Время волка

Томас явно имел тенденцию к самоистязанию, потому что когда он вошёл во двор, то чувствовал себя почти униженным взглядом Изабеллы. Она никогда ещё не была больше графиней, чем сейчас. Изабелла была одета в рыжую охотничью куртку и такую же красную шляпу. Шарф, соответствующий её белым перчаткам, окутывал щёки и шею.

Естественно, она не обращала внимания на Томаса. Вместо этого Изабелла болтала с де Морангьезом и двумя другими охотниками. Её белая кобыла стояла во дворе оседланная, и по какой-то причине Томас чувствовал себя из-за этого обкраденным вдвойне.

Теперь даже д’Апхер вышел во двор. Перспектива быть вовлечённым в разговор с Эриком, заставила Томаса отступить, и он вошёл в конюшню. Там стояла верховая лошадь, которую граф предоставил ему в распоряжение на время оставшегося пребывания: обычно выглядящий вороной, который прижимал уши и прыгнул на Томаса.

«По крайней мере, я сегодня ещё встречу Адриена», — подумал он. Слуга, как он узнал, остался в замке Бессет и заботился о новых охотничьих собаках из Версаля.

Смех Изабеллы звучал эхом со двора, и Томас снова получил укол, когда Эрик ответил.

«Они считай, что обручены», — это рассказал ему Адриен. В последние дни Томас никогда не решался затрагивать эту тему, но теперь эта истина ударила его сильнее. Он положил папку на ленчик седла (прим. пер.: часть седла, которое держит седло на спине лошади и сохраняет просвет между ними) и потёр усталые глаза. «Что ты вообразил? Где это должно закончиться?»

Томас взглянул вверх только когда услышал шелест соломы под ногами конюха. Он хотел снова потянуться за своей папкой, когда две руки обняли его за шею. Запах Изабеллы окутал его.

Томас наткнулся на ленчик седла, потом почувствовал прохладные мягкие губы на своих — её поцелуй был бурным и задыхающимся. Хотя это было неразумно и опасно, он не мог сделать ничего другого, только притянуть Изабеллу к себе и ответить на поцелуй со всей страстью.

Через несколько секунд — или вечность — она поспешно оторвалась от него. Быстрым движением Изабелла достала мундштучное оголовье (прим. пер.: оголовье — основная часть конского снаряжения, надеваемая на голову лошади и позволяющая управлять ею; то же, что узда) из своего рукава.

— Мой талисман, — шепнула она и подмигнула ему. — Я забыла его в конюшне. Без него я никогда не езжу на верховую охоту.

С этими словами Изабелла сунула ему в руку листок и вышла. Он растерянно смотрел ей вслед, пока на его губах ещё горел поцелуй, и сердце неистово билось. Только когда стих стук копыт, юноша прочитал сообщение.

«Завтра ночью в библиотеке замка Бессет! И не забывай самое главное слово на моем языке — «s’enamorar» — влюбиться».

Томас никогда бы не подумал, что отчаяние и счастье могут так тесно сплетаться друг с другом. Некоторое время он просто ошеломлённо стоял, счастливо улыбаясь как дурак, потом наклонился, чтобы поднять свою папку. Она соскользнула с седла, листья выпали из неё и лежали рассыпанными на соломе и пальто. Дрожащими руками Томас их подобрал и хотел снова рассортировать, когда в глаза ему бросились два портрета. Они лежали бок о бок, хотя и не подходили друг другу. Снова и снова он переводил взгляд с одного на другой, и кровь отлила от его лица, когда неожиданно перед ним открылась тайна Изабеллы и Каухемара.

Глава 26

ГЛАЗ ВОЛКА

Томас прибыл в Ла-Бессер-Сен-Мари под вечер. Он никогда не был таким нервным, как сейчас, когда направлял жеребца к церкви. Оттуда вышла безмолвная процессия, окаменевшие лица выглядели пепельно-серыми даже на сентябрьском солнце. С лошади Томас мог смотреть на кладбище над головами деревенских жителей. В середине каменных и деревянных крестов громоздился свежий вал из каменистой земли — новая могила. Томас так резко осадил животное, что лошадь высоко вскинула голову. «Это не может быть бестия, я бы об этом узнал». Он спрыгнул с седла и потянул лошадь, которая пошла рысью, к пастору.

— Умер больной мельник?

Священник подавленно качал головой:

— Это Мари Хастель.

Томас только лишь почувствовал, как ситуация ускользает из его рук. «Боже, пожалуйста, нет!» Люди остановились и пристально смотрели на него. На глаза юноши навернулись слёзы, и в нём пронзительно звучал голос: «Меня там не было!»

— Бестия? — пробормотал он.

Несколько человек перекрестились.

— Нет, нет, — старый крестьянин подошёл к Томасу и положил свою руку ему на плечо. — Это был несчастный случай.

— Что? Как это произошло? — закричал Томас.

— Ну, на самом деле, девушка ни свет, ни заря ушла из дома, вероятно, потому что дворняжка убежала. Некоторые люди слышали, как та лаяла. Мари повязала ей верёвку вокруг ошейника. Ну, потом она, должно быть, поскользнулась на склоне и потянула пса за собой на глубину. Он лежал со сломанной шеей рядом с промоиной. И Мари сама свалилась и ударилась головой о камень, и, вероятно, была без сознания. Утонула и погибла, бедная. Позор, сколько несчастий у семьи Хастель.

— Да, бедная Тереза! — бормотала женщина. — Дочь мертва, мужчины в тюрьме, и Бастьен вёл себя на торжественных похоронах в церкви как безумный. Ругал священника и проклинал Бога. И потом убежал. Ну, в действительности, парня винить нельзя. Он точно знает, что братья убьют его, если когда-нибудь выйдут из тюрьмы!

***

Изабелла почти забыла, как любила резкий, едкий запах сожжённого пороха, который смешивался с ароматом листвы и пихтовой смолы, и вдобавок к этому, упругий стук копыт и ветер в лицо. И теперь, когда она в безрассудном темпе неслась галопом позади своры, то смогла даже на несколько секунд забыть, что там был Эрик, который ехал верхом так близко к ней, как будто бы девушка сама была охотничьей дичью. Задыхаясь, они достигли небольшого охотничьего лагеря в нескольких милях от Ле-Бессет. Их ожидали люди из замка. Телеги стояли кругом как группа фокусников на лужайке, нагруженные провизией и запасными патронами. Несколько загонщиков и охотников отдыхали рядом с привязанными лошадьми. Убитые кабаны были выложены на краю поляны.

Эрик осадил своего вороного рядом с Изабеллой, и при этом был к ней настолько близко, что их колени соприкасались. Всё-таки, в присутствии её брата, он не позволил бы себе следующей наглости. «По меньшей мере, до сих пор».

— Вы не забыли, как ездить верхом, — сказал он. — По-настоящему жаль. Этим вы не даете мне возможность спасти вас во второй раз.

Эрик засмеялся, когда Изабелла яростно сверкнула на него глазами. Мысль о том, что он нашёл её без сознания перед Ле Бессет, раненую и беззащитную, отрезвляла сейчас девушку снова как холодный душ. Она подвела свою кобылу к Жан-Жозефу и встала рядом с его лошадью. Прежде чем Эрик смог додуматься последовать за ней, она приблизилась к мужчинам, которые загружали кабанов на телеги. Изабелла чуть не натолкнулась на темноволосого молодого человека, который как раз выходил из леса.

— Простите, мадемуазель, — пробормотал тот. Он опустил голову и отошёл от неё.

— Эй, Адриен! — крикнул ему один из егерей Жан-Жозефа. — Что здесь нового?

Изабелла прислушалась. «Адриен со шрамом!» Он был доверенным лицом Томаса и её. Она украдкой смотрела ему вслед, когда мужчина подходил к егерю. Как будто случайно, девушка подошла к мужчинам, которые сразу оба замолчали.

Адриен смотрел ей прямо в лицо — без робости, которую она знала от прислуги, но также и без какой-либо назойливости. «У него глаза волка», — подумала она. — «Конечно, он нравится девушкам, и знает об этом». Теперь Изабелла вспомнила, что уже видела мужчину в тот день, когда захотела поехать с Андре к Хастель.

— И? — спросила она. — Что нового?

Адриен откашлялся.

— Мёртвая девушка, — сказал он грубым голосом. — В Ла-Бессер-Сен-Мари.

***

Томас ожидал, что найдёт госпожу Хастель полностью сломленной, но хозяйка стояла за прилавком и измельчала травы. Когда она услышала его шаги, то коротко взглянула вверх и продолжила.

— Мне… очень жаль, — сказал он. — Я должен был быть там.

На её лице появилась горькая улыбка.

— Там должен был быть отец Мари. Садитесь.

Он колебался.

— Я готовлю еду для близняшек. Они, наконец, спят, бедняжки. Ну, садитесь уже. Для вас этого тоже достаточно. Мы по-прежнему должны есть или нет? И дышать дальше.

Тереза Хастель не была женщиной, которую надо утешать, поэтому он сделал просто то, что она сказала. Украдкой Томас осмотрелся. И сегодня каждая деталь, казалось, кричала ему о том, что так долго оставалось скрытым: маленькая чёрная Мадонна, которую также можно было увидеть на портрете графини д’Апхер и кукле близнецов, лежащей на скамейке — принцесса с вышитой улыбкой и тонкой кружевной юбкой. Довольно долго юноша обдумывал, как он должен был начать, но потом выбрал самый простой путь.

— Тереза, у вас проблемы? С графом д’Апхер? Из-за… его сестры?

Тереза прекратила измельчать травы. Её взгляд остался сосредоточенным на своих руках.

— Из-за Изабеллы? — сказала она беззвучно. — Почему они у меня должны быть?

Он спросил себя, сколько мужества стоило ей сказать правду.

— Из-за… настоящей Изабеллы, я думаю. Мари не ваша кровная дочь, Тереза. Она была ребёнком графской пары д’Апхер.

Рука, которая держала нож, всё ещё оставалась в воздухе, и слегка дрожала.

— Вы знаете, что вы сказали? — спросила Тереза едва слышно.

Томас откашлялся.

— Правду. Поэтому ваши мужчины так оберегали Мари? Вероятно, у вас было задание от старого графа охранять свою дочь?

Тереза посмотрела вверх, и Томас спросил себя, как он мог быть так слеп. Даже если у Терезы были более высокие скулы и другая форма губ, то изгиб крыльев носа и форма глаз были как у Изабеллы. И с кожей, которая стала бледнее, чем бумага, Тереза была таинственным образом похожа на напудренное лицо Изабеллы.

— Я видел, что…

— Что ты видел? — крикнула она на него. — Что, Томас?

Одно мгновение у него было видение, как женщина подбегает к нему с ножом. Но та только стояла, застывшая как скульптура, опираясь рукой на стойку, а другой схватившись за рукоятку ножа.

— Фамильные портреты.

Так осторожно, как будто бы он находился рядом с хищником, художник схватил свою папку, которая лежала на столе и медленно её раскрыл. Тереза смотрела, как он доставал один за другим портреты и выкладывал их на столе: слева — графскую семью д’Апхер, справа Хастель. Томас только пока ещё оставил Изабеллу.

— Сначала мне бросилась в глаза маленькая статуя Марии с перламутровой лилией. Это та же самое, что можно увидеть на фамильном портрете, на котором изображена графиня д’Апхер много лет назад. Что-то в лице показалось мне знакомым. Но только когда сегодня я расположил рядом все портреты, то понял, что это было.

Тереза судорожно вздохнула, когда, наконец, опустила нож. Женщина положила его со стуком, а потом как лунатик медленно подошла к нему и опустилась на стул. Аромат тимьяна окутал Томаса. Терезе потребовалось время, чтобы преодолеть себя и посмотреть на картины, которые юноша ещё утром снабдил стрелками и пояснениями.

— Есть признаки, которые переходят по наследству, — пояснил он. — Форма уха или рук у людей говорят о многом. Больше чем цвет волос и рост, — он взял портрет Жан-Жозефа д’Апхер и положил рядом с ним изображение Мари, также как они лежали сегодня на земле в конюшне. Потом Томас добавил старого графа и графиню. — Сходство Мари с её братом не бросается в глаза, если рассматривать каждого в отдельности. Однако когда я увидел изображения рядом, мне всё стало ясно. Мари и молодой граф имеют очень похожую форму уха с бросающимся в глаза подъёмом внутреннего уха. Никто из Хастель не имеет этого признака. Как вы видите, Мари и Жан-Жозеф унаследовали эту особенность от отца, старого графа. Также похожа форма носа, пропорция и положение скул. И посмотрите: у Мари форма губ графини и немного острый подбородок. У неё почти прямоугольные ногти, как у старого графа и Жан-Жозефа. Но у Изабеллы руки как у вас, Тереза! Тонкие пальцы, безымянные и средние пальцы почти одинаковой длины, ногти овальной формы. И чёрные волосы она унаследовала от Жана. Прежде чем тот поседел, он был тёмным, да? Я уверен, что вы лучше знаете другие, менее очевидные сходства.

С этими словами Томас пожил портрет Изабеллы рядом с портретом Терезы.

Он опасался, что хозяйка расплачется, но та с неподвижным лицом рассматривала дочь, которую не видела очень много лет. Пауза так сильно затянулась, что Томас спрашивал себя, будет ли Тереза когда-нибудь снова с ним разговаривать.

— Это… меня ещё сначала запутало, что Бастьен и Мари имеют определённое сходство, — продолжил юноша через некоторое время. — Но у этого тоже есть причина. Я всегда удивлялся, почему ваш муж никогда не защищает своего сына, более того: он по-настоящему его презирает. И его братья усвоили, что он — незаконный, иначе они едва бы решились так плохо с ним играть. Когда я был с Бастьеном на ночном дежурстве, он сказал несколько фраз, из-за которых я задумался: «Господа получают награду и славу, а мы глотаем дерьмо. Есть только победители и побеждённые. Почему на войне должно быть по-другому, чем в жизни?» Только сегодня я понял, что он подразумевал под этим, — Томас подвинул портрет Бастьена к графу. — Бастьен — его сын, я прав? И он знает, кто его кровный отец, и поэтому парень такой озлобленный.

Томас испугался, когда женщина вскочила. Она вцепилась своими руками в его воротник, и дёргала его вверх со стула до тех пор, пока их глаза не смотрели друг на друга.

— Ты рассказал кому-нибудь об этом? — прошипела она.

— Нет, я…

— Тогда поклянись мне, что промолчишь! Поклянись мне жизнью твоей матери и самой Святой Марией! Иначе я убью тебя, Томас! Я обещаю это тебе!

— Я клянусь, — тихо сказал он. — Я никогда не сделаю ничего, что могло бы навредить Бастьену или Изабелле. Но я хочу это знать.

— Почему? — спросила она твёрдым голосом. — Почему ты это делаешь? Чего ты хочешь этим добиться?

— Я… только хочу понять, Тереза. Потому что Бастьен — мой друг. И так как… Изабелла дорога мне. Но я не могу действовать так по отношению к вам, как будто я ничего не знаю.

— Нет, — измученно сказала она. — Ты никогда не сможешь.

Хватка медленно ослабевала, Тереза упала на стул и закрыла лицо руками.

— Мари всегда была для меня дочерью! Я любила её как собственного ребёнка. Вероятно, даже ещё больше.

— Я знаю. Но что произошло? Старый граф заставил вас отдать свою дочь? И почему?

Сначала он испугался, потому что думал, что женщина заплакала, но когда она опустила руки, Томас понял, что приглушенный звук был смехом.

— Заставил? Нет!

— Тогда вы тайком обменяли обеих девочек? Но почему?

Тереза взяла портрет Изабеллы и рассматривала его довольно долго, потом отложила на стол. У Томаса защемило сердце от того, что этот жест был таким заканчивающим.

— Первый раз я не работала кормилицей у д’Апхер. Я родом из деревни возле Ле-Пюи-ан-Веле, и очень рано вышла замуж. Муж умер, когда я была беременной, несчастный случай при рубке леса. Так я обосновалась как молодая неимущая вдова у своей сестры — без надежды, без будущего. Я потеряла своего ребёнка задолго до того, как он должен был родиться. Ты можешь себе представить, какой я была разочарованной. Каждое утро я поднималась по нескончаемым ступеням к собору и молила Мадонну о доброй смерти, чтобы она забрала меня, потому что будущее казалось одной бесконечной ночью. Но там, в большом соборе, у ног чёрной Мадонны меня нашла графиня д’Апхер. Она как раз совершала паломничество в город, чтобы вымолить сына; они со старым графом уже четыре года напрасно ждали ребёнка. Она выслушала мою историю и пожалела меня. И так она взяла меня с собой в замок де Бескве. Там, в следующем году, графиня выдала меня замуж за Жана Хастель, который работал лесорубом. Тогда уже он казался мне стариком, но я ничего и не должна была ожидать. Итак, я была довольна и приняла свою судьбу. Вскоре я забеременела Пьером, а графиня получила своего первого сына немного позже, чем я своего. Я служила у неё кормилицей. И жила в замке, родственница моего мужа заботилась о Пьере. Графиня была хорошей женщиной, но строгой, и очень набожной хозяйкой. Никакой лакей не произносил в её присутствии имя Сироны (прим. пер.: богиня врачевания, покровительница целебных источников), и никто не осмеливался зажечь в полях снопы колосьев, чтобы просить Граннуса (прим. пер.: одно из имен галльского Аполлона) о защите от бури. Граф был совсем другим, чем она, он и графиня были как огонь и вода. Слуги шептались, что она в споре ругала его безбожником, потому что он не запрещал камни матрон.

— Однажды граф пришёл ко мне, чтобы увидеть своего сына. Но вдруг он рассмотрел только меня — не на грубый манер, как мужчины смотрят в тавернах на женщин, нет, он шутил со мной и говорил мне, что я прекрасна, как фея. Я была лишь деревенской девушкой, и он был моим господином. Я боялась ему перечить и уже вскоре уступила, и на несколько недель я была даже счастлива, несмотря на грех. Я этим не горжусь — но дома у меня был только ворчливый, вспыльчивый муж, и тяжелая работа с утра до вечера. Никогда ещё мужчина не был так добр ко мне и не заставлял меня смеяться. После того как почти год спустя сын графской пары умер от кашля, который унёс тогда многих детей — я родила в замке второго сына.

— Бастьен!

Тереза кивнула, погрузившись в воспоминания.

— Жан рассвирепел, когда забирал меня из замка, а у меня на руках был грудной ребёнок. Граф разговаривал с ним, пока я стояла с Бастьеном во дворе замка. Я так никогда и не узнала, что он сказал Жану. Должно быть, угрожал ему, потому что после этого мой муж относился ко мне по-прежнему хорошо, хотя Жан был сердит и обижен. Графиня была менее миролюбивой. Она перенесла бы внебрачного ребёнка, но смерть своего не преодолела. Она называла меня ведьмой и была убеждена, что я убила её сына. В конце она даже обвинила графа в том, что его прегрешения виноваты в этой беде, и что Бог наказал их обоих за его прегрешения. Я знала, что она наблюдает за мной. Я даже не решалась собирать травы и продавать их женщинам из-за страха, графиня бросила бы меня в тюрьму как ведьму и отравительницу, если бы об этом узнала.

— Конечно, происхождение Бастьена не было в деревне секретом, и я думаю, что он уже тогда чувствовал неприязнь Жана, которое также разделял Пьер. Я пыталась спасти свою репутацию, ходила каждое воскресенье в церковь, и была самой набожной женщиной в деревне. Только тайком я просила кельтскую покровительницу Сирону, чтобы она помогла мне. Несколькими годами позже я получила Антуана, пока графиня напрасно постилась и просила в часовне другого ребёнка. Только после того, как граф несколько недель постился в одежде паломника в часовне, Бог подарил им в следующем году Жана-Жозефа. Графиня строго наблюдала за его воспитанием, которое было полностью благочестивым. Но её муж уже вскоре снова стал жить по-старому, — Тереза улыбнулась. — Графиня, вероятно, думала, что сможет скрутить верёвку из ткани алтаря и таким образом привязать его, но это так непросто с мужчинами.

— Прошло ещё три года, мы жили в бедности, с горем пополам. В дождливый майский день я родила девочку. Через несколько дней после рождения меня разбудил хозяйский слуга — граф точно знал, что происходило в нашей семье. Мне приказывалось спешить в замок. Поддерживаемая Жаном, с трепетом и младенцем на руках, я отправилась в путь. Жан остался снаружи, но меня проводили в каморку под крышей. Там стояла колыбель с новорожденной девочкой. Она была слаба, я увидела это с первого взгляда, её губы переливались синевой. И ко мне пришёл смертельно бледный граф. «Позаботьтесь о Изабелле», — приказал он мне. — «Тогда я никогда не поскуплюсь для Бастьена». Это были первые слова, которые он сказал мне после всех этих лет. Так вопреки моему желанию я второй раз стала кормилицей для одного из его детей. На этот раз, тайно скрываясь в замке. Графиня лежала в родовой горячке, её дочь никогда не видела свою мать. И, естественно, никто не решился сказать ей, что я была той, кто держал девочку на руках.

Так я проводила свои дни одна с двумя малышами. Все отчаянно заботились о графине. Я никого не видела, кроме служанки, которая приносила мне еду, воду для мытья и свежие пелёнки. Тем временем, граф на коленях молился в часовне замка. Он клялся, что пожертвует монастырю состояние и оплатит все свои грехи, если его жена останется жива, — мадам Хастель пожала плечами. — Ну, пожалуй, он любил её. Огонь не может быть без воды, как и ночь без дня.

И вскоре его дочь окрепла, у нее появились розовые губки и щёчки, но моя собственная малышка заболела. Она горела от температуры, её ручки опухли, и у неё были красные пятна на теле. Тайком я убедила служанку, чтобы она добыла мне правый глаз волка. Из него я приготовила суп, который должен был прогнать температуру. Однако в этот раз лекарство не подействовало. И я точно знала, что у меня сразу отнимут мою девочку и вернут в деревню, чтобы не заразить драгоценного графского ребёнка. Но я знаю: без меня моя малышка бы умерла.

— Всё же граф обещал, что позаботится о Бастьене! — сказал Томас. — Так он бы позаботился и о вашей дочери.

Тереза фыркнула.

— Ты его не знал, и мне потребовалось много времени, чтобы его раскусить. Он любил быть любимым. Того, в ком он больше не нуждался, граф выкидывал как разбитую подкову. Его дочь была здорова — это было всё, что имело для него значение. Я выполнила свой долг, всё остальное его не волновало. Кто беспокоится о ребёнке крестьянки? Я уже тогда больше ему не доверяла — и была права. Я хотела, чтобы моя дочь жила! Поэтому схитрила. К тому времени у младенцев на голове начал расти небольшой пушок, я могла представить себе, что моя дочь будет черноволосой, а графская дочь — рыжей как лисица. Но у обеих был одинаковый цвет глаз — младенческий тёмно-синий. В итоге, я срезала детям их пушок. Потом я позвала врача и отдала ему моего ребёнка со словами, что это была графская дочь Изабелла, и что она нуждается в медицинской помощи. Я думала, что после обследования он даст ей лекарство, и я позже снова смогу обменять детей. Но врач был в ужасе от того, что граф оставил меня одну с девочкой, и сразу вызвал двух помощниц, которые не отходили от меня. День и ночь они наблюдали за малышом. Они делали ему компрессы, которые пахли металлом и поили настойками. Также прибыла мадам де Морангьез и привезла следующую кормилицу из Ле Бессет. Графиня умерла в тот же самый день, когда моя дочь снова стала здоровой. И когда чёрный пух на её головке снова стал заметным, священник сказал, что это был знак милости чёрной Мадонны, что она забрала жену графа из-за его прегрешений, но, по крайней мере, оставила ему дочь. Меня отослали домой с рыжей графской дочерью на руках. Жан был счастлив, что мы снова были вместе, потому что боялся плохого. Мои сыновья любили малышку с самого начала, и никто не понимал, почему я неделями плакала. Но, тем не менее, я любила девочку как собственного ребёнка. Я знала, что граф станет преследовать нас или строго накажет, если заметит, как я его одурачила. Поэтому я похоронила тайну в себе и горячо молилась о чуде.

Её взгляд переместился на маленькую статую Мадонны. Лицо женщины смягчилось, разглаживая измученные черты.

— И оно произошло! — сказала она с глубоким уважением. — Граф поссорился с Богом и не мог выносить того, чтобы видеть своих детей, так сильно они напоминали ему о жене. Своего маленького сына он отправил к своему брату, где тот должен был воспитываться. И граф привёз Мари, которая теперь называлась Изабеллой к нам, только четырьмя месяцами позже, вместе с портретом маленькой Богоматери. Он отдал нам егерьский дом в отдаленном месте. Как будто бы хотел убрать свою дочь с глаз долой.

— Ле Нуазэт. Изабелла рассказала мне, что была счастлива в деревне.

Тереза кивнула.

— О, да, это было хорошее время. Лучшее, которое у нас было. В этот раз казалось, будто бы старый граф всерьёз говорил свои слова. Он говорил, что узаконит право Жана работать лесником и купил ему ружье. Мы получили деньги, чтобы хорошо жить, гораздо лучше, чем раньше. Но, в принципе, я думаю, что старый граф ненавидел свою дочь, потому что обвинял её в смерти своей жены. Многие родители отдают своих детей в течение первых трёх лет к кормилицам в деревню. Но он забыл Изабеллу, он никогда не приезжал, никогда никого о ней не спрашивал. В деревне мы рассказывали, что она ребенок моей сестры, которая работала в городе. Почти десять лет она жила у нас как наша племянница.

— Почему Жан никогда этого не замечал?

Тереза устало улыбнулась.

— Люди видят только то, что позволяет им видеть их сердце! Жан никогда не был особенно расположен к Изабелле. В конце концов, он считал её дочерью ненавистного графа, который сделал его рогоносцем. Как он мог признать, что она была на него похожа? Графская дочь хорошо подходила внешне к нашей семье: моя мать была белокурой и у Пьера были тёмно-рыжие волосы, прежде чем они выпали. Кроме того, Мари была похожа на меня, как она передвигалась и у нее, казалось, было что-то от горячей крови Хастель. В сущности, она была мне даже ближе, чем моя собственная, темноволосая дочь.

Томас рассматривал стрелки на портретах, читал ещё раз свои пояснения. Теперь он понял болезненное подозрение, которое Жан Хастель испытывал к Мари. Вероятно, он никогда бы не перенёс измену своей жены — предположительно — и дочери по той же причине. И сейчас он также знал, почему Тереза не решалась больше защищать Бастьена. Внезапно вся его трудная жизнь в Версале показалось ему нелепой, в противоположность тому, что произошло с Бастьеном.

— Но граф всё-таки забрал Изабеллу назад, — сказал он.

На лицо женщины легла тень.

— Да, однажды он снова вспомнил о ней. Моё сердце почти остановилось, когда он появился у нас как гром среди ясного неба. Граф не посмотрел на Бастьена, но взял обеих девочек на рынок и купил белую лошадь для Изабеллы. Я ненавидела его за это — он просто пришёл со своим очарованием, его господство и игра для Изабеллы в принца на белом коне. Он действовал так, как будто бы все эти годы ему мучительно не хватало дочери. При этом только госпожа де Морангьез упрекала его, когда узнала, что девочка вовсе не росла у родственников как Жан-Жозеф, а у нас.

— Только поэтому он привёл её в монастырь?

— Конечно. Он слушал мадам де Морангьез, когда та говорила с ним от имени покойной жены о его совести. Изабелла должна была воспитываться с ней как дочь графа, а не скрываться у простых людей. И нам под угрозой тюрьмы приказали молчать.

«Не удивительно, что Мари всегда боялась мне отвечать», — подумал он.

— Я боролась с тем, что у меня забирали мою дочь, и просила Марию, чтобы она дала мне знак, что я прощена. Я говорила ей: я должна была сделать это, иначе моя маленькая девочка бы умерла. То, что я сделала, было лучше, чем оставлять её на пороге монастыря. И, в конце концов, в один прекрасный день, она бы вела жизнь графини. Богоматерь дала мне знак и в том же году подарила мне двух близнецов. Ну, и год назад мы продали хижину, переехали в Ла Бессер и открыли трактир. Таким образом, как мы надеялись, никто бы не узнал о нашей связи с графской семьей.

— Как вы это выдержали, Тереза? Это тяжелое бремя все эти годы!

Тереза пожала плечами.

— Продолжала жить. Дышать, заботиться о детях, любить их ещё больше, — она глубоко вздохнула. — Ты, наверное, ожидал, что я выплакала все глаза? Но ты знаешь, в жизни наступает момент, когда исчерпаны все слёзы. Ты, возможно, это ещё переживёшь.

Её руки, на которых ещё до сих пор держались листики тимьяна, ещё раз нежно провели по портрету Изабеллы, как будто бы она хотела обхватить её лицо. Он видел перед собой двух девушек, близких как сестры, босоногих и смеющихся, мечтающих о принце. И мысль о Мари резала ему по сердцу — о девушке, которая так любила жизнь.

— Ты знаешь, что этого быть не может? — спросила Тереза. — Ты не можешь любить Изабеллу, которая моя Мари.

Теперь он едва ли мог скрывать своё удивление.

Тереза устало улыбнулась.

— Да, я очень внимательно наблюдала. Как ты её нарисовал! Конечно, другие картины точны во всех деталях, но без души. Но этот портрет здесь живёт — ты видел Изабеллу глазами влюблённого. Надеюсь, ты знаешь, что должен молчать до могилы — также как и я. Ты не можешь любить её, ты слышишь? Для окружающих она — графская дочь! Её путь предопределен.

Теперь он, наконец, пробудился от своего сна. Это не было прекрасным пробуждением, а отчаянием. Сказка закончилась. Больше никаких поцелуев, никаких ночей, полных неожиданностей.

— Я знаю, — хрипло сказал он.

Тереза облегчённо кивнула.

— Хорошо, — тихо сказала она. — А сейчас найди Бастьена! Он тебя слушает. Он определённо в одной из хижин, в которой останавливается проездом с мулами. Скажи ему, что он должен вернуться, я его ни в чём не виню!

***

Томас медленно вышел из комнаты и глубоко вздохнул. Однако на душе легче не стало. «Поступи разумно», — думал он удручённо. — «Иди наверх, забери свои вещи и возьми пистолет. Ты должен возвратить его сегодня ночью Изабелле. Ты должен написать ей письмо и найти доводы, ты должен…»

Тихо скрипнуло, когда порыв ветра чуть дальше открыл дверь. Но почему она вообще была открыта? Томас хотел подойти к двери, когда на что-то наступил, на то, что смягчило его шаг — вуаль. Она лежала небрежно брошенной рядом с треуголкой на полу. И рядом с ними… край подола юбки, огненно-рыжая ткань, распростёртая по полу. «Пожалуйста, нет», — подумал он. С подкосившимися коленями он пошёл ещё дальше вперёд и заглянул за лестницу. К нему повернулось бледное, заплаканное лицо. Изабелла сидела на корточках рядом с лестницей, обхватив колени руками, как будто она там просто присела. «Как долго она слушала?» — мелькнуло у него в голове.

— Изабелла, — ласково сказал он. Однако когда юноша приблизился, она вскочила. Девушка покачала головой и вытерла своим рукавом глаза. Ошеломлённо ступая на ощупь, она пятилась назад к двери как лунатик. Несомненно, Изабелла всё слышала. Его горло сжалось от того, как больно было ему её видеть.

— Изабелла, подожди…

— Нет! — выкрикнула она. Её рука в защитном жесте поднялась вверх. Он невольно повиновался и остановился. Теперь девушка смотрела мимо него, краска отхлынула от её лица. Томас обернулся — в дверях стояла Тереза. Она испуганно закрыла свой рот рукой. Обе женщины долго и пристально смотрели друг на друга, казалось, что целую вечность. Потом Изабелла на каблуках развернулась и выбежала вон.

Когда Томас появился во дворе, она уже наполовину сидела в седле.

— Подожди! — крикнул он. — Позволь мне объяснить.

Но он и сам знал, как глупо должны были звучать его слова для неё. Юноша побежал к воротам и встал у Изабеллы на пути. Её взгляд обжигал ему сердце.

— Что ты хочешь объяснить? — спросила она приглушённым голосом. — Мари мертва и мой отец не был моим отцом? И он ненавидел меня? — она снова покачала головой, как будто хотела вместе с этим стряхнуть и слова. — Он любил меня! — крикнула она. — Ты и Тереза — вы оба лжецы! И я никогда больше не хочу тебя видеть!

Она пришпорила кобылу, и животное с места поскакало галопом. Гравий полетел в разные стороны, только в последний момент Томас смог отскочить в сторону. Круп лошади задел его, стремя больно ударило в плечо, и он приземлился рядом с воротами. Ругаясь, юноша вскочил и бросился к загону. Его лошадь шарахнулась, когда он попытался сесть на неё, и так продолжалось долго, слишком долго, до тех пор, пока Томас, наконец, не сел в седло. Потом он со всей силы пришпорил вороного.

Это было безнадежно. Она была намного лучшей наездницей, чем он, и скакала быстрее, чем его кобыла. Но всё-таки Томас гнался за ней как мираж. Её заколотые волосы распустились и рассыпались по спине. Во весь опор Изабелла неслась по склону вверх в сторону Ле Бессет, развивающееся красное знамя на фоне вечернего осеннего солнца, до тех пор, пока не исчезла за деревьями.

Его лошадь споткнулась и едва не выбросила юношу из седла. Из-за неравномерного бега лошади рысью, он остановился. Томас сидел в седле, тяжело дыша. «Она ни разу не оглянулась», — подумал он. — «Что ты только наделал?» — ругал он себя.

«Ты — идиот», — упрекал голос Армана, и на этот раз, он должен был признать правоту ненавистного брата.

Томас не знал, как долго пристально смотрел на то место, где исчезла Изабелла. Только когда из-за холодного сентябрьского ветра его руки покрылись мурашками, он снова пришёл в себя. И медленно, очень медленно, к нему так же возвращался разум. «Ты должен сжечь записи», — подумал он. — «Её брат не должен об этом узнать».

Он выбрал более короткую дорогу под ивами к задней части двора, к садам. Уже издалека Томас узнал маленький образ, который сидел, свесив ноги рядом с садовыми воротами. Одна из девочек-близнецов, вероятно, прокралась из дома. Она была босиком и одета только в курточку на ночную сорочку. Томас повёл вороного быстрой рысью и у ворот выпрыгнул из седла.

— Камилла! Что ты здесь делаешь снаружи?

Девочка крепче прижала к себе свою куклу.

— Я жду принца Рикдин-Рикдона, — сказала она настолько серьёзно и по-взрослому, что в другой ситуации он бы рассмеялся.

— Принца не существует.

— Но я слышала песню! — упрямо ответила она. — Он всегда меня так будит! Позавчера ночью принц также пел для меня, когда ушла Мари.

Томас вздохнул и бросил поводья на воротный столб.

— Вероятно, в этот раз он поехал дальше, — мягко сказал он. — Иди домой, здесь снаружи очень опасно. Ты забыла про бестию?

Малышка медлила, но потом соскользнула со стены в его протянутые руки.

— Ты уже очень замерзла! — пробормотал мужчина. Он растирал Камилле спину, пока нес её домой через сад. Сначала Томас боялся, что она будет плакать, но потом услышал, как та напевала песенку в такт его шагам. Мелодия сразу показалась ему знакомой, но он не знал откуда.

— Это песня принца?

Шелковистые волосы щекотала его щеку, когда Камилла кивала.

— Мари танцевала для него.

В этот раз воспоминание было для него также болезненным.

— Теперь она, конечно, танцует с ангелами.

Дверь в таверну была только приоткрыта, Камилла скользнула из его рук и взбежала на лестницу. Только когда он обернулся, то заметил, что у передних ворот стояли лошади. Испарина парила как после быстрой езды в прохладном вечернем воздухе.

Томас подбежал к двери и почти наскочил на Жан-Жозефа д’Апхер. Сегодня в молодом графе не было ничего от приветливого господина, его суровое лицо напоминало лицо старого графа. В одной руке он держал шляпу Изабеллы с вуалью, а в другой папку с рисунками, которая была обожжена по краям.

— Это действительно вы, Томас, — прохладно начал он. — Собственно, я ожидал, что найду здесь мою сестру. Вместо этого я натолкнулся на мадам Хастель, которая как раз была готова сжечь вашу папку с рисунками. Я подумал, что окажу вам любезность, если отберу её у неё. Н, как же можно обмануться!

Второй мужчина вышел за графом во двор.

— Мы нашли это в его комнате, — сказал он и поднял вверх пистолет Изабеллы. В вечернем свете поблескивал семейный герб д’Апхер.

— Посмотрите, это семейная реликвия, которой мне так долго не хватало, — отметил граф. — Схватить его!

Глава 27

ОТЕЦ И СЫН

На этот раз худшими были не только сны, но и пробуждение. Каждый раз, если ему удавалось заснуть на худом топчане, Томас видел, как танцует Изабелла и смеётся Мари — только, чтобы ещё раз снова испугаться и обнаружить себя в кошмаре из темноты, затхлого запаха и влажной соломы. Служитель, который приносил ему поесть, и забирал с собой ведро для естественной нужды, всякий раз не говорил ни слова, когда Томас обращался к нему. Томас уже долго не знал, был день или ночь, прошла одна или несколько недель с его заключения в тюрьму.

Он не царапал чёрточки на стене, чтобы измерять время. Иногда Томас даже сомневался, возьмёт ли когда-нибудь ещё в руки чертёжный карандаш. Как только юноша думал об этом, то видел перед собой несчастное лицо Изабеллы, её покачивание головой, и желал никогда не оказываться в том месте. Иногда, если он мог быть уверен, что смотритель не наблюдал за ним через окно в двери, Томас доставал последнее сообщение Изабеллы, которое спрятал в своём рукаве.

В свои наихудшие часы он представлял себе, как граф д’Апхер отказывается от Изабеллы и прогоняет, как будет осуждена Тереза Хастель, как в одно мгновение всё будет разрушено, что было прекрасное и хорошее в её жизни. «И это моя вина», — думал Томас. — «Солёный глаз волка помогает от температуры. Но что поможет против глупости и необдуманности?»

***

Он уже почти потерял надежду, когда однажды открылась входная дверь и в его тусклую камеру вошли Этьен Лафонт и два служителя тюрьмы.

— Месье Лафонт! — после недели полного уединения, собственный голос казался Томасу глухим и чужим. Юноша стыдился своих слёз, но не мог их сдержать, он был так рад увидеть знакомое лицо.

Синдик сделал знак обоим мужчинам, и они неохотно отошли на несколько шагов назад.

— Я не мог прийти раньше, — шепнул тот Томасу. — И это всё ещё не укладывается в голове. Какого чёрта вы только поехали верхом, и что заставило вас украсть пистолет?

— Я ничего не украл, клянусь в этом!

— Как тогда оружие попало в вашу квартиру?

Томас колебался.

— Я не могу говорить об этом, но его передали мне по доброй воле, как предмет искусства во временное пользование. И я бы вернул его обратно тем вечером.

Лафонт согласно качал головой.

— Я, и в самом деле, не знаю, каких духов вы вызвали в этот раз, но для вас всё не выглядит хорошо. Маркиз больше чем в ярости, он неистовствует. И даже справлялся о вас в Версале. И я надеюсь на вас, что он не найдёт ничего, что будет говорить против вас в суде.

Томас сглотнул.

— Но вы всё же мне верите, не так ли?

Лафонт вздохнул.

— Скажем так: я буду делать то, что могу. Но это не много.

Большего Томас и не ожидал, но, по меньшей мере, это был проблеск надежды остаться не совсем одному.

— Есть ли… какие-нибудь новости? — робко спросил юноша. — Дела… у мадемуазель д’Апхер идут хорошо?

— Почему они должны идти нехорошо? Она в Бескве, насколько я знаю.

Даже если это ничего не означало, Томасу было легче. «Значит, он всё же относится к ней как к своей сестре».

— Но вы правы, новости есть, — Лафонт отошёл дальше. — Поэтому я здесь.

Томас должен был терпеть то, что ему надели железные наручники как преступнику. Цепь, которая соединяла колодки, при каждом шаге ударяла его по ногам. Путь проходил через несколько лестниц далеко вниз, в подвальное помещение без окон. Факельная сажа разрисовала потолок чёрными пятнами, как предвестниками несчастья. Отдельные стул и стол стояли в середине помещения.

Немного позже вошёл маркиз д’Апхер, и следом за ним несколько вельмож. Томас не решался смотреть на графа. Очевидно, тот также переживал скверные недели. Граф похудел, и у него были тёмные круги под глазами. Он не поздоровался с Томасом, но посмотрел на него сердито, и затем повернулся к двери.

Шаги и лязг цепей приближались. Второго заключённого ввели внутрь и протащили перед Томасом.

— Подними голову и посмотри на него! — приказал пленнику Этьен Лафонт.

Когда тот не повиновался, один из охранников схватил мужчину за волосы и дёрнул его голову вверх.

На мгновение Томас забыл собственные беды. «Они нашли его!»

Каухемар поджал губы и смотрел на Томаса чёрными, глубоко посаженными глазами. Он до сих пор всё ещё пах лесом и дикой природой. На его лице не было сажи, волосы свисали спутанными прядями. Теперь можно было видеть, что они действительно были обработаны известковой водой. Томас видел перед собой не демона, а только худого, пожилого мужчину. Тот сразу, кажется, узнал художника, и зло на него осклабился.

Томас поёжился. На одно призрачное мгновение он представил себе, что убитые из его прошлых ночей собрались позади Каухемара, чтобы увидеть — Маргарита, Катарина, Мартин и всех остальные: «Действительно ли это закончилось?»

— Это мужчина, который обезвреживал капканы? — спросил Лафонт.

Томас кивнул.

— Это Каухемар. Мужчина, которого я преследовал в лесу.

— Точно?

— Да. Без сомнений.

— Хорошо. Тогда подпишите!

Цепь ударила по столу, отчего замерцала свеча, когда Томас принял перо. Это было знакомое грустное чувство — снова держать карандаш. Он суетливо подписал свидетельство, которое составил Этьен Лафонт. Потом юноша повернулся.

— Почему ты это делал? — Каухемар ухмыльнулся. Ненависть исказила его черты, когда он зарычал.

— До сих пор он отказывался говорить, — сухо сказал Лафонт. — Но теперь это изменится.

Томасу пришлось откашляться.

— И вы… нашли животных?

— Вы имеете в виду, убили ли зверя? — спросил Лафонт, скосив взгляд на других мужчин. — Ах, да, это выглядит полностью так. Вчера месье Антуан убил огромного чёрного волка возле монастыре под Шаз. Всё остальное мы ещё осматриваем.

Томас нахмурил брови. Монастырь находится настолько далеко от прежних мест преступления, что это не имеет смысла.

— В Шаз? — недоверчиво спросил он. — Почему зверь там охотился? Оттуда никогда не сообщали ни об одном случае с бестией! Или она снова убила?

— Нет. Но сообщалось, что там рыщет большой волк…

— Прекратите! — приказал Жан-Жозеф д’Апхер. — Мы не обязаны отчитываться перед месье Аувраем.

— Конечно, — синдик поклонился и бросил на Томаса последний взгляд, прежде чем вышел. Охрана вывела Каухемера из камеры. Томасу было слышно громкое шарканье подошв. Он ожидал, что его сейчас выпустят, но по знаку д’Апхера охрана оставила его одного с графом.

Довольно долго маркиз молча пристально смотрел на Томаса.

— Я надеюсь, что у вас было время подумать, — сказал он, наконец. Его голос эхом разносился в пустом помещении.

— Да, и мне жаль.

— Мне тоже, Томас, — холодно сказал граф. — Я доверял вам. Вы понимаете, что в любое время я могу отослать вас на галеры? Они так жаждут попасть в дальние страны. Ну, таким образом, вы могли бы путешествовать по дальним океанам. Вы этого хотите, месье Ауврай?

— Нет.

— Тогда скажите мне правду прямо сейчас: Кто ещё кроме Изабеллы и госпожи Хастель знает о вашем расследовании? Или вы вынюхивали от третьего лица в нашей семейной истории?

Томас яростно качал головой.

— Нет! Я только случайно заметил некоторые несоответствия.

— И почему вы не пришли с этим ко мне? — продолжил д’Апхер

— Это… я не мог этого сделать Я не хотел навредить Изабелле.

— Для вас она всё ещё мадемуазель д’Апхер! — резко осадил его граф. — И как вы объясните это? — он вытащил листок и бросил его на стол. Это было одно из посланий, которое Томас оставлял Изабелле в библиотеке.

Теперь ему стало ещё холоднее, чем уже было. «Граф станет её преследовать».

— Вы не можете ей помочь, месье. Это моя вина. Пожалуйста, не наказывайте Изабеллу тем, что вы отказываетесь от неё.

— Вы обманули меня, Томас!

Томас поднял голову и посмотрел графу в глаза.

— Да, это так, мой господин.

Д’Апхер раздражённо кивнул.

— Не думайте, что я бы пропустил то, к чему вы стремитесь со всей этой историей. Вы знаете, что д’Апхер никогда по-настоящему не соединится с сыном продавца перчаток. Даже если вы попытаетесь подлым образом поставить под сомнение происхождение Изабеллы. Вы хотите её шантажировать?

— Что? Нет! — возмущённо крикнул Томас. — Я хотел уничтожить рисунки. И я никогда не рассказал бы мадемуазель д’Апхер о моих сведениях, если бы она случайно не подслушала. И… — он остановился. — Вы всё ещё называете её д’Апхер?

Граф д’Апхер подошёл к нему ближе.

— А вы как думаете? — спросил он угрожающим голосом. — Я должен сделать посмешищем своего отца после смерти потому, что он не заметил, что любил подкидыша? Нет, она — д’Апхер и навсегда ею останется. Я защищу часть моего отца.

— Но что с Мари?

Теперь по лицу графа скользнула скорбь.

— К сожалению, девушка, которую вы называете Мари, умерла, — утвердительно сказал он. — Я проверил это событие. Её труп осмотрели врачи. Затем они спокойно передали её в Шаз, об этом позаботилась мадам де Морангьез, чтобы девушка нашла своё последнее пристанище в краю своей матери. Она утонула, без сомнений. Я даже не могу винить в этом Хастель, хоть и хочу, — граф вздохнул. — Это была воля Божья.

Тем не менее, Томас до сих пор ощущал симпатию к графу — возможно, более чем когда-либо. Он был справедливый господин, его решения всегда были обдуманы и никогда не сопровождались гневом и местью. Внезапно юноше ещё больше стало стыдно от того, что он так необдуманно потерял с ним дружбу.

Граф покачал головой, как будто потакал своим мыслям.

— Неужели вы всерьёз верите, что я отказался бы от Изабеллы?

— Я… опасался этого.

Граф устало улыбнулся.

— Я не знаю, как вы делаете это в Версале, но здесь мы почитаем сыновей наших отцов. Если мы теряем честь, то теряем наше уважение. И без уважения мы ничто. Никто не скомпрометирует дом д’Апхер. Никогда!

— Как… это продолжится теперь?

— Я ещё этого не знаю. Прежде всего, вы останетесь под стражей. Следствие продолжается. Тереза Хастель до сих пор под подозрением — в Ле Бессет.

— Что с ней будет?

— Мадам Хастель благодарна за то, что не пойдёт навсегда в тюрьму. Она рада, что я оставляю ей её никчемную семью и бастарда моего отца. Она уедет и станет молчать, потому что иначе я разрушу остатки её жалкой семьи так же, как она чуть не разрушила мою, — Томас встретил острый взгляд. — Она сказала, что дети были поменяны по ошибке. Я провёл розыски. Её счастье, что за неё говорят несколько фактов. Врач, который лечил Изабеллу через три дня после рождения, говорил, что девочки младенцами были похожи друг на друга как близнецы. И мадам де Морангьез, которая мне открылась, вспомнила, что Тереза тогда была растеряна и загружена проблемами. Не удивительно, ведь мой отец оставил её с детьми совсем одну — без второй кормилицы, без присмотра, с полной ответственностью. Ну, и я лично считаю госпожу Хастель недостаточно ловкой для того, чтобы обмануть моего отца. Какая ей польза в том, чтобы обманывать его злонамеренно? Он всегда был щедр и добр к ней и бастарду. И никогда после всего, что я слышал, женщина никогда не обращалась плохо с моей сестрой и по-настоящему любила, ещё больше, чем Изабеллу.

«Итак, Тереза и Изабелла обе молчат», — подумал Томас.

— По меньшей мере, теперь многое объясняется, — продолжал д’Апхер. — Изабелла всегда была чужой для меня, с её духом противоречия, с её безудержной природой. Знаете, я даже не могу винить сестру в том, что она отдала пистолет моего отца. Она молода, но в будущем будет меня слушать. И вы, Томас, лучше молитесь, чтобы в течение следующих недель я не узнал ничего другого о ваших мотивах, на которых вы до сих пор настаивали! Месье Антуан хочет подождать ещё несколько недель и узнать, действительно ли побеждена бестия. Если вы окажетесь правы в том, что касается зверя, то мы естественно, многим вам обязаны. Тогда было бы вполне возможно, что кража моего пистолета была бы досадным недоразумением. В этом случае вы освободитесь и вернётесь назад с охотниками. Но если вам дороги ваша жизнь и карьера, то вы никогда не обмолвитесь ни словом об Изабелле и никогда не поставите под сомнение происхождение аристократки. И если вы когда-нибудь снова вернётесь в мои провинции, тогда я вас арестую, вы меня поняли?

В целом это было справедливое предложение.

— Прекрасно, — сказал Томас.

Граф кивнул и с сожалением улыбнулся. По его взгляду Томас понял, что воспринимает даже последнее мимолетное отражение дружбы, которую он потерял.

— Вы так гордитесь тем, что прочитали произведения Руссо и Вольтера, Томас. И всё-таки вы, кажется, не поняли произведений ваших великих кумиров. Поэтому возьмите на будущее, по крайней мере, фразу Вольтера как девиз: «То, что ты говоришь, должно быть правдой. Но не всё, что правда, ты должен говорить!»

Часть 3

ТОМАС

«Человек имеет в себе двойственную природу, он состоит из двух противоположных составляющих. С одной стороны — душа и духовная часть. Они находятся в постоянном конфликте с другой частью, которая животная и материальная. Первая часть существует из того чистого света, от которого берут начало спокойствие и невозмутимость. Она — источник знаний, разума и мудрости. Вторая часть сопоставима с молнией, сверкающей среди грозы в темноте. Она — безудержный порыв, который порождает страсть и заблуждение. Животное начало развивается первым. Духовное существо развивается позже и совершенствуется только воспитанием».

Жорж-Луи Леклерк, граф де Буффон

Глава 28

РОЗЫ ЗИМОЙ

Чучело волка из Шаз было набито со знанием дела и в конце сентября отправлено в Версаль. Месье Антуан со своей свитой выжидал ещё до начала ноября в замке Бессет. Однако время бестии миновало, ни о каком следующем нападении не сообщали. Повсюду в Гефаудане происходили благодарственные молебны. Первая часть версальской делегации направилась в обратный путь в Париж. Там король разрешил выставить бестию публично, как знак его триумфа.

И пока посетители бесконечным потоком спешили в Версаль, чтобы полюбоваться набитым чудовищем, Томас, который должен был ещё ожидать в Овернье, мог рассматривать его только как эстамп (прим. пер.: произведение графического искусства, представляющее собой гравюрный либо иной оттиск на бумаге с печатной формы) в газете «Gazette de France». Лафонт позволил приносить её в тюрьму: картина показывала месье Антуана, как он в своей униформе лейтенанта представляет бестию королю и его придворным в великолепном зале дворца. Статья сообщала, что месье де Буффон чётко определил бестию как огромного волка, и что король вручил месье Антуану вознаграждение.

Томас скептически рассматривал рисунок. Лица людей были отображены естественно, животное, напротив, выглядело причудливым и не пропорциональным, с громадной пастью и лапами, огромными, как у медведя. Каждому зоологу должно быть ясно, что иллюстратор сильно преувеличил в честь Франции.

«Следующее сказочное существо», — думал Томас. — «В то время как настоящая бестия имеет две ноги».

После всех ужасных часов, в которые он отчаянно спрашивал себя, как идут дела у Изабеллы и что стало с Бастьеном, ему оставалось только одно утешение: даже если неизвестный вид животного ещё не был найден, Каухемар сидел за решёткой и больше не мог нанести вред.

***

Только в конце ноября д’Апхер позволил Томасу выйти из тюрьмы. В начале декабря он отправился с последними людьми из свиты в Версаль, истощенный длинными пустыми неделями в заключении. Лафонт всё-таки добился того, чтобы оставшееся время Томас отсидел в камере с дневным освещением.

Падал мокрый снег, когда он вылез из промёрзшей кареты, и с тяжёлым чемоданом на спине поднялся по лестнице к отцовскому дому. В течение уединенных недель Томас часто жаждал увидеть Шарля Ауврая. Но теперь, когда его впускал старый слуга, юноша чувствовал себя таким же чужим, как гость из дальней страны. Он думал, что теперь сможет лучше переносить портрет Армана, вместо этого ему почудилось, что его брат смотрел на него свысока, особенно злорадно и торжествующе.

Несколько позже к нему в салон зашёл отец, который показался Томасу сильно постаревшим, но, вероятно, это было только беспокойство. Он был сморщенный и злой.

— Потребовалось время, чтобы ты вернулся домой, сын, — сказал он хриплым голосом. — Что ты только натворил? Граф де Треминс спрашивает меня каждый день, что могут означать слухи о твоём аресте, — мужчина вздохнул, и огорчённо покачал головой. — Теперь мы можем лишь попытаться спасти то, что ещё можно спасти.

***

Версаль был как предмет одежды, который ему больше не подходил. Внезапно становилось так тесно, что затруднялось дыхание. Сады и парки, которые раньше были для него чистой природой, казались Томасу чётко продуманными и искусственными. Часто он ловил себя на том, как останавливал свою работу у де Буффона и всем сердцем тосковал по горам и дикому ландшафту Гефаудана. Ему не хватало ветра, запаха леса и болот, грубого смеха людей в таверне Хастель. Ему не хватало молчаливого присутствия Бастьена, и больше всего не хватало Изабеллы.

Томас не знал, что тоска и воспоминание могут быть мучительными как наваждение. Каждый крик ворона возвращал к нему обратно девушку в траурной одежде, каждая женщина с чёрными волосами приносила колющую боль. И если он где-то в суете города встречал запах фиалки, ему приходилось останавливаться, в сердце юноши бушевал вихрь, в груди была беспрестанная пустота, в которой отзывалась только тоска.

Он всё ещё ждал известия. Однако ничего больше не слышал о Лафонте, а также де Буффон ничего не узнал о животном, похожем на волка, которое сопровождало Каухемара.

Вскоре после Рождества Томас заболел так, что не мог встать с кровати несколько недель. С утомительным кашлем и смутной лихорадочной температурой к нему возвращалось всё с ужасающей ясностью, что он стремился забыть. Его посещали мертвецы, Мари появлялась рука об руку со старой Мергерит. Когда юноша вздрагивал от лихорадочного забвения, то полагал, что снова держит в руках Изабеллу, в отчаянной попытке защитить. Однако потом он понимал, что это только подушка. Вместо этого над кроватью склонялся Каухемар, с оскалившимися зубами и жёлтыми горящими глазами волка, с ножом в руке, который находился прямо перед горлом Томаса. Он задыхался без воздуха, но не мог пошевелиться.

— Просыпайся! — сказал ласковый голос. — Это всего лишь сон.

Парень отчаянно надеялся, что это была Изабелла, которая положила руку ему на лоб, но затем почувствовал аромат роз.

— Жанна! — его голос звучал так слабо, как будто бы он разучился говорить. В одежде из тёмно-синей тафты она походила на мечту. Её рука казалась ледяной, но Томас больше не чувствовал себя таким жалким, как ночью. Ветер заметал снегом окна, покрывая ледяными узорами стёкла. Он слышал, как в соседней комнате отец говорил с де Треминсом, музыка эхом уносилась вверх, видимо внизу проходила вечеринка. Жанна вскочила и закрыла дверь, а затем просто присела на край его кровати.

— Я появилась бы уже давно, но твой отец никого к тебе не пускал. Он до смерти испугался за тебя, ты довольно долго выглядел плохо. Но сорняки, как ты, быстро не погибают.

Томас улыбнулся. Это движение было странным. Теперь он заметил, что его локтевой сгиб болел. Там, где врач уколол ему кожу ланцетом, чтобы выпустить кровь, плотно лежал бинт (прим.: ланцет — хирургически инструмент для пускания крови и вскрытия нарывов).

— Я тебе кое-что принесла, — поспешно продолжила Жанна. — Но только не говори об этом отцу, он приказал мне, чтобы я ни в коем случае тебя не волновала. Вчера это прибыло от де Буффона, — она аккуратно положила на одеяло свёрток, обернутый в бумагу и перевязанный. На узле блестела сургучная семейная печать д’Апхер.

— Медленно! — приказала ему Жанна. Но он уже громко шуршал и открывал свёрток, хотя у него снова закружилась голова. Показалась потрёпанная и опалённая по краям красная кожа, со следами угля и чернил, но также там и было пятно от вина из «Белой Коровы».

— Моя папка для рисунков!

— О, и она порядком пострадала с тех пор, как я её тебе подарила, — заметила Жанна.

Дрожащими руками он развязал кожаные ремни, с помощью которых закрывалась папка. На одеяло скользнули документы — рисунки бестий, эскизы мест происшествий и портреты убитых. Жанна бросила на них взгляд и побледнела. Томас лихорадочно перебирал лист за листом — и только разочарованно осознал, что все рисунки, связанные с Изабеллой, были удалены. Естественно, все портреты исчезли, конечно же, д’Апхер их сжёг. И он не нашёл там даже намёка на вежливую записку.

С момента своего возвращения Томас не дал себе ни одной поблажки, но сейчас он не мог сдержать слёзы.

Жанна положила ему руку на плечо.

— Ты ждал известие?

— Я надеялся, — сказал он хрипло. — Хотя это совершенно невозможно.

— От кого, Томас?

— Я… не могу этого сказать.

— Я не хочу выпытывать у тебя секрет, а просто хочу знать, что произошло с моим другом! С Томасом, которого я знала, который жаждал приключений, отпускал умные шутки и имел большие планы. Но, возможно, я должна предложить тебе тайну взамен, чтобы ты, наконец, понял, что мы можем доверять друг другу? Тайна, которая сделает будущую мадам дю Барри признанной в обществе. Ах, да, мадам дю Барри — это я.

Томас поднял голову.

— Ты выходишь замуж за дю Барри?

— Не за него, а за его брата Гийома. Я с ним ещё не знакома, но благодаря ему получу дворянский титул, который нужен мне для официального entrée (прим. пер.: выход, появление, представление) при дворе. И если я — фаворитка короля, то, в любом случае, безразлично, в браке ли я.

— Это твоя большая тайна? Брак по расчёту?

Жанна подняла выщипанную левую бровь.

— Ты всё ещё меня недооцениваешь. Я знаю стоимость тайн. И это не было бы особенно дорого. Нет, речь идёт о моих документах для бракосочетания. Дю Барри подготовит одно из лучших парижских фальсифицированных богатых завещаний, что сделает из меня респектабельную невесту, — она оглянулась на дверь и шёпотом продолжила. — На самом деле я родилась как Мари-Жанна Беку, как внебрачная дочь швеи из Лотарингии. Моя мать даже не говорила своему исповеднику, кто мой отец. И по совершенно понятной причине, — девушка наклонялась вперёд до тех пор, пока Томаса не окутал запах её духов. — Она некоторое время шила простыни в мужском монастыре в Пикпюс. И там познакомилась с красивым монахом, с неким братом Ангелусом. Его светское имя — Жан-Баптист Гомард де Фаубернир. Естественно, никто никогда не должен узнать, что он — мой отец. В документах будет стоять кое-что другое. И на моей свадьбе мой отец появится как дядя.

Теперь Томас на самом деле потерял дар речи. В Версале такое признание было самым драгоценным и самым опасным подарком, который могли кому-нибудь подарить.

— Так что же ты думаешь? — спросила Жанна. — Ты теперь достаточно мне доверяешь, чтобы выдать мне, что у тебя с этим арестом?

— Там… речь шла о девушке, Жанна.

— Так, запретная любовь. Я так и знала! Только сейчас не говори, что она монахиня?

— Нет, аристократка. Я почти разрушил её будущее.

И неожиданно он рассказал, сначала осторожно подбирая слова, потом всё быстрее — о встрече в замке, о бестии и о тайных поцелуях, о сказке Изабеллы и её волосах цвета воронова крыла. Томас сохранил только самую большую тайну, о происхождении Изабеллы, запертой в своём сердце. Когда он закончил, очень долго было тихо.

— Тогда ты был кем-то вроде учителя музыки, которого любила Клер, — сказала, наконец, Жанна. — А сейчас? Что будет с Изабеллой? Я надеюсь, её семья будет с ней милостивее, чем это было в семье Клер с их дочерью.

Ему потребовалось бесконечное усилие, чтобы ответить:

— Изабелла обручена с графским сыном, одним из де Морангьез. Семьи издавна тесно связаны, вероятно, сейчас она уже замужем за ним.

Произнося это, Томас чувствовал себя почти так же не хорошо, как убитый горем Пьер.

Жанна взяла его за руку.

— Где мужчина, который объяснил мне ещё в прошлом году, что ни одна любовь в мире не стоит того, чтобы ради неё броситься в беду? Я знаю, что ты бы хотел достичь звёзд. Но ты знаешь сам, Томас, что это безумие, что невозможно любить вдогонку печали. Ты должен образумиться!

— И жениться на Клер и продолжать всё так же, как раньше? — крикнул он.

— Вероятно, да, — просто сказала Жанна. — Ничего другого тебе не остаётся, в любом случае.

Томас фыркнул.

— И где та Жанна, которая говорила мне при нашей первой встрече, что сочетание браком с несчастным человеком приводит к беде?

— Ну, тогда ты был прогрессивным учёным, не испорченным человеком с большими надеждами. А теперь ты несчастный, и к тому же обездоленный. Я охотно бы не говорила тебе этого, но ты — друг фактов и это переживёшь. Твоя репутация разрушена сплетнями, у месье Антуана ты не на лучшем счету, и ты не заслужил милости у короля. Твоя экспедиция была — ты должен это признать — неудачной. В парижских кругах уже известно о твоём жалком существовании, даже если де Буффон по-прежнему держится за тебя. И если бы твой отец был менее состоятелен, то кто-то как Клер, был бы далеко от твоей досягаемости. Вероятно, она не самая плохая связь. Ты совершенно пострадал от тоски. То есть, вы бы имели уже гораздо больше общего, чем большинство супружеских пар.

— Я не могу понять, ты говоришь так же, как мой отец!

Жанна слегка улыбнулась.

— Я только хочу напомнить тебе о том, что у тебя всё ещё есть мечты. И их всё ещё можно осуществить! Это всё, что имеют люди как мы. Имей новый мир не из гордости и печали, Томас! Если ты повинуешься твоему отцу, у тебя будет больше свободы — и с наследством твоей матери больше денег. Никто не ожидает, что ты — любящий супруг Клер, даже сама Клер. Это торговля, ничего больше. Вероятно, она даже будет радоваться, что ты часто путешествуешь; многие супруги часто разделены, чем вместе, и верность не относится к браку в любом случае. Одна вещь, которую я узнал в течение нескольких месяцев: мы должны принять наши шансы и оставить старую боль позади. У тебя лучшие карты, чем у меня: единственный, кто заботился когда-нибудь обо мне и моём будущем — дю Барри. И ты знаешь его причины. Возможно, ты хочешь поделиться со мной? Твой отец — интриган и имеет в виду только своё преимущество, но он всё равно лучший отец, чем когда-нибудь был мой или будет. За это бракосочетание Шарль борется как лев, и вместе с тем, за твоё будущее.

Как бы Томас не противился, разумом он понимал, что Жанна права. Юноша думал о Бастьене, семье, в которой всё внезапно изменилось хуже, чем у него. А также Жан-Жозефе д’Апхер, который сердился на своего отца и, тем не менее, уважал его. Мысль о великодушии молодого графа, который не отверг Изабеллу, стыдила его.

— Ты знаешь, я бы сама вышла за тебя замуж, — сказала Жанна, подмигивая. — Но тогда никто из нас не приблизился бы к нашим обеим целям — пожалуй, мы должны оставаться только друзьями, — она снова стала серьёзной. — По крайней мере, подумай над этим, Томас.

На прощание она поцеловала его в щёку. Её одежда прошуршала, затем дверь захлопнулась, и он остался совсем один. Довольно долго Томас просто смотрел на папку для рисунков в своих руках, потом откинул одеяло и выскользнул с кровати. Босиком он подошёл к секретеру и вытащил пачку документов. Это были письма Изабелле, написанные в первые дни после его возвращения, неуклюжие объяснения, уверения и мольбы, неоднократно перечёркнутые, исправленные, и, в конце концов, забракованные. Естественно, он не отправил ни одно из этих писем. Там не было никаких оправданий и возвращений. А маркиз д’Апхер итак не позволил бы Изабелле читать письма от Томаса.

Снаружи, под окном, продавец громко расхваливал брошюры с восхитительными историями. Два кучера перепирались за право проезда, внутрь хлынул городской шум и прогнал последние привидения из Гефаудана. И внезапно он как будто бы проснулся от долгого сна. И даже если действительность была серой и пустой, это была его действительность.

Томас взял стопку и встал на колени перед камином.

«Так просто?» — подумал он. — «Просто продолжать жить? Позволить прошлому рассыпаться в пепел, нескольким ночам, девушке, у которой я отнял отца и почти всю её семью?» В его ушах звенели слова Изабеллы: «Я никогда больше не хочу тебя видеть!» Томас помедлил ещё мгновение, а потом бросил письма в огонь.

Глава 29

МЕКСИКАНСКИЕ БОГИ

Брачный контракт был заключён в конце марта. Вопреки высоким требованиям де Треминса, отец Томаса испытал такое облегчение, что напился с нотариусом коньяка. Хотя маркиз д’Апхер подтвердил в письме с законной печатью и выплатой компенсации, что при краже речь шла о досадном недоразумении, подозрение в преступлении приклеились к Томасу как угольная пыль к коже. Издавна слух принял вид многоголового чудовища, и каждая голова рассказывала что-то другое. То сообщалось, что Томас соблазнил жену графа, в другой раз он якобы присвоил драгоценности, или в споре за карточные долги застрелили мужчину. Это дошло до того, что Томас вынужден был предоставить в университет письмо д’Апхера и письменное заявление де Буффона, так как ему угрожало лишение стипендии за плохую репутацию.

— Пусть клеветники квакают, — советовал ему де Буффон. — Делайте как я, если меня вызывают на дуэль: улыбайтесь, но никогда не оправдывайтесь.

Нужно было принимать в расчёт Клер, которая никогда не спрашивала его об обстоятельствах ареста. Также и теперь, когда они гуляли вместе в первый тёплый весенний день вместе с де Треминсом и Шарлем Аувраем на утреннем базаре, она говорила только о новом итальянском певце, который демонстрировал успехи в опере. Клер стала худой, её маленькая ручная собака, напротив, превратилась за год в пыхтящий, толстый мохнатый комок. Животное едва могло держаться на ногах, и поэтому его постоянно нужно было носить. Сегодня у неё висел изо рта язык, как у повешенного.

Несмотря на ранний час, дворцовая площадь уже была оживлённой. И как раз остановились три великолепные кареты. И, конечно же, сразу стеклись любопытные, посмотреть, какие гости были приглашены во дворец. Граф де Треминс также двинулся туда, Томас и Клер последовали за ним.

Общество, которое появилось из кареты, состояло из незнакомцев. Невероятно дорогие вечерние платья блестели на утреннем солнце, сверкали драгоценности, и Томас уловил несколько русских слов. Там же можно было услышать хриплый, грозный лай и рычание. Вероятно, это были благородные борзые, которые сцепились друг с другом, покидая карету. Очевидно, зрелище того стоило, потому что в мгновение ока образовалась толпа зрителей, которая взволнованно вытягивала шеи. Один указывал на последнюю карету.

— Держи крепко свою шавку, Клер, — крикнул граф де Треминс через плечо. — Это большой ирландский, который съест на десерт твоего толстяка.

«Ирландские собаки?» Теперь-то Томас оживился. Он только однажды видел достаточно не качественный рисунок этой породы собак, они были такие же редкие и ценные как арабские лошади. Если их было двое, то, скорее всего, они стоили как вся эта великолепная карета. Он просто потянул Клер за собой и толкался среди любопытных. Наконец, Томас увидел зрелище: две длинноногие собаки, огромные, как телята, которые дрались, но запутались в покрове перед открытой дверью кареты. Один был чёрный, другой палевого окраса. Хотя они и рычали, но было очевидно, что собаки играют. Лакей в расшитой золотом ливрее безуспешно пытался усмирить их. Собаки почти его сбили, зрители смеялись. Однако Томас не смеялся, а затаив дыхание следил за каждым движением собак. Невероятно маневренные, слегка согнутые спины были натянуты как пружины, готовые к движению вперёд.

«Если они поднимутся на ноги, то станут выше человека», — мелькнуло в голове Томаса. Красновато-коричневые глаза смотрели из-под длинных ресниц. Хвосты были длинные и тонкие — в борьбе они двигались туда-сюда, загибались в разные стороны, как будто у них была своя жизнь. Почти как кошачьи хвосты. Но когда ему в глаза бросилось белое пятно на кончике хвоста, у него как будто упала с глаз пелена.

— Что с вами, Томас? — озабоченно спросила Клер. — Вы совсем побледнели.

— Я… ничего, — заикался он. — Я только что вспомнил, что я ещё должен к де Буффону. Немедленно! Извините меня, Клер! — она была слишком озадачена, чтобы интересоваться, когда он на прощание поцеловал ей руку и покинул.

***

Всю дорогу к дому де Буффона Томас бежал, крепко прижимая под рукой папку, которую нёс из дома. Слуга не решился спрашивать его о причине посещения. Томас взбежал по лестнице мимо него к кабинету. Ему повезло: ученый сидел за столом с газетой, и при его появлении пил какао.

— Томас! Что это, чёрт возьми? Я вас не приглашал.

Томас бросил на стол свою папку для рисунков.

— Мне нужно ваше мнение. Я только что видел две собаки.

— Какая сенсация! И поэтому вы врываетесь сюда как кавалерия?

Томас вытащил рисунки бестии.

— Я никогда не мог себе представить, как выглядят ирландские волкодавы, но у меня перед глазами как раз были два живых экземпляра и это мне кое-что прояснило. У бестии есть сходство с этой породой собак! Если это правда, то не удивительно, что никто не знал в Гефаудане зверя. Вы видите? Телосложение, шерсть, острозаточенные когти, хвост — даже белое пятно на конце — всё это я только что увидел у волкодавов.

Де Буффон фыркнул.

— Речь снова идёт о бестии? Вы всё ещё не можете оставить эту тему?

— Нет, до тех пор, пока не узнаю, что это было за животное.

Стул прогрохотал по половицам, так стремительно де Буффон вскочил. Не церемонясь, он схватил Томаса за рукав.

— При всей любви к вашему научному энтузиазму, с меня достаточно, — прорычал он.

Томас был уверен, что натуралист спустит его с лестницы, но де Буффон сделал противоположное: он потащил его за собой в направлении кабинета. Мужчина открыл комнату и бесцеремонно толкнул туда Томаса. Большими шагами он подошёл к накрытому предмету в углу и сдёрнул простыню. Частицы пыли плавали в воздухе, пока натуралист двигал животное к середине комнаты на его деревянной подставке.

Перед Томасом стоял чёрный волк Каухемара. Застывший в рычании, он глазел в пустоту. Хотя волк и не был сказочным животным с картинок и из газеты, тем не менее, таксидермист приложил все силы для того, чтобы сделать из него зверя. Животное было огромным как бык и большего размера, чем в жизни. Шерсть на затылке была взбита и когти волка были, очевидно, заменены острыми длинными когтями. Глаза и рот были обведены красным цветом и стеклянные глаза были тоже красными как ад.

— И это выглядит как собака? — спросил де Буффон.

— Нет, конечно, даже каждый слепой увидит, что однажды это было волком. Но об этом животном я также не говорю. Рисунки…

— Кроме того, мы давно уже всё обсудили, — строго прервал его де Буффон. — Изображения не показывают волка, ну и? Люди смертельно боялись, когда зверь на них нападал. Как вы думаете, что бы вы увидели в такой ситуации?

«Мужчин, которые превращаются в волков», — чуть не ответил он.

— Томас, я скажу вам это ещё раз прописными буквами. Этот волк был здесь бестией. И он мёртв, — и для подтверждения де Буффон постучал по черепу чучела. — Это животное показали свидетелю, после того, как его застрелили. Девочка из Польяк защищалась на мосту от бестии и после этого узнала животное. И женщина, которая живёт рядом с монастырем в Шаз, также засвидетельствовала, что это был именно тот волк.

— Вы только что сказали, что свидетели ненадежны, — настаивал Томас. — И даже если обе женщины видели волка, это не доказывает всего. Было второе животное, с красноватой шкуркой… которое было неоднократно ранено.

— После охоты в мае прошлого года оно бесследно исчезло и ни разу больше не было замечено. Вероятно, это были несколько волков. Возможно, это была рыжая самка с детёнышем. И они смертельно раненые отступили в подлесок, и там сдохли. Вот так, — де Буффон сделал глубокий вдох и уделил большее внимание свои словам, — с выстрела в конце сентября больше не произошло ни одного нападения. С тех пор уже почти полгода спокойно. Это доказывает, что бестия была убита. Или у вас есть другая информация?

Томас сглотнул, потом покачал головой. Он неделями просматривал газеты, но сообщений из Гефаудана действительно не было.

Де Буффон положил ему руку на плечо.

— Пусть, наконец-то, всё будет хорошо. Сходство с собаками прекрасно и отлично, но логично подумайте: в Париже ирландские волкодавы настолько редкие, что даже зоологи их не часто видят! Как самая дорогая и редкая порода собак Европы должна была попасть в провинцию и там свободно бегать в лесах? Сходство — это только случай, продукт ваших не точных описаний и ожиданий. Ну, иногда мы цепляемся за теории, преследуем цель, которая вводит нас в заблуждение. Мы видим логичную связь и уже ищем не стыковки, которые подтверждают наш тезис. Это то, от чего мы отказываемся, чтобы увидеть свою картину, и вместо этого выделяем фрагменты, придавая им слишком большое значение, — де Буффон улыбнулся и похлопал его по плечу. — Когда испанцы прибыли в Мексику, туземцы увидели только их белую кожу и поверили, что имеют дело с богами. Они увидели всадника, но так как не знали о лошадях, то с первого взгляда предположили, что это были сказочные животные, что-то вроде кентавров. Если бы туземцы смотрели не предвзято, то заметили бы сёдла и оружие испанцев. И они бы сразу поняли, что эти боги — обычные люди, с запахом пота, а не святого дыма. То, что я хочу вместе с этим сказать: мы легко упускаем из вида очевидное, если хотим увидеть что-то другое. Наши ожидания определяют доказательства. Но, поверьте мне — это происходит даже среди лучших из нас. Кроме того, я был очарован той возможностью, что это может быть не изученный вид, но это был настоящий волк. Лучше рассмотрите вещи без оценки. Только так вы попадёте на правдивый след. Это самый важный урок для научной карьеры.

Томас молчал. Всё звучало подкупающе логично и гладко, но в нём что-то ещё сопротивлялось. «Если это был заговор англичан, то они, конечно, могли бы доставить волкодавов во Францию», — подумал он. — «Узнаю ли я когда-нибудь правду от Лафонта?»

— Ну, да, раз уж вы здесь, я могу также дать вам некоторые планы, — продолжил де Буффон. — Входите.

Томас помедлил, прежде чем проследовал в кабинет за исследователем. Выходя, он бросил ещё раз последний взгляд на волка. На задней лапе таксидермистом была скрыта плохо зажившая огнестрельная рана сустава. Томас подумал о ночи в лесу с Бастьеном, и о том, как волк, хромая, убежал. «И он, вероятно, не отправился в Сен-Жульен-де-Шаз, а был пойман и приведён туда, чтобы месье Антуан мог спокойно его убить».

— Ну, до тех пор, пока ваше криминальное прошлое не дало еще большие всходы, я, естественно, не могу использовать вас на важных проектах, — сказал де Буффон. — Но уже пора научиться разбираться в ботанике. Возможно, вы очень счастливы посвятить лето своей жене? Когда вы женитесь?

— Завтра, — бормотал Томас.

— Как прекрасно! — де Буффон протянул ему список. — Итак, вы здесь видите: в этом году король хочет расширить оранжереи. Они заботятся о фруктах для королевских кухонь.

Томас бросил взгляд на список. Любимыми сортами короля оказались маленький сорт инжира «Султан» и сорт клубники с красными плодами «Версалька».

«Камилла и Дельфина сейчас были бы в восторге», — подумал он.

Глава 30

НЕЗАБУДКА

Вопреки всему, собаки очень беспокоили его. До самого рассвета он снова и снова пересматривал рисунок за рисунком в своей папке для рисования, и каждая рана, и каждый след были упорядочены по-новому, и каждая из его заметок рассматривалась под новым углом зрения: собака и неизвестный вид животного. Предположение ужасно хорошо подходило, но, также и сейчас, после ночного бодрствования, когда отец нервно поправлял Томасу галстук, у него по-прежнему было мучительное чувство, что он упустил что-то существенное.

— Не делай такое мрачное лицо, мальчик. Ты идешь на свою свадьбу, а не на казнь!

«Все дело в подходе», — подумал Томас.

Слуга бросился в комнату со шкатулкой в руках, обтянутой красным бархатом. Его отец принял её и передал Томасу.

— Фамильные драгоценности твоей покойной матери, — торжественно сказал он. — Сегодня ты подаришь их своей невесте.

Томас взял шкатулку и не стал её открывать. Затем он поднял голову. Юноша всё ещё чувствовал себя так, как будто созерцал жизнь другого сына. Из зеркала его рассматривал мрачный дворянин. Перчатки, украшенные серебряной вышивкой, были произведены на семейной мануфактуре и стоили больше, чем драгоценные пряжки на его штанах до колен. Голубой с серебристо-белым, полосатый жакет был новым и сидел на нём как влитой. Близняшки Хастель, конечно же, приняли бы его за принца. Он взял украшенную серебряной каймой треуголку и последовал из комнаты за отцом.

***

«Томас!

В плохие дни как сегодня, я представляю, что мои письма ты бросаешь в огонь не прочитанными. Я не могу винить тебя в этом после нашего прощания в прошлом году и после всего, что произошло дальше.

Но можешь ли ты представить себе, каково это, когда вся жизнь и всё, во что ты когда-то верил, рассыпается в пепел?

Мне всё ещё кажется, будто всё происходит как в кривом зеркале. Я больше не узнаю в нём своё лицо. Была бы я счастлива, если бы промолчала? Да, вероятно. Теперь я ношу рану, которая никогда не заживёт, но если быть абсолютно честной, то я должна признать, что, наверное, я всегда её чувствовала — даже не зная, откуда она возникает. В хорошие дни я знаю, что ты, естественно, не получишь мои письма. С моей стороны вообще было достаточно глупо их писать, просто для того, чтобы Жан-Жозеф бросил их в огонь.

Я одна, без союзников, которая грешила сама и также поплатилась за прегрешения своего отца. Я могу только надеяться, что Жан-Жозеф вернул тебе, по крайней мере, папку с рисунками.

Почему я всё ещё пишу тебе? Может быть, только для себя самой, чтобы найти слова для ужаса. Иногда я мечтаю, чтобы он забрал меня. Я чувствую его присутствие, и знаю, что он подстерегает меня, и просто ждёт своего часа…»

Изабелла остановилась. Между тем, она знала каждый такой шум, каждый щелчок и теперь также знала, что дверь, однозначно, откроется. Девушка быстро сложила письмо и убрала в платье. Под юбкой были прикреплены две плоские сумки на поясе, в которых некоторые женщины прятали свои молитвенники или вещи, которые никто не должен был найти. Изабелла быстро запихнула его к другим письмам, и снова опустила свои юбки. Потом она бросилась к окну и упала в кресло. Не опоздав ни на секунду.

Ключ поворачивался в замке. Мадам де Морангьез вошла без стука — за ней следовал Эрик. «Моя новая семья», — горько подумала Изабелла. — «Святой тюремщик».

— Добрый день, Изабелла, — сказал Эрик. Щетина придавала ему вид дикого отважного охотника. Свежий запах весны и леса заполнил комнату.

— Добрый день, — вежливо ответила она.

— Пойдём? — спросил он с мягкостью, от которой по её спине пробежал холодок.

«Какой у меня выбор?» — подумала она. И хотя всё в ней противилось, она кивнула и встала.

Спутники Эрика уже их ждали. Её кобыла стояла оседланной рядом с конюшнями. На мгновение девушка не смогла сделать ничего другого, кроме глубокого вдоха, и полностью наслаждаться запахом весны. Сколько времени прошло с тех пор, как она гуляла последний раз? Казалось, прошли годы.

Во дворе царила рабочая суета: слуги таскали багаж к лошадям, и несколько собак игриво боролись перед конюшней. Один парень с тёмными волосами похлопал одну из них по спине и отправил животное свистом обратно к своре Эрика. Затем он подошёл к одной вьючной лошади и начал укладывать багаж Изабеллы в большие корзины. Изабелла не сразу узнала молодого человека. Затем её осенило. «Адриен!» Слишком хорошо она помнила мужчину, которого Том называл другом. «Он должен быть нашим доверенным лицом». Как всегда тоска одолела её так внезапно, что стало больно. Это было рискованное предприятие, но ей не оставалось никакой другой возможности. «И что я потеряю?»

Она подняла подбородок и твёрдыми шагами направилась к Адриену и лошади.

— Чего ты хочешь от вьючной лошади? — сердито крикнул Эрик.

— Позаботиться о том, чтобы не разбились мои замечательные письменные принадлежности! — крикнула она через плечо. Затем девушка уже стояла возле лошади и открыла один из мешков, которые ещё лежали на земле, как будто хотела что-то там поправить.

— Адриен? — тихо сказала она. — Тебя зовут Адриен Бартанд?

Парень поражённо оторвался от работы.

— Да, мадемуазель, — он рассматривал её любезно и вопросительно. После многих месяцев, в которые даже горничная боязливо избегала её взгляда, это действительно просто хорошо, когда так смотрели.

— Томас Ауврай, — шепнула она. — Ты слышал что-нибудь о нём?

Теперь она знала, почему Томас его ценил. Не показывая ни малейшего удивления, Адриен также потянулся к багажу вниз и по-походному закреплял его ремнём. Теперь у них была возможность поговорить тихо друг с другом несколько секунд так, чтобы это не бросалось в глаза.

— Нет, я ничего не слышал о нём с тех пор, как Мари умерла.

«Мари». Изабелле пришлось глубоко вздохнуть.

— Мари Хастель? Тогда в охотничьем лагере ты говорил что-то о мёртвой девушке. Но ты… знал её?

Казалось, на его лицо упала тень.

— О, да, даже очень хорошо. Я говорил с ней ещё вечером перед её смертью. Мне до сих пор жаль, — он откашлялся, как будто должен был собраться с силами. — Ну, во всяком случае… Томе я больше не встречал. А вы?

Это звучало искренне и с надеждой, это подтверждал тот факт, что он использовал имя Томаса в уменьшительно-ласкательной форме, как это делают только лучшие друзья или братья, по-особому с ними болтая. Девушка чувствовала, как будто имела секретный договор. Она показала кивком головы.

— Адриен… если бы я написала письмо, вы смогли бы его отнести на почтовую станцию? Так, чтобы Эрик или кто-то другой об этом не узнал?

— Совсем тайно? — его улыбка была любезной, и она подумала, что он, конечно же, нравился Мари. «И, вероятно, она о нём даже мечтала?» Мысль была прекрасной и печальной одновременно, и с этого момента она больше не чувствовала себя одинокой.

— Я могу попробовать, — тихо ответил он. — Но почта не дешева.

— Я дам тебе деньги. Где я тебя найду?

— Изабелла! Нам пора! — крикнул Эрик ей со двора. — Скоро стемнеет.

— Просто хорошо слушайте, мадемуазель, — тихо шепнул ей Адриен. — Где моя песня, там и я.

Он улыбнулся ей лёгкой, ободряющей улыбкой, которая показалась Изабелле неожиданным солнечным лучом. Затем парень перетянул высоко багаж и, насвистывая, пошёл обратно к вьючной лошади.

***

Граф Треминс позволил себе некоторые расходы, чтобы выдать племянницу замуж по очень высокой цене. Свадебное общество, которое ждало перед городской церковью Версаля, было наряжено в дорогие одежды, карета невесты украшена гирляндами цветов. Лакей как раз открыл дверь кареты, и оттуда вышла Клер. Она была одета в оранжево-белое платье с рукавами воланами из брюссельского кружева, её волосы украшали оранжевые цветы из шёлка. Томас подумал, что цветы, которые на самом деле считались символами невинности, должны быть ироническим комментарием от дяди Клэр. Она ещё не увидела экипаж Ауврая. Невеста была занята тем, что приветствовала гостей и позволяла любоваться собой. В толпе Томас также увидел Жанну. Как и другие девушки, она несла букет цветов и кивнула ему издалека.

Шарль Ауврай улыбнулся опасной смесью из гордости и паники, пока Томас, ещё сидя в карете, доставал шкатулку. В некоторых семьях жених передавал её невесте только утром, после брачной ночи, но в семье Ауврай издавна была традиция передавать шкатулку перед бракосочетанием.

— Ты знаешь, что ты должен сказать?

Томас кивнул.

— Мадемуазель, имею большую честь и радость подарить вам в знак моего расположения и укрепления нашей связи украшение, которое носили моя мать и бабушка.

В полумраке кареты Томас мог видеть, как отец безмолвно шевелил губами, как будто повторял вслед за кем-то разученное обращение. Томас вынужден был отвести взгляд, потому что ему вдруг стало душно. «Что я здесь делаю?» — подумал он. Когда юноша открыл шкатулку, драгоценные камни засверкали. Это была трёхрядная цепь с орнаментом в виде вьющихся цветов из золота, усыпанное рубинами. «Как капли крови на шее Катарины Англейд». Картина сверкнула перед ним как свет грозы, пока он доставал цепь из шкатулки.

— Давай, мальчик! — Шарль Ауврай ободряюще хлопнул его по плечу, как будто бы они были на скачках.

Томасу казалось, что он в театре, смотрит сам на себя со стороны, как выходит из кареты. Пешеходы сразу останавливались и глазели на его богатый наряд.

Как от него и ожидалось, он направился к церкви. Но никогда ещё ему не было больно от осознания того, что это была дорога Армана.

Клер привела в порядок свои юбки, затем под руку со своим дядей взошла на порог церкви. И хотя это было совершенно бессмысленно, тоска сыграла с Томасом злую шутку: у него забилось сердце от того, что он вообразил, будто там стояла Изабелла.

Аромат роз оторвал его от этих мыслей. К ним подошла Жанна и поприветствовала его отца. Теперь новоприбывших заметили также Клер и де Треминс. Взгляды Клер и Томаса встретились. И на одно мучительно долгое мгновение он увидел себя в будущем — бесконечная череда поклонов, коленопреклонений и ложных любезностей, праздники, танцы, посещения оперы и болтовня, жизнь на шахматной доске. «Жизнь Армана». Рубины давили через ткань перчатки на его ладонь, и он так сильно сжал цепь, что кровь зашумело в ушах.

— Давай, спать ты сможешь и позже! — голос отца вывел Томаса из оцепенения. Только теперь он понял, что остановился.

Жанна наморщила лоб. Гости перед церковью теперь также обнаружили его и аплодировали. Шарль Ауврай положил Томасу руку между лопатками и хотел подтолкнуть его дальше, но тот покачал головой. «Ни шага дальше», — думал он. — «Ни одного шага по дороге Армана». Слово, которое пришло ему сейчас само на губы, было гораздо отчётливее и короче:

— Нет, — сказал он своему отцу и ещё раз покачал головой. — Я не могу.

Шарль Ауврай был мастером по игре на общественной шахматной доске. Он улыбнулся и кивнул де Треминсу.

— Одну минутку! — крикнул он с вполне наигранной радостью. Затем мужчина вцепился пальцами в руку Томаса. В следующее мгновение отец втолкнул его обратно в карету и закрыл дверь.

— Ты что, сдурел? — наступал он на Томаса. — Что всё это значит?

Томас сглотнул.

— Мне жаль, отец. Я не могу жениться на Клер.

— Тут ты сильно не прав. Ты не испортишь дело моей жизни!

Томас сглотнул.

— Арман был делом всей вашей жизни — и он бы охотно это сделал. Но я не он! И я никогда им не буду! Я… не могу дальше притворяться и не продамся — также не только для вас.

— Продаться? — затрещина, которая поразила его, не была на самом деле плохой. Пьер бил сильнее. Плохо было то, что удар разорвал последнюю связь между ними.

— Что только с тобой! — воскликнул Шарль Ауврай в настоящем отчаянии. — Я не воспитывал тебя так! Арман никогда не разговаривал бы со мной так непочтительно.

— Поэтому вы и хотели, чтобы тогда на его месте умер я? — Томас удивился сам себе, как спокойно он произнёс этот эпотаж. — Да, я слышал, что вы тогда говори, отец. Я стоял в дверях, пока вы скорбели у гроба Адриена. Вы полагали, что вы один.

Томас снова почти смог почувствовать зимний холод, увидеть свое собственное дыхание, почувствовать дверную раму под своей рукой. Через щель он видел руки Армана, сложенные на груди и сгорбленную спину Шарля Ауврая.

— Почему это должен быть ты, Арман? Вы тогда говорили это, отец. И вы думали: «Почему это не Томас?» Я прав? Это было сказано тогда только от боли, но если вы будете честны, то вы ещё и сегодня временами думаете об этом.

Шарль Ауврай с трудом дышал.

— Я — твой отец, — рявкнул он. — Я не стою здесь перед судом. У тебя есть проклятый долг…

— А нет ли у отцов также обязанностей по отношению к их сыновьям? Вы должны были защищать меня тогда от Армана. Вы не обращали тогда внимание, что он не любил меня и осложнял мне жизнь. У вас есть только один сын, отец. И это не я.

Как ни странно, это не заполняло его больше скорбью и яростью. Это был только факт, и ему стало легче от того, что он произнёс эту правду.

Шарль Ауврай стал настолько бледным, что под своим гримом позеленел.

— Почему ты создаёшь мне трудности для того, чтобы я любил тебя? С тобой всегда было трудно — ты лгал.

— Арман почти столкнул меня с балкона! Это не ложь!

— Ты снова хочешь начать с той старой истории? Ты сам влез на баллюстраду. Арман в последний момент сохранил тебя от падения.

— Он схватил меня за запястья и оставил висеть под перилами! — закричал Томас. — Он был намного старше меня и уже тогда сильный, как медведь, и такой же большой как вы, отец. В тот день мы поссорились, и он схватил меня. И сказал, что я должен извиниться. Только когда Арман стал держать меня над баллюстрадой, я понял, в какой опасности находился, — Томас тяжело сглотнул, прежде чем смог продолжить. — Он… ослабил свою хватку. Одну или две секунды я был тем, кто ухватился за него. Вы не можете себе даже представить, насколько длинными могут быть такие секунды, — «это знает только Бастьен». — Я ещё сегодня спрашиваю себя, что бы он сделал, если бы в тот момент вы не вошли в комнату.

Отец качал головой.

— Арман никогда не сделал бы ничего подобного!

Было странно, что больше Томас не чувствовал даже горечи. Осталось только чёткое осознание того, что отец покинул его много лет назад.

— Вы всё ещё верите ему больше, чем мне, — это было утверждение, а не вопрос.

Шарль Ауврай заломил руки.

— Ты пойдешь в эту церковь! Даже если мне придётся ударить тебя!

Томас закусил нижнюю губу. Его взгляд остановился на Жанне. Она стояла перед окном кареты и наблюдала за сценой через стекло, на её лице читались беспомощность и забота. Она растерянно сжимала свои цветы. Это был букет из образа пастушки, который как раз был в моде. И между ветреницей дубравной и примулами находились несколько отростков с маленькими голубыми цветами.

Наконец-то Томас понял, что беспокоило его всю ночь и раздражало. «Незабудка!»

Голос де Буффона разносился в его голове как насмешливое эхо. «Очевидное легко заметить».

— Дьявол! — прошептал он.

Томас не слышал, что продолжал говорить дальше его отец, а бросился вперёд и дёрнул дверь кареты. Когда отец схватил его за сюртук, юноша легко выскользнул из него и оставил там. Он выпрыгнул на улицу только в рубашке, жилете и брюках, и побежал так, как никогда в своей жизни.

***

Томас не слышал оскорбительных криков людей, которых он расталкивал, когда бежал по улице. Старый слуга почти был в шоке, когда увидел его у двери. Даже сейчас, когда Томас бросился вверх по лестнице, тот снял перчатки и парик, и отбросил их от себя.

Папка для рисунков лежала открытой на столе, так же, как он её и оставил сегодня утром. Томас так сильно схватил листы, что один надорвался с безобразным треском. И это был портрет обезглавленной Катерины Англейд. Со скрытым посланием от Изабеллы, настолько маленьким и не приметным, которое никто не мог увидеть — кроме Томаса. «И я, идиот, у меня всё время это было перед глазами, а я ничего не замечал!» И если бы он не был таким сумасбродным, то засмеялся бы сейчас. Рядом с рукой мертвеца лежала незабудка, и он был абсолютно уверен, что не рисовал её тогда.

Томас поискал на другом портрете: мертвеца в госпитале Сог. Рисунок углем был в некоторых местах стёрт, но Изабелла изменила только мелкие детали: первоначально мертвец сжимал руку в слабом кулаке, однако, теперь, по-видимому, случайно оттопыренный указательный палец указывал в направлении подписи. Под каждым рисунком Томас всегда ставил даты лёгкими штрихами, чтобы не портить впечатление от картины, теперь же линии были ярче, бумага была слегка шероховатой, как будто бы кто-то это подделал. Новые числа были поставлены поверх первоначальных.

Здесь больше не стояла дата 23.06.1765, а 13.12.1765. Декабрь! «Это произошло после того, как мы уехали!»

Теперь ему пришлось сесть. «И пока я купался в жалости к самому себе, бестия убивала дальше! В отчаянии Изабелла пыталась послать мне это сообщение». Конечно же, естественно, что она не могла писать ему письма. А Лафонт тоже нет? Как в игре, один шахматный ход к другому. Он никогда ещё так дико не ругался. Томас собрал вместе все рисунки и затем побежал в свою мансарду. Там он вытащил из сундука чемодан. И быстро надел свою студенческую куртку, нашёл сумку с денежной компенсацией д’Апхера. Полностью для всего путешествия денег было недостаточно, но это было начало.

Слишком поздно он услышал щелчок замка. Томас подскочил к двери и обнаружил, что она закрыта. Юноша стучал по дереву, пнул его, но дверь едва сдвинулась на петлях.

— Не беспокойся, — услышал он через дверь приглушенный голос отца. — Ты останешься здесь до тех пор, пока не образумишься. И пока ты не одумаешься.

— Ни в коем случае! — кричал Томас. — Выпустите меня!

— Ты должен был лучше меня знать, — донёсся прохладный ответ. — Я надеялся, что ты мог бы избавить меня от этих слов. Даже если утверждаешь кое-что другое, Томас: я знаю тебя лучше, чем ты сам себя. Когда я получил сообщение о твоём аресте, я знал, что ты снова наделал глупостей. Поэтому написал прошение о королевском указе об изгнании без суда и следствия. Письмо лежит у нотариуса с твоего возвращения, одно моё слово и его отправят. Ты знаешь, что это значит.

Томас слишком хорошо знал. Это как пощёчина ледяной рукой. О таком приказе об аресте могли ходатайствовать не только чиновники по уголовным делам, но и граждане — для распутных жён или личных врагов. Но также и большинство родителей использовали эту возможность, чтобы было позволено запереть непослушных сыновей и дочерей. Для этого не нужно было совершать преступление. Достаточно было того, что, по мнению родителей, угрожало семейной чести, расточению денег на азартные игры или тайное сочетание браком для его получения.

— К сожалению, ты не оставляешь мне выбор, — сказал Шарль Ауврай. — Ты женишься на Клер или пойдёшь в тюрьму. Я сказал де Треминсу, что ты с утра забыл подарок невесте и должен его принести. Клер ждёт, тебе нужно быстро решить. Через десять минут я возвращаюсь, и ожидаю, что ты поведёшь себя как примерный сын.

Томас не стал ждать следующих слов, а бросился к окну. Он находился слишком высоко наверху, прыжок был бы смертельным. Но юноша мог бы попытаться слезть по крыше. Перед соседним домом стояло дерево, но довольно далеко.

Всё же, в тот момент он понял, что отец действительно знал его лучше, чем ему бы хотелось. На улицу вышел слуга и посмотрел на него вверх.

Томас выругался, а затем отскочил к секретеру, и отчаянно выдвигал ящики в поисках ножа для бумаги или другого предмета, которым он, возможно, смог бы открыть дверь. Юноша почти проигнорировал негромкий стук.

— Томас? — робкий, испуганный голос раздался через замочную скважину.

— Жанна! — заорал он. — Открой дверь!

— Я не могу, твой отец забрал ключ. Боже мой, что произошло с вами обоими?

«Мы только сняли наши маски», — подумал Томас. Впервые в нашей жизни. Он встал на колени перед замочной скважиной.

— Жанна, ты должна мне помочь, — заклинал он. — Убийства продолжаются!

Муслин прошуршала по двери, как будто бы Жанна сползла по двери и села.

— Ты хочешь вернуться обратно в дикий край? Один?

— Я должен!

— Ты знаешь, что ты сейчас делаешь? Ты навсегда себя губишь! И они найдут тебя в Гефаудане! В конечном итоге ты окажешься в тюрьме.

— Если ты — фаворитка короля, то сможешь замолвить за меня доброе слово. А теперь помоги мне, чёрт возьми! — он нашёл портрет Катерины Англейд и сунул его под дверь. — Как ты не понимаешь? Это могла быть Изабелла — одной из остальных девушек. Это продолжается, и она просит моей помощи! — когда Томас не получил никакого ответа, то забарабанил кулаками на друга по двери.

— Жанна! — он почти кричал. — Пожалуйста! Ты можешь этого не понимать, но помоги мне ради нашей дружбы!

Прошла вечность, прежде чем она ответила приглушённым голосом.

— Как?

— Отвлеки слугу снаружи! Я вылезу в окно! Торопись!

Не дожидаясь её ответа, он бросился назад в комнату. Раздался безобразный звук, когда юноша оборвал две длинные шторы и связал их вместе узлом в импровизированную веревку. Затем Томас сложил чемодан. Только сейчас он заметил, что при себе у него всё ещё было ожерелье матери, Не задумываясь, юноша запихнул его в карман брюк для своего побега. Он уже хотел положить драгоценность на стол. Однако трезвая благоразумная часть его уже просчитывала, сколько стоит рубин. Томас бросил взгляд на портрет своей матери, который висел над секретером. Казалось, что она понимающе ему улыбается. Художник изобразил женщину с ожерельем.

— Простите меня, маман, — тихо сказал он, и снова спрятал украшение.

Минутой позже, Томас услышал, как Жанна что-то кричит на улице дворецкому.

— Месье Аувраю нехорошо! О, Боже, он что-то с собой сделал! Быстрее, нам нужен доктор! — Жанна, на самом деле, была великолепной актрисой.

Томас пригнулся, и когда выглянул на улицу в следующий раз, слуга уже, действительно, исчез. На лестнице загремели шаги. Не долго думая, он запрыгнул на подоконник и передвигался, повиснув на руках. Ему стало плохо и закружилась голова, когда мужчина посмотрел вниз. Затем Томас начал карабкаться вверх.

— Помогите! — умоляла кого-то Жанна. — Быстро идите в дом! Иначе он умрёт!

Томас достиг края крыши. Теперь он увидел, что было целью Жанны: она отвлекла кучера свадебной кареты и теперь вела за собой лошадей за поводья, чтобы разместить повозку на улице прямо под Томасом. Девушка отчаянно ему кивала. В это мгновение он любил её всем сердцем. Мужчина бросил свой чемодан на улицу и набросил конец самодельной верёвки на выступ. Это всё ещё было безумием, но ему действительно удалось спуститься на верёвке до следующего эркера (прим. пер.: выступающая за плоскость фасада часть помещения, часть комнаты, выступающая из основного пространства, обычно он оснащен окном, несколькими окнами либо имеет остекление по всему периметру). Но потом, когда он достиг этой точки, где не мог ни за что держаться, Томаса одолел страх. Неожиданно всё появилось снова: руки Армана, которые отпустили его. Попытка найти опору ногами, его пальцы, которые судорожно сжимались вокруг запястий брата. Взгляд через плечо, собственное дыхание, которое громко шумело в его ушах, и детский ботинок, который упал вниз, и ударился о мостовую внутреннего двора.

«Перестань!» — сказал он себе. — «Все кончено!»

Затем Томас глубоко вздохнул, собрал всё свое мужество и отпустил веревку.

Он знал, что столкновение будет сильным, но это был новый вид боли. Тонкая древесина дробилась и трещала, когда Томас как метеор ударился о крышу кареты. Ткань разорвалась, когда мужчина, тяжело дыша, приземлился на сиденье под градом лакированных осколков и зеркал. Карета отскочила вверх и вниз, или это просто было головокружение. На него сыпались разорванная свадебная декорация, ленты и цветы. Лошадь заржала и стучала копытами по скрипящей древесине. Томас в растерянности поднялся, но, казалось, его руки и ноги едва слушались. Сквозь дыру, которую он оставил в крыше кареты, мужчина мог видеть своего отца, стоящего у окна.

Шарль Ауврай растерянно разглядывал сына внизу. Томас слышал его крик как будто издалека. Он кинулся к двери кареты и чуть не упал на пути, но в то же самое мгновение Жанна открыла дверцу. Пока он, пошатываясь на подогнувшихся коленях, выбирался из кареты, то краем глаза видел, как к нему подбегает взбешённый кучер. Жанна среагировала быстрее, чем он. В одно мгновение она была возле чемодана, оторвала его от земли и бросила кучеру под ноги. Мужчина споткнулся и упал, но для Томаса поклажа была уже вне досягаемости. Жанна сжала кулаки, повернулась к Томасу, и наполовину в отчаянии, наполовину со смехом, закричала:

— Беги!

Часть 4

БЕЛЛА

«Месье, ужас, который посещал Гефаудан на протяжении года, и от которого, как мы полагали, были освобождены, возвратился. Это могло бы быть потому, что бестия пережила выстрелы. Или мы ошиблись, когда поверили, что она была одним из убитых животных. Если чудовище было убито, то новая бестия точно такого же вида, очевидно, заняла её место…»

Этьен Лафонт месье де л'Афердю в Версаль

«Месье, я получил ваше письмо. Вы старались проинформировать меня, в том числе о том, что после отъезда наших охотников несколько человек были атакованы волками. Если эти животные чинят вам такие препятствия, то необходимо, чтобы вы положили конец этому злу как можно скорее. В надежде на то, что охота и использование волчьих приманок согласно методу, который я вам сообщил, вскоре к этому приведёт, чтобы уничтожить этих опасных животных; остаюсь»

Месье де л'Афердю Этьену Лафонту в Гефаудан

Глава 31

ЖАН БЛАН

Между тем, Этьен Лафонт ненавидел каждый день в отдельности, в которые он должен был посещать города и деревни, чтобы выслушивать крестьян, граждан и продавцов. В то время, пока д’Апхер с охотниками гонялись за химерой, его заданием было успокаивать людей и держать их в узде. И день ото дня это становилось труднее. Также и сегодня, когда он занял кабинет в Польяк. В утренние часы люди уже толпились в канцелярию адвоката, который предоставил ему в распоряжение офис и писаря.

В комнату вошёл богатырь с руками как лопаты. Крестьянин с вежливым, сдержанным видом держал свою шляпу в руках, и вообще не укладывался в ауру подавляемого гнева, которая его окружала. Конечно, он предпочёл бы кулаки. Этьену Лафонту снова бросилось в глаза, насколько похожи друг на друга бывают люди, если их охватывало беспомощное отчаяние; те же самые складки на лбу, те же самые поджатые губы, та же сутулость, тот же самый гнев во взгляде.

Снаружи раздался стук копыт. Краем глаза Лафонт увидел спешившегося всадника. Вероятно, следующий в очереди.

— Меня зовут Йозеф Хугон, — представился богатырь. — Из Пепинет. Я говорю за людей там. И мы должны сообщить об этом. Два дня назад мы нашли несколько разорванных животных на обочине заброшенной дороги, молодую косулю и двух зайцев. Только разорванных, не съеденных. Как будто бы бестия была в бешенстве и убивала всех без разбора, кто попадался на пути.

— Вы уверены, что это была бестия?

— Кто это должен быть иначе?

Лафонт воздержался от указания на лисиц, рысей или волков. Люди видели только бестию, независимо от того, что случилось.

— Где точно это было?

Перо секретаря скрипело по бумаге, пока крестьянин точно описывал место.

Лафонт избегал взгляда крестьянина, пока делала вид, что перебирал документы. При этом он быстро выглянул в окно. Всадник всё ещё был там. Лафонт осмысливал его внешность: загорелый, немного спутанные волосы, чёрная мягкая шляпа из фетра, которая бросала тень на лицо, и слишком большая куртка. Парень прислонился к стене, по-видимому, спокойно, но нетерпение излучалось из него как жар. Поразительно часто он оглядывался по сторонам. «Как ловкий делец, который готов убежать в любой момент», — подумал Лафонт. — «Чего парень ждёт? Если это проситель, почему он не входит?»

— … все же, вы знаете: маленький Андре Гугон, — сказал крестьянин. — Из Ноцайроллес, мальчик по двум линиям был со мной в родстве.

Лафонт нетерпеливо кивнул.

— Мои соболезнования, мы рассматриваем такие случаи. В этой местности уже расставлены новые капканы.

— Охотников и капканов у нас было достаточно! — прорычал крестьянин. — Они ничем не помогли. Люди боятся, месье! В деревнях поля больше не обрабатываются, потому что никто больше не смеет выйти. Если так будет продолжаться, урожай пропадёт и наступит голод. Даже продавцы и путешественники уже избегают наши края. Сыроварни и ткацкие цеха больше не отпускают товар. И даже король бросил нас на произвол судьбы. Что с нами будет?

— Успокойтесь! — сказал Лафонт. Излучать уверенность сегодня стоило ему больших сил. — Никто не бросил вас на произвол судьбы. Господа делают всё, что знают. Скоро всему наступит конец.

«И эти заверения, к сожалению, будут также неверны, если я отобью тысячу поклонов».

— Я просто говорю, месье Лафонт, — горячился крестьянин. — Если король уже не хочет нам помогать, он, по крайней мере, всё же, должен позволить нам носить оружие! И если король не хочет, то есть наши господа, которые должны нам его дать. Как иначе мы должны охранять наших детей? — он осознал, что это было громко сказано, и опустил голову.

Лафонт сделал писарю знак, чтобы тот не записывал это последнее предложение. И фермер, казалось, очень обрадовался.

— Я очень хорошо тебя понимаю, — по-деловому ответил Лафонт, но так любезно, что крестьянин перестал теребить шляпу. — Спасибо за твоё замечание с животными, Йозеф. Смотри в оба и дальше. И скажи об этом своим людям. Ищите браконьеров, а также незнакомцев, которые бродят в лесу или появляются в деревне. Важна каждая деталь! Докладывать сразу — и мне лично! Я должен знать всё о каждом незнакомце.

— Конечно, месье, — бормотал крестьянин. Потом шаркающими шагами он вышел, преследуемый секретарём, который нёс почту. Половицы скрипнули, дверь захлопнулась, а затем Лафонт на несколько мгновений остался один.

Он снял очки и потёр усталые глаза. Не ясный, болезненно красный цвет пульсировал за его закрытыми веками. «Дать вам оружие. Мы не можем сделать что-то ещё более опасное». Даже здесь, в пустой комнате, он мог чувствовать напряжение в народе как надвигающуюся грозу.

— Новые письма, — Лафонт только услышал, как секретарь уронил перед ним на стол стопку писем и газет. Он неохотно снова надел очки и посмотрел на рассыпавшуюся стопку. Конечно, ничего не было отсортировано. «Если для адвокатов есть ад, то это контора, в которой я обречён управлять шепелявящим болваном, и это на веки вечные плохая новость».

— Как часто я должен говорить, что ненавижу этот беспорядок! — сказал он клерку. И быстро сортировал письма сам: по церковным приходам, и по известным и неизвестным отправителям. Должно быть, почтовый мешок был не плотным и дырявым, и промок по дороге в одну из ранних летних гроз, так как бумага была влажной и закручивалась. Парижская газета была полностью промокшей. Только одно письмо было сухое с разборчивым почерком. Очевидно, его сунули в руку почтовому курьеру только недавно. Некий Жан Блан написал: «Этьену Лафонту — пожалуйста, только в его руки!»

Лафонт насторожился. Жан Блан как Жан-ла-Бланк? Но ни одного человека в этом мире не звали «змееяд». На ум ему пришёл Томас Ауврай, он рассказал студенту об этой хищной птице. Странно, что именно теперь Лафонт подумал о молодом вспыльчивом человеке. «Теперь он ничего не услышит о звере. Цензура в Париже работает отлично». Ему не нужно было перелистывать газету, чтобы убедиться в том, что там не было ни одного сообщения об убийстве. «Бестия мертва, да здравствует король», — горько подумал он.

Мужчина как раз хотел открыть письмо этого Жана Блана, как уже вошёл следующий посетитель. День будет долгий. Только под вечер последний крестьянин оставил Лафонта с его столом, заваленным жалобами и сердобольными историями.

Этьен Лафонт изнурённо посмотрел из окна. Незнакомый парень всё ещё стоял у стены. Его лошадь нервно дёргала поводья и била передним копытом о землю. Весь полдень и вторую половину дня он наблюдал за конторой.

— Кто это там снаружи? — спросил Лафонт писаря.

— Имени я не знаю, но он шатается здесь вокруг ещё с утра. Когда я получал до полудня доставленную для вас почту, то дал мне для вас письмо. Оно там, которое не промокло.

Лафонт поднялся. Он был рад, что может покинуть душную контору.

— Эй! — крикнул он мужчине в шляпе вдалеке. — У тебя есть что сказать или ты только глазеешь? — он почти ожидал, что человек убежит. Однако, тот, кажется, ждал только Лафонта. Пружинистым толчком парень оттолкнулся от стены и подошёл к нему.

— А я уже подумал, что вы никогда не прочитаете моё письмо! — ответил он. — Я должен вам кое-что рассказать.

Одним движением парень сорвал фетровую шляпу. Послеполуденное солнце осветило лицо.

Ещё секунду назад Лафонт поклялся бы, что его больше уже не поразит никто и ничто. Однако теперь он открыл рот. «Этого не может быть. Он не смеет!»

Но сомнений не было. Перед ним стоял Томас Ауврай. Или кто-то, кто был на него очень похож.

— Вы знаете, что я должен арестовать вас, Ауврай! — прикрикнул он на Томаса. — Вы забыли, что сказал маркиз д’Апхер? После того, как вы ступите на эту землю, ваша жизнь на свободе закончится.

— Во-первых, по этой причине я не выпускаю мою лошадь с глаз, — ответил Томас. — Я хотел действовать наверняка, что ещё смогу убежать, если вы захотите арестовать меня. И во-вторых, в последнее время я — Жан, что не является слишком уж необычным именем, — он изобразил ироничный поклон. — Я могу полагаться на то, что вы выслушаете меня и не позовете стражу?

— Вы не соблюдаете обязательства и ещё также ставите условия? — прикрикнул на него Лафонт. Было гораздо проще злиться, чем радовался тому, что он снова видит молодую упрямую голову. Томас слегка качнулся, и Лафонту только сейчас бросилось в глаза, что молодой человек совершенно истощён. — Я соглашусь с вами, что моя контора — это нейтральное место на следующие полчаса. Привяжите вашу лошадь во дворе.

Не поворачиваясь ещё раз к Томасу, синдик возвратился в кабинет.

— Зайдите! — приказал Лафонт писарю. — У меня беседа с… месье Бланом — одним. И чтобы никто нам не мешал! Ах, вы ждёте… Принесите мне чашку кофе и булочку. Потом постучите и ждите снаружи.

Писаря насторожил этот странный заказ, но он убрался восвояси.

Несколькими минутами позже Томас вошёл так осторожно, как будто боялся, что вернётся в тюрьму. Только когда он удостоверился, что они были совершенно одни, то облегчённо вздохнул.

«Стал недоверчивым», — подумал Лафонт. — «Лучше поздно, чем никогда».

Томас не сел, а стянул коричневый парик из конского волоса с головы и судорожно провёл по волосам. Они были коротко острижены на ширину пальца, вероятно, он боялся, что его белокурые волосы выдадут его. Эта маскировка действительно была превосходной. Парень напоминал здесь вчерашнего бледного студента как волкодав болонку. Томас загорел и стал сильнее, черты его лица заострились, и давали некоторое представление о печали и горе. В целом, он выглядел повзрослевшим и более уверенным, и поневоле восхищал Лафонта. Только голубые глаза Томаса казались не изменившимися, по-прежнему что-то вопрошающе неотложное лежало в его глазах.