветвях дерева и осматривал пастбище.

— Скотина! — прорычал молодой драгун и подавил кашель.

Предрассветный свет медленно подползал ближе. Если бы всё происходило правильно, деревня, стоящая за небольшим холмом, теперь медленно бы пробуждалась к жизни. Но Барбаросса знал, что большая часть деревенских жителей уже давно больше не спит. Они молились, и беспокоились, и подслушивали спасительный выстрел, которого не было. И хотя капитал Дюамель приказал, чтобы деревня соблюдала тишину, в этот день пастор не воспринял этого и звонил в колокол. Светлый, металлический звук доносился к ним сюда с ветром. Деревенская собака начала тявкать как сумасшедшая. Вскоре за этим раздался звук колокола и голоса. И когда на вершине горы появились силуэты всадников, Барбаросса знал, что это был караул для неё. Во главе колонны ехал капитан Дюамель, за ним следовало несколько знатных господ.

— Построиться!

Солдаты выползали из укрытия. Барбаросса вскочил, и поспешно, как следует, одёрнул красный обшлаг рукава своей униформы, потом, как и другие, выправил осанку. Теперь он смог узнать приезжих — это была внушительная процессия.

Каждый узнал долговязого адвоката, который на лошади выглядел неуместно. Круглые стёкла его очков запотели от моросящего дождя. Это был Этьен Лафонт, который был Syndicus (прим. пер.: греч. — синдик, поверенный, представитель города, общества) епархии Менде. Это было задание по поручению епископа — организовать охоту и наблюдать. Но также здесь были собраны знатные владельцы охотничьих угодий со своими егерями из Гефаудана, прежде всего граф Морангьез, старейший почтенный граф, который сегодня был одет в золотисто-коричневое пальто, отороченное соболиным мехом.

Четверо, пятеро следующих с ним мужчин, ехали впереди и взнуздывали своих лошадей — графские сыновья, которых в полку драгунов тайком называли «сворой принцев». Это были парни, громкие и важные, с бурлящей кровью. Сейчас они не могли смотреть на покойницу.

«Они похожи на молодых волков», — подумал Барбаросса. — «Вошли во вкус. Но они не умеют ничего другого, разве что уравновешивать свои изнеженные задницы на лошадях, чтобы идти на охоту и наследовать какое-нибудь жирное армейское место, которое им причитается уже с колыбели».

В противоположность графским сыновьям, крестьяне действовали как призраки: бледные лица, полны страха и скорби, укутанные в грубые шерстяные накидки; для защиты от холода икры замотаны тряпками и меховыми шкурами. Снег и грязь пристали к их деревянным ботинкам, мужчины держали вилы, женщины судорожно цеплялись за самодельные пики. Крестьяне враждебно и пристально смотрели на солдат. Один старик сплюнул. Они никогда бы не признались в открытую, но Барбаросса точно знал, что население считало с тех пор, как месяц назад полк расположился лагерем в Сент-Шели-д’Апхер. «Вы едите и пьёте только за счёт епископа и провинции», — говорили глаза старой ведьмы. — «И за что? Где чудовище, вы, неудачники? Если бы вы были хорошие охотники, малышка не смогла бы умереть!»

Барбаросса ответил на её взгляд, угрожающе нахмурив лоб, и снова посмотрел на господ.

— Сегодня тоже никакого следа зверя? — это был прохладный, немного тихий голос Этьена Лафонта.

— Никаких следов, — ответил капитан Дюамель.

— Кого чудовище всё же поймало в этот раз? — рявкнул граф де Морангьез. Деревенские жители забормотали; опираясь на свою трость, пастор подошёл к графу. Его седые волосы растрёпано вылезли наружу из-под чёрной шапки.

— Габриеллу Пелиссир, монсеньор. Ей было семнадцать лет. Её нашёл отец, — он указал на бородатого мужчину, который судорожно вцепился в свою фетровую шляпу на груди. — Он также удовлетворил просьбу капитана Дюамеля подождать с похоронами.

Граф сделал знак мужчине подойти.

— Иди сюда и рассказывай!

Крестьянин медленно выступил вперёд, но начал говорить только когда священник положил свою руку ему на плечо.

— Я нашёл её, когда выгонял овец на пастбище. И после захода солнца, я думаю, больше никакой опасности не будет.

— Почему ты пришёл к такому выводу?

— Говорят, ночью надёжнее, mon Seigneur (прим. пер.: фр — мой господин). Зверь не охотится после захода солнца.

— Ага. И потом?

— Я возвращался через деревню. Габриелла хотела ещё согнать овец и прийти позднее. И она не приходила и не приходила, и стемнело, и тогда я с парой мужчин быстро отправился на поиски. И она лежала там, фетровая шляпа на половине лица, как будто она спала. Я в темноте сначала не увидел. Но когда дотронулся до неё и тряхнул, там… покатилась…

Он умолк и опустил вниз голову.

— Ужасное бедствие, — сказал сухо граф. — Мои соболезнования.

— Спасибо, мой господин, — сказал отец беззвучным голосом.

Но граф больше не обращал на него внимания, а обратился к священнику:

— Хороните её.

Люди немедленно стали двигаться, как будто все только этого и ждали. Тащили под своими накидками простыни, и группами спешили к месту происшествия, чтобы укрыть мёртвую и перенести в деревню.

— Капитан, отсылайте ваших людей обратно к базе, — приказал граф.

— Командуй! — сдержанно сказал Дюамель, но Барбаросса смог увидеть, как сжались мускулы на его челюсти, так крепко он стиснул зубы вместе. — Назад, в Сент-Шели!

Отряд драгунов снова пришёл в движение, Барбаросса тоже взял на плечо своё оружие и угрюмо двинулся вместе со своими соратниками в направлении деревни, где солдат ждали семнадцать оседланных лошадей.

— Это было ещё одно вознаграждение, — молодой драгун извергал какие-то пустые ругательства, которые были хрипящим кашлем.

— Два новых охотника должны были прибывать каждый день, — Барбаросса услышал позади себя, как говорил один их графских сыновей. — Вы застрелили уже тысячу двести волков и привезли с собой для охоты собственных датских догов. Что ещё нужно от вас хищному зверю для счастья? — приглушённый смех звучал сквозь моросящий дождь.

«Если бы у нас были собаки, приученные охотиться на волка, мы бы давно поймали проклятого людоеда», — рассержено думал Барбаросса. В этот момент он бы их всех с удовольствием отправил к дьяволу: крестьян, также как и заносчивых молодых господ.

Приближался стук копыт, и когда он посмотрел в сторону, то, к своему удивлению, обнаружил даму. До сих пор она не попадалась ему на глаза. Она, должно быть, ехала в задней части процессии, возле ожидающих конных егерей. Девушка сидела на лошади по-английски, как мужчина, и её руки были в чёрных перчатках. Он не мог разглядеть её лицо, оно было закрыто глубоким капюшоном. Дворянка носила красный тулуп — пальто с капюшоном, подшитое мехом, которое было снаружи натёрто воском, чтобы дождь стекал с него каплями. Попутный ветер раздувал пальто и часть чёрной юбки из-за плеча её серой лошади. В то время когда графы отправлялись в деревню, женщина отклонилась в сторону от обоза и теперь направила свою лошадь рысью в направлении пастбища — точно к группе деревенских жителей.

Барбаросса повернул голову и удивлённо смотрел ей вслед.

И это действительно было что-то необычное: аристократка сдерживала свою лошадь, потом просто спустилась с горы и, конечно, смешалась с группой людей, как будто к ним принадлежала. Крестьяне сначала стеснялись её и удивлённо уступали место, но она жестом успокоила их и обратилась к отцу погибшей. Несколько мгновений никто не осмеливался много говорить, но после нескольких предложений лёд сломался. Неожиданно они столпились вокруг женщины в красном пальто, размахивали руками в воздухе, указывая указательным пальцем в лес. Одна крестьянка разрыдалась. И аристократка сделала что-то неслыханное: не беспокоясь о своём положении, она просто подошла к крестьянке и, утешая, обняла своей рукой её плечи! Барбаросса от удивления стоял с открытым ртом. Это был не напускной жест милосердия и доброты, она делала всё честно и сострадательно.

— Изабелла! — над полем раздался сердитый, резкий крик.

Грязь попала на щеку Барбароссы, когда второй конь промчался мимо него. Граф в огненно-рыжем, очень дорогом охотничьем пальто проскакал галопом верхом на своём мерине к даме. Комья земли вихрем разлетелись вокруг, когда он остановил свою лошадь на месте. Деревенские жители отступили, и неожиданно женщина в красном пальто осталась одна. Дальше была неожиданная драма, когда граф делал ей выговор. И её жесты, и её покачивания головой отчётливо говорили, что она ему возражала. К сожалению, ветер уносил слова в другом направлении, но каждый слепой мог бы увидеть, что граф и дама сильно спорили. Наверное, она была его жена. «И он не особенно хорошо её контролировал». Аристократка подошла к своей лошади и без труда села в седло. Барбаросса всё ещё не мог увидеть её лицо, но фигура, осанка, размах движений — всё указывало на то, что она была ещё очень молодой.

Он хотел обратить на неё внимание своего приятеля, когда на опушке леса ему бросилось в глаза какое-то движение. Там появилась сухощавая фигура мужчины с седыми волосами, которые, как растрёпанный ореол, выступали над его головой. Глаза мужчины сидели так глубоко в его пазухах, что выглядели как чёрные пятна. Он никак не интересовался благородной парой, а стоял там спокойно, прислоняясь жилистой рукой к стволу ясеня, его взгляд между тем покоился на закутанном трупе. Его убогий полушубок дрожал на груди, а на шее висел кожаный ремешок, на которую было что-то нанизано. Барбаросса напряжённо всматривался в белые предметы, которые были слишком угловатые и бесформенные, чтобы быть жемчужинами. И где этот неимущий дьявол мог взять жемчуг?

— Ха! — Барбаросса толкнул сослуживца локтем в бок. — Посмотри-ка, там парень, который носит зубы вокруг шеи?

— Похоже, — сказал его приятель.

Молодой граф развернул свою лошадь, и всадница яростно дала шпоры своей серой лошади и, повернув от него, поскакала галопом вдаль. Она обогнала обоз, не удостоив взгляда, и понеслась в направлении деревни.

Позади Барбароссы раздался грубый смех. Он бросил взгляд через плечо и обнаружил, что это был один из «принцев».

— Тут кто-то, наконец, получил дикарку на прицел, и она уже снова упрямится, — сказал он другому достаточно тихо, чтобы не услышали старшие, в обозе впереди.

— Ну, которую я бы с удовольствием поймал, — бормотал другой. — У меня она бы уже стала ручной.

— Прочь руки, Шарль! Она для меня!

Другой засмеялся.

— Лучше держи свой язык в узде, Эрик. Ваш граф понимает, что не получит здесь никакого удовольствия. Ах, да — и красивая кобылка разве не дала тебе порядочного пинка пару лет назад?

Теперь предводитель больше не смеялся.

— Закрой свою пасть, — ответил он угрожающе. — Когда я захочу её поиметь, она достанется мне и при этом граф не станет мне препятствовать, — и добавил тише. — Есть лошади, которых укрощают сахаром. И есть другие, которых однажды нужно только не прозевать и заклеймить, чтобы они выучили, кому принадлежат в действительности.

Молодые парни грязно смеялись над крепкой шуткой и смотрели девушке вслед. Но надменная ухмылка только скрывала их настоящие скверные мысли. В их глазах тлело нечто сумрачное и голодное, что Барбаросса хорошо знал из военного времени.

Он снова отвернулся.

— Свора, — прорычал мужчина презрительно и тяжело ступил дальше. Незадолго до того, как они достигли вершины горы, он опять вспомнил седого парня. Но жуткий мужчина исчез.

Глава 4

ЗОВ ДЖУНГЛЕЙ

— Томас, вставай! — голос звучал в каком-то сне, в котором граф де Треминс был обезьяной и пронзительно кричал, раскачиваясь на люстре.

Его зубы стучали друг о друга от того, что кто-то сильно тряс плечо. Головная боль глухо загудела в ушах. Когда Томас открыл глаза, его ослепил свет свечи. На улице было ещё темно, и на Шарле Ауврае был одет вышитый халат, который он только накинул, когда пришёл полночный гость, и даже натянул свой коричневый накладной парик.

— Внизу тебя ждёт слуга де Буффона. Ты должен пойти вместе с ним. Немедленно!

— Сейчас? Среди ночи.

— Нет, уже шесть утра. Очевидно, дело срочное. И ты знаешь, что это может означать? Де Буффон зовёт тебя в свой замок. Определённо он находился при утреннем приёме короля. Иначе, зачем бы он так спешил?

Теперь Томас резко проснулся. Утренний приём! Утренний ритуал в королевской опочивальне, во дворце, где был в настоящее время двор Людовика XV и куда благородные гости одевались согласно строгому церемониалу. Хотя это было маловероятно, что де Буффон станет брать с собой Томаса в замок, однако такая возможность существовала.

Он выскочил из постели, бросился к тазу и стянул ночную сорочку через голову. Когда Томас наклонился вперёд, пульсирующая головная боль стала невыносимой.

Его отец что-то крикнул лакею, и в голове Томаса прокатилась новая лавина болезненной дрожи. Он застонал и надавил ладонями на глаза. Вернулись воспоминания о вчерашнем вечере. Три визита графа де Триминса в течение одного месяца. «Как много я выпил вина, чтобы вытерпеть его болтовню?»

Единственный положительный момент в этой долгой мучительной неделе — обязательные встречи с Жанной. Это был подарок среди всех альянсов — найти действительно искреннюю дружбу. Вскоре после праздничного карнавала Томас снова натолкнулся на честолюбивую девушку на следующем домашнем торжестве у дю Барри. Они договорились между собой о тайных прогулках и часто встречались как будто случайно.

Старый слуга прошаркал в узкую комнату и они уже втроём стояли в проходе. Томас натянул чулки и рубашку, пробежал пальцами вдоль своего тела в попытке насколько возможно быстро застегнуть пуговицы, расправил жабо по краю воротника и разместил поверх него шейный платок. Томас хотел надеть зелёный шёлковый жилет, но отец схватил его за плечи.

— Невозможно! С ума сойти! Ты не спятил? Ты не забыл, что во дворе всё ещё продолжается траур? Модная одежда запрещена. И думай о том, что королю кланяются трижды. Трижды!

— Вероятно, я должен это записать.

— Как ты можешь осмеливаться шутить над этим? Но сейчас важно следующее: говори только самое приятное, когда тебя спросят! Король должно быть — пусть случится, как допустит Бог! — на самом деле спросит тебя, будь внимательным, что говорить. Ты знаешь, наш король справедливый, но не особенно любезный. Кто это однажды испробует на себе, тот будет навсегда обречён.

— Спасибо за этот успокаивающий совет, отец.

Томас признал, что сейчас внезапно ему стало это неприятно. «Почему как назло сегодня? Почему не завтра, когда я буду лучше подготовлен?»

Несколько минут спустя, он сбежал по лестнице вниз, в каком-то простом светлом сюртуке, и в штанах до колен с серебряными пряжками, которые подходили к его туфлям. Он нёс треугольную шляпу, прижимая к себе левой рукой, как это было принято, сумку со своими рисунками под правой. Для завтрака совсем не осталось времени. Лакей, который станет сопровождать его в дом де Буффона, уже нетерпеливо ждал в салоне, непосредственно перед портретом Армана.

Сегодня его умерший брат рассматривал его особенно укоризненно. В такие дни как этот, сходство между его отцом и Арманом казалось Томасу почти таинственным. В то время как Томас унаследовал белокурые волосы, серо-голубые глаза и светлую кожу своей матери, Арман был более молодой копией отца: коренастый, темноволосый, с широким лицом и взглядом, который не допускал сомнения о том, кто был хозяином в доме Ауврай. Казалось, что враждебный взгляд Армана говорил ещё кое-что: «Не думай, что я не знал этого, брат».

Вскоре Томас отвернулся и последовал за лакеем на улицу.

***

В свои почти сорок лет Жорж-Луис Леклерк де Буффон был совсем не молод, но всё ещё излучал темперамент, которому могли бы позавидовать некоторые более молодые. И как всегда, никакая деталь не ускользнула от него сегодня. Едва Томас ступил на порог кабинета, натуралист приветствовал его с ехидной улыбкой.

— Ну, ночь была короткой? — прогремел он и захохотал, когда Томас вздрогнул. — Позвольте мне отгадать… светло-зелёный цвет как бутоны лилий, кислое выражение лица и глаза так опухли, как будто вы пили вёдрами сладкое вино. Я делаю вывод: должно быть вы снова присоединились к старому де Треминсу и восхищались его отсутствующими зоологическими знаниями.

— Можно сказать только так, монсеньор де Буффон.

Ответом был громкий смех. Это было редкостью, что учитель Томаса был в хорошем настроении. Даже гневная складка, которая разделяла его лоб, была сегодня менее глубокой. Можно было предположить, что раньше он был привлекательным мужчиной, когда не был таким толстым. Он был не только натуралистом, но также юристом и медиком. Свою молодость ученый провёл в путешествиях, и ещё сегодня говорили тайком, что однажды он дрался на дуэли из-за женщины. В зависимости от версии, его противник был хорватом, возможно также англичанином, но когда кто-то его об этом спрашивал, де Буффон только делал насмешливое замечание о людях, которые квакали в свете сплетни как лягушки, и при этом улыбался таинственно, как сфинкс.

— Н-да, как я слышал, вы не сможете очень долго ускользать из сетей семьи Треминс. Но выше голову, Томас, в ближайшую неделю вы снова получите отсрочку в Париже. Мы с вами должны позаботиться о новых растениях из Африки.

Томас пытался не показать свой восторг. Отсрочка на короткое время. Он не встречал никаких слов лучше, чем эти. Уже два месяца юноша извивался в угрожающем состоянии быть пойманным как рыба в верше (прим. пер.: рыболовная снасть), без надежды найти выход. При каждой встрече он находил Клер менее приятной. Ему действовал на нервы вид того, как она пичкала маленькую собачку сладостями, жаловалась на всё вокруг и гоняла прислугу. Хотя Томас знал, что она страдала от своей тайной печали и, вероятно, поэтому была невыносима. Девушка, напротив, не могла не страдать от того, что он лучше говорил о естественных науках, чем о музыке и театре, и не осыпал её комплиментами. Хотя слово «брачный договор» ещё не произносилось, то, что де Буффон услышал об этом, не предполагало ничего хорошего.

Энергично двигая руками, де Буффон помчался с кучей бумаг в сторону стола и со всей силы одним ударом заполнил папку из полированного дерева.

— Смотрите сквозь вещи. И при этом я позволяю вам ясно думать и тянуть за ваши концы, возможно, вы найдите что-то ещё, что до сих пор от меня ускользало.

— Я могу спросить, о чём идёт речь? Постойте… визит в замок? — он пытался, чтобы это прозвучало не слишком нетерпеливо. Учёный вопросительно поднял брови.

— Почему вы так думаете?

— Вы никогда ещё не звали так рано. Тут напрашивается подозрение.

Де Буффон улыбнулся.

— Сегодня я уже не выезжаю в замок, но вы тоже нет, Томас! Нет, нет, я позвал вас только, чтобы вы рассортировали для меня некоторые данные.

Было значительно легче скрывать надежду, чем разочарование.

— У меня были переговоры с некоторыми господами, в частности с монсеньором де л'Афердю, — де Буффон беззаботно выходил из комнаты. — Вы знаете кто финансовый контролёр двора. Как все бюрократы он, несомненно, хочет всё знать совершенно ясно.

Томас навострил уши. Де л'Афердю, который от имени короля объявил о высоком вознаграждении за голову этого таинственного дикого зверя.

— Речь идёт об этом животном из Гефаудана? Есть новое сообщение?

— Ага, парень так быстро взбодрился из-за этих покойников, тогда он, действительно, немного заинтересован.

В самом деле, усталость Томаса исчезла, он почувствовал себя проснувшимся.

— Это животное, в конце концов, убьют? Это была гиена?

— Не знаю этого пока ещё точно, потому что оно бегает на свободе. И хотя полк драгунов принца Клермона уже месяц как наступает на пятки облаве, облавные охоты, оставленные приманки и засады — всё бесполезно. Имеются даже четыре молодых драгуна, и это я действительно не хочу себе представлять, переодетые как пастушки и усаженные на пастбище, чтобы ловить зверя. И. Ничего!

— Что с двумя новыми охотниками из Нормандии, которых король на несколько недель отправил в Гефаудан?

Граф махнул рукой.

— Неприятная история для господ. Они там с литаврами и трубами призваны на военную службу, но до сих пор тварь играет с ними в прятки. Две безуспешных охоты в апреле, последняя из которых была только несколько дней назад, тридцатого, если я правильно помню. Хотя сегодняшняя охота скоро начнётся, никто не питает большой надежды. Тем временем, животное по-настоящему развивается в монстра — именно политическая афера. Вот! — он вытащил из папки страницы лондонского журнала. — Здесь написано — волк проглотил, не моргнув глазом, сто двадцати тысячную французскую армию мужчин и потом ещё артиллерийский корпус. Заграница смеётся над Францией, и наш король не готов радоваться такой иронии. Как бы то ни было, Вы составите мне хронологическую последовательность происшествий с января.

С этими словами граф пошёл к двери, которая вела в кабинет коллекции естественной истории. Томас подвинул стул. Всё же он не решался взять статью, а вместо этого достал этюдник и внимательно рассматривал вкладки с иллюстрациями, над которыми работал: лисица, гиена и шакал, портреты различных видов волков. «Многомесячная работа», — подумал он. — «И, все же, вероятно, всё напрасно, так как я должен закончить учебу раньше или позже, и сочетаться браком с Клер».

И ещё что-то другое парило в помещении. Он на мгновение предположил, что кроме запаха клея, воспринимает в кабинете бумагу и тушь, и ещё другой живой аромат: тропический дождь, шкурка и цветочный аромат экзотических растений. Он перелистывал остальные свои рисунки: эскизы оцелотов, пум и экзотических попугаев. Последним лежал документ, на котором в некоторых местах были стёрты чернила от того, что Томас часто брал его в руки, но который мог прочитать наизусть как молитву. Правила де Буффона:

«Мы должны представлять себе, что однажды человек просыпается и не узнаёт объекты, которые его окружают. Тогда он будет наблюдать и узнает порядок природы, потому что настоящий учёный пойдёт вперед. Он станет рассматривать животных и растения. Вначале он ничего не сможет различить, но всё-таки вскоре проведёт разделение: животные, растения, минералы. И потом он станет дальше находить разделение: животные воздуха, земли и воды и так далее. И это разделение природы мы должны принимать во внимание. Он — это порядок».

По крайней мере, здесь он должен признать правоту отца: у людей есть порядок, в котором король стоит над другими. Томас несколько секунд рассматривал прыгающие слова, потом пошёл твёрдым шагом к кабинету естественной истории. Здесь всё выглядело как передвижная комната страха, в которой владелец балагана химер показывает сшитые из кусков туши животных. Только на этих полках, действительно, существовали лишь набитые или законсервированные в прозрачной жидкости животные: змеи из областей Амазонки, разноцветные райские птицы и крокодилы, которые пялились на него стеклянными глазами.

— Монсеньор де Буффон?

Исследователь, который согнулся над чёрно-жёлтой препарированной тушкой лягушки, раздражённо на него взглянул.

— Что там ещё?

— Возьмите меня с собой в замок.

Де Буффон рассматривал его так, как будто бы он просил о том, чтобы съесть лягушку.

— Что вы думаете, кто вы такой? Врываетесь сюда и предъявляете такие требования!

Томас глубоко вдохнул воздух. Сейчас он приведёт хороший аргумент. «Который должен был обдумать раньше».

— Я буду вашим ассистентом, и как я думаю, приносящим пользу. Если бы вы предоставили мне список фактов, вы могли бы сосредоточиться в разговоре на действительно важных вопросах.

Де Буффон прищурил глаза.

— Вы самоотверженный молодой человек! Чтобы так заботиться о старом, забывчивом учителе? Я глубоко растроган!

Внутренне Томас не поддался на эти подковырки.

— Позвольте мне быть хотя бы рядом с этими данными, только на случай, который потребует подробностей. И когда происшествие настанет, тогда я, по меньшей мере, смогу позаботиться о том, чтобы карета была готова к вашему отъезду. Следовательно, вы в любом случае выиграете время.

Томас не мог сказать, что последует дальше — вспышка гнева или смех. Примечательно, что не было ни того, ни другого. Исследователь только сопел и снова вернулся к лягушке.

— Тщеславный юноша, — прорычал он. — Точный сын своего отца, однако, вы менее деликатны. Ну, ладно, идите в кабинет! И в восемь вы должны быть готовы, дальше мы посмотрим. Но твёрдо я вам ничего не обещаю.

Глава 5

СНОВИДЕНИЯ

Уже битых шесть часов Томас ожидал в приёмной у овального окна, рядом с зеркальным залом Версальского дворца. Между тем он чувствовал усталость каждой клеточкой своего тела; пылинки танцевали перед его глазами; он испытывал головокружение от голода. И как это часто бывало в последние недели, сегодня опять появился внутренний голос: «Ты никогда не увидишь джунгли, идиот».

— Заткнись, Арман! — пробормотал он, решительно вытащил на колени папку и ещё раз прочитал о последнем происшествии:

«22 января 1765 года Анне Танавелле из Шабанолля, церковный приход Лоркиерес. Вечером она вышла из дома, чтобы поймать убежавшую корову. Возвращающийся домой отец нашёл свою дочь убитой чудовищем, немного позднее на пастбище без головы. Повреждения рук истолковываются тем, что она ожесточённо защищалась. Её голову нашли на день позже, в лесу, на расстоянии двести шагов от места гибели».

— Монсеньор Ауврай?

Томас вскрикнул, папка соскользнула с коленей, и водопад листов рассыпался по полу. Лакей, который к нему подкрался, даже не изменил выражения лица, пока Томас торопливо собирал свои бумаги.

— Вас ожидают в Cabinet du Conseil (прим. пер.: кабинет совета), — сказал лакей.

Теперь Томас окончательно проснулся. Совещательная комната короля! Он быстро сортировал последние листы в папке, пока лакей ожидал его возле двери.

Воздух в кабинете стоял такой, как будто бы мысли и переговоры прошедших часов уплотнились в дым. Зеркала придавали блеск и тяжесть помещению. Белая обивка стен была украшена золотыми завитками и стилизованными лилиями — символом правящего дома Бурбонов. И там, где огромные окна протянулись до пола, тяжёлые синие гардины уже обрамляли вечернюю зарю.

Томас прижал папку к себе и выступил вперёд. Он едва ли решался прямо рассматривать короля, который восседал во главе огромного стола в сине-золотом кресле. Вместо этого он охватил взглядом остальное общество. Де Буффон сидел справа от короля, рядом с финансовым контролёром монсеньором де л'Афердю. Как всегда месье де л'Афердю носил подчёркнуто незатейливый сюртук карамельного цвета, украшенный дорогим брюссельским кружевом. С другой стороны Томасу бросился в глаза худой мужчина с узким аскетическим лицом. За круглыми очками его глаза выглядели крошечными. Напротив него сидел кавалер в красно-голубом обмундировании лейтенанта, который был единственным в этом окружении, кто излучал невозмутимость и приветливость, которую Томас сразу почувствовал. Это определённо был Франсуа-Антуан де Ботерн, первый аркебузир (прим. пер.: стрелок из пищали) и второй егерь короля. Многие называли его только «монсеньор Антуан», и сообщали, что он — доверенное лицо государя.

Томас поклонился, пятясь по мере возможности обратно к окнам, и ожидал распоряжения — естественно стоя. В настоящее время при короле могли сидеть только придворные высокого рождения и высокопоставленные вельможи. До такого положения Томасу было так далеко, как до звёзд в небе.

Король едва ли обратил на него внимание. Он угрюмо смотрел, как камердинер наливал ему из серебряного чайника кофе и потом взял чашку с поднесённого подноса.

При дворе каждый взгляд и каждое молчание имели значение. Каждый должен был заработать для себя благосклонный взгляд короля — для этого некоторые трудились годами, некоторые всю жизнь, и часто, довольно напрасно.

— Можете продолжать, — тихо сказал правитель острым как нож тоном.

— Очень хорошо, Ваше Величество, — де Буффон сделал знак Томасу подойти ближе. — Происшествие в Портефайксе, пожалуйста.

Король мрачно пристально смотрел мимо Томаса, нетерпеливо стуча пальцами по столу. Но монсеньор Антуан, егерь, одобрительно ему кивнул. Томас удивился сам себе, как в этот момент он был похож на отца: в его голове немедленно завязывались связи, появлялись дороги и засветились многообещающие возможности. Если Франсуа-Антуан де Ботерн станет благосклонно его слушать, тогда может быть, он получит шанс при короле.

Томас раскрыл свою папку — только чтобы понять, что в спешке он как назло не находит желаемый доклад. Вероятно, он ещё лежит в приёмной под скамьёй. Его прошиб пот. «Дьявол!»

Графы и егерь пристально смотрели на него в ожидании. Он опустил взгляд на свой рисунок волка.

— Двенадцатого января атакована группа детей пастухов… в Вильре, — свободно декламировал он на память, — один из них был маленький Жак Портфе, который отличился особенной смелостью, — мужчина в очках нахмурил лоб. Конечно, он знал сообщение и заметил, что Томас импровизировал. — Под командой Портфе… дети оборонялись со своими пиками против зверя. Один пастушок был тяжело ранен, но когда Портфе настоятельно просил остальных, чтобы они целились в глаза зверя, они несколько раз попали в его открытую пасть и, наконец, обратили того в бегство.

— Но, эти случаи с оставшимися в живых — исключение, — сказал мужчина в очках. — В этом году было уже более тридцати погибших…

Все снова обратились к королю и обсуждение продолжилось. Томас получил короткий знак де Буффона и отошёл на своё место у окна. «И это было всё?» — подумал он с наплывом отчаяния. — «Я разговаривал с королём. И никто и ничего об этом не вспомнит».

Глава 6

СВИРЕПЫЙ ЗВЕРЬ

— Нам надо торопиться. Скоро стемнеет, — Изабелла ответила старому лакею, вдавила свои пятки во взмыленные бока лошади и погнала животное быстрой рысью под гору.

Заходящее солнце погрузило холм и горы в обманчиво спокойный золотой свет. Только леса в долине уже лежали в темноте. Изабеллу знобило от мысли, что бестия так же бродила там. Она не оглядывалась по сторонам в поисках Андре, а выбрала дорогу с горы, которая вела в деревню Ла-Бессер-Сен-Мари. Как часто в мыслях она ездила по ней верхом? Всё-таки теперь, наконец, предвкушение радости перемешивалось с беспокойным порханием лёгкого страха. Отрезок в пять лет был достаточно долгим временем.

— Эй, — кричал Андре позади неё. — Уступи место, парень!

Только тогда Изабелла увидела молодого человека, который вышел из леса.

Он остановился, и отклонился немного назад в сторону, направив свой взгляд на Изабеллу. Ну, дама на лошади в этой местности была не обычным зрелищем. Когда девушка проезжала мимо него, ей показалось, как будто парень дерзко осклабился. Но потом она обнаружила шрам на лице мужчины, который поднимал левый уголок его рта в постоянной, лёгкой усмешке.

Изабелла погнала свою кобылу дальше к опушке леса и не бросила взгляд назад. Вдали она смогла различить первые крестьянские дворы, фруктовые деревья, стадо овец. Но едва ли они были в пределах видимости, так как девушка сразу услышала стук копыт. Несколько всадников справа мчались к ней.

«Жан-Жозеф», — было первое, что промелькнуло в её возбуждённо кипящем воображении. Внезапно она остановила свою кобылу, и тут же различила, что это был Эрик де Морангьез. Его сопровождали три других графских сына. Мужество оставило её.

На несколько мгновений позже шайка уже достигла Изабеллы и окружила девушку. «Это смешно», — подумала она. — «Как будто я была какой-нибудь крестьянской девушкой, которая позволила бы этим себя запугать». Разочарование сидело в ней как горячий комок в горле. Сейчас она едва ли ещё могла проехать в деревню верхом.

— Посмотри, какая честь! — Эрик преувеличенно вежливо стащил шляпу и наклонил голову в показном поклоне. Гладкие, тёмные волосы, которые падали ему на лоб, острые черты и горбатый нос придавали его лицу нечто хищное. Многих деревенских девушек и немало благородных дам притягивала магическая красота графского сына, но Изабелла ещё хорошо помнила время, когда Эрик был на голову ниже неё. Однажды она победила его в драке. К сожалению, то время давно миновало.

— Давно не виделись, красавица, — его очаровательная улыбка ярко сверкнула в сумерках.

— Не называй меня красавица, — ответила она прохладно.

— Простите, графиня красавица. Так лучше?

Трое других мужчин засмеялись. Изабелла воздержалась от дерзкого ответа.

— Какая случайность, что мы здесь встретились, — Эрик съехал на непринуждённый тон. — Как твои дела? Моя тётя говорит, что ты — не интересная гостья, а со дня приезда охотнее прячешься в библиотеке. Я уже опасаюсь, что вид мертвецов в последнее время тебя очень изматывает. Но, как вижу, ты чувствуешь себя достаточно хорошо для поездки верхом.

Изабеллу знобило. Картина, которая преследовала её неделями, снова настигла: эта бедная убитая девочка на пастбище для овец, её синеватая, застывшая рука, которая выглядывала наружу из-под простыни, как будто покойная хотела предостерегающе помахать ей рукой.

— Спасибо, мои дела идут хорошо, — коротко ответила она. — И теперь пропусти меня.

— О, моя тётя ожидает тебя назад в замок? Правда, тогда ты скачешь в ошибочном направлении, — сейчас в его интонации была та заносчивая острота, которую она также знала от его отца, графа де Морангьез.

Эрик подъехал на своей лошади ближе и наклонился к ней. Солдатский запах пороха и лошадиного пота ударил Изабелле в нос.

— Но, вероятно… — шепнул он ей доверительно, — …никто не знает, где ты шатаешься в этот час? Незадолго до захода солнца и, кроме того, по соседству с сомнительными гостиницами.

«В которых вы прямо сейчас, по дороге, благополучно побывали, с целью перечислить свои геройские поступки женщинам, мужчины которых на охоте».

— Я не знаю сомнительные гостиницы. Но, вероятно, вы разыскиваете одну? Иначе говоря, почему вы не на охоте?

— Она прошла, — крикнул белокурый коренастый парень. Это был Шарль, племянник графа Монкан. Он добавил с гордой ухмылкой. — У охотников есть зверь.

Теперь было сложно сохранять невозмутимость. Изабелла была не в состоянии сделать ничего другого, как уставиться на мужчин с открытым ртом.

— Он… мёртв?

— Он оставил в горах след как кровоточащая лошадь, — ответил Шарль. Она никогда бы не подумала, что однажды будет благодарна за встречу с Эриком и его друзьями, но в этот момент Изабелла, действительно, испытала облегчение. «Благодарение Деве, значит, это всё-таки было животное!» Украдкой она сжала цепочку с медальоном Девы Марии под своим красным пальто. «И всё другое было только снами, которые посылали мне злые духи».

Её улыбка зажгла в глазах Эрика огоньки, он гордо выпрямился в своём седле — настоящий будущий господин в замке Сент-Албан.

— Да, мы выследили его по соседству с Вильре.

«Как раз именно вы?» — она сдержала смех. — «И, вероятно, твой отец послал вас домой за вознаграждением».

— И вы не пустились отмечать, а тихо и едва слышно прокрадываетесь в какую-то гостиницу? — спросила девушка насмешливо. — Как скромно для вас!

Улыбка Эрика тотчас растаяла. Изабелла сразу же пожалела, что не закрыла свой рот. Когда шла речь о его тщеславии, он не понимал незначительные шутки. Кроме того, мужчина был вспыльчивый и, помимо этого, весьма злопамятный.

— Ну, во всяком случае, спасибо за хорошее сообщение, — она повернулась к своему спутнику. Андрэ следил за разговором с неподвижным выражением лица, с ружьём в правой руке. — Мы едем дальше.

— Ха, ха, ха! Не так быстро! — её кобыла бросилась в сторону, когда Шарль тронул своего мерина вперёд, и преградил ей дорогу.

— Хватит, мой господин! — Андрэ управлял своей лошадью со стороны Изабеллы, и протиснулся между ней и де Морангьезом. — Вы разгорячены удачной охотой, прекрасно и хорошо. Но это ещё не достаточная причина так непочтительно обходиться с дамой. Маркиз был бы в ужасе, — последнее предложение содержало явную угрозу. В этот момент Изабелла была рада, что взяла с собой бывшего слугу своего отца. Несмотря на низкое положение, он высказывал каждому своё мнение. Возраст и продолжительная дружба со своим господином придавали вес его словам. Графские сыновья уважали этого мужчину, который служил уже умершему отцу Изабеллы задолго до их рождения.

— Ты не слышал, Шарль? — крикнул Эрик. — С дороги, ты — олух, что ты о себе возомнил?

Заговорщик казался и, правда, озадаченным, но потом засмеялся, и направил свою лошадь на несколько шагов назад.

— Однако, ты, наверное, позволишь, чтобы мы сопровождали тебя, как настоящие кавалеры, — снова обратился Эрик к Изабелле. — И, определённо, моя тётя уже ожидает новости об охоте.

— Я думаю, едва ли. Она нехорошо себя чувствует и спит уже со второй половины дня, — ответила Изабелла. — Спасибо за любезное предложение, но Андре и я найдём дорогу в Ле Бессет.

— Ну, в любом случае, она будет благодарна, когда мы привезём домой драгоценного гостя невредимым.

Изабелла смотрела на Андре, ища поддержки, но старик только пожал плечами. Конечно, она тоже знала, что не имелось причины отказываться от предложения.

«Вот и всё», — подумала девушка подавленно. — «Мы должны повернуть назад и, действительно, скакать в Ле Бессет. Эрик будет настаивать на этом, чтобы только разбудить тётю. Она станет злой и плаксивой. И, естественно, старая святоша выдаст меня Жан-Жозефу». Слёзы жгли её глаза, но она проглотила их и подняла подбородок. Перед Эриком она бы совершенно определённо не сплоховала! Он ехал верхом слева и не спускал с неё глаз. Его лошадь, мокрая от пота и изнурённая охотой, спотыкалась, когда он ей правил. Изабелла немного сдерживала свою лошадь и таким образом принуждала Эрика к тому, чтобы оставить в покое утомлённое животное.

— Ты как раз была на дороге в деревню, не так ли? — спросил Эрик через некоторое время. — Позволь угадать, ты хотела в гостиницу? Может быть, чтобы эта старая ведьма Хастель смешала для тебя любовный напиток? Якобы некоторые клянутся в её колдовстве.

— Лекарственные травы — это не волшебство. И, даже если бы это было так, любовное зелье не имело бы ничего общего с тобой, — ответила она прохладно.

— Да? Ну, тогда позволь нам прикинуть разок, для кого может тайно биться твоё сердце. Я надеюсь, никто из семьи Хастель. Антуан — глупый крестьянин, Пьер — безобразно лысый, и никакая женщина не бежит вслед за чёрствым, трусливым калекой Бастьеном.

— Но дочь презирать не надо! — крикнул сзади Шарль. — Как зовут эту маленькую рыжую лисицу? Мари? Но, держу пари, с недавних пор она больше не святая.

— Ну, самое позднее, когда она попалась тебе, её целомудрие осталось позади, — язвительно ухмыльнулся другой графский сын.

Изабелла сильнее сжала поводья. Кобыла чувствовала её возмущение и нервно перебирала ушами. Это было невыносимо, что парни так зло говорили о Мари. Она пришпорила лошадь, чтобы увеличить расстояние между собой и мужчинами, но, естественно, Эрик оставался рядом с ней.

— Ну, красавица? Кто это? — толкнул он её.

— Ты вообще иногда себя слышишь, Эрик? Помимо всего того, как ты говоришь о добропорядочных людях, в твоём понимании все женщины — находящиеся в течке суки, у которых только такая единственная причина, чтобы куда-то пойти?

Глаза Эрика сверкали, как будто её ярость разожгла там огонь.

— Так говорит дама? Но это точно мне в тебе нравится. Ты — не те женщины, которые только вышивают, сидят тихо и молятся. Жаль, что мы ещё реже будем видеть тебя, если Жан-Жозеф узнает о твоей прогулке. Ну, когда твой отец ещё жил, ты имела свои свободы, но, всё же нам обоим ясно, что Жан-Жозеф теперь подрежет тебе крылья.

— Ты действуешь так, как будто я — его пленница.

Эрик оглянулся на своих попутчиков, как будто хотел подстраховаться, что они не могут подслушать.

— В некотором смысле ты ведь итак это знаешь. Серьёзно, красавица, я могу себе представить, какого это должно быть — ты чувствуешь себя одинокой. Совершенно без поддержки, без кого-либо, кто действительно тебя знает и находится с тобой. На твоём месте мои дела шли бы так.

Беда была в том, что в этот раз Эрик действительно нашёл больное место. «Если он узнает, где я как раз хотела оказаться, Жан-Жозеф не только подрежет мне крылья, а также совершенно сломает», — думала она.

— Только поэтому ты прячешься между книгами? — продолжил Эрик мягким тоном. — Но они не настоящее утешение, я прав? Только ты… не должна бы быть такой, — ещё тише добавил он.

Изабелла отвернулась. Всё-таки, гнев на Эрика был лучше, чем переносить бесконечную тёмную печаль, под которой, как она думала, задохнётся какой-нибудь ночью.

Эрик сопел.

— Почему ты так мало меня любишь?

«Потому что ты говоришь так, как говоришь. Потому что таких людей как Бастьен, называешь «трусами» и «уродами». Потому что ты помешан на мне как охотник за дичью, которую он не может иметь».

— Кажется, ты всё еще не понимаешь — я на твоей стороне. Даю слово, моя тётя ничего не узнает о твоей прогулке.

— Ах, да? И что мне стоит твоё слово?

— Один поцелуй, — шепнул он ей. — Только один поцелуй, красавица.

Для начала, в первую секунду ей бросилось в глаза, как близко он к ней подъехал. Их колени соприкоснулись, и неожиданно рука мужчины уже лежала на талии девушки и распутным движением вытянула её наполовину из седла.

— Андре! — крикнула она и со всей силы вжалась в стремя. Её локоть ударился о подбородок Эрика. Испуганная разрывающей болью от узды, её кобыла высоко рывками двигала головой и пятилась обратно, резко поворачиваясь вокруг себя. Возник не громкий отвратительный шум, когда кости носа Эрика ударились о череп лошади. Он мычал и вытирал своё лицо, сквернословя. Когда мужчина отпустил руку, подбородок был красным от носового кровотечения.

— Ты ещё пожалеешь, — прошипел он, взмахнул рукой и потянул кобылу Изабеллы.

Тогда всё произошло одновременно. Андре что-то рычал, Изабелла резко вскочила в седле, когда кобыла панически прыгнула в сторону и поднялась на задние ноги. Когда она ослабила поводья, животное неожиданно встало. Изабелла сильно испугалась и осадила свою лошадь. Четыре, пять галопирующих прыжков она передвигалась назад, пытаясь удержать равновесие, потом освободила поводья и пустила лошадь вскачь.

Позади себя Изабелла слышала, как спорили Андре и Эрик. Шарль и остальные смешались между собой. Только недалеко от вершины горы она решилась взглянуть через плечо. Андре рысью следовал за ней. Графские сыновья ехали верхом в другую сторону от них, только Эрик пока ещё высоко сидел на коне, на том же месте. Она похолодела, когда увидела его лицо, искажённое от ярости. На одну ускользающую секунду девушка подумала, что видит пугающе чужого мужчину в маске из крови и ненависти.

***

Мужчину в очках звали Этьен Лафонт, и он был синдик епископа Менде, так много между тем различил на слух Томас. И ответственным координатором на месте охоты. Здесь, в кабинете, его роль была похожа на роль подсудимого, который должен был защищаться как против финансового контролёра, так и против охотника.

Также сегодня Томасу бросились в глаза детали: что фарфоровый тампер (прим. пер. — топталка для курительной трубки), которым нервно играл де л'Афердю, имел форму женской ножки в чулках; что камердинер короля умышленно держал кофе на подносе так высоко, чтобы изысканный аромат напитка поднимался непосредственно ему в нос; что на стуле рядом с окном лежала карта мира, как будто её там кто-то забыл. Вероятно, что король её только что рассматривал?

Несмотря на то, что ему уже пятьдесят пять лет, он был ещё статным мужчиной. Его ярко прочерченные брови выделялись из-под белого парика. Раньше народ называл его Le-Bien-Aimé (прим. пер.: Людовик Любимый, король Франции в 1715–1774 гг.), прославленный любимец, однако, с тех пор, как Франция вышла из семилетней войны против Англии проигравшей, вокруг государственного строя зашевелилось больше критики. Хотя уже почти год как умерла фаворитка короля, мадам Помпадур, скорбь пока ещё была в нём заметна: горькие складки лежали вокруг его рта. И после смерти Помпадур оспа убила дофина (прим. пер.: титул наследников французского престола с 1349 по 1830 гг), молодого наследника престола и его жену.

— Что вы всё-таки предполагаете, почему до сих пор охотники из Нормандии не имели успеха, месье Лафонт? — поинтересовался финансовый директор.

Синдик неловко откашлялся.

— Ну, наша местность не идёт в сравнение с рощами Нормандии. Она сурова, леса весьма густые, горы и ущелья едва ли проходимы во многих местах, и имеется много топей и болот. В горах течёт вода из бесчисленных источников и ручьёв, что дополнительно затрудняет ищейкам напасть на след. И поэтому добраться…

— Мой охотник недостаточно хорош для вашей провинции? — прервал его король.

Томас тайком восхищался синдиком за его спиной. Сейчас любой стал бы заикаться, но Лафонт продолжил твёрдым голосом:

— Я только сказал, что обстоятельства не благоприятны. И то, что лучшие охотники и ищейки должны иметь трудности с животным, которое к тому же совсем не ведёт себя как волк.

Месье Антуан самодовольно улыбался.

— Да, мы слышим это уже несколько месяцев, — нетерпеливо сказал король. — Диковинное животное, сверхъестественное существо. Только смешно, что несколько детей смогли с ним справиться.

— Если это не волк, что это тогда, по вашему мнению? — спросил де Буффон с искренним интересом.

Лафонт обстоятельно поправил свои очки.

— Мы… надеялись, что вы сможете нам объяснить. Норманны убеждены в том, что это неизвестный до сих пор вид животных. И письмо капитана Дюамеля прошлого года находится у вас?

Де Буффон кивнул.

— Месье Ауврай! Часть с описанием, пожалуйста!

Это было, как будто бы время в помещении остановилось, пока не начало буйствовать в голове Томаса, как будто хотело наверстать все медленные минуты. Взгляд упал на карту мира, он читал: Amerique, Pays de l’Amazone, Golfe du Mexique (прим. пер.: Америка, территория Амазонки, Мексиканский залив). Terres Magellaniques, Sumatra, Turquestan (прим. пер.: Магелановы земли, Суматра, Туркестан). Сейчас эти названия казались заклинаниями, как мольба, которая могла призвать сюда его будущее.

«Егерь также верил в волка и короля. Итак, подчеркнуть аргументы, которые говорят в пользу этого!» У него имелся только единственный шанс остаться в королевской памяти. И ему не нравилось делать только то, что от него ожидалось. Он достал отчёт и прочитал спокойным голосом:

— Это животное величиной с телёнка. Оно имеет лапы, такие же сильные как медведь, и явственно выделяющиеся когти на длинных пальцах. Пасть необыкновенно большая, грудь длинная как у леопарда… — он хмурил брови, пока продолжал, и скривил рот при последнем слове, сомнительно улыбаясь. — Я думаю, вы присоединитесь к моему мнению, когда я скажу вам, что этот зверь может быть только страшилищем, отец которого — лев. Вопрос в том, что является матерью, — с потешным выдохом и едва заметным покачиванием головой, Томас захлопнул папку. Эффект был поразительным. Де Буффон уставился на него так, как будто у него выросли рога и клыки. И для короля он сразу стал заметным, как будто зеркала отразили на него свет от тысячи свечей. Взгляд государя был пронизывающий, он приложил кончики переплетённых пальцев к лицу — клетке, в которой беспокойно порхала мысль. И которая была намного отдалена от благосклонности.

— Кажется, это вас развлекает, — колко заметил де л'Афердю

Несколько секунд господствовала ужасная, мучительная тишина, потом месье Антуан взял слово.

— Конечно, он смеётся над этим, — сказал он королю. — И, совершенно своевременно. Так как каждый, кто читает это письмо, сразу понимает, что автор хочет себя оправдать. Не поймать одного привычного волка — позор. Монстра, напротив… — он многозначительно поднял руку и одобрительно кивнул Томасу.

Томас вздохнул в тишине. Следовательно, он не ошибся. Месье Антуан взял его под защиту, по меньшей мере, пока у него было впечатление, что они оба были едины в суждениях.

Де л'Афердю не был так милостив.

— Ага, и это является единственной причиной для вашей гримасы, месье… как вас там зовут? Ауврай?

Томас опустил взгляд.

— Простите. Я должен был только думать о подобной теории. Некоторые придерживаются того, что бестия, в самом деле, метис, наполовину кошка, наполовину волк. Что естественно невозможно с зоологической точки зрения.

— Для этого я с удовольствием представлю объяснение, — сказал месье Антуан. — Величество? Вы позволите?

У Томаса ослабли колени, когда король кивком дал это понять.

«Твой шанс! Теперь он не сядет в галошу!»

— В природе возможны только определённые скрещивания. Можно скрещивать волка с койотом или собакой, но никогда псовых с кошачьими, следует сказать совершенно без изяществ: никогда собаку с кошкой. Поэтому лев может быть скрещен только с сородичем, другой большой кошкой.

— Тигром? — кажется, месье Антуану понравилась эта мысль.

— Да, однако, я считаю это маловероятным в случае для хищного зверя, чтобы это было хищной кошкой, наконец.

Томас умолк, как будто в этот момент отдавал себе отчёт, что просил только о заявлении, а не о мнении. «Жанна гордилась бы мной», — подумал он. — «И, как нарочно, я нахожу театр лживым».

И тогда произошло непостижимое.

— Что в итоге? — спросил его государь.

— Наконец… по моим сведениям, никто не видел, чтобы зверь когда-нибудь влезал на дерево.

Король, совершенно грациозно, поднял брови.

— Как шокирующе просто и всё же логично, — весело заметил егерь. — Следовательно — волк.

— Наши крестьяне не глупы, — сказал Лафонт с явной резкостью. — Они точно знают, когда видят перед собой волка, и когда нет.

— Что вы имеете в виду под этим описанием? — спросил король.

Сердце Томаса сделало мучительный прыжок, когда он понял, что вопрос был направлен к нему. Внезапно рот стал таким сухим, что язык приклеился к нёбу. Очевидно, королю доставляло удовольствие натравливать его против Лафонта и смотреть, как он себя отстаивал. На несколько мгновений Томас не знал, что должен ответить, но потом выпали его рисунки. Полосы, рыжеватая шерсть. Теперь с небольшой импровизацией он, в самом деле, мог отыскать аргументы для волка с этими приметами.